Листья облетели в одну ночь, хотя не было ветра. Ещё накануне золотисто-багряное великолепие радовало глаз, рассеивая так и подступающую к сердцу тоску, а утром лишь голые ветви с редкими поникшими, высохшими листками прозрачной сетью покачивались перед окном. А ещё через день зарядили дожди…
И для чего нужен отпуск в октябре? Хорошо, когда есть деньги, и можно укатить куда-нибудь, где ещё тепло и светит солнышко, а когда их нет? О, как медленно, как ужасно медленно тянутся дни в тёмной квартире, утонувшей в потоках дождя, словно время превратилось в тягучую массу, в которой увязаешь, как в болоте – и не вырваться… И хочется одно – спать…
Макс уехал в командировку… Он всегда в командировках. И это – к счастью. Когда он далеко, Элла может думать о нём без раздражения, когда его нет долго – она даже может скучать. Но стоит ему приехать, и хочется выть от скуки. Одиночество вдвоём – что может быть хуже?
Когда-то они были просто друзьями. Элла никогда не любила его, и Макс никогда не испытывал к ней серьёзных чувств. Но в какой-то момент они решили жить вместе, потому что «вдвоём скучать веселее». Точнее, так решил Макс, а Элла не возражала. Да и «вместе», учитывая его нескончаемые командировки было весьма условным. Даже вернувшись, он часто жил у себя, время от времени навещая Эллу, и с каждым этим визитом она всё явственнее ощущала, что эти встречи стали для неё тягостной повинностью, бременем. Элла несколько раз сбиралась сказать об этом Максу, прекратить отношения, но так и не решилась. А он сделал ей предложение…
Зачем он сделал его? Ведь не любит же… Ведь есть у него и другие женщины… Для чего? Нужна удобная, покладиста, тихая жена? Положено?
…А она? Для чего она согласилась? Прошелестела усталое «да», а потом почти с отвращением думала, что же будет, если он всегда будет рядом… Может, всё дело в привычке? Макс неплохой человек. Стерпится… Ведь пора, пора, пора уже устраивать жизнь. У всех подруг по дому дети бегают, а у некоторых уже в институтах учатся, а она, старая дева, сидит одна, поливает свои бегонии, скучно делает свою работу, скользит глазами по страницам книг, не вникая в содержание… И что же теперь, до старости так? А она ведь не за порогом уже… А, может, ей вовсе не нужен муж? Ей хорошо и одной… В компании белой пушистой кошки и бегоний…
…А в квартире – бедлам. Сколько вещей навалено! Коробок сколько! Вот, и заняться… Разобрать всё это, лечить хандру трудотерапией.
Что это там за коробка из-под зимних сапог пятнадцатилетней давности на гардеробе? Надо проверить…
Элла поднялась по стремянке, сняла коробку, но не удержала её, и та упала на пол, раскрылась, и по ковру рассыпались старые письма, школьные и институтские фотографии, фотокарточки известных актёров, театральные программки, засушенные цветы, диплом филолога…
Элла зажгла свет и, опустившись на пол, стала перебирать содержимое коробки и складывать его обратно. Боже мой, как давно она не была в театре! Макс театров не любит. Ему в них скучно. Она могла бы пойти одна, но отчего-то не идёт…
Диплом филолога! Красный! МГУ, между прочим! Читайте, завидуйте! Хоть бы раз в жизни пригодился он… А сколько бессонных ночей, трудов, сил было потрачено на его получение! Зачем всё?.. Шура Малахова кое-как закончила третьесортный институт… А кто теперь Шура? Шура теперь менеджер в крупном банке, на Канары каждый год ездит… А, вот, кстати, от неё поздравительная открытка к Новому Году. Она тогда с первым мужем в Питере жила, прислала…
Замурлыкала кошка, осторожно ступая по разбросанным бумагам, села, стало умываться, лапку поставила на край какой-то фотографии…
Господи, да ведь это его фотография! Элла резко схватила её, поднесла к глазам. Тёмные густые волосы, спадающие на высокий лоб, крупный с горбинкой нос, лицо серьёзное, задумчивое… Оно у него всегда такое, когда он не улыбается. А улыбнётся – точно другой человек. Улыбка у него – открытая, детская… Элла провела дрожащей рукой по фотографии. Глаза! То тёмные, то светлые, широко распахнутые, глубокие… Глаза! Непреодолимая власть. Первое, что замечала Элла всегда в человеке – глаза. И в первую их встречу, она несколько секунд не видела ничего, кроме его глаз, в которых можно было утонуть. Глаза! Наваждение… Взгляд… В каком-то старом романсе строчка: «Я влюблена в одни глаза…» А ещё – голос… Тоже – великая власть. А, когда одно сочетается с другим, то противостоять невозможно.
И зачем только нужно было соваться в эту коробку?.. Всё разом воскресло в душе с новой силой. Когда-то она хотела порвать эту фотографию и не смогла. Духу не хватило. Запрятала в дальний угол. Точно также и из сердца не смогла выбросить, а лишь спрятала поглубже…
Проклятая химера, неужели не отделаться от тебя?.. Где ты теперь?..
Элла поднесла фотографию к губам, затем бережно положила её в коробку. Затем взяла цветок. Его подарок. Один единственный раз подарил. После очередного побега… И ведь тоже сохранила!
Знал бы Макс! А, впрочем, ему всё равно… В этот момент мысль о Максе задела больнее, чем обычно. Хоть бы он вовсе не приезжал из своей командировки!
Элла убрала коробку на место, сложила стремянку, присела на поручень дивана и глубоко вздохнула…
***
- Значит, вы будете артистом? – спросила Шура, когда выяснилось, что молодой человек, к столику которого они с Эллой подсели, учится в Щукинском училище.
- Вполне возможно, - неопределённо ответил Андрей.
- А вы знаете, моя подруга пишет пьесы! Мне кажется, очень неплохие! Вы бы могли составить прекрасный творческий альянс! Она бы писала, а вы играли!
- О, надо ведь, чтобы кто-то ещё ставил!
- А неужели вы не сможете?
- Я не пробовал, - улыбнулся Андрей.
- Так попробуйте!
- Всенепременно, если только Элла позволит мне прочесть то, что она пишет…
На высоком холме, нам Москвой-рекой, у Храма Усекновения главы Иоанна Предтечи они стояли друг против друга, взявшись за руки и разыгрывали сцену из пьесы Эллы.
- Если ты когда-нибудь оставишь меня, я брошусь вниз с этого утёса…
- Я обращусь в сокола и поймаю тебя.
- Мне кажется, что я уже летела вниз…
- А я тебя удержал. И буду держать всегда, крепко-крепко…
А потом Элла пела. Романс на свои стихи, к которым сочинил мелодию её школьный приятель. Она пела негромко, чуть покачиваясь, не глядя в его лицо, но всем существом своим чувствуя его взгляд, от которого замирало всё внутри.
Высоко вздымался вверх старый храм, где-то позади хранили молчание холодные, поросшие мхом надгробные плиты древнего кладбища, солнце едва просачивалось сквозь кроны деревьев, а они стояли вдвоём, взявшись за руки, разговаривая репликами вымышленных героев…
Он получил распределение в провинциальный театр и уехал туда, не сказав ни слова, не попрощавшись, словно сбежал, не сказав даже адреса, куда писать, словно хотел раз и навсегда разорвать соединяющую их хрупкую связь…
- Шурочка, он меня бросил…
- Плохо ты, Элка, знаешь людей. Гордый он, вот и всё. Он для тебя первым быть хотел, знаменитостью, а не актёришкой провинциальным, нищим.
- Да какая мне разница, известен он или нет?
- Тебе-то никакой, а ему большая. Самолюбие его гонит, Элка. Непризнанный гений… Или всё, или ничего. Может, это пройдёт у него со временем. Перебесится.
- А мне-то что делать?
- Ехать к нему, конечно.
- Нет…
- Да!
Маленький зал, бутафорские колонны, кулисы. Он сидел на краю сцены, постукивая пальцами по бутафорскому шлему, она – на краешке сидения, глядя на него снизу вверх. Она всегда садилась на край стула, готовая мгновенно подняться, будто бы боясь откинуться на спинку, ожидая, что её немедленно прогонят.
- Андрюша, ты извини, что я так вдруг, не предупредив… Я просто по Золотому Кольцу путешествую, очерки пишу… Вот, решила к тебе заехать.
- Не надо было этого делать.
- Почему?
- Потому что я не хочу тебя видеть…
- Я тебя чем-то обидела?
- Нет.
- Тогда почему?
- Я тебе что-нибудь обещал?
- Нет…
- Тогда к чему вопросы? Прости, мне надо репетировать.
- Что ж, извини. Прощай!
Слёзы застилали ей глаза, на лестнице она споткнулась, рассыпала сумочку, стала судорожно собирать, едва сдерживаясь, чтобы не расплакаться. Она заметила, как он дернулся, словно желая подойти и помочь ей, но удержался и нервно закурил…
Прошло несколько лет, и он приехал. Пришёл с длинной бордовой розой под мышкой, встал на одно колено.
- Элла, прости меня. Я был не прав. Я тогда еле удержался, чтобы не побежать за тобой, не обнять тебя. Поверь, я думал о тебе. Зачем тебе нищий провинциальный актёр? Простишь?
- Я постараюсь. Ты насовсем вернулся?
- Я надеюсь. Элла, я хочу заняться антрепризой! Как предлагала твоя подруга, помнишь?
- Хочешь ставить мои пьесы?
- Да! Если ты не возражаешь, конечно.
- Я не возражаю…
Зима в том году была снежной. За сиреневыми шторами шумела метель, а дома было тепло, тихо. Верхний свет не горел. Светил лишь торшер и бра. На мягком коричневом ковре, рядом с застеленной пушистым покрывалом кроватью были разложены наброски декораций к спектаклю.
- По-моему удачно, как ты думаешь? – спрашивал Андрей, и глаза его в этот момент блестели.
- Да, мне тоже нравится, - Элла потянулась и подпёрла руками лицо. Андрей наклонился и чмокнул её в нос.
- Осталось найти человека, который захочет это профинансировать.
- Можно сказать, дело за малым… - пошутила Элла.
- Устала?
- Немного…
Андрей собрал рисунки и положил их в коробку из-под сапог, затем пододвинулся ближе к Элле, провёл рукой по её волосам. Какая-то сладкая дрожь пробежала по её телу… Вот, сейчас наконец-то случится то, чего она ждала так долго…
Он смотрел на неё долго-долго, затем сказал тихо:
- Элла, ты бы хотела стать моей женой?
- Я бы не отказалась.
- Значит, ты любишь меня?
- А ты этого ещё не понял?
Он порывисто прижал её к себе, и Элле показалось, что в эту секунду их сердца стали биться в унисон. Она успела щёлкнуть выключателем бра, и кровать, чьё мохнатое покрывало ласково щекотало тело, погрузилась в полумрак, нарушаемый лишь тускло горевшим в углу торшером…
…А через три дня Андрей исчез. Ничего не объяснив, не простившись, не сказав, куда уехал. Позже Элла узнала, что продюсер, на которого он рассчитывал, отказался дать денег. Но что это объясняло? В ту ночь, в их первую ночь ей казалось, что теперь ничто уже не сможет разлучить их, а он вновь сбежал. Предложил руку и сердце и сбежал…
- Ну, и мужик пошёл… - сокрушённо качала головой Шура. – Подколесины… Ладно, наплюй ты на него. Что ты у нас, завалящая какая? Найдём тебе нормального человека!
- Не хочу я больше никого искать…
- Это ты сейчас так говоришь. А за тридцать пять перевалит, совсем иначе запоёшь…
***
Дождь продолжился и на другой день. Голова сделалась тяжёлой, и трудно было оторвать её от подушки, точно вес всего тела сосредоточился в ней одной.
Элла распахнула окно и, взобравшись на подоконник, стала мыть его. Конечно, это нужно было сделать ещё в сентябре, пока было тепло. Но как же не хотелось тогда тратить выходной на столь скучное занятие. А теперь – в самый раз. Элла и не заметила бы, что окна в её квартире сделались грязны, но заметил Макс… Спрашивается, какое ему дело, чисты ли окна в её квартире? Следил бы за своими… Как же раздражает он своими советами, нотациями, своей правильностью во всём… Вот, станут они жить вместе, и с утра до ночи она будет слушать его монотонные лекции… Элла посмотрела на своё отражение в мутном зеркале. Принцесса нашлась! Слушать ей противно! Как будто бы очередь поклонников у твоей двери вьётся… Ну, и что же, что нет и намёка на любовь в их отношениях? Разве все по любви женятся? Ничего, живут. И хорошо живут. И подчас лучше, чем по любви. Так ли уж обязательна любовь?..
Наконец, окна были перемыты и заблестели чистотой. Надо же, они и в самом деле, были грязны и не пропускали свет, кто бы мог подумать!
Элла вымыла голову, выпила чашку крепкого кофе, легла на диван и включила запись концерта Хосе Каррераса. Она, вообще, любила музыку. Классическую, в первую очередь. Но этот испанский тенор нравился ей отчего-то особенно.
Глаза и голос, голос и глаза – непреодолимая власть…
Зазвучала ария Каврадосси, и Элла замерла, ловя каждый звук, как бывало всегда, когда она слышала эту арию. Однажды Элла видела запись, где её на русском языке исполнял В. Пьявко, но таковой не было в её фонотеке.
В дверь позвонили. Элла нехотя встала, посмотрела в глазок и испуганно отшатнулась…
Господи Боже, зачем он приехал? Зачем пришёл?..
Он стоял на пороге, переминаясь с ноги на ногу и давил кнопку звонка. Он почти не изменился. Только волосы немного поседели, и на лбу появилась глубокая морщина.
Не открывать, ни за что ни открывать! Иначе всё повторится опять! Если он откроет дверь, то закрыть её уже не сможет, не сможет устоять перед властью этой химеры…
Элла хотела уйти, но неосторожным движением задела стоящий на зеркале баллончик с лаком для волос, который с грохотом упал на пол.
И снова звонок, а следом голос:
- Элла, я знаю, что ты дома. Я два часа ходил под твоими окнами, я видел тебя. Элла, открой, пожалуйста, нам нужно поговорить. Элла!
Он два часа ходил под её окнами, он видел… А она не заметила! Заткнуть уши, не слышать, не слушать… Слёзы катились по щекам… За окном было уже темно, а в прихожей не горел свет: она который день забывала поменять перегоревшую лампочку…
Элла прижалась спиной к двери. Не смотреть в глазок, не видеть…
- Элла, открой, пожалуйста. Я знаю, что ты всё слышишь.
- Уходи, Андрей. Уходи немедленно.
- Уйду, но вначале мы должны поговорить.
- Нам не о чем разговаривать. Ты что не понимаешь, что я видеть тебя не могу! И не хочу! – Элла закрыла лицо руками и бессильно опустилась на пол. – Я тебя ненавижу. Ты моё проклятие. Ты всю жизнь мне исковеркал… Как только ты появляешься, всё-всё идёт кувырком! Зачем ты пришёл опять?! Уйди!
Он, действительно, очень долго описывал круги вокруг её дома, видел её стройную фигуру в джинсах и свитере в окнах, и, глядя на неё, чувствовал, как неодолимо влечёт его к ней.
Когда начало темнеть, он сложил свой зонт, вошёл в знакомый подъезд, поднялся на третий этаж, в пролёте между вторым и третьим выкурил сигарету и, наконец, решился позвонить.
- Элла, я хочу тебе всё объяснить.
- Не нужно. Уходи.
Андрей устало опустился на порог, прижавшись спиной и затылком к обитой дерматином двери.
- Хорошо… Ты можешь не открывать, если не хочешь… Только выслушай меня, пожалуйста. Элла, я очень виноват перед тобой. Я поступал, как самовлюблённый идиот с расстроенными нервами…
- Андрюша, ты бросил меня два раз и один раз прогнал. Если ты думаешь, что я позволю случиться третьему разу, то ты сильно ошибаешься!
- Третьего раза не будет. Элла, я, на самом деле, любил и люблю тебя. Я мечтал прославиться, стать известным, богатым и бросить это всё к твоим ногам…
- Ты можешь говорить без театральных фраз?
- Я хотел быть рядом с тобой. Но быть не нищим комедиантом, а успешным художником, которым ты могла бы гордиться…
- Господи, какой же ты дурак! Зачем, зачем я должна была непременно гордиться тобой, когда я тебя уже любила?! Тебя, понимаешь?! А любовь в тысячу раз больше всякой гордости…
- Я слишком поздно это понял.
- Ты сделал мне предложение и сбежал…
- Я казался себе неудачником, Элла. Я и есть неудачник. Я не хотел, чтобы ты связала свою жизнь с неудачником, а потом жалела всю жизнь. Я не хотел ломать жизнь тебе!
- И всё-таки ты её сломал! Тебя не было пять лет… Я только-только научилась не думать о тебе ночи напролёт, и, вот, ты явился вновь… Ну, зачем? Что тебе ещё надо?
- Я уехал тогда очень далеко. В Оренбург. И точно также пытался научиться не думать о тебе, забыть… Я хотел оставить театр и начать жизнь с чистого листа, но у меня ничего не вышло. Я в жизни любил лишь две вещи: театр и тебя…
- Я не вещь!
- Я встретил женщину…
- Поздравляю!
- Мы стали жить с нею вместе, хотя она нисколько меня не любила… Но я не выдержал! Потому что каждый раз, видя её, вспоминал тебя! И, наконец, она стала раздражать меня тем одним только, что она не ты!
- И ты сбежал…
- В Омск. Там я снова поступил в театр. Но вскоре заболел. Элла, мне поставили смертельный диагноз. Я целый год боролся со смертью. Я видел её перед собой, чувствовал её ледяное дыхание… Я был уверен, что умру, и всё чаще вспоминал тебя. Ты вновь стала сниться мне, и это видение соперничало со смертью… И, вот, я выздоровел. Смерть отступила… Если бы ты знала, сколько я передумал за этот год! Смерть самая точная призма, самое сильное увеличительное стекло для прожитой жизни. Всё видно. Смотришь и ужасаешься. Бог сохранил мне жизнь, и я подумал – для чего? Неужели для того, чтобы я и дальше кочевал по городам, не находя себе приюта… Я решил всё начать сначала, исправить то, что ещё можно. И, вот, я здесь…
- Ты думаешь, что между нами можно ещё что-то исправить?
- Я верю в это.
- А я нет. Я открою тебе, а через неделю ты опять исчезнешь, измыслив какую-нибудь глупость… Нет, хватит… Баста!
Голос за дверью дрожал от слёз, и у Андрея ком подкатывал к горлу.
- Ведь мы же могли быть счастливы тогда… А ты всё разрушил!
- Прости меня…
На некоторое время повисло молчание.
- Элла, ты помнишь нашу пьесу? Клянусь, я больше никогда не оставлю тебя…
- Если ты когда-нибудь оставишь меня, я брошусь вниз с этого утёса…
- Я обращусь в сокола и поймаю тебя.
- Мне кажется, что я уже летела вниз…
- А я тебя удержал. И буду держать всегда, крепко-крепко…
- Если бы удержал… Я уничтожила эту пьесу. Разорвала в клочки и сожгла. И эскизы – тоже…
- У меня остались копии… Элла, помнишь, я читал тебе стихи?
Я не вернусь, душа дрожит от боли,
Я страсти призраком, поверь, не обманусь.
Достойным быть мне хватит силы воли,
Я не вернусь, я не вернусь…
Это были строки романса Бориса Прозоровского. Элла горько усмехнулась, припомнив другой романс того же автора.
- Вернись, я всё прощу: упрёки, подозренья,
Мучительную боль невыплаканных слёз,
Укор речей твоих, безумные мученья,
Позор и стыд твоих угроз.
- В чужом краю, ко всем страстям холодный,
Страдальцем дни скорей влачить решусь.
Оковы прочь, хочу я быть свободным,
Я не вернусь, я не вернусь…
- Я упрекать тебя не стану – я не смею:
Мы так недавно, так нелепо разошлись.
Ведь ты любил меня, и я была твоею!
Зачем, зачем же ты ушёл? Вернись!
На лестнице послышались тяжёлые шаги и кряхтение. Какая-то старуха с удивлением воззрилась на сидящего Андрея.
- Здравствуйте, бабуля, - улыбнулся он, снимая кепку.
- Эллочка, у вас всё в порядке?
- Да, Клавдия Матвеевна. Не беспокойтесь.
- Совсем с ума все посходили, - покачала головой старуха и полезла на четвёртый этаж.
- Не посылай своих мне писем милых,
Я этих строк любви, лукавых строк боюсь.
Не обещай, чего ты дать не в силах,
Я не вернусь, я не вернусь.
- О, сколько, сколько раз вечернею порою
В запущенном саду, на каменной скамье
Рыдала я, забытая тобою, о милом, дорогом,
О розах, о весне…
- Ведь я ушёл, тебя не проклиная,
А сделать зла тебе не соглашусь.
Покоя ждёт душа моя больная…
Я не вернусь, я не вернусь…
- Я память прошлого благословляю…
О, если б вы, мечты мои, сбылись!
Ведь я люблю тебя, люблю и проклинаю!
Отдай, отдай мне снова жизнь, вернись!
- Я вернулся, Элла…
- Напрасно, Андрюша…
В комнате звучал «Гимн любви». Элла сидела на полу, укутавшись в шаль, прижавшись щекой к двери, и гладила свернувшуюся у неё на коленях кошку. Она смотрела в темноту широко открытыми глазами и искала в себе силы не открывать двери.
- Ты простила меня?
- Да…
- Откроешь?
- Никогда…
На рассвете она услышала, как хлопнула дверь внизу, резко вскочила на ноги и посмотрела в глазок. Никого не было. Ей вдруг захотелось отчаянно кричать. Из-под двери торчал клочок бумаги. Записка!
Элла пробежала её глазами:
«Не думай обо мне хуже, чем я есть. Я любил тебя, люблю и буду любить всегда, ты должна знать это. Я многое пересмотрел в своей жизни, я изменился, но, вероятно, слишком поздно. Как трудно найти счастье, но как просто потерять его! Прости меня, если можешь. Я уезжаю сегодня с Казанского вокзала и больше никогда не потревожу тебя. Прощай! Будь счастлива!»
Музыка больше не играла, и воцарилась какая-то пронзительная тишина, тишина оглушающая, тишина, заполнившаяся стуком бешено колотящегося сердца Эллы.
Она распахнула дверь и замерла в изумлении. На стене мелом было выведено: «Элла, я люблю тебя!!!!!!!» Так пишут школяры своим подружкам… Так написал сорокалетний мужчина почти сорокалетней женщине. И эта детская надпись напомнила Элле детскую улыбку на серьёзном лице…
Едва помня себя, она натянула сапоги, пальто и, захлопнув дверь, опрометью сбежала с лестницы. Только одно Элла знала в тот миг точно: никогда и ни за что она не выйдет замуж за Макса…
Дождь закончился, Элла бежала по лужам, не замечая, как брызги воды оседают на полах её пальто, бежала, не видя прохожих, с удивлением смотрящих ей вслед, бежала, чувствуя невероятную лёгкость, никогда не ведомую прежде. Как трудно найти счастье, но как просто потерять его… Нет, нельзя терять! Во что бы то ни стало нужно удержать его, потому что самолюбие, предрассудки и здравомысленные суждения – ничто в сравнении с ним.
- Девушка, миленькая, я человека потеряла! Вы, пожалуйста, объявите, что я его тут жду!
- Имя!
- Чьё?
- Его и ваше!
- Андрей Валерьевич Костомаров. Элла Сергеевна Титова.
- Андрей Валерьевич Костомаров, вас ожидает гражданка Титова Элла Сергеевна. Повторяю…
- Ах, не то, не так! Дайте, я сама скажу!
- Женщина, не положено!
- Андрюша, я тоже люблю тебя! Я жду тебя, Андрей! Не уезжай!
- Да отойдите вы, женщина!
- Спасибо!
- Сумасшедшая какая-то!
- …Я жду тебя, Андрей! Не уезжай!
Он вздрогнул и соскочил с подножки набирающего скорость поезда.
- Мужчина! Чемодан забыли!
Старик-проводник с добрым, улыбающимся лицом скинул на платформу чемодан.
- Спасибо!
- Беги, сынок! Ждёт ведь!
И он побежал и вскоре увидел её. Она стояла, озираясь кругом, щуря близорукие глаза и нервно сжимая прижатые к груди кулачки.
- Элла!
- Андрей!
Она бросилась ему на шею, он подхватил её и закружил, затем поставил на платформу, и они долго стояли неподвижно, обнявшись, глядя в глаза друг другу, не произнося ни слова. Мимо проходили люди, смотрели удивлённо, насмешливо, завистливо, осуждающе, с любопытством, а иногда с радостью, словно желая этой странной паре счастья и надеясь, что однажды такая минута настанет и в их собственной скучной, будничной жизни…