Рубашки, свитер, галстуки, тренировочный костюм – друг за другом вещи ложились в большой чемодан. Книги, несколько фотографий… Лязгнула молния. Всё. Готово. Травести сидела, поджав ноги, на диване, и слабый свет бра озарял её профиль. Муж уходил, она смотрела на это безмолвное действо, стараясь найти в своей душе хоть какие-то чувства, подобающие моменту, но не находила и желала лишь, чтобы эта затянувшаяся сцена скорее закончилась.
- Ну, всё… Я собрался…
- Я вижу.
- Ты ничего не хочешь мне сказать?
- Прощай. Будь счастлив!
- И это всё?
- Разве нужно ещё что-то?
- Скажи, тебе совсем наплевать на то, есть я или нет? Ты хоть когда-нибудь любила меня? Хоть самую малость?
- К чему этот разговор теперь? Мы странно встретились и странно разойдёмся…
- Перестань говорить цитатами. Мы не в театре!
- К сожалению…
- Послушай, если ты скажешь мне сейчас, что я тебе нужен, чтобы я остался, я останусь.
- Я этого не скажу.
- Значит, не нужен?
- Я только что пожелала тебе счастья. Счастлив со мной ты не будешь. Зачем же я буду тебя удерживать?
- С тобой – буду! Только беда в том, что с тобой я не был даже в самые близкие мгновения! Ты всегда была отдельно от меня.
- Ты прав. Но ничего иного быть не могло. Я ведь не обманывала тебя ни в чём. Наш брак был ошибкой… Тебе нужна другая женщина.
- А тебе не нужен никто.
- За всю нашу жизнь вдвоём мы ни разу не устраивали сцен друг другу. Может, не стоит начинать?
- Прощай! – он поднял чемодан и вышел в коридор. – У тебя опять перегорела лампочка на кухне!
- И что?..
- Принеси стремянку – я её вкручу.
- Зачем тебе это? Ты ведь больше здесь не живёшь…
- Хочу уйти, оставив всё в идеальном порядке. Ты же никогда не сделаешь этого сама.
Травести лениво сползла с дивана и принесла стремянку. Когда лампочка была вкручена, он медленно зашнуровал ботинки, надел пальто:
- Если тебе понадобится вкрутить лампочку, зови!
Мягкое закрытие двери – без хлопка, как бывает в пошлых сценах – всё, семейная жизнь окончена. А была ли он, эта семейная жизнь? Союз двух одиночеств… Она жила ровно так, как привыкла, ничего не меняя, а он пытался жить с нею. Зачем ему это было нужно? Наверное, любил… Что ж, объективно говоря, лучшего человека нельзя было найти. Его бы только и любить. Но разве она виновата, что у неё не получается? Не надо было давать согласия на брак… Тогда бы осталась спокойная дружба, а теперь и того нет. Нет, это, конечно, с её стороны были эгоизм, подлость и потребительское отношение. Но разве она когда-то требовала от него чего-то? Наоборот. Ей было бы легче, если бы он заботился о ней меньше, не заставляя её чувствовать свою ущербность в плане душевного отклика на эти заботы. Она откликалась умом, долгом, порядком, и это тяготило. До чего гадка жизнь! – подумала она «с чувством русского, у которого дела плохи». Дела плохи? Да нет… Дела обыкновенны. Он пришёл и ушёл, точно не бывало, не сумев пробить ту стену, которой она оградила себя от всего внешнего, чтобы ничто не мешало внутреннему. У него было великое достоинство: он не мешал ей жить, как она привыкла. Жил не с нею, а рядом с ней, смежно, параллельно. Наконец, ему это надоело. И правильно. Интересно, вовсе ли она не может полюбить? Хорошего человека не может. А однажды появится кто-то, кто не будет любить её, может быть, даже подлец, и – «вся эта глыба льда у ног безродного». И начнётся мука мученическая. Смешно будет…
Зазвонил телефон, и Травести тотчас поспешила к нему, зная, что это звонила её любимая подруга, единственный человек, чьего звонка она всегда ждала, потому что раздавались эти звонки беспардонно редко.
Бросил! Как старую ненужную вещь! Надо же было выйти замуж за такого кретина! Его мамаша, старая образина, его дружки, его бабы… Их Стрекоза не видела, но точно знала, что они есть. Куда же он тогда смывается по ночам? И ещё барина строит из себя! Подай-принеси-погладь! Всё, хватит этой цветомузыки! Когда муж после двухдневного отсутствия возник на пороге, Стрекоза всучила ему чемодан с кое-как брошенными в него вещами и захлопнула дверь. «Дура!» - пришло смс-сообщение. «Сам дурак!» - был тотчас послан ответ. В таком духе путём новейшего достижения техники вплоть до самого развода велась дискуссия когда-то влюблённых друг в друга людей. Развод состоялся лишь год спустя, в честь этого Стрекоза выбросила завалявшиеся в шкафу рубашки бывшего мужа и поехала отмечать это счастливое событие в клуб.
- Нет, ну, неужели такая чушь любовью зовётся? – вздыхала Стрекоза, потряхивая рыжей гривой и потягивая из бокала красное вино. – Ведь год назад ещё ждала его, скучала… А теперь – вспомнить противно! Что за жизнь… Что за мужик пошёл… Одни идиоты, неврастеники и маменькины сынки… За шмотками гоняются хуже любой бабы. Костюм такой-то марки, боты такой-то, дезодорант, носки… Вырождается народ! Посмотришь кругом – не на ком глаз остановить. Тоска! Нет, и в прежние времена они гардеробом не манкировали, рядились, как павлины, но могли и на дуэль вызвать! И зачем дуэли отменили? Смешно было бы посмотреть, как какой-нибудь Вася Пупкин вызвал бы на поединок Петю Гулькина… за прекрасные глаза Миши Мошкина… Тьфу ты, а! Голубая рапсодия…
Стрекоза выпила ещё один бокал и пошла танцевать. Ей, на работе привыкшей общаться лишь с музыкой классической, клубный барабанный бой не очень нравился, но зато помогал забыться, сбросить накопившуюся усталость и раздражение, показать свою красивую фигуру в отточенных движениях. Мигали лампочки, гремело нечто, называемое музыкой, дрыгались нетрезвые тенейджеры… «Что я здесь делаю? – уныло думала Стрекоза. – Нет, это уже не то… Пустота… Наверное, я устарела…» Подумав так, она пихнула своего сидящего за стойкой приятеля:
- Пошли отсюда!
- Точно, пора! – охотно закивал он.
Ночь была прохладной, но Стрекоза не чувствовала этого. На навороченном мотоцикле по опустевшим, разукрашенным светом витрин улицам они быстро домчались до её дома. Снимая шлем, Стрекоза предложила:
- Зайдём ко мне? У меня дома только сестра с сыном, они нам не помешают.
- Нет!
И чего так испугался? Вздрогнул аж, побледнел… Ох-ох-ох…
- А чего так?
- Поздно уже.
- Неужели? Мальчику спать пора? Так пошли! Я тебя уложу! Мешать не буду!
- Мне домой надо. Родители волноваться будут…
- Тебе сколько лет?
- Тридцать… два…
- Спокойной ночи! – Стрекоза резко повернулась и ринулась в подъезд. Кретин, кретин! Полный кретин! Неужели все такие кретины?! Всё, к чёрту его… Пусть ещё хоть раз заявится… Придурок! И она тоже дура… Нашла, с кем связаться…
Дома было тихо. Однако сестра не упустила случая высунуть из комнаты недовольное лицо и проворчать:
- Таскаешься тут! Никакого покоя от тебя!
- Да отвали ты… - огрызнулась Стрекоза. Нет, надо съезжать с этой квартиры. Коммуналка! Никакой личной жизни! Денег худо-бедно достанет, чтобы снять сносную однокомнатную квартиру, а большего пока и не надо. Решено, с завтрашнего дня заняться поисками квартиры.
Серебристая подержанная иномарка затормозила у обочины, и Травести почти рухнула на переднее сидение, оценив и тепло салона и запах хорошего одеколона, которым он пропитался.
- Здравствуйте, - приятная улыбка и обращение только по имени отчеству, лёгкое пожимание замёрзшей руки крепкой ладонью. – Как поживаете?
- Всё прекрасно. Работа продвигается, а что мне ещё надо?
- Иногда нужно и отдыхать.
- Я не умею. Для меня бездействие самое ужасное состояние.
- Вы себя не бережёте, а напрасно. Здоровье в нашем деле ой как нужно.
- Здоровье в любом деле пригодится, но что поделать, если его нет.
- Хотите прежде времени загнать себя в могилу?
- О нет! Я очень хочу жить. У меня есть много идей, которые нужно воплотить. После этого можно и в могилу, а до того никак нельзя. Но я фаталистка. Я верю в то, что судьба даётся нам свыше, и наша задача только идти согласно этой данности, и тогда ничего случайного не произойдёт. Всё будет в своё время.
Интересно, ему, в самом деле, есть дело до её самочувствия? До того, жива ли она? Хотя есть, конечно… Ему нужны материалы, которые она исправно поставляет ему. Значит, нужна и она. А, в общем-то, всё это казённые вопросы… Положенная вежливость. Протокол. У него есть своё дело, а она может для этого дела пригодиться. Вот и всё. Что ему до того, как и чем она живёт? Они стоят друг друга. Они заняты своим делом, а остальное – по боку. Даже близкие люди. Впрочем, у него они есть. Он женат… Интересно, какая у него жена? И какой он муж? Господи, какие глупости в голову лезут…
- Хорошо бы всё-таки, чтобы рядом с вами кто-то был. Одиночество – не полезная штука.
- Одиночество – нет. Но одинокость.
Именно так. Одинокость. Она – волк-одиночка. Все её попытки близко сойтись с людьми – обман природы. Природа мудра. Она создала её такой для неких определённых целей, для определённого пути, и не к чему тратить время и силы на попытки обойти этот закон. Её партия – сольная, в общем хоре ей не петь. И дуэтом не петь. Дуэт… Какой может быть дуэт, если ни на кого нельзя уверенно положиться, если только за себя и можно ручаться, и всегда проще делать всё самой, не ожидая, пока кто-то сделает, ни у кого ничего не прося.
- Вы принесли обещанное?
Ну, наконец-то! Перешёл к главному! И что тянул так долго?
- Конечно, вот, - папка и диск из сумки в его руки, а оттуда в портфель.
- Блестяще, как всегда. Благодарю.
- Всегда рада быть полезной.
Надо прощаться. Он торопится, но самому ему не совсем удобно выгонять её на холод. Уходить надо всегда самой. Но как не хочется уходить! Так тепло и уютно в этой машине, пропахшей одеколоном. Так приятно слышать его голос, хвалящий её труд…
- Всего доброго!
- До встречи, соратница.
Соратница! Вот, кто она для него. Что ж, это правильно. И это хорошо. Не дай Бог, чтобы что-то большее. Тогда бы пришлось спешно давать задний ход. А так… А так всё хорошо. «Ты не узнаешь, да и не надо». Он доволен ею, она ему нужна в его деле, которое близко и ей, ему нужна её работа, важнее которой у неё ничего нет. А большего и не нужно. Большее может только разрушить всё.
- До встречи! – и вновь на холод, месить грязь растаявшего снега по тротуарам и шоссе…
- И почему это дирижёры всегда мужчины? – этот вопрос с детских лет не давал Стрекозе покоя. – Вырасту – буду дирижёркой!
Свою угрозу она сдержала, и теперь её стройная фигура украшала оркестровую яму. Подлинное наслаждение она испытывала, занимая своё место и взмахивая палочкой – она была царицей этой ямы, этого оркестра, пусть пока не самого большого, не самого знаменитого! Мановениям её холёных рук подчинялось здесь всё – и это было упоительно. Она священнодействовала, её фигура изгибалась, а рыжие волосы взлетали то вверх, то вниз. Стрекоза чувствовала себя неотразимой в эти моменты и радовалась, что настояла на своём, не послушав уговоров старших, советовавших ей делать карьеру виолончелистки. Таскай вечно на спине эту виолончель! Охота была! Виолончелисток – пруд пруди. А она – одна! Фам дё оркестр!
Сегодня пел молодой испанский певец, впервые приехавший на гастроли в Россию. Имя его ещё было мало известно, его знали лишь почитатели оперного искусства, но этот «идальго», как окрестила его Стрекоза, многое обещал в будущем. Прежде она слышала лишь его записи, видела фотографии, а теперь получила возможность познакомиться лично.
В этот день Стрекоза встала на час раньше, долго подбирала костюм, делала макияж и причёску: всего должно быть в меру – строгость, изящество и эффектность, подчеркнуть главное, скрыть лишнее. Надо непременно произвести впечатление на этого испанского дона с таким чувственным голосом и трогательными глазами.
«Идальго» пришёл ровно в назначенный час. Говорил очень любезно и мило улыбался. Стрекоза пожалела, что не стала в своё время ходить на курсы испанского языка. Сейчас можно было бы блеснуть познаниями. А через переводчика – всё ведь не то! Никакого интиму… А по-русски он ни бельмеса, что, впрочем, неудивительно. Ну, ничего. Как-нибудь отыщется общий язык.
Испанец был не высок и, доходя до высокой ноты, обыкновенно поднимался на мыски. Стрекоза любовалась им, сидя в зрительном зале. Увы, «идальго» выступал со своими музыкантами, и показать себя во всей профессиональной красе ей не удавалось. Ах, заманить бы его на спектакль, где дирижировать будет она! А если бы он ещё пригласил её в какой-нибудь дорогой ресторан… А потом – погостить в Испании… О, этак далеко замечтаться можно! Лучше послушать арию.
После репетиции испанец неожиданно подошёл сам, и переводчик любезно пояснил, что сеньор интересуется, не составит ли очаровательная сеньорита ему компанию за ужином.
- Авек плезир… - неожиданно для себя выдала Травести.
Испанец обрадовался: стало быть, сеньорита знает по-французски? Это кстати! Потому что сеньор тоже немного знает.
Действительно, кстати. Переводчика можно будет сплавить за ненадобностью: как-нибудь обойдёмся и ломанным французским.
Ужин был в дорогом ресторане. Испанец проявил недурной вкус в составлении меню. Стрекоза была счастлива. Правда, французского своего кавалера она не понимала, равно как и он её, кроме отдельных слов и фраз. Но эти отдельные слова, дополненные языком жестов, всё-таки создавали некое общение. По окончании ужина, Стрекоза ожидала приглашения в гостиницу и уже заранее подбирала слова, чтобы изящно согласиться. Но испанец галантно поблагодарил её за приятный вечер, подарил цветы, поцеловал руку, выразил надежду на новую встречу и, проводив до такси, простился. Стрекоза была почти оскорблена…
На другой день «идальго» был занят репетицией, на третий давал концерт, а на четвёртый отбыл восвояси, оставив, правда, свой номер телефона: «Будете у нас в Испании, непременно звоните»… На этом роман и завершился, не начавшись. «Перевёлся мужик!» - в очередной раз подумала Стрекоза и сняла со стены фотографию испанца, водружённую было туда в надежде на «отношения».
Палисадник вокруг недавно отстроенной церкви напоминал ещё строительную площадку, но службы уже шли, и люди стекались в неё со всего маленького городка, неся с собой детей, о чём говорили многочисленные коляски оставленные у входа в церковь. Травести поднялась по высокой лестнице, ведущий сразу на второй этаж, поборола в себе искушение позвонить в висевшие тут же небольшие колокола и, перекрестившись, вошла вовнутрь. Архитектура церкви была новой, а потому внутри царил свет и простор. У дверей на скамейках сидели молодые матери с грудными детьми, и Травести тотчас узнал свою приятельницу Арину. Это было не настоящее её имя, но на интернетовских форумах, где чаще всего встречались подруги, были приняты псевдонимы, которые подчас перекочёвывали и в реальную жизнь. Арина поманила Травести рукой, приглашая сесть рядом:
- Служба скоро закончится. Погоди немного.
Травести села в углу, чувствуя, по обыкновению, какую-то непонятную неловкость от пребывания в храме. Она верила в Бога, молилась наедине с собой, читала духовные книги, любила старинные иконы, колокольный звон и служебные песнопения, но храм оставался для неё местом чужим, холодным. Если и заходила она туда, то в то время, когда там не шло службы и практически не было людей, чтобы остаться одной, никем не замеченной. Но даже тогда молитва не шла с её губ, и хотелось уйти скорее, затвориться в своей комнате и читать молитву перед зажженной лампадой тайно ото всех. Многие считали Травести не верующей, сожалели об этом, особенно о том, что она много лет не ходила к причастию, но та не обращала на это внимания и избегала разговоров о своей вере.
Впрочем, в этой церкви Травести довольно быстро почти отделалась от ощущения своей чуждости этому месту. Может, именно потому, что необычайно светлое пространство, наполненное людьми, некоторые из которых, стоящие или сидящие поодаль шептались о своих делах, казалось более мирским, похожим на обыкновенное собрание. Так или иначе, но Травести эта атмосфера понравилась, и она даже пожалела, что живёт слишком далеко, чтобы наведываться сюда и приучаться к церковной жизни.
Наконец, служба кончилась. Арина подхватила сына на руки, и подруги вышли из церкви.
- Муж сегодня на работе, - говорила полная, не отличавшаяся красотой Арина, чья внешность сильно пострадала в долгой борьбе за возможность стать матерью. При этом лицо её светилось радостью и теплом, и оттого казалось приятнее многих даже интересных, но озлобленных и холодных лиц.
- Жаль, - вздохнула Травести, вдыхая прохладный воздух. Ей нравилась семья Арины. Её дом. В маленькой квартире, не отличавшейся признаками большого достатка, царил, между тем, особый уют, теплота, тот уют, который рождается только от любви, гармонии, наполняющей сердца хозяев дома. Именно в поисках этого уюта и приходила Травести ко всегда хлебосольной и радушной Арине. В век разводов, когда чуть ли ни каждая семья распадается или живёт, беспрестанно ссорясь, обманывая, раздражаясь и ругаясь, эта тихая семейная гавань так радовала глаз.
- Зря ты позволила ему уйти, - сказала Арина, когда они шли по парку к её дому. – Где ты ещё такого золотого мужика найдёшь?
- Нигде, - отозвалась Травести.
- Так и собираешься всю жизнь провести в гордом одиночестве?
- Уж лучше так. По крайней мере, это честно по отношению ко всем. И, если и вредит кому-то, то лишь мне одной, а это моё дело.
- И всё-таки надо было его удержать.
- Зачем? Чтобы продолжать это параллельное существование? У меня много недостатков, но у меня есть ещё совесть. И по совести я не могу удерживать рядом с собой человека, которому со мной плохо, и будет плохо всегда, потому что изменить себя я не могу. А, значит, и мне будет плохо от сознания, что кто-то мучается по моей вине. Пусть найдёт себе хорошую нормальную жену и будет счастлив, а я как-нибудь проживу одна. Так, как я привыкла. Нельзя совместить несовместимое… Я не могу каждое утро вставать с мыслью: я плохая жена, я эгоистичная дрянь, я деревяшка…
- Значит, ты рада, что он ушёл?
- Не знаю. Наверное, да. Так проще и легче. Лучше было бы вовсе вовремя остановиться и не надевать этих брачных уз. Тебе это трудно понять. Твоё призвание – жена и мать. Ты создана для дома, для семьи – ты в этом растворяешься и счастлива. А меня это душит, как аркан, наброшенный на шею.
На этом разговор о неудачном браке Травести был окончен, и Арина принялась рассказывать о первых шагах своего сына, о работе мужа. Она рассказывала так упоённо, радостно, светясь изнутри, что Травести улыбнулась и вздохнула:
- Счастливая ты…
- Бог грехам терпит… - отозвалась Арина и перекрестилась. – Ты бы походила в наш храм…
- Может быть, и похожу, - сказала Травести грустно, зная, что обещания этого не исполнит.
- Он опять увёз её! – голос на другом конце провода прерывался. – Это сглаз какой-то! Наваждение! Я не знаю что делать!
Она – любимая подружка. Эффектная смуглянка. Всю-то жизнь на неё все заглядывались и до сей поры заглядываются. На ножки стройные, шпилькой и мини-юбкой подчёркнутые, на приятные округлости под облегающей блузкой, на чёрные густые волосы и такие же, цыганские прямо, глаза. И какие кадры среди её бесконечных ухажёров попадаются! Не шушера какая-нибудь, а люди приличные, состоятельные, порядочные… Вертит она ими, как хочет! И всё бы хорошо, если бы не было – его.
Он – это муж. По факту – бывший, по паспорту – действующий. Пьяница и бабник. Жену этот тип бил от всей души, таская за волосы по дому на глазах у малолетнего сына, а подчас выставлял обоих, чуть одетых, зимой из дому. Тогда она возвращалась к матери и жила у неё, как нормальный человек, адекватный и способный, до тех пор, пока он не объявлялся и не звал вернуться. Тут что-то происходило с ней: она словно сходила с ума, менялся даже голос её, даже выражение глаз, становящееся похожим на выражение глаз сектантов. Она бросала всё и мчалась к нему – и так до следующего выставления на улицу.
В последний раз Стрекоза прятала подругу у себя, обороняя квартиру от осаждавшего её мужа. После его исчезновения, подруга устроилась на работу, нашла хорошего человека, полюбившего её и её сына, который в свою очередь полюбил его. Дело шло к разводу и новому замужеству, но тут появился он, и всё началось с начала.
- Он-то поехал за нею к этому негодяю, вернуться просил, а она – словно не понимает! Что же делать-то?
Мать… Бедная женщина, не знающая как спасти единственную дочь. Господи, как осточертело всё! Ну, почему, чуть что, она звонит именно ей, Стрекозе? Какого чёрта?! Ей больше других разве надо? Сколько раз уже она помогала этой психопатке, искала ей работу, помогала устроить ребёнка в детский сад… Но всему же есть предел, в конце концов! Сколько можно?! Пусть выпутывается, как знает! Своих проблем выше крыши! Стрекоза уже собралась было сказать что-то в этом духе матери подруги, но язык почему-то отказался слушаться.
- Она уехала, а Котика из садика забрать некому! Я на работе и не могу уйти: уволят же! Может быть, ты заберёшь?
Вот, тебе, бабушка, и Юрьев день! Одна сбежала, другая с работы уйти не может, а Стрекоза – свободна! Она свою репетицию бросить может! Как же, она ведь не посторонняя – крёстная мать как-никак.
- Хорошо, я постараюсь… - сквозь зубы, кладя трубку.
Зачем согласилась?! Делать нечего?! Послать надо было куда подальше! Нашли палочку-выручалочку… Так, что с графиком? Репетицию придётся сократить, а потом бегом, бегом… Ещё и с простудой не долеченной. По холодрыге… Спасибо!
До садика добралась к самому закрытию, едва переводя дух. Теперь Котика надо отвести к себе и подождать, пока бабушка приедет… Ещё бы и покормить…
- А где мама?
- Мама уехала. К папе.
- Я папу боюсь. Он маму бьёт. Я его не люблю.
- А кого любишь?
- Маму, бабушку и дядю…
Бедный ребёнок. И что же это за жизнь такая стала? Что за люди? Что за семьи? И какие дети вырастут у них? Ох, Господи, надоело всё… И голова болит, голова…
Не упрекай, не упрекай
Меня за стужу в сердце строгом,
Что не манит моя рука
Тебя к родимому порогу,
За то, что я не говорю
Словес, теплом и лаской полных,
Своих улыбок не дарю
И откликаюсь лишь из долов.
В том, что давным-давно весна
В моей души не пишет стансов,
Моя беда, а не вина
По слову старого романса.
Ища безлюдья, прячась в лес,
Я сторонюсь прикосновений,
И одиночество – мой крест,
И жизнь – лишь зона отчужденья.
За скупость фраз не упрекай,
И то, что слухом не услышишь,
В моих стихах ты прочитай,
И буду в этот миг я ближе…
«О, одиночество, как твой характер крут…» Нет, не так уж и крут, жить можно. Хотя временами тоска находит. Всё общество – монитор с бесконечными «друзьями» без имён, но с псевдонимами, «никами». Даже по телефону не звонит никто. Хоть бы Стрекоза позвонила! Да куда там! Ей некогда, у неё своя жизнь. А ведь было время созванивались каждую неделю, говорили часами. А теперь она звонит только по делу. Ах, если б у неё хоть дело появилось!
Травести сидела на диване и листала альбом с детскими фотографиями. Какие они были весёлые, беззаботные. А теперь вечно раздражённые бабы с печатью хлопот на лицах. Грустно. Иных и след простыл – что с ними поделалось? Не узнать…
Пойти прогуляться… Проветрить отяжелевшую голову… В почтовом ящике ничего, кроме платёжек (самая «приятная» почта)… На улице ёлки, огоньки – новый год приближается. Чокаться будем тоже с монитором. Бам-м-м… Поздравим «чатовскую» братию. Ведь кого там только нет! Даже мужчины средних лет попадаются. Нет, есть что-то неправильное и пугающее в том, что здоровые зрелые мужики не имеют семьи, а сидят в чатах и болтают всякие глупости…
- Мамаша, как пройти до метро?
Вот тебе на! Уже и «мамаша». Неужели уже такой старой стала казаться? Парень-то едва ли моложе.
- Прямо, потом налево…
Какой отвратительный снег с дождём плещет в лицо. Мерзко, граждане, до чего мерзко!
- Здравствуйте!
- Здрасьте…
- Вы извините, что я к вам… У меня недавно жена померла…
Да что же это делается такое? На лбу, что ли, что-то неправильное написано, что каждый непременно считает возможным подойти и начать изливать душу? Впрочем, людей надо слушать. Даже пьяных. Даже несущих околесицу. В любом человеке найдётся нечто примечательное, и это нечто всегда можно ввернуть при случае в очередной роман. О, какой эгоизм! На всё стала смотреть, как на материал для работы. Даже на живых людей. Всё подмечает глаз, всё запоминает мозг, всё запечатывает в себе душа… Профессиональное повреждение – ничего не попишешь.
Довольно… Домой! За письменный стол, прыгать бойкими пальцами по клавиатуре, или строчить стихи в блокноте, улёгшись на диван…
И почему-то ей казалось, что стоит поселиться в отдельной квартире, и жизнь наладится? Да, прежде родные изводили её попрёками, прогоняли, но это были живые люди! Живые люди – рядом! А теперь – никого. Пустая квартира почти без мебели. Из дома брать ничего не стала, решила купить всё новое. А пока и на полу поспать можно. Только фортепиано привезла.
Утром на работу – репетиции, разговоры, суета, потом вечером тряска в метро. О, как же неприятно оно вечерами! Сколько пьяных кругом. И ведь того гляди какая-нибудь морда норовит пристать «познакомиться». Такие «ухажёры» начинают обыкновенно с возгласа:
- Какая красивая девушка!
Возглас этот может быть обращён при этом и к страхолюдине и к весьма пожившей даме.
- А как вас зовут?
- Да пошёл ты! – это уж не на него ярость, а на весь мир, на жизнь. Хоть на ком сорвать!
- Ты чего хамишь-то, шалава?!
Ну, уж ответ у нас не заржавеет. Думаете, консерваторские барышни языком Пушкина изъясняются? И не надейтесь! Так обложим, что пьяному монтажнику не снилось! А с тем, не дожидаясь ответной тирады, в ближайший вагон – аривидерчи!
А дома – пустота. Ни души живой! Не то что поговорить, но и поругаться порядочно не с кем. Хоть вон беги! Счастливый человек – Травести! Ей никто не нужен! Ни муж, ни друзья – только книги. Живёт себе, горя не знает, а тут мыкайся.
А не сыграть ли что-нибудь для поднятия на строения? Плевать на то, что ночь на дворе. И..! Вот, уж и соседи по батареям стучат. К чёрту! И зачем нужна была квартира? Нужен дом! Отдельный дом! Дом, где ни одна зараза-соседка не посмеет долбить тебе в стену, звонить по телефону и в дверь и орать, что твои музыкальные эксперименты мешают её законному отдыху! Соседи – враги человека! Но, пожалуй, без них ещё хуже. Тоже ведь общество. Сейчас, к примеру, прибежит эта противная бабка снизу – полаешься с нею, и уже с живым человеком поговорила, душу отвела. А, вот, кажется, и она звонит. Очень кстати! Нет, не нужно отдельного дома! Там и вовсе от одиночества окочуриться можно будет…
Немногочисленные знакомые были обзвонены, ёлка наряжена, незамысловатый салат нарублен, телевизор настроен на что-то старое и не вызывающее раздражения. Костюм, волосы, макияж – неважно, что никто не увидит, неважно, что после недавней оттепели нестерпимо болят распухшие ноги – Новый год надо встречать при полном параде. Этой заповеди Травести следовала свято, заставляя себя перед этим праздником даже проводить генеральную уборку в своём жилище. Прежде ровно в двенадцать звонила Стрекоза… Теперь уже не позвонит. Жаль…
Без четверти двенадцать раздался звонок в дверь. Травести поплелась открывать, стараясь хромать не очень сильно. На пороге стояла разряженная в пух и прах Стрекоза с бутылкой дорогого вина в руке:
- Здорово, подруга! Одна?
- Одна.
- Значит, вдвоём будем. Салат есть?
- Есть. Даже сыр есть. И икра. И конфеты в коробке…
- А я колбасы принесла, пиццу, торт… Ну, короче, с голоду не помрём! Я уже немного отметила… Вот… Сначала в театре, потом с одним придурком в клуб поехали… Да он такую ахинею нёс, что я не выдержала. Послала его, прикупила кое-что по дороге и к тебе. Думаю, дай потревожу твоё сонное царство, растормошу! А то сидишь, как корова, целыми днями… Чудно ещё, что худая такая, я бы уже давно коровой была…
Травести показалось, что ком энергии, не имеющей одного направления, а потому расплёскиваемой во все стороны, ворвался в её квартиру. На столе мгновенно был водружён праздничный ужин, телевизор, на котором как раз в этот момент появился президент, беспощадно выключен, а шампанское запенилось в бокалах.
Горели в темноте свечи и гирлянда на ёлке, сыпались в разные стороны искры бенгальских огней, слышались за окнами взрывы петард и крики «ура», играла негромкая музыка. Когда заведённые часы прозвонили положенное, подруги чокнулись, выпили.
- Слушай, а помнишь, как мы плясали когда-то? – спросила Стрекоза.
- Да… Пол трясся. Теперь у меня так не выйдет.
- Стареем!
Подруги рассмеялись.
- А мы ещё пели!
- А петь ты сможешь?
- Если ещё по бокалу, то смогу!
Усевшись на диван, Стрекоза и Травести обнялись и затянули одну из тех песен, которые любили распевать в юности. Потом пели соло, потом вновь хором – иногда путая слова и забывая текст, дополняя его мычанием – но это было неважно, от песен становилось веселее и легче. Стрекоза вскочила, закружилась по комнате, запела на ломанном испанском «Гранаду», прервавшись на середине куплета, рухнула на диван, смеясь и шутливо тормоша также смеющуюся подругу.
- Ой, хорошо сидим! Как-то по-настоящему, как когда-то, а?
- Да, давно мы так не сидели.
- Ещё бы! Я тебя сколько раз в театр звала, а ты? «У меня работа, я себя плохо чувствую!» Слушать противно!
- А ты вспомни, когда ты звонила последний раз… Тоже – работа, некогда…
- Да… Забурели мы с тобой…
Мигали огоньки на ёлки, отражалась комната в зеркальной поверхности шаров, капал на клеёнку расплавленный воск догорающих свечей, гремела канонада за окнами, а подруги разговаривали негромко, вспоминая прежние проделки и делясь последними новостями.
- Слушай, - внезапно сказала Стрекоза, - а ведь мы с тобой почти счастливые.
- Да, почти… - согласилась Травести.