Ползаю, как сонная муха по красной комнате, и рассуждаю о покое. Телефонные провода как выдранные нервы несостоявшегося звука лежат в углу. Я спокойна. Выгнав последнего свидетеля, избавившись от зеркал, у меня нет необходимости в масках. Судорожным движением наигранной улыбкой, бесполезными кивками отмечать свое, якобы, присутствие. Прятать пустышки глаз смотря¬щих в центр черепа, и, отвернутых от собеседников. Как приучилась я быть везде, соглашаться со всем, ради этого часа. Я хочу, я даже хочу не ощущать тело, в перелете слабости не включаясь в спасительные страницы любимой книги, отгораживаясь от мира.
Прозрачный воздух разделяется на трепещущие слои, поглощая мое существо. Я так слаба, что не могу воспрепятствовать погру¬жению в бесполезное тело пустоты. Не могу, и не хотела никогда. Я люблю эту пустоту и тишину. Я оглохла триста лет назад от сумасшедших звуков напоминающих вылетающий, сжатый воздух из метал¬лической трубки, подталкиваемым беспощадным поршнем родовой силы. До сих пор я просыпаюсь от ужаса, этого звука совмещенного с наползанием гигантского шара, проносящегося сквозь меня.
Перед пустотой такое чувство, что содержимое головы раскла¬дывается в болезненном недомогании переворачиваемого теста. Вот перекликающиеся тени, бессмысленные слова, звуки, не запомнен¬ные мною пророчества, зрительный образ притягательных своей бесполезностью книг. В этом месте я настоящая. Я помню, кто я, я учись. Я называю голоса по именам, и плачу на груди человека с множеством лиц, становящегося всегда таким, каким, был бы мне понятен. Но, покинув, его я уже не помню, ни слов, ни про¬рочеств, ни лет моего служения. И когда последние отзвуки самого сладкого препятствия остаются на втором плане, превращаясь в ничто, я счастлива. Несколько мгновений растворения, смерти и снова тело.
Удар о предел, так хорошо прочувствованный мной, такой чужой и такой свой. Еще минута и я уже не могу подняться, не нацепив на себя тело. Дорогой ценой оплаченного мною каждым днем своего земного существования.
Он спросил: - Ты кто?
- Мы, все!
- Ну, вы не клейкая масса, вы существа. Вы можете жить друг без друга?
- Можем.
- Тогда кто ты?
- Я!?
- Значит ты отделимо. А если все отделимы, значит должны быть и различия!? Но, как мне различать вас? По какой примете?
- Это я...
- Это я…
- Это я... - заголосили сразу несколько существ.
- Ну, если вы все будете называться одинокого, как смогу я сказать, что мне нужен, допустим ты, а не кто-то другой?
- А зачем тебе, кто-то, отдельно от всего?
- Ну, скажем, я решил поделиться, чем-то сокровенным только с тобой, или еще с кем-то. Не говоря об этом остальным. Толь¬ко тебе, понимаешь?
- Ну, разве есть, что-то, чего не знают во всём?
- Нет, конечно! Но, скажем, есть. - Как быть тогда.
- Дай нам имена, - сказало что-то.
- Он обрадовался, и назвал нас. И имена изменили нас, и мы стали разные.
Мы не знали кто он, и считали его сумасшедшим.
Он создал небо и землю, ограничив пространством и временем. Собрал понемногу света от каждого, и создал солнце, луну и звезды.
- Они понадобятся вам потом, когда, у вас будут судьбы. Но для этого вам надо научиться ходить по земле. И вам нужны тела.
Я не знало, что такое тело, но он объяснил, что это очень хорошая штука. И потом оно умрет, и мы снова будем свободны.
- Но, как ты можешь существовать, не имея тела? Одень сейчас же, а то не буду с тобой разговаривать!
Появление тела создало немало трудностей. Огромное, оно не подчинялось. Мы легко терялись в лабиринтах этого нагромождения костей и сосудов, многие по привычке летали
еще по ночам, а утром не помнили, как выглядели вчера.
Несколько раз я видела, как злоумышленники, разогнавшись, выбивали другого из его оболочки, и занимали его место. Иногда, измучившись борьбой с неповоротливой громадиной, я вспоминало веселые пляски, когда все было наше и было нами. И тогда мои друзья веселыми, беззаботными стайками, слетались в мое тело, и жили в нем. Мы такие маленькие, что никогда не занимали его
полностью.
Он ругался с нами, молил нас.
Мы не знали, кто он, и считали его сумасшедшим.
По природе свободные, но вежливые, мы не хотели расстраивать его и жили там, где он говорил.
А он разделил нас на мужчин и женщин, и научил любить друг
друга. Его любовь не была сходна с золотой пылью прошлого, а
скорее походила на кровь. Она не была похожа на радость, это
был бой.
Мы не знали, кто он и считали его сумасшедшим, хотя уже тогда кто-то начинал называть его учителем.
Учителем! Ho, он стал царем. И разделял нас звонким золотом. Я хотела стать его возлюбленной. А стены его сада были слиш¬ком непреступны. Будь я такой, какой была раньше, он отказался бы от меня. И я отказалась во имя его от золотой пыли. Я приня¬ла землю и небо, день и ночь, тело. Приняла и подчинилась исполнению непонятных мне ритуалов. Я одевала и умещала формы, олицетворяемые уже многими с собою. Но так не могло быть вечно, я видела, как время уродовало внешние обо¬лочки. Мы спросили, нет ли средства? Он молчал. В его молчании я почувствовала угрозу и радость, как, словно солнце вспыхну¬ло над горизонтом. Но тут же я ощутила острую боль перед неиз¬вестностью и перед разлукой с ним.
А он говорил, как, всегда облачившись в белые одежды, и толпа внимала ему.
Рядом со мной стоял престарелый Вар с дочерями.
А он говорил, говорил…
Странно, как когда-то я мог¬ла считать его сумасшедшим? И не видеть, как он прекрасен. Сегодня, он обещал избрать себе возлюбленную. Сейчас. Уже месяц я совещаюсь со звездами, и подбираю камни для свадебных украшений, и цветы для волос.
Вот повелительным жестом оглаживает он воздух над голо¬вами. Он смотрит сюда. Милый! Я здесь... Он смотрит. Как разли¬вается кровь, как ноги готовые к бегу и танцу не могут усто¬ять на месте. Он смотрит, смотрит! Ну, иди же сюда. Я закрываю глаза в предвкушении прикосновения. Я умираю с каждым ударом сердца. Безумно долго тянется время.
Он рядом, глухие удары заглушают музыку оркестра. Подходит к женщине. Неужели я брежу и вижу со стороны, как он подходит ко мне, целует меня но... Нет... Дочь Вара?.. Младшая дочь... Девчонка... Глупая, недостойная, тварь... Кровь! Как болит голова, жарко, ни чего не вижу. Нужно выдохнуть, выплеснуть, выдать, выкинуть. И солнце, показавшееся мне на миг стало красным. Толпа в ужасе отстранилась от меня.
Золотое платье... девочка с разорванным горлом... кровь... кровь...
Люди пугаются. Вот она - смерть...
Более месяца ко мне не подходят. Он был у меня дважды, и мне даже показалось, что он доволен чем-то.
Открытые глаза девочки в золотом платье, я вижу уже в каждом предмете. Он сказал: «Ты открыла смерть. И никто не простит тебя в этой жизни. Но, умерев, и родившись снова, ты искупишь свою вину, и твоя мечта сбудется. Сейчас все смотрят на тебя с содроганием. Но теперь, все будут бояться смерти. А это более чем могла сделать женщина для нашего дела».
Я вышла на улицу и была счастлива. Его слова светом и уверенностью наполняли мое существо. Я вспомнила, что такое тело. И что нет надобности, держаться за него. Но мое лицо слишком привлекало внимание. Что такое тело, как не удобная одеж¬да? А раз она испорчена или вышла из моды. Кто накажет жен¬щину, если она поменяет платье.
В саду за городом я увидела очень симпатичную девочку. Примерно такой была дочь Вара. Такой я могла бы понравиться моему повелителю. Я хотела уже выбить из нее существо, но вовремя сообразила, что это может быть замечено. Что если не я одна еще помню нашу природу? И я, подошла к девушке и попросила ее нарвать мне листьев Мато и плодов с трех деревьев. Я заметила, что она свежа и грациозна. И когда девушка сделала, то о чем я просила ее, я приготовила отвар опоивший ее. И, пьяная, она рассказала, что зовут ее Снана, она дочь Рата и Норы. Отец и мать ее пришли из далеких мест, и недавно ПОСЕЛИЛИСЬ здесь у родственников, и что, сейчас Снара одна, и что в доме у нее немного бабушкиных украшений, а бабушка удивительная женщина, и красива даже в старости. Наверное, у нее было полно мужчин. А она Снара, совсем одна, и никого у нее нет. Был, один мальчик, но остался там, откуда они уехали, а здесь никого нет, и ни кто ее не знает. И она говорила, говорила, говорила...
Боль, тяжесть, усталость. Как хочется остановить ее, заткнуть глотку платком и дубасить, дубасить, до синяков, до крови. А она все говорит, говорит, ее голос становится глуше, вязкая масса поглощает мои мысли. Она все говорит. И, наконец, ее голос начинает звучать из меня. Пьяный голос. А она уже не говорит, она кричит, в ужасе маша моими руками, катается по земле. Я катаюсь. Но я смотрю. Я танцую странный танец, бьюсь головой о камни. Но я где-то, и я смотрю на это. Мне не больно, когда, я вижу, как по моему лицу течет кровь. Какая я бываю безобразная.
Я сижу под деревом, и чуть было не кидаюсь в след за убегаю¬щем телом. Моим телом. Телом, на котором я знала каждую родинку.
Незнакомый дом, незнакомое ощущение. Долго ли я пролежа¬ла в забытьи? Сколько времени продлится эта хандра? И как нестер¬пимо глупо и одиноко смотрит на меня отражение чужого лица. Долго еще я не буду отзываться на имя Снара. Путать родствен¬ников.
Какой жизнью жила Снара? Ни одной книги. В этом доме, что вообще не читают. Украшения бабушки, сказала тоже. Ну, разве это украшения? А тело, даром, что молодое, умеет ли оно танцевать и петь?
Ползаю, как сонная муха по красной комнате. Не узнаю свое новое лицо ни в витринах домов, ни в озере.
Сегодня из воды достали мое тело. Я тоже ходила смотреть на него. Со страшной гримасой, опухшее, оно ни как не походило на меня.
Толпа расступилась, и Он подошел к трупу. Печаль и радость, сменяли друг друга. Я преградила ему дорогу, и он заглянул в мои глаза, которые уже стали моими, и ужаснулся, и обрадовался. Он взял меня за руку, и повел в свои покои.
- Это ты? - тихо шепнули его глаза.
- А, кем ты хочешь видеть меня? - спросила я.
- Ну, это еще ужаснее! Ты знаешь, что ты натворила?
Его лицо наполнилось сиянием, и я бросилась ему на шею.
- Ну, ругай, меня, ругай? Только не прогоняй, не прогоняй меня больше! Я люблю тебя. Я буду женщиной, мужчиной, стариком или ребенком, кошкой, слоном, дымом, ящерицей, вином в твоем бокале, бабочкой у твоей свечи. Прогони меня, и я займу весь воздух вокруг тебя! Выпей меня, и я стану твоей душой! Как день не может существовать без ночи, счастье без горя. Как не станет гореть огонь или плес¬каться вода, потеряв противоположность. Так не сможем мы друг без друга!
Мы не знали кто он, и думали, что он сумасшедший. Хотя уже тогда я называла его Богом.