Впереди авария. Когда поедем неизвестно. Вывернуться тоже нельзя. Может человек застрять в пробке и быть этому рад. Запросто. Это бывает, когда пробка есть решение, решение, которое принято за тебя и даже вопреки тебе. Вопреки, и во благо. Как всё размыто на обочине. Куда стекает эта жёлтая глина. Канава и трава в ней чисты. Если такое не видишь, то поверить в это невозможно. Просто не жизнь, а какая-то постоянная учёба в неверие. Он вспомнил, какой-то блок-бастер начинался с того, что человек достаёт ружьё, не выдержав этого бесконечного стояния, и идёт всех крушить.
Во всех видеть врага. Так оно и есть. Видеть во всех врагов это основа любого неверия. Нет. Вера тоже может родить неверие. Неверие в чужую веру. Маленькая частица впереди и всё, была вера, стала не вера, потом следует абсолютное безверие. Почему натыкаешься на мысль как на стену. Не спотыкаешься, это как раз понятно, человеку двуногому, свойственно спотыкаться, отвлёкся, например, девушку красивую увидел или машину. Бах, мордой в грязь. Бывает. Девушка, машина это просто. Они могут быть сами по себе очень сложными девушки и машины, но так как я сейчас мыслю, в таком ракурсе, они просты – соблазн.
Соблазн подстерегает и это опять понятно. Не так я сейчас думаю. Смотришь вокруг, скользишь взглядом по этому изображению внутри тебя, никакого уже отношения к отражённому не имеющее, и вот уже не изображение, а мысль. Вот она - вот стена. Будто тухнет свет, будто лучи перестают падать и равняться углами, будто они уже все серая, неприглядная, а, главное, неприхотливая масса, которой не то, чтобы совсем ничего не нужно, но как-то всё вяло нужно, без восторга. Приходят победы, дары судьбы становятся щедрее, ты словно возвышаешься, сам над собой, и именно тогда, когда совсем разучился всему этому радоваться.
Холодным рассудком смотришь, на ту же девушку и до тошноты бесстрастно говоришь себе – девушка, какая красивая, это хорошо. Потом почти сразу думаешь – зачем. Пусть она будет красивая сама по себе, а мне это зачем. Рот уже свело от дыма, а сигареты идут и идут, тянуть их всё легче, всё легче пустоте лёгких принимать в себя этот дым. Где тот аромат, куда он делся, тот аромат американских сигарет. Виццерой, например, которые я курил на дне рождения у своего друга в шестнадцать лет. Почему рубашка потом пахла лучше, чем самые дорогие французские духи моей нынешней подруги, к которой я еду, и, слава богу, что еду так плохо, еду скверно, почти всё время стою.
Судьба видит, что я ехать не хочу, она теперь всё делает для меня. Ей это легко делать, так легко. Как просто стало со мной, это потому, что я теперь на всё согласный. Даже ехать я не хочу очень слабо. Если бы не было пробки, я бы ехал и, наверное, получал от этого удовольствие, но…. Тогда другие мысли полезли бы мне в голову, они были бы такие же застойные, как и сейчас, только относились бы к езде, к очень быстрой езде, которую так все опошлили скоростью, спрятанной в коробку, перевязали её ленточкой и подарили всяким неучам. Эти неучи не понимают, как обращаться со скоростью, они не знают, как ведёт себя машина, и не только машина, а любой предмет, который не едет, а летит, когда сцепление с дорогой не имеет никакого ощущаемого значения, когда повороты это лишь мгновенные изменения направления, с тяжелым преодолением своего ухода прямо, когда воздух превращается в стену.
Стена, встаёт стена. Стена из непроходимых мыслей, которые надо было коллекционировать всю жизнь, чтобы сейчас иметь возможность рассматривать и любоваться ими. А ты, не знал этого, а ещё хуже, ты догадывался, что так и будет. Так всё и будет, только не сделал ровным счётом ничего. Бросал на полпути умные книги, не чувствовал внутри них живых людей, если это были не голые бабы, всё стоп. Поехали, мы поехали, наконец, нет, опять стоим. Едем, наконец, едем. Впереди опять только голые бабы. Дальше и их не будет.