Она умела бегать. Это было то единственное, что она на самом деле умела делать. Бегать. Хватало практики. Сначала она бегала от проблем, но они ее все равно догоняли. Потом она долго гналась за любовью, но та оказалась быстрее. И вот теперь она бегала за проблемами. Что бы с головой окунуться в работу и ни о чем не думать. Неслась на своих роликах на воздушных подушках, как на крыльях, сбивая все на своем пути, от сотрудников, до случайных прохожих.
Он все это знал. Знал с совсем недавних пор. И знал чуточку больше. То, что она, все-таки, сбила с ног того единственного, кого могла назвать любимым. Но все это было не важно…
- Здравствуй, милая. Ты уже дома? – улыбаясь, спросил он.
- Как видишь – засмеялась она в ответ, проносясь в дальний угол кухни. Ролики едва слышно гудели. Сначала этот звук его раздражал. Потом стал вестником ее приближения. Сейчас болью разъедал сердце.
- А я ведь ничего о тебе не знаю… - она остановилась и подняла на него глаза. На миг погрустнела. Именно погрустнела, а не стала серьезней. Это он заметил давно. Она всегда была предельно серьезной, даже когда сбивчиво извинялась сквозь смех перед сбитым прохожим.
- Это не правда – твердо сказала она, замерев в нескольких сантиметрах от пола. Плотные ботинки роликов держали ее в воздухе – Ты знаешь обо мне все.
- Иногда мне кажется, что только имя…
- Это не правда – повторила она – Ты знаешь обо мне все. Ты знаешь меня. Меня настоящую. Не сотрудницу какой-то фирмы, не прохожую на улице. А меня. Живую… - она тяжело вздохнула, поймав его взгляд. Потом улыбнулась и, после паузы, звонко засмеялась, сводя на нет любой серьезный разговор. Ему стало не по себе.
Он оказался прав. На следующее утро он нашел на тумбочке записку, придавленную рукописной книгой.
«Доброе утро, родной.
Даже не знаю с чего начать. Я ухожу. Потому что теперь ты все знаешь. Я видела это вчера в твоих глазах. Я знала все практически с самого начала. Хотя… наверное, ты мне не веришь. Впрочем, как хочешь. Это твое право.
Думаю, теперь уж ты понимаешь, почему я была против детей. Я знала, что рано или поздно мне придется уйти, потому что… я не хочу быть тебе врагом. Просто не могу им быть.
Ты знаешь меня. Настоящую. Живую.
Можешь почитать мой дневник. Ты не поверишь ни одному слову, знаю. Но, уверена, твое начальство прикажет тебе это сделать. Потому что там могут быть ценные сведенья. Скажу сразу – ничего по работе там нет.
Я ухожу так же, как и пришла в твой дом. Забираю только то, что всецело принадлежит мне. Прощай. Надеюсь, навеки.»
Чуть ниже, в росчерке пера, она всегда писала перьями, красовалось одно слово, смысл которого он не смог уловить сейчас.
Она действительно забрала лишь то, что принадлежало ей. Она ушла все на тех же несменных роликах и со стопкой книг. Так же, как тогда, когда сиротой пришла в его дом.
Они встретились только через десяток лет. Она твердо стояла на земле, ветер трепал седые волосы.
- Здравствуй.
- Здравствуй – эхом откликнулась она.
- Ты… - она перебила.
- Ты не читал дневник – это не был вопрос. Она и так знала. Он промолчал. Она просто развернулась и спокойным шагом ушла вдоль улицы. Ее спокойные шаги эхом разносились в воздухе.
- А где же ролики?
- В них больше нет смысла – холодно сказала она, так и не обернувшись.
«Ролики. Мои ролики. Меня уже не раз спрашивали, почему я всегда на роликах. Потому что я жива! Потому что я люблю! Потому что я не хожу, я л-е-т-а-ю!»
Так начинался ее дневник. Она не врала. Ни разу не врала. Ее честность пугала. Она была чиста перед ним, как лист бумаги.
Она умерла. На следующий день после похорон он пришел к ее могиле. Небольшой горбик с огромным каменным крестом у изголовья. И цветы. Величественные розы всех цветов.
Он опустился на колени и положил у креста ее письмо. И придавил невзрачным цветочком. Ее любимым. Ромашкой. Прижался лбом к холоду креста.
- Я люблю тебя. Всегда буду любить. – невидящий взгляд скользнул по строчкам письма. И выхватил последнее, так и не понятое, слово.
«Знаю»