- А правду говорят, что лягушки от дождя заводятся? - печально обронил в окружающий сумрак толстый Хо. Сумрак слоился белесыми волоконцами, кудрявыми завитками, сладкий и терпкий аромат чернослива мешался с острым запахом водорослей.
- Нет, лягушки - от сырости, - твердо сказал длиннолицый Мак-Грегор, не выпуская трубки из зубов.
- Ну да, от дождя и сырость, - встряхнул мокрыми космами Видаль. Птица у него на шляпе сердито захлопала крыльями и выкрикнула что-то не совсем приличное. Видаль поднял руку и погладил ее, успокаивая.
- Не скажи, - протянул белобрысый Олесь из Ореховой балки. - Если, например, болото, то и дождя не надо.
- Как это - дождя не надо? - насупился Ао. - Это кому тут не надо дождя? Тебе, что ли, божий приемыш? Так и скажи, я тебя из очереди вычеркну.
Может, и шутит, а может, и нет. Выяснять - себе дороже. Трава посохнет, озерцо новорожденное обмелеет, а в озерце - рыба, раки, водомерки, да и лягушки те же...
- Да не кипятись ты, водяной, нужны мне твои осадки, во как нужны! Жду тебя не дождусь.
- Не водяной, а дождевой, и не осадки, а...
Мак-Грегор из Долгой долины ласково двинул зануду кулаком в плечо.
- Угомонись. Это ты к месту не привязан, там язык почешешь, тут словом перекинешься, а люди годами молчком, дай уж душу отвести. Одна такая ночь в году!
- Да ты послушай, они же нарочно. Видаль, зараза, зазвал в гости - и подкалывает!
- Брось, Ао. Язык без костей, насквозь не проткнет, - и подвинул Дождевому кружку. Пышная пена качнулась над ней, поползла по крутому боку, оставляя на темной поливе влажный след. Ао сверкнул глазами и припал к источнику наслаждения.
Блюдо с жареной дичью было шириной со стол, вокруг него сгрудились миски с вареной картошкой, на широких тарелках пушился молодой укроп, курчавилась петрушка, вперемежку лежали сладкие перцы, мясистые, сочные, и поджарые, злые их родичи. Вереница кувшинов, полных отличного холодного пива, протянулась вдоль стола.
Длинный стол, покрытый домотканой скатертью, стоял прямо на песке. Меленькие медленные волны двух шагов не докатывались до него. Над заливом плыла в тонких облаках нестерпимая луна. Сестра ее близнец, распустив серебряные косы, купалась в спокойной воде.
За спиной уютный желтый свет лился из закругленных сверху окон, дом, как живой, тоже грелся в негромком тепле дружеской пирушки. Над замшелой крышей высоко тянулись сосны, над черной массой слитых в темноте крон казалось светлее усеянное мелкими гвоздиками небо. Из тьмы за соснами доносился приглушенный шум прибоя. Там было море, и волны его бежали издалека.
Гости любовались ночным пейзажем вскользь, не приглядываясь. Только здешний смотритель в точности знает, каким должно быть место. А другие мастера, если станут пристально глядеть, такого наворотить могут... Не слишком велика, да и не сразу заметна разница, все они умеют запоминать точно. Но мельчайших расхождений хватит, чтобы сбить с толку место, и оно начнет сомневаться в себе. Начинай сначала, мастер!
Только вскользь, бережно, едва касаясь - и уже у себя, под полуприкрытыми веками, что запомнили - любуются от души, смакуют мелочи.
- Да вы не поняли, люди... - вздохнул Хо. - Я ведь серьезно. У меня лягушки не заводятся. Я уж и комаров развел - думал на корм приманить... - Хо сокрушенно развел руками.
- А как в прошлом месте? - придерживая рукой птицу, наклонился к нему Видаль. - Росные луга - твоя ведь работа?
Хо скромно потупился.
- У тебя там такое озеро получилось, умру от зависти. Рассвет... Туман лентами над водой... А вода перламутром отливает...
- У тебя здесь очень красиво... - Хо опустил глаза еще ниже, выказывая бережное уважение к труду хозяина.
- И да, помню, булькали там какие-то по ночам. Точно-точно, лягушки у тебя были.
- Да они там как-то сами. Я и не заметил. Кажется, они там сразу были. А в Тростниках - ни в какую. Ни вот такой малюсенькой лягушечки не видел. И не слышал. - Хо снова вздохнул.
Видаль покачал головой.
- Я своих на дудку. - Он отвернул полу куртки и перебрал пальцами стройные коричневые стволки. - Эта - для зябликов. Зябликов люблю. Вот молоточек - для дятла. А вот эта корявенькая - как раз для лягушек.
- Я и так пробовал, - печально кивнул Хо и вынул из-за пазухи бамбуковую флейту. - Не приманиваются.
- Тогда тебе надо их самому сделать, - заметил Олесь.- Или подождать, пока придет к тебе Дождевой Ао и лягушки заведутся от дождя.
- Долго ждать еще...
Берег качнулся. Не сильно, едва ощутимо, но мастерам и этого было достаточно.
Повскакивали, опрокинув скамью. Видаль, бросив через стол худое тело, вытянулся над самой водой, взгляд повел по кромке горизонта, медленно передвигая полусогнутые ноги, поворачивался вокруг себя. Даже капризная жилица притихла на шляпе, только крылья развела, готовая взлететь при резком движении. Гости притихли, не мешали пока, но на помощь кинуться были готовы в любой миг. Даже если хозяин не успеет сказать, какая помощь ему нужна и от чего. И так ясно: если дрогнуло уже крепкое, почти готовое место, крепкое настолько, что мастер-смотритель пригласил Дождевого Ао, значит, что-то враждебное вторглось и надо давать отпор. И гости стояли, прикрыв глаза, копя силу, и пока не вмешиваясь.
Олесь из Ореховой сцепил пальцы перед грудью, наклонил голову - белые пряди завесили лицо. Хо голову вскинул, явив луне неземное спокойствие круглого лика. Его тело стало как будто невесомым, он словно парил над берегом. Мак-Грегор напружинился весь, кривые ноги вросли в песок, руки напряглись, чуть подрагивали разведенные пальцы.
Толчок не повторялся, но дрожь не утихала где-то глубоко под песком, и в дрожи этой чувствовался странный ритм, и она усиливалась, как будто источник ее приближался к мирно пригревшемуся у тепла дружеской пирушки дому.
Видаль тоже прикрыл глаза, весь обратившись в слух. Птица застыла, приоткрыв длинный клюв. Гости туже зажмуривали глаза, готовые выложиться за один стремительный взгляд-выпад, точный, неотразимый.
Тум-тудум-тудудум... Огромный зверь резвой побежкой продвигался вдоль берега, живая гора, поросшая курчавой щетиной. Сверкали стальные кольца на кривых клыках, сверкала чеканная маска, укрывавшая широкий лоб и рыло зверя, в мохнатых ушах болтались серьги, подкованные копыта взрывали влажный песок. На спине гордо восседал всадник, за ним виднелся еще кто-то, отчаянно цеплявшийся за него.
Дождевой Ао, не закрывавший глаз, потому что работа у него другая, и сам он другой, издал радостный вопль:
- Ха, люди! Все свои!
Видаль подпрыгнул и, раскинув руки, побежал навстречу, не убоявшись острых раздвоенных копыт. Птица сорвалась со шляпы, громко хлопая крыльями, полетела впереди него.
Остальные смеялись, поводя плечами, стряхивая напряжение с рук.
- Ах, красуля! - крикнул Олесь - Неужели ты примчалась, чтобы сказать мне "да"?
- Вот еще, - фыркнула красуля, осаживая свинью. - У тебя руки в глине, нос в болотной тине! Помогите мне этих спустить, укачало их.
"Этих" оказалось двое. Кукунтай-тюлень только успевал поворачиваться, торопясь обнять друзей-приятелей - длинные пучки бахромы, унизанные бусинами, мотались вокруг нарядной кухлянки. Никому не знакомый хлипкий парнишка в городской, не ахти, одежонке, рыженький, остроносый, робко топтался в сторонке. Вот кого, похоже, в самом деле укачало.
Лихая наездница была на голову выше обоих, кареглаза и кудрява, одета в меховой жилет поверх вышитой рубахи, крепкие штаны с кожаными вставками и обута в высокие сапоги. Видаль расцеловался с ней, смахнув на песок мятую шляпу, птица уселась ей на плечо и, любовно воркуя, стала перебирать встрепанные волосы.
- Вот уж лягушонка в коробчонке! - Видаль нежно потрепал девушку по другому плечу. - Грохоту от тебя...
- Ну вот опять...- пожаловался Ао. - Он это нарочно!
- Да почему же нарочно? - обернулся Видаль.
- Ты мог бы сравнить ее с грозовой тучей! Ты мог бы сравнить ее с... с чем-нибудь романтичным и нежным. А ты... Ганна, тебе должно быть обидно.
- Не обидно мне, - улыбнулась Ганна, прижалась к плечу Видаля.
- Нет, а правда, что же мне делать с лягушками? - вспомнил Хо.
- Да придумаем что-нибудь, не беспокойся, - Олесь махнул ему рукой и вдвоем они подняли и поставили к столу тяжелую скамью.
Свинья, освобожденная от сбруи, бродила в воде, фыркая и всплескивая - ловила рыбешек.
Кукунтай выдернул паренька из темноты, в которой он пытался укрыться, и поставил перед всеми.
- Вот. Ученичка Господь послал, однако. Рутгертом звать.
Мастера по очереди назвались, рассаживались за столом, приглядываясь к парню. Тот упорно не отрывал глаз от песка под ногами.
- Молодой еще, - вздохнул Хо. - Счастья своего не понимает. Ты смотри, Рутгерт, смотри вокруг - красота какая! Тебе можно, смотри.
- Стесняется, однако. По тому и признал в нем нашего, что стесняется. - Кукунтай ухватил кувшин, заглянул в него.
- "Альтштадт"! - гордо заявил Видаль. - Настоящий, нефильтрованный. С Королевской горы.
- Ага, - заулыбался Кукунтай, щедро плеснул пива в кружку, поставил перед парнем. - Ждал вот Ганну, договорились на Суматохе встретиться. Я своё закончил, однако, на новое место перебираюсь. Вот и решил погулять, по трактирам пошляться, то сё, сами понимаете. Ну, перебрал малёк. А там болван каменный, знаете, на площади.
- Это не болван, - строго сказал Мак-Грегор. - Это памятник.
- Вот-вот, памятник - а выглядит, как полный болван! Решил его подправить, присел на булыжник, смотрю себе, никому не мешаю. Так его повернул, этак, выражение лица попроще, руку слева направо повел. Народ там отвык уже от таких штук. Пятое поколение, место не новое. Собралась толпа, смотрят, молодняк чуть не на голову мне лезет, да что, да как, дяденька, научите... А этот стоит в сторонке. Я на него раз гляну, другой - он тут же глаза в землю. Как будто ни при чем. Но я-то вижу - всё, пропала душа. Подошел к нему, пойдешь, говорю, со мной - учиться? Мотает головой, дурашка, я мол неспособный, у меня не получится...
- Да, самое то! - Мак-Грегор двинул бровью и сунул пальцы в рыжие вихры на затылке паренька, тут же отдернул руку, цыкнул. - Есть, сидит.
- Пусть сидит, однако, - согласился Кукунтай. - Сейчас убирать не будем. Сейчас он только в помощь.
- Ты сильно ему вырасти не дай... - встревожился Хо. - Привыкнет парень, потом снимай - не снимай, толку никакого. Нового вырастит себе.
- Не беспокойся, Хо, - махнул рукой Олесь. - Тюлень не вчера родился, знает этих тварей. Да кто из нас их не знает? Которые совсем без них - на что они годятся?
- Да, - кивнул Мак-Грегор. - Вот у меня знакомый на Розовой горке, он с таким до сих пор - и снимать не хочет. Управляется как-то. Говорит, иногда совсем жизни не дает, но в целом - ничего себе так.
- Кто у меня там? - прошептал паренек, вжавши голову в плечи.
- Тварь одна. Временно полезная. - Видаль положил руку ему на плечо. - Не бойся. Теперь уж ничего не бойся, кроме самого себя. Ты теперь наш.
- А кто вы такие? А то дядя Кукунтай мне ничего не объяснил.
Видаль усмехнулся: дядя! Тюлень не на много старше этого рыжего выглядит, да не на много старше и есть, смотря каким счетом считать.
- Мастер Кукунтай. И все мы здесь - мастера. Люди. И ты будешь.
- А в каком деле вы мастера? Я тоже - что делать буду?
- Что ж ты, тюля, ничего парню на объяснил, поволок за собой, как мешок какой?
- Не успел, однако! - засмеялся Кукунтай. - Налетела красуля эта на зверюге своей, народ с площади шарахнулся, визгу... Надо было сматываться, пока чего не вышло... я и то - хозяину за постой задолжал, на обратном пути надо будет заглянуть... Давай, Видаль, ты объясни, у тебя хорошо получается, однако.
- Такая у меня работа, открывать закрытое, - Видаль повернулся к парню. - А у Мак-Грегора вот - лучше всего получается мосты наводить. Любые. Связать одно с другим, что угодно. Олесь - гончар у нас. То есть он может любой сумятице порядок придать, форму красивую, удобную и полезную. Кукунтай - оборачиваться умеет. Значит, может в каждой вещи ее изнанку разглядеть и на свет вывернуть. Вот так. Это у каждого - особенное умение. А общее... Вот посмотри вокруг - нравится?
Парень наконец-то, от пива ли, или от спокойной речи Видаля, расслабился. Обвел зачарованным взглядом залив с огромной луной, сосновый бор, берег в камыше, дом с желтыми уютными окнами. Кивнул медленно, уважительно.
- Когда я сюда пришел, здесь только и было - горстка песка да мутные воды. И то в тумане тонуло. Теперь - новое место в мире появилось. Вот Мак-Грегор мне мост построит - куда-нибудь да выведет. Так малые места в большие собираются, растет мир. Понимаешь?
- И что... И я так... смогу? - прошептал парнишка.
- Сможешь. Уже можешь, не умеешь только. Научишься. Эх, не то слово... Дело такое: ему не научишь и не научишься, кроме как себя самого и у себя самого. Ты вот что запомни твердо, и помни всегда: нет среди нас такого, чтобы разбираться, кто сильнее да умелее. Когда только начинает мастер, у него еще кое-что не получается, потому что своего способа делать это он не нашел, а чужие ему не годятся. У одного не получается одно, у другого - другое, и все, выходит, новички - равны. Но зато когда мастер в полную силу войдет, что-то у него получаться будет лучше, чем у всех других. А другое - у другого. И опять все равны. Это очень важно. Это тебе жить поможет. А то тварь, на загривке у тебя, она любит такими мыслями подтачивать: и что ты хуже всех, и что ты лучше всех... Что так, что этак - одна отрава.
- Верно ты всё говоришь, - Ао оторвался от кружки и значительно поднял палец. - Но научиться - не то слово. Кто попало и не научится. Заразиться можно. Понимаешь, мальчик? Заразиться. Вот как ты смотрел на Тюленя сегодня - и подцепил эту заразу. А заразиться можно, если есть предрасположенность. Вот у тебя она есть. Может быть, ты такой родился, а может - тварь у тебя в душе дырку высверлила, и теперь в нее хлынуло... Хлынуло. - Ао не нашел подходящего слова - назвать, что хлынуло в душу изумленному пареньку на площади перед исковерканным памятником Видалю, и, махнув рукой, допил пиво.
- А другие что умеют особенного? - шепотом спросил паренек. Глаза у него уже блестели - от счастья.
- Ну, вот Ао, например, ничего не умеет. Зато он так любит смотреть, как дождевые капли от луж отскакивают... В общем, стоит ему задуматься, как тут же дождь и пойдет. Для того он сегодня сюда пришел - подарить этому месту первый дождь. Хо создает бесподобные пейзажи. Он - истинный мастер гармонии.
- И в чем угодно, да?
- Да. Ты понимаешь. А вот Ганна. Отчаянная девица, как сама жизнь. И, конечно, живые твари лучше всех у нее получаются. О!
Видаль хлопнул ладонью по столу.
- Ганна, душа моя, не сделаешь ли ты мне в честь праздника подарок?
- Для тебя - что угодно! - лукаво прищурилась Ганна. И добавила: - Сегодня.
- Только сегодня? Эх, надо бы пользоваться случаем, да ради друга чем не пожертвуешь! Ганна, сердечко моё, попробуй научить Хо лягушек делать, а?
- А сам говорил, этому не научить! - засмеялась Ганна.
- Я говорил, да Ао меня поправил. Научить нельзя - заразить можно. Давай, девонька, душа моя, постарайся, сделай нам лягушечек зеленых, сладкоголосых! И пусть Хо с тобой рядышком посидит, может, и его зацепит?
- Крепко уже место стоит? - спросил Мак-Грегор. - Не развалит она его?
- Крепко-крепко, - Видаль откинул со лба мокрые волосы. - Да я и подержу, поправлю, если что. Дело того стоит.
Хо расплылся в улыбке: его страсть к лягушачьему пению всем давно была известна, потому и растил он места такие, где озера, или пруды, или медлительные реки лениво плескались в заросшие камышом берега.
- Жадный какой! - Ганна покачала головой, глядя в глаза Видалю. - Решил лягушечками разжиться нахаляву.
- Ты думаешь, у меня своих нет? Полно! Я о друге радею. Плюс некоторое видовое разнообразие... не помешает здешнему биоценозу.
Мак-Грегор фыркнул, Кукунтай зашелся хохотом.
- Какие, однако, слова знает! Ты еще про экосистему вверни.
- И вверну, если с умными людьми толковать придется. Не с вами, убогими, - рассмеялся и Видаль. - За работу, Ганна!
- Я уж и не знаю теперь, как подступиться, - опустила ясны очи Ганна. - Тут лягушки все по науке, правильные, а мы, убогие, лепим, как Господь на душу положит.
- Правильно, Ганна, молодца! - подскочил к ней Олесь. - Бросай его, за меня иди, а ему мы прохвессоршу какую найдем.
- Вот ужо! - показал кулак Видаль. - Невесту отбивать...
Но встали наконец из-за стола, пошли по берегу всей гурьбой, и парнишка с ними, не отставая от Видаля.
Расселись на песке у камышей, не слишком близко к Ганне, но и не дальше двух шагов: живое творить - редкое умение, им заразиться любому не помешает, хоть бы даже и одних лягушек, и забава, и польза немалая.
Ганна вытянула стройные ноги, оперлась позади себя руками в берег, закинула голову - кудри черные на песок легли, подбородок точеный, смуглый в луну нацелился.
- Давайте, ребята, все смотрите, - разрешил Видаль, запихивая птицу в просторный карман куртки. - Я этот кусочек удержу.
Мастера вполглаза приглядывались к светлой штриховке камышей на темном небе, к серому песку, нежным движениям прозрачной воды. Такой маленький кусочек можно запомнить в точности. Воли себе не давай, не пытайся на свой вкус переделать - и не будет ущерба. Да вот только мастерам оно самое трудное и есть - не пытаться переделать чужое на свой вкус. Но терпели.
Паренек по имени Рутгерт тоже устроился на песке, позади всех, обхватив худыми веснушчатыми руками острые коленки, во все глаза уставился на Ганну.
А та, оторвав взгляд от темного неба, устремила его в самую гущу камыша, наклонила голову и запела. Песня ее была без слов, голос сильный и гибкий разом наполнил ночь. Не просто так пела она и не для красоты. Такое для красоты голосом не выделывают, и некрасива была ее песня, а только поднималась невысоко и спускалась все глубже и глубже, и голос как будто начинал дрожать низко-низко, и дрожь отзывалась в костях.
Свинья, плескавшаяся недалеко от берега, задергала ушами, забренчала серьгами, сердито хрюкнула - хрюк ее был, как рык - и пошла ближе к хозяйке.
Мастер Хо покачивался в лад с песней, пальцы вздрагивали у него, но он прижимал руки к коленям, пока мог, а потом дал им волю, и они поплыли вверх, толстые мягкие руки, невесомыми плавными движениями оглаживая, обминая воздух.
Шорох раздался в тростниках и оттуда мячиками поскакали лягушки, сначала - зеленые, как и положено, а за ними - яркие желтые, голубые, оранжевые, полосатые, причудливо-пятнистые, голосистые и бойкие. Ганна оборвала песню, наклонила голову набок, любовалась долгопалыми неуклюжими попрыгуньями. Хо согнулся пополам от смеха, смущенно прикрывая лицо рукой. Да и все уже смеялись в голос, откровенно. Уж слишком непохожи были эти игрушечные тварюшки на сдержанные, изысканной прелести пейзажи мастера.
- Самое время выпить! - провозгласил Видаль, вскакивая на ноги. - Обмоем обновочки.
Тут-то и заметили, что Рутгерт всё еще сидит неподвижно, уставившись куда-то в глубь зарослей, и едва дышит. По лбу его катился пот, закушенные рот кривился от напряжения.
- Эй, эй, парень, эй! - кинулся к нему Кукунтай. Олесь сорвал рубаху, макнул ее в воду и от души шваркнул паренька по лицу. Видаль зорко, хищно оглядывал заросли. Ганна поманила свинью и ухватила ее за мохнатое ухо. Свинья настороженно хрюкала, недоверчиво косясь в камыши. И дождались. Там что-то гулко булькнуло и завозилось, огромное и неповоротливое. И пошло шуршать, прокладывая дорогу в зарослях.
Огромная лягушка вывалилась на берег, выше боевой свиньи ростом и в три раза толще - выпученные глаза горели алчным огнем, под резиново-тугой кожей переваливались огромные мускулы. За ней следом с треском перла еще одна, и еще, и еще... Пять громадных тварей бороздили песок длинными пальцами, пятнистые горла раздувались и опадали.
Рутгерт очнулся, распахнул глаза и закричал так, как кричат только в кошмарном сне.
Ганна взлетела на спину свиньи и послала ее короткими мощными скачками навстречу тварям.
- Куда? - страшно заорал Видаль - и тут же длинный язык метнулся, обвил Ганну, сорвал и поволок по песку к широкой распахнутой пасти. Хо прыгнул следом, пушинкой взвился в воздух, перелетел через Ганну, полоснул туго натянутый язык невидимым клинком. Водянистая кровь хлынула на песок. Обрубок корчился, Ганна, оглушенная, слабо отпихивала его. Видаль подскочил, подхватил девушку на руки, отступил.
Хищные плети мелькали в воздухе, мастера едва успевали уворачиваться, Хо взмахивал и взмахивал пустой рукой, прикрывая друзей, и только лунный свет синими бликами плясал там, где угадывался клинок. Свинья с яростным хрипом кидалась на тварей, отгоняя их, но не успевала: их было пятеро против нее одной, и даже с исполосованными, порванными языками они были еще опасны. Одна прыгнула - верткий Кукунтай едва успел отшвырнуть Рутгерта и перекатом уйти из-под стремительной туши. За ней сиганула вторая - и пошли теснить.
- Да не так, не так, божьи дети! - вопил Ао, перебегая туда-сюда за спинами мастеров. - Да что ж вы...
Но его воплям не внимали в горячке, отступали, с тоской оглядываясь на такой далекий вдруг дом с крепкой дверью и замшелой, но прочной крышей. Перед домом, в теплом желтом свете его окон, уютно стоял длинный стол, влажные бока кувшинов блестели, несбывшееся обещание праздника и веселья.
- Ну, жабы! - разозлился Мак-Грегор. - Пивка захотелось?
- С дичинкой! - подхватил Олесь. - А фигу с маком?
Кукунтай уронил на песок рыжего Рутгерта, как тряпичную куклу, перепрыгнул через него, тряхнул головой.
- Давайте, мастера, ну! - Видаль поставил Ганну на ноги, заслонил собой, устремил тяжелый, неподвижный взгляд вперед - сквозь и мимо нечаянных монстров. - Ганна! - рявкнул, - Мотьку убери!
Ганна оглушительно свистнула, но свинья в запале не послушала команды, продолжала скакать прямо перед распахнутыми пастями тварей, уворачиваясь от молниеносных арканов их языков, обходя, кидаясь и вспарывая мощными клыками тугую резиновую плоть.
- Мотря! - Ганна выскочила вперед, но Видаль ухватил за жилет, отшвырнул обратно.
-Всё. Нельзя уже, - взгляда не отрывал от камышей. Мак-Грегор, Олесь и Кукунтай встали с ним плечом к плечу, Хо чуть в стороне, смотрел под другим углом, и Ганна, поливая свинью отборным матом, встала напротив Хо.
- Мальчики... мальчики... Мотрю-то...
- Цыц, моя радость, - оборвал Видаль. - Работай давай. Будет тебе Мотря...
Мастера смотрели. За ними на песке приглушенно всхлипывал Рутгерт, дальше на берегу стоял длинный стол с вожделенным "Альтштадтом", и отступать было, в сущности, некуда. Мастера стояли и смотрели - и видели частую светлую штриховку камыша на фоне темно-синего неба, россыпи звезд, тоненькие перышки облаков, светло-серый песок, едва колышущуюся воду. Всё, что точно, до мельчайших подробностей запомнили, упорно и тщательно видели теперь мастера, возвращая месту его недавний облик. Смазанным пятном металась перед ними огромная рыжая свинья, то раздваиваясь, то вовсе пропадая, возникала на другом месте, таяла до того, что сквозь нее просвечивали камыши, и вспыхивала вновь.
- Всё, мужики, - выдохнул Видаль. - Ганна, бери Мотрю. Иии... раз! - и резко вскинул худые длинные кисти к лицу.
Ганна со стоном втянула воздух, шагнула вперед. Свинья дернулась еще и застыла перед камышами, покачивая тяжелой головой. Бока ее шумно вздымались, курчавая шерсть топорщилась, глаза отливали красным. Ганна подошла к ней и ласково похлопала по морде.
- Ну... ну... всё...
Постояла, прижавшись к необъятному боку, ероша шерсть дрожащими пальцами. Обернулась на мастеров. Те стояли, опустив головы, для верности руками закрыв лица, чтобы уж точно ни одним глазком...
- Всё, мальчики. Правда, всё. Всё хорошо.
- Точно? - спросил Кукунтай тонким голосом.
- Точно, точно, посмотри сам!
- Можно?
- Да что ты, в самом деле, - стукнул его по спине Мак-Грегор. - Вон, свинья как свинья. И Ганна как Ганна. И место как место. Крепко строишь, Видаль.
- Никакая лягушка не развалит! - прыснул Олесь.
- Ох... - простонал Хо и опустился на песок. - Ох, никакая...
Они падали рядом с ним, заходясь смехом, всхлипывая и подвывая. Распускались мгновенно туго стянувшиеся пружины, болезненное напряжение отпускало души, противиться не было сил. Да и были тут все свои, и некого было стесняться. Суровый Мак-Грегор откинулся на спину, задрав голые коленки, и колотил по песку кулаками, Видаль упал на четвереньки и мотал головой, Кукунтай извивался и орал дурным голосом, изображая тюленя, Хо тихо стонал, раскинувшись на песке. Ганна, стоя на коленях, терлась зареванным лицом о курчавое брюхо, свинья осторожно переступала подкованными сталью копытами. Бедный Рутгерт с испугом смотрел на них, пока не скрутило и его.
- Ничего, сынок, - успокаивал его Хо позже, когда они уже сидели за столом и запивали спасенную дичину спасенным "Альтштадтом". - Для первого раза очень даже хорошо получилось. Видел, каких я мультяшек произвел? А у тебя лягушки вышли правильные, всё как положено, и цвет, и фактура, и повадка... и пропорции соблюдены. Только вот с масштабом ты что-то намудрил... с непривычки.
- Я... я просто в подробностях разглядеть старался... вот и представлял покрупнее.
- Покрупнее! - фыркнул Олесь. -Так нам еще повезло, выходит, что у парня зрение хорошее. А то он бы нам наразглядывал!
- Талант, однако.
- Ну что несешь, Олесь, где ж ты видел с плохим зрением... - покачал головой Видаль. Ганна сидела с ним рядом, прижавшись, водила пальчиком по складкам на рукаве. Птица скакала по столу, стукала длинным клювом тарелки, поглядывала на мастеров круглым блестящим глазом.
Желтый свет окон померк и почти растворился в сером предрассветном свечении, над водой зарождался тонкий невесомый туман. Тишина была такая, что слова падали в нее раздельно и пугающе четко.
- Что ни говори, парень способный, - проворчал Мак-Грегор, набивая трубку. - Только присмотр за ним нужен.
- Будет и присмотр, - провел ладонью по макушке Кукунтай и, вздохнув, добавил: - Однако.
- Однако уже светает, что ли? - озаботился Видаль. - Ну вот. Расходиться пора - а дождя так и не до...
- Тссс! - зашипел на него Олесь. Скосил глаза направо.
Ао застыл над кружкой. Локти упирались в стол, кулаки под подбородком, рассеянный взор тонул в недопитом пиве. Все затаили дыхание, даже Рутгерт, которого учитель на всякий случай легонько ткнул кулаком в ребра.
Ао мечтал о том, как первые капли дружно ринутся с небес и разобьют стеклянный покой воды, расчертят ее танцем пересекающихся кругов, как шелест сотрет сонную рассветную тишину, как сизая дымка дождя затянет утро.
Ао мечтал, и блаженная улыбка блуждала по его лицу.
Из-за высоких сосновых крон наползали тяжелые тучи.