Говорят, что сейчас все, все продается и покупается. Но только я не верю. Я твердо знаю, что это неправда. Я путешествующая из ада в ад знаю, что есть свет и плыву к нему даже через море огня.
Одна фраза приснившаяся мне в мареве пустоты, одна фраза «Он протечет через тебя, обязательно протечет, иначе не может быть.» делает меня философом, мученицей, грешницей и пассажиром в зале ожидания одновременно.
Он протечет через тебя этот кошмар когда-нибудь закончится. Все когда-нибудь кончается.
А я стою на Аничковом мосту, рядом с упавшим юношей и говорю,
- Прикинь, мой глупый, неправильный, недоделанный мир. Ведь это я с тобою прощаюсь.
Грудь надрывается пустотой, отсутствием, непониманием, болью и страхом. Мое боа такое нежное, белое как перчатки и кобура на боку. Кольт я тоже прикрыла белым лаком, иначе бы он не вписался в костюм и пришлось бы танцевать совсем без оружия. Хотя – когда я в другом имидже – он все равно остается в гостинице. Понимаю, что это глупо, но иначе не могу. Лучше смерть чем небрежность.
Гастроли в Надыме – бред. Эротическое шоу в тундре?! Ошалеть! Чукча стриптизерша «Я снимаю одну лыжу, потом другую лыжу. Однако!» город маленький – «крыша» наезжает на «крышу». А мне-то какое дело? Я жить хочу, денег хочу, приехать домой к своему любимому, к маме.
Маленького олешку зовут пешка, малыша не стреляют пока… Дай бог ему оставаться вечно ребенком.
Зимой тут дико холодно и лед, так что колеса машин обматывают в оленью шкуру, чтобы тачка не скользила. Случись лед – ворс не даст обратного хода.
Олени вообще народ вперед летящий.
Миша валяется у холодильника и рассказывает о том, как «приготовить молодого поросенка». Тема такая – мама держит свинью с поросятами, которые кормятся естественно на убой, но раньше времени получить его трудно. А хочется. Миша затравливает одного, забивает ногами на заднем дворе, бить нужно так, чтобы мама не услышала. Когда у поросенка уже кишки вылезают, с озабоченным лицом бежит к матери, мол «батюшки, матушки, заболел маленький! Придется прирезать».
Мне не смешно, но ребятам рассказ нравится. Не хочу ломать кайфа.
Вообще-то я не понимаю, где оказалась. Нет, умом конечно, но чувствами… Мы ведь не видили пока ни сопок, ни оленей, ни северного сияния, ни хантов – ни-че-го. Какой к черту север? Пятьдесят километров от полюса. Дома типовые, евростандарт.
Потолки по-хохлятски покрыты обоями.
Временами кажется, что никакого Надыма нет. Наговор это на дым и не более того. Город младше меня или ровесник.
Такое чувство, будто нас попросту вывезли куда-нибудь на окраину Питера в новостройки. Вот только деревьев тут почти нет – видела несколько елочек, да когда летели, торчали кедры.
Я пока не знаю, что тут было раньше, но сны снятся шаманские. Одну ночь мне показывали двери: серые, черные двери с удивительными ни на что не похожими орнаментами, проснувшись я не смогла восстановить ни одного. Мозги у меня другие.
А в том сне я все отпирала дверь за дверью, пока как рана, переполненная ужасом, не открылась сама бездна. Я орала во сне, зная, что сплю, и надеясь, как в детстве, что мои вопли достигнут физического тела и кто-нибудь разбудит меня прежде чем я умру в воздухе.
Думаю, что местные шаманы еще докопаются до меня.
Жду.
Во всяком случае, экстрасенсорные способности у меня резко повысились. Может как раз от состояния загнанного зверька, с которым могут сделать все что угодно. Если опять выживу – сделаюсь либо классным магом, либо шизофреничкой. Дома Антон меня по блату упечет в самую закрытую и одновременно беспредельную клинику.
Молодая пара всю ночь не давала спать, они знакомы уже несколько лет, но сошлись только в Надыме. Утром до меня донеслись мысли женщины: «В Питере мне его не удержать, может бросить все, купить оленей и остаться в Надыме?»
Находясь на большом расстоянии от дома, люди начинают вести себя по-другому, по-новому, в частности снимаются запреты. Как-никак мамы рядом нет, знакомых тоже. Никто не наябедничает, не скажет, какой ты на самом деле. Оторванность формирует новую личность, обольщает безнаказанностью.
Да отстань ты, сгинь проклятущая, скройся с глаз, растворись в тумане злыдня. Какой тебе к черту стриптиз в Надыме? Флирт под свист вьюги?
Любовь падших ангелов творится в Париже или Питере. Но это!
При хорошей скорости город можно объехать за четверть часа, а путей от сюда нет – садись в тачку и гони хочешь по часовой, хочешь против часовой стрелки. Надым – приебень надоедливая, тундра низкорослая.
Ханты – проклятый народ – русая водка убивает их накорню. Я еще не слышала о каком-нибудь другом народе, который бы сходил с ума от выпивки. А хатны прокляты. Не знаю уж кем и чем, но выпив, они пытаются уничтожить друг друга. Ни нас, нас они вообще не замечают, как начисто лишенных реальности, а своих, таких же…
Здесь в Надыме, я не видела ни какого магазина народных промыслов. Странно. Все-таки север. Хочется увезти от сюда рога, бубен или да черт их знает что. Я же не специалист по хантам. А в клубе их почему-то не бывает – кругом хохлы и кавказцы.
Хотя, думаю, что мои представления о местных порядках слишком наивны, ведь окружающий мир воспринимается мною из окна машины. Еще конечно есть сны и ощущения – вот им-то я верю свято. И сейчас, когда в кошельке у меня пятнадцать рублей, а билет на самолет стоит тысячу шестьсот, плюс для кучи его еще и фиг купишь, мир видится мешком, а мы в нем – маленькие котята. Ну что же поцарапаемся. Я готова.
В деревнях народ бьется стенка на стенку, тут все крутые, прибандиченные, при бабка и на пальцах. Здесь идет крыша на крышу, точнее едет. Я себе это так живо представляю – землетрясение, по типу моча в голову ударила, все трясется от возмущения и обиды – змей Горыныч откусывающий одну за другой собственные головы. А потом скрежет и гул, от перепадов давления закладывает уши – и вот с одного из домов срывает крышу, она летит – плоская с подрагивающими антеннами.
Визг, искры, пыль, перья – крыша опускается на другую крышу. Титры: «Ура победа!» обескрышенный дом обреченно ждет зимы. Одвукрышенный мягко оседает в почву.
Сегодня первое мая – первый день северного лета – скоро зима.
Север – колдовское место, люди медленно и планомерно обращаются в призраков. Я слышу их голоса и жду, когда подобная участь постигнет и самою меня. Сегодня одна тень передала другой, той, что приставлена охранять нас, что хочет меня. Тень охранник забилась в страхе, скукожилась и побежала на полусогнутых в гримерку. Смотрю на тень и сквозь тень в пустоту. Все исчезает.
Говорят, что лето тут жаркое и не больше месяца, словно землю лихорадит. Лето – комариный рай.
Во дворе нашей девятиэтажки второй день стоят запряженные оленями нарды. Круто наверное на санях, да по асфальту. У оленей кроткие, чуть выпуклые глаза. Наши коровы рядом с ними нахалки.
Кожаные бубны, верхний и нижний мир, малица, халмер, дерево с лентами и колокольчиками – этого слишком много и как всегда слишком мало.
В моем контракте черным по белому написано «Не заводить друзей, не вступать в половые отношения.». Хорошо еще, что он не запрещает нам любить. С последним вздохом полной безнадежности летит душа… В Питер, на Пушкинскую, на Дворцовую.
Ненцы живут летом по солнцу, а зимой по луне в вечном танце похожем на круговращение планет. Так, наверное, живут все древние, не отбившиеся от матери земли народы.
Ненцы пьют кровь. Кровь – дух, основа жизни. Кровью можно остановить разбушевавшуюся стихию.
Олень – главное животное в тундре, местные жители используют его мясо, шкуру, рога, кровь, кроме того это идеальное средство передвижения. В общем люди используют оленей. Без них не будет и людей. Поэтому поедая оленину люди принимают в себя оленя. За это их называют самоеды.
Ненцы считают, что все округлое делает природа, тогда как все прямое создает человек. Прямым должен быть след от нард на снегу – красивая езда.
Петля – символ мира, и она стягивается на шее оленя в присутствие всего собрания сидящего тоже кругом. Морда оленя при этом повернута к небу, рот зарыт, язык не вываливается.
Выглянула в окно – упряжка оленей по-прежнему стоит во дворе – рога оленей пушистые и темные, эти животные похожи на детские игрушки.
После удушения ножом делается один надрез от горла до живота. Шкура и внутренности –
То все вручную. Кровь черпают железными кружками и пьют горячей. Почки оленя – лакомство самоедов. Их губы при этом густо перемазываются кровью. Жрать культурно они не умеют.
Ночью в клубе мне сделалось плохо. Посмотрев на меня, после приступа старая хантка зацокала языком – ты ведьма, сильная ведьма.
- Какая сила? – удивилась я. Не видишь – подыхаю.
- Это тело умирает. А ты-то тут при чем? Ты – другое…
Аничков мост, сколько-то лет назад упавший юноша. Нравится он мне, почти так же как рыцарь дарящий лавровый венок, но не суть. Смотрю в воду.
- Прикинь, мой глупый, неправильный, недоделанный мир. Ведь это я с тобой прощаюсь.
- Венчаюсь! – Отвечает неведомо откуда взявшееся эхо. Но вместо белоснежного тополиного покрова на Глову мою падает печаль и боль.
- Теперь все будет хорошо, - шепчет крылатый дух Питера, теперь будет все. Пути открыты, мосты взорваны, кольцо на палец и вперед.
Но я не могу думать о приятном, агонизирующие мысли пережевывают недавние события.
«Невеста мира» - придет же такое в голову.
Говорю – все! После последнего раза – ни разу. Завязываю с шаманами, бандитами, стриптизерами. Надоело. Если и в этот раз выберусь живой, если выбралась живой… если живая… если…
Проклятые клоуны крутятся по заколдованным лабиринтам городов, совершая свои бесконечные гастроли.
Клоуны и ведьмы на шестах, бутылках и метлах. Холеные и бродячие кошки в куриных боа с затяжками на колготках.
А ведь все так неплохо начиналось, кто-то помнит еще как выглядит солнце, теперь мир скукожился до размера кабака, а время – самая выносливая стриптизерша крутится вокруг шеста. Я знаю когда все погибнет – она непременно выживет и зааплодирует самой себе, чтобы потом спокойно выплакаться.
С тех пор как все вокруг начало обращаться в тени, я вижу сны, время от времени догадываюсь о собственной нематериальности.
Сижу на квартире. День – ночь – сутки прочь. Волосы закручены не до боли, до противности, до состояние полного ничтожества , до мысли о том, что все обрыдло. «Ну, вот поели – теперь можно и поспать, ну что – поспали – теперь можно и поесть.» есть еще одно развлечение – сходить в туалет и поизучать там выцветшую красотку на стене.
И самое смешное, что если приедут мои мучители и скажут, что работать нужно прямо сейчас, я сорвусь с места, и понеслось…
Танец – это наркотик для меня и полное вырубалово для моего зрителя. Вот кто от нашего шоу теряет и ум и честь и последнюю совесть.
Куда ты летишь сквозь боль и туман – стриптизерша деньгитеряющая?..
В голове шаманские бубны и звон. Надым – колдовское слово. Заклинание. Я жмусь в комок пытаясь не слышать разговоры и смех. Он протечет через тебя этот Надым. Расслабься и протечет, не может не протечь…
Ненцы верят во всерождающую утробу и всепокрывающее небо. Их пространство создано для странствий, а время ходит среди людей.
Сегодня опять снился Питер. Дома остались все те, кто меня любит, те с кем связаны надежды, мечты и слезы.
И вы, даже вы протечете через меня, как теперь течет Надым.
Надым – колдовское слово. Душа требует любви и разрывается заклинаниями на дым, на огонь, на воду…
Душа ненца после смерти обращается в черного жука, моя же белой птице летит в Петербург, а мимо меня на костяных нардах несутся местные боги, шест которым погоняют оленей называется хорей. Меня же пробивает на белые стихи или верлибр.
Я стою на Аничковом мосту в батфордах, с хлыстом и в фате, мне снится сон о Питере, в котором я намерена остаться.