Как не противно сознаваться, а не отделать¬ся – терпи. Света луч, человек должен очень быстро привыкать к хорошему. Все, уже забыла, ничего не чувствую, не осознаю. Света луч через худенькие гардины скользит по лицу, стирая вчерашний мысли, по плечам...
Наклоняюсь в любовной истоме плавленого воска все ниже и ниже под богатырским прикосновением света. Ниже, ниже, солнце гладит бедра, ноги... млею. Сквозь полуоткрытые губы перекатывается довольное урчание, как нежные, теплые волны, явь, сон. Ну, вот я и забыла... И вдруг – как опять? Да, опять и это уже не идея, далеко не идея, было бы хорошо если бы это была идея – отсутствие обуви. Диагноз: хроническая бедность не однократно подтвержден. Мысль о туфлях сочится из глаз, проглядывается в жестах, естественно поход¬ке. Невольно вспоминаются кот в сапогах, в этом смысле полное извра¬щение, хотя будь я кисой, может соблазн забраться в высокие замшевые ботфорты был бы не менее велик чем это жадное, голодное состояние.
Золушка... мои проблемы ровно в половину превосходят ее, хотя как можно использовать один башмачок. Стойкий оловянный солдатик ему бы Золушкины проблемы. Да мало ли что еще – стоптанные туфельки двенадцати царевен, сапоги скороходы. Ах... Я могу уже узнавать людей по их ботинкам, по цокоту каблуков. Сижу дома и не могу ниче¬го делать, ведь надо бегать, крутится, встречаться, а как бежать, в чем кружится. Боже...
Бетховен с гордостью писал, что у него теперь семь пар обуви сразу. Нет, я не претендую на чужое, свой путь мне нужно пройти самой... Пройти... Первый шаг. Шаг, как действие, жест, поступок. След на земле, тропинки предков, отпечатки, расшаркивание…
Одолжи мне фея туфельки Элли с заветными каблучками, деревян¬ные башмачки Ганса, ботфорты мушкетеров.
Вьется зим, бесценным серебром покрывая дорожки. Мое королев¬ство так мало, так мало...
Чудесный принц, сочтя меня слишком нежным цветком, ты станешь носить меня на руках, потом последней листвой сорвется отслужив¬шая свой срок одежда и ты назовешь меня Венерой или Гебой. Ты будишь относится ко мне, как к самому нежному цветку своей оранжереи. И когда я уйду оставляя стихи и сны, метель на улице будет такой бесп¬росветной, что ни кто не заметит моей наготы.
Уговорят тропинки мои озябшие ножки. В Летнем саду озабочен¬ные служители хватятся, что одна статуя до сих пор не упакована в деревянное пальто. А метель все несется, все неслась, описывая снача¬ла углы зданий, а затем все на свете.
Это же надо, рухнувший с крыши снег разбил окно оранжереи.
Снег занимал уже почти все. И вскоре мне не осталось места в этом белом, ледяном мире, и я просто перестала держаться, и поле¬тела размахивая ногами с только что выросшими на них крылатыми сандалями Меркурия.