Рассылая в пространство мягкое свечение, мирно золотили ноготки Светские, Шелковые Львицы, проверяя друг на друге барха¬тистость голоса и неотразимость взглядов. Время от времени сверяя тот или иной жест со сложившимся образом или безобразием, повышая или понижая тональность голоса. Иногда можно было наблюдать, как одна и та же фраза повторялась многократно, пока наклон головы или хитрый прищур не признавался идеальным, в контексте места и времени, когда этот экспромт только должен был родиться. Время от времени из полупрозрачного чулка одной из дам вылезал пронырливый, усатый секретарь с приоткрытым блокнотиком (ума не приложу, куда он девался вне своих служебных обязанностей). Реже и более профессионально, поэтому почти не доступно взгляду, было появление дежурного подозры с маленьким магнитофончиком, записывающего наи¬более выигрышные фрагменты речи соперницы. Позже эти записи тщательно разбирались целым штатом профессионалов...
Подозра скрывался обычно в манжете, допустить его под чулок никто бы и не подумал, много чести, хотя говорят именно этот способ помогал м-ль дю'Шес более года сохранять за собой розовый цвет лица и звание Золотой рыбки и Лакомой конфетки года. Ну, подобная сме¬лость сопряжена с риском скандала. И она пропала, напоровшись в собственном будуаре на жестокое перо злого и неженатого журналиста. Ах, как это печально, и как стремительно летит время и эти бабочки...
Стоп. Откуда зимой бабочки? Бабочек зимой не может быть. Разве что жестокосердные стрекозы, рыжие и лиловые в костюмах махао¬нов, печально кружатся у светящегося в темноте плечика м-ль де Бравур.
Шарль приподнял очки, перечитывая написанное. Неожиданно брови его резко сдвинулись, рука убийственно потянулась к перу. Бумага съежилась в ожидании удара, при этом шаловливые строчки приподнялись, и слегка выгнулись, недоумевая, что ему опять «не слава Богу».
П.
Театр светился, как игрушечный. Дамы поправляли искусственные плавники и хвостики на туалетах друг друга, и как бы задумавшись, откусывали сочные, изумрудно-золотые водоросли, спле¬вывая их тут же на ковер.
Живые рыбы, гак особые ценители музыки, принесенные по такому случаю специально на костюмах и шляпках, нервно вздрагивали. Но на них никто не обращал внимания, т.к. к концу первого акта выживали лишь самые выносливые вроде щук, но они давно вышли из моды и сидели дома.
Мужчины, которым в свое время отказала дебютантка, прискорбно молчали. Зато вторая половина зала ликовала и срывала с артистки розовые лепестки. В первом акте розовые, во втором они были уже красные. То ли сорт цветов изменился, то ли нежное тело расписывали ручейки крови.
Молодой человек старательно вылавливал дохлую рыбку из аквашляпки своей дамы.
Утром все газеты были разобраны и лучшая рецензия, по общему мнению, принадлежала красавцу де'Шевле. Таким образом, публика установила личность любовника и имя Париса за ним, хотя злые языки утверж¬дали впоследствии, что любовником прекрасной Елены он стал именно после великолепной статьи.
Ш.
Шарль заплатил за кофе и присел на лавочке под большим незнакомым деревом, утренние газеты, почувствовав в молодом человеке интерес к своим особам, мягко оседали на скамейку рядом, ловко обходя чашечку и любопытствующие ветки. Причем центральные, благородные издания плыли чинно, соблюдая только им понятную очередность, блестя в воздухе дорогой бумагой.
Солнце было уже над рату¬шей, когда прорвавшийся вал бульварной прессы погреб под собой молодого человека, и только дерево тянуло из бумажного кургана длинную ветвь.
Шарль сделал большой глоток, и принялся за размышление, спаса¬тельная команда, по всей видимости, не спешила на помощь, а дети со спичками и мечтами о средневековье в такой час пили молоко на бульваре Виноделов. Неожиданно Шарлю захотелось сказать о себе что-нибудь значительное, и он написал:
Уже в восемь лет я чувствовал себя настоящим философом. В то время я и моя ...юродная* (*Двоюродная, Троюродная - вписать по желанию) сестра жили в маленьком, зеленом доми¬ке под желтой крышей. (Шарлю почему-то нравилось сочетание желто¬го с зеленым). Я пересказывал ей все знания, полученные на уроках, раскрашенные, как цветные сны, принимая от нее картинки, создан¬ные истинно женским восприятием мира, тонкие и переливчатые, как крылья стрекозы. Таким образом, мы выросли и получили всесторон¬нее образование.
Дальше о сестре почему-то писать не хотелось, а вспоминалась недавняя возлюбленная, которая утверждала, что она родом из Ляпаландии, и Шарль верил! Кому?! Знал бы он тогда.
- Лапочка, блаженная моя Ляпаландия в кружевах белого пеньюара с розовой орхидеей в волосах, золотых как это утро.
Да, я не смог забыть ее, не смог. Когда она ушла, я почувствовал в себе влечение к сластолюбию, себялюбию и слабоумию. Домашнее рыбы снабдили меня книгами, необходимыми для душевного состояния. Я перечитывал поэтов прошлого и гряду¬щего...
Тут Шарль вспомнил, что в будуаре, где встречались Светские Львицы, он явственно заметил граммофон, и не упомянул об этом. В порыве нежности он сочинил песню, начинающуюся словами: «Где же ты моя Ляпаландия»… Слезы текли по его симпатичному лицу, образовы¬вая тусклый ручеек.
Когда спасательная команда справилась с белыми, лишенными всяких мыслей газетами, Шарль сделал из стихотворения кораблик и пустил его в ручей по воле волн.
Навампиренный чужими словами, румяный и довольный он спешил к себе. Нужно еще было закончить зарисовку о Львицах, но в голо¬ву ничего не лезло, и молодой человек устремился в аллею Разрешен¬ных цензурой неожиданностей, где обычно гуляли прототипы, дабы вдохновится от них перед спектаклем, потому что Шарль твердо решил, не выпускать теперь Лёку из вида.
В городе говорили только о великолепной дебютантке, вокруг театральной тумбы красовалась ее очулоченная нога. Шарль сделал несколько оборотов, так и не узнав, чем же она должна была закон¬читься. Свернув на аллею, журналист без труда обнаружил Светских Львиц о чем-то ласково говоривших с…
У Шарля защемило сердце.
- О чем? О мужчинах, - решил он, и в голове тут же родился диалог:
Красная Львица: - Большинству женщин приходился грызть мужчин, подобно граниту... знаний. В свете же мы просто щелкаем их как орешки.
- Да, - неумело вставила дебютантка, - попадаются еще особи чем-то напоминающие вшей, только и ждущих приказа - к ногтю.
Львицы многозначительно переглянулись.
- Среди же подкаблучников встре¬чаются мазохисты, - продолжила тему Золотая, - эти всегда вертят¬ся под ногами на вечерах, норовя поломать ваш остренький каблучок о свое сердце.
Шарль опустился на траву. Все еще хуже, Ляпаландия нашла себе достойных учителей. Надо было подумать над заказными стать¬ями о свиньях, львах, орлах и черепахах, но сил нет, в голову лез¬ла недавно сочиненная строчка: «Где же ты, моя, Ляпаландия»… а дальше, хоть убей - ничего нет.
В последний раз, когда они расставались, герань в окнах напо¬минала гербы, и если скосить глаза, цветы соединялись с просты¬нями, и в этом было нечто королевское. Мимо прошел молодой человек в вечернем фраке с дохлой рыбкой. Было печально и смешно. Неожи¬данно он направился в сторону Шарля и превратился в Батти, школь¬ного друга, человека доброго, но бедного, делившего с Шарлем много лет его стол и кошелек. И так бездумно и жестоко брошен¬ного им, Шарлем, после знакомства с Лёкой. Друзья обнялись.
- Ах, мой друг, мой бедный друг, как же изменило вас жестокое время и эта женщина. Надеюсь, вы расстались, и мы можем спокойно выпить где-нибудь вместе? Как я страдал Шарль, милый мой, ваше исчезновение три года назад привело меня в крайнюю нужду, так что с тех пор, я, ваш друг, не вкусил хлеба насущного. Ну, полно, - Батти выдержал королевскую паузу. - Пой¬демте в кабак.
Шарль прослезился, обнял друга еще раз, и вскоре, они уселись за столик.
- Дорогой мой, - продолжил Батти, уплетая телячий бок, - узнав, что вы спутались с порочной девицей, я поспешил за вами в Париж, где перепробовал всех девиц в поисках вашей. Но моим грандиозным планам не суждено было свершится. В промежутках между розовыми и голубыми будуарами, я обращался к своему разуму, силясь сравнить плоды греха и добродетели, дабы дать им достойную оценку.
- И что же?
- Не заметил различия. Я продолжал исследования, доходя до самого дна, как древней Орфей, но вместо тени Эвридики влекла меня неугасаемая любовь к вам.
В порыве благодарности Шарль бросился на шею Батти, и тут же почувствовал, что он ему больше, чем друг.
1У.
Батти мирно дремал у камина, Шарль скармливал огню остатки спирта, неожиданно ему вспомнилось:
«Душа крадется, как голодный кот
Все в любопытстве потопить готовый.
К последнему прыжку, сжимаясь и дрожа
Готовится, о хищник бестолковый.
Он мучает меня, мурлычет и рычит.
Убью в себе его, тогда пусть замолчит.
Журнальный стол стоит,
на нем цветок в стекле,
Что борется за жизнь на этом вот столе.
А рядом страшный сон - темнеет яд в футляре,
Что дан в противовес и розе и стеклу.
И тянется душа на яд, зачем не знаю.
Ведь всяк прыжок души уж не понять уму».
Это читала Лёка, когда они еще были вместе, и Ляпаландская прин¬цесса гладила его, стирая выпуклости, затопляя вогнутости, пока Шарль не принял идеальную, по ее представлению форму шара, последним скатилось на шелковую подушечку легкое пенсий. Девушка подня¬лась на ноги, на лице ее был написан неподдельный восторг, она покачала шар на руках, довольная его упругостью и запустила в окно.
Шарль проснулся, когда угрожающе приблизившаяся стена проти¬воположного дома попыталась расплющить его в своих объятиях. Молодой человек сидел, некоторое время ничего не понимая, и в его голове как-то само собой сложилось стихотворение:
«Кто тут был, тот не забудет никогда,
Как летела с шумных гор вода.
И на солнце капля как алмаз
Ввысь летела, будто для проказ.
И одно мгновение лишь мы
Видеть каплю ту тяжелую могли.
Что неслась как искра в темноте
На пути к таинственной мечте.
Так и мы зажжемся лишь на раз,
И закроет снова нас вода.
А потом проси у солнца час
Если ты в пучине навсегда».
Увлекшись, он неожиданно для себя чуть было не перешел на мятеж¬ный верлибр, но вовремя остановился. Нет. До этого она меня не доведет. Навepxy загремела музыка, заскрипел, заходил ходуном потолок. Это распоясавшиеся журналисты танцевали Голландскую Летучку, так называли ритуальна эрото-боевой пляс. Они были злые и возбужденные тем событием, что на премьере утонуло пять человек. Правда двое из них были сильно пьяны, зато трое влюблены и это давало им надежду на сенсацию.
- Да, да, сегодня же спектакль, и она в опасности. Я должен, должен помочь Лёки.
Батти пьяно улыбался, в такие минуты, он до невероятности походил на младенца, Шарль решил открыть перед ним свою душу. Друзья налили еще по стаканчику.
- Знаешь, - голос журналиста срывался от волнения и был похож на испуганного снегиря. - Знаешь, она уже несколько раз уходила от меня, правда, но всегда возвраща¬лась. Последний раз я купил ей обручальное кольцо, она бросилась мне на шею, целуя и называя именами всех своих любовников! Ax, как я был счастлив в то время, но жизнь наша текла, долги росли, отец не посылал нам нечего, и Лёка продала кольцо, а потом ушла к г-ну Аристарху Перестарху. Нет... только на неделю, вы не подумайте, я был в курсе. Через восемь дней я получил чек и записку, что вероломный соблазнитель не отдаст мне ее, потому, что она ему самому нравится! Каково?!
Вот вам моя печаль¬ная история.
Теперь я охраняю ее от нападок прессы. Сейчас прав¬да все в восторге, но завтра, послезавтра, через сорок лет, когда она будет никому не нужна... Со мной ведь, милый, все кончено, даже работаю. А в будущем собираюсь принять сан. Твердо, сразу же по завершению «Светских блудниц» вот послушай:
...Бездна любовных имен, томно передаваемых то одной, то дру¬гой стеной, играли с молодым человеком, как мячиком, никак не желая выпустить его на площадь Безысходности. После одного, наиболее сильного, толчка он впечатался в податливую стену церкви, и оказался внутри, где, однако не утратил своего маятникообразного движения, пока золоченый амур на подсвечнике не полетел надув пухленькие губки у него над головой прямо к здоровенной книге.
Шарль перевернул страницу, и только тут заметил в кресле напротив, Красную Львицу.
- Ну, вот мы и встретились, - прошептала она, - Надеюсь, мы сможем подружиться, - она томно обмакивала гвоздичку в бокал с красным вином, и затем облизывала, урча и извиваясь, каждый лепесток, от чего прожектора, нанятых по такому случаю осветителей, замигали, теряя фильтры. - Мы будем встречаться и болтать о поэзии и судьбах миpa, а вы будите паинькой, ласковым заинькой, утенком в яблоках, семью слониками на камине, бархатным пояском, кружевной перчаткой...
На минуту Шарль потерял сознание, а Львица все говорила и гово¬рила:
- Все что я хочу от вас, это просматривать, пролистывать, гладить, водить руками по страницам ваших рукописей, разделяя, правду и ложь. Я открою для вас тайники, ларчики, шкатулочки, блу¬зочки, ракушки, ушки, коробочки мака, и свое сердце. И вы будете моим рыцарем, я поведаю о привычках двора, ничто не уйдет от вашего острого взгляда. Не падайте.
Шарль осел в кресле.
«Где же ты моя, Ляпаландия»… пронеслось у него в мозгу.
- А маркиз де Фект постоянно крадет у меня туфли. Он использует их, как своего рода чашечки для вина, но никогда не сдает посуду. - Красная Львица присела, сверкая мелкой водяной рябью. Неожиданно глаза ее по-кошачьи сузились, а потом сразу расширились так, что нельзя было сказать - лицо ли ее исчезло или глаза увеличились, вбирая в себя комнату. Красная пустота звала, неровно дыша и подвывая. Шарль обтер лицо и тут же разорвал прочитанную главу.
Батти машинально опрокинул стакан коньяку и произнес.
- Эти женщины уж…жасно, ужасно женственны.
- Нет, не то, - вставил Шарль, - они чудовища.
- Без баб даже лучше.
- В свете без них лучше не показываться. Они чудовищно женственны, в этих плавниках и ракушках. Они так и тянут к себе жемчуг и аметисты, золото и тела, оставляя души грешные без покаяния.
- А пошли они к черту!
- А пошли.
- А мы пойдем в театр.
- Пойдем.
- Весело жуировать.
- Донжуировать!
- Искать жемчужины, составляя ожерелья. Перебирая чулочки и якорные цепи, играть в кости очарованных утопленников, ловя ртом брызги аквадуков.
- Плыть и барахтаться, тонуть...
- Так пойдемте к ним.
- Так пойдем.
- В последний раз.
- Дай Бог, чтобы не в последний! И друзья закачались к выходу.
У.
В театре творилось что-то невообразимое. - Настоящий птичий базар, - ворчал Шарль, продираясь через толпу, на первом этаже, мерз¬кие, голоногие птицы орали, словно их кто-то грыз, теряли перья. Молодые люди из городского альфонсария и пухленькие горничные, сопро¬вождающие по такому случаю барышень, бегали за толстыми гусынями, плохо скрывая улыбки, когда кто-то из публики покровительственно хлопал их по задницам.
Вся эта кутерьма началась накануне из-за м-ль де Бош распростра¬нившей слух о новой моде, предписывающей употребление в костюмах живых птиц: лебедей, цапель, пеликанов, наибольшее предпочтение отдава¬лось фламинго. Но перешить рыбьи платья за одну ночь не представля¬лось возможным… и вдетые кое как птицы не сразу сумели уяснить, что от них требуется. Проще всего, как не странно оказалось со шляп¬ными птицами т.е. наседками. После того как г-н де Шевле хитроумно вмонтировал в головной убор госпожи дю Шес еще теплое гнездышко с пестренькими яичками, жирной утке ничего другого не оставалось, как удобно разместится на голове счастливицы. Другим повезло меньше - их аквашляпки были пригодны лишь для мелких рыбок - какой позор! Даже цапли, привыкшие к влаге, не желали связываться с рыбными кос¬тюмами. Исключение как всегда составляли Светские Львицы, чьи оголенные, выкрашенные в пурпур и золото, плечики нежно щекотали теп¬лые, розово-белые перья. И вокруг на тонких ниточках летала целая стайка подсвеченных сзади и сбоку колибри.
Шарль протискивался вперед так быстро, что напуганный фламинго больно щипнул его за ухо. Красная Львица сделала крыльеобразный взмах, приглашающий моло¬дого человека присоединиться к ее свите. Поднимаясь к дамам, он крем глаза заметил скрывающегося в золотом манжете подозру.
- Мы уже встречались? - спросила Львица.
- Возможно в театре, - неуверенно пробормотал молодой человек. Вблизи Львица казалась еще прекраснее.
- У меня такое чувство, что я знаю вас давно, давно. Вот смотрите, - она закатила глаза и произнесла, - Вы Шарль, журналист, мне кажется, я даже вижу что-то вроде: «...красная пустота звала, нервно дыша и подвывая»…
- Не надо, - взмолился Шарль, — это из не написанного.
- Не написанного или недосказанного?
- Я прошу вас.
- Как вы милы. Это вы написали мне, сознавайтесь. Шарль опустил глаза.
- Почитайте вслух, про себя, про меня, про кого угодно, не надо про присутствующих, и про отсутствующих, и про безвременно почивших. Это грустно и мой фламинго не любит слез, вянет от слез, как розовый лотос на кромке заката. Сочините мне о Елене, о нашей лапочке, грошовой лампочке для бедняков, о маленькой киске, актриске прикрытой лишь парочкой райских птичек, с адски заточенными коготками, кровососущими во время брачного периода. Но вот беда, была паника и нарушена пара. Самец сдох и заменен другим. Знаете, как женщина, если она птица, защищает свою честь?
Внизу на полутемной сцене (весь свет направлялся на светс¬кое общество) одинокая фигурка певицы. Шарль вдруг явственно услышал ее голос, о какие простые, трогательные слова в песне «Колибри», поэт писал их на солнцем порабощенной вилле. В пене не¬ рожденной Афродиты, может быть, нежилась розовотелая любовница, и он не знал, не мог знать, как остры коготки и клювы рвущие, раня¬щие в капельках заката. Лицо Елены осталось неизменно любезным, но голос, только Шарль мог почувствовать, что творилось в ее душе. Птицы синеперые срывались с гладких рук, острыми когтями выписы¬вали странные иероглифы…
- Вы, какое мороженое больше любите?
- Ванильное, - ответил Шарль и смутился, так как стоял к даме спиной.
- Вы почитаете мне?
Мысли Шарля в этот момент были хромы и неестественно для него просты. Вот они:
Я написал о Красной Львице и себе, и для меня распахнулись врата, к которым еще вчера я не посмел бы прибли¬зиться. А сейчас я попробую говорить о Лёке и может быть чудо повторится. Надо только очень этого хотеть.
В конце концов (это уже нормально для него) девочку не спа¬су, так хоть Львицу развлеку. И цитата: «Жизнь коротка, искусство вечно».
...Огромные, подобно каменным горам, наплывали: от горизонта мужчины грозовые тучи, чтобы растаять в Елене, превратившись в дым ее вуалетки. А те, с душою янтарной ребенка, плавились в ее взгляде, стекая золотой патокой по бедрам, коленям, теряясь в сакральных линиях стоп... - Шарль почувствовал, как в этот момент где-то далеко садилось солнце, а вслед за ним закрыла свои лепест¬ки рана, больше похожая на цветок мака. С последними аккордами растаяла в воздухе Елена. Взмах синего крыла и все исчезло. Толь¬ко светлый пеликан на фосфоресцирующей сцене держал в открытом клюве морские звезды.
У1,
Шарль поднял глаза на небо и увидел бедро проплывающей Данаи. Но во всем остальном это была совсем другая женщина. Блаженная Ляпаландия - облако напичканное радостными лютиками, которые посыпались вдруг на город, подобно золотому дождю. Тех самых полевых лютиков, которые старухи называют куриной слепотой. Шарль расстегнул верхнюю пуговицу канареечного фрака, давая дорогу ласковым лепесткам, а потом сбросив одежду, полетел на свет улыбки небесной женщины.
«Только бы не появилась старуха, - подумал он, - ведь именно старухи называют лютики куриной слепо¬той".
Как вдруг их набежало превеликое множество, и все какие-то ведьмы, голые, в аквашляпках с пиявками и с нелетающими метлами в когтистых лапах.
Шарль не видел ничего, кроме золотого цвета. Наверное, с точки зрения птиц, он был слепей слепого.
Примчавшись домой, он хотел только одного - выплакаться. Поста¬вил на стол два стакана, плеснул в один, выпил. Налил снова и только теперь звякнул ими друг об друга. На этот божественный звук, как монах на колокол, неизвестно откуда принесся Батти. Молча выпил с Шарлем, потом один, чтобы догнать и еще один, чтобы быть на шаг впереди, и наконец удобно расположился в кресле напротив, выта¬щив из нагрудного кармана утиную ножку (воспоминание о м-ль дю Шес, если не ошибаюсь), и приготовился слушать.
Шарль потупился. Как-то неприятно было откровенничать при ком-либо, тем более, что он привык, выбирать какую правду можно поведать, в каком преступлении сознаться, а тут даже не преступление, а так, мерзость одна.
- Мой добрый друг, - начал он издалека, - с тех пор как мы с Лёкой убежали вместе, отец не высылал денег, надеясь, таким образом, вернуть меня в лоно семьи. Конечно, вы помните меня богатым и счастливым, окруженным заботой друзей и родни. А тут я оказался в положении человека, вынужденного в поте лица добывать себе хлеб насущный. Думав, но, не придумав ничего путного, я просто поцеловал ее, сказав что-то типа, все прекрасно кошанчик, на твои сбережения мы проживем безбедно года три. В тот день она ждала ме¬ня показать платье со множеством настоящих фонтанчиков по обшивке, с ручейками, водопадиками и встроенными аквариумами, в которых плескались зеркальные карпы. Лёка непременно хотела играть в нем герцогиню де Мон в театре Раймода. Но, услышав о моем решении, благоразумно обрадовалась, и мы пошли в ресторан. Я купил обручальное кольцо, самое дорогое, как мне казалось тогда, достойное моей великолепной любовницы и дожидался теперь только случая.
По нашей семейной традиции, мужчина спасается в браке от скуки столь прису¬щей обществу. У нас же не было повода скучать. Моя ляпаландская принцесса учила уже роль горничной, но говорила, что не будет покупать костюм, что было похвально и не расходилось с моими планами.
Я честный человек, и искренне ждал, что вот-вот начну скучать. А тут вдруг узнаю, что она в тайне бегает к портнихе. Я обиделся. Мы сидели в зимнем саду, я давно заметил, что молодой человек напротив пожирает ее глазами. Уверен Ляпаландия тоже вертелась как на сковородке. Я уже хотел с достоинством уйти, оставив их наедине, когда услышал у себя над головой.
- А не одолжите ли вы, любезный, свою даму на двадцать минут? Я верну вам ее в целости и сохраннос¬ти.
Его тон оскорбил меня, и я зло бросил: - Но я вовсе не хочу, чтобы вы мне ее возвращали! - И отвернулся. Надо ли говорить, как я потом страдал, бегая по лабиринтам зимнего сада, зовя свою невер¬ную возлюбленную, называя ее нежнейшими именами на языках, которых она по малограмотности, знать, не могла. Как плакал у ног статуи Елены прекрасной и рвал свои манжеты, никто не слышал, и хладный мрамор не внял мольбе.
- О чем вы всё думаете? - Батти озабоченно встряхнул Шарля.
- Я рассказал вам историю своей жизни!
- Вы не произнесли ни слова. Вы больны, мой друг.
УП.
Девушка с удивлением уставилась на газовую ткань, висевшую вместо махрового халата. Полотенца также не было на месте. Еле¬на крикнула служанку, но та гуляла где-то.
«Странные сегодня вещи творятся, - подумала она, - в ванне, например, вместо белой сирени плавали лепестки жасмина». Это мило, бесспорно, но из-за этого она чувствовала себя как-то по-новому. А теперь еще этот газ. Елена вышла из ванной с тканью в руках, так и не решив, что с ней делать.
Маленькая, круглая комната буквально утопала в цветах, несколько ваз с белыми пионами помпезно приветствовали ее появле¬ние. Дальше, в беспорядочном танце стояли корзинки полные живых роз, лежали букеты ранних гладиолусов и бесчисленное множество фиалок, с потолка в изумрудной истоме свисали экзотические растения, своей пышностью напоминающие гирлянды, сплетенные руками инди¬анок, чего тут только не было. Девушка со смехом бросилась на широкую кровать, прижимая к лицу ароматные нарциссы.
За спиной послышался шорох, и в следующее мгновение окно распахнулось, впустив в ком¬нату целую лавину цветов.
Всего несколько мгновений Лёка видела лицо в лицо тысячи жадно раскрытых соцветий, и тут же холодные, нежный стебли погребли ее под своей тяжестью. Какое-то время где-то в глубине цветочной груды угадывалось движение, но вскоре все стихло.
Чуть-чуть подрагивала роса на лепестках белой лилии, едва различимым шорохом падали и падали лепестки, заполняя пос¬ледние сантиметры пустоты.
Шарль не мог с точностью сказать, идет ли он сейчас по улице Несогласия или спит в своей комнате и видит дома и деревья во сне. Сложность добавляло еще и то, что кроме сна и яви оставался поэтический бред, за последнее время полностью утративший тради¬ционность формы. Путаницу добавлял тот факт, что, минуя площадь Бесчувствия, он благополучно проснулся, чокнулся с пустотой и рассказал об означенной площади Батти, влетевшему в распахнутое окно на подержанных вороньих крыльях. Затем спешно распрощался с другом и устремился к переулку Несовместимости, думая «Где же ты моя Ляпаландия»… и снова проснувшись, некоторое время вспоминал в подробностях события сна.
А затем растолкал Батти, и пересказал ему все по новой с добавлением прогулки по переулку.
Таким образом, сейчас находясь на улице Несогласия, он никак не мог выяснить, спит он или бодрствует. И для контроля безостановочно расписывал пустоту в своем блокнотике, фиксируя мельчайшие подробности, попадающиеся ему на глаза: цены на колбасу, форму львиного помета, стекло из аквашляпки.
Проходя через площадь Бесчувствия, он отметил, что окна двухэтажного особняка прямо-таки ощетинились цветами, а у подъез¬да плакал малыш, потому что большой мальчишка отобрал его игрушку. Неожиданно Шарль услышал шорох, и потом почувствовал, что страница с его жизнью медленно переворачивается.
Светские Львицы ждали Шарля несколько вечеров, перечитывая его записи, но молодой человек исчез, как лютиковое облако.
В тот месяц неожиданно вошли в моду джинсы с розовыми рюшечками и немало народу так и не нашли их достойного сочетания с кринолинами и небесными знаками, что повлекло за собой мно¬жество самоубийств. Их хоронили в хрустальных гробах весело поз¬вякивающих на морозе: «Ах, мой милый Августин» вослед пролетающей Ляпаландии.