Анатолий Егорович сидел в шашлычной уже второй час. Шашлык был хорошим, а думы тяжёлыми. Домой идти, ему было не нужно. Он сам так решил. Сам. Он не пойдёт домой, пока того сам не захочет. Сильно напиваться не хотелось, поэтому он взял только литр итальянского, домашнего вина и медленно его тянул. Вино напоминало ему молодость. Проходило оно слишком легко и оставляло в глотке непростительную пустоту. Был очень приятный вкус, аромат напоминал размятый зелёный лист в руке, только что покинутый пчелой. Аромат был нестоек. Анатолий подумал, может быть, это из-за лимона, которым он щедро поливал куски мяса.
Так, возможно из-за лимона, но может быть и из-за крови, он просил мясо не полностью прожаривать. Его здесь хорошо знали и выполнили всё так, как он просил. Перемудрил явно, как кровь может испортить вкус вина. Это может случиться, если губы взрезаны собственными зубами от полученного удара. Да, Анатолий дотронулся до подбородка, тогда это возможно. Он вспомнил, каким был вкус портвейна с кровью хлещущей из собственных губ. Губ целых снаружи и рваных внутри. Портвейн на лавочке после драки, рядом любимая подруга, темень, дождь и мокрый зад. Романтика. Анатолий налил себе полный фужер и, не вчитываясь во вкус, опрокинул его в себя. Махнул рукой и показал официанту на бутылку. Ещё литр. Его соперником был боксёр. Самый настоящий полутяж, а он весил тогда меньше ста шестидесяти фунтов.
Злость, дикая злость. Она помогла ему тогда. Сейчас он понимал, что боксёр был просто пьян, ему, Анатолию, повезло. Он налил себе опять полный бокал, швырнул пустую пачку, даже не смяв, вытянул новую сигарету, постоянно уставая от этого вечного вскрытия, выбрасывания, и необходимости что-то поджигать. Он рассеяно посмотрел на бокал, он был пуст. Вот и этот гад издевается надо мной. Анатолий исправил ситуацию, не стал тянуть и вытерся хрустящей салфеткой. Слюни текут, слабак. Они пошли тогда к ней домой, не к ней, а куда-то к ней, не помнил он куда. Он так любил её целовать, но не мог. В самый ответственный момент, он был лишён самого для него приятного.
Так уж и самого, подумал Анатолий. Это только вначале самое приятное, он горько улыбнулся и в конце. Прощание может быть приятным, только если оно тебе позволено. Так, да так. Бокал. Досталась она ему тяжело. Во всех отношениях. Драки это ерунда, больно, но не тяжело. Он потерял всех друзей из-за неё, разругался со всеми, включая родственников. Но и это не самое тяжёлое. Она поставила ему условие. Только женщина может такое условие выдумать. Он дал клятву. После того как они поженились, они сразу уехали на юг. Там было хорошо, так хорошо. Запомнилось, однако, не это. Хорошо, это нормально, это просто нормально, когда любишь. Хорошо и ничего хорошего.
Они ругались там каждый день. Каждый день после одной спокойной недели. Потом приехала пара – оба психологи. Они познакомились, сдружились. Муж той женщины, он не помнил, как её звали, работал в каком-то космическом центре. Полно историй у него было в запасе. Историй непростых, интересных. Он говорил о том, как ведёт себя человек один в тёмной камере. Как происходит расщепление его личности. Оказывается это всё абсолютно нормально, помогает выживать. Официант. Литр. Да, именно этого, нет, менять не нужно. Ничего никогда не надо менять, всё уже есть внутри тебя самого, нужно только уметь это достать. Без тёмной камеры. Ты сам тёмная камера.
Этот Юра, ага, что-то соображаю ещё, когда они вечером напились, в какой-то из дней, неожиданно выложил его жене, всё что она из себя представляет. Выложил точно и спьяну нудно. Это было так обидно. Правда так бывает обидна. Они стали ругаться каждый день. Там он начал играть. Способности у него были, а в таком деле лучше не иметь способностей, тогда влипнешь сразу и перестанешь. Он не влип сразу, он играл здорово. Он чувствовал игру. Он понимал её смысл, тонкие повороты судьбы только радовали его. Тогда она была на его стороне. Даже сейчас он не хотел вспоминать, чем всё кончилось.
Она его вытянула. Как, да очень просто, она влюбила его в себя. Влюбила во второй раз, ещё сильнее, ещё безнадёжнее, казалось. Он всегда ходил по лезвию её чувств, над обрывом несбыточных желаний, ему казалось, что любит он её безнадёжно. Но нет. Жизнь пошла дальше. Потом начались игры другого рода. Вокруг убивали его друзей. Каждые полгода он узнавал о трагедии. Трагедии близких ему людей. Особенно его потрясла смерть Сашки. Никто так и не узнал, за что его убили. Он шёл на работу в магазин Диета, который совсем недавно стал его собственностью. Как обычно миновал Севастопольский райсовет, поставил машину на стоянку и упал. Снайпера на него не пожалели. Убит был и снайпер.
Кто Сашку убил, а главное за что, тайна. Собственность, что приходит на ум первое, оказалась в таких руках, о которых не будешь думать как о наемщиках снайпера. Теперь он так не думал, теперь он во всём сомневался. Да, он допускал, что это сделали его ближайшие Сашкины родственники. Сейчас, да, а тогда, нет. Бокал. Что-то маленькие подают бутылки. Официант. Этого, да. Не надо. Пока одну. Она спасла его тогда от разборок, она увезла его далеко. Она помогла свернуть довольно выгодно все его планы. Получила даже выгоду. Она его спасла. Холодным, практичным, особо мстительным женским умом. Месть всегда одна и та же. Пусть вам будет, так как будет, зато мне обязательно будет хорошо. Месть без крови. Это всё равно месть.
Там, куда они уехали, у него съехала крыша. Причина была уважительная. Думаю, что и для мужчин и для женщин это уважительная причина. Он неожиданно влюбился. Неожиданно только для него самого. Никто вокруг не был удивлён. Попробуй в такое существо не влюбиться. Существо это развлекалось, было богато, свободно и выбирало то, что желала. Хищница. Глаза росомахи, повадки дикой кошки, движения плавны и опасны. Поведение вызывающее и непристойное, полное презрение к существам своего пола. Красота. Восхищение. Страх. Она вызывала страх. Он потерял голову. Он и сейчас испытывал головокружение, когда думал о ней.
В шашлычной стало тесно. Шло движение, волновое, колебательное, воспринималось оно им исключительно как по кадровое. Он иногда сбивал взгляд и блуждал по лицам глазами и не видел достойных. Приёмы, надо в совершенстве владеть женскими приёмами, чтобы победить женщину. Он не владел ими, ими владела жена. Она, никогда не читая всяких дурацких мужских советов, в письмах к незнакомкам, прекрасно знала, что надо делать. Она и сделала, она стала лучшей её подругой. До сих пор, кстати, подруга. Они смеются над ним, а он дурак, смеётся вместе с ними. Больше ему ничего не позволяют, смейся, дорогой, но над собой, в этом ты полностью свободен.
Принесите, пожалуйста, две, я сказал две, вы плохо слышали, ничего, я подожду, но только две. Вино, всем ты хорошо, если бы ещё не вставать так часто. Здесь стало вполне прилично. Так прилично, что не хочется сюда ходить. Всё сверкает, всё благоухает. Так нельзя, не должно дерьмо пахнуть розами. Ничего не изменилось. Нет, изменилось, стоят мои милые, обе стоят. Бокал. Потом он заболел, заболел смертельно. Никакие врачи помочь не могли. Она забрала его домой, отвезла на дачу. Прочитала кучу книг. Теперь он здоров. Один медицинский идиот написал о его болезни диссертацию. Написал о болезни, почему он выздоровел, для него осталось тайной.
Для всех это была тайна, но не для него. Нет, не было это для него тайной. Он начинал ходить тяжело. Когда они первый раз дошли до леса и она помогла ему упасть на траву, он дышал очень долго, а потом сказал, впрочем, это не для чужих ушей, его слышала только она. Она его поняла. Какие же маленькие эти бутыли, как быстро течёт время, сколько лет надо, для того, чтобы понять простую истину. Жизнь не вино, которое пьют, это вино которое заканчивается. Так всё просто.
Не просто мой дорогой, я тебя искала повсюду. Ты умудряешься пить в одиночестве, немедленно распорядись и налей мне тоже. Неужели это так сложно делать всё вместе и получать от этого удовольствие. Можешь мне не отвечать, мне ясно, что тебе сейчас говорить тяжело. Я пришла сказать, что впервые в жизни ты не выполнил моё главное условие. Как ты смел, развлекаться без меня, не прийти вовремя домой и не предупредить меня звонком. Тебе не стыдно. Он с трудом улыбнулся, посмотрел на пустое место перед собой и склонил голову, ему было стыдно, очень стыдно.