Косьба хороша тем, что кончается где-то к обеду. Как раз начинает припекать вовсю. Да еще разгоряченный работой. Самое то окунуться в речушку с головой, освежиться в прямом и переносном смысле. Но обычно, когда мы шли толпой процесс омовения осуществить удавалось лишь урывками, пока все остальные далеко не ушли. Но несколько раз я ходил в поле один ворошить сено. Соответственно и возвращался в гордом одиночестве. И тогда позволял себе роскошь окунуться, не торопясь, с чувством-толком-расстановкой.
Было у меня на примете два места, где глубина вполне позволяла осуществить эту процедуру. Но полнейшая одинокость и относительная дикость окружающей природы накладывали свой неизгладимый отпечаток на восприятие действительности. Непроходимые заросли тростника и камышей, безмолвное шевеление подводных водорослей, сумрачная тень склоненных со всех сторон ив затрагивали и отражались трепетом в фибрах души.
Одно место было на изгибе реки. Крутизна берега полметра, до тростников метра три. Недостатком его было то, что было оно на открытом месте. Ни о каких купальных принадлежностях, конечно, и не было речи. Купаться приходилось в естественном виде. И хоть вокруг на видимые от пол до полутора километров никогда никого не наблюдалось, цивильному человеку все равно кажется, что глаза извечной нравственности таращатся за ним по чем зря.
Поэтому приходилось по быстрому раздеться и бухнуться в воду. Бултых... и сразу жар растворяется в приятной истоме. Объем заводи не позволял совершать особо сложные подводные эволюции и касаться дна ногами тоже не очень хотелось. Поэтому весь процесс купания заключался в том, чтобы нырнуть и вынырнуть, и сразу на берег. Я и вынырнул. И сразу вынырнул.
Гляжу, а что-то не то вокруг. Небо как-то выгнулось, стало белесее и выше, солнце, правда, нормально светит в глаз. И сразу волна на меня накатывает. Не то чтобы крутая и опасная, но волна все же, как на море: приподняло меня и опустило по-настоящему. Смотрю дальше, а до берега метров двести. Далекий пляж едва виден и крутые береговые горы с горизонтальными полосами отложения пород. И вокруг вода. И со стороны открытого горизонта из-за волны, вдруг двигает на меня гигантский бумажный кораблик, рассекая носом бурлящие волны, как заправский эскадренный миноносец. Ясно видно, что бумажный. По бортам и выше сложенные газетные полосы, заголовки крупным шрифтом, большой кусок черно-белой фотографии о безрадостной жизни ихних негров в Америке. Но с другой стороны какая-то нешуточная стальная мощь в нем, скрытая вибрация ходовых машин. И если он настоящий, то и нырять поздновато. Все равно под винты затянет. Но это так, если в здравом рассудке, а тогда я хлебнул водицы, схватил ртом воздуха сколько мог и под воду нырь. А вдоль позвоночника истеричный холод. И винты надо мною тух-тух-тух.
Вынырнул... опять ива склонилась над водой, весь берег ниже по течению истоптан глубокими коровьими следами. "Дома значит",- мелькнула мысль и автоматически вытолкнула меня на берег одним рывком. По быстрому я оделся, как будто одежда лучшая защита от случившегося и уж потом немного осмелел, подошел к берегу и заглянул в воду. Ничего необычного. Сплошная тьма сантиметров через пятьдесят. И мелкая зыбь.
Апрель 25, 2000