Волгоград - Ростов, зима 1995
Поезд терпеливо ждал меня на обледеневшем перроне. Проводники, встречающие пассажиров, прятались от ледяного ветра в проёмах тамбуров. В натопленных вагонах отъезжающие, отдышавшись, стряхивали с шапок наледь, рассовывали по нишам багаж, выставляли на столики закуску и знакомились. Наверное, из-за плохой погоды людей было немного. В купе со мной ожидал отправления сильно пахнущий алкоголем гражданин, угрюмо кивнувший в ответ на моё приветствие. Наконец пол и стены вагона начали нерешительно подрагивать и мимо поплыл волгоградский вокзал. Быстро темнело. Поплыли, восстанавливаясь в череде дел прошедшего дня, встречи, события, мысли. Время изменило масштаб, и стрелки часов незаметно отсчитали несколько первых часов пути. Отвлёкшись, я не заметил, что поезд остановился. Станции не было видно – может светофор? По вагону, хлопая в тишине дверями и стуча сапогами, пошли люди в камуфляже и с автоматами. Они заходили в купе, проверяли документы, заглядывали в сумки и в лица, приподнимали подушки. Всем было всё понятно – недалеко Чечня, там началась война.
Мой спутник предъявил паспорт. Офицер долго листал, внимательно посмотрел ему в лицо и унёс документ с собой. Пришёл снова, молча положил паспорт на столик и вышел, пожелав счастливой дороги. Сосед усмехнулся, ругнувшись беззлобно и за него оправдался как-бы: - Я из Грозного, прописан был там.
-Ну, как там, что там на самом-то деле?
- Да я уже два года как уехал. Работал там в нефтяном министерстве, а как начали нас чечены гнать, так я не стал дожидаться плохого, уехал в Ростов, снимаю там квартиру. Жена и дочка живут, а мне приходится «на вахту» в Нефтеюганск мотаться, чтобы прожить. Я вовремя уехал, дочка жива осталась. Многих девочек родители потеряли. Там же полный беспредел после прихода дудаевцев к власти. Девочка моя стройная, светловолосая, она последний год из дома не выходила совсем. Они как увидят русскую на улице, в машину заволокут, и не увидишь больше, а против ничего и не сделаешь, они все с автоматами, и всё средь белого дня. У всех русских машины поотбирали. Если скажешь что-то против, тут же на месте и застрелят, как там жить? Мои и в Ростове-то почти из дома не выходят – боятся по-инерции.
Я заметил, что он совсем отрезвел. Поезд тронулся и снова колёса ритмично, и глухо застучали на стыках рельс. Сосед ушёл в тамбур покурить. Поезд плыл по бескрайней, безлюдной степи. Над горизонтом уже видна была полная, желтая луна, редкие огоньки медленно проплывали вдали. Иногда лампа на переезде освещала кусок заснеженной дорожной насыпи и этот редкий островок света с кружащимся в вихре, поднятого поездом снега, неистово проносился мимо, давая сознанию ощущение неимоверной радости движения.
Вернулся мой спутник по рейсу. Он некоторое время молча смотрел на свои руки, шевеля пальцами.
- Знаете что. – Он задумался на секунду. – Здесь едут солдаты в Ростов. Они едут опознавать труп своего сослуживца. Они были в Грозном. Вы не будете против, если я их приглашу сюда. Очень хочется узнать, как там было. Город был прекрасный, мы там жили почти всю жизнь, как институт окончили, так по распределению с женой там.
Мы купили на станции у женщин, атакующих вагон, две бутылки водки и он пошёл их приглашать. Через некоторое время в купе с нами сидели четверо солдат и такой же юный лейтенант в очках. Пили по очереди из покорёженной и закопченной взрывом крышки от взрывателя гранаты. Стаканы стояли на столе, но в них наливали только воду.
- Почему пьёте из крышки-то?
- Да как в Грузии. – Лейтенант грустно усмехнулся. – Они из рога пьют, пока не выпьешь всё, на стол не поставишь. Раз налили тебе, взял в руки значит пей.
Рядом сидели желторотые мальчишки. Водка быстро размягчала их напряжённые тела, развязывала языки.
- Да всё, что по телевизору, всё враньё! Невзоров из Ленинграда приезжал с бригадой своей. Привезли «рейнджеров» в амуниции к подвалу дома, который мы неделю назад отбили.
- Да мы туда, в подвал тот в туалет ходили давно.
- Камеры поставили. Важные все, в бронежилетах, в касках, на нас не смотрят. А мы в Грозный под новый год в одних «пидорках», без касок даже шли! Четырнадцать человек от роты!...
- Тот «рейнджер» ногой в подвал дверь выбивает, гранату туда бросает, строчит туда, ха-ха, а тут вдруг и вправду над головами засвистели пули. Так они всё побросали, попадали в дерьмо мордами. Куда и спесь вся делась.
.-У нас комдив классный, генерал Рохлин. Его любой из нас собой бы закрыл, но он за наши спины не прятался. Когда входили, только благодаря ему со всей дивизии ни один не погиб.
- А на мосту, помнишь, со второй роты двое?
- Да, двое только. Если бы не он, так может половины не было бы уже в первые дни.
- У нас в батальоне офицер один, его таким занудой считали, вредный, гонял своих в поле, а как в Чечню прибыли, он оказался такой толковый, сам впереди, ни одного солдата не потерял. Двоих вынес сам из огня раненых. Там каждый себя показал.
У лейтенанта глаза грустные, морщины уже собрались, и уголки рта траурно опущены и жёсткое что-то засело в облике. Он больше молчит, иногда одёргивает солдат, чтобы не болтали, увлёкшись, но и сам не удерживается от наболевшего.
- С нами в Ростов едут ещё мать того парня и жена. «Чехи» его разрубили на пять частей. Наверно я сначала сам пойду. Если это он, то пущу их, а если нет, то и не пущу.
- У нас майор… он в Афгане воевал. До отправки в Чечню его и из армии-то уволили на пенсию, так он сам поехал с нами, не бросил роту. Его в последний день убили. Снайпер застрелил, в шею попал, так разворотило шею. А он ещё часа два живой был, только сказать не смог ничего.
- У нас снайперов поймали двоих. Они днём спали на крыше в спальниках. Обе бабы… из Москвы, русские. Одна кричала, просилась, чтобы её отпустили, дети мол, двое, у неё в Москве, а у самой, у сволочи, семнадцать зарубок на прикладе. Она вырвалась, побежала, так её из «мухи»… на части разнесло.
Рядом со мной сидел щупленький паренёк. Наверно полгода назад, когда его из школы провожали в армию, всё в нём было обыкновенное, но теперь видно колотилось внутри чужое горе, искажая детскую непосредственность.
- У меня отца нет, он шахтёр был, погиб под землёй, я с матерью вырос. Не было денег в военкомате дать, чтобы не идти в армию. В Чечне никого нет, у кого деньги есть.
-А на станции погиб сын московского генерала. Солдатом был как все. Никто и не знал, что отец генерал, пока не погиб.
- Там на станции одни хохлы были, бендеровцы. Самые злые были подлюки. По нас стреляли только так, собаки.
- А ты убивал?
- Да, а как же! То, что в бою – точно. Я видел, как я стрелял, а люди падали.
- А я ещё и расстреливал.
- Как расстреливал?
- Да капитан мне сказал: расстреляй вон того. – Ну, такой мужчина, средних лет. Я его повёл в развалины, выстрелил в него и не попал. Он побежал. Я ещё дал очередь. Он упал и ползёт от меня, весь в крови и смотрит так на меня. Я подошёл и застрелил его.
- Как застрелил? Так ты теперь можешь человека убить?
- Ну, если кто меня сильно обидит, то без проблем.
- У нас по блокпостам дед с бабушкой ходили, русские, хлеба просили. Как пройдут, а потом в том месте обстрел и точно по позициям. Оказалось «чехов» наводили. Их тоже расстреляли.
- А может просто обстрелы совпадали?
- Да нет, точно они наводили.
- А как доказать?
- А чего доказывать-то.
Утром поезд, скрипя и замедляя ход, наконец, замер на ростовском перроне. Пассажиры по очереди спрыгивали на асфальт в промозглую утреннюю мглу и ныряли в туннель. Среди них пятеро ребят в полевой форме и две женщины в чёрном шагали в общем потоке. Внешне такие же, как и все. Но через их жизнь, через их сердца, пламенем прошла война, а с ней беда, боль, грязь и кровь.