(Из цикла "Новеллы о вещах")
Роману посвящаю
- 1 -
За ним наблюдали день и ночь. Это утомляло, раздражало. С каждым часом усталость его все росла.
Вначале было легче. Тюремная монотонность не сразу доконала его, до поры до времени он ее не замечал. Сердцем он был все еще там, на поле битвы, и думал, как свободный человек.
К тому же его доставили сюда окровавленным, рана оказалась тяжелой, и в бреду первых дней, пылая жаром на измятой постели, он выкрикивал команды, рубился в гуще сражения, и, конечно же, побеждал… О, легко побеждал! И смеялся в лицо озабоченному лекарю, и объяснял ему, что видел нелепый сон о полном разгроме…
А лекарь вытирал влажным полотенцем его горячий лоб, со страхом наблюдал, как расплывается темное пятно на широкой повязке, и требовал новой корпии. У лекаря была семья и должность при дворе. От жизни этого пациента зависело все, и почтенный эскулап выхаживал его, как родного.
Что ж, однажды кризис миновал. Больной очнулся от спасительного бреда, и явь пала на него, как могильная плита.
Разгром был. Был таким несомненным и нелепым, что он застонал сквозь зубы.
Дремавший лекарь встрепенулся и радостно спросил о самочувствии.
Он ответил ругательством.
Лекарь понял, что пациент будет жить и возблагодарил Бога. Но в то время как эскулап молился о выздоровлении, сам пациент не менее горячо молился о смерти.
Господь (если только просьбы людей все еще Ему интересны) не знал, что и думать. В конце концов, Он прислушался к лекарю, очевидно, потому, что тот кормил четверых детей. Пациент же был холост и бездетен. Справедливо ли это? Кто знает…
Как бы то ни было, смерть его не взяла.
Хотя он старался. Дважды пытался сорвать повязку и заливал кровью простыни. Отказывался от еды. Несчастный лекарь был в ужасе. Он боялся своего строптивого больного и установил за ним неусыпный надзор.
Своего государя придворный лекарь боялся еще больше, до рези в животе, поэтому в его докладах пациент выглядел покорной овцой, туго (увы, очень туго!) идущей на поправку.
Государь же, король-победитель, вовсе не испытывал головокружения от успехов. Он все нетерпеливее спрашивал, когда пленный будет готов к первому допросу. Ибо вопросы к нему были, и весьма серьезные.
Беда в том, что война не принесла победителям желаемого обогащения. То есть, добыча, конечно, была. Взяли несколько городов, разорили деревни вокруг… Но столица оставалась неприступной.
И главное (о, главное!), из-за чего, собственно, король и затеял войну, ему пока не досталось. Это было легендарное золото герцогов Эглионских.
Об этом хранилище (подвале? лабиринте?) и впрямь ходили неимоверные, сказочные слухи. К нему имел доступ только правитель герцогства. На смертном одре он передавал сведения о хранилище своему наследнику.
Тайна, окружавшая богатство герцогов Эглионских, горячила воображение королей-соседей. Но предпоследний герцог, старый седой волк, так умненько вел себя, был до того дипломатичен и опасен, что ни один из августейших хищников, как ни облизывался, не смел его тронуть.
Но вот старик отдал Богу душу, и на трон взошел его младший сын. Старший, надежда отца, погиб рано и нелепо, как часто бывает с одаренными молодыми людьми.
Младший же, зная, что престола ему не видать, вовсе и не готовился в правители. Втихомолку он презирал мелочные расчеты отца, находя политиканство и торгашество недостойным делом для государя. Он был молод и жаждал военной славы.
И такой-то вот зеленый юнец владел теперь баснословными сокровищами!
Соседи поняли: пора.
И первым был самый жадный и воинственный, король Фергальский. Он двинул свои войска на Эглиона, не дав ему подготовиться.
Армия герцога была немногочисленна. Наемников же, продажных и беспринципных, молодой герцог презирал.
И напрасно. Его маршал, поседевший в боях, известный Габриэль Фрор, горячо убеждал повелителя оставить щепетильность до лучших времен. И тот уже начал колебаться, но увы! Враг успел перекупить наемников. А дальше…
У деревушки Растр армия Эглиона была разбита и рассеяна.
Лежа в ненавистной комнате с зарешеченным окном и глядя в потолок, он вел печальный счет потерям.
«Сколько погибло? Сколько? Не может быть, чтобы все».
Но он понимал, что армия обезглавлена. Погибли лучшие, и по чьей вине?
«О господи!»
Рана жгла, но разве в этом было дело! Сознание своей вины мучило его невыносимо. Ах, как было бы славно все свалить на маршала! Но ведь он предупреждал. Обвинить солдат, офицеров! Но они сражались, как львы, и умирали за него. Он, правда, тоже не прятался за чужие спины… Но думал ли он о них? О себе думал и только о себе, и еще о том, как на белом коне въедет в ликующую столицу.
«Идиот… Стратег хренов… А. Македонский! Надо, надо было отступать, так нет же, честь не позволила! Честь… Поиграл в солдатики… Ах, говорил мне отец: изучай, болван, политологию! Папа, папа, как же ты был прав!»
И тут он вспомнил то, от чего впору было заплакать.
Перед мысленным взором раненого встало белое, как мел, лицо Гильома Фрора, сына маршала. Недавно они жестоко поссорились. Много лет были не разлей вода, и вот… На его глазах Гильом судорожно глотнул воздух, будто собираясь нырнуть, и рухнул под копыта вражеских коней.
Это лицо мучило герцога больше всего. И самое ужасное было то, что они не успели помириться.
«Он ненавидел, презирал меня. Заслуженно презирал. И дрался рядом, и умер за меня! О, Гильом!»
Смерть казалась ему единственным избавлением от мук совести. Умереть, да, умереть! Невольно он упивался своими страданиями. Что ни говорите, а в страданиях есть своя сладость, особенно для молодого сердца.
- 2 -
Однажды больной потребовал одежду. Обрадованный лекарь поторопился исполнить его желание. Во дворец же полетело известие, что пленнику стало лучше.
Лекарь, умильно улыбаясь, приблизился к постели:
- Ах, ваша светлость, осмелюсь заметить, что вам еще рано подниматься. Покой и только покой…
-Довольно, господин коновал. Я приказал принести мне одежду. Где она?
-Не извольте беспокоиться!
По знаку лекаря камердинер с поклоном положил на кресло рядом с постелью стопку одежды. Герцог нетерпеливо перерыл ее слабой рукой и неожиданно вспылил.
-Вы что, милейший, вздумали посмеяться надо мной? Что это такое?
-Это? – Лекарь растерялся. – Это чудесный камзол, штаны из серого бархата, рубашка голландского полотна, шля…
-К черту все это барахло! – раненый гневно отшвырнул все принесенное на ковер. – Я приказал принести мою одежду! Ту, в которой меня сюда привезли!
-Но… Осмелюсь доложить, что ваш мундир безнадежно испорчен… Его впору было в печь бросить…
-Что?! – лицо раненого посерело. – Ты… ты посмел сжечь? Сжечь его? Да я… Я тебе уши отрежу! Я…
И он почти без сознания упал на подушку.
-Господи, он повредился в уме… Нашатырь! Быстро! Боже мой, что за несчастье на мою голову… Если ему станет хуже, я пропал. Ваша светлость! Вы слышите меня? Ваша светлость!
Причитая так, бедный лекарь поднес к герцогскому носу пузырек с нашатырным спиртом. Больной вздрогнул, закашлялся и хрипло произнес:
-Мундир… Мой мундир… Немедленно…
-Да-да, конечно! Сейчас его доставят. Ну что ты стоишь, олух! Живо, принеси мундир его светлости! – это уже относилось к камердинеру.
Желание герцога было исполнено. Его мундир, изодранный и бурый от крови, отныне всегда был на нем, спал он или бодрствовал.
«Августейшие причуды! - вздыхал лекарь. – Ей-богу, чем лечить такого, уж лучше вкалывать на галерах».
Но час его свободы приближался. Пациент явно шел на поправку и даже повеселел. Почему? Надзирателям это было невдомек.
- 3 -
А между тем у короля Фергальского лопнуло терпение.
- Мы были достаточно, как это… Что? Да, достаточно гуманны. Кстати, вот модное словцо, терпеть его не могу.
Сегодняшний обед дурно переваривался в желудке, и королевский гнев искал себе выхода. Министры чувствовали себя неуютно. Один только министр обороны сиял и глядел на монарха с обожанием.
Король встал и прошелся по залу заседаний, заложив руки за спину.
- Гм! Никто не может обвинить нас в жестоком обращении с герцогом Эглионским. Собственно говоря, нам наплевать на его здоровье.
- Так точно, ваше величество! – преданно рявкнул министр обороны.
- Но, сир, - робко заикнулся министр иностранных дел, - мировая общественность …
- Это что еще за зверь? – раздраженно вопросил король. - Жили без мировой общественности, проживем и дальше, с Божьей помощью. А для иностранцев сочините что-нибудь. Как это… Что? Да, что-нибудь погуманнее. Если не ошибаюсь, вам за это платят!
Лицо дипломата приняло свекольный оттенок. Остальные члены кабинета конфузливо покашливали. Один лишь министр обороны торжествовал. Он, подобно королю, терпеть не мог всяких там… Что? Да, этих… гуманитариев.
Король раздраженно побарабанил пальцами по столу и подвел итог заседанию:
- За Эглиона пора браться всерьез. Довольно с ним миндальничать! Пускай отдаст свое золото, а там – хоть бы и умер. Потеря невелика.
- 4 -
Через час после заседания пленного уже вели на первый допрос. Его пошатывало, голова кружилась. Но, в сущности, он был рад перемене обстановки. Угнетала только застарелая небритость.
Непонятно почему, но герцога провели через комнату, где были представлены всевозможные орудия для дачи показаний. «Железная дева», «испанские сапоги», щипцы, дыба, решетка над очагом, колесо… Герцог презрительно усмехнулся. Он знал, что его пытать не будут.
«Но тогда зачем показывают? Хотят припугнуть? Зря надеются». И все-таки он невольно ускорил шаг. Шпоры конвойных глухо бряцали по каменным плитам.
«Однако я зарос. Неприятно, – мелькнуло в его голове. - И кто же меня будет допрашивать? Уж не само ли его окаянное величество? Вот бы плюнуть в эту августейшую рожу! А еще лучше - своротить бы ему челюсть. О, наслаждение! Ей-богу, отдал бы за это суточный паёк».
Он уже мыслил категориями заключенного.
Герцога ввели в маленький кабинет. Навстречу ему из-за стола поднялся тучный человек лет пятидесяти, в синей бархатной мантии, с тяжелой це-пью на груди. На лице его цвела дежурная улыбка.
- Ваша светлость, - зарокотал он жирным голосом, - счастлив видеть вас в добром здравии. Присаживайтесь, покорнейше прошу.
Эглион сел и огляделся. У окна, за другим столом, поменьше, угнездился тощий субъект. Он держал в руке гусиное перо и находился в боевой готовности. В глубине кабинета была низенькая дверь с маленьким зарешеченным окошком. Дверца, прикрывавшая окошко, тихонько скрипнула.
«Во-от, значит, как! - подумал пленный и откровенно зевнул прямо в окошко.
Человек в мантии продолжал стоять перед герцогом.
- С позволения вашей светлости, я представлюсь.
- Валяйте.
- Барон Беренгар, член Государственного Совета и чрезвычайный королевский прокурор.
- Однако, барон, титулов у вас побольше моего. Можете сесть.
Прокурор учтиво произнес «хе-хе» и сел. Затем продолжил:
- По левую руку от вашей светлости находится протоколист королевского суда.
- Мне нет дела до судейских крыс.
- Ах, ну зачем же так, ваша светлость? – обиделся толстяк. - Мы находимся при исполнении. Поверьте, для меня крайне прискорбно такое стече-ние обстоятельств, но приказ его величества…
- Слушайте, барон, как вас там… Нельзя ли покороче? Этак я засну.
Он откровенно хамил, прислушиваясь, не будет ли реакции за окошком.
- Что ж…
Прокурор сделал знак тощему протоколисту. Тот старательно заскрипел пером по бумаге.
- Надеюсь, вашей светлости известна цель нашей встречи?
Герцог небрежно закинул ногу за ногу и развалился на стуле.
- Полагаю, король Фергальский догадался, наконец, принести извинения за вероломное нападение на мою страну. Удивляюсь, однако, что он не принес их лично.
«Вот тебе, проглоти».
Прокурор бросил беспокойный взгляд на дверное окошко:
- Ваша светлость ошибается. Мой король вовсе не намерен…
- Как?! Он не намерен извиняться? Впрочем, я не удивлен. Дурное воспитание характерно для их династии. Кажется, ее основатель получил прозвище Гастон Нахальный?
За дверным окошком раздалось громкое сопение.
«Получай, сволочь. То ли еще услышишь».
Протоколист королевского суда окоченел с открытым ртом. С кончика его пера на бумагу капали чернила.
- Оставим исторические изыскания, - поспешно сказал прокурор. - Единственное, чего ждет от вас его величество - это выплата контрибуции.
- В размере?
- Размер велик. Но разве жизнь вашей светлости не бесценна?
- Все имеет свою цену. А моя жизнь сейчас вообще не стоит и дохлой кошки.
Голос толстяка стал задушевным:
- Я понимаю, ваша светлость угнетены… Но все еще можно поправить. Ваша свобода зависит от вас.
- Да, в конце концов! – вспылил герцог, обращаясь уже прямо к окошку. – Чего ему от меня надо? Пусть сам скажет! А я еще подумаю, отдавать ему это или нет!
За низенькой дверью раздался грохот. Там кто-то вскочил со стула, да так удачно, что стул упал.
Чрезвычайный королевский прокурор и протоколист побледнели и уставились на дверь. Герцог блаженно улыбнулся. Он почувствовал себя чуть-чуть отомщенным. В голове шумело.
Прокурор обратил на него оловянные от страха глаза и прошипел:
- Прекратите паясничать! Его величество человек гуманный, но есть предел любому терпению. Нам нужны сведения о тайном хранилище герцогов Эглионских.
- Да что вы? – герцог всплеснул руками. - И только-то? Ради этого вы затеяли целый спектакль, да еще со зрителями в партере?
Веселье и ярость блеснули в его глазах. Он резко встал.
- Тогда передайте вашему гуманному королю… Кстати, где он? Не спит, небось, все радеет о благе отечества? Так передайте ему от меня вот это!
Герцог вытянул руку, сложил комбинацию из трех пальцев и сунул фигу прямо в зарешеченное окошко.
Дверь с треском распахнулась, и в кабинет влетел разъяренный король.
- Мальчишка! – заорал он. - Наглый сопляк! Я научу тебя вежливости! Я заставлю тебя!..
«Сейчас я в него плюну», – радостно подумал герцог… И неожиданно для самого себя пал королю на грудь. Тот в испуге отшатнулся...
«Устал. Плюну завтра».
И с этой мыслью пленный со всего маху грянулся об пол.
Тишина.
Темнота.
Блаженство.
- 5 -
- Он меня в могилу сведет… Ваша светлость! Откройте глазки, умоляю. Войдите в мое положение! Боже мой, все труды насмарку… Не мое дело рассуждать, но лучше бы король не вмешивался. Накричать легко, ты попробуй вылечи… А кто будет виноват? С кого спрос? Боже, бедная моя Амелия, бедные дети…
Очнуться под такое бормотание не слишком приятно. Рука Эглиона метнулась к груди и нащупала тонкую сорочку.
- Мундир… Где… мундир?..
- Очнулся! Слава тебе Господи!
- Где мой мундир?
- Да вот же он! Не извольте беспокоиться! – И уже шепотом: - Дались ему эти лохмотья…
Лекарь подсунул под руку пациента измятый мундир. Тот вздохнул с облегчением и безмятежно уснул.
Около трех часов ночи сон слетел с него. Мундир по-прежнему лежал на постели. Герцог ласково погладил ряд серебряных пуговиц и улыбнулся в темноту.
«Может, хватит? Не пора ли кончать с этим?» – подумал он. Но тут в памяти всплыло багровое от ярости лицо короля, и душа наполнилась торжеством и злорадством.
«Нет, подождем. Вдруг все-таки удастся в него плюнуть? А еще бы лучше дать в морду. И вообще, интересно, что они там еще придумают».
О, как он жалел потом о своем решении!
- 6 -
Два дня спустя его опять привели в уже знакомый кабинет. Тощий протоколист отсутствовал. Зарешеченное окошко в двери было плотно закрыто. Поэтому беседа пошла куда более непринужденно.
Поговорили о погоде, здоровье. Кстати, выяснилось, что прокурор страдает камнями в почках. (Герцог посочувствовал.)
Сравнили судебные системы обеих стран. (Пришли к выводу, что суды везде одинаково плохи.)
Затем в кабинет принесли вино и закуски. Эглион ел с удовольствием, ничуть не опасаясь отравления. Толстяк прокурор не отставал. Выяснили, кто какие блюда предпочитает. Посмеялись над диетами и сошлись на том, что это дьявольское изобретение. Незаметно перешли на тему финансов…
И тут прокурор, отрезая кусок заячьего паштета, заговорил о главном. Эглион жевал, пил и слушал.
- Дорогой герцог, поверьте: это единственный выход для вас. Да черт с ним, с этим золотом! Сдайте его добровольно, и вы избежите многих неприятностей.
- М-м… Сардины отличные. И каких же, например?
- Ну, есть немало способов сделать человека покладистым.
При этом толстяк игриво подмигнул.
Герцог хмыкнул и занялся икрой.
- Полно, господин прокурор. Уж кому-кому, а вам известно, что пытки неприменимы к особам королевской крови. Я состою в родстве со всеми царствующими домами Европы. Полагаю, тема закрыта.
- О, что вы, ваша светлость! У меня и в мыслях не было угрожать вам. Но осмелюсь доложить, что вы – не единственный наш гость.
Эглион оставался невозмутимым:
- Не сомневаюсь. Но кто бы это ни был, вы зря потеряете время. С моих солдат можно спустить шкуру, но они не скажут ничего. Просто потому, что ничего не знают.
- Верю! Верю! - Прокурор прижал к груди пухлую руку с зажатой в ней вилкой. - Но у нас есть фигура покрупнее солдата.
- Кто? – против желания голос пленного дрогнул.
- Капитан кавалерии Гильом Фрор, сын вашего маршала.
Это был удар такой силы, что рука герцога, державшая стакан с вином, дрогнула. Стакан был полон до краев, и вино выплеснулось на скатерть. Несколько секунд Эглион сидел, оглушенный известием.
- Неправда, - пробормотал он, наконец. – Капитан погиб у меня на глазах.
Прокурор, явно довольный произведенным эффектом, возразил:
- Ваши глаза солгали вам. Капитан жив, и судьба его зависит от вашей светлости.
Герцог не ответил. Он тупо смотрел на кроваво-красную винную лужицу.
- Ваша светлость?..
(Гильом побелел, как мел, и рухнул под копыта вражеских коней…)
- Э-э… Ваша светлость!
(Гильом судорожно глотнул воздух, словно собираясь нырнуть, и рухнул… рухнул под копыта…)
- Вашей светлости нездоровится? – обеспокоено спросил прокурор.
- Даже если…
«Господи, чей это голос? Неужели мой?»
- Даже если капитан жив, это ничего не меняет. Он столько же осведомлен о золоте, сколько и любой другой.
- Зато вы осведомлены о нем как нельзя лучше.
- Не понимаю.
- А между тем это просто.
Добродушие слетело с прокурорского лица, как ветер сдувает с холодной земли опавшую листву.
- Его будут пытать на ваших глазах до тех пор, пока он не умрет… н-ну, или пока вы не соблаговолите отдать нам то, что следует.
«Мама, - пронеслось в голове пленного, - мамочка!» Ему стало страшно. Но затягивать паузу означало выдать свое замешательство. Он выпрямился и взглянул прокурору в глаза, маленькие, заплывшие жиром глазки.
- Ну, и?
- Пардон?
- И где же он сейчас?
- О, совсем рядом. Увы, в настоящее время бедняга капитан не совсем здоров…
Толстяк заговорщицки перегнулся через стол, поближе к пленному.
- Не желает ли ваша светлость повидаться с ним? Это можно устроить.
Бешеная кровь надменных и необузданных предков бросилась герцогу в голову. «Убить, убить его! Всадить нож прямо под двойной подбородок этого борова!» – подумал Эглион…
И светски улыбнулся.
- А все-таки в трапезах без прислуги есть своя прелесть. Вы не находите? Передайте-ка мне ветчину, барон.
«Боже, что я говорю?»
Прокурор, слегка растерявшись, подал ему блюдо с нарезанной ветчиной.
- М-м-м… Она восхитительна! Обязательно попробуйте.
«И после этого я могу есть?»
- Ваше здоровье, барон! Да пейте же, пейте, черт с ней, с печенью! Все мы временные гости на этой земле!
«Что я несу? Что со мной?»
- Ну-с, а теперь о капитане, - продолжал говорить незнакомый герцогу человек, уплетая ветчину.
- Вы, барон, меня разочаровали. Не стыдно ли вам?
- Э-э-э… Простите?
- Стыдно шантажировать меня таким смехотворным образом. Какое мне дело до этого глупца? Вашим службам должно быть известно, что мы с капитаном безобразно поссорились. Если б не война, я уже нанизал бы его на шпагу.
Так что… Да-да, еще икорки. Икра – моя слабость. Так что, если хотите доставить мне удовольствие, можете вывернуть его, как перчатку. С наслаждением поприсутствую. Кстати, ваш арсенал бедноват. Когда вы приедете ко мне с ответным визитом, я покажу вам папину коллекцию. Нашим застенком остался бы доволен сам Торквемада, смею вас уверить!
- Все это герцог выпалил на одном дыхании и до того непринужденно, что толстяк прокурор был обескуражен. И уж окончательно добил его сотрапезник тем, что без всякой заминки перешел к скабрезным анекдотам.
Когда через четверть часа пленный остался один в своей комнате, его вырвало. Раз, и другой, и третий. После чего он потребовал водки, напоил приставленного к нему камердинера и сам надрался, как сапожник. Вдвоем они пели похабные песни и веселились до утра.
Наутро камердинер был уволен.
- 7 -
- Ну-с, господин прокурор?! Вот, значит, каков ваш главный козырь? Вы же уверяли нас, что при одном имени этого маршальского сынка… Как его, черт!…
- Гильом Фрор, ваше величество.
- Что? Да! Вы уверяли, что при одном его имени герцог раскиснет и пойдет на попятный! И что же?! И где же?!! Фарс, шутовство! Он еще бессердечней своего отца, этот негодяй!
- Я полагаю, мальчишка блефует. Разрешите дать им очную ставку, и нервы Эглиона не выдержат. Ручаюсь вашему величеству.
- Чем? – сварливо спросил король.
- Простите?
- Чем ручаетесь?
- Своей репутацией, сир.
- Вздор! Репутация! Вы мне, барон, головой ответите.
Король с ненавистью потрогал вулканический прыщ, пылавший на кончике носа. Вообще, как отмечали придворные, нервы его величества, несмотря на победу, сильно расшатались.
- Психологи, черт вас побери совсем, - буркнул король…
- Ладно, пускай будет очная ставка.
Толстяк прокурор стоял перед троном навытяжку и немилосердно потел под своей мантией.
- С вашего позволения, сир, я бы провел ее без свидетелей. Дадим старым друзьям поболтать. Один вид господина Фрора… Уверяю ваше величество… Герцог не сможет устоять. Разумеется, обоих тщательно обыщут в начале и в конце свидания.
- Даю вам последний шанс, барон. – Король с омерзением проглотил желудочные капли и сунул в рот леденец.
- А там – пытайте этого… Как его… Устройте этому наглецу Эглиону хорошенькое зрелище, пока его не стошнит! И помните: мне нужно золото, иначе вся эта война пойдет псу под хвост!
Король нетерпеливо махнул рукой, давая понять, что аудиенция окончена.
- Слушаюсь, сир…
Прокурор, пятясь и кланяясь, пошел к дверям.
- Ч-чертовы гуманисты, - пробормотал король. – Перевешать бы их всех на одном суку!
- 8 -
Последние сутки он так страстно желал этого, так молился об этом, что когда это, наконец, произошло, ему показалось, будто он ослышался.
- Его величество милостиво разрешает вашей светлости свидание с господином Фрором.
«О!!!»
У него перехватило дыхание от радости, но он постарался ответить надменно:
- Я ничего не просил у его величества, и в милостях его не нуждаюсь.
- Но ваша светлость не откажет в просьбе своему соотечественнику. К сожалению, капитан не может прийти сюда сам.
«Что с ним? Господи! Дай мне сил!»
- Не угодно ли вашей светлости последовать за мной?
Эглион пожал плечами:
- Ну, разве что в виде развлечения. Здесь у вас такая тоска!
И с видом человека, подчиняющегося необходимости, он вышел из своей комнаты-тюрьмы и вслед за комендантом крепости направился в другую тюрьму.
Пленный в сопровождении караула шел по коридорам, спускался по лестницам, и думал об одном: «Мундир. Мой мундир на мне. Как везет, просто немыслимо!»
Они остановились перед железной дверью.
- Всенижайше прошу простить меня, но… У меня приказ. Не угодно ли вашей светлости поднять руки?
Герцог был так взволнован, что покорно дал обыскать себя. Само собой, конвойные ничего не нашли. Затем дверь тоскливо запела, открываясь…
Голая камера. Деревянный топчан у стены. На топчане – тюфяк, набитый соломой, а на тюфяке…
«Кто это? Нет… Не может быть».
- В распоряжении вашей светлости полчаса. Приказано оставить вас на-едине.
И комендант с тенью усмешки на губах поклонился и вышел. Дверь с лязгом захлопнулась.
- 9 -
Полумрак.
Запах мышиного помета.
Тяжелая пауза.
Человек, лежащий на топчане, тихо засмеялся.
- Государь? Это поразительно. Вы… у меня!
Это, несомненно, был Гильом. Только какой-то… сорокалетний, что ли.
«Я сейчас упаду», - подумал герцог. Ему стало нехорошо.
- Простите великодушно, что принимаю вас в таком виде. Мне, конечно, полагается встать, но - увы: нога ни к черту. Да и вставать, по чести, перед вами не хочется.
- Это лишнее, - сдавленно проговорил герцог. – Лучше я сяду, если позволите.
- Прошу. – Гильом подвинулся на топчане, и гость тихонько сел у него в ногах.
- Мне сказали, что вы просили о встрече со мной.
- Вранье, - был резкий ответ. – Это последнее, что могло бы прийти мне в голову.
Эглион потной ладонью машинально разгладил на себе мундир.
- Я был уверен, что вас убили.
- Жаль, что не так, верно? – с вызовом спросил Гильом.
- Да, - серьезно ответил герцог. – Очень жаль.
- Простите, что разочаровал.
- Послушай, у нас только полчаса…
- Слава Богу, уже только двадцать шесть минут. И давайте не будем переходить на «ты».
- Черт! Да пойми же… Поймите, - поправился гость. – Сейчас не время для выяснения отношений! Ну да, если хотите, я виноват.
Гильом слегка приподнялся. Голос его дрогнул от гнева.
- Если я хочу? Или потому что это правда?
- Ну да, да, это правда! Я страшно виноват. И рад, что успел сказать вам это. Но поймите… Пойми, речь сейчас не обо мне, не о тебе, и даже не… не о… Гос-споди, какой кошмар!
Эглион яростно потер подбородок, что всегда делал в трудные минуты. Гильом хорошо знал этот жест, и сказал, уже смягчившись:
- Помоги-ка мне сесть. Совсем беда с этой ногой.
Эглион обхватил его рукой за плечи, приподнял и невольно охнул.
- Тебе тоже досталось? – спросил Гильом, прислоняясь к стене.
- Угу. Так что не ты один страдалец.
Гильом фыркнул. Оба почувствовали, что напряжение ушло. Они сели рядышком на топчан и посмотрели друг на друга.
- Что с ногой? – спросил герцог.
Гильом отмахнулся:
- И не спрашивай. Лошади потоптали. Помнишь, как я свалился тогда?
- Помню, - хрипло ответил герцог.
- Я уже не ходок. Впрочем, - добавил Гильом с улыбкой, - это теперь неважно.
- Почему? – Эглион поймал себя на том, что голос его звучит натянуто: - Тебя могут выкупить. Обменять. Ты всего лишь рядовой военнопленный. Не то что…
- Ты. Верно?
- Да. – Герцог отвел взгляд в сторону. – Не то что я. Попался, как ребенок. Форменный позор.
Гильом накрыл его руку своей теплой ладонью.
- Ладно, что уж… Чего они от тебя хотят?
- Всего.
- Не понял.
- Всего! Что тут понимать! Всего!
- О.
Это «о» Гильома было очень коротким и тихим. И оттого вдвойне безнадежным.
Оба замолчали. Слышно было, как нахальная мышь грызет кусочек тюремного сухаря.
Эглион с такой силой сцепил пальцы, что хрустнули суставы.
- Я все тебе скажу. Все как есть. Ты не знаешь, чего мне стоило добиться свидания с тобой! Убил бы эту сволочь… Впрочем, неважно. Слушай.
Он вскочил и заходил по камере.
- Им нужно золото. Весь наш золотой запас. ВСЁ! Отдать – значит обескровить страну. Мы никогда не оправимся от такого разорения.
- Но ведь секрет хранилища знаешь только ты.
- Да.
- Ну, тогда все просто, - Гильом пожал плечами. - Молчи. Ты герцог. Тебя не тронут.
- Я молчу! Я молчал бы и дальше. Но…
- Что?
- Они хотят пытать тебя.
- Ме-ня?! – Гильом удивленно хмыкнул. – Да ради бога! Много же они узнают! Учитывая, что я в финансах – полный ноль.
- Замолчи!
Эглион резко остановился у топчана и взял Гильома за плечи.
- Им известно, что ты ничего не знаешь. Но я знаю. И завтра - завтра! - они заставят меня смотреть. Ты понял?! Смотреть, как тебя… Как… Пока ты не умрешь или пока я не скажу им то, чего они хотят. А я скажу! Скажу все, как только они дотронутся до тебя, клянусь Богом!
- Он говорил это почти шепотом, глядя Гильому в глаза и встряхивая его за плечи при каждом слове. Гильом смотрел на него и бледнел.
- Дело осложняется, - произнес он, наконец. – Но выхода-то нет. Значит, будешь смотреть.
- Идиот! – крикнул Эглион почти злобно. - Как ты себе это представляешь?! А если бы меня на твоих глазах… Ты, что, молчал бы?!
- Нет.
- Что же, думаешь, я каменный?!
- Вы – другое дело, - тихо произнес Гильом. - Вы государь.
Эглион рухнул рядом с ним на топчан и вытер пот со лба рукавом мундира.
- Да. Я государь. Поздновато, но все-таки я это понял. Поэтому мое предложение тебе – это предложение государя.
- Слушаю.
- Рассудим трезво. Если дойдет до пытки, я за себя не ручаюсь. Я сдам этому гаду хранилище, и наша страна останется голой. Этого допустить нельзя. Так?
- Так, - кивнул Гильом.
- Значит, нужно, чтобы до пытки дело не дошло. Ты – мое единственное слабое место. – И, набравши в легкие побольше воздуха, герцог закончил:
- Ты должен умереть, Гильом. Умереть сейчас.
Странно, но молчание Гильома было недолгим.
- У меня нет ничего, - сказал он, – ни ножа, ни бритвы. Видимо, у вас тоже. Они всё отобрали.
- Не всё. Смотри. – Герцог оторвал от своего мундира одну из серебряных пуговиц. Повернул ножку пуговицы и открыл донышко. Полость была заполнена темным порошком.
- Я берег это для себя. Здесь яд. Смерть быстрая и без боли.
- Дайте сюда.
Гильом протянул руку. Герцог послушно положил ему на ладонь пуговицу и застыл в ожидании.
- Государь мой и повелитель…
Эглион вздрогнул. Он никогда не слышал, чтобы Гильом так к нему обращался. А тот продолжал:
- Государь мой и повелитель, я присягал вам на верность. Я ваш подданный и слуга. И я не замедлю исполнить ваш приказ.… Тем более, что нахожу его единственно верным. Но (и тут Гильом глянул на герцога в упор) поклянитесь, что исполните мою последнюю волю.
Эглион почувствовал, будто горло его заполнено мелким песком.
- Перестань, дружище, - с трудом проговорил он, - зачем ты так? Ты же знаешь, я для тебя…
Но Гильом перебил его, сжав кулак:
- Клянитесь мне спасением души, что исполните мою последнюю волю! Время дорого!
- Клянусь, - покорно ответил герцог. - Клянусь спасением души. Говори, я все исполню.
Гильом кивнул, помолчал секунд пять и затем тихо и с расстановкой произнес:
- Бог даст, вы не век пробудете здесь, в этой крепости. Однажды вы вернетесь домой. И вот я прошу вас и требую, чтобы немедленно по возвращении вы обвенчались с моей сестрой, которую так подло обесчестили месяц назад. Клянитесь мне в этом, и вы спасете свою душу и собственную честь, если только она у вас еще осталась!
Это была ловушка. О, конечно, благородная, расставленная из самых чистых намерений, но – ловушка.
При всем своем смятении герцог тут же сообразил, что такой клятвы он дать не может. Девочка была прелестна, он поступил с нею, как последний негодяй, брат узнал об этом, и этот брат был его лучшим другом. Пошлая история, каких сотни.
Да, совесть мучила его, да, он готов был искупить, загладить…
Но – жениться? Неужели Гильом, блестящий придворный, не понимает, что это невозможно? Что браки государей диктует политика? Что позиции страны придется укреплять всеми возможными средствами?!
Он уже собирался выпалить все это… Но поднял голову и увидел глаза своего друга. Глаза своего друга. Который готов умереть за него, несмотря ни на что. Который сейчас уйдет навсегда. Смерть которого (циничная мысль!) была ему необходима.
И герцог, глядя другу в глаза, твердо произнес:
- Клянусь тебе спасением души и всеми святыми, что соединюсь с твоей сестрой, когда Бог дарует мне свободу.
Гильом вздохнул с облегчением.
- Этого достаточно. Я верю вам, государь.
И высыпал порошок в рот.
«Господи, что он делает? Что я наделал?!» – огнем полыхнуло в герцогской голове. Он вырвал у Гильома пуговицу:
- Оставь мне! Оставь!
- Нет уж… Здесь… рассчитано на одного… Верно?
Пуговица и впрямь была пуста. Эглион отшвырнул ее и схватил Гильома в охапку. Ужас нахлынул на него, в глазах помутилось.
«Я клятвопреступник! Клятвопреступник! Что со мной будет? Как же я без него?»
- Как же я без тебя? Что я буду делать один?! Гильом, прости меня! Гильом!
Он рыдал, но не чувствовал этого. Наверное, потому что раньше никогда не рыдал.
Голос Гильома ослабел, дыхание стало прерывистым.
- Не дрейфь, герцог… Живи…
И тут улыбка облегчения тронула его холодеющие губы.
- Хороший яд, - сказал он.
И то были последние слова Гильома Фрора, капитана кавалерии герцога Эглионского.
Когда на шум в камеру вбежали комендант и конвойные, они увидели… Впрочем, лучше всех об этом рассказывал потом один из солдат.
- Клянусь божьей селезенкой! Век не забуду. Вломились мы туда, а герцог этот, едрить его за ногу, разом хохочет и воет волком. И держит того, другого, на руках, а тот не колыхнётся. Отравился, значит. А герцог этот кричит нам: что, мол, гниды? Взяли, в бога, в душу, мать? Это… Зовите, суки, сюда вашего гребаного короля, пускай полюбуется! Вот оно, его золото! И идет на коменданта, с этим мертвым-то, на руках. И хохочет всё. Страшно так. Мне, смеется, таперича все едино в аду гореть. Так это… не желаете ли, мол, в попутчики? И такое тут завернул… Шикарно, трехэтажным… Э-йх, не запомнил я! И это… валится, голуба, прямо под ноги коменданту. А комендант охренел совсем, челюсть до колен отвисла, да-а…
- В этом месте бравый солдат каждый раз смачно сплевывал и требовал наполнить его кружку.
- Вот как хотите, а жалко парня, едрить его за ногу. Ругался хорошо. Мы ж ему потом все никак руки разжать не могли. Так он вцепился в этого, мерт-вого. Хоть топором руби, во как!
Так оно и было.
Первая седина.
Последние слезы.
Лед в груди.
- 10 -
Когда толстяк прокурор, потея от страха, доложил королю об инциденте, с его величеством что-то произошло.
Он как-то странно дернул подбородком. Багрово покраснел. Стал медленно и грузно подниматься над столом. Затем завел глаза к потолку, как делают трагические актеры. Но вместо пышного монолога король провыл следующее:
- А-а-а… Аы-ы-ы! Ты-ы-ы!
После чего не слишком метко запустил в прокурора тяжелой чернильницей. Раздался грохот. Прокурор, обрызганный лиловыми чернилами, застыл в ужасе.
В кабинет ворвались дежурные офицеры. Очевидно, это и вернуло королю дар речи.
- Взять! Взять его! (Это к офицерам.) П-психо-ло-ги, гуманисты, мать вашу! (Это уже относилось к прокурору.) Ты обокрал меня! Где мое золото, свинья? Где мое золото?!
После чего его величество нежданно стал заваливаться набок. Рука его судорожно впилась в тяжелую скатерть и потащила ее за собой. Попутно король зацепил кресло, и все это дружно ахнуло на паркет.
Доктора констатировали удар.
Кто бы мог подумать?
- 11 -
Все-таки приятно, когда о нас пекутся родственники!
Здоровьем короля живо интересовался его племянник. В свое время, добавим, сей добрый государь уморил двух своих жен. А те отомстили ему, как могли: бесплодием. Итак, за отсутствием прямых наследников, племянник был единственным претендентом на корону.
Спешно собрался кабинет министров. Министр обороны был мрачен и ни с кем не здоровался. Прочие сдержанно сияли. Казалось, они молча поздравляли себя с королевским недугом.
Племянник же повел себя в высшей степени скромно и наотрез отказался занять место во главе стола. Заседание пришлось вести премьер-министру.
Прозвенел колокольчик.
Премьер встал и откашлялся:
- Ваше высочество… Господа… Ситуация чрезвычайная. На повестке дня один вопрос: что же нам, черт возьми, делать? Попрошу каждого высказать свои соображения.
Наступила мертвая тишина. Каждый боялся, что его могут правильно понять, и молчал, сохраняя достойный вид. Министр обороны вызывающе поглядывал по сторонам.
Позвякивала ложечка. Это племянник, сидя в уголке, ел мороженое.
И тут голос подал самый незначительный член кабинета, министр культуры и образования:
- Мнэ-э-э… Простите, а… каково состояние здоровья его величества?
- Это выпад! – немедленно вскипел министр обороны. – Какой-то учителишка будет тут рассуждать! Не сметь обсуждать королевское здоровье!
- Но я ведь только…
- Ма-алчать! Это заговор! Я не позволю! Я присягал! Армия живо наведет тут порядок!
Выкрикивая это и брызгая слюной, министр обороны схватился за саблю. Члены кабинета возмущенно загудели. Тщетно заливался колокольчик, призывая к порядку. Министры, почуявшие ветер перемен, осмелели и дружно напали на вояку.
- Вы не имеете права!
- Что же это такое, господа? Уж и спросить нельзя о королевском здоровье!
- Мы, как правительство, обязаны все знать!
- Произвол!
- Грубиян!
- Солдафон!
- Долой военную диктатуру!
Королевский племянник помалкивал и облизывал ложечку.
В разгар прений к его уху склонился лакей и шепнул несколько слов. И тут наследник преобразился. Он развернул плечи, глубоко вздохнул. Затем поднялся и произнес каким-то новым голосом:
- Внимание, господа!
Это было сказано негромко. Но министры почему-то замолчали и все как один уставились на племянника.
- Король умер, – закончил он буднично.
Минутная тишина – и…
- Да здравствует король! – загремел министр обороны, да так, что зазвенели оконные стекла. Остальные с энтузиазмом подхватили здравицу… и заседание как-то само собой закончилось.
Когда все потянулись к выходу из зала, премьер доверительно взял под руку министра культуры и образования:
- А ведь это юнец Эглион свел короля в могилу. Так кто же победитель?
- Ах, да, да, феноменально!
- А знаете, кто у нас полетит первым?
- Кто?
- Неужели не догадываетесь?
- Ах, не томите!
- Да прокурор, кто же еще!
И точно. Добавим, что следующий генеральный королевский прокурор был худ, как щепка.
- 12 -
Пленный очнулся уже при новой власти. И эта власть, в лице нового короля сама пришла к нему. Он услышал извинения по поводу варварского обхождения с ним при старом режиме. Это были пустые слова. Он ждал.
Перешли к делу. Молодой король оставил попытки заполучить золото. Он еще находился под впечатлением недавней коронации и хотел быть великодушным. Да и глупо было настаивать. Эглион слишком ясно дал это понять своим отчаянным поступком. Требования победившей стороны стали скромнее.
В ответ герцог потребовал выдать ему тело Гильома Фрора.
- О да, разумеется! – отвечал новый король и сделал сочувственное лицо.
«Этот будет похуже своего дядюшки, - подумал герцог. - Но мы сговоримся».
Пленник вышел на свободу, оставив королю одну треть (и лучшую треть) своей страны.
Как тут не вспомнить ящериц?
- 13 -
Прогремел пушечный салют. Гроб опустили. И вместе с ним мраморная плита накрыла все, что осталось от юности герцога Эглионского. Когда он вернулся к себе во дворец, придворные его едва узнали.
- Маршала ко мне, - отрывисто приказал он.
Через пять минут постаревший от горя и забот маршал стоял перед Эглионом.
- Государь…
- Сядьте, прошу вас.
Маршал сел, не возражая. Веки его были красны от слез, и он явно стыдился этого. Глаза Эглиона, напротив, были сухи, но совершенно потеряли цвет. Прежде отчаянно голубые, они стали прозрачными и смотрели жестко.
Оба молчали. Оконные стекла вздрогнули от порыва ветра. Дождь забарабанил по стеклу.
- Господин маршал, я перед вами в неоплатном долгу…
Слова застряли у него в горле.
«Помнится, отец говорил, что быть благодарным труднее всего», - подумал Эглион и заставил себя продолжить:
- В мое отсутствие вы держали оборону столицы. Вы не позволили людям поддаться панике. Вы всех заставили работать. Ваш сын… Он был настоящим героем.
- После этих слов маршалу полагалось ответить «служу отечеству» или что-нибудь в этом роде. Но он промолчал.
- Что я могу сделать для вас?
- Государь, примите мою отставку.
Герцог ожидал этих слов, но все же они больно резанули по сердцу. Дождь за окном усилился.
- Вы говорили, что не мыслите себе жизни без службы. Что вы станете делать на пенсии?
- У меня осталась дочь.
«Знает он или не знает? Сказала она отцу? Остался ли тот случай без последствий?» - мелькнуло в голове.
А маршал тихо продолжал:
- Я слишком мало занимался ею все эти годы… Буду разводить карпов.
- Кого, простите?
- Карпов, государь. Есть такие зеркальные карпы.
«Она ничего не сказала отцу. И, кажется, обошлось без последствий. Слава богу!»
- Господин маршал, мы сейчас, увы, небогаты. Я на днях посетил хранилище и убедился в том, что слухи о нашем золоте непомерно раздуты. К сожалению. М-да. – Снова, как и все последние дни, задергалась жилка на левом виске. Эглион машинально потер висок, подумал, что надо бы подлечить нервы и продолжил: - Но обещаю, что ваша дочь получит достойное приданое. И, если позволите, я лично подыщу ей хорошую партию.
- О, государь…
- Это самое малое, что я могу сделать для вас. Что же до вашей отставки… Я приму ее только тогда, когда вы представите мне достойного преемника. До того момента прошу вас выполнять ваши обязанности.
- Слушаюсь, государь!
Герцог протянул руку. Старый маршал склонился над ней. И тут Эглион подумал, что было бы куда справедливей, если бы он сам поцеловал руку старику. Но он не посмел. Не смог. Он теперь вообще мало что мог себе позволить.
- 14 -
Маршал вышел из кабинета. И на смену ему явился министр иностранных дел.
- Ваша светлость вызывали меня? – спросил он с поклоном.
- Да. – Герцог поднял на министра свои новые бесцветные глаза. Тот невольно поежился.
- Завтра в полдень я жду вашего доклада о невестах подходящего возраста из всех царствующих домов.
- Э-э-э… Если ваша светлость укажет, на что я должен обратить особое внимание...
- Приданое. Состояние здоровья. Хорошая или дурная наследственность. Но главное – приданое и, что еще важнее, союз с сильным соседом. Вы все поняли?
- Разумеется, ваша светлость.
- Выполняйте.
- Слушаюсь, ваша светлость.
Министр вышел на цыпочках из кабинета и перевел дух.
«Уф-ф! Совершенно изменился. Пожалуй, с таким приятно будет работать… Но его будущей жене не позавидуешь».
- 15 -
Кончился неимоверно тяжелый день. Молодой герцог лежал в постели. Но что-то грызло его, не давало уснуть. И это было не горе, не мысли о печальном положении в стране, не подсчеты потерь и убытков. Со всем этим он вставал и ложился, к этому он привык, – привыкает же раб к своим кандалам.
Нет, то была клятва. Клятва, которую он дал в камере, глядя в глаза своему другу. Уставясь в темноту, он шептал беззвучно: «Клянусь спасением души, что соединюсь с твоей сестрой, когда Бог дарует мне… когда Бог… Когда!!!»
Да, его вдруг осенило! Он резко сел в постели и позвонил в колокольчик. Вошел заспанный дежурный лакей.
- Света мне. Бумагу, перо и чернила. Быстро!
Через минуту он уже сидел за столом и при свете свечи старательно писал новый пункт своего завещания.
«…находясь в здравом уме и твердой памяти, я, Пятый герцог Эглионский… и так далее, и так далее…» А, вот!
«Когда Господь Бог дарует мне свободу от всех земных забот и тягот, завещаю похоронить мое тело рядом с телом девицы Генриетты Фрор, дочери маршала Габриэля Фрора, какое бы имя она ни носила после замужества и кто бы из нас двоих ни умер первым. На этом пункте я особенно настаиваю и требую его неукоснительного исполнения от моих душеприказчиков, ибо я поклялся спасением души, что соединюсь с нею, когда Бог дарует мне свободу».
Он помахал бумагой в воздухе, давая чернилам просохнуть. Затем положил ее в кожаную папку и спрятал в сейф. А уж потом с довольной улыбкой нырнул под одеяло.
«Ну, дружище Гильом, вот мы и в расчете. Никто не посмеет сказать, что герцог Эглионский не держит слова!».
И с этой мыслью герцог впервые за долгие недели крепко уснул.
Человек умер.
Родился правитель.
Оплачем человека и пожалеем правителя.
Конец.