…Вчера ты уехала из Венеции. Представляю, как тяжело тебе далось это решение. Перед моими глазами до сих пор стоит наше с тобой последнее путешествие от дворца Вендрамин-Калерджи до Санта Мария делла Салюте. Было довольно холодно, и ты куталась в шерстяную шаль, я пытался защитить тебя от ветра, но ты хотела смотреть всё время на меня и сажала на банку впереди себя. Я тоже сейчас смотрю на тебя. Твой портрет всегда на моём столе. Он смотрит на меня твоими серыми глазами, и я оказываюсь высоко в горах.
Разреженный воздух, которого я добился твоим отсутствием, гонит тёмные тучи под моими ногами, шевелит редкие кустики с жёсткими листьями, и я усиленно делаю вид, что опомнился от того кошмара, который был между нами последний год. Теперь мне уже лучше, нет таких тяжёлых мыслей. Возможно хирург, осуществляя трудную и рискованную операцию, чувствует себя также, когда больной проходит критическое состояние и начинает постепенно выздоравливать. Не тревожься, я выздоравливаю
Мой взгляд возвращается на твой портрет и кутает тебя в шаль, ту кашемировую шаль, которую мы купили тебе на Маврикии. Ты, её помнишь, ты случайно забыла её в отеле, и мы возвращались почти от самого аэропорта за ней, а она оказалась упакованной в одном из твоих чемоданов. Мы так смеялись тогда, нам так было весело всё время. Ты, по какой-то неведомой причине, полюбила яблочный сок определённого сорта и очень быстро выпила весь в округе. Никто из служащих, ни за какие деньги не хотел больше искать его в городе, я не помню, кажется, это было на Филиппинах. Я нанял тогда лодку, уехал на другой остров, купил там четыре ящика этого проклятого сока, попал в шторм и чуть не утонул. Я не утонул, а сок утонул. Нам было так смешно, мы так над этим смеялись.
Да, мы как раз летели в Ниццу, там отмечали твой день рождения. Подожди немного, мне надо отлучиться на кухню и сварить себе немного кофе, такого, как ты любишь, когда добавлена одна головка гвоздики. Я помню, как ты, покрутив гвоздику в руках, отправляла её в турку и смотрела, как она там окутывается пеной. Пеной цвета молочного шоколада. Какая красивая пена была на Гавайях. Она выплёскивалась из океана и долго, долго ехала по песку, когда волна отходила обратно. Мы читали по очереди «Прибой Канака» и опять смеялись, думали, что так с нами никогда не произойдёт.
Появился этот граф по моей просьбе, я знаю, как ты любишь такого рода знакомства. Прости, не мог предположить, что всё так произойдёт. Ты знаешь, я бы вызвал этого графа на дуэль, если бы знал, но я пригласил его на твой день рождения сам. Помни, я никогда и ни в чём не смогу тебя обвинить. Я всегда во всём буду винить только себя. Когда мы ещё разговаривали по телефону, ты всегда спрашивала, где я сейчас. Так вот я сейчас на нашем с тобой любимом кресле. Это была первая вещь для нашего дома, которую мы вместе покупали. Моё кресло осталось прежним, никогда я его не поменяю ни на какое другое.
Помнишь, я укладывал на подлокотник твою голову и сравнивал цвет твоих волос с цветом благородного ореха. Он был совершенно одинаков, этот цвет был совершенно одного оттенка. Я, когда распускал твои волосы, то не мог понять, где заканчивается твой локон, а где начинается виток ореха. Моя рука сейчас проверяет теплоту твоих волос, она всегда была такой же, как у дерева, тёплого дерева кресла, которое, как и в то время стоит рядом с камином.
Ты можешь не читать это письмо, но знай, что я не могу не писать его, если бы я мог писать его вечно. Вечность это просто незначительная подробность нашей жизни. Это мелочь, которая уже была рядом с нами. Как видишь, мы даже её иногда замечали и смеялись над ней. Нехорошо. Над ней нельзя было смеяться. Ведь она при всей своей незначительности была и меняющимся цветом твоих волос. Ещё это был прибой Канака под лучами вечернего солнца. Вечность это ты без меня. Прости, если я не могу попасть в твою вечность, то я предпочитаю закончить, наконец, свою.
Прощай.
Госпожа…мы просим Вас, не присылать больше ответов на это письмо.
Адресат выбыл в неизвестном направлении.