"Ночь зимой"
Она опять задыхалась – проклятая болезнь, взращенная совковыми педиатрами и в силу незнания основ медицины потакавшими им родителями, достигла своего апогея. В горле саднило и зудело, но она знала точно, если хоть раз кашлянуть, то процесс станет безостановочным. Выход один – собрав волю в кулак перетерпеть приступ зуда. Однако, выходило скверно, и она, то и дело срывалась. Ночь обещала быть томной, наступления утра не хотелось вовсе.
Изысканные пасмурные трели Massive Attack разбавляли пустоту, которая завладевает сознанием, когда кардиограмма творческих сил превращается в линию. Тупо уставившись на строчки, прилипшие к белому экрану монитора серыми угловатыми знаками номер двенадцать, она пыталась идентифицировать свои чувства. «Может это и есть одиночество?» - всплыл на поверхности рассудка полый вопрос и, заполненный ответом «Нет», тут же отправился назад, в донную зону фрейдистского «оно».
Невозможность из за мороза и болезни выйти на улицу и насладиться прогулкой по пустынным улицам заставляла её чувствовать себя пленницей ситуации. Электрическим импульсом сознание пронзал парадокс, состоявший в том, что эта ситуация являлась заключённой и затерянной внутри абсолютной свободы её собственной личности. Обречённость на физическую обусловленность всегда действовала ей на нервы. Подглядывающий в окно фрагмент ночного городского пейзажа продолжал подтачивать креокамеру, куда на зимний период был определён дух авантюризма. Да, это постапокалиптическое видение вымерших улиц имело для неё такую интенсивность очарования, что могло вырвать чувства из самого глубокого креосна.
Стеклянные безделушки родом и Нидерландов, которые она прицепила к светильнику, продолжали умасливать взгляд и безмолвно укорять разум в бессмысленных тратах. Что поделать – всё, что имело прозрачный, либо гранный вид вызывало у неё чувство эстетического наслаждения, которое доставляло ей даже больше удовольствия, чем чашка крепкого чёрного кофе. Ещё сильнее ей нравилась японская анимация и книги, однако сейчас, по причине болезни, атаковавшей в купе с бронхами и глаза, она не могла позволить себе это наслаждение.
Блики прозрачных безделиц натолкнули на мысль о том, что её комната мерно зарастает обилием совершенно бесполезных, очаровательных мелочей. Недавно приобретённые чётки из серебристых черепов, псевдояпонская аромолампа, сувенирная миниатюрная корона из чёрно-серебряной жести с парой стекляшек, бездарно исполняющих роль бриллиантов, адская бабочка из прозрачного серого пластика, гирлянда медных колокольчиков, купленная в этно магазине…. Имелись так же шахматы в которые с ней никто не играл, гантели, с которыми ей было лень заниматься и даже собственный портрет на стене, мало чем походящий на оригинала.
Вернувшись мыслями к болезни, она обнаружила, что приступ стих, в горле осталось только эхо былого зуда. Можно было бы воспользоваться этим затишьем и попытаться уснуть, но она знала, что из этого ничего не выйдет – сон приходил к ней только с рассветом, а до него ещё не менее двух часов. Почувствовав острую неприязнь к зиме и светлому времени суток, она снова посетовала на природу вещей и мироустройство. И ещё на тело, чьё несовершенство несёт в себе болезни, необходимость в пище и неизбежное старение. Старение она и вовсе полагала унизительным, оно походило на месть или пощёчину Абсолюта.
Как ни странно, она понимала за что.