Телефон, звонящий среди ночи
Миссис Фредроу не могла оторвать взгляда от окна. Её состояние можно было описать одним словом – гипноз. Марк заметил это, несколько подивился подобному и подошёл к тётушке, чтобы понять, что могло её до такой степени заинтересовать. Он увидел заунывную картину: пустую улицу, уходящую вверх и теряющуюся в ещё зримых с такого расстояния силуэтах клёнов. Картина навевала тоску; обезличенный вид на Макгоуни-стрит будоражил в глубине души неприятные вещи, во многом благодаря именно безлюдности и серым городским краскам поздней осени.
Марк легонько тронул тётушку за плечо, и она пришла в себя.
- О, мой мальчик, - сказала миссис Фредроу, - если бы ты знал, что мне померещилось сейчас!
Марк пожал плечами.
- Что, тётя?
- Мне показалось, что твой отец переходит дорогу возле вон того огромного клёна, - она направила все четыре пальца правой руки в нужном направлении, поскольку была воспитана в стиле благопристойных девушек, получающих образование в женских пансионах начала века и знающих, что тыкать одним пальцем нехорошо. - Какая-то огромная птица, срываясь с ужасной высоты, хватает его за плащ у самых наплечников и уносит куда-то в небо. И мне стало не по себе из-за того, что мы не смогли его уберечь!
Марк изменился в лице: лёгкая улыбка, поднимавшая ранее уголки его рта вверх, исчезла, словно он узнал самое неприятное в своей жизни.
- Тётушка, - в растерянности произнёс он, - что это на вас нашло? Какая птица?..
- Чёрная, такая, знаешь, крупная, которой под силу поднять с земли вскормленного на убой бычка… Впрочем, глупости всё это. Не обращай внимания, дорогой.
Марк с понимание кивнул, но образ этот не забыл. По какой-то неведомой причине он засел в его голове и с поразительной периодичностью всплывал в самых неподходящих местах. Порой ему стало казаться, что сознание его играет в какую-то неведомую игру, и всё лишь зависит от того, сколько выпало в каждую конкретную минуту на костях, или какие карты легли ему под руку, или всё зависит от того, как ударил киём по шарам соперник, - главное было в одном: его посетило ощущение, явственно дающее понять, что он слаб, что он не способен защитить отца, равно как и вообще позаботиться о близких. Это было настолько странно, насколько какой-то незнакомец внушил бы вам идею о том, что вы на самом деле не любите свою жену, что живёте с ней только из-за квартиры… «Чёрт подери все эти домыслы и видения, - в конце концов решил Марк. – Мало ли что покажется пожилой женщине, прикованной к креслу!»
Миссис Фредроу не вставала на ноги вот уже двадцать первый год. Течение жизни для неё проходило исключительно в чтении газет, беллетристики и вышивании крестом. Один-два раза в месяц она изъявляла о своём желании побыть немного на свежем воздухе. В такие дни сиделка Виктория одевала её по-особенному, почти празднично и вывозила коляску в маленький парк, расположенный напротив их одноэтажного дома. Миссис Фредроу, ни разу не побывавшая замужем, любила задавать вопросы о жизни молодожёнов, именно поэтому Марку очень часто приходилось отдуваться за двоих, поскольку его молодая супруга Джейн не имела привычку часто посещать родственников мужа. А когда у них появился маленький Джим, миссис Фредроу по нескольку раз за визит Марка спрашивала, как там малыш. «Если бы я только могла заботиться о нём, хотя бы в чём-то помогать вам по уходу за ним», - пускала она порой слезу. Марк излишнюю впечатлительность тётушки списывал на следствия того, что она сама никогда не была матерью и не постигла радости воспитания собственных детей. «Твой отец, - говорила иногда миссис Фредроу, - счастливый человек. Знаешь почему, дорогой? Потому что он дал жизнь двум своим сыновьям! И не просто дал, он сделал из них настоящих людей, способных на любовь и сочувствие!» Сколько Марк себя помнил, он всегда видел в своём отце кого-то большего, чем просто папу, он видел в нём личность. Может быть, вы понимаете, о чём идёт речь. Дети – к великому сожалению! – очень часто относятся к своим родителям исключительно как к родителям, они не задумываются, в силу своих чувств, над тем, что их родные - прежде всего люди, стремящиеся к совершенствованию своей жизни, или дети не прививают себе умение внимательно относиться к жизни родителей, вдумываться в то, почему они стали такими, какими они стали, и к чему движутся дальше. Марк был одним из тех редких сыновей, кто всё это понимал, поэтому он любил отца по-особенному. Его же брат Роланд не был таким, в его сердце жила только сердечная привязанность к человеку, которого он привык с детства называть словом «папа». Это было как Божий день; всем, кто немного разбирался в людях, это было видно невооружённым глазом.
После сказанного можно предугадать реакцию Марка на извещение лечащего врача Рона Фредроу мистера Дэвида Шона о том, что работа сердечной мышцы пациента по сравнению с прошедшим месяцем ухудшилась. Самое удивительное заключалось в том, что сам доктор Шон был поражён тем, что у Рона Фредроу, согласно всем последним анализам и тестам, были выявлены все симптомы ишемической болезни сердца. «Это очень странно, - рассказал врач Марку при первой же встрече. – За последние несколько месяцев, благодаря тому, что ваш отец бросил курить и прошёл курс лечения, его сердце пришло в полную норму. И последние анализы и тесты для нас, врачей, - лишь последняя формальная ступень перед тем, как сообщить пациенту, что он практически здоров, дать ему дополнительные рекомендации и прекратить постоянные наблюдения за работой его сердечно-сосудистой системы. Поверьте мне! У него даже не было никогда стенокардии, понимаете?»
Несмотря на то что Марк понятия не имел о том, чем страшна стенокардия и что она вообще собой в сущности представляет, он хорошо схватил одну простую вещь: за отцом нужен специальный уход и продолжение лечения. Как и стоило предполагать, Рона Фредроу госпитализировали, и Марк стал каждый день его навещать.
В первый день пребывания отца в больнице он сперва проконсультировался у доктора Шона в отношении того, как будет вестись лечение и что можно приносить из еды пациенту. Потом он долго сидел с отцом в палате, пытаясь подбодрить его, вселить в него спокойствие, дать ему сил бороться с болезнью.
- Марк, - отнекивался Рон Фредроу, - я чувствую себя великолепно! Зачем всё это? Неужели какие-то там бумажки, выходящие из их современного оборудования, сказали, что со мной творятся настолько плохие вещи, что нужно срочно упрятать меня сюда?
- Сказали. – Марк натянуто улыбнулся, уставившись на седые усы отца. – Бумажки сказали многое. Теперь нужно лечиться по-настоящему…
- А раньше я что, игрался в больницу? – хохотнул Фредроу-старший.
- Нет, но можешь считать, что это как дополнительная забота, чтобы наверняка.
Старику понравился намёк на шутку со сторону сына.
- Да… - протянул он. – Ты никогда не умел хорошо пошутить, хотя чувство юмора в тебе от меня.
Марк с довольным видом кивнул. В тот момент он понял, что отдаст всё ради того, чтобы отец пошёл на поправку.
Во второй день пребывания отца в больнице Марк принёс старику его любимую игру – шахматы. Целый час он играл с ним вовсе не задумываясь о том, что с соперником что-то не так, он играл с лежащим на койке пациентом абсолютно на равных. Но Рон Фредроу как всегда был великолепен, и когда пришла сестра, чтобы сделать укол, Марку успели поставить во второй раз за партию шах, а это означало, что на этот раз у него опять нет шансов выиграть.
На третий день Марк разбудил в отце лёгкое недовольство, которое, однако, очень быстро переросло в ласку и щедрую благодарность.
- Ты молодец, сынок, - говорил старик. – Твоё внимание ко мне даже выше того, чего я заслужил во всей своей жизни. Но зачем всё это? Я давно не тешу себя мыслью о том, что буду жить слишком долго…
Марк с упрёком посмотрел отцу прямо в глаза.
Рон Фредроу был невозмутим.
- Да, да, - продолжал он. – Жить слишком долго – это как бояться отпустить свою уставшую собаку в местность, даже если ты сам толком не знаешь, что там притаилось.
Сын потупил взгляд.
- Вижу, что ты не совсем меня понял. – Голос мистера Фредроу звучал уверенно. - Требуются пояснения, и я тебе их приведу, послушай. Когда мне было всего восемь-десять, мне казалось, что с наступлением лета начинается пора почти бесконечного счастья. И знаешь, почему? Потому что три летних месяца ползли как только что родивший щенок, не успевший толком встать на ноги. Я занимался всем! Представляешь? Мы играли с мальчишками в дворовые игры, бегали по паркам в поисках сокровищ, спрятанных повелителями белок, катались на скейтбордах, ловили бабочек и богомолов, а потом, не зная, куда их деть, отпускали в мир трав; мы веселились и немного плакали, когда разбивали колени в кровь, делали хорошие и плохие поступки, потому что ещё не знали заповедей Божьих и неписаных законов, по которым живут люди… Это была бесконечность! Потом, когда мне исполнилось семнадцать-восемнадцать, и моя собака научилась быстро бегать, жизнь каждый день дарила что-то новое, но её отрезки перестали казаться бесконечными, они обрели чёткую форму, и мы тогда знали их продолжительность… Я поступил в университет, встретил твою мать, полюбил её и стал делать всё, чтобы нам с каждым годом было всё лучше и лучше. К пятидесяти годам моя собака очень быстро стала уставать, и я – куда греха подальше! – перестал отпускать её на большие расстояния от себя, мало ли что может произойти! Это не вымысел, сынок, это чистая правда. Мне стало трудно поддерживать тот ритм жизни, к которому я так привык, а когда умерла твоя мать, я даже отвык от того, чтобы хоть изредка делать что-то так, как я когда-то раньше мог себе позволить. Время сейчас для меня тянется как старая, видавшая дороги резина, только она уже не под моими ногами, она уже на моей шее, и с каждым днём эта резина сжимает сильнее и сильнее, с каждым мгновением какие-то мелочи, которыми ты расщедривался и которых почти не замечал в детстве или немного позже, в конце концов становятся незаменимым счастьем. Одно из таких мелочей – твоё внимание ко мне, мой мальчик, твоя искренность. Она переживается в сто раз острее, чем когда бы то ни было ранее. Всё очень просто. Резина сжимается, и дышать становится очень трудно. Притом, ты теперь всегда помнишь, что время работает не просто скорее против нас, чем в нашу пользу, оно откровенно смеётся над нами, оно ввинчивает в нас какие-то штуки, от которых начинает что-то болеть, будь то сердце или предстательная железа… Да, всё именно так. Я хочу, чтобы ты понял меня правильно: с одной стороны, смысл жизни заключается в принятии каждого твоего нового состояния как безысходной данности, но, с другой стороны, смысл именно в том и сокрыт, чтобы видеть в этих состояниях одни и те же вещи, совершенно по-другому при этом к ним относясь. Я люблю жизнь, но я много пожил для того, чтобы не понимать простой вещи: она имеет привычку заканчиваться. В это я верю, вот это есть правда, настоящая правда. Так что главная проблема состоит не в том, чтобы не пускать свою собаку в неизвестную местность, - она всё-таки рано или поздно убежит; проблема для людей значительно сложнее: они не умеют поймать считанные секунды, насладиться тем, как собака в последний раз убегает от них.
После разговора пришла сестра, и Марк вынужден был уйти.
На четвёртый день пребывания отца в больнице, Марка пригласил к себе доктор Шон, ещё до того, как тот появился в палате.
- Мистер Фредроу, - обратился к Марку доктор. – Я должен сообщить вам приятную новость и извиниться от имени нашей клиники.
- Я не понимаю… - начал было Марк.
- Всё просто, тем не менее… Прошу вас, присаживайтесь!
Они сели.
- Мистер Фредроу, - продолжил доктор Шон. – Последние анализы и тесты вашего отца показали, что он давно пошёл на поправку, и что у него нет подозрений на ишемическую болезнь.
- Я вас не…
- Дослушайте, пожалуйста.
Марк замолчал.
- Мы выяснили, что история болезни вашего отца практически никаким образом не соотносится с тем, что дали те анализы и тесты, которые, собственно говоря, и заставили вашего отца вернуться в нашу клинику, но уже на стационарное лечение. Так вот, я хочу успокоить вас: ваш отец не имеет никаких осложнений и серьёзных заболеваний сердечно-сосудистой системы. Теперь о неприятном: те анализы и тесты, по которым мы судили о возможной ишемической болезни у вашего отца… откровенно говоря, мистер Фредроу, документы перепутал один из наших работников, он по ошибке вставил анализы в историю болезни вашего отца, и поэтому когда я на следующий день пришёл, чтобы дать оценку, получилось то, что получилось. Я искренне сожалею, мистер Фредроу, и извиняюсь за эту ошибку от имени нашего учреждения.
Марк три раза моргнул; с самой первой фразы доктора про отсутствие серьёзных заболеваний у отца, казалось, глаза его походили на недвижные стеклянные украшения, с одной лишь разницей: внимание было приковано не к ним, оно исходило от них.
- Мистер Фредроу… - осторожно произнёс доктор, чтобы удостовериться, что всё в порядке.
- Вы хотите сказать… - начал Марк, повышая тон голоса с каждым новым словом, - вы хотите сказать, что это только ошибка?
Шон пожал плечами. Нетрудно было заметить, как ему неудобно быть одетым в костюм «олицетворение ошибки в одном лице».
- То есть с моим отцом всё в порядке?
- Абсолютно.
Марк подавил в себе рождающееся изнутри негодование и первые языки гнева. Он решил провести время без потерь, поэтому проконсультировался с доктором насчёт того, что им делать дальше и, получив исчерпывающие ответы, поспешил в палату сообщить отцу пренеприятную новость.
Рон Фредроу был удивлён меньше всех.
- Я же говорил тебе, что чувствую себя хорошо, - улыбнулся он в усы.
Марк обнял его и по-мужски похлопал по спине от радости.
Так закончилась история с больницей.
Спустя несколько дней брат пригласил Марка на прогулку с детьми. Они остановились у высокого дуба, насчитывающего немного больше ста лет. Рядом с ним была установлена табличка с надписью «СПАСЁМ ГОРДОСТЬ ВЕРМОНТСКОГО ПАРКА!»
- Наш старина с каждым годом мне всё больше напоминает этого великана! – засмеялся Роланд и опустил доллар в прорезь для сбора денег для поддержки проекта по защите флоры от насекомых-вредителей.
- Да, - ответил Марк. – Хотелось бы мне в это верить. Ты бы сходил к отцу, ему будет приятно. Ему теперь каждая мелочь на вес золота.
- Зачем ему так много золота? – пошутил Роланд и дико рассмеялся, отчего живот его затрясся как наполненное молоком вымя. – Нет, конечно, надо сходить. Я с тобой согласен.
Они погуляли ещё с получаса по парку, вспомнив о паре тройке новостей в мире современного бокса, кинематографии и компьютерных игр, а потом разошлись по домам. Эта встреча была похожа на сотни других встреч, точная копия, как капля воды в сравнении с каплей воды. Последующие же три встречи братьев не были похожи ни на какие другие, они были похожи на ад, на ад в сердце любящего человека.
Этот ад для Марка Фредроу начался со следующего дня, с ранней субботы, отдающей в воздухе лёгким морозцем и чем-то ещё.
Он выгнал машину из гаража, съездил в супермаркет за продуктами для отца и направился прямиком к нему, к маленькому красному домику на Роузвэй-стрит. Ему хотелось пожать руку старику и сказать в очередной раз «Как я рад Тебя видеть! Как хорошо, что Ты поправился!»
Марк подошёл к двери и позвонил. Прошла минута, никто не открывал. Ни единого звука внутри дома. Марк позвонил ещё раз, более протяжно, а потом отрывисто, давая возможность почувствовать контраст. «Что это я делаю?! – бросилась мысль у него в голове. – Когда это у отца были проблемы со слухом!» Дверь по-прежнему никто не открывал. «Возможно, он куда-то вышел, - продолжал рассуждать Марк. – Но почему? Ведь мы договорились, что я заеду утром около десяти…» Он посмотрел на часы на руке. Они показывали «10.04». Самое оно. Но перед ним была дверь, запертая изнутри. Ещё один звонок. Ни шороха. Марк отошёл к дороге, почесал затылок. Сердце его забилось быстрее, даже быстрее, чем во время редких воскресных пробежек. Затем он подошёл к окну и посмотрел. Через шторы сложно было что-либо увидеть наверняка, однако ему показалось, что он всё-таки увидел отца, развалившегося на диване. «Наверное, он спит», - подумал Марк и тихонько постучал по стеклу. Потом сильнее, ещё громче… Но тело не двигалось. Наконец, он закричал изо всех сил:
- Отец, это я – Марк, открой дверь!!!
Нет движений.
- Отец, это я – Марк, открой дверь!!!
Все по-старому.
- Отец, это я…
«Чёрт!»
«Спокойно, спокойно!»
Тут он вспомнил, что где-то дома у него есть дубликат ключей от этой двери. Подобное путешествие не составляло труда в создавшейся ситуации. Марк бросился к машине и через десять минут был дома. Жена удивилась, увидев его так рано, но после короткого объяснения, она попросила взять её с собой. Марк сначала отказывался, ему казалось (он почти в этом был уверен), что Джейн угадала его собственное предположение об одном из возможных вариантов развития событий, и, хотя он отлично понимал, что жена хочет просто поддержать его, Марк злился, злился от почти полной своей беспомощности, от слабости, от потерянности…
Дом отца ни в чём не изменился. Марк подогнал машину к самой маленькой аллее, которая вела к входу.
- Всё будет в порядке, - говорила ему на ходу Джейн. – Всё будет в порядке…
Он уже держал ключ наготове, шаг за шагом приближаясь к двери, почти бегом.
- Должно быть в порядке, - мысленно отвечал себе Марк. – Иначе и быть не может…
Замок поддался, и он легко открыл дверь. Ад встретил его прямо на диване, схватил его за шиворот, встряхнул так, что у него чуть глаза не вывалились из глазниц, а мозги не перевернулись вверх тормашками… Джейн не знала, что ей делать. Он рыдал так громко и неистово, что у него из носа пошла кровь… Потом он бросился к машине, где у него остался мобильный. Джейн догадалась, куда он звонит. Каждая секунда, как представлялось им тогда, ничего не стоит, потому что она была бесценна. И Джейн видела, как это сокровище причиняло ему боль. В конце концов он не выдержал, схватил тело отца и снова побежал к машине.
***
Первая самая необычная встреча братьев Фредроу произошла на похоронах. Среди могильных камней и крестов, если верить древним преданиям, нечего искать, кроме места для себя. В тот день на городском кладбище никто ничего и не собирался искать. Агент по размещению захоронений указывал им дорогу, и для Марка все встречавшиеся памятники усопшим казались одинаковыми. Надписи на них казались бессмысленными, чужими, хотя и написаны были на понятном языке. Он смотрел на них изредка без всякого интереса, потом куда-то вперёд, туда, куда вели их работники кладбища, но чаще он опускал голову к земле, покрытой утренним инеем.
- Копать было трудно… - услышал краем уха Марк голос какого-то мужчины в форме. – Мороз приударил всё-таки…
Дул холодный ветер, и все не переставая кутались, словно боясь, что простуда заберётся к ним под одежды, отравит их лёгкие, и им придётся остаться на кладбище с покойником Роном Фредроу.
Из родственников пришли немногие. Марк в душе был признателен тем, кто не пришёл. Когда его попросили сказать что-нибудь об отце, он сказал что-то очень короткое, но потом, уже после того, как все традиции были удостоены высокой чести быть исполненными, не мог вспомнить ни слова из своей речи над гробом. Роланд же, как рассказывали потом Марку, наоборот, был очень красноречив и болтал много, чем, по всеобщему мнению, успел утомить присутствующих. Ничего из этого Марк не помнил, даже лица Рона Фредроу. А когда Джейн привезла мужа домой, он выпил полбутылки виски и ушёл куда-то. Она даже побоялась остановить его, прекрасно понимая, чем всё это может закончиться. И когда комок нервов в груди Джейн разросся до такой степени, что сдерживать его у неё не хватало сил, и она хотела было уже звонить в полицейский участок, дверной замок щёлкнул и на пороге появился Марк. Лицо у его было похоже на образ вампира, умирающего от долгого воздержания от кровососания. Он скинул с себя верхнюю одежду и лёг спать. Только дважды Джейн видела своего мужа в похожем состоянии, и оба раза после похорон Рона Фредроу.
Началось время беспраздничных дней, обесцвеченных горем. Смерть была настолько неожиданной, что ввела многих специалистов в тупик. Врачи констатировали остановку сердца, однако причины такого более чем странного развития событий были неясны.
Рон Фредроу умер, и все понимали, что с этим уже ничего не поделаешь. Никто не старался утешить членов их семьи, поскольку все знали, что значил этот человек для родственников. Но иногда одного знания слишком мало именно в силу того, что опыт чувств не передаётся непосредственно от одного поколения к другому, и если бы все они прочувствовали то, что перепало на долю истерзанного сердца Марка, они бы обязательно пришли к нему и попытались утешить его.
Работа и сон стали спасением, особенно сон. Марк падал в постель и как будто погружался в иной мир, полный ярких образов, фантастических видений, и пускай иногда его мучили ночные кошмары, - зато его сознание открывало ему в те минуты не одну дверь, за которой лежит труп отца, а массу других дверей, дарящих цветные сновидения - временные шоры для подсознательного успокоения нервов. Один день за другим. Один за другим. Сплошная воронка однообразных событий. И вот только Марку стало казаться, что прошёл уже целый месяц со дня смерти отца, как случилось невероятное.
Среди ночи, ближе к трём, зазвонил телефон.
Марк проснулся от его назойливого писка, похожего на продлённый скулёж щенка. Сначала он не понял, что издаёт подобный звук, но через минуту мозг его включился на все сто. Марк протянул руку к стене, включил бра и увидел телефон «Panasonic», купленный к прошлому Рождеству в качестве семейного подарка. На тёмном металлике корпуса мигала лампочка, что свидетельствовало о том, что идёт вызов.
«Чёрт бы побрал этих… - подумал Марк, поднимая трубку и жалея, что никогда не прислушивался к советам жены, отключать на ночь телефоны. – Какой идиот звонит в такое время…»
И был готов уже сказать что-то весьма грубое…
Но голос остановил его, резкий голос, словно из какого-то другого мира. После всего произошедшего Марк даже не мог вспомнить, кому принадлежал этот голос, мужчине или женщине. Но то, что он обладал невообразимой силой убеждения – это точно!
- Ваш отец жив, - сказал голос. – Вам известно, что такое похоронить человека заживо? Именно это и случилось вчера. Если вы не поторопитесь, то действительно потеряете его».
И прерывистые гудки.
В груди похолодело. Марк машинально крикнул в трубку «Кто это?», но понял, что уже поздно.
Голос действительно загипнотизировал, ввёл в странное состояние мобилизации всех подсистем организма. У Марка затряслись руки.
- Какого чёрта! – прошептал он. – Отец жив?!
«Ваш отец жив…»
- Неужели это правда?
«Вам известно, что такое похоронить человека заживо?»
- Заживо?
«Именно это и случилось вчера…»
- Вчера?
Марк бросился к электронным часам, стоявшим на журнальном столике напротив кровати. Начал на кнопку. Индикатор выдал «26 ноября 1987».
- Так похороны были только вчера, то есть днём 24 числа?
Не верилось.
Марк оставил в покое часы и ринулся к телефону. Он взял его в руки, зачем-то стал вертеть, словно пытаясь найти что-то на его поверхности. И тут его огорошила мысль: надо перезвонить! Он поставил телефон на место и нажал на кнопку проверки входящих номеров. Последний номер не высветился.
- Но он был!!!
Проснулась Джейн.
- Что случилось, милый? – спросило её сонное лицо.
- Сейчас… сейчас… - ответил Марк.
Его почти лихорадило.
«Кто это был? – мелькали мысли в его голове. – Неужели кто-то действительно решил посмеяться надо мной? Над нашим горем!.. А что если нет! Вдруг это какой-то работник кладбища, он выяснил, что отец жив и просто решил помочь…»
Марк знал, что возможность существует, он также знал, что не может позволить себе не позаботиться об отце, оставить теперь всё как есть. Если, конечно, пару часов назад действительно наступило 26 ноября…
- Джейн, - выдохнул он с хрипом из лёгких воздух, - какое сегодня число? Или… ээээ… когда были похороны… вчера?
Джейн свела брови вместе, рот её искривился, - выражение лица, дающее понять, что человек одновременно и удивлён, и озадачен чьей-либо неосведомлённостью.
- Похороны?.. – сказала он. – Да… конечно. Марк, они были вчера. Что с тобой? Всё в порядке?
«Если это так, то он ещё может быть жив! – Марк не верил своим догадкам. – Не знаю, каким образом, но он мог остаться в живых!»
Времени не было, совсем не было.
Джейн попыталась обнять супруга, но он вскочил с постели, будто его каким-то невообразимым образом ужалила пчела прямо в середину мозга.
- Он мог остаться живым! – почти выкрикнул Марк.
- Дорогой?..
- Он мог…
И Марк бросился к телефону. Он набрал номер Роланда и сказал ему только то, что пришло ему в тот момент в голову. Брат был недоволен ночным звонком, но когда он услышал, что Марку сообщили о захоронении отца заживо, ему пришлось повременить со своим сном. Он спросил у Марка, кто ему сообщил об этом. Марк знал: если сейчас сказать правду, то есть именно то, что это был аноним, Роланд ничего не сделает, поэтому какая-то сила внутри него вынудила солгать.
Он понимал: нужно что-то делать, чтобы перебороть свою слабость, чтобы вырваться из когтей чёрной птицы, чтобы суметь защитить…
В памяти его всплыла табличка с надписью «СПАСЁМ ГОРДОСТЬ ВЕРМОНТСКОГО ПАРКА!»
- Это был работник кладбища!.. – ответил он.
- В самом деле?
- Да, да. Я уверен. Он сказал о подробностях похорон и назвал точное место… Ошибки быть не может.
Роланд на мгновение замолчал.
- Как это возможно, Марк? - спросил он, наконец, ровным голосом.
- Не знаю, брат. Надо ехать на кладбище! Бери свою машину, потому что моя в автосервисе, и давай ко мне! Как можно быстрее, а я пока всё приготовлю!
Замешательство на том конце провода.
- Да? – выдавил из себя Роланд. – Ну, хорошо.
- Прошу тебя, как можно скорее! Срывайся прямо сейчас, умоляю!
Джейн смотрела на мужа стеклянными глазами. Ей не верилось.
- Это правда? – спросила она не разжимая зубов.
- Да, - произнёс Марк с надеждой в голосе. – Только никому пока ни слова.
И стал одеваться.
***
Роланд подъехал к дому очень быстро, через одиннадцать минут. За это короткое время Марк успел сбегать в гараж, найти там пару земляных лопат и металлическое ведро. Ещё до приезда брата он неожиданно для себя подумал, что кладбище в такое время суток обязательно должно быть закрыто, и попасть туда просто так не удастся, поскольку дежурный или охранник должен там быть наверняка. Прозрение неожиданное, но полезное. Марк выглянул за ворота – никого снаружи пока не было, – поэтому он подошёл к дальней стене, поднял брезентовую накидку и взял оттуда деревянную коробку, затем достал из неё пистолет, проверил магазин и сунул оружие в глубокий карман куртки. Теперь всё готово.
Гнать машину слишком быстро было опасно, потому что лёгкий морозец обдал влажный асфальт тонкой коркой. Несмотря на это, Марк настоял на скорости, и, к счастью для них, по всем дорогам им не встретилось ни одно авто, хотя вероятность напасть на одинокий ночной патруль полиции оставалась велика.
Одной рукой Роланд держал сигарету, другой - руль. Он нервничал, но, казалось, скорее потому, что Марк через каждую минуту произносил одно и то же, одно и то же.
- Жми на газ!
- Да жму я, жму! – отбрасывался Роланд. – Ты хочешь, чтобы мы убились насмерть и попали на кладбище в самом прямом смысле этого слова?!
Не было времени для шуток.
Марк ничего не отвечал.
Внезапно к нему вернулась мысль о пистолете.
- Послушай, Роланд, - сказал он. – Думаю, трудно будет сразу найти там человека, который позвонил мне… Так что будь готов к обороне. Надеюсь, ты понимаешь? Нам во что бы то ни стало надо попасть на территорию кладбища.
Водитель только тяжело вздохнул.
Сигаретный дым изо рта брата валил как из трубы паровоза; Марк морщился, но терпел: голова его была занята в тот момент совсем другим. Он смотрел через стекло на почти голые поля городского захолустья и понимал, что каждый может остаться среди них, на окраине, причём вовсе не для ночной прогулки, а исключительно в качестве покойника, мёртвого тела, остатки которого день ото дня будут съедать черви и разъедать грибки, черви и грибки, черви и грибки… Со временем они оставят только кости, покрытые местами могильной плесенью и ядовитой грязью, плесенью и грязью, плесенью и грязью… И никто не увидит, внутри какого по форме черепа на протяжении всей долгой жизни рождались отличнейшие мысли и идеи, мысли и идеи, мысли и идеи…
- Марк!
Он пришёл в себя.
- Что?
- Мы почти приехали.
Ему наконец открылось, что машина уже остановилась у самого входа на кладбище. Роланд заглушил мотор.
- И что теперь? – тихо спросил он.
- Вперёд! – прикрикнул на него Марк, выпрыгивая из салона. – Хватаем инструменты, говорим охраннику всё что угодно, угрожаем ему судом в случае отказа… всё, чтобы добиться результата.
Они взяли из багажника инструменты и побежали к воротам. Марк всё думал, как же он будет чувствовать себя, если ничто не поможет и дежурный пошлёт их куда подальше, ведь он никогда не узнает в таком случае, остался отце всё-таки живым или нет!.. Но постараться попасть на кладбище во что бы то ни стало он был обязан.
- Это исключено. – Парень в ватной куртке покачал головой в разные стороны.
- Вы не понимаете…
- Я всё отлично понимаю. Нужно разрешение на эксгумацию, таков порядок…
- К чёрту порядок, - закричал Марк. – У меня информация… от спецслужб, это… абсолютно точно!..
- Ничем не могу помочь, сэр.
И только он услышал краем уха облегчённый вздох Роланда («Ну я же говорил тебе – это глупая затея…»), как полусонный охранник ощутил на себе давление чего-то твёрдого, металлического. Рука Марка схватила его за куртку и прижала к железным прутьям ворот.
- Послушай, парень, - прошипел ему прямо в лицо Марк, и охранник понял, что к его животу приставлено дуло пистолета. – Я не собираюсь шутить! Там мой отец, и ты пожалеешь, клянусь, ты пожалеешь, если не сделаешь всё, как я говорю… Если это ложная тревога, никто никогда ничего не узнает, это я тебе обещаю. Так что открывай ворота!
Марк сам в душе удивился, когда дежурный полез в карман, достал оттуда небольшую связку ключей и вставил один из них в скважину.
- Только без глупостей. Я тебя не отпущу, пока мы не будем на месте.
Роланд был поражён поведением младшего брата. Он никогда не мог представить себе, что Марк способен на подобное. И он, возможно, так бы и стоял на месте, у входа на кладбище, опершись на холодную жердь ворот, если бы брат не ударил его по руке и не привёл в чувства громким приказом:
- Бегом!
И они побежали, всё трое.
Казалось, что охранник обязательно упадёт, потому что Марк слишком быстро передвигал ноги. Но всё же он каким-то образом успевал, особенно когда ему с силой всаживали в самый неподходящий момент под лопатку пистолет. Роланд уже смутно понимал, что они вообще собрались делать; он смотрел на серую рельефную массу, затянувшую ночное небо, и видел в ней прорезь, из которой выплывала полная луна. Она освещала огромную площадку невысокого холма, где они вскоре очутились, и в тот самый момент, когда голос Марка крикнул («Копаем! Землю на хрен!»), он вспомнил, в какую сумасшедшую ситуацию они попали.
«СПАСЁМ ГОРДОСТЬ ВЕРМОНТСКОГО ПАРКА!»
И они копали, копали, копали…
Рядом с могилой Рона Фредроу лежала выброшенная Марком металлическая табличка, на которой значилось, кто хозяин могилы. И Роланду в голову внезапно пришла неожиданная мысль, от неё у него засосало под лодыжкой: «О, Боже! Кто мы на самом деле? Посланцы жизни, сатанисты? Что мы делаем? Спасаем или хотим надругаться?..» Через некоторое время работы лопатой, ему стало казаться, что всё это неправильно, что когда они дойдут до гроба и кто-то из них должен будет спрыгнуть к нему, чтобы отворотить крышку и поднять её, из гроба обязательно встанет полуразложившийся мертвец, монстр, дьявол с горящими ярко-зелёными болотными глазами, он бросится на них и станет разрывать на части их тела за то, что они осмелились посягнуть на тайну покоя и земного забвения.
Шли минуты…
Марк втыкал лопату в землю с огромной силой. Было сложно копать: земля примёрзла, и первый слой просто так, без помощи ног и веса всего тела, одолеть было невозможно. Охранник стоял рядом. Он смотрел на то, как два безумца раскапывают свежую могилу, и не знал, что ему делать. На лице одного из этих двух безумцев, того самого, кто наставил на него пистолет пару мгновений назад, легко можно было прочитать одержимость и что-то ещё. Что-то, похожее на выход глубокого чувства, отчаянный выброс части себя… Охранник постоял поражённый этим своим диким открытием и неожиданно для себя бросился к могиле, отбрасывая руками уже вскопанную землю в сторону. Помощь его была невелика, но он не видел этого. Он рыл землю голыми руками, загоняя себе под ногти грязь со всякой заразой, и понимал какой-то частью своего мозга, что ему становится тепло не от физических нагрузок, а оттого, что в груди у него родилось что-то, какая-то сопричастность к чужому горю, желание быть полезным хоть раз в жизни по-настоящему.
Марк растёр ладони до крови, кожа лоснилась по его плоти, но ничто было не в силах остановить его. Он словно забыл, что они на кладбище, он словно видел себя спортсменом, для которого победа – переход из одной формы существования в другую, это то же самое, что для пловца, приближающегося к поверхности воды и ощущающего с каждой долей секунды нехватку кислорода…
Победа – это утверждение силы жизни.
Победа – это шанс остаться.
Победа – это всё.
Наконец им удалось добраться до дерева. Марк первым ударил носом лопаты о деревянный гроб. И за считанные секунды поверхность была освобождена от остатков земли. Роланд повис на ручке своей лопаты и стал наблюдать, словно находясь под воздействием наркотиков, как его брат спрыгнул в могилу и вместе с охранником стал бить по замкам острием, а затем они вдвоём начали поднимать крышку…
- Изнутри удары! – услышал Роланд крик брата. – Какой-то приглушённый шум!..
Всё опустилось на землю, разрытую и потревоженную. И Роланду показалось, что луна скатилась в грязь и легла рядом с открытой могилой, освещая всё именно для того, чтобы он смог увидеть, как из гроба встанет дьявол, после чего он, Роланд, сойдёт с ума и побежит по бескрайним полям, пока не ударится головой о железную изгородь, упадёт, встанет и будет биться об неё до тех пор, пока ад не примет его в свои пределы и не сделает его своим зловещим приспешником. Он смотрел на поднимающуюся крышку гроба и не мог отвести взгляда…
- Там удары! Изнутри шум! Да!..
И тут Роланд увидел монстра. Его морда была изувечена миллиардами червей, кое-где проступала потемневшая кость черепа; зубы зверя обильно смачивала ядовитая слюна, их концы были заточены как иглы для куклы Вуду; безумные, одержимые животной страстью к смерти глаза вспыхнули ярко-зелёным болотным светом. И Роланд понял, что он навсегда останется на этом кладбище, а остатки его тела день ото дня будут съедать черви и разъедать грибки, черви и грибки, черви и грибки… Со временем они оставят только кости, покрытые местами могильной плесенью и ядовитой грязью, плесенью и грязью, плесенью и грязью… И никто не увидит, внутри какого по форме черепа на протяжении всей долгой жизни рождались даже очень неплохие мысли и идеи, мысли и идеи, мысли и идеи…
- Роланд!!! Он жив!!!
Монстр стал исчезать.
- Он жив!!! Жив!!! Жив!!!
Мгновение – и луна снова висит на небе.
Роланд мотнул головой, чтобы прийти в себя и увидел перед собой брата, схватившего под мышки Рона Фредроу и вытаскивающего его из гроба, тяжело хрипящего и из последних сил машущего руками…
- Он жив!!!
И это была реальность.
Это была победа и своевременное всплытие.
Борьба с чёрной птицей, закончившаяся, как казалось, удачей и лишь парой царапин.
Они вытащили отца на поверхность. Он жадно глотал холодный воздух ртом, держась руками за шею Марка.
- Воды… воды… - хрипел он.
Охранник пулей кинулся на свой пост и через пару минут Рон Фредроу уже глотал крупные порции целительной влаги. Затем они перенесли отца в машину и почти не заботясь о скорости погнали в больницу.
***
Рассматривать семейный фотоальбом, лёжа на любимом диване и попивая настоящий шотландский чай с бергамотом, - наслаждение ни с чем не сравнимое. В нашей жизни всё же есть нечто, что делает нас более живучими перед туповатым лицом однообразия, а также перед вещами, которые на самом деле не является тем, к чему мы привыкли за прожитые годы, - и это заявляет нас суетиться перед началом игры, ворошить прошлое, поднимать лишний раз нашу неподъёмную задницу… Это заставляет быть более гибкими, готовым на многое, почти на всё.
Марк разговаривал с отцом по нескольку часов в день, иногда это очень смахивало на попытку насладиться его возвращением, но насладиться не единожды, а задержать момент в своей голове, дав ему настояться, как хорошему вину, и вернуть к жизни на следующий день, удвоив тем самым наслаждение. Так он утраивал, учетверял… Часы стали для него более походить на механизм, извлекающий из будней бесконечность. И он отказывался верить вот что-либо другое.
Лицо старика излучало счастье, воспоминания оживали в нём с новой силой. Марк часто видел в отце молодого человека, каким тот был много лет тому назад, но в глазах читались возбуждение, решительность и безграничная любовь. Бывали такие мгновения, когда живой Рон Фредроу воспринимался всеми как человек с того света, тот, кому отпущены все грехи и разрешено навсегда остаться на земле вместе с близкими. Марк чувствовал примерно то же самое, и ему очень хотелось прикоснуться к этим эмоциям отца, стать сопричастным к этому таинству. Он тянулся к ним как голодный - к еде, и старик, должно быть, прочитывал всё это на его лице, потому что часто молча кивал, улыбался в усы и с довольным видом дул на горячий чай.
Журналист, чьё имя было Джек Виттертон, неслучайно назначил встречу с двумя счастливыми мужами Фредроу. История восставшего из могилы отца разнеслась по всему городу, её перекладывали из уст в уста, не забывая добавить какую-то мелочь от себя, так - для пущей правдоподобности и зрелищности. Словом, всем жутко нравилось, и именно поэтому Джек Виттертон предложил поучаствовать главным героям этой невероятной истории в его авторской передаче «Непознанный мир глазами очевидцев». Они быстро согласились, скорее с природной лёгкостью решив поделиться своей радостью, чем засветиться на ТВ. Всё было оговорено, причитался даже какой-то приличный денежный приз.
Настал день рассказа.
- Скажите, Марк, как это, потерять отца, смириться с его смертью, а потом внезапно обрести его снова?
- Это похоже на сумасшествие. Я выкопал его из земли, и он действительно оказался жив! Да, именно так и произошло, и скажу вам честно, когда какой-то голос в телефонной трубке среди ночи сообщил мне, что мой отец жив и что его похоронили заживо, я сильно испугался, испугался своей слабости… Ну, вы понимаете… Была мысль, что в мире появился очередной ублюдок, который жаждет посмеяться над чужим горем. История не из приятных, но концовка определённо стоила того. Интуиция меня не подвела.
- Нашим телезрителям будет интересно узнать, как вам удалось пробраться на кладбище, ведь это было, наверное, очень сложно сделать!
- Действительно. Когда мы подошли к ограде, мне впервые показалось, что нас с братом могут просто не пустить, и я всю свою оставшуюся жизнь буду корить себя за то, что не смог проверить…
- Наверное, это были очень двусмысленные минуты…
- Вы правы. Они требовали массу усилий и стальной выдержки, а откуда их взять я – чёрт побери! – тогда и представить не мог. К сожалению, нам не удалось узнать, кто сообщил о том, что мой отец жив. Я бы по-человечески отблагодарил этого волшебника от всего сердца!
- Вернёмся к тем мгновениям, когда вам всё-таки удалось пробраться на территорию кладбища. Задавали ли вы себе вопросы типа «Что же это я делаю?!», ведь здравый смысл наверняка подсказывал, мол, скорее всего всё это бред и к тому же противозаконно.
- Все мои мысли как будто испарились. И скажу честно, меня посещали мрачные догадки о том, что мы можем делать что-то не то. Вы, конечно, понимаете… Но это были не в полном понимании слова мысли, это были скорее вспышки воспалённого мозга, которые испарялись с его поверхности едва коснувшись моего сознания. Единственная чёткая мысль – спасти отца.
- Да, это невероятно. А что испытал мистер Фредроу в тот момент, когда понял, что к нему вот-вот доберутся люди и спасут его?
- Папа, это вопрос к тебе.
- Да, да, я понял. Для меня это было Божьим промыслом. Я, конечно, не люблю говорить пафосные вещи, но в такой ситуации иначе не скажешь. Когда я понял, что всё ещё жив, - сильный запах древесины заставил меня содрогнуться, я словно вспомнил, что со мной произошло. Место, где оказалось моё тело – простой гроб. Открытие, скажу я вам, более чем угнетающее. Я кричал, но никто не отзывался. Голосовые связки не выдерживали постоянных нагрузок, поэтому приходилось умолкать, умолкать как какому-то безразличному к своему будущему идиоту. Было тихо, холодно и зловеще. Кричать давалось всё сложнее, и вот наступил момент, когда связки уже почти не слушались своего хозяина. Удары по дереву никакого результата не принесли. Я погрузился в странное состояние, сравнимое с полным истощением. Сколько прошло времени – трудно сказать. Помню только, что я отключился. Когда же пришёл в себя, почувствовал две нехорошие вещи: первое – у меня затекла левая нога, второе – дышать стало как-то тяжелее. Усилие не паниковать давалось нелегко. Я стал шевелить ногой, но даже через несколько минут это не дало сколько-нибудь толка: нога продолжала выполнять чудовищную роль того, что стремиться отсоединиться от меня, стать не моей частью. И я знал, что если не предприму что-то, то рано или поздно перестану ощущать свою конечность. Я дёрнулся в сторону, отчего нога моя оказалась лежать под некоторым другим углом. Сделать большее тогда было невозможно. С дыханием было даже хуже. Сначала отсутствие кислорода казалось чем-то надуманным, не таким, которое может принести затруднения в нормальном процессе человеческого дыхания. Но я ошибся. Уже через несколько минут организм мой почувствовал острую нехватку кислорода. Вот тогда я и запаниковал. Что-то нужно было делать. Хватать шанс языком в прямом смысле слова. Я открыл рот и как рыба стал вдыхать холодный воздух, он обжигал слизистую, в носу защемило так, словно простуда не отпускала меня от постели уже вторую неделю. Я чихнул три раза, потом ещё три раза. И отключился. Если бы Всевышний оставил меня в те секунды (минуты? часы?), то я бы наверняка умер от холода или нехватки кислорода. Но как только я пришёл в себя, там, наверху, послышалось какое-то еле уловимое движение. Тогда я даже и представить себе не мог, что это мои сыновья. Всё перемешалось у меня в голове. Потом стало казаться, что это уже галлюцинации, но звуки становились всё отчётливее. Дышать уже почти было нечем, поэтому мне пришлось широко открыть рот и ловить им остатки свежего воздуха. И когда я уже не мог держаться, руки мои сами заколотили по дереву, из последних сил, не жалея костей, с единственной мыслью о жизни… Помню только лицо Марка и ночное небо. Эти было возвращение, на которое я уже не надеялся.
- Что же с вами случилось, мистер Фредроу, до того, как все решили, что вы скончались? Ведь эта роковая ошибка чуть ли не стоила вам жизни.
- Это странная история. Я не стал подавать в суд на того врача, который первым сказал моим родным, что я умер. Просто не вижу сейчас в этом смысла. Специалисты внимательно меня осмотрели после моего «второго рождения» и пришли к выводу, что моё сердце могло остановиться на некоторое время, скажем на несколько минут, а потом какой-то импульс в организме снова привёл мышцу в тонус. Но это, разумеется, только догадки. Главным объяснением в этой истории является то, что якобы в те минуты пребывания в состоянии литургического сна и делался осмотр врачами, именно этим обстоятельством и можно доказать, почему меня отправили прямиком на кладбище. Невероятно! Я реалист и прекрасно понимаю, что дни мои сочтены, ведь такова жизнь, но эта история поразила меня до глубины души. Я до сих пор не могу поверить, что остался жив.
- И будешь жить всегда, папа!
- Шутишь…
Минуты счастья.
Минуты дикого счастья.
Минуты бесконечно дикого счастья.
А потом Марк с отцом целыми днями напролёт говорили обо всём на свете, пили настоящий шотландский чай с бергамотом и не задумывались ни о чём плохом, кроме неожиданного наступления понедельников.
***
Миссис Фредроу не могла оторвать взгляда от окна. Она смотрела вдаль, туда, где под сенью тёмной листвы клёнов начинался мир, о котором она большую часть своей жизни узнавала из свежих газет. Влажные глаза её не могли оторвать взгляда от всего того, что когда-то давно навсегда ушло от неё безвозвратно в тот самый день, когда она села в инвалидное кресло.
- Я всё думаю о собаке, Марк, - неожиданно произнесла миссис Фредроу.
Молчание недоумением повисло в воздухе.
Марк нахмурил брови.
- Вы о чём, тётушка?
- О собаке, которая постоянно убегает от меня, - ответила миссис Фредроу. – Видишь ли, милый, я заметила её уже давно, пару лет назад, когда у дома напротив появились новые хозяева. Это их собака, как я понимаю. Она каждый день подходит к моему окну, вот как сейчас, смотрит на меня совершенно необыкновенным взглядом, таким, знаешь, сокрушённым, тоскливым… Впечатление такое, будто она прощается, но прощается в том смысле, что не с ней что-то может случиться, а наоборот – будто бы со мной непременно должно произойти нечто нехорошее. Становится так грустно… Тогда я еду на кухню с тем, чтобы взять что-то вкусненькое для неё и бросить ей на улицу. Но всякий раз, возвращаясь обратно, мне удаётся только проводить её взглядом, потому как она убегает, не дождавшись меня. И знаешь, что самое странное?
- Что, тётушка?
- Самое странное заключается в том, что не было ни единого раза, чтобы она не убежала. Как обидно, дорогой! Мне приходится только смотреть ей вслед, а на душе становится так тяжело, хмуро. В такие секунды понимаешь, что лучше один раз попрощаться, чем постоянно закрывать глаза от того, что неминуемо произойдёт, и пропустить тем самым главный момент. Такая абракадабра, сынок.
Марк погрузился в размышления. Что-то из тётушкиных слов ему было очень близко, но вспомнить, что именно, - у него не получалось.
И самый ответственный момент, когда он был уже близок к тому, чтобы понять эту загадку, миссис Фредроу произнесла:
- Твой отец переходит дорогу возле вон того огромного клёна, - и она направила все четыре пальца правой руки в нужном направлении. – Боже! Какая-то огромная птица, схватила его за плащ у самых наплечников и уносит куда-то в небо. Марк, что же это за напасть такая!
- Тётушка, вы уже говорили об этом, - ответил Марк, даже не обращая внимания на её взволнованность. – Эти ваши видения! Они очень странно влияют на вас…
- Да нет же, сынок! Вон там… это не птица! Это металлический монстр! Боже! Твоего отца откинуло на газон!.. Это автомобиль! Марк, прошу тебя, посмотри сюда!
Её слова не были похожи на шутку.
Он подошёл к окну и посмотрел через стекло. Лицо его побагровело, глаза его округлились во внезапном нервом приступе, словно что-то внутри лопнуло, начав последний отсчёт в его жизни.
- Это отец! – крикнул он.
И он бросился на улицу.
«СПАСЁМ ГОРДОСТЬ ВЕРМОНТСКОГО ПАРКА!»
Автомобиль, сбивший прохожего, кем и являлся Рон Фредроу, был до боли знакомым. Но Марк не обратил на него никакого внимания. Он ринулся к телу, схватил его за плечи и приподнял, поддерживая голову.
- Папа! – сдержанно прошептал он. – Очнись! Папа!
Седина волос окрасилась в тёмно-красное.
Никакого движения.
Несчастный схватил лежащего на обочине за горло, чтобы лёгким нажатием на артерию определить, работает ли сердце. Ударов не было. Марк ещё настойчивее встряхнул отца, пытаясь привести его в чувства, но результата не было.
- Чёрт! – послышался знакомый голос сзади. – Я и не заметил этого придурка. Откуда он выполз?!
- Роланд?
Марк повернул голову.
Чёрный «Рено». Да, это была машина его собственного брата Роланда.
Если бы у Марка остались силы, он бы поднялся с газона и набросился на брата, избил бы его, а потом непременно поработал бы над его машиной. Но у него не было сил. Он продолжал сидеть на холодной земле и держать на уровне груди голову отца, истекающую кровью.
- Вызовите скорую! – прошептал он.
- Вызовите скорую! – произнёс он громче.
- Вызовите скорую!!! – из последних сил прокричал он.
Роланд попятился назад. Казалось, теперь ему стало всё ясно. Он достал из кармана свой мобильный и со стеклянными глазами стал делать то, что ему было велено.
Такой была третья встреча братьев Фредроу.
Пока не приехала скорая, Марк только один раз оторвал взгляд от лица отца, тогда, когда над ними пролетела огромная чёрная птица, что-то крепко держащая в своих цепких лапах. Он смотрел в небо и не верил своим глазам. А когда врачи попытались разнять их сплочённые тела, Марк стал ругаться так, как не ругался всю свою жизнь. Потом он заплакал, и кто-то помог ему добраться до машины скорой помощи.
Чувство дежа-вю – ничто по сравнению с тем, что пришлось пережить Марку Фредроу. Его брат Роланд на вторые похороны их отца не пришёл. Многие связывали это только с тем, что он не мог смириться с фактом того, что он сбил собственного отца, а тот скончался на месте. Но Марк знал, на самом деле причина, по которой Роланд не пришёл на похороны, совсем другая.
Был на похоронах и Джек Виттертон, неугомонный журналист, возжелавший написать большую статью для какой-то энциклопедии невероятных происшествий всех времён и народов.
А в остальном - всё было как в первый раз.
Для Марка снова началась пора беспраздничных дней и ночей, разницу между которыми он почувствовать не мог. Изредка Джейн стало казаться, что её муж может не пережить всего этого, но кто-то сказал ей, что нужно быть сильными во что бы то ни стало, и она перестала так часто думать о возможных последствиях. Тем не менее, приходилось идти на страшные шаги. Несколько раз она была вынуждена напаивать мужа спиртным, чтобы его бедное сердце смогло пережить этот кошмар.
А потом, в одну из бессчётных ночей, зазвонил телефон.
Джейн его не слышала, но её муж убеждал в том, что это действительно было.
- Ты говорил с кем-то? – спрашивала его Джейн.
- Да… то есть, нет. – На лице Марка застыло недоумение. – Я просто слышал звонок телефона!
- Тебе могло показаться…
- Нет, не могло.
Джейн выжидающе смотрела на супруга.
- И что ты намерен делать?
Лучше бы она не спрашивала.
- А что если он жив! Джейн, милая, ты пойми, а что если они все опять ошиблись!
Она заплакала, и Марку пришлось долго успокаивать её. Но когда супруга заснула, он оделся и запер входную дверь снаружи. В гараже уже стояла собственная машина, её вернули из автосервиса после нескольких недель проверки клапанов двигателя. И теперь Марку не нужен был брат, чтобы снова съездить на кладбище, а денег в кармане должно было хватить как платы за молчание охранника.
Утром Джейн проснулась от того, что не нашла в постели мужа. Сначала она удивилась, но когда вспомнила всё, что произошло ночью, испугалась до смерти и выбежала на кухню, чтобы смочить пересохшее горло и хоть как-то успокоиться.
Там сидел Марк. Перед ним стояла бутылка бренди. Он смотрел перед собой совершенно отсутствующим взглядом.
- Ты здесь, - торопливо проговорила Джейн, - а я уж Бог знает что подумала…
- Он мёртв, - сказал Марк.
- Что?
- Мёртв, - повторил Марк и налил себе ещё.
Джейн подошла к столу, присела рядом.
- О чём ты говоришь?
- Я ещё раз проверил могилу.
- Боже, Марк! Как ты мог?!
- А что мне было делать?! Был звонок!
- Не было никакого звонка!
- Был!
- Не было!
- Был!
Она устала. Глупо было что-либо отрицать. В глазах её поселились неуверенность, недоверие, страх. Марк почувствовал это. В какую-то секунду он почувствовал глупость их разговора. И внезапно что-то внутри него изменилось: он как бы взглянул на мгновение на себя со стороны и то, что он увидел, его далеко не порадовало. Жизнь снова пыталась ворваться в него, но ему самому хотелось до сих пор зачем-то отказываться от неё. Вместо того, чтобы справиться со своей слабостью, он подогревал её на собственном забвении.
Вы хотите каждую ночь закрывать глаза с одним-единственным намерением, не просто желанием, именно намерением: услышать звонящий телефон, последнюю надежду на чудо? Вскакивать с постели и делать что-то, лишь бы вернуть всё на круги своя? Лишиться сна и жить в мире, сотканном не из мягких тканевых нитей реальности, а металлических струн предубеждённости, ранящих день ото дня? Верить в то, что ничего плохого произойти не может?
Это обман.
Марк понял это. И всё стало на свои места.
И тогда ему вспомнился отец, живой и здравый, как взгляд младенца. Он понял, что настала пора прощаться, но прощаться не для забвения, а для жизни. Марк увидел, что обманывать себя, - путь в никуда. Он в первый раз за всю свою жизнь почувствовал, наконец, что не слаб.
Мгновение – и Марк закрыл бутылку, убрал её в шкаф. Затем он подошёл к жене, обнял её и в последний раз горестно прослезился.
На следующий день они ещё раз съездили на кладбище, и там, стоя перед могилой своего создателя, Марк вспомнил всё, что когда бы то ни было говорил ему отец.
С того самого дня Марку уже никогда не звонил телефон в ночи, напротив - лишь изредка снились добрые отцовские глаза, улыбающиеся тому, кто всю жизнь питал их радостью, и это не было просто видением, это было по-настоящему.
Теперь каждый день Марк возвращался домой со спокойным сердцем, зная, что есть вещи, которые нельзя изменить, и ещё больше зная о времени, в котором он живёт. К примеру, сейчас оно самое точное, размеренное, оно дарит массу возможностей познавать мир, видеть чёткую и красивую картинку того, к чему надо стремиться. «Да, время будет меняться, - думает про себя Марк, когда идёт домой. – И оно через лет двадцать пять станет тянуться для меня как старая, видавшая дороги резина, только уже не под моими ногами, как было в детстве, а уже на моей шее, и с каждым днём эта резина будет сжимать горло сильнее и сильнее, с каждым мгновением какие-то мелочи, на которые мы обычно так щедры и которых почти не замечали раньше, в конце концов станут незаменимым счастьем… И для окружающих мои мысли будут казаться странными, но так оно и будет. Потому что так и должно быть, потому что так и бывает».
А когда пришло время установить надгробный памятник на могиле Рона Фредроу, Марк точно знал, какая надпись там появится. Редкие посетители этой могилы в недоумении задавались вопросом, что бы она значила. Но кому-то всё-таки надпись была ясна до последней буквы. –
«Лучше насладиться тем, как твоя собака в последний раз убегает от тебя, чем всё время бояться отпустить её от себя в неизвестность».
Январь – февраль 2008