1. цвета голубого топаза.
Медленно касаюсь лопатками горячей пудры песка цвета чайной розы.
Прижимаю точкой на затылке все копошащиеся мысли – к берегу; не берегу ничего... вжимаю в берег мысли, роющиеся внутри, как безумные попрошайки, ищущие самих себя в моём бедном, усталом, загнанном мозге.
Мну пальцами муку песка, скрипящего накрахмаленными крупицами, что устилают линию жизни и холм Венеры.
Шумы сбиваются в один – похожий на потусторонний, но интимный шёпот, проходящий сквозь тело, не задерживающий внимание...шум цвета голубого топаза, падающего монотонно на моё самое дно, прозрачного переливающегося лазурного топаза, ударяющего стенки моего сознания и обесцвечивая его, сливаясь.
Шипение берега в ответ на поцелуи волн, горькие, смачные, пенные, но хрустальные как родник; как неутомимые любовники они ласкаются до изнеможения, затихая, лениво облизываясь, впитываясь приливом, заходя всё дальше и всё глубже сужая линию податливого берега.
Разорванные ветром солёные губы моря схватывают мои ступни, моё тело, обволакивают; тело моря – безграничное, перетекающее единое – в колыхании, дыхании и ритме глотает меня до кончиков волос, впитываясь сквозь поры едким гелем - неторопливо охлаждает по дюйму кожу, баюкает, пугает, успокаивает....
2. пятьдесят сантиметров. Кроваво-красный плавник с глазами.
...успокаивает, будоражит...
стараясь дышать ровнее, опускаю лицо настойчиво глубже. Дыхание сбивается от движений и усилием воли и лёгких возвращается в равновесие - вдох на четыре, выдох на четыре...можно отталкивать ногами массы воды и не шевелить руками – столько смотреть внутрь, на самое дно, обросшее рифами и коралами и задохнувшееся под ними; смотреть в расщелины, нанизывая взгляды на торчащие иглы морских ежей, проникая в темноту, опасаясь встретить затаившиеся чьи-то глаза и голод; смотреть как юрко увёртываются от рук скользкие полосатые рыбы, десятками снующие из стороны в сторону, докосаясь неосторожно плавниками до моего тела, что горячее их в десятки раз. Видеть, как медленно появляется из тёмной изумрудной толщи кроваво-красное тело большой рыбы, шарящей по дну. Пятидесяти санитиметровый плавник с глазами.
Ощущая себя царём внутри душных каменных джунглей, укрываясь под нагретыми крышами в своих дорогих исключительно спокойствию и шаблону уютных норах, прячась по углам офисов, в ящиках стола и антресолях, боишься взглянуть в глаза красной рыбе, будто она говорит что- то, а ты не хочешь её слушать – гораздо приятнее и привычнее бояться быть сожранным или искусанным ею...чем признать себя далёкой окаменевшей частью разноликого пугающего мира природы, частью, покрывшейся пылью и пластмассой, заклеевшей глаза свои защитной плёнкой....
Замираю на месте на полминуты, шум снаружи отдаётся стеклянным эхом, будто в оркестровой яме концертного зала; голоса, шелесты, кашель, булькание, удары капель о скалы, о меня, о друг друга, шевеление дна, трущиеся песчинки, перемещение глаз рыбами и звук натяжения их хвостового плавника.
Рыбы слегка прищипывают ртами голени; отбыркиваюсь в смешанном чувстве ужаса и интереса; между ощущением преодоления страха замкнутого пространства воды вокруг головы и лица и чувством неизбежной далёкой клеточной привязанности. Последнее успокаивает и почему-то даёт надежду.
Возвращение в утробу безжаберным существом, в чрево океана; дыхание то сбивается от неожиданных появлений новых существ, от опасности в неопасном, от одиночества. Отрешённость с каждым глубоким вдохом становится единственным исходом, привкус призрачной защищённости от каменных коробок городов утихает, становится едва различимым.
Рифы, с каждым метром обрывающиеся в первобытно-ильно-зелёные каменные ступени и солнечная сетка как невод стянувшая всё более чужое дно – с которым, однако, свыкается зрачок, чуть позже - сознание.
Зеркальное отражение небес, такое же безвоздушное, сдавливающее, уходящее в бездну, с распластанными, присосавшимися оранжевыми скользкими звёздами, а в замершей, пустой шумной тишине – кишащая вечность, живая как чёртово колесо, обросшее мхом; организм, выедающий, оплодотворяющий, возрождающий, засасывающий сам себя, ороговев частично, частично разложившись.
3. розовые фонари
Увлечённость цветом и рельефом уводит меня в пугающую зелёную улицу с розовыми фонарями. Вокруг оказывается множество розовых медуз сантиметров по тридцать в диаметре, вяло, почти недвижно, пермещающихся на поверхности, пуская слюнявые нити, сокращась телом, шевелясь в ритм с движениями волн. Вот оно – небытиё в бытие.
Дрожащее желе плавится на горячих иглах солнца – как любое примитивное начало жизни – их тела условно оформлены, мягки, податливы, покрыты слизью и подчинены волне.
Касаюсь ладонью самой близкой, испытывая отвращение, торжество и страх; похлопываю по ребристой поверхности, избегая зибираться «под юбку» - подобная неосторожность не претит приятному продолжению. Залезая под юбку розовой медузе – получаешь ожог. Законы природы настойчиво справедливо выполнимы – залезая под юбку женщине – ожог не менее сильный...
Высокие рифы, выступающие на поверхность торчащими острыми иглами, о которые шёлк моря режется на лоскутья, стекая снова вниз...зеленеющая толща, мутнея от пены волн, рождает пару рифовых акул недалеко – одна из них в два моих роста. Их силуэты тут же пропадают...фантомы...неопасные, но по мне почти огромные.
Хочется поднять лицо над водой, чтобы дышать обычно.
Психика, израненная осколками впечатлений, немного насилованная, провоцирует подобие клаустрофобии или агорафобии* (внутри океана сложно разобрать – в замкнутом ты пространстве или оно напротив – слишком свободно для тебя). Агорафо;бия (греч. ;;;;; — площадь и ;;;;; — страх) — боязнь открытого пространства; тревога направлена на : толпа, общественные места, передвижение вне дома и путешествие в одиночестве.
Так или иначе – мы все, люди городов, больны в большей степени последним, потому нас так выворачивает наизнанку при непосредственном интимном почти контакте с природой, потому мы стремимся видеть в ней только красочную оболочку и не ступать глубже – потому что боимся этого, где-то внутри боимся себя.
... заканчивается резким желнием поставить ногу на твёрдое и выдохнуть последние пары моря из пор. ...
4. серая, сухая, шершавая кожа и узкий тоннель
Поры ,серая, сухая, шершавая кожа слона покрывается складками при каждом движении. Мои ступни ощущают эти возникающие естественно мельчайшие трещины и морщины, почти не расправляемые ни временем, ни эволюциями, ни, возможно даже, цепью реинкарнаций... Из спины и головы торчат редкие чёрные волосы, похожие на леску, концы ушей истрепались до дырочек в некоторых местах, переходя из серого в пятнистый розовый, становясь тоньше, теряя хрящи, оставаясь лишь изношенной кожей.
Как и любые мы , теряя хрящи и скелеты убеждений и веры – становимся тряпьём, изнашиваясь в сотни раз быстрее, треплемся ветрами сомнений, без этих хрящей даже обладая массивными пятками и упругими икрами – нам кажется – чтобы успеть раздавить – на самом деле – только бежать.
Я наклоняюсь , трогаю спину слона ладонью, даже не зная – ощущает ли он это...
....ощущает ли океан своей ребристой кожей узкое каное и вёсла, которыми я сгребаю ему складки, чешу шею, дышу его испарениями, сгораю под солнцем, которое он пьёт, перемещаюсь по морю, которое он вместил в себя.
Скалы нависают обвязанные тугими лианами, пронизанные извилистыми цепкими корнями деревьев, пожелтевшие огромные листья тропических кустов плавают на поверхности, пугая рыб.
Узкий тёмный каменный тоннель – снизу вода, по бокам скалы, мокрые, испещерённые дырами, выеденные временем, сколотые; свет фонаря поглощается темнотой, каное проглатывается узким проходом, тишина, плеск воды и моё дыхание. Почти ничего не видно.
При мысли о приливе, случающемся тут с периодичностью месяца, при мысли о затоплении – меня охватывает удушье и дикий страх, я начинаю спешить к выходу, зная, что прилива ещё нет, что его не случится...но я так боюсь даже мысли об этом, я не могу думать больше ни о чём....мне кажется – стены не вмещают меня, они становятся всё уже, я застреваю до прилива и вижу как вода поднимается всё выше и выше....
.... вижу яркий свет в конце, делаю вдох и просыпаюсь....
5. Уот-Чалонг.
Пальцы. Много пальцев, я вижу одни лишь пальцы.
...пальцы разутых ног, ноги, ступающие по нагретым камням, входящие в храмы. Всё ближе к буддизму. В самом нём внутри. Золото.
Молчание.
Пальцы, берущие длинные сочные зелёные стебли цветов, бутоны, похожие на белые луковицы. Пальцы, отпускающие стебли в огромные глиняные чаши с ледяной водой.
Шуршание бумаги, треск свечей, запахи воска и лаванды.
Руки, держащие сандаловые благовонья, дымящиеся повсюду; руки подносящие их к огню.
Пальцы, втыкающие остриями душистые палочки в большие тяжёлые вазы с песком..
Губы, шепчущие непонятные фразы. Колени, спины, согнутые в молитвах, поклонении и вере.
...снова пальцы, приклеивающие золотую фольгу к замершим в безвременье статуям монахов ... фольга, облетающая от изваяний, отражающая солнце, струящееся из распахнутых дверей и окон, крутящаяся в полёте.
Золото. Накрытые плечи. Отдыхающий Будда...
Голоса. Шёпоты.
6. серебро. песок.
Шёпот песчинок друг с другом через ветер.
Моя кожа, солёная и сухая; мои волосы , потяжелевшие словно тёмные водоросли, спутаны волнами, заплетены в лучи, перемешаны с песком и ракушками. Мои губы обожжены поцелуями солнца. Мои глаза видят ряды мелких облаков.
Переворачиваюсь на живот, докасаясь животом до тёплой белой пудры песка, локтями, щекой. Искоса смотрю в лицо книге, читаю буквы, слышу , как песок ссыпается из изгиба между страницами, как застывает там солёной пылью.
Я вспоминаю сон, где мужчина целовал кобру, обвязывал её вокруг моей шеи, крепко сжимая ей голову; как подносил удава , как змея крепко стягивалась вокруг моих щиколоток, ... мне не было страшно, потому что это не касалось воды....
Сон, где я чувствовала свои колени, крепко изо всех сил сжимающие коричневую гладкую спину лошади, лошадь, бежавшую рысью меж тростника и каучуковых деревьев, источающих белое вязкое молоко из жил.
Вода, лазурная, прозрачная, морская, загадочная. Вода подмывает подо мной песок, ветер выхватывает жёлтую салфетку с надписью « happy new year», которой я слишком долго закладывала страницы книг. Салфетка раскрывается от воздуха бумажной бабочкой, перекатывается по берегу, хаотично ловя лучи и заходящийся на выдохе ветер, пропадает; и мне кажется – с ней так же легко и фатально уходит моё прошлое и мои страхи, так же бумажно оно сворачивается, деформируясь, комкаясь, ломаясь, делаясь тоньше, промокая в вечности океанов всех вместе взятых.
Я вижу сквозь воду свои ноги на дне. Я ощущаю песок каждым милиметром ступней, проваливающихся в него. Вижу, как мгновенно крупный краб зарывается в нору – и от этого он кажется мне ещё более хрустящим и ломким; вижу двух полосатых рыб, теряющихся между полосами солнца и своё широкое серебрянное кольцо, катящееся по дну.
Зеркаля лучи и отражая моё внимание, оно слишком спокойно. Я внимательно слежу за кольцом. Мне нравится, как оно выглядит в воде; волна скрывает приливом металл в песке и я теряю его из вида.
Через пару минут море возвращает серебро мне ... это кажется мне значительным и странным. Мне кажется – песок счистил с него моё прошлое так же....но вода наделила его знанием о прошедшем, которое уходит в бесконечность, знанием о милиардах лет жизни этого моря и обо всех движениях внутри него, обо всех людях, вошедших и вышедших из его воды, обо всех реках, о дождях, выпитых им, об океанах, выпивших его.
Я надеваю кольцо на указательный левой руки с чувством вопроса, внезапного освобождения от всех нитей , тугих и шёлковых, тянущих и раскачивающих мой маятник.
Маятник затихает.
Остаётся ожидание – что оно поделится со мной всеми загадками вечности, открытыми ему .
Оно начинает делиться, и я просыпаюсь.
(всё описанное основано на реальных событиях)
Тайланд, о.Пхукет, февраль, 4