«1»
Настало 1 сентября 1934 года. Вслед за учительницей первоклассники цепочкой вошли в класс и, по указаниям учительницы, стали рассаживаться по партам. Невысокий, но крепкий Митя оказался за одной партой с белобрысым стройным мальчиком, повыше него. Митя его видал – он жил в другом корпусе их же дома. Пока учительница проверяла подготовку учеников, ребята знакомились.
- Халимера секокура спука? - с серьезной миной, строго и напористо спросил белобрысый. Митя вообще медленно соображал, но тут он быстро понял игру и твердо ответил:
- Перекука шпинт!
- ЗдОрово,- обрадовался сосед, - а тебя как зовут? - спросил он
- Митя Панов, а тебя?
- Яшка Берман. Ты «Чапаева» сколько раз смотрел?
- Четыре.
- Я – шесть! Как там Чапаев с Петькой на тачанке, помнишь?! Ду-ду-ду… - Яшка схватился за ручки воображаемого пулемета и застрочил по классу, - Эх, вот бы нам-то!
- Прекратить разговоры на уроке! – возгласила учительница, - Ну-ка, Панов, читай букварь.
Митя небыстро, но легко прочел страницу, за ним Яшка, нарочно перевирая слова и запинаясь, притворялся, что он читать не умеет, но учительница его моментально раскусила и сказала, чтобы не валял дурака, тогда оказалось, что он читает лучше Мити.
Домой пошли вместе. Митя был не очень общительный мальчик, но чувствовал, что с новым приятелем ему легко и интересно. Яше, видимо то же, наперебой они рассказывали друг другу и о доме, и о марках, и об играх и никак не могли наговориться…
«2»
Быстро познакомились домами. Митин отец был военный, мать сидела дома, воспитывала Митю и сестру Лену. Она была активной пионеркой, вечно пропадала «на базе», там у них были всякие политические мероприятия: то лом собирали, то помощь борцам революции, то еще что-нибудь. Митя пропадал на улице: в те далекие годы ребята не сидели дома, прятки, двенадцать палочек, казаки-разбойники поглощали все время. Согнутой из проволоки вилкой часами гоняли обручи, и их тихий звон заглушал только грохот самодельных самокатов: доска на шарикоподшипниках. Тихими вечерами допоздна слушали страшные рассказы. Увлекательных приключенческих, детективных книг было мало. Чтобы не отвлекать детей от насущных политических задач их просто не издавали – пусть читают Серафимовича да Гладкова - и ребята с хорошей памятью пересказывали дореволюционные книги А.К.Толстого, Конан Дойля и, даже, Майн Рида.
Яша был единственный сын четы видных служащих, они занимали ответственные должности в каком-то Наркомате (так тогда именовались министерства), очень много работали, но бодрой и деятельной Саре Борисовне как-то удавалось справляться с хозяйством, и в доме была чистота и порядок. Яшка был предоставлен сам себе, по натуре он был парень заводной и «отвязанный», но почему-то не втягивался в хулиганские компании, а много читал и увлекался марками и другими «культурными» развлечениями, хорошо рисовал. Как у большинства евреев, у него руки были неловкие, ничего он ими делать не умел и не научился, ограничивался умственными занятиями, тут у него все ладилось. Он научил Митю шахматам и шашкам, а Митя гнул поводки для обручей и руководил сборкой моделей из «Конструктора». Они иногда спорили, но никогда не ссорились и никогда друг другу не надоедали. Митя спешил сделать уроки, чтобы удрать к Яше, благо мать не возражала.
Кроме Митиной матери все родители мальчиков были членами ВКП(б), как тогда говорили – «партийцами», убежденными и ревностными коммунистами. Митина мать была дочерью священника, но это тщательно скрывалось. Она окончила классическую гимназию, но с юности увлеклась социалистическими идеями, а потом бравым красным командиром и во всем соглашалась с большевиком-мужем. Они обожали друг друга и ласково подшучивали. Мать, когда встречались, командовала:
- Комбриг Панов, смирррно! Рравнение на… жену! – а отец невинно спрашивал,
- А что вам надобно, поповна?
«3»
Ребята росли и вырастали в атмосфере ортодоксального коммунизма. В этом было много хорошего: великие лозунги «свободы, равенства и братства», «не работающий, да не ест», «мир хижинам – война дворцам», «в борьбе обретешь ты право свое», идеи пролетарского интернационализма, сострадания бедным и угнетенным, сочувствия борцам за свободу и равноправие. Конечно, были и издержки: полная нетерпимость ко всякой религии, философии, мировоззрениям, выходившим за рамки марксистских догм, но тогда это не казалось таким страшным, каким оказалось в действительности.
Однажды, когда Митя зашел к Берманам, Яша угостил его странным печеньем: тонкие белые листики, были почти безвкусны.
- Что это такое, как его едят, - спросил Митя,
- Это еврейская маца, - ответил Яша, - древние евреи ее зачем-то ели и вот, с тех пор, все евреи ее едят на праздник Пасхи.
Оба подивились такому странному обычаю: ну, ели бы пирожные или мороженое, а то невкусную мацу, ненужная вещь все-таки религия, отсталость. Сара Борисовна объяснила, что евреи едят мацу в память спасения из Египетского рабства, так записано в древних книгах, которые почитают все религиозные иудеи – так назывались исповедующие древнюю еврейскую религию,
- Это в Библии, что ли? – спросил Митя,
- Да, - сдержанно подтвердила Сара Борисовна,
- Что же ты, мама, сама говорила, что большевики против религии, - сказал Яша, - а мацу ешь и Библию почитаешь?
Но мать сказала, что маца – это пустяк, а в истории народов много полезного для современных людей: в ней истоки обычаев и чаяний каждого народа и каждый должен знать и беречь национальную культуру.
- А у других народов, ну у русских, немцев, татар тоже есть древние книги? – спросил Митя.
- Конечно, - подтвердила Сара Борисовна, - но еврейские самые ранние, им тридцать пять веков, и вся история народа, правила поведения и взаимоотношения людей, все там записано.
- А зачем все это сейчас? – недоумевал Яша. – Мы строим бесклассовое общество, где все трудящиеся – братья, не все ли равно, какие правила поведения были тридцать пять веков назад?
- Не всё. Религия учила людей любви к ближнему, уважению к чужому добру и интересам других людей. А это в человеке самое важное. Корни всех законов, традиций, искусства заложены в религии, поэтому культурный человек должен знать и уважать религию и своего народа и других.
- Но что важнее, национальная культура с религией или коммунистическая идея? – добивался Яша. И Сара Борисовна торжественно ответила:
- Важнее нашего дела, освобождения угнетенных трудящихся всех стран и построения коммунизма, ничего быть не может и ради него мы, евреи, отказываемся от своей религии и своих традиций, но мы их помним и уважаем, это наша история.
А какой народ, чья религия и культура лучше, они не обсуждали, такой вопрос не возникал: до войны никакого антисемитизма и других националистических гадостей в Союзе не было
«4»
Появился в доме радиоприемник: ЭЧС-2, эта аббревиатура расшифровывалась довольно примитивно: экранированный, четырехламповый, сетевой. Он был побольше микроволновой печки, на крышке возвышался большой черный громкоговоритель. Радиостанции имени ВЦСПС и Коминтерна, которая на Шаболовке, было слышно круглые сутки, «заграницу» удавалось слушать только ночью, хотя и это казалось чудом техники. В открытом окошке двигалась шкала настройки, покрытая бумагой и Митиной матери было очень удобно отмечать прямо на ней галочками и крестиками волны, где что-то принималось. Она довольно хорошо владела немецким языком, любила музыку и часто слушала «заграницу».
Московские программы были однообразными: сплошная пропаганда и агитация, большевики искренне считали, что это и есть назначение радиосвязи. Очень много было военных песен: и «Каховка, Каховка, родная винтовка…» и «Конармейская», и «Тачанка» и еще тысяча других: их охотно пели и взрослые и дети, особенно на праздники, во время невероятно многолюдных демонстраций: с утра до вечера, и как вожди выдерживали? Появилось множество фильмов про революцию, войну и пограничников, некоторые замечательные, вроде «Чапаева» и «Мы из Кронштадта», больше примитивных: «Джульбарс», «Зангезур» и прочие, но все они были переполнены воинственной идеологией, ребята, впрочем, все это смотрели с восторгом. Светлый подвиг Павлика Морозова, который заложил своего отца, воспевался в песнях и описывался в книгах.
От всего этого, ребята были политизированы невероятно. Когда в 1935 году фашистская Италия напала на Абиссинию (тогда так называлась Эфиопия), было большое волнение. Все сочувствовали абиссинцам и главного дворового хулигана прозвали Негус – так назывались тамошние правители. Но это были цветочки, а ягодки созрели, когда началась гражданская война в Испании, вот когда воодушевление достигло апогея. Надо сказать, что и мировое сообщество пришло в сильное беспокойство: фашистов добрые люди везде ненавидели, и их наглость подняла на борьбу все демократические силы: и анархистов, и социалистов и социал-демократов, а уж коммунисты ринулись в Испанию в обоих вариантах: и сталинисты и троцкисты, и там, конечно, перегрызлись. Демократы разных национальностей собрались в Интернациональные бригады, и первую возглавил талантливейший писатель-венгр Матэ Залка, взяв псевдоним «генерал Лукач». Лучшие летчики и командиры тайно и секретно, как в СССР любили все делать, поехали помогать республиканцам. Московские ребята надели шапочки-эспаньолки, орали: «Но пасаран!» (не пройдут), и с пеной у рта обсуждали бои и обстановку, с уст не сходили названия городов и мест: Бильбао, Барселона, Уэска, Гвадаррама, Толедо, а с именем Мадрида засыпали и просыпались. Почему-то пророческая «Гренада» Светлова в эту пору не вспоминалась.
«5»
Яша и Митя учились уже в третьем классе. Они подумали и решили, что надо готовить боевой отряд. Как понадобится военная помощь, тут искать некогда будет. А вот готовый к бою отряд: все бойцы обучены, политически подкованы, сплочены, чего же лучше? Начали советоваться с одноклассниками – полнейшее согласие. Не успеешь слова сказать – все так и рвутся в бой. Девочки тоже попросились: не пулеметчицами, так санитарками, лишь бы не остаться в стороне. У одной девочки, Дагмары Гетлинг, отец был немецкий коммунист, уж ей-то место в первой шеренге обеспечено. Решено было старшим ничего не говорить, конечно, они не поймут, а советы не нужны – дело ясное. Митя, как сын командира, стал, как бы, военруком, а Яша – комиссаром. Военрук притащил из дома кучу военных уставов и наставлений, брошюрки по видам оружия и даже отцову гордость, только что изданную книгу «Артиллерия». Был еще соблазн, принести боевой пистолет «Маузер», который хранился у отца в ящике стола, но, хотя Митя уже давно к нему подобрал ключ, хватило мозгов этого не делать. Оставались после уроков или встречались на бульваре и рассказывали друг другу, что успели изучить. Дело шло на лад.
«6»
В те времена все советское общество было проникнуто удивительным единодушием. Конечно, классовая борьба не закончена, есть еще недобитая и затаившаяся аристократия, буржуазия, кулачье, черносотенцы, и прочие «лишенцы» (так назывались лишенные гражданских прав), но никакой политической роли эти отщепенцы не играли. Весь советский народ увлеченно занимался строительством социализма: индустриализация и коллективизация, строительство новых предприятий, промыслов, дорог и гидротехнических сооружений шло полным ходом. Население очень много трудилось, и, хоть жило бедно и неустроенно, верило в пролетарскую солидарность и светлое будущее, и оттого сохраняло бодрость и оптимизм, хотя причин для этого и не было. Все государственные планы и программы были подчинены политическим задачам и подготовке к войне, поэтому все строилось нерационально, неэкономично, то есть, не то, не там и не так, как надо. А иначе и быть не могло: руководили проектами и стройками люди, лично в результатах никак не заинтересованные, они просто выполняли решения политических органов, никто их и не спрашивал. Впрочем, до поры, до времени никто в Союзе этого не понимал, и общество было проникнуто верой и энтузиазмом.
Между тем, на фоне этой социальной идиллии, в стране возник и развивался совсем неожиданный, противоестественный и губительный процесс: вредительство. Это слово наполнилось жутким мистическим смыслом, и его образ полвека тяготел над страной, как родовое проклятие. Предполагалось, что все тайные враги советской власти, не сложили оружия и продолжают бороться с ней путем порчи и разрушения производственного оборудования и сооружений, чтобы затормозить победоносное развитие социализма и скомпрометировать всемирно-исторические победы трудящихся. Это нелепое предположение противоречило природе человека, который живет сегодняшним днем, недаром в Библии сказано «Довлеет дневи злоба твоя», что означает, что тебе на каждый день хватает забот, и, уж тем более, пакостить власти себе во вред, ни один дурак не будет. Эта чушь была нужна только колоссальному механизму ЧК-ОГПУ-НКВД, (в дальнейшем – МГБ, КГБ, ФСБ), чтобы обосновать, оправдать и упрочить свое положение и влияние. У Дзержинского, несмотря на его фанатизм, возникало в этой связи глубокое беспокойство, и он пытался найти ОГПУ полезную нагрузку – борьбу с беспризорностью, но, во-первых, это было, как слону изюминка, а, во-вторых, этот Молох не был вегетарианцем и требовал крови.
Началось с того, что был обнаружен промышленный саботаж: работники фирмы Виккерс портили советское оборудование, чтобы доказать преимущество своего. Наверное, это было в действительности, но делу было придано политическое значение, которого, конечно, и в помине не было. На этом процессе обвинителем выступал уже Вышинский. Дальше было хуже. В Шахтах, вину за плохую добычу угля свалили на ИТР, побоями заставили их признаться (вот откуда ноги растут), ввели в УК термин «вредительство» и русская птица-тройка понеслась! Таким образом, у «вредительства» было две причины: первая - интересы спецслужб и вторая – дурость и безграмотность руководителей. Какие бы глупости не совершались, вроде того, как угробили экскаваторы, отправив их за 300 километров своим ходом, все провалы и потери объясняли вредительством, немедленно находили «виновных», чинили суд скорый, но неправый и несправедливый, хорошо еще если сажали или ссылали, чаще - расстреливали.
Чтобы кошмар принял чудовищный размах, нужно было еще одно условие: доверие населения. Советский народ проявил такую доверчивость и простодушие, которые можно было бы объяснить только расовой неполноценностью, если бы не его многонациональный состав. Конечно, такому же подлому обману поддались и дошлые немцы, но тем их доверчивость была хоть выгодна, советское население поверило совершенно бескорыстно. Русским, евреям, грузинам, калмыкам и прочим народностям сказали – они и поверили. Самую нелепую, дьявольскую выдумку советские люди заглатывали без всякого сопротивления.
Вот вечером, приходит Митин отец со службы, обедает, а мать читает ему газету:
- «Работники НКВД обнаружили, что в столовой N-ского завода соль в солонках была смешана с толченым стеклом. Этого же продукта на складе было запасено 3 мешка, всего 150 кг. Враги надеялись вызвать массовые отравления и, на этой почве, политические беспорядки, но просчитались. Наши доблестные чекисты вывели врага на чистую воду, и вредители уже дают показания!» Какой ужас! – восклицает мать, - Страшно представить, сколько народа втянуто в это злодейство! Ты только подумай, Павел: ведь три мешка в ступке не натолчешь, в сумке не унесешь, все рабочими руками сделано, упаковано, перевезено. Своих же братьев травить! У меня в голове не укладывается!
Отец жует, молчит, но не возражает, думает:
- Наверное, кулацкие шайки орудуют, ведь, сколько народу приехало в города, всех не проверишь. А может, перерожденцы.
- Это еще кто такие?
- Свои же рабочие, партийцы, которые за деньги на любую подлость готовы. Пока ничего не было, они и не свинячили, а сейчас жизнь получше стала, соблазны появились. Перекрасилось много. Мы двух командиров «вычистили» (исключили из партии в ходе «чистки» - проверки личности и биографии), у одного сестра была замужем за белым офицером, у другого дядька владел мельницей, оба скрывали.
- А как они служили?
- Служили отлично, говорят, для маскировки…
- Мало ли, что говорят! Вы так хороших командиров разгоните!
- Ну, Варь, это дело ОГПУ проверяет, им виднее…
Толченое стекло также безвредно, как песок, но никто не задумывался о правдоподобии страшилок, в те времена доверие к официозу было беспредельным: раз написано – значит, было!
«»
Перед уходом домой Митю позвал знакомый пионервожатый. В пионерской комнате сидел за столом молодой военный в синем френче с отложным воротником – это была форма НКВД. Очень строго он обратился к Мите:
- Фамилия?
- Чья? – ошарашенно спросил Митя,
- Ты мне дураком не прикидывайся, твоя!
- Панов, никем я не прикидываюсь!
- Октябренок?
- Конечно.
- Значит, должен всю правду сказать!
- Какую правду?!
- Про свой отряд, где ты командиром.
- Не знаю я никакого отряда и ничего вам не скажу!
- Все только что рассказали, и Овечкина, и Колосова, и Петров, что ты командир отряда. И военную литературу носишь. Давай, признавайся, а то поздно будет!
Митя понял, что дело плохо и рассказал гостю все, как есть.
- А кто Гетлинг привлек в отряд?
- Сама пришла.
- Ну пришла, а почему ты ее принял? Зачем она была тебе нужна?
- Приняли всех, кто хотел,
- А все говорят, что ты ее привлек, и комиссар ваш, Берман на тебя показывает!
- Не показывает! – уверенность у Мити в Яшке была полная,
- Значит, я вру?!
- Врете.
- Ты поосторожнее! Я – комсомолец и ты обязан мне верить, понял? Что вы отряд в тайне держали, это плохо: значит, отряд не наш, не советский! А раз не советский, значит, фашистский, других не бывает! Что вы Гетлинг привлекли – еще хуже. Ее отец – немецкий шпион, разоблаченный органами НКВД, вот она зачем к вам в отряд просочилась! Прозевали вы классового врага!
Гость еще долго морочил Мите голову, убеждая его в предательстве девочки, Яшки и кого угодно. Митя отбивался, хотя список отряда и «учебные пособия» отдал, и обещал подготовку прекратить. Гость взял с Мити честное слово, что он никому никогда ни слова не расскажет и отпустил его.
Невзирая на поздний час, Митя прямехонько поспешил к Яше обсуждать происшествие. О нарушении честного слова он и не задумывался: именно тогда, в раннем детстве он почувствовал, что дружба несравненно выше и дороже любых обязательств, которыми люди связывают друг другу руки и мысли и потом, всю жизнь этого держался.
Оказалось, что гость с Яшкой разговаривал точно так же и валил на Митю. Они поняли, что он был лжец и провокатор. То есть таких слов они еще не знали, но его роль оценили безошибочно.
«7»
В четвертом классе их приняли в пионеры. Они не были активистами, их не интересовали разговоры на политические темы и на собрания они оставались по обязанности, а все более охотно проводили время вместе: играли, читали, из домашней мебели строили дома. Как-то очень легко они понимали и не надоедали друг другу, поэтому вместе им было хорошо.
Однажды Митя ушел один - Яша задержался на выпуске стенгазеты. Он, задумавшись, брел по бульвару домой, когда его остановила компания скучающих ребят:
- Эй, пионер, дай закурить!
- Некурящий, - ответил Митя,
- Как некурящий, ты же пионер, зачем у тебя галстук?
- Ну и что?
- А в вашем уставе написано: пионер, дай пример - курить и ругаться, на буферах кататься! Вот и давай закурить!
- Да пошел ты! – огрызнулся Митя и двинулся к дому,
- Грубишь, сука? – крикнул долговязый рыжий главарь, и ловкой подножкой свалил Митю с ног… Шпана собралась вокруг,
- Скажи, простите, я больше не буду, тогда отпустим! – Митя пытался вскочить, но его каждый раз опрокидывали на землю.
- Не скажу, сволочи! Отпустите!
- Скажи, гад! – кричали ребята. Они уже разозлились, разбили Мите нос, расшвыряли шапку и книжки, - но он, скорее умер бы, чем попросил у подонков прощения.
А Яшка освободился и, не спеша, шел домой, когда его окликнул одноклассник Юрка:
- Эй, Яшка, там домпятские (это значит, ребята из дома №5) твоего дружка Митьку метелят!
- Где?!
- Напротив булочной!
Яша кинулся на выручку. Он мчался изо всех сил. Как он поможет, он еще не знал, но больше всего на свете боялся опоздать. Вот и всю свою жизнь он будет так же стремиться на помощь друзьям и ничего важнее для него не будет. Увидев группу вокруг ползающего Мити, он сделал самое простое: с разгона толкнул ближайшего, тот кубарем перелетел через Митю и, в падении сбил с ног рыжего. Митя вскочил. Никогда в жизни он не переносил такой обиды и не испытывал такой слепой ярости, которая овладела им сейчас. Драться ни он, ни Яша не умели, хотя они были не трусы, но не такие у них были интересы, поэтому он действовал чисто инстинктивно. Он схватил обеими руками поднимающегося главаря за волосы и ногами бил его в живот. Один удар попал в пах, рыжий истошно завопил, приятели кинулись на помощь, но Яша, с высоты своего роста, лупил всех наотмашь тяжеленным портфелем и каждым ударом сбивал бойца с ног. Рыжий от невыносимой боли уже плакал и орал:
- Ну, пусти, зараза, будь человеком!
Наконец, Митя опомнился, отпустил его, кинулся на другого обидчика и разбил ему нос, напуганные неожиданной вспышкой сопротивления, ребята бросились врассыпную. Митя с Яшей собрали разбросанное содержимое Митиного портфеля и тоже ушли домой.
«8»
Как раз, году в 37-м появился новый учебник «История СССР» Щербакова. Он был прилично издан. Однажды, на соседней парте Митя увидел, что портрет маршала Тухачевского был перечеркнут и измазан чернилами.
- Что это такое? - изумленно спросил он,
- Враг народа, ты что, не слышал? Велено замазать!
После уроков Митя спросил у отца, как же славный герой гражданской войны Тухачевский изменил Красной Армии, которую сам же укреплял. Отец был мрачнее тучи. Он никогда не уклонялся от Митиных вопросов, но сейчас говорить ему было очень трудно:
- Не знаю сынок. Его судили самые заслуженные командиры во главе с Василием Блюхером, которым все мы верим. Верим, но не понимаем. Придется нам подождать, со временем все откроется и станет понятным. Жизнью страны и общества руководит партия. Она для нас самое главное. Я вступил в партию в 1913 году, но задолго до этого мы читали статьи Ленина. Он создал партию и собрал в ней самых умных и честных людей, они проверены в борьбе с царизмом и белогвардейщиной, мы не можем в них сомневаться. Наркомвнуделами были Дзержинский и Менжинский, самые верные коммунисты. И теперешний Нарком, Генрих ЯгОда - старый большевик, его брат погиб в боях, мы на него крепко надеемся. Тухачевский сам во всем признался, а как это вышло – я не пойму.
- Ну, как, - сказал Митя, - может его побили, он и не выдержал?
- Нет, сынок, ты большевиков не знаешь, может, кто другой и не выдержал бы, а большевики - народ несгибаемый. В прекрасной поэме Маяковского, которую я тебе подарил, помнишь, как там как написано? Когда прошел слух о смерти Ленина, «ужас из железа выжал стон, по большевикам прошло рыдание!». Железные люди. Это интеллигенция народ слабый, изнеженный, а большевики из рабочих и крестьян, прошли тюрьмы, каторги и войны, их запугать, сломить побоями нельзя. Что вышло – пока не понимаем.
Прошло несколько месяцев – в учебнике закрасили Егорова, потом и Блюхера. В конце концов, остались только Ворошилов и Буденный.
«9»
Каждый день во дворе и школе начинался с обмена страшными новостями: в каждом дворе и в каждом доме аресты, а, значит, кругом предательство. Сажали за все: за разговоры, за анекдоты, за упоминания об арестованных деятелях, но больше всего сажали по доносам и оговорам. Иногда причины арестов были абсурдными. Например, собрались знакомые отметить день рождения своего сослуживца. Сидят за столом, выпивают, закусывают, болтают, а за спиной хозяина – «школьный уголок», дочери, где она уроки делает, на стене – портрет Сталина. Это тогда нормально было, и «уголок», и портрет. Хозяин рассказывает и вилкой размахивает, вдруг вилка во что-то уткнулась. Он посмотрел:
- Ой, - говорит, - я прямо вождю в глаз угодил, надо же!
На следующий день его арестовали, он во всем признался, получил 10 лет без права переписки, и сгинул! Донес кто-то из сослуживцев, а, может, и не один, люди боялись опоздать.
Взрослые и дети везде находили карикатурные изображения символов и героев революции, например, в учебнике истории папаха на голове революционного солдата была похожа на жабью морду, а в пламени на спичечном коробке угадывался профиль Троцкого, чьих портретов в СССР никто уже 10 лет не видел. Однажды у окон школы собрались толпы учеников от 1 до 10 класса, которые рассматривали на просвет пионерские галстуки и ясно находили на них свастики – фашистские знаки, которые были вытканы вредителями, чтобы опорочить пионерское движение. И вместе с детьми взрослые люди, учителя и вожатые, молча, но напряженно пялили глаза на красные тряпки, может быть, они не понимали, идиоты, что их молчание укрепляет детские страхи, а, может быть, боялись: что ни скажешь – все опасно. В каждом событии, явлении, высказывании, даже случайной обмолвке перепуганные люди видели грозные предзнаменования. Книги выходили с черными пятнами: на фамилиях арестованных накладывали черные клише. Из Маяковского исключили Троцкого и Муралова, из Багрицкого – Примакова. Стих разрушался, но психоз торжествовал. Мания вредительства застряла в дремучих российских умах накрепко, и сейчас (2005), глядя на бардак и воровство, кто-нибудь нет-нет, да и увидит вредительство. До сих пор не признано, что государством управляли психопаты, а население было введено в полную прострацию – сумеречное состояние.
Маразм крепчал. Люди стали бояться друг друга. На месте арестованных возникала зона отчуждения – вакуум. Друзья и родные прятались и бежали от семей несчастных репрессированных, как от зачумленных. И немудрено: всякое проявление сочувствия рассматривалось, как нелояльность или предательство.
«10»
Митя и Яша решили, что пора разобраться самим. Неделю набирали картинки, коробки, значки, галстуки, потом засели и долго внимательно рассматривали. Не надо было знать ткацкую технологию, чтобы понять, что никакого конкретного узора на материи быть не может: просто нити разной толщины образовывали случайные неясные картинки. Разные изображения, которые с трудом угадывались на спичечных коробках и других предметах, были так же бессмысленны и безобидны.
- Брехня это все. Выдумки. – заключил Митя. А Яша запел:
- Брешут, брешут, брешут, брешут, - и вместе закончили:
- И про спички тоже брешут! – им же было всего по 10 лет.
Ну, посмеялись и успокоились. Главное – все понятно. Яша на другой день и сказал пионервожатому, просто для его просвещения:
- Ты знаешь, Коля, мы посмотрели и галстуки и картинки – нет там ничего!
- С кем это вы смотрели?
- С Митькой. А что?
- А что вы понимаете? Это дело секретное, политическое, это смотрят, кому положено! Они все видят! А вы с Митькой – говно, потому и не видите, вам еще не понять!
До Яши дошло, что вожатому так хочется, он не стал возражать, а с Митей решили, что Коля – дурак. Что дураки - большая часть рода человеческого они не догадывались.
«11»
Как-то осенью 37 года, рано утром раздался звонок. За дверями стоял Яша. Лицо его было неподвижно-неживое. Митя все понял.
- Обоих?!
- Да. Меня хотели тоже забрать в колонию, но мама упросила отпустить к тете Фире. Я пошел, а она в Гомель уехала. Соседи сказали, через неделю вернется. Я решил к тебе пойти, это ничего?
- Да ты что?! - Митя задохнулся от возмущения, - Я не знаю, что бы с тобой сделал, если бы ты не пришел.
- Но они же ни в чем не виноваты, - прошептал Яша и заплакал.
- Конечно, не виноваты! Не унывай, Яш! Их же отпустят, вот увидишь, обязательно отпустят!
В коридор вышли Митины родители. Они тоже без вопросов поняли, что случилось.
- Что с ними сделают, Павел Михалыч?
- Что ты, голубчик, ничего не сделают! У нас же не гестапо! Разберутся. Может, какие-то упущения по службе, что-то Самуил Иосифович прошляпил, а не найдут вины, так отпустят! - отвечал отец.
- А можно мне побыть у вас неделю, пока тетя Фира вернется?
- Конечно! – воскликнул Митя, - А как же иначе? Правда, мама? Мы ему раскладушку в моей комнате поставим.
Отец и мать смотрели друг на друга и молчали. Наконец, мать решительно сказала:
- Конечно, поживешь у нас. Занятий нет, в школу ходить не надо. Ты не гуляй, чтобы люди не спрашивали.
Все поняли, она не хочет, чтобы Яшку тут видели. Отец кивнул и молча вышел, а мать крепко обняла Яшку, поцеловала в макушку и повела его на кухню, позавтракать. Он не смог есть, только чаю попил. Так он и жил неделю на «нелегальном положении», и когда заходили люди, не высовывался из Митиной комнаты. Был непохож на себя: испуганный, молчаливый, подавленный своим несчастьем. Мать старалась его приласкать, а Митя все время, напролет, играл с Яшей в шахматы.
Митя несколько раз ходил к тете Фире, на Лялин переулок. Наконец, застал ее и все рассказал. Она поплакала и побежала за Яшей. Вывела его из дома и, под покровом темноты, незаметно увела к себе, сказала, что отправит Яшку к брату.
Через пару дней Яша позвонил и сказал, что уезжает к дяде Семе в Гомель. Через месяц он, соскучившись, прислал письмо. Рассказывал, что все хорошо, только все люди говорят со смешным певучим акцентом.
«12»
Как-то вечером отец пришел совсем мрачный.
- Андрея Лепина посадили. – коротко сказал он. Андрей был другом его детства.
Этой ночью Митя проснулся от громких голосов. Его родители, которые всегда разговаривали тихо и ласково, сейчас ссорились:
- Никогда я не поверю, что Андрей изменник! Это вранье, что столько изменников! Это вам голову морочат! - сердилась мать, а отец ее успокаивал:
- Ну что ты говоришь, Варя! Ну, кто нам голову морочит! Ведь в органах НКВД такие же партийцы, как все мы, они за свое дело отвечают перед партией!
- Никакие там не партийцы! Это завистливые карьеристы, они честных людей сажают, чтобы Сталина запугать и свою пользу доказать!
- Ты же знаешь этих людей, им же можно верить…
- Кому? – перебила мать, - Ты смотришь на своего старого приятеля-чекиста, Володю Кегума, а он с круга спился! А ты не думал, отчего он спился? Оттого, что ему стыдно людям в глаза смотреть! Вы все ослепли и не хотите видеть, что вокруг творится! НКВД истребляет коммунистов! Где герои гражданской, Виталий Примаков, Иона Якир, Епифан Ковтюх, где латышские стрелки, где их командир Вацетис? Вот увидишь, они всех вас пересажают!
Всю жизнь будет помнить Митя этот разговор…
«13»
Яшин отец был осужден на 10 лет без права переписки и сгинул, а Сара Борисовна через полгода вернулась! Изможденная, страшная, «краше в гроб кладут», но, как всегда, деятельная и энергичная. Она, если не единственная, то одна из совсем немногих жен репрессированных мужей, восстановилась на работе и в партии, вернула квартиру, привезла Яшку.
Митя их встречал на Белорусском вокзале. Выйдя из вагона, Яша кинулся к Мите и долго жал ему руку, мальчишкам очень хотелось обняться, но постеснялись. Как всегда Яша много, весело, громко болтал обо всем… с чудовищным местечковым акцентом.
Жизнь продолжалась. Опять ребята играли в шахматы, катались на лыжах, читали, спорили. Но тема революционной борьбы ушла из круга их интересов: уж больно страшным и непонятным было настоящее. Посадили старого большевика Ягоду, новый Наркомвнудел Николай Иванович Ежов, красивый и бравый, всем очень нравился. Да, признали некоторые ошибки, «дрова колют – щепки летят», сказал сам великий вождь и учитель, но скоро стало ясно, что ничего не изменилось, массовые репрессии продолжались, процессы следовали один за другим, на митингах «массы» стереотипно кричали: «смерть изменникам, иудам, предателям», «расстрелять, как бешеных собак», но все больше людей видели, что «вся рота не в ногу идет – один старшина в ногу идет»
«14»
Осенью 38 года пришли за Пановым. Митя не то, чтобы ждал этого, но и не удивился. А мать, наверное, ждала. Молча помогла отцу собраться, обняла его – и ни слова. Митя с Леной простились с отцом: Лена горько плакала, Митя, сдерживая слезы, сказал отцу, чтобы он не сомневался – его-то наверняка скоро отпустят! Отец тоже молчал.
Теперь Пановы оказались в вакууме: всех друзей, как корова языком слизнула. Теперь их сторонились и не узнавали, но не так, как год-другой назад, что-то изменилось: Митя видел, что ребята не только не избегают его, но даже стали более внимательны, а некоторые высказывали сочувствие, один мальчик сказал, правда, наедине:
- А мой отец говорит, они все невиновны!
Кое-какие сомнения у людей появились, но, в общем, невзирая на жутчайшие массовые репрессии, народ сохранял к органам власти любовь и доверие. Этот феномен будет предметом научных исследований будущих поколений. Чего тут было больше, обмана или самообмана? Последнего. Верили тому, во что верить хотелось, по немецкой пословице: «Желание – отец мысли». Конечно, НКВД создал атмосферу строжайшей секретности, но правда о пытках, расстрелах и лагерях просачивалась, просто этому не хотели верить, так жить было легче.
Ленка была комсомолкой. Ее вызвали на Комитет и все тот же Коля, который теперь был секретарь комитета комсомола, преодолевая неловкость, он малость ухаживал за ней, объявил:
- Как сознательная комсомолка и отличница, ты должна отречься от отца – изменника Родины.
- И не подумаю, - отрезала Лена, - во-первых, мой папа не изменник, никто его не судил, арестовали по ошибке, еще выпустят, а, во-вторых, Сталин сказал, что сын за отца не отвечает, а я хоть и дочь, но тоже не отвечаю. Вот смотрите, как я учусь и работаю, за это отвечаю, а папа ни при чем!
- Ну, что? Предлагаю рассмотреть вопрос о пребывании Елены Пановой в рядах ВЛКСМ, - сказал Коля, - Кто «за» прошу поднять руку!
Но, оказалось, что время миновало. Лену любили, и никто рук не поднял.
- А она права, - сказала член Комитета Таня, первая отличница, - давайте оставим ее в покое.
- Не знаю, как в парткоме к этому отнесутся, посоветуюсь, - в сомнении сказал Коля. Тем дело и кончилось, видно и в парткоме уже устали преследовать несчастных детей.
«15»
Только один-единственный Яшка каждый вечер приходил к Пановым, как на дежурство, верный, но грустный, его мать тяжко занемогла и вскоре умерла. Митя только лет через двадцать понял, что ее сгубило: добиваясь от нее показаний на невинных людей, изверги-следователи ее искалечили и так отбили ей внутренние органы, что она жить с такими повреждениями не могла. Но почему ее выпустили? Ведь миллионы таких же невинных людей сгинули, не оставив следа, как не жили на свете. А об этом Митя догадался лет через 50: причина могла быть только одна, по своему ясному уму, она наговорила им таких вещей, что они сами струсили. То ли она поймала их на опасных обмолвках, то ли намекнула на какие-то отношения с сильными этого страшного мира - никто никогда не узнает, но они испугались полуживой замученной еврейки и отпустили ее.
Ее держала на земле любовь к сыну, ради него ей надо было жить и переносить все страдания, а теперь недуги навалились и сломили ее, и она, после непродолжительного и бесполезного лечения (чего лечить, когда все потроха отбиты?), тихо ушла в лучший мир, к расстрелянному супругу. Ее хоронили, как видного работника и большевичку. Об этом настойчиво говорили в надгробных речах, а на могильном камне высекли: «член ВКП(б) с 1922 года», хотя именно эта партия убила и мужа и ее и оставила сына сиротой.
Все последние дни перед кончиной и похороны Митя провел с Яшей. Он не говорил ему никаких слов утешения, понимал, что слова неуместны, просто находился рядом.
С Яшей поселилась тетя Фира, ухаживала за ним и кормила его, а ни в каком воспитании он не нуждался: умный мальчик уже все сам понял о жизни.
«16»
Пока отец был под следствием, мать и дети возили ему передачи, и настоялись в горестных очередях, которые прекрасно описаны у Анны Ахматовой. Панова судили и приговорили к 15 годам лишения свободы с правом переписки. Эта важная подробность означала в действительности, что он не подписал обвинительного заключения и его оставили в живых, ибо всех, кто подписал - осудили на 10 лет без права переписки и немедленно расстреляли. На суде он признал свою вину в том, что не разглядел изменников, которые толпились вокруг. Перед отправкой в лагерь ему дали свидание с женой, и она увидела, что у него были выбиты зубы и повреждена нога, вот во что ему обошлась его несгибаемая стойкость. Митя потом всю жизнь гадал: как мог отец даже в тюрьме не понять бесчеловечную сущность большевизма? А разгадка была очень простой: все старые большевики были фанатики.
Пановых выселили за город, в маленькую комнатку, в 8-квартирный дом, где жило 16 семей, из которых половину составляли выселенные из Москвы «неблагонадежные». Здесь и вообще никто на них не косился, а неудобства дети переносили легко. Лена поступила в Институт и получала стипендию, мать нашла надомную швейную работу. Митя хорошо учился, он подружился с соседским мальчиком Сашей, на 3 года постарше, искусным строителем всевозможных механических моделей: паровых машин, турбин, паровозов, он охотно учил Митю работе с металлом и электротехнике. Митя увлекся техническим творчеством, но не только «для души». Скоро он начал чинить соседкам тазы и кастрюли, а они отдаривали его всяким продовольствием да разными вещами, из которых повырастали их старшие дети. Так и жили.
Летом копали огород, сажали картошку и овощи. Для полива надо было от колонки притащить ведер двадцать воды. Вот зачем крестьяне придумали коромысло. Митя, чтобы удерживать ведра, приспособился наклонять корпус налево: тогда левое ведро качалось в воздухе и не задевало за ногу, а правое легче было удерживать на весу рукой, опертой локтем о корпус.
Летом заготавливали дрова: покупали их, привозили, пилили, кололи, а зимой топили печку и эта привычная забота не тяготила, тем более, что давала полную независимость от внешнего отопления: как хочешь – так и топи.
Яша приезжал каждую неделю: он считал, что его долг - помогать Митиной семье, но главное, что теперь они учились в разных школах, и друг без друга очень скучали. «Под выходной» (так называлась суббота с времен пятидневок и шестидневок) Яша приезжал с ночевкой. Летом ребята спали в сарае, а там полночи разговаривали. У ребят появились увлечения: у Мити – техникой, он читал прекрасные журналы «Техника молодежи» и «Знание – сила», а у Яши – военной историей, он рисовал планы сражений от Александра Македонского. При встрече каждый описывал другу, что узнал, и не было ничего интереснее. Летом ребята ходили за грибами, зимой уходили в ближний лес на целый день кататься на лыжах. Пережитые потрясения напрочь освободили их от интереса к политике, хотя вера в коммунистические идеалы еще долго сохранялась.
Митя не любит ездить в свой старый дом, но, как-то Яша долго не едет, и Митя собирается, ведь телефона нет:
- Мам, поеду Яшку проведать.
- Когда ты успел соскучиться? Он же недавно был.
- Обещал вчера приехать, а нет и сегодня. Наверное, заболел.
- А ты что, доктор?
- Ну, мам! Яшка – мой друг, если ему плохо, я должен знать.
- Конечно, сынок! Я только спрашивала, зачем тебе. Дружба дело святое, и в Писании сказано: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за други своя».
- Это в Библии такие хорошие слова?
- А ты думал! Вся человеческая культура и этика начинаются с великих мировых религий: иудео-христианской, буддизма, конфуцианства. Все правила человеческого поведения там прописаны, если бы не религии злые люди давно перебили бы друг друга.
- А нас всегда учили, что религия – темнота и суеверия.
- Очень плохо, что и отец твой, и все большевики тоже так думали. Ильич считал, что освобожденные от угнетения люди сами будут соблюдать правила общежития, а это и есть заповеди Господни, но что-то пока не видно этого... Отвези Яше поесть, а то Фира там его голодом уморит, она баба хорошая, но не хозяйка.
«17»
В школе начались занятия военной подготовкой, проводились массовые военные игры – общешкольные и городские, военный психоз неуклонно развивался, хотя высочайшая политизированность советских детей шла на убыль. Советский Союз в 39 году заключил с Гитлером пакт о ненападении, фактически – о дружбе, и по-братски с фашистами поделил Польшу, потом напал на Финляндию, с большими потерями оттяпал у нее кусок территории и в 40 году заключил мирный договор. В том же 40 году настала очередь Румынии – мы отгрызли у нее Бессарабию и Северную Буковину. Несмотря на сохранение ура-патриотических настроений и ребячью воинственность, эти военные действия в детско-юношеской среде никакого интереса не вызвали и почти не обсуждались: никак не сравнить с восторженно-боевым отношением к Испанской гражданской войне, вот уж за кого душой болели. Видно, подсознательно даже ребята понимали несправедливую сущность этих войн.
Несколько безумных действий именно сталинского правительства подготовили и спровоцировали вторую мировую войну, в их числе: помощь в возрождении немецкого вермахта, разоружение западных границ, но главное - истребление военного руководства. 80% высшего и старшего комсостава было брошено в тюрьмы и расстреляно, армия была обезглавлена. Пережившее Большой Террор одиозное руководство Красной Армии – герои гражданской войны: слесарь и два кавалериста – ввело Гитлера в непреодолимый соблазн. На Нюрнбергском процессе его главный военный советник фельдмаршал Кейтель говорил, что генералы пытались предостеречь Гитлера от нападения на СССР, но тот им отвечал: «Первоклассный состав высших советских военных кадров истреблен Сталиным в 1937 году. Таким образом, необходимые умы в подрастающей смене еще пока отсутствуют».
Наступил 41 год.
«18»
«Двадцать второго июня
Ровно в четыре часа
Киев бомбили,
Нам объявили,
Что началася война!» (на мотив «Синий платочек»)
Молотов объявил. Жалкий, ничтожный чиновник, который и жену свою не смог защитить, «каменная жопа», как называл его Сталин, он говорил о начале войны с такой тревогой и надсадой, что все сразу испугались. Впрочем, первые 2-3 дня СМИ еще хорохорились, а «зомбированный» народ не очень уверенно ждал «сокрушительного разгрома немецко-фашистских захватчиков, которые посягнули на священные рубежи нашей Родины». Дождался - наступило кошмарное пробуждение. Оказалось, что прославленная и воспетая «несокрушимая мощь Красной Армии», такое же вранье, как и все остальное. В течение месяца армия, со всеми бесчисленными танками и самолетами, была вдребезги разбита, пленена и уничтожена. Никакая другая нация, обладающая минимальным самосознанием, конечно, не выдержала бы такого разгрома и сдалась бы на милость победителя, но не русские! Именно неспособность к рациональному анализу и трезвой оценке своего положения, фатальная, непоколебимая вера во что угодно и величайшее, сверхчеловеческое терпение в тяготах и страданиях - вот на чем Россия стояла, выстояла и стоять будет (это утверждается в 2005 году, когда Россия очередной раз ввергнута в ничтожество).
И вот, пока немцы мучились, истребляя миллион брошенных бойцов и собирая два миллиона пленных, русские перевели дух, разозлились, и… дальнейшее известно.
Запасов продуктов хватило на несколько дней, потом полки магазинов опустели и оставались такими четыре года. Появились карточки, а с ними непреходящая забота, как их «отоварить», т.е. получить положенное продовольствие, если оно ненадолго появлялось в магазинах.
Начались бомбежки. Заклеили все окна полосками бумаги, чтобы стекла не высыпались от взрывной волны и повесили светомаскировку. На чердаки натаскали песку, поставили бочки с водой и приготовились тушить зажигательные бомбы, за которыми дело не стало. Ночами дежурили – ловили шпионов. От взрывов и разгильдяйства было разбросано множество боеприпасов. 16 ноября, во время «московской паники», когда все дороги на восток были до горизонта забиты автомобилями, на которых власть имущие спасали свои шкуры, семьи и добро от немцев, ребята начали готовиться к партизанской борьбе. Прямо на лестничные площадки натаскали оружия и снарядов и стали ждать. Однако, немцы не дошли: Дедушка Мороз помог, да Гитлерова наглость – в Россию поперся без зимней одежды, идиот!
Тем временем, наступила голодная и холодная зима. Митя, как и соседи, соорудил себе и Яше из ведер «буржуйки», трубы высунул из форточки. В условиях великого бедствия и общей опасности произошло необыкновенное сближение всех знакомых и незнакомых людей, и соседи часто собирались и жили вместе в немногих отапливаемых комнатах. Эта родственная близость сохранялась годы, пока не полегчало. Яша тоже часто ночевал тут: в Москве было совсем холодно, почти не топили. В эту, невероятно холодную зиму, еще держались старыми запасами дров и провизии. Электричества не было, освещались коптилками – фитилек из баночки с керосином, света раза в два меньше, чем от свечи. При коптилке делали уроки: ребята кое-как заканчивали седьмой класс. Мылись редко и почти не стирали, поэтому слегка обовшивели, но до лета дожили.
Вскопали побольше земли и посадили картошку, конечно, очистками. Пошли работать в колхоз: копали, сажали, пололи – без всякой халтуры, за трудодни. Да еще туда и обратно километров по восемь нахаживали. Труд был изнурительный, а все от постоянного недоедания стали тощие, особенно жалко было старых чудных учительниц: за полгода они превратились в худеньких старушек. Ребята держались, но не росли: все поколение 1927-37 годов рождения осталось мелкорослым: которые постарше – перебиты, которые помладше – выросли. Когда осенью получили в колхозе заработок натурой, радовались невероятно: килограммов по семьдесят картошки, по двадцать моркови, свеклы и капусты – этот нищенский колхозный заработок за два месяца тяжелого труда, был великим богатством, оно и помогло пережить вторую военную зиму.
Яша стал заканчивать школу, Митя пошел в техникум. Эта зима была теплее, но все дрова кончились, Подмосковье отапливалось заборами, к весне ни одной штакетинки не осталось, и приусадебные огороды стояли открытыми, как при коммунизме. Начали вырубать леса и парки. Появилась новая морока: прикрепление карточек. 30 числа каждого месяца в магазинах выстраивались очереди «на прикрепление». Измученная тетка списывала фамилию и ставила на карточки печать магазина, после чего «отовариваться» можно было только здесь. В некоторых магазинах продукты «выбрасывали» почаще, туда прикрепиться было труднее: очереди длиннее, а число ограниченное. Митя и Яша прикреплялись и «отоваривались» вместе, но продуктов было все меньше.
- Надо что-то делать! – сказал Митя. - Я в этот раз в железнодорожном магазине восемь часов простоял, а прикрепление как раз на мне кончилось. Говорят, идите на Переяславку, а там ни хрена не дают. Ты же хорошо рисуешь, попробуй магазинную печать нарисовать.
- Да я слышал, вроде печать тушью рисуют, потом картошку прикладывают к рисунку, и переносят на бумагу, говорят, не отличишь.
- Вот и попробуй.
Не с первого раза, но получилось отлично, и проблема была решена. По доброте «прикрепляли» всех соседей и друзей, всем жить было очень трудно, держались на взаимной доброте и помощи.
Мать научилась готовить еду из чего угодно, перемороженная картошка шла на оладьи, а из отмытых и смолотых очисток жарила котлеты. По карточкам давали самые экзотические продукты: кунжутное масло, сорго, соевые котлеты, яичный порошок. Его смешивали с мукой в отношении 1:10, получался отличный омлет. Если иногда доставалось мясо, то несвежего не бывало. Мать жарила с луком любую тухлятину, чем хуже был продукт, тем больше шло лука. Очень вкусно получалось. Каша из неободранной пшеницы была довольно вкусной, но все зерна, которые не попадали на зуб, проскакивали сквозь человека целенькими и неповрежденными.
Пережили и эту зиму.
Летом стало полегче, собирали все грибы, кроме мухоморов, варили щи из любой травы: щавеля, крапивы, заячьей капустки. На кастрюлю зелени мать клала две ложки пшена, а когда была американская свиная тушенка, от одной ее ложки на кастрюлю, щи обретали вкус божественный. Однажды Митю, после щей из свекольной ботвы с рыбьей головой, замутило, мать спросила только:
- А откуда я тебе, интересно, лучшее возьму?
Впрочем, попробовала варить щи из лебеды – оказалось лучше.
Главной ее заботой было спасение мужа: он в лагере умирал от голода и авитаминоза, но беспокоился только о том, чтобы дети, Боже упаси, не разочаровались в марксистско-ленинском учении: просил сохранять верность коммунизму, читать произведения классиков марксизма. У Лены эти просьбы вызывали восхищение и гордость непреклонной твердостью отца, а мать помалкивала, но однажды, после очередного совета изучать партийные документы, не выдержала и уронила:
- Да уж, видно горбатого могила исправит…- Лена вспыхнула:
- Мама, о чем ты говоришь, это же верность!
- Верность бывает людям, а это дурость, религия, опиум народа.
Одним из особенно подлых установлений властей, был запрет на прием посылок в Москве и некоторых других городах. И вот, мать продавала последние вещи, покупала сало, лук и табак, недостаток которого Павел Михайлович переживал особенно тяжело, и поручала посылки знакомым шоферам, чтобы они посылали их из других городов. Эти посылки месяцами ездили по России, прежде чем их удавалось отправить, но никогда не пропадали, хотя шофера голодали, как и все граждане.
«19»
Донбасс был у немцев, поэтому промышленность, жилье, больницы и столовые Москвы отапливались дровами и торфом. Летом ребят мобилизовали на Трудфронт: Яшу послали со школой на торфоразработки, Митю, с техникумом – на лесозаготовки. Работа была каторжная, такой тяжкий труд был только в концлагерях, но никто не «сачковал» и не «филонил»: все понимали, что отступать некуда, идут бои на Курской дуге, надо спасать Россию. На 12-часовом рабочем дне, да на скудных харчах, проработали все лето.
Только Митя вернулся домой, прибежала тетя Фира:
- Митенька, сынок, у нас беда! Яшка таки ногу сломал! Азохен вей! Ты же понимаешь, еврейское счастье. Лежит он в сельской больнице под Шатурой, у школы, видишь ли, нет транспорта. Я говорю: какой транспорт, какой транспорт, вы что, не могли уже одного мальчика на руках до поезда донести? Он там с голоду умрет!
- Вы адрес захватили, тетя Фира?
- Ну, а как же? Вот здесь все обозначено: от Шатуры по узкоколейке до 88 пикета. Рядом деревня Неверово, он в больнице. Спасай милый, ведь у нас никого не осталось на всем белом свете, все наши в Гомеле, под немцем, не знаю, живы, нет ли?
У Мити завязалась крепкая дружба с ребятами из техникума: совместные труды, опасности и страдания сближают людей крепче кровного родства. Он позвал двух товарищей, и они все вместе махнули за Яшкой. Ездили тогда бесплатно, на пригородных поездах и контролеров не было, а на дорогу тетя Фира, невесть откуда, пропитанием их обеспечила.
Полдня на перекладных добирались до Яши, нашли его без труда, по теткиному плану. Яшка был в порядке, обрадовался несказанно, он и правда с голода доходил.
Усталая врачиха без возражений и документов немедленно согласилась отпустить Яшу с ребятами. Сейчас интересно отметить, что никаких формальностей в войну не было: не до того. В годины бедствий вся крупная и мелкая бюрократия прячется по щелям до лучших времен, и все свои дела народ решает без чиновников. В каждой воинской части и трудовом коллективе выдвигаются дееспособные люди, которые все берут на себя и страна выживает. Потом беда проходит, возникает администрация, устанавливает свои, для себя удобные правила и отторгает спасителей, хорошо, если не сажает, здесь и так бывало.
- Плохой перелом, в лодыжке. На ногу совсем опираться нельзя, как вы его поведете? – только и спросила врачиха.
- Так на руках и потащим.
- Я вам списанные носилки дам, у них ручки отломаны, а за трубки держать можно. На станции и выкинете. Щей вам по тарелке нальют, а хлеб у нас на вес золота, не взыщите.
- Спасибо вам за Яшку и за все.
- Счастливого пути, мальчики!
Похлебали щей, положили Яшку на носилки и тронулись. Спешили, до узкоколейки 5 километров, а поездов два в сутки. Затянули старинную песню про атамана Чуркина:
«Среди лесов дремучих,
Разбойнички идут.
В своих руках могучих
Товарища несут.
Носилки не простые
Из ружей сложены,
А поперек стальные
Мечи положены...» потом военную:
«Там, где пехота не пройдет,
Где бронепоезд не промчится,
Тяжелый танк не проползет,
Там пролетит стальная птица.
Пропеллер громче песню пой,
Неся распластанные крылья,
За вечный мир, в последний бой
Летит стальная эскадрилья» В войну было много хороших песен, тоже знак беды.
Успели. Затащили в вагон узкоколейки, дальше, где волоком, где на «стульчике» из переплетенных рук, в пригородный поезд, в метро, домой. Тетя Фира плакала от радости.
«20»
Третья военная зима была уже легче, человек ко всему приспосабливается.
Митя приладил к коптилке стекло из пробирки с обрезанным донышком. Свет, естественно, стал намного ярче. Он купил в аптеке сотню баночек для лекарств, утащил из техникума пробирок и открыл выпуск усовершенствованных коптилок. Крышечки и арматуру гнул и паял из жести от консервных банок, благо их хватало. Соседка Паня носила на рынок, там с руками отрывали, в очередь записывались. Кроме того, Митя устроился в техникуме на работу по совместительству. С деньгами стало полегче.
Однако с обогревом стало совсем плохо: ни дров, ни заборов в Подмосковьи не осталось. Начали пилить лес в подмосковных лесах, отчего они сильно поредели. Молодые сосны легче всего пилить, поэтому их совсем не осталось. Лесники, если и ловили порубщиков, отбирали топоры и пилы, тем и ограничивались.
Эту зиму отец не пережил. Однажды придя с учебы, Митя нашел мать в ужасном состоянии. Молча, она дала ему письмо товарища по несчастью, который извещал семью о кончине Павла Михайловича. Пришла Лена, заплакала, мать сидела молча, с сухими глазами. Лена немного успокоилась, сказала:
- Я готовлю доклад по работе Сталина «Вопросы ленинизма». Никак я не пойму, как из нашего великого дела вышла такая страшная несправедливость. Ну, фашисты Тельмана посадили, так он их враг, а папа был самый лучший коммунист, за что же его?
Воцарилось долгое молчание. Потом мать заговорила:
- Да будь они трижды прокляты, ныне, присно, и во веки веков, чтобы они сдохли самой страшной смертью, чтобы сгнили и расточились, век бы им гореть в геенне огненной, и чтобы племени их поганого на земле не осталось!
- Мама, о ком ты? – испугалась Лена, ей показалось, что мать сходит с ума.
- О них, об иудах-христопродавцах, которые своих братьев предали на мучения. В Писании было сказано: «Многие лжепророки восстанут и прельстят многих. И тогда соблазнятся многие; и друг друга будут предавать, и возненавидят друг друга. И восстанет народ на народ, и царство на царство, и будут глады, моры и землетрясения» И вот все свершается, по слову Божию!
- Мам, а кто же лжепророки, фашисты? – растерянно спросила Лена.
- Фашистов пускай немцы клянут. Твоего отца замучили не фашисты, а большевики. Все эти окаянные марксы-энгельсы-ленины-сталины. Сами прельстили и сами же сгубили. И сказал Христос: невозможно не придти соблазнам, но горе тому, чрез кого они приходят. Лучше было бы ему, если бы мельничный жернов повесили ему на шею и бросили его в море. А, мы вместо того, их себе на шею посадили, врагов рода человеческого. Вот Россия и проклята Богом за то, что поддалась дьявольскому соблазну.
У детей хватило ума молчать. Ночью проснулись от криков: к матери пришли слезы, и она колотилась в истерике:
- Паша, милый, Па-а-аша, Па-а-а-аша-а-а!
Дети просидели над ней до утра.
Позже, наедине, Лена спросила Митю:
- Митька, а может быть, марксизм-ленинизм просто выдумка?
- Нет, не должно быть. Основания учения логичны и гуманны, а история человечества, я прочел где-то, это история войн и несправедливостей. Давай считать, что все правильно, а папу изменники оклеветали.
Приехал Яша:
- Плохо, Митя?
- Плохо, Яша. – Сидели и молчали, какие тут могут быть слова?
«21»
Настало лето 1944. Вся (!) Подмосковная земля была вскопана и засажена картошкой. Дворы и парки, полосы отчуждения дорог, пустыри, луга и лесные поляны. Москвичам давали огороды километров до пятидесяти от Москвы. На этой площади не оставалось метра невозделанной земли, а сейчас (2005) вся средняя полоса – одна бескрайняя пустошь, почувствуйте разницу. Французы говорят: помоги себе сам – поможет король. Русское население за три года войны поняло, что рассчитывать нужно только на себя. Именно поэтому, к 1945 году СССР, под страшным прессингом, как это ни парадоксально, превратился в сильную страну с непобедимой армией и хорошо организованной промышленностью, населенную деятельным, инициативным народом, крепко связанным узами братства и взаимопомощи. Продукция садовых участков компенсировала разрушенное в процессе коллективизации сельское хозяйство, которое держалось только на бесчеловечной эксплуатации крестьянских женщин. Минимальный административный аппарат действовал достаточно рационально и демократично, и, хотя Сталина нельзя поминать без ужаса, бюрократия при нем работала, если не за совесть, то за страх: за упущения чиновников любого ранга, вплоть до Наркома, сажали и расстреливали. Но никаких репрессий среди населения не было, поскольку НКВД лютовал на фронте - в заградотрядах и СМЕРШе. На военные заводы принимали на работу всех, без различия классов и национальностей. Привилегии начальства и чиновников, конечно, сохранялись, это же Россия! Тогда говорили, что население делится на такие группы: выше всех торгсиньоры и блатмайоры, потом идут литер-А-теры (самая высокая норма продовольствия называлась «литер А»), затем литер-Б-теры (от «литер Б»), далее ЗРКакеры (которых прикрепляли к Закрытому Рабочему Кооперативу), за ними кое-какеры, и, наконец, «изможденцы» (иждивенцы, самая скудная норма), но разрыв в то тяжелое время не резал глаза: в общем, всем было плохо. Интересно отметить, что криминогенное положение в стране во время войны было идеальным: воровство и грабежи прекратились, так в России не бывало никогда: ни раньше, ни позже. Научно-технические предприятия тоже никогда не работали так эффективно. Многие разработки военного и военно-промышленного характера были проведены с большим успехом и обеспечили быстрый послевоенный подъем промышленности. Это благополучие сохранялось после войны недолго: к началу 50-х годов разрыв в экономике Союза и развитых стран Запада стал минимальным, затем начался все ускоряющийся откат, ибо победа вернула бюрократии все ее полномочия, прерогативы и привилегии и все «вернулось на круги своя»: волюнтаризм, идиотизм, расточительство и война с собственным народом.
Так что эта война, в конце концов, обернулась сокрушительным поражением народа, того самого, который с величайшими потерями победил фашистскую Германию.
«22»
Лена на лето устроилась агентом по снабжению на Птицекомбинат. Иногда своим работникам там продавали без карточек какие-нибудь «субпродукты», например, куриные головы или лапки. Однажды предложили придти с ведрами: будут давать куриные кишки без ограничений. Митя с Яшей приехали на Комбинат, дождались Ленку и потащили через весь город тяжеленные ведра с кишками. Надо было очень долго ехать на трамвае, а кишки источали жуткую, невыносимую вонь. Умостились на задней площадке. Пассажиры относились к детям вполне сочувственно, но от ведер поднимались волны тошнотворных миазмов и, когда в трамвае стало дышать невозможно, их все-таки выгнали. Они подождали, отдышались, втиснулись в другой трамвай и, в конце концов, добрались до пригородного поезда и до дома. Яша доехал на метро, там было легче: вагон хорошо вентилировался и пассажиры ругались, но терпели.
Весь следующий день, они промучились с кишками, освобождая их от зловонного содержимого, отскребая и отмывая, но к их великому огорчению, съедобный остаток не составлял и десятой части исходного продукта. Поджарка тоже сильно припахивала говном, но была съедена с аппетитом и удовольствием:
- Хорошо, но мало! – констатировал Митя.
В 1944 году дали свет и дрова, жизнь налаживалась.
«23»
Дожили до победы. Неповторимый день. Радость была неописуемая, на улицы и площади Москвы высыпали миллионы взволнованных, до предела возбужденных людей. Кричали: «Урр-а-а-а!!!», плакали, смеялись, обнимались, качали военных, пели песни. Казалось, что все страдания и неприятности позади, а впереди – безбрежное счастье! Теперь будет все хорошо, мужики вернутся к полям и станкам, будет вволю еды, больше никого не будут сажать в тюрьмы и лагеря – незачем, ведь у Советского Союза нет врагов, одни друзья! Только жить да жить: любить, творить, радоваться!
«24»
Митя окончил техникум и пошел работать в нефтеразведку. Яша через несколько лет отлично окончил ВУЗ. С того утра 37 года, когда Яша пришел к ним после ареста родителей, Митина мать относилась к нему по-матерински и, хотя после смерти мужа замкнулась и ушла в себя, радовалась его удачам.
- Что будешь делать, наукой займешься? - спросила она.
- Да нет. Правда, мне предлагают работу на кафедре, но я прошу дать направление на металлургический завод.
- Что так?
- Да знаете, тетя Варя, болтают, что евреи любят, где полегче, вот я недавно слышал анекдот, будто евреи говорят русским, мол, все правильно, вы здесь хозяева, поэтому вам поля и леса, а нам аршин да веса. А мне противно, на заводе этого никто не скажет.
- Умный нигде не скажет, а на всякий чих не наздравствуешься. Поступать надо, как лучше, а не как дураку понравится.
- Да и не главная это причина. Самые важные политические задачи решает не наука, а рабочий класс, хочу быть на переднем крае, с пролетариатом.
- Политика и политические задачи это ерунда, заморочили вам головы, важно только дело делать. – Мать помолчала, подумала и продолжала – Запомните две заповеди: не смейте есть хлеб от того дела, которое людям не нужно*. Это первая, а вторая – всякое дело делайте хорошо. Только хорошо. Хорошая работа возвышает человека, наполняет его самоуважением и независимостью, а плохая унижает, огорчает и ставит человека в зависимость от начальников, а это хуже всего. Если нельзя делать хорошо, ну нет условий – не делайте совсем. А работать надо там, где больше платят.
- Тетя Варя, а говорят, что счастье не в деньгах, - улыбался Яша.
- А это все знают, но если платят мало, значит, эта работа обществу не нужна.
- Нас Министерство направляет, оно же знает, где нужнее.
- Ничего оно не знает - ему это знать не надо. Тебе надо – ты и думай. Привыкли, что все решают за вас, пора думать самим.
* Ю.Герман
«25»
Потекли годы трудов, удач, провалов, радостей и огорчений, но по нескольку раз в месяц Яша неизменно ехал к Пановым и там, сначала за чашкой чая, потом, за бутылкой пива, а потом за рюмкой водки ребята, не спеша, говорили обо всем. И о работе, и о политике, и об открытиях, и, конечно, о девушках – а как же, это в жизни самое лучшее, а они были молоды!
Как еще в детстве они понравились друг другу, так с возрастом их взаимная симпатия, близость и доверие только крепли, поэтому все свои впечатления и заботы друзья берегли до встреч. Сначала разговоры доставляли им просто удовольствие, потом они заметили, что от этого лучше понимают свои собственные мысли и соображения. Часто меняется оценка: важное укрепляется, а обиды и огорчения мельчают и пропадают. Чтобы проверить суть и правильность задуманного дела, надо о нем поговорить с другом, отчего приходит осмысление и ясность. Накопилось множество шуток и намеков, понятных только обоим, как авгурам. Они так привыкли к взаимному общению, что не могли обходиться без регулярных встреч и предпочитали их любым развлечениям. А в те годы их волновало многое.
В 46-47 гг народ сохранял бодрость. Разворачивались грандиозные работы по орошению земель, по защите от засухи, строительство каскада мощных гидроэлектростанций, новых заводов с передовыми технологиями, новых городов, осваивался выпуск новых товаров, снижались цены. Печать пестрела сообщениями о новых успехах советских ученых, издавались прекрасные книги В.Пановой, В.Некрасова, Э.Казакевича, С.Маршака Настроение не портили даже ежегодные кампании принудительной подписки на внутренние займы. В назначенный день начиналась подписка, причем райкомы и горкомы соревновались за первые места по «охвату трудящихся», по объему подписки и времени ее окончания. Подписывались на 1-2 месячных заработка, то есть на 10-15% мизерных доходов. Потом все облигации, конечно, обесценились и пропали.
Ребята с увлечением рассказывали друг другу об интересных делах и событиях, иногда вовлекая в свои разговоры и Варвару Сергеевну, которая, обычно, играла роль оппонента.
Никто не догадывался, что великие труды по велению мудрого вождя, без технико-экономического расчета и обоснования с негодными средствами и неэкономичными технологиями, будут растрачены впустую, и вместо расцвета страны приведут к ее банкротству.
Между тем, без шума, но неуклонно развязывалась «холодная» война. Ее неизбежность вытекала из невозможности свободного общения советского населения с западным: Сталин давно понял, что сравнение не в пользу социализма, отсюда – «железный занавес», прекращение обмена информацией, строгая изоляция, и пошло-поехало… В 1946 году Черчилль, в Фултоне, сказал, что от СССР исходит угроза тоталитаризма, что Советский Союз готовится к войне, хотя Союз не готовился к войне только, пока воевал. Сначала выступил Вышинский, обозвал Черчилля поджигателем войны, потом советский народ на митингах заклеймил поджигателей, и все началось сначала, но никто этого не заметил.
«26»
А жизнь шла своим чередом. Лена вышла замуж за строителя Ивана и уехала в новую комнату, которую Ивану дали на работе: об отдельных квартирах в 1948 году никто и не мечтал.
Началась любовь и у ребят. Митя, после первого неудачного романа, нашел на работе скромную и верную Таню. Она молча признала Митино превосходство, и без всяких сомнений и колебаний приняла его взгляды и ценности, в число последних вошли Митины друзья, и первый - Яшка.
Статный, высокий, остроумный Яша очень нравился девушкам, был героем нескольких счастливых романов, пока на него не «положила глаз» самая красивая во дворе Стелла, студентка юрфака, и на этом его свобода и похождения кончились. Волевая и энергичная девушка быстро прибрала его к рукам - Яша влюбился по-настоящему. Стелла немного поморочила ему голову, но она и сама увлеклась не на шутку и они быстро договорились.
Митя ей не приглянулся, как всем красивым женщинам ей нравились интересные мужчины:
- Какой-то он у тебя невидный, незначительный, не понимаю, что ты в нем находишь? – как-то спросила Стелла.
- Не спеши. Более значительного человека, чем Митька, не найдешь. – ответил Яша. По его серьезному и твердому тону, Стелла поняла, что тут спорить не следует, поэтому умная девушка причислила Митю к близким друзьям и всю жизнь ему доверяла.
«27»
Все было тихо-спокойно и вдруг БАБАХ! Постановление ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград». Сурово обличался низкий литературно-художественный уровень публикаций, особо отмечалось мелкобуржуазное творчество Ахматовой и Зощенко, но особый гнев идеологов вызвало «низкопоклонство перед иностранщиной». Имелось в виду неуважение русских национальных достоинств и достижений, якобы в угоду иностранцам. Поднялся невообразимый шум, газеты и журналы запестрели статьями о русских изобретателях, первооткрывателях, чьи свершения замалчивались «безродными космополитами» или коварно присваивались иностранцами. Экстренно перекраивались учебники и стандарты. Закон Джоуля-Ленца переименовали в Закон Ленца-Джоуля, Вольтову дугу назвали дуга Петрова, мост Уитстона назывался четырехплечий и т.п. Сейчас же возникла масса анекдотов: кафетерий предлагалось отныне называть «закусерий», амперметр – «силометр», а вольтметр – «напряжометр», что формулу Эйнштейна называют «формула Однокамушкина», что рентгеновы лучи изобрел русский казак, который задолго до Рентгена сказал жене: «Я тебя, сука, наскрозь вижу!» и т.д. Шутки шутками, но все, однако, заметили, что в тексте Постановления мелькает много еврейских имен и фамилий. Сначала не поверили себе, но поскольку газеты многократно усилили звучание, то сомнения прошли: начался государственный антисемитизм.
Сталин собирался наложить лапу на Израиль и мощное советское еврейство: образованное, авторитетное, патриотичное и управляемое, вроде бы, должно было справиться с этой задачей. Поначалу так и казалось: на клич отозвались боевые ребята и с путевками райкомов потянулись на Святую землю устанавливать советскую власть. Однако не тут то было: еврейские лидеры давно смекнули, чего стоит сталинский кровавый социализм и помогали СССР только в борьбе с худшим злом. Кроме того, евреи, конечно, не собирались нести на алтарь марксистско-ленинского атеизма, а точнее – нигилизма, свой знак богоизбранности - тридцатипятивековое иудейство. Теперь фашизм был низложен, и Израильское руководство без колебаний взяло курс на США. Сталин ужасно рассерчал: свою патологическую ненависть к Троцкому он давно перенес на еврейский народ, но, по необходимости, терпел. Однако такой подлости простить евреям он был не в силах. Теперь он до конца дней своих будет их преследовать.
«28»
Яша пришел очень расстроенным:
- Ты читаешь эту гадость? Ты видишь, что делается?
- Я ничего не понимаю, кажется, они там, в ЦК, с ума посходили. – отозвался Митя.
- Я, конечно, давно понял, что наша политика абсолютно беспринципна, но плевать на святое - пролетарский интернационализм – это слишком! – продолжал Яша. Мать не выдержала:
- А я вам говорила, что политика, это говно, и держаться от нее нужно подальше. Святое – это ваша дружба с Митькой, ее берегите, а пролетарский интернационализм – это пустые слова, красивые, но бессмысленные. Его нет и быть не может. Выдумка. Значит, и расстраиваться нечего.
- Что вы, тетя Варя, как это выдумка, разве у пролетариев не общие интересы, цели, задачи?
- У всех одна и та же цель: прожить и семью прокормить. А пролетарии всех стран сами о себе заботятся. Они об интернационализме и не слыхали.
- Не знаю, что делать. Я готовился в партию вступать, теперь не буду. Как же теперь жить, для чего?! Мы же мечтали не только семью кормить, а о высших целях, всеобщем счастье.
- Для этого и живи. И делай, что умеешь. У тебя ведь железо хорошо получается? Вот ты и старайся для всеобщего счастья, и сам счастлив будешь!
- Мама права. – сказал Митя. - В стране командуют дураки, нельзя им уступать, и их капризы близко к сердцу принимать. Они - сами по себе, мы – сами по себе.
- Но за что они не любят евреев? Почему они натравливают народ на нас? – Варвара Сергеевна сама давно искала ответ на этот вопрос, поэтому отвечала не раздумывая:
- От зависти. Среди евреев много умных и деятельных людей, а в ЦК собрались бездарные лодыри, завидуют. И простой русский народ досадует, почему евреи не спиваются, в милицию не попадают, семью берегут, думать, что от ума - обидно, говорят – от хитрости. Но это только дураки. У тебя на заводе хорошие, добропорядочные люди есть?
- Конечно, я довольно много знаю.
- Из них кто-нибудь стал к тебе хуже относиться после этих поганых газетных выступлений? – Яша задумался, потом его лицо осветилось теплой улыбкой:
- Они в последнее время ко мне особенно внимательны и приветливы. Вы правы, тетя Варя!
«Маразм крепчал» - этим выражением, возникшим позже, на исходе 60-х годов точно описывались все политико-экономические изменения в СССР. Пока это было восстановление и укрепление бюрократии и ползучий антисемитизм. Чтобы усилить его теоретическую базу, выдумали теорию о существовании сионизма, как коварного разрушительного фактора и написали множество книжек и диссертаций на эту тему. Евреи вытеснялись из всех видов интеллектуальной деятельности, и множество блестящих ученых и инженеров вынуждены были работать в артелях, которые занимались металлоизделиями, игрушками и прочей ерундой. В то же время, пребывания видных ученых-евреев в военной и атомной промышленности, вроде бы и не замечалось. Говорилось: «Они евреи, но не сионисты!» А после того, как врачей-евреев изгнали из поликлиники Минздрава, сами чиновники боялись в ней лечиться.
В 1949 году стало видно, что ничего в стране к лучшему не изменилось, МГБ восстанавливало свою зловещую роль и активность. Снова стали сажать безвинных людей: за критику глупой политики и чиновников, за контакты с иностранцами, за анекдоты, за связь с изменниками родины (родство с арестованными), за что угодно, снова стали перетряхивать «кадры», изгоняя «неблагонадежных». Ранее освобожденных отсидевших стали снова хватать, судить, и ссылать к черту на кулички, как «социально опасный элемент» - их называли «повторники».
В Карповском Институте успешно руководил лабораторией талантливейший молодой доктор В.А.Плесков. Он относился к редчайшему типу ученых: с золотыми руками и энциклопедической эрудицией: кроме своей, он досконально знал все работы, которые проводились в Институте, поэтому был уполномочен визировать требования на дефицитные приборы и материалы. И вот этого умельца, украшение Института и советской науки, уволили, как сына репрессированного. Крупные ученые беззащитны. Он написал письма друзьям, сыну и в райком партии и отравился. Благородного человека и видного ученого, Н.М.Дыхно, которая исполнила волю покойного, и передала все письма по назначению, за это исключили из партии.
«29»
В эту кампанию пострадал и Митя.
Его поисковую контору перевели в состав Института Геофизической и Геохимической Разведки Нефти. Он успел поработать в экспедициях и поисковых отрядах, участвовал в новых разработках, все у него получалось, его хвалили, благодарили и премировали. Вдруг, однажды, зачем-то его вызывают в Дирекцию, которая помещалась в другом районе Москвы, вместе с двумя-тремя десятками других сотрудников Института. Им подали служебный автобус, а когда все расселись, Митина соседка, Валя, внимательно рассмотрела салон и сказала:
- Посмотри, разве не похоже на автобус в лагерях смерти, в Освенциме или Майданеке? – Митя тоже посмотрел в салон: там, кроме него, сидели одни евреи.
- Я тут явно нарушаю гармонию, - отметил Митя.
- Гордись, - сказала Валя, - за порядочного человека считают.
- Что бы это значило?
- Наверное, изгнание из рая. Ты же знаешь, сейчас евреев отовсюду выгоняют, а ты, видно, из-за отца за еврея сошел.
Пока в скверике ожидали приема, к Мите подошел пожилой снабженец. Ласково улыбаясь, он спросил:
- А вы, Митя, еврей по отцу или по матери?
- Миля Вульфович, Митя не еврей, - сказала Валя.
- А-а-а, - разочарованно протянул снабженец, улыбка исчезла с его лица, он равнодушно отвернулся и отошел к другим группам.
- Он меня явно отнес к «недочеловекам», - сказал Митя. Валя посмеялась.
Все «экскурсанты» понимали, что их вызов несет им неизбежные неприятности: увольнение или понижение, но сохраняли полное спокойствие и благодушно судачили на разные темы. Интересно, это говорил в них вековой исторический опыт жизни во враждебной среде или просто желание сохранить свое лицо перед товарищами по несчастью? Всех поочередно вызывали к Директору, в кабинете которого находились Секретарь парткома и Председатель месткома, они с директором составляли «треугольник» - так называли полный комплект бюрократического руководства, и каждому объявляли, по какой причине его увольняют. Конечно, истинная причина никогда не оглашалась, выдумывались какие-нибудь объяснения: изменения штата, тематики, фондов и пр, но о правдоподобии особо не заботились. Настала очередь Мити.
- Ну что, товарищ Панов, - сказал директор, - вы занимаете инженерную должность без высшего образования. А свободной должности техника в штате нет. Мы вынуждены вас уволить.
- А моя работа вам не нравится? – спросил Митя. В ответ пожилой предместкома, бездельник и пьянчуга, глумливо закричал:
- Как это не нравится?! Что ты? Лучше всех твоя работа, дорогой товарищ, разве мы не знаем? Вот, кончишь ВУЗ - приходи, мы тебя с распростертыми объятиями примем, а сейчас, - заговорил он фальшиво-доверительным тоном, - нам, понимаешь, надо науку поднимать и развивать, а ты не инженер! Ты же, как комсомолец, должен сам за это болеть!
- К вашей работе нет претензий, но я обязан выполнять строгие указания Мини-стерства. – примирительно сказал Директор, - В трудовой книжке будет вписана причина «по сокращению штата, в связи с сокращением объема работ», так что затруднений при найме на другую работу у вас не возникнет.
Митя от природы был тугодум и не умел быстро находить сильные ответы. Он молча встал и вышел не прощаясь.
Он знал, что заступиться за него некому: его начальник, заведующий лабораторией, был польский еврей, это тогда считалось, не простой космополит, а самый зловредный. Уволить его, как лауреата Сталинской премии было нельзя, но гадили ему везде, где удавалось, вот и сейчас назло ему выгоняли нужного работника.
В том же скверике изгнанники обсуждали свои дела. Одни соображали, кто сможет их поддержать, другие советовались, куда податься…
Яркая, красивая брюнетка, Эстер Берлин, вместе с родителями-коммунистами во время войны эмигрировала из Штатов, поэтому ее уже увольняли два года назад, по прямому указанию МГБ, как иностранку. Она тогда написала жалобу Берии и неожиданно для нее самой получила ласковый ответ: Берия сурово осуждал самочинные действия своих работников, обещал их наказать, а Эстер желал успехов. Эти людоеды иногда выделывали такие фортели для укрепления мифов об их демократизме и внимании к людям. Сейчас Эстер весело рассказывала, что она дала начальникам изложить причины увольнения: «к сожалению ваш учебный профиль не соответствует тематике Института», поторговалась немного, потом сказала:
- Я хочу показать вам одно письмо…
- Да не надо нам никаких писем, вопрос решен, как вы не понимаете - мы ничего не можем сделать. – поморщился директор.
- Ну, как хотите, я думала, что вам интересно было бы познакомиться с письмом товарища Берии, - сказала Эстер и пошла к выходу, предвкушая садистское удовольствие.
- Подождите! – истошно закричал директор, - Покажите, пожалуйста, письмо. – Эстер вернулась и подала директору письмо Берии. Оба «угла» обежали стол, и вся троица в священнодейственном молчании изучила послание. Все трое лишились дара речи: ничего не значащая бумажка перепугала их до потери сознания. Директор опомнился первым, он сказал без обиняков:
- Извините меня. Вас пригласили по ошибке. Пожалуйста, спокойно работайте, я обещаю, что больше вас беспокоить никогда не будут.
Эстер обратилась к Мите:
- Тебе что пришили?
- Нет диплома.
- Да на что он им? Вот дураки. Напиши Лаврентию Павловичу, вот увидишь, поможет!
«30»
Вечером Яшка веселился, он считал своего друга великим мастером и полагал, что для него работы сколько угодно. Уволили – им же хуже. Мать тоже сказала:
- Была бы шея, а хомут найдется. Не тужи, сынок, черт с ними!
Да Митя и сам полагал, что ему найти работу будет легко: он многое умел и повторял обожаемого Грина: «Свет не клином сошелся на одном корабле, дай хозяин расчет!».
А искал работу полгода. По всей Москве: от Института душистых веществ до Электрозавода. Везде с ним разговаривали одинаково: «Какая специальность? – Хорошо! А опыт? - Отлично! - А кто ваши родители? Отец умер? И где? - Нет, к сожалению, нам работники не нужны». Или: «Оставьте телефон, мы вам позвоним» И все. Искали все Митины друзья и друзья их друзей – рабочих мест было сколько угодно, объявления висели на каждом заборе, но для Мити работы не было. Умные люди советовали Мите наниматься, куда захочется, а об отце врать напропалую, что угодно, но он стеснялся.
Это был год 1950, военно-шпионский психоз непрерывно нагнетался. Все, ранее выпущенные недобитые жертвы Большого Террора уже были заново пересажены и сосланы, радетели идейной чистоты, теперь гоняли их близких, неустанно искали и находили новых врагов. Родственники тех патриотов, которые отправились в Израиль приобщать Иудею к большевизму, были объявлены опасными агентами сионизма, их искали и отовсюду выгоняли. Тысячи специалистов – врачей, ученых, инженеров и техников бродили по городам в поисках работы.
Наступила нужда. Мать говорила, что пора снова на лебеду переходить. Деньги давно кончились, и все друзья им помогали: Лена, Яша и Таня часто навещали, привозили продовольствие, Таня незаметно подсовывала в карманы Мите «четвертные» - так называлась купюра в 25 рублей. И чем сильнее режим притеснял людей, тем большее сочувствие и помощь находили его жертвы. Домоуправ поручал Мите чинить свет в домах или грузить дрова. А знакомые в разных предприятиях и Институтах, передавали Мите заказы на разные поделки лабораторной автоматики. Так понемногу, все изворачивались и кое-как выживали. Великий талант Юлий Ким печатался под кличкой «Михайлов». На предприятиях, для использования внештатных работников, были образованы «Безлюдные фонды» - ими кормились исключительно изгои. Общество сопротивлялось насилию, как могло. В конце концов, и Митя нашел место наладчика выездной бригады, в новом тресте.
Теперь он ездил по пусковым заводам и налаживал автоматику. Нелегкая, но интересная работа пришлась ему по душе, народ был прекрасный, заработок достаточный, жизнь поправилась.
«31»
У Яши, наоборот, карьера складывалась отлично. В большом проектном институте «Гипрометалл», за два года борьбы с сионизмом и космополитизмом разогнали всех знающих инженеров, и работать стало некому: остались только неопытные или уж совсем бездарные. К этому времени Яша так хорошо показал себя на заводе, что приобрел некоторую известность в отрасли, поэтому ему приходилось сотрудничать с «Гипрометаллом» и его там оценили по достоинству. Дирекция добилась разрешения райкома и спецотдела, то есть, местного отделения МГБ (они согласились простить его еврейство), и предложила Яше место начальника сектора, что при его молодости, было большой удачей.
Ему выдали нарядный ярко-красный пропуск с черной надписью «Гипрометалл», положили хорошую зарплату, и Яша стал руководить пятью проектировщиками.
«32»
Митя был с детства убежденным коммунистом, даже горькая судьба отца его взглядов не поколебала, но страшные события: Большой Террор и Война породили у него большие сомнения в правильности политики партии, а затем и желание разобраться в этом деле самому. Сначала, полагал Митя, было все правильно: Ленин и его соратники вели страну к коммунизму, как надо, потом партия отклонилась от ленинского курса и все пошло кувырком. Надо было найти тот момент в истории, когда начался губительный поворот, а потом будет ясно, «кто виноват» и «что делать» - краеугольные вопросы русской политики. Он занялся этим делом, как важным, серьезно, но небыстро: ведь была основная работа, мать, Таня и все прочее, поэтому дело шло подолее пяти лет. Для начала он изучил Ленина: благо от отца осталось первое собрание его сочинений, еще кое-что Маркса и Энгельса. После этого ему неожиданно открылось, что никаких практических представлений о социалистическом строительстве у отцов-основателей не было, да по существу, и быть не могло. А были совершенно невнятные, неконкретные, неопределенные размышления, где явное незнание восполнялось страстной убежденностью, что, конечно, «избавленные от капиталистического рабства, от бесчисленных ужасов, дикостей, нелепостей, гнусностей капиталистической эксплуатации, люди постепенно привыкнут к соблюдению веками известных правил общежития, к соблюдению их без насилия, без принуждения, без подчинения», то есть станут хорошими, честными и высоконравственными… Выступления же Ленина, относящиеся к советскому периоду, например, «Как нам реорганизовать Рабкрин» были явно паническими и смехотворными, ибо Ленин, который контролю и учету придавал особое значение, уже понял, что эта задача не решается.
Найти поворот оказалось невозможно просто из-за отсутствия выработанного курса, сворачивать было не с чего. Все разговоры о верном пути к коммунизму оказались пустопорожней болтовней – никто его не видел и не знал. Старый анекдот, как член КПСС, на вопрос анкеты: «Были ли колебания в проведении линии партии?» - ответил: «Колебался вместе с линией», неожиданно оказался абсолютно реальным: линия извивалась, как змея, а вернее, ее и вообще не было. Принимались случайные решения, которые были выгодны политическим, а, вернее, бюрократическим лидерам в любой конкретный момент, они-то и провозглашались, как «линия партии». Пораженный этим открытием, Митя упростил задачу и стал искать момент, когда в политике партии и жизни общества появилось вранье, беззаконие, воровство, взяточничество и прочие пороки, несовместимые с коммунистическими принципами. Изучая политические материалы и свидетельства, запечатленные в художественной литературе М.Зощенко, А.Замятиным, Б.Пильняком, М.Кольцовым, М.Шагинян, М.Горьким, М.Булгаковым и другими, он проникал во все более глубокие пласты советской жизни и с изумлением обнаружил, что этот момент – 25 октября 1917 года, то есть все грехи шли от врожденного уродства. Доктрина была ошибочной. Очевидность этого вывода вроде бы противоречила непрерывной оглушительной пропаганде и агитации, коими было охвачено и пронизано все советское общество: поголовная политучеба, конференции, пленумы, собрания, обсуждения партийных решений и прочей ерунды, неумолчный шум в СМИ. Все сущее кому-то нужно, Митя размышлял – зачем? Кончался 1951 год.
«33»
- Яша, ты знаешь, что я последние годы рылся в нашей истории и марксистско-ленинской идеологии.
- Ну, знаю, и что?
- Я понял, что это херня.
- Да? Кто бы мог подумать, - проворчал Яша, - Но очень похоже. Мне тоже так кажется Помнишь, как мы фашистские знаки на красных галстуках искали? Я потом сообразил, что вся эта ерунда была нужна, чтобы людей пересажать. А что ты там выкопал?
Митя рассказал, прочел выписки.
- А зачем они все это затевали, как ты думаешь, неужели от честолюбия?
- Затевали идеалисты, альтруисты, хотели трудящихся освободить и человечество осчастливить. Наверное, пока они боролись с царизмом, властолюбивые и своекорыстные товарищи им не мешали, потому что опасно было, а как монархия пала, карьеристы и захватили власть. Потом идеалисты стали стеснять, мешать, их и перебили.
- Я все думал, как мои родители в это говно вляпались, ведь вроде умные люди были, - задумчиво сказал Яша, - но неисправимые идеалисты. Фанатики... Значит, потому и вляпались, потому и погибли.
- Потому. Но ведь кто-то их позвал, сагитировал, в соблазн ввел. Они были очень молоды и мало образованы.
- Потом-то они получили высшее образование, но вера уже сложилась.
- А Толстой писал: «Главная причина дурного устройства жизни – ложная вера»
- Митя, только ты об этом никому не рассказывай. Опасно. Один парень засомневался в дарвинизме, так его из комсомола исключили, и аттестат не дали. А за твои изыскания посадят и спасибо не скажут.
- Молчу. Тебе и маме. Она все подтверждает.
Парни долго молчали, думали, потом Яша спросил:
- Ну а зачем идеологи сейчас так суетятся?
- Только для того, чтобы весь народ, все мы, были послушными и не мешали им руководить миром и наслаждаться жизнью.
- Но ведь дело пахнет керосином, ты думаешь, что Вождь и Учитель ради этого пойдет на новую мировую войну?
- Я думаю, что он псих, и ради власти пойдет на что угодно. Но, наверное, он продолжает лелеять их старую мечту о коммунизме, который, конечно, штука хорошая, но нереальная. Люди по этим правилам жить не могут. Вожди считают, что научатся, но ясно видно, что это ерунда. Чем дальше живем, тем меньше люди стремятся к коммунистическим идеалам. Ты видишь, что творится?
- Жуткое дело. С завода тащили все: и электрику, и механику, и материалы. Шланг не успеешь выписать, а его уже сперли. Но самое противное, что вытворяло начальство: что ему для ремонта надо – все со склада прямо в грузовик!
- У нас воруют не меньше. В колхозах еще хуже. И никто честно работать не хочет и не умеет, разучились.
Яша подтвердил:
- Точно, у меня в цехе были двое прекрасных рабочих: добросовестные, старательные, надежные, так оба - старики с дореволюционным стажем.
«34»
Вдруг газеты взорвались: «Изверги в белых халатах!», «Волки в овечьих шкурах», «Агенты мирового империализма!» Началось «дело врачей». Рассказывалось, как они умертвили Жданова, Горького и других советских вождей, что бдительная врачиха, Лидия Тимашук разгадала их коварные планы и донесла нашим бдительным Органам, а уж те все расследовали и вывели на чистую воду преступников, покусившихся на вождей советского народа. Даже одаренные журналисты, вроде Елены Кононенко, взахлеб проклинали «жалких отщепенцев», которые забыли не только заветы Ленина, но и клятву Гиппократа и требовали стереть в порошок «наймитов империализма». «Наймитов», конечно, пересажали и стали готовить новый «Дранг нах Остен» - Сталин собрался выселять всех евреев в Биробиджан, для чего самые верноподданные евреи обратились к вождю с этой, якобы инициативной просьбой. Евреев оскорбляли во всех людных местах, начиная с трамвая, и угрожали местью (за что?) и расправой. В белобрысом Яшке редко угадывали еврея, но, выступая в защиту несчастных старух, он часто нарывался на неприятности. Мите тоже попадало, когда он на работе открывал рот в защиту врачей.
Однажды случилась опасная история. Возвращались из театра втроем со Стеллой, Таня была больна. Яшина шапка пропала и, пока он ее разыскивал в гардеробе, Стелла с Митей вышли на улицу. А Стелла была стройной изящной брюнеткой ярко выраженной семитской внешности, вроде Суламифи. Мимо шла группа пьяных молодых мужиков. Один из них остановился около эффектной Стеллы, и, показывая на нее пальцем, не обращая внимания на Митю, закричал:
- Вот зачем ты, жидовская морда, ходишь в советский театр? Надсмехаться над советским народом? Вот, смотрите все! Они наших вождей травят, бля, как тараканов, а сами, суки, по нашим театрам ходют!
Яшка мог бы и спустить такое оскорбление, было у него такое право, у Мити – не было. Ни секунды не колеблясь и не медля, он развернулся и двинул парню по носу. Попал удачно: кровь хлынула, как из крана.
- За что ты его бьешь, гад, он тебя трогал? – завопили мужики и кинулись на Митю. Закипела драка. Стелла действовала очень активно – лягалась ногами, и каждый выпад ее туфель на шпильках, сопровождался воплями противника, но силы были явно неравны. Дело бы наверняка плохо кончилось, но вышедшая из театра публика заступилась за Митю, да, наконец, выскочил и Яша. Мужики оказались из бригады содействия милиции. Яростно матерясь, они стали милицию звать на помощь. Ребятам связываться с ментами не хотелось, поэтому они удрали.
Поехали провожать Стеллу. Она ничуть не была задета антисемитской выходкой, все ей понравилось, она веселилась и хвалила Митю:
- Ну, ты орел, Митька, бесстрашный боец, их ведь четверо было, как ты решился?
- Только со страху, - отвечал Митя, - боялся, что меня потом Яшка пришибет.
Это происшествие добило Яшу. Когда, проводив Стеллу, приехали к Мите, тяжко удрученный всей накопившейся мерзостью, Яша чуть не плакал:
- Только погромов ждать остается, больше ничего.
- Не волнуйся, - хладнокровно сказала мать, - Мы тебя спрячем, поставим тебе раскладушку и будете с Митькой в шахматы играть, как в 37-ом.
- Но что же будет, тетя Варя, неужели в Биробиджан уезжать?
- Ничего не будет, пересажают, кого им надо и успокоятся до следующего раза.
- А в следующий раз?
- Еще за кого-нибудь примутся: за татар, слесарей, велосипедистов…
- Тетя Варя, ну при чем тут велосипедисты?!
- Был в Германии такой анекдот, как раз к случаю: встречаются в 20-х годах два немца, один другого спрашивает: «А ты знаешь, кто виноват, что революция в Гамбурге провалилась?» - «Не знаю, а кто?» - «Евреи и велосипедисты!» - «А при чем тут велосипедисты?» - спрашивает второй немец, точь в точь, как ты. О евреях ему все понятно – они всегда виноваты. Надо же на кого-то сваливать бедность и неудачи, проще всего на евреев, но ведь не каждый раз.
«35»
Наверное, переживания ускорили развитие отношений, и Яша женился. Многолюдную свадьбу гуляли два дня, собрался весь курс, были танцы, песни и веселые сценки.
Они со Стеллой разменяли свои квартиры и поселились с тетей Фирой в большой, четырехкомнатной, в Банном переулке. После ремонта Митя целый месяц обустраивал их гнездо, как хотелось Стелле.
Однажды Стелла подала Мите ключ от квартиры:
- Мы с Яшкой хотим, чтобы вы с Таней, когда понадобится, приезжали и жили здесь, сколько захотите.
- Да с чего бы это? Нам с Таней и у себя хорошо, а к вам мы и так ездим.
- Вдруг не созвонитесь на работе, так и не поедете, а с ключом всегда можно. Мы же, как родные, правда?
- Это точно. – сказал Митя и взял ключ.
Он тоже Берманов считал самыми близкими родственниками. Все радости и печали, трудности и удачи обоих семей Митя и Яша переживали, как личные. В день кончины Сары Борисовны вместе ездили поклониться к ней на кладбище, а отцов поминали дома, но ежегодно.
«36»
Настало 5 марта 1953 года. Услышав сообщение о «болезни» Сталина, друзья созвонились на работе. Яша спросил:
- Ты слышал?
- Конечно. А что такое дыхание Чейн-Стокса? Может, еще прокашляется?
- У одной нашей девки муж пульмонолог, говорит, верная хана.
- Дай то Бог! Слушай, а народ у нас в такой панике! Плачут.
- У нас то же.
Говорили тайком, потихоньку. Подавляющее большинство населения, во всяком случае, не менее 90% горожан, воспринимали возможную смерть вождя, как ужасное несчастье, которое сулит всему народу большие опасности и страдания. Неумолчная, непрестанная, оголтелая пропаганда, когда 20 лет подряд все права человека и условия его существования приписывались только Сталину, оболванила народ до полного идиотизма. Людям уже казалось, что без него не только возникнут страшные угрозы извне, но и вся жизнь страны замрет и развалится. Однако мать сохраняла полное спокойствие:
- Что должно быть, то и будет, ничего другого. Что люди наработают – тем и живут, вожди ничего людям не дают, только жизнь портят. Без них или ничего не меняется, или к лучшему…
Известие о кончине вождя ничего не добавило. Стон и плач продолжался.
"НА СМЕРТЬ СТАЛИНА
Морозное и вьюжное
Прошло. Но падал снег.
Не жизни - смерти нужный
скончался человек.
Наивные, как дети
ушли народы в плач.
Впервые на планете
оплакан был палач"
Л.Болтовский
Однако пошли попрощаться. Интересно было и на него и на народ посмотреть: огромное историческое значения события понимали оба.
Колоссальная масса народа бесконечной колонной медленно двигалась по улицам Москвы. Ее ограничивали и направляли милиция и солдаты НКВД. Площади и переулки были перегорожены грузовиками, установленными вплотную, без промежутков, так, что образовался широкий коридор. Люди шли тихие, грустные. У многих на рукавах были траурные повязки. Негромко обменивались тревогами, воспоминаниями, причем вспоминали только хорошее, особенно, его полководческий талант:
- И пятилетки и индустриализация и план преобразования природы, ведь все его идеи, его голова. Все знал, все предвидел, он один, больше никто!
- Без него нам бы в войну нипочем не выстоять, все маршалы обосрались, только он даже в самое страшное время верил в победу.
- И в народ верил, помните, как он сказал?: «Братья и сестры! К вам обращаюсь я!» - к нам обратился!
Женщины заплакали.
- Это он намечал все выигранные сражения! Больше никто.
- Точно, что и говорить, гений всех времен и народов! Все на нем держалось. Как теперь жить будем?
Это рассуждали те самые дураки, чьими жертвами, страданиями и трудами была оплачена величайшая военная победа.
Однако, по мере движения становилось тесно: хвост огромной колонны подпирал сзади и в построении нарушился порядок. Потом началась давка. Стихийно возникали беспорядочные движения и строй превращался в толпу. Около Цветного бульвара группу, в которой шли ребята понесло вперед, а возникшим впереди сопротивлением ее развернуло и бросило на грузовики. Соблюдая траур, тихо взвыли и застонали женщины, началось страшное: люди падали и не могли подняться, потому что задние невольно сбивали их с ног, и шли прямо по телам. Люди молили о помощи охрану на грузовиках, но солдаты негромко, но строго отвечали: «Не лезьте… не напирайте… не пустим… не разрешено!» Митя уперся в борт, прикрывая двух старых теток, которых затолкали под грузовик, в это время толпа рванулась еще сильнее и Митя сам свалился под машину. «Мать твою, затопчут к черту!» - успел он подумать, но тут Яша вскочил на подножку, и ухватившись одной рукой за борт, другой мертвой хваткой вцепился в Митину руку. Падающие люди затолкали Митю под колесо, но Яша, с великим напряжением, миллиметр за миллиметром, выволок полузадохшегося Митю из-под толпы. Солдату, который тихо рычал: «А ну, сойди с машины, запрещено, кому говорят, сичас сброшу!», он строго приказал: «Примите товарища лейтенанта! Мы из Четвертого управления, на спецзадании!» Освободившейся рукой он выхватил из кармана алый пропуск «Гипрометалла» и помахал им в воздухе. Солдаты без разговоров подхватили Митю и помогли им спуститься с машины, где они оказались в пустом переулке. Сзади, из-под машин, вывалянные в снегу и грязи, понемногу выползали побитые люди и, стеная и охая, брели по переулку. Сколько людей затоптали насмерть, осталось тайной, говорили, три тысячи. Как это всегда бывает в России, порядок был только кажущимся, «для проформы». Была видимость порядка, а на самом деле – бардак, это и есть нормальное российское состояние.
Мать, когда выслушала рассказ о «прощании», подошла к Яше, сидевшему на стуле, обняла и поцеловала в макушку, потом полезла в свой тайник и вытащила бутылку:
- С днем рождения, сынок! – сказала она. – Давайте отметим, что ты живой остался. Две радости: ты живой, а изверг мертвый
- Проводить не удалось. – пожалел Яша.
- Ничего, найдет дорогу и без вас. Его Сатана заждался, он ему покажет.
«37»
Не успели высохнуть слезы прощания с вождем, как «убийцы в белых халатах» вышли на волю. Сказали, что ошибка вышла, оказалось, что не убивали они вождей. Ожесточенная травля евреев в СМИ прекратилась, но антисемитизм, как негласный, но важный компонент внутренней политики, сохранялся до 1991 года под видом антисионизма. В Кремле утвердилась компания старых, проверенных лидеров: Хрущев, Булганин, Маленков и Берия. Весной прошла амнистия и, хотя политзаключенных не амнистировали, освобождение было массовым, а поскольку в Союзе всё строили бесчисленные заключенные, то все стройки на востоке встали. В это время, Митя был в Нижнем Тагиле. В зоне его завода работали заключенные лагеря №9, из него каждый день выпускали по 800 человек, а всего в городе по нескольку тысяч. Они не успевали уезжать, и город оказался на осадном положении. Район вокруг вокзала был оккупирован вчерашними зеками, которые сегодня стали обыкновенными ворами и бандитами, праздновали волю и грабили обывателей. Отправляющиеся поезда брали штурмом: У каждого вагона дежурила милиция, поэтому толпы зеков, которые независимо фланировали по перрону, ждали отправления. На тронувшийся поезд, с подножек которого спрыгивали милиционеры, кидалась отчаянная толпа амнистированных. Они облепляли каждую подножку, прорывались в вагоны и по лесенкам на крышу. Митя видел, как менты скинули с подножки одноногого каторжника, но он, орудуя костылем, как Джон Сильвер, обежал газетный киоск и успел-таки вскочить на подножку другого вагона.
«38»
Летом 1953 года был низвергнут Берия. Появилась частушка:
«А Берия, Берия
Вышел из доверия,
И товарищ Маленков
Надавал ему пинков!»
Но Хрущеву было не до смеха. В Москве были расквартированы внутренние войска, да Академия КГБ, да Погранучилище. Можно было ожидать, что сторонники Берии возьмутся за оружие и захватят власть, и Правительство, по совету Маршала Жукова, приняло «превентивные» меры. Согласно конституции, Верховным Главнокомандующим в Союзе являлся Председатель Совета Министров, каковым в ту пору был Булганин. Ночью, накануне ареста Берии, он явился в пункт Главного Командования и отдал приказ двинуть в Москву 3 дивизии противовоздушной обороны, которой командовал Москаленко – наиболее надежный маршал. Войска, которые тогда еще сохраняли высокую боеготовность, были подняты по боевой тревоге, экипировались, заправились и помчались на Москву, ничего не понимая в происходящем. Утром, когда в Кремле началось совещание, на котором и был арестован Берия, военные блокировали все места расположения потенциально опасных подразделений, оцепили Погранучилище, а около дома-штаба Берии, на Спиридоновке, встали танки.
Насмерть перепуганное командование Погранучилища, робко пыталось узнать, что случилось, и в чем они провинились, но артиллеристы только строго просили их не выходить за пределы части, они и сами ничего не знали.
Вот почему удалось обезвредить Берию без волнений и жертв. Главным героем этого «тихого переворота» был, конечно, Жуков, что, впрочем, не помешало Хрущеву в 1958 году выпихнуть маршала на пенсию.
Берия оказался английским шпионом, за что его вскорости расстреляли без суда и следствия, ничуть не менее законно, чем миллионы безвинных людей по его приказам. Страна и глазом не моргнула, раз он шпион, что ж еще с ним делать? Не будь шпионом.
«39»
Появились слухи о том, что начался пересмотр дел жертв Большого Террора. Вроде бы в лагерях большое облегчение идет, кого-то выпускают, а кому-то даже квартиру отдали.
- Ну что, мама, видно снова писать? - спросил Митя – Говорят, реабилитируют.
- Пиши, - сказала мать, - Надо же вам с Таней где-то жить. Уж года два женихаетесь, пора гнездо вить.
- А папины заслуги, а его доброе имя ничего не стоят?
- Папины заслуги сейчас здесь не стоят выеденного яйца, а его имя в защите не нуждается, его честь и совесть были белее снега и все это знают. Пиши!
Через полгода Митя получил письмо из Главной Военной прокуратуры, где сообщалось, что комбриг Панов полностью реабилитирован, а справку следует получить в КГБ.
В назначенное время Митя пришел на Лубянку – в пустом кабинете, за пустым столом сидел немолодой вежливый человек.
- Пожалуйста,- сказал он, - я все уже приготовил, распишитесь вот здесь.
- Спасибо, - сказал Митя и расписался. Потом прочел справку и спросил:
- Здесь написано «дело прекращено на основании ст. 4 п. 5 УПК», а что это значит?
- То и значит, реабилитирован. Да вы не сомневайтесь: всем, кому надо, это известно.
- Я и не сомневаюсь, но это надо моей матери, а ей не известно. Вы уж извините, но такая справка мне не нужна, и я ее не возьму.
- Как хотите, других мы не даем, у нас не принято.
- Я понял. Возьмите ее и подпишите мой пропуск на выход.
- Жаловаться будете?
- Наверное.
- Подождите, пожалуйста, я посоветуюсь с начальником отдела.
Через полчаса он вернулся.
- Мне разрешили в виде исключения изменить текст: теперь здесь написано: «дело прекращено в связи с отсутствием в его действиях состава преступления». Берете?
- Беру, но нехорошо. Надо было написать: «полностью реабилитирован». Ладно, спасибо, до свидания.
Мать прочла справку абсолютно спокойно: она давно все пережила и все понимала, Митю даже удивляло отсутствие у нее видимого интереса. По поводу справки она заметила:
- Они только сажать и убивать умеют, а оправдывать не научились. Черт с ними. С паршивой овцы хоть шерсти клок. Проси вернуть квартиру.
- Они подумают, что мы просили реабилитации отца ради квартиры, вот что плохо.
- Людям, которые у власти и в ГБ, наплевать на все наши мысли и мотивы, а тебе, сынок, даже стыдно желать, чтобы они о тебе думали хорошо.
«40»
Митя с Таней не стали ждать квартиры и поженились. Оба были стеснительны, шума не любили, поэтому и свадьбу играли тихую: родители, да Яша со Стеллой.
Таня сначала побаивалась мудрой, прямой и неподкупно справедливой свекрови, потом, убедившись в ее доброте, зауважала ее, а потом привязалась всей душой. Как бОльшая часть советской молодежи, она выросла вне религии, но советской моралью не была удовлетворена, видела за громкими словами сплошное вранье, и от симпатии к матери заинтересовалась христианской верой. Год-другой, добросовестно, как все, что она делала, изучала Библию и пришла к такому представлению: все, что написано о происхождении мира, древних царях, войнах, обычаях и ритуалах – это история для историков и ее не касается, все, что о нравственности и этике – мудро и правильно. Этим и должны руководствоваться люди в своих взаимоотношениях. Она и до этого была доброй, правдивой и серьезной девушкой, теперь она утвердилась в своем мировоззрении. Одновременно в их отношениях с матерью установилась обоюдная симпатия и полнейшее понимание. Было забавно и трогательно, как свекровь и невестка, жалея друг друга, стараются сделать побольше домашней работы, чтобы другой поменьше осталось
Однажды, когда Митя был в командировке, случилась беда: мать с Таней навещали сватью, в деревне, под Москвой и мать упала с чердака, где сушилось белье. Когда слезала, оступилась и ухнула вниз, да неудачно: сломала руку и разбила голову. Таня попыталась привести свекровь в чувство, но не получалось. Она побежала на станцию, где был телефон-автомат, и позвонила Яше:
- Такое несчастье, не знаю что делать!! Сюда скорая помощь не ездит, выручай, Яша, придумай что-нибудь, достань транспорт!
- Она хоть дышит?!
- Дышит, но без памяти!
- Объясни, как вас найти! – Таня объяснила, - Через час выходи на шоссе, а то время потеряем!
Хотя очень хотелось получить медицинский совет, Яша решил не терять время на разговоры с врачами. Он попросил начальство отпустить его, побежал в транспортный цех Института и умолил выделить «Уазик», за наличный расчет, для спасения бабушки. В те времена, это было легче, чем сейчас, моментально договорился с водителем об оплате и через 20 минут уже мчался на выручку.
- Жми, как сможешь! – попросил Яша водителя, он очень волновался, успеют ли.
- Мать спасаешь? – осведомился водитель.
- Да не свою, а самого большого друга, он в отъезде. – Немолодой водитель кивнул: все правильно, так и должно быть.
Таню нашли легко: она стояла на 43 километре и махала платком всем машинам. Разбитым проселком добрались до деревни, погрузили бесчувственную Варвару Сергеевну и поспешили в Москву. Яшка с детства обладал изумительной способностью к мистификации. Особенно ему удавался начальственный тон. Он попросил водителя подъехать к ближайшей крупной городской клинике, зашел в кабинет Главного врача, извинился и сообщил, что доставил супругу Зампредседателя Госстроя Панова, после несчастного случая на даче, он – референт Берман, а сам чиновник сейчас в Берлине, на правительственных переговорах, и попросил оказания самой срочной помощи и лечения. Главный, с перепугу, сам побежал принять высокопоставленную пациентку. К этому моменту мать пришла в сознание, но была плоха: сотрясение мозга.
- Почему сразу в Кремлевку не повезли? - поинтересовался Главврач,
- Боюсь, Шеф не одобрит, - доверительно объяснил Яша, безошибочно определив национальность Главного - Там, говорит, всех евреев повыгнали, теперь у них лечиться нельзя!
- Вот, смотрите, русский, а умный человек, - с уважением заметил Главврач, - Заверьте товарища Панова, что мы отлично вылечим его супругу, пусть ко мне заходит.
Таня с Яшей дождались, пока мать обследовали, поставили диагноз, положили в палату и, убедившись, что опасность миновала, глубокой ночью поехали домой.
- Какой же ты молодец, Яшенька, спасибо тебе великое, спаситель ты и теть Варин и мой.
- А что делать? Мы, евреи, любим своих родных, зря, что ли, нас в семейственности упрекают? – оба посмеялись, кажется, обошлось.
Через декаду забрали мать в полном порядке, с загипсованной рукой. Она удивлялась особому вниманию и предупредительности медперсонала:
- Сам Главврач заходил, спрашивал о лечении, о самочувствии, очень приятно было!
- Значит, хороший человек попался! – прочувствованно заметил Яша, подмигнув Тане.
Митя сердечно благодарил Яшу, за помощь, но, откровенно говоря, в глубине души он ничего другого от него и не ждал.
«41»
Время шло, события совершались, а советская история не ревизовалась, все было: и измена, и вредительство, и шпионаж, просто кое-кого посадили по ошибке. Но столько народа было выпущено, лагерей закрыто, северных строек прекращено, что стало понятно - историю переписывать придется.
Митя был в Ровно, на Западной Украине, когда в Москве открылся ХХ съезд КПСС. Бригада наладчиков собралась в гостинице, и прибывший из Москвы механик рассказывал о выступлении Хрущева: «Был культ личности Сталина…, совершены большие ошибки…, многие тысячи невинных людей пересажали…, Кирова убили по приказу Сталина…, Тухачевский и маршалы невиновны…». Волнение и потрясение слушателей было невообразимое, не реплики, а вопли прерывали рассказчика: «Да ты что!!! Да не может быть! Правда?! Мать-перемать…!»
Старый друг механика тщетно пытался его унять:
- Не надо бы этого говорить, Жора, беда будет!
- Я тебе сказал русским языком – сам Хрущев выступал, ты что, твою мать, мне не веришь?
- Конечно, верю, но все это надо в секрете держать, время такое.
- Ну не мать бы твою, какое?! Уже по парторганизациям письма разосланы! В Москве все только об этом и говорят!
- Да мало ли, что говорят… Сегодня говорят, а завтра опять сажать начнут…
Вот с такими волнениями и страхами народ принимал вести о переменах. Население четко разделилось на две части: кто постарше считали, что ничего не изменится, кто помоложе – верили, что пришло время глубоких политических и экономических перемен. Самым глубоким пессимизмом была проникнута мать:
- А что должно измениться? Водка подешеветь? Зарплата у тебя та же, продукты в том же магазине, дрова тот же комендант дает. Не пойму, чего вы ждете?
- Ну, как же, мам, книги стали новые выходить, люди стали правду говорить о жизни, о власти, обо всем, так, постепенно общество вернется к свободе, равенству и братству, за которое боролись и которого их лишили!
- Лишили! А оно им надо было? И кто лишил? Сталин?
- А кто же? Разве не Сталин безраздельно хозяйничал в стране, разве не он решал, кому жить, кому умирать, что ломать, что строить?
- Не Сталин. Начальники сами решали, как быть, как жить. Сталин один, а их, как бесов, легион. Везде командует чиновник-начальник: и в Партии, и в НКВД, и в Советах. Вы думаете, чекисты-ГПУшники-НКВДшники, что ваших отцов поубивали, Сталина слушали? Нет, они, конечно, знали, чего ему нужно – всех честных коммунистов извести, так они и сами того же хотели, чтобы им никто не мешал командовать да карман набивать. Вы не думайте, что они хотели вернуть власть фабрикантам-помещикам, нет, мои милые, они только хотели, себе власти побольше! Как они были, так и остались, серые злобные дураки и холуи. Кто дурные планы выдумывал, миллионы честных людей перебил-пересажал, фашиста прозевал? Они. Как они правили страной, так и правят. И здесь ничего не изменится. Мы, русские, привыкли кормиться из хозяйской руки: нет фабриканта – пусть будет начальник, а у начальника свой интерес. Вот, как отвыкнем, как станем не на начальника, а на себя трудиться и надеяться, только тогда и станет здесь получше.
- Когда же это будет, мам?
- Нескоро. Может, лет через 50. Я помню, после революции казалось, народ другой стал, переродился, вроде не о себе заботился, а о справедливости. Потом успокоились и опять о себе. Да ты сам видел, когда в войну тяжело и страшно было, как люди сдружились, породнились, друг другу помогали, где та любовь?
«42»
Однако, как будто жизнь менялась. Секретарь Союза писателей Фадеев не вынес стыда за преданных товарищей-писателей и застрелился, правда, он один. Все остальные, кто предавал друзей и соратников легко пережили этот позор. Появились книги Гранина, Тендрякова, Трифонова о гонениях и притеснениях и, наконец, великая книга Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Эренбург написал «Оттепель», так это время и назвали. На самом деле никаких изменений в экономике и политике не происходило. Та же неумолчная пропаганда, произвол и расточительство в экономике, случайные, бессмысленные решения в политике. Производительные силы страны оставались задавленными, благонамеренные, искренние, но бестолковые начинания Хрущева оборачивались посмешищем и конфузом.
«43»
После реабилитации отца не стало «кадровых препятствий» и Митя перешел в Институт, который разрабатывал автоматику для военной техники. От военных задач его воротило, но другой высококвалифицированной работы в Союзе не было. Все инженеры, которые желали профессионального роста и совершенствования работали на войну. Яша осваивал производство новых сортов стали – для военных целей, Таня занималась тонким химическим анализом – компонентов ракетных топлив и т.д. Весь научно-технологический прогресс в Союзе был перманентной подготовкой к войне.
«44»
Митя получил сообщение, что, в связи с реабилитацией отца, он будет включен в «льготную очередь» на квартиру, для чего ему следует принести кучу документов, в том числе справку о «жилплощади», которую занимала семья до ареста отца. В комендатуре военного городка, где они когда-то жили, его приняла насквозь прокуренная желчная старуха - делопроизводитель:
- Нет у нас таких сведений!
- Как же так, ведь есть домовые книги, а в них…
- Все наши домовые книги сгорели в сороковом году! Неделю жгли…
Митя растерялся. Дело в том, что в октябре 1941, когда немцы стояли на пороге Москвы, в некоторых домах жгли домовые книги.
- В войну? – глупо спросил он.
- Ты в своем уме, - спросила старуха, - какая война в сороковом?
- Это, значит, чтобы концы в воду? – догадался Митя. В домах, заселенных «комсоставом РККА» пересажали 80% жильцов, поэтому домовые книги уничтожили, чтобы скрыть масштабы террора.
- Слава Богу, додумался! – пробурчала старуха.
Митя разглядел знакомую породу. Она была из тех самоотверженных теток, которые всю жизнь помогают людям, пряча доброту под напускной грубостью.
- А в хозуправлении Наркомата Обороны разве не осталось сведений?
- Квартиры врагов народа переходили в распоряжение Наркомвнудела.
- Ни фига себе! - ахнул Митя, - Значит, кого-то сажали, только чтобы освободить для себя жилье.
- Кому жилье, кому должность, мало ли у людей желаний, может, кому и жену… Сказано же было в Писании: «Не желай дома ближнего твоего; ни жены ближнего твоего, ни раба его, ни вола его, ничего, что у ближнего твоего». А когда люди отвергли заповеди Господни, все стало можно: и пожелать и отнять и убить.
Митя порылся в памяти:
- А первое, что забыли: «Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего».
Старуха поразилась:
- Верно! Надо же, какой молодец, откуда же ты это знаешь?
- А у меня мать – поповна. Читала и рассказывала. Она при отце совсем было, от религии отошла, а как его посадили – снова в вере утвердилась.
- Жива?
- Жива, здорова.
- Кланяйся матушке, жалею, что незнакома была. А без справки легко обойдешься. Найди трех свидетелей, пусть подтвердят, что вы здесь жили, и неси в Райжилотдел.
- Неужели возьмут?
- Да ты что, первый, что ли? Тыщи ходят…
«45»
Через год предложили квартиру. Митя с Таней поехали смотреть. На заводской окраине, напротив керамического завода стояла новенькая пятиэтажка.
- Митенька, да как же наше дитя этой пылью дышать будет? Здесь и с собакой-то гулять нельзя, а уж ребенка и на улицу не вынесешь. – сказала беременная Таня.
- Что-нибудь придумаем. – ответил Митя.
Яша предупредил:
- Не вздумай согласиться!
- Нет, не соглашусь, но я уже понял: следующее предложение будет чуть-чуть лучше, следующее – еще на грамм лучше, а долго я не выдержу, Тане скоро рожать.
- Да, - сказал Яша, - тут нужен еврейский ум. Подключим Стелку.
Стелла уже была преуспевающей адвокатессой. Она попросила Митю подписать доверенность и бодро пошла в Райжилотдел представлять интересы гражданина Панова.
- Мой клиент – известный советский изобретатель, масса публикаций, удостоен правительственных наград, да еще, как вам известно, жертва культа личности. Не предлагайте, пожалуйста, плохих вариантов, а то мы выйдем в МК, нас поддержат.
Это, в общем, более или менее соответствовало действительности, но Митя скорее откусил бы себе язык, чем произнес такие слова. Пошел другой разговор. Инспектор сказала:
- На Звездном бульваре сдается хороший дом 10, по индивидуальному проекту. В этой папке ходатайства тех, кто туда рвется: за Иванова хлопочет Райком, за Петрова – Министерство, а Сидоров – сам Герой Советского Союза. В этот дом ваш клиент не пробьется. На улице Королева, дом 26 – та же картина. Похуже дома – на улице Амундсена – тут шансы есть. Посмотрите.
Когда Таня увидела паркетный пол, она пришла в восторг. Разрумянившаяся от радости, она бегала по пустым комнатам и планировала, кто где будет жить.
- От добра - добра не ищут! – сказала мать. – Соглашайся.
Вскоре Пановы переехали в новую квартиру, а еще через месяц в свою комнату въехал новый жилец. Только начали говорить об его имени, как Яша сказал:
- О чем думать-то? Никем он не может быть, кроме, как Павлом.
Митя с матерью скромно промолчали, а все дружно поддержали, и вопрос был решен.
«46»
Через год и у Берманов появилось прибавление семейства – Стелла родила девочку. Ситуация повторилась. Когда собрались около новорожденной, Митя заявил:
- Никем, кроме Сарочки, она быть не может!
А тетя Фира подтвердила, что лицом она вылитая Сара, и все согласились.
«47»
Вдруг нагрянула беда. Сначала у Яши зуб заболел, потом голова, температура поднялась. Участковый врач сказала:
- ОРЗ. А что голова – это бывает. Чаю больше пейте с малиной, а от головы – анальгинчик.
Яша пил чай и лечился. Через 3 дня стало совсем плохо, но было воскресенье. Когда Яша стал заговариваться, Стелла вызвала скорую и его немедленно положили в больницу. Оказалось, дело плохо: от больного зуба началось заражение крови и гнойный менингит.
- Главная беда – время упущено, - сказал старый врач, заведующий отделением – ему бы вовремя пару инъекций пенициллина, и ничего бы не было. Но, слава Богу, у нас есть антибиотики и мы его вытащим!
Несколько дней «интенсивной терапии» дали результат: температура упала, и Яша пришел в сознание. Он лежал бледный и безучастный, всех узнавал, но не поправлялся. Стелле, которая умоляла его съесть «капельку бульона и крошечку белого мяса», он тихо отвечал
- Не хочу…не могу…не надо…
- Что болит, Яшенька, милый?
- Ничего не болит, успокойся. – качал он головой
Она не отходила от него много дней, и выглядела не намного лучше. Митя пошел к завотделением:
- Доктор, по-моему, он умирает.
- Еще нет, но состояние очень тяжелое. Сепсис вымотал все защитные силы организма. Нарушен обмен веществ. Надо пробовать прямое переливание крови, оно зачастую резко повышает сопротивляемость. Найдите пару доноров. У вас группа подходит?
- Подходит.
- Надо много, ну литр, для начала, ищите доноров.
- Пожалуйста, начните переливание с меня, а доноров мы приведем.
Митя сказал Стелле, чтобы обзвонила ребят и вызвала доноров, а сам пошел готовиться к переливанию. Он настоял, чтобы у него взяли по максимуму – поллитра и с легким шумом в ушах ушел домой. Таня ахнула:
- Поллитра! С ума сошел, люди сдают по 200-250 кубиков, в тебе сколько осталось-то?
Но мать одобрила:
- Правильно сделал. Надо Яшку спасать, тут нет выбора. Молодец, сынок. И отец твой всегда так же поступал.
Когда наутро Яша открыл глаза и тихонько сказал:
- Есть хочется. - Стелла решила, что ей мерещится:
- Что, милый? - Яша слабо улыбнулся:
- Дай поесть… - Стелла побежала к холодильнику.
Когда пришел Митя, и она кинулась ему на шею, плача в три ручья, он перепугался:
- Что случилось?!
- Жрё-о-от! – прорыдала она.
С этого дня Яша быстро пошел на поправку и через неделю, бледного и слабого, но веселого, Стелла с Митей привезли его домой.
«48»
Все взрослые, а особенно Митя и Яша много и напряженно работали. Обоим поручали самые трудные задания – для военных целей. Как уже было сказано, в Союзе научно-техническая деятельность была сосредоточена на подготовке к войне, поэтому все крепкие работники трудились «на оборону». Их успехи и удачи, руководство и Митино и Яшино, неизменно присваивало и распределяло по любимцам – такова была неизменная советская традиция, это называлось: «наказание невиновных и награждение непричастных». Митя переносил это, как должное, даже не возмущался, поэтому считался хорошим человеком, Яша иногда вскипал и требовал восстановления справедливости, поэтому слыл склочником. Чтобы узаконить оплату труда не по результатам, а по прихоти начальства, была придумана сложная система начисления и учета баллов за выполнение, якобы необходимой, а по существу ненужной общественной работы: за выполнение соцобязательств, которые сами же и придумывали, за выпуск стенгазет, за выезды на помощь подшефным колхозам и т.п. У обоих накопился большой опыт общения и с сотрудниками, и с начальством, и обоих поражала глупость и алчность администрации. Вся советская бюрократическая верхушка, за редчайшими исключениями, отличалась наглостью, невежеством и неработоспособностью. Как-то, когда они говорили об этом, в разговор вмешалась мать:
- А зачем им быть порядочными и умными? Им не за это деньги платят.
- Ну, мама, каков пастырь, таково и стадо: с них берут пример трудящиеся, которыми они руководят, что им можно, то, значит, и другим можно!
- А если пример дурной, кому-нибудь икнется? Человек ведет себя так, как ему легче жить. Если бы платили да повышали за труды, он бы и вкалывал, а тут ценят только тех, кто начальникам жопу лижет. Что попросишь, то и получишь.
- Тогда, выходит, капитализм лучше социализма. Там работать надо.
- А тут народ честно работать давно разучился.
- Частная собственность на средства производства нужна. Это она при капитализме работать заставляет, - задумчиво сказал Яша, - вот уж чего мы никак не думали, что при социализме легче всего будет жить лентяям и хапугам!
- Вот и плохо, что не думали! Это наш русский обычай: сначала делать, потом смотреть, что вышло, а уж потом думать – почему. – заметила мать.
- Видно не зря говорят, что Маркс был плохой ученый, - усмехнулся Митя, - хороший ученый сначала социализм проверил бы на собаках.
- Да, уж конечно. - согласилась мать, - От социализма и собаки передохнут…
Однажды, в начале 1959 года, Яша пришел чем-то взволнованный. Он положил перед Митей толстую газету «Правда», на страницах которой были помещены фотографии членов ЦК, только что избранных на ХХI партсъезде.
- Ты что-нибудь слышал о работах Ломброзо? – спросил он.
- Что-то о физиогномике?
- Ну да, он утверждал, что у людей, предрасположенных к преступлениям есть внешние биологические признаки, поэтому по лицу можно определить склонности человека. Посмотри-ка эти портреты!
Митя присмотрелся. Никакая ретушь не смогла облагородить тупые, уродливые лица, смотревшие на него с газетного листа. Низкие лбы, маленькие глазки, утонувшие в жирных щеках, или наоборот, костлявые злобно-аскетические волчьи морды, губастые, скуластые, лопоухие, полные важности и самодовольства, но везде полное отсутствие живой человеческой мысли, образы с картин Босха! На этом жутком фоне светилось только одно умное и привлекательное лицо - президента АН М.Келдыша.
- Н-да, я как-то не думал, что такое противное зрелище.
- Да не в этом дело! Может, теория Ломброзо антинаучна, всем известно, что внеш-ность обманчива, иногда за уродливым лицом скрываются ум и талант, но, конечно, чаще внешность и сущность связаны!
- Ты хочешь сказать, что у нас в правительстве собрались одни дураки?
- В основном, да. Ну не может так совпадать, чтобы у множества людей одни свиные рыла.
- Яш, но у нас власть имеют и министры и члены ЦК и Советы депутатов…
- Это просто обман. Член ЦК с самой глупой ряшкой – мой министр. Там в ЦК все министры сидят, а Советы только для блезира. Они ничего не значат. Все решают несколько человек в ЦК и Совмине, чьи портреты ты смотришь. Ты же знаешь, по чьим поручениям вы работаете – все здесь! Теперь ты сравни эти хари с человеческими лицами! – и Яша вынул из сумки том энциклопедии Брокгауза и Ефрона.
- Это последний. Здесь портреты авторов основных статей: ученых, врачей, инженеров, генералов, священнослужителей.
Контраст был разительным: благородные одухотворенные лики авторов энциклопедии и скотские рожи партийных боссов, вроде бы принадлежали разным биологическим видам.
- Он издан в 1907 году. Не могла же за полвека измениться человеческая порода? – рассуждал Яша – Те же россияне.
- Что же это значит? Как они сбежались в одну стаю? – задумался Митя.
- Значит, были востребованы. Из кого было выбирать-то? Мы же с тобой давно поняли, что все начальство – говно. Из них и выбирали. Закон конкуренции не работал, ценились только послушание да холуйская преданность. Так прошло 10 лет, 20, 30 – у власти остались одни кретины.
- Но тогда, выходит, у нас нет шансов?
- Вот и я то же думаю.
Однажды Яша хмуро сказал Мите:
- Пристали – вступай в партию, и всё, проходу не дают. Говорят, ты - начальник отдела и должен участвовать в партийных собраниях, а то, без тебя принятые решения, ты не сможешь проводить в жизнь. Херня какая-то, а отвязаться не могу.
Митя хорошо понимал Яшино положение. Был случай, один специалист, в ответ на предложение вступить в КПСС, прямо сказал, что партия – помойка и ему там делать нечего, так его лишили допуска к секретной работе и вскоре уволили. Сам он застрял на должности ведущего конструктора, потому что без обиняков сказал секретарю своего парткома, что в партию он никогда не вступит – не считает себя достойным, и сколько к нему ни приставали, со своей позиции не сдвинулся. Но Яша уже руководит людьми, ему деваться некуда.
- Вступай, ничего с тобой не станется. Не ты первый, не ты последний.
- Неверующим попом быть противно.
- Там верующих не осталось. Название – пустой звук, а единственный смысл – «не возникать», так ты все равно в оппозициях не участвуешь.
Яша плюнул и вступил.
«49
Ребята теперь стали отцами семейств, но по-прежнему нуждались в общении и каждый свободный вечер, которых теперь стало мало, проводили вместе, на что жены вначале даже обижались, потом плюнули и привыкли. Стелла говорила Яше:
- Сегодня к Митьке?
- Да. Поручения будут?
- Возьми у Татьяны чудо-печку, торт вам испеку. И выкройки попроси, она знает, какие.
С некоторых пор Митя заметил, что он, будучи наедине, чувствует Яшкино настроение: когда у друга неприятности, неудачи, огорчения - у него возникает неясное беспокойство, когда Яша болеет - тревога, и только если у Яши все хорошо - и у него покой на душе. Он считал себя чрезмерно нервным и с досадой думал, что он псих, но однажды, после бессонной ночи, с утра позвонил Яша и спросил, все ли у них в порядке. Митя успокоил его: ничего страшного, просто у матери был приступ почечной колики, вызывали неотложку, сейчас лучше, однако понял, что и Яше передается его состояние. Ни в телепатию, ни в другие парапсихические явления Митя вообще-то не верил, однако факт оставался фактом. Он вспомнил старое наблюдение: когда у него в голове звучала какая-то мелодия, Таня, если находилась близко, начинала ее мурлыкать, потом вспомнил разные восточные искусства, Мессинга, эффект сверхслабого свечения и понял, что информация в каком-то виде, волн или флюидов у живых существ передается. У животных это явление наблюдается чаще, у людей – реже, причем, обычно у близкородственных душ, например, когда мать чувствует состояние сына. Видимо и у них с Яшей после многолетней близости возникло что-то вроде душевного резонанса, сверхчувственное восприятие. Вот почему они так легко, с полуслова понимали друг друга.
На лето снимали общую дачу. Мать и тетя Фира сидели там постоянно, а ребята проводили отпуска. Мать и Таня любили копаться в земле, выращивали цветы и овощи, малыши с увлечением помогали им. Маленький Паша называл себя «Паня», а Сарочка, которая во всем ему подражала, звала себя «Саня», так они на всю жизнь и остались в своих семьях – Паня и Саня.
В воскресенья все собирались за столом. Привозили и готовили что-нибудь вкусное. Раз-другой в месяц Митя затевал шашлык, который он в бытность в Средней Азии научился хорошо готовить и все наблюдали за его священнодействием. Хорошо было сидеть в сумерках около очага с самыми любимыми людьми.
«50»
Перед поступлением Павла в школу, всей компанией поехали на Черное море. Сняли жилье в Лазаревской и каждый день начинали с долгого купания. Раз дети отошли метров на 100 от берега и на метровой глубине плескались на бетонных бунах, держась за железные петли-рымы. Ласковые волны легонько шлепали их по спинкам, приподнимали и вновь опускали на камень. Митя с Яшей поднялись на дюны, там открылся ларек, и они собрались выпить по утреннему стаканчику «Александриули», Таня ушла на почту, а Стелла присматривала за детьми.
Беда накатилась неожиданно. Хулиган-лодочник развернул свою моторку в двух метрах от бунов. Крутая волна подбросила детей вверх и шмякнула о камень. Саня ударилась головкой, и соскользнула с буна, хотела крикнуть, но в открытый рот хлынула вода и прервала дыхание. Девочка потеряла сознание и пошла ко дну. Паня подхватил тело подружки, но вытащить на бун не хватало сил. Он приподнял Саню над водой и завизжал что было сил, нечеловеческим голосом. Стелла услышала крик, увидела, что детей на камне нет, и ринулась на помощь. Истошный визг долетел и до парней, они увидели бегущую Стеллу и помчались с горы. Стелла подхватила дочь и мигом вынесла на берег. К счастью, поблизости оказался медик. Он перекинул девочку вниз лицом, животом через свое колено, постучал по спинке, и изо рта вытекла вода. После первых же движений искусственного дыхания, она закашлялась, задвигалась и задышала сама. Через полчаса она совсем ожила и понемногу заговорила.
- Легко отделалась, - сказал с облегчением врач, - Мало воды в легкие попало, молодец, кавалер, что догадался головку ей поднять, а то бы еще неизвестно, чем дело кончилось!
- А как орал, дружок мой хороший, - сказала Стелла с глубокой лаской, - вон парни за полверсты услышали.
- Молодец сынок, что не растерялся, спасибо тебе, вел себя, как мужчина! – сказал отец.
- Разве мужчина может визжать? - спросил Паня, смущенный, но счастливый.
- Настоящий мужчина тот, кто спасает друга, а если надо, он должен визжать, как резаная свинья! – серьезно ответил Яша.
Все пошли домой, уж в этот день купаться никто не хотел, а Сане надо было успокоиться и отдохнуть от потрясения. Паня весь день был в центре внимания и все старались его приласкать и потешить. Таня глаз с него не сводила и нет-нет, не выдерживала: подходила и целовала в макушку. Санечка отдохнула и утром была, как новенькая.
«51»
В Союзе жизнь была не в пример более спокойной, здоровой и безопасной, чем в России, но непростой и неудобной. Отвратительное качество всех потребительских товаров, от белья до жилья, и убогая сфера услуг, были общеизвестны, притом связь между стоимостью и качеством изделия была неопределенной: за одну и ту же цену можно было купить и хорошую вещь и дрянь. Все это вынуждало граждан к самодеятельности. Люди приспособились к обстановке и привыкли обмениваться натуральными услугами. Это широкомасштабное явление, по принципу «ты мне, я тебе», возникло вместе с советской властью и получило название «блат». С ним было связано много шуток: утверждалось, что он возник еще до Пушкина, констатировавшего: «Из тьмы лесов, из топи – «блат» вознесся пышно, горделиво!», говорили: «Не имей родного брата, а имей немножко блата», а самое категоричное и краткое утверждение, подчеркивающее его всемогущество, гласило: «Блат …. наркомат!». «По блату» приобреталось жилье, имущество, места работы, билеты в театр и все прочее. Те люди, которые научились им пользоваться, жили более благополучно, чем те, которые уповали на заботу родного государства. Таким образом, блат был весьма полезным украшением советского быта.
Пановы и Берманы постоянно заботились друг о друге не ради выгоды, а от родственной любви, хотя и им «по блату» частенько перепадали разные удовольствия. Главным «блатмейстером» была Стелла.
Вдруг оказалось, что Стелла стала известной и уважаемой адвокатессой. Благодаря светлой голове и бездонной памяти она постигла тонкости советской путаной юриспруденции и научилась выигрывать самые трудные дела. То она находила неопровержимые, но неучтенные доказательства, то представляла суду каких-то неожиданных свидетелей, то находила процессуальные оплошности и добивалась нужных решений. Вдобавок, с ее удивительной коммуникабельностью, она приобрела массу нужных друзей и знакомых в дебрях правоохранительной системы, которые ценили ее ум и эрудицию и часто давали очень полезные советы и указания.
Абстрактной добротой она не страдала, но для своих была готова в лепешку разбиться, а Пановых она безоговорочно причисляла к членам своей семьи, поэтому не только Митя с Таней, но и все их друзья и близкие находились под ее юридическим надзором и на ее попечении. Стеллу никогда не надо было ни о чем просить: она всегда знала «у кого что горит» и немедленно предлагала свою помощь. Ее услуги высоко котировались и часто вознаграждались «блатом».
Прочие члены семейств тоже охотно помогали людям, но больше занимались своим содружеством.
Таня хорошо шила, она постоянно обшивала детей, и они щеголяли в красивой и удобной одежде. Готовые одежды взрослых она подгоняла «по фигуре» Даже привередливая Стелла постоянно пользовалась ее искусством.
Митя был признанным авторитетом по бытовой технике и электронике: он и покупал ее и налаживал и ремонтировал, когда ненадежные советские изделия «издыхали». Кроме него ни к телевизору, ни к кофемолке никто и прикасаться не смел, поэтому отечественное барахло работало долго и безотказно.
Но самым дорогим было Яшино умение: он помогал детям учиться. По любому предмету он предлагал такие легкие и полезные приемы, что дети не испытывали никаких затруднений в учебе, поэтому учились прекрасно, помогая еще и товарищам. Он не отказывал в помощи ни одному школьнику во дворе, отчего Саня была самой популярной фигурой.
«52»
Стелла еще в 52 году научилась хорошо водить машину, села за руль папиной «Волги» и лихо разъезжала на своей машине, что ей очень шло, да и в работе помогало. Однажды она, после работы возвращалась с сотрудниками домой по улице Горького, это которая Тверская. В час пик улица была переполнена народом и Стелла ехала медленно и осторожно. У пешеходного перехода против Телеграфа остановилась, а по сигналу светофора двинулась вперед. В это время женщина, перешедшая улицу, обнаружила, что рядом нет сына:
- Петя, давай скорей! - крикнула она.
Мальчик сорвался вперед перед самой машиной Стеллы, но споткнулся и упал прямо под колесо. Стелла затормозила мгновенно, однако колесо накатилось на ребенка, хотя и не переехало его. Стелла подала машину назад и мальчик вскочил. Он бросился к матери, сделал два шага и упал мертвым: сломанное ребрышко пронзило сердце.
У Стеллы было железное самообладание: она вызвала скорую помощь, записала адреса свидетелей, которые сами желали спасти явно невиновную женщину, все рассказала и показала милиции и уехала домой, но как доехала, потом не могла вспомнить. Через час тетя Фира нашла ее в машине перед подъездом и позвала соседей: сама передвигаться Стелла не могла. Погибший ребенок был ровесник Сани, тоже десяти годочков, и ростом и одеждой был похож на дочь. Тяжелейшее нервное потрясение Стеллы перешло в недуг - психастению. Она взяла отпуск, но сидела дома, глядя в одну точку и не реагируя на окружающее. Милиция потаскала ее, но сама закрыла дело за явной невиновностью водителя.
Приехал Митя и рассказал, что Тане не дают отпуск – ну на работе запарка, а его отправляют в командировку, а мать старая, а дети большие и на них не наготовишься, а тетя Фира при тебе сидит, так надо бы тебе поехать на дачу, помочь бабе Варе. А?
- Ладно, – вяло сказала Стелла, - завтра поеду.
Бабушка ее встретила со сдержанным сочувствием: обняла, приласкала и тут же приставила к делу. Надо прополоть овощи и окучить картошку, сходить с ребятами на пруд, набрать шишек для самовара, натаскать воды, перестирать носки, трусы и майки и выполнить еще кучу мелких, но важных дел. Преодолевая тоску и безразличие, Стелла принялась за работу, но все у нее валилось из рук и выходило так плохо, что старуха сердилась и донимала бедную женщину ядовитыми замечаниями, вроде:
- У тебя, девушка, руки, каким концом вставлены?
А когда она ушибалась или ссаживала руку, следовало замечание:
- Известно: паршивая скотина как почешется, так до крови.
Она наставляла детей:
- Завтра идите за грибами, и раньше, чем к обеду не приходите. Водите мать, пока с ног валится не будет. И ничего ей не говорите: нужны грибы на зиму, и все. Вам понятно? – умные детишки понимали и помалкивали
На следующий день:
- Надо грибы сушить. Сходите в лес, соберите хвороста печь истопить.
На следующий день:
- Помогите бабе Зине сено ворошить, она старая, ей тяжело.
На следующий день:
- Идите в деревню Нефедово за керосином. Да захватите лапши, муки, рису, соли и хозяйственного мыла.
К концу лета образовались завалы всяких продуктов, бакалеи, консервов: всех соседей одарили.
Свежий воздух, природа, детское общество и тяжелая, непривычная работа сделали свое лечебное дело: Стелла понемногу выздоравливала. Причину бабушкиной строгости она, видимо, разгадала: когда заехал Яша, везти их домой, она долго молча целовала суровое морщинистое лицо.
«53»
Дети учились хорошо, хотя и в разных условиях: Саня в «блатной» школе с английским языком. Преподавание было хорошим, а умненькая девочка все быстро схватывала, поэтому была отличницей и уже с 4 класса болтала по-английски. Книжки не любила и читала мало, но все хорошо помнила и казалась начитанной. Музыку тоже не любила, хотя по материному настоянию училась в музыкальной школе и кое-как играла на пианино. Была очень открытой и общительной, вечно вокруг нее толпилось множество друзей.
Паня учился в обычной, довольно безалаберной школе, но парень был серьезный, все делал хорошо. Он мог бы и вообще без школы обходится: все понимал по учебнику. Лучше всего любил и знал математику. Иногда с учителем устраивали диспуты. Много читал всего, без разбора. Занимался моделизмом, руки у него были хорошие, все получалось. Интересовался оружием, военным делом. С 12 лет занимался самбо, даже на общешкольных соревнованиях выступал и второго места удостоился. Тренер хвалил, но жаловался на недостаток азарта и спортивной злости, а откуда ей было взяться у доброго мальчика? В дружбе был требователен и разборчив, имел двух верных друзей.
С Саней они дружили с младенческого возраста, лет с десяти постоянно ездили друг к другу в гости и старухи их и звали внуками, во множественном числе. Иногда ссорились, но не надолго.
Уже в 8 классе, во дворе, где жили Берманы, Паню стали задирать ребята. То обругают, то толкнут, то санки на него наедут, а то снежками обстреляют, видно, неспроста. И вот, как-то его остановил крупный парень из Саниного подъезда:
- Ты, слышь, отваливай отсюда!
- Чего это?
- Того. И больше сюда не ходи, а то плохо будет. Так, бля, сделаем, что всю жизнь на лекарство работать будешь.
Незаметно приблизились еще двое пацанов, молча слушали. «Могла бы Санька и предупредить» - с досадой подумал Паня, однако деваться было некуда. Драка была неминуема, значит, как отец учил, надо было нападать самому, так он и сделал. Быстро захватив парня за пояс, он классическим приемом перебросил его через бедро. Противник не умел падать безболезненно, как тренированные самбисты: он ушибся спиной и головой об асфальт и, оглушенный, не спешил подняться. Предупреждая приятелей, Паня бросился к поверженному врагу и провел болевой прием: вывернул руку - парень взвыл дурным голосом. Паня оставил его и кинулся к приятелю, который казался покрепче, тот не стал искушать судьбу и бросился бежать, но, после легкого пинка, растянулся на земле. Второй, тем временем, успел отойти в сторонку. В это время дверь подъезда распахнулась и на двор вылетела Саня с двумя подругами. От неожиданности они остановились, все молчали. Паня посмотрел на противника, не хочет ли он продолжения. Нет, он не хотел, с трудом, встал и молча удалился, опираясь на приятеля, другого след простыл. Паня, нарочито не спеша, проследовал за девочками в подъезд.
Никогда он не видел Саню в таком волнении. Тот малый потребовал, чтобы Паня не ходил к ней, грозил, что изувечат, она – к телефону, а Паня уже ушел:
- Ну и я не знаю, что делать, ни папы, ни дяди Мити нет. Хотела к его родителям бежать, да постеснялась, вот позвала Нину и Вику, решили дежурить, думаем: при нас хоть не убьют! Это ты его по самбо кинул?
- А что мне оставалось?
- Молодец! Но ведь теперь они тебя подкараулят, гады.
- Ну, еще раз отобьюсь…
- Храбрый портняжка! Ты думай, как голову сберечь!
Через несколько дней его остановил парень постарше:
- Это ты моего братишку отлупил?
- Я…
- Ну и правильно. Сам напросился - умнее будет. Ты борец, что ли?
- Самбо занимаюсь.
- Видать, на пользу. Ладно, ходи спокойно, больше не тронут, я дядю Яшу уважаю.
- Спасибо, - заулыбался Паня, - я тоже.
«54»
Как-то, в конце 60-х годов, Митя спросил:
- Как дела в металлургии, догоняем?
- Да что ты! Какое там догоняем, еще больше отстаем. Никто работать не хочет. Только кричим о передовой науке, да о всемирно-исторических достижениях. – ответил Яша.
- И у нас то же. Что ни дальше, то хуже.
- А как же вы приборы для ракет и самолетов делаете, ведь летают?
- Понимаешь, только военная приемка выручает. Ведь военпреды – офицеры, они от нашего начальства не зависят, зарплату не у нас получают. Очень хитрая система. Мы собираем эти приборы и системы из компонентов, тоже принятых военными. Работникам платим больше. Государство в государстве: свои порядки, своя зарплата, свои цены. Продукция получается раза в три дороже общепромышленной, но годная. С военной приемкой можно делать изделия ничуть не хуже американских, но заменить свободную конкуренцию нечем, поэтому непрерывно отстаем.
- Да, соцсоревнование, соцобязательства – одна туфта, и никакой пользы. Сознательность только на бумаге. Интересно, все-таки, а почему ее нет? Ленин на нее очень рассчитывал, а скажи рабочему, что плохо стараешься, мол, надо быть сознательным – знаешь, куда пошлет!
- Так он каждый день на жадных и дурных начальников смотрит, ведь рыба с головы гниет.
В разговор вмешалась мать:
- У человека, каким его создал Господь, никакой сознательности нет. Она ему для жизни не нужна. Руки-ноги, мозги, органы чувств – нужны, а сознательность Ленин и большевики придумали.
- Ну что ты, говоришь, мама, разве честный человек хорошо работает только за деньги? А совесть?
- А совесть – украшение человека. У большинства ее нет.
- Я не знаю, как насчет совести, - задумчиво сказал Яша, - но по исследованиям американских социологов только 20 процентов людей добросовестно работают, независимо от оплаты и принуждения.
- В России еще меньше. – вздохнула мать, - А остальные?
- Еще 15 процентов работают всегда плохо, в любых условиях, а 65 процентов - в зависимости от мотивации: чем больше оплата, чем строже надзор – тем лучше, а без надзора и при низкой оплате – хуже.
- Так оно и есть, - сказала мать, - значит, не только у нас, а во всем мире. Порядочный человек всегда стыдится плохо делать свое дело, но большинство людей работают как надо только для себя и для своей семьи. А на чужого дядю, да за нищенскую плату, да когда страха нет – тогда кое-как, только добро переводят.
- Какого страха? – спросил Яша.
- Перед Богом и перед людьми: душу в чистоте беречь и законы соблюдать.
- Наверное, мама права, видно без ответственности и личной заинтересованности работников, социализм обречен! - заметил Митя.
- Жить надо по Божиим заповедям, - сказала мать, - тогда и не важно: коммунизм, капитализм, все равно, а пока все тащат, кто во что горазд, никакой социализм не выдержит.
- Все-таки это странно, - сказал Яша, - замышляли самый справедливый строй, а получилось черт знает что.
- Строй – это выдумка, - с досадой ответила мать, - справедливым бывает только человек, а не строй. Замыслы у всех хорошие, но это ничего не значит, давно сказано: «Благими намерениями дорога в ад вымощена!» Когда люди не хотят жить по совести, по справедливости, да по Заповедям Господним, они свое подлое нутро прикрывают всякими красивыми идеями, и получается наш Союз, или фашистская Германия, или еще какая-нибудь гадость вроде того.
Ребята призадумались и не спорили, они чувствовали, что мать права.
Когда остались одни, Митя спросил:
- Нам не пора изменить отношение к религии?
- Поверить в Бога?
- Я не сказал «к Богу», я сказал «к религии»
- Смотря к какой. Я понял, что коммунизм – самая настоящая религия, но отношение к нему у меня стало отрицательным, а к христианству – положительным.
- Вот, Яш, я об этом и говорю. Одни религии учат своих последователей человеколюбию и терпимости, мне кажется, к ним относятся иудейство, христианство, конфуцианство и буддизм. Другие, наоборот, требуют от них ксенофобии и нетерпимости к иноверцам, это ислам, фашизм и коммунизм. Христианская вера, как у мамы, облагораживает людей, несет любовь к ближнему, сострадание, правду, от этого легче жить всем, и верующим и неверующим.
- Это все хорошо, но Божественное мироздание противоречит естествознанию, мы же не можем его принять!
- И не надо. Пусть каждый исповедует свою веру, и не мешает другому. Я нашел мудрое высказывание Спинозы: «Всеобщие законы природы, по которым все совершается и определяется, суть только вечные решения Бога, заключающие в себе всегда вечную истину и необходимость. Следовательно, говорим ли мы, что все происходит по законам природы или что все устраивается по решению и управлению Божию, - мы говорим одно и то же», вот тебе и никакого противоречия.
- Еврейские штучки, - проворчал Яша, но, подумав, сказал – Я согласен. Философ Мамардашвили сказал: «Иди и не бойся: Бог с тобой и в тебе там, где ты сам!» Значит, Бог укрепляет верующих, но за то заставляет их поступать по чести и совести, то есть против своих шкурных интересов, потому что быть честным человеком – невыгодно. А человек не хочет быть честным себе в убыток, вот поэтому у нас врут и воруют.
- Как у нас врут, так больше нигде: что газеты, что вожди, каждый начальник врет, как сивый мерин.
- И воруют у нас больше всего. Повальное воровство: ну все тащат, что плохо лежит, металл, материалы, крепеж, смазку, все! Там капиталисты грабят, а у нас воруют все: рабочие, крестьяне интеллигенция, но больше всех - администрация! Потому что можно - не опасно и не позорно.
- Так что гуманистические религии воспитывают людей, прививают мораль, поэтому надо их уважать и беречь, а верить или нет – дело каждого.
- Да. Верно. Только это не относится к христианской церкви, ее инквизиция много хороших людей сожгла и замучила. И в России черносотенцы много зла творили.
- Чиновник, он и есть чиновник, особенно – русский, тем более – на службе в НКВД, - закончил Митя, намекая на то, что священники в Советском Союзе были осведомителями и шпионами.
«55»
Тем временем, Митя стал крупным конструктором, а Яша вовсе защитил диссертацию и вырос в известного специалиста. Он участвовал в самых крупных проектах и не только советских.
В один прекрасный день директор «Гипрометалла», Сидоров, зашел к Замминистра черной металлургии. Они были ровесниками и приятелями, поэтому накоротке:
- Слушай, Олег, хочу посоветоваться с тобой насчет Главного инженера. Как ты знаешь, у меня Якобсон на пенсию уходит. Надо обсудить замену.
- Яшку Бермана?
- А куда лучше? И знания, и хватка, и характер прекрасный.
- Да я-то не против… Но, думаю, еврея не пустят.
- А Дымшицу можно?
- Кого назначат, тому и можно… Это все херня, но ЦК ее блюдет. Знаешь, Сережа, поговори-ка ты с секретарем Парткома, Почкиным: хотя он мудак, Министр его в этих вопросах слушается безоговорочно, он же в ЦК днюет и ночует. А Райком не будет возражать?
- Не, я с Первым уже говорил. Он даст согласие
Сидоров отправился к Почкину и изложил свою заботу. Почкин, до своего избрания служивший Начальником управления руководящих кадров министерства, Бермана хорошо знал.
- Ну, кому вы рассказываете? Что вы! Я же его, как облупленного знаю, прекрасный спец, высочайшего класса! Инженер-ученый! Все-таки, каких людей мы вырастили! Как раскрылись таланты при социализме! Гордость наша! Недаром говорилось: «Кадры решают все!», вы помните, кто это сказал? Сам товарищ Сталин…
- Вы мое предложение поддержите? - перебил Сидоров секретаря.
- Ну, что вы, Сергей Георгиевич! Я просто поражен: как вы, коммунист, можете выступать сейчас с таким предложением? Вы видите, как Израиль на Ассамблее ООН выступает в защиту американского империализма, против наших партнеров в арабском мире? Как злейший враг мира и социализма! А что сказала Голда Меир во время визита в США, нет, вы читали эту гнусную инсинуацию против палестинского народа? Вы почитайте!
- А при чем тут Берман? Где Палестина, а где «Гипрометалл»?
- Вы мне голову не морочьте! Коммунист обязан понимать политику текущего момента и задачи партии. Как мы можем во главе Института, обеспечивающего коренные задачи обороноспособности нашей Родины поставить человека без отечества?
- Он такой же гражданин, как вы и я, и такой же член партии.
- Формально – да, но всякий еврей есть патриот государства Израиль, а не страны, которая его кормит. В момент, когда интересы Страны Советов войдут в противоречие с интересами Израиля, он на чьей стороне будет? А-а-а, вот то-то же! А мы с вами, как и все коммунисты нашей великой Родины обязаны, прежде всего, заботится о безопасности нашей страны, колыбели социализма – именно в этом первейший долг каждого коммуниста. Кроме того, если мы выступим с таким предложением, нас не поймут ни в МК, ни в органах госбезопасности. Мы превысим меру своей ответственности, проявим недостаток бдительности, за это нас по головке не погладят!
- А как же председатель Госплана Дымшиц?
- А это, дорогой товарищ, не нам с вами понимать, хе-хе-хе! Кто его назначил, тот за него и отвечает. У нас об этом голова не болит!
- Я, Василий Матвеич, одного не понимаю: ведь не используя потенцию талантливого инженера для страны, мы снижаем ее индустриальную мощь, то есть, наносим ей ущерб, и за это никто не отвечает?
- Как это никто не отвечает, вы что?! Мы с вами отвечаем перед Партией и Советской Властью, кто же еще?! И мы с вами, как коммунисты, просто обязаны найти и создать такие условия, чтобы весь талант товарища Бермана полностью раскрылся на благо нашей великой Родины. Поручите ему руководство самыми важными работами, укрепите его отдел нужными работниками, платите ему высокую зарплату, кто вам мешает? Но выдвинуть его к руководству технической политикой отрасли нам никто не позволит. А будем настаивать – по рукам дадут!
- Чтобы талант раскрылся, нужно стремление и желание.
- Не будет желания – заставим!
- Нет уж, вы, как хотите, а с официальным предложением к Министру я обращусь.
- Конечно, Сергей Георгиевич, это не только ваше право, но и ваш долг, раз вы так думаете. Но вы увидите, что я представляю не свою личную точку зрения, а позицию Партии, а выше этого для нас с вами, коммунистов, ничего быть не может, это – святое, не так ли?
Сидоров вернулся к Замминистра:
- Поговорил?
- И слышать не хочет.
- Что ты намерен делать?
- Для очистки совести подам представление Министру на Бермана, получу отлуп и выдвину Кошкина. Этот спит и во сне видит, но, ты понимаешь, Олег, каково будет Якову под началом бездарного карьериста? И что я ему скажу?
- Ну, что делать, будешь его прикрывать. А умного мужика на это место не найти, что ли?
- Конечно, нет. Способный технарь не любит людьми распоряжаться. Есть неплохой парень, так он Яше дорогу не захочет переходить.
- Да, такие настали времена: из начальников делают говно, а из говна – начальников! – философски заметил Замминистра.
«56»
Паня хорошо кончил школу, но в ВУЗ не попал: он категорически отказался заниматься с репетитором или ходить на подготовительные курсы, сказал, своя голова на что? - и на вступительных экзаменах не набрал баллов. Пояснений не требуется. В 75 году его проводили в погранвойска. Как положено, выпили, попели: «Не плачь девчонка, пройдут дожди…» Его закатали в Таджикистан, и он в учебке, чуть не сдох с голоду. Таня ездила к нему в Душанбе, «на присягу», ей выдали его на 3 дня, в течение которых, он беспрерывно жевал:
- Ты знаешь, - озадаченно говорила Таня Мите, - он ел, как гусеница!
Служба была нелегкой: и климат, и горы, и стычки с афганцами, но в погранвойсках было больше порядка, чем в армии, да и самбо помогало: он выступал за округ, в общем, службу он вынес без потерь. Получил звание ефрейтора и всякие награды. Сане писал каждую неделю.
Саня хорошо кончила школу и без особых осложнений поступила, по стопам матери на юрфак МГУ. Очаровательная девушка пользовалась большим успехом, и так же, как и ее мать, постоянно была в центре внимания подруг и поклонников.
Однако время пролетело, и осенью 77 Пановы и Берманы с великой радостью встречали пограничника. После подобающей пьянки, Паня начал осматриваться. Идти на подготовительные курсы он опять отказался и попросил отца устроить его на работу, чтобы не ждать экзаменов в ВУЗ. Митя, зная его успехи в математике, предложил ему пойти лаборантом в отдел вычислительной техники, на что Паня и согласился. Через месяц ему позвонил его начальник:
- Что же ты мне не сказал, что Павел увлекался прикладной математикой? Я лаборантами беру круглых дураков, которые ни терминов, ни предмета не знают, а это готовый работник. Я его перевожу на должность инженера.
Митя забеспокоился: будет Паня зарабатывать – в ВУЗ не пойдет:
- Может, не надо спешить? Пускай притрется к коллективу, поучится работать.
- Да ты пойми: он и будет учиться программированию, но не держать же парня в черном теле, когда он способен на большее?
- Ну, тебе виднее. – ответил озадаченный Митя.
- Панька карьеру делает! – сообщил он Тане.
- Жених, надо о семье думать. – ответила Таня
У Берманов тоже сомнений в судьбе ребят не было. Тетя Фира грустно сказала, что, конечно, лучше бы не за гоя, но Паня, вы знаете, такой мальчик, такой мальчик, что и не хуже аида. А Стелла ей напомнила, что по иудейским законам, дети матери-еврейки считаются евреями.
Настал Санин день рождения. Народу собралось несметное множество: вся группа, да еще домашние друзья. Цветы, подарки, веселое застолье, наконец, музыка и танцы. На фоне остроумных и непринужденных гостей Паня почувствовал себя нехорошо: он и танцевал плохо и легко шутить не умел. К тому же один видный юноша очень настойчиво ухаживал за Саней и так мастерски танцевал с ней, что все любовались красивой парой. От всего этого Паня расстроился, заревновал, и, как все обиженные, вконец разучился разговаривать. Он поулыбался и потерпел час-другой, чтобы не огорчать Саню, а потом тихонько оделся и ушел.
- Что рано? - удивилась бабушка.
- Там и без меня народу много. – проворчал Паня.
- Ты ошибся, малыш, твое место там.
- Может быть, но я не вернусь.
Между тем, Саня хватилась:
- Ребята, где Павел?
Кто-то видел, как полчаса назад он ушел. Саня торопливо оделась:
- Ребята, продолжайте, я скоро вернусь!
Через полчаса она ворвалась на улицу Амундсена:
- Ты почему меня бросил? – сердито спросила Саня,
- Я не бросил, а ушел. – тихо ответил Паня.
- Нет, как ты смел меня бросить? – закричала Саня, не стесняясь старших, которых она всегда считала близкой родней.
- Я подумал, что я тебе не нужен, - печально ответил Паня.
У Сани хлынули слезы, и она кинулась Пане на шею:
- Дурак ты чертов, да мне кроме тебя никто не нужен, ты что этого не знаешь, что ли? Никто, никогда, низачем! А ты меня взял да бро-о-осил!
- Пожалуйста, прости меня, я тебя никогда не брошу, я тебя очень люблю, прости меня!
- Мы поже-е-енимся? – всхлипывая, спросила Саня.
- Конечно, поженимся! – ответил Паня.
- Тетя Таня и дядя Митя и баба Варя, - сквозь слезы вопрошала Саня, - это правильно, скажите?
Теперь заплакала и Таня, Митя, который считал, что дело и так слишком затянулось, подтвердил, что вернее не бывает, мать же, не спеша, отправилась в свою комнату, вынесла образ Спаса и благословила молодых.
На свадьбе ее, как старшую, попросили сказать первый тост.
- Помните, дети, что любовь ваша от Бога, это Он заложил ее в ваши добрые сердечки, храните святой Божий дар! Ничего дороже и лучше этого в жизни не бывает!
«57»
Все, кто сближался с матерью, попадали в поле ее тяготения. Ее спокойная мудрость, сдобренная ласковой или ядовитой иронией, неудержимо очаровывала и привлекала людей. Ребята поселились на улице Амундсена, хотя их главная квартира была на Банном.
Прошло два года, и бабушка занедужила. Стала уставать, пропал аппетит. Появилась слабость: несколько раз падала на улице и перестала выходить в магазин. Через 3-4 месяца, когда стало заметно, что мать худеет, Митя съездил в поликлинику и попросил, чтобы ее хорошенько обследовали. Приехала внимательная врачиха, осмотрела мать, проверила анализы и предложила ложиться на обследование в больницу. Мать категорически отказалась. Еще через месяц, когда стало видно, что состояние ее быстро ухудшается, Митя и Таня стали ее уговаривать лечь в больницу. Мать отказывалась, ребята настаивали, и мать, наконец, рассердилась:
- Не притворяйтесь дураками, вы знаете, что больница мне не поможет!
- Ну, мамочка, ну сними у нас камень с души: полечись!
Мать помолчала, потом обратилась к Тане:
- Ты что, не хочешь, чтобы я дома умерла?
У Тани брызнули слезы:
- Ну, что вы говорите, тетя Варечка? Я просто не хочу, чтобы вы нас покидали, простите меня, мы против вашей воли ничего не сделаем!
В последний месяц она почти не вставала и не ела, только пила. Стойко переносила боль и страдания, но ни разу не рассердилась на близких. За два дня до кончины позвала детей попрощаться, еле слышным голосом, но с полным самообладанием пожелала им здоровья и счастья, просила простить, кого нечаянно обидела. Потом распорядилась своим скромным имуществом. Денег у нее не было ни копейки, и быть не могло: она всю пенсию отдавала детям. Таня, еле сдерживая слезы, спросила:
- Тетя Варя, не позвать ли батюшку? Вы же христианка.
- Незачем деньги на попа выбрасывать. Ухожу к Паше, он меня примет и без святого причастия.
В свой смертный час она никого не звала, ее нашли в постели мертвой: лежала, вытянувшись на спине и сложив на груди свои трудолюбивые руки.
Вскоре позвонил Яша:
- Тетя Варя жива? Ох, горе какое! Я чувствовал…
На кладбище он, прощаясь с матерью, не выдержал и зарыдал взахлеб, как ребенок:
- Она мне в тридцать седьмом маму заменила…Она мне, как мать была…
Он никак не мог овладеть собой, пока Митя не заставил его выпить водочки.
Через год, зимой тетя Фира упала и сломала себе шейку бедра. Врачи сказали, что со слабым изношенным сердцем, она операции не перенесет, и она, как подобает старой еврейке, тихо, не жалуясь и не беспокоя близких, лежала и угасала. Она сделала все, что могла, честно прожила жизнь, вырастила и поставила на ноги сына любимой сестры, больше здесь делать нечего. Однажды утром ее нашли мертвой, как и Варвару Сергеевну.
«58»
В середине 80-х друзья сидели за бутылкой, и обсуждали экономику:
- Ты знаешь, Яша, я пробыл две недели в подшефном колхозе. В деревне – мерзость запустения: полная нищета и дезорганизация. Работать там некому и не на чем. Сельскохозяйственная техника ни к черту. Гарантийный ресурс у картофелеуборочного комбайна – 18 гектаров, но он на ходу рассыпается. А мы продолжаем разрабатывать, неизвестно зачем, военную технику. Мне раньше казалось, что только мы, самые продвинутые, на военных работаем, а сейчас, я вижу, что для мирных целей, то есть на промышленность и сельское хозяйство – вовсе самое убогое меньшинство трудится, а производительность труда – вчетверо ниже американской.
- И у нас то же. Весь хороший дорогой металл только военным идет. На ракеты да танки.
- Но как же может существовать экономика, которая себя прокормить не может?
- По-моему, наше народное хозяйство скоро развалится.
- Точно, и жрать будет нечего.
В это время по радио выступал Горбачев, который сообщил, что наши военные расходы составляют 7 процентов бюджета.
- По-моему, вранье! – сказал Яша.
- Наглое! – подтвердил Митя, - вернее будет 17 процентов. А, пожалуй, и все 27,- подумав, добавил он.
Лет через 5 оказалось, что и не 27, а все 70! Такая чушь им и в голову не приходила. Конечно, нелепая, «затратная» экономика была изначально обречена. Все уже понимали, что она непременно рухнет, но в России не любят делать выводов. Придет время – рухнет, тогда и будем думать…
«59»
Рухнула.
И Митя и Яша с радостью встретили перестройку, даже иногда на митинги ходили. Саня и Паня 20 августа 1991 года вышли на защиту Белого Дома, строили баррикады и агитировали танкистов. Расцвет демократии встретили с верой и надеждой, все, кроме Тани, которая унаследовала от матери ее взгляды, скепсис и роль резонера. Она одобряла все демократические преобразования, особенно – реабилитацию жертв репрессий, но политические лидеры, даже самые либеральные, не вызывали у нее ни малейшего доверия. Глядя на экране на выступающих трибунов, она неизменно цедила:
- Ж-ж-жулики… - или, - болтуны… - или, еще что-нибудь в этом духе.
- Да что ты, Тань, - возражал Митя, - это все демократы, реформаторы, порядочные люди.
- Что они реформаторы я знаю, а какие – это надо подождать. Тебе кажется, что они хлопочут для нас, а на самом деле - для себя. В Писании сказано: «Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные» и «По плодам их узнАете их». Вот дождись плодов, тогда и увидишь, порядочные люди, или волки хищные.
Никаких плодов не выросло.
Граждане получили ваучеры и с увлечением обсуждали, какое вложение сулит наибольшие выгоды. Бесчисленные инвестиционные фонды, банки и торговые дома наперебой расхваливали свои успехи и перспективы. Самые нахальные так рекламировали свои успехи: «Мы заработали денег для себя, мы сумеем заработать их и для вас!!!» Недоверчиво разглядывая ваучер, Таня бурчала:
- Никогда не поверю, что по этим сраным бумажкам кто-то будет платить нам деньги!
Никто, конечно, платить и не собирался. В дополнение к тем, которыми владел Остап Бендер, это был новый способ отъема денег, нисколько не лучший, чем сталинские займы.
Через несколько лет все высокорентабельные средства производства и добычи недр перешли в руки чиновников и бандитов, низкорентабельные – в руки директоров и управляющих, а о ваучерах никто уже не вспоминал.
«60»
Митино предприятие приватизировалось. Порядок ему объясняет председатель рабочей комиссии, бывший предместкома, холуй и закоренелый бездельник:
- Сбылись наши надежды! Все мы, работники предприятия становимся акционерами: совладельцами и участниками в прибылях. Представляете себе, Дмитрий Павлович, как вырастет рентабельность?
- Да нет, пока не представляю. А кто будет планировать работы и распоряжаться доходами?
- Дирекция, избранная нами, акционерами, путем прямого тайного голосования. Наши доверенные, нами уполномоченные лица.
- А откуда они возьмутся, кто их будет искать?
- А зачем их искать, - изумляется председатель, - разве вас нынешняя дирекция не устраивает?
- А тогда на кой хер вся эта морока?
- Ну, как же, Дмитрий Павлович, - волнуется собеседник, - ведь рыночная экономика, самостоятельное хозяйствование, как в экономически развитых странах за рубежом…, самим распоряжаться доходами…
- При нынешней дирекции никаких доходов не будет, - ворчит Митя.
- Ну, выдвиньте свою кандидатуру, - резонно замечает председатель.
- Некого. Людей, которые могли бы вести прибыльное дело, здесь давно не осталось: во-первых, их 70 лет истребляли, во-вторых, без конкуренции они и не появятся…
- Что вы, Дмитрий Павлович, Бог с вами, сейчас народ из министерств разбегается, там же крупнейшие управленцы!
- У нас в прошлом хоть изредка попадались менеджеры, а в министерствах их никогда и не было.
- Тогда вспомните о безграничных резервах русского народа!
- Лучше уж вспомнить о еврейском народе. - бормочет Митя.
Вечером он рассказывает Яше:
- По-моему это дохлый номер: как говорят рабочие, «из этого раЯ, не выйдет ни …». От этой приватизации никакого толка не будет. Низы ничего не хотят, верхи ничего не умеют. Давным-давно разучились. Нет хозяев. – потом оказалось, что они называются «эффективные собственники»
Яша вторит:
- У нас то же самое: финансирование сокращается, говорят, сами зарабатывайте! Но все, что мы сделали – опубликовано и использовано, а новых заводов не нужно. Да и не умеем мы деньги зарабатывать, десятки лет пройдут, пока научимся!
«61»
Тем временем, ассигнования кончаются, новых договоров нет.
Митин директор собирает актив: своих заместителей, начальников подразделений, ведущих специалистов.
- Дорогие товарищи и уважаемые господа! Что в лоб, что по лбу: нет денег ни господам, ни товарищам, ни у военных, ни у промышленности. Как вы знаете, я сдал в аренду наши площади всем спекулянтам, которым они понравились, но более 7% потребной зарплаты, после оплаты счетов и налогов, нам не останется, еще, примерно, на столько же мы продадим своей продукции. И все.
- Тут, Яков Степанович, что главное, нет заказов, или что?
- «Или что!», еб вашу мать! Простите, дамы. Ну, как может не быть заказов у военных, вы же следите за зарубежными публикациями, эти суки янки, как шли впереди, так сейчас еще быстрее от нас уходят. Денег нет у военных, вот и все! А промышленность в глубокой жопе: ее товары не покупаются, вы же знаете, западные – лучше, китайские – дешевле, а мы, болтаемся, как говно в проруби: ни того ни другого… В общем промышленность нас не прокормит – самой жрать нечего. Я пригласил вас, чтобы посоветоваться, что делать?
- А каково мнение руководства, вы же подумали?
- Наше мнение: «спасайся, кто может». У кого сложились прочные связи с потребителями, кто верит в свою удачу и талант – создавайте свой бизнес и отделяйтесь. Мы с вас год не будем брать арендную плату, вы будете пользоваться услугами наших служб, больше ничего! Опытное производство переходит на хозрасчет, и его работу будете сами оплачивать, как положено по законам рынка.
БОльшая часть участников верила в свою удачу и талант, да и деваться было некуда, поэтому образовались и отделились три десятка самостоятельных акционерных обществ, в базовом ОКБ остались только самые старые, трусливые и бездарные инженеры. Отныне они составляют основу в предприятиях вымирающей государственной научно-технической службы. Судьба новых АО была незавидна: людей, способных к рыночной хозяйственной деятельности там тоже не было, поэтому половина АО прогорела, не прожив и года, а через десять лет осталось пять. Правда эти пять, в которых нашла себе место всего-то сотня инженеров и рабочих, будут вполне работоспособны в новых условиях, они-то и образуют зародыши нормальной экономики.
Но это через десять лет, а пока в цехах и лабораториях стон и плач. Опытный инженер никак не хочет понять безысходности:
- Палыч, ты же знаешь, мы освоили новые приборы с улучшенными характеристиками, они и для промышленности, и для военных должны быть очень полезны, надо предлагать их, надо поехать…, надо обратиться…, не может быть, чтобы заказчики не нашлись - отличные приборы! Что значит, у них денег нет? Вчера были, а сегодня нет?! Просто дирекция совсем перестала мышей ловить, пусть подсуетятся, лодыри, они же вместе с нами по миру пойдут! А у меня младший только 8-й класс кончает, теща лежачая, как я семью прокормлю?!
Молодой инженер-программистка в отчаянии:
- Дмитрий Павлович, у меня же все прекрасно получается, пять лет все меня хвалили и благодарили, почему же для меня нет работы? Мама так гордилась моими успехами, у меня язык не поворачивается сказать ей, что я безработная… Кто-то же будет выполнять наши работы! Господи! Неужели наниматься в уборщицы? Да у меня и сил не хватит! (Плачет)
Старый токарь:
- Твою в бога и в душу мать! Опять эти суки нас наебали! И так каждый раз, не те, так другие… Теперь «дерьмократы-прихватизаторы», ети иху мать. Говорили: затратная экономика, вот приватизируемся, появятся доходы – заживем, и что? Все разворовали, ни станков, ни заказов… А мне еще 5 лет до пенсии пахать, только, бля, в дворники…
Отставники-ветераны из спецотдела потрясены до глубины души:
- Партию распустили! А как жить? Ведь партия – авангард?! Вдохновляющая и направляющая сила! Ведь все наши всемирно-исторические победы, включая великую победу в войне, это только дело партии! Как без нее? Невозможно! Страна не выживет…
Директор опытного производства, сам бывший секретарь партбюро, и в ус не дует:
- А какие сложности? Что по плану, что по рынку, станки все равно в одну сторону крутятся, не все ли нам равно, кто оплачивает продукцию? Кому надо – тот и заплатит. Как работали, так и будем работать, хули нам, потому что!
Но главный инженер опытного производства, старый приборостроитель, переполнен скепсисом:
- Наши технологии и оборудование устарели и неконкурентоспособны. Если конструктора начнут совершенствовать свои разработки, оптимизировать конструкции и технологии, мы немедленно прогорим.
- Неужели перестройка невозможна? – допытывается Митя.
- Да и некому перестраивать. Никто не знает, как.
- А если найдется менеджер, например из-за бугра приедет. С чего он начнет?
Главный долго думает:
- Всех уволит, всех, до последнего работяги, и примет обратно на новых условиях.
- Только станки оставит? – спрашивает Митя. Главный опять думает:
- Нет, все станки продаст, а то люди продолжат работу по-старому.
- Только станочные фундаменты оставит?
- Нет, - опять после раздумья отвечает главный, - все фундаменты срубит, иначе люди набросают на них те же станки, и будут пахать, как привыкли. Короче говоря, все существующие промпредприятия обречены. А на смену им будут расти новые: современные и экономичные. Но когда и за чей счет?
«62»
Вечное доверие к властям и непонимание их эгоистической сущности – особенность русской ленивой психики. Казалось бы: все злодеяния, безобразия и глупости 70 лет советской власти совершались на глазах, можно бы понять, куда нас ведут? Нет, никто думать, соображать, понимать не хочет, за исключением малой группы «продвинутых», и потому особенно презираемых. В России носители горькой правды всегда и неизбежно оказываются маргиналами.
Бюджетного финансирования нет, частного капитала – тем более, наступил не кризис, а экономическая катастрофа.
Все широкомасштабные кампании в Советском Союзе, независимо от их результатов, именовались «всемирно-историческими победами», притом считалось само собой разумеющимся, что весь советский народ законно гордится ими. Одной из главных всемирно-исторических побед была невиданная, грандиозная индустриализация, которая форсировалась в 20-30-х гг. и которая стала материальной базой советской экономики. Она была создана тяжелым трудом нескольких поколений, ради нее было разорено русское крестьянство, растрачены неисчислимые запасы наиболее дешевого сырья и топлива, но так или иначе, в сельскохозяйственной стране была выстроена колоссальная промышленность, причем гораздо больше той, в которой нуждалась Россия. Дело в том, что Троцкий затевал «сверхиндустриализацию», чтобы создать военно-техническую базу мировой революции, а Сталин, потому и ненавидел Троцкого, что признавал его интеллектуальное превосходство, поэтому слепо выполнял его планы и намерения. Таким образом, индустриализация и была изначально уродливо гипертрофированной, то есть экономически нецелесообразной. При отсутствии конкуренции, бесчисленные заводы и фабрики строили, где начальству в голову взбредет, простоты и скорости ради использовали старые неэкономичные технологии и невыгодные транспортные связи, поэтому плохая и нерентабельная продукция не могла конкурировать с зарубежной, ее никто не покупал, а проектов и новых технологий никто не заказывал. Огромная отсталая и несовершенная промышленность, особенно военная, стала теперь не опорой, а веригами экономики. Работники пускаются во все тяжкие: пытаются организовывать все, что в голову придет: торговые дома, технические бюро и т.п., но спроса на товары и услуги нет, и промышленные предприятия угасают, как свечки. Народ разбегается: кто создал себе минимальную известность – уезжает за границу, кто покрепче – пошел вставлять стекла, кто послабее – в продавцы, уборщицы, охранники. Совсем плохо на периферии – вымирание. Впрочем, несовершенство и нерентабельность производственных фондов стали не единственной причиной экономического краха.
Цивилизация развивалась на основе рационального упорядочения всех видов человеческой деятельности: Законы Моисея, Ликурга, Кодекс Юстиниана и все последующие законы и конституции устанавливали твердые правила человеческих взаимоотношений, которые защищали граждан от произвола и обеспечивали расцвет производительных сил. Россия второй раз за один век предприняла очередную безумную попытку вырваться вперед в светлое социально-экономическое будущее, без подготовки, без правил и законов, на лозунгах и понятиях, в результате чего оказалась опять у разбитого корыта. «Архитекторами перестройки», как и в начале века, стала группа либеральных интеллигентов, верящих в формальную логику, но не знающих жизни и своего народа: его менталитета, привычек и традиций. Они кичились знанием мировой макроэкономики, но о практическом состоянии экономики своей страны, ее промышленности и сельском хозяйстве, понятия не имели. Так же, как их предшественники - большевики, отважные, легкомысленные и безответственные, они были переполнены благими намерениями и полагали, что стоит раскрепостить работника, освободить его от удушающих объятий государства, как средства производства в частном владении дадут великие доходы, и все устроится. Но за время советской власти люди разучились заботиться о себе, поэтому, после видимой по форме, но фальшивой по существу приватизации, средства производства не перешли в руки эффективных собственников и были разворованы. Исключение составила добыча топлива и других полезных ископаемых, которую бюрократия оставила себе. В России бюрократия изначально была необыкновенно авторитетной, сильной, сплоченной корпорацией. За годы советской власти и перестройки ее мощность, численность и влияние невероятно возросли, теперь в России она правит бал.
Управление разоренной страной взяла, как водится, военная хунта.
«63»
Государственный антисемитизм кончился вместе с КПСС: это там он генерировался и «спускался по инстанции» к исполнению, вместе с другими человеконенавистническими планами и указаниями. Но «на земле мир и в человецех благоволение» не воцарились. Слишком долго в недрах ГБ и партократии, под маской пролетарского интернационализма, воспитывалась лютая ксенофобия, недаром еще до войны гестапо и НКВД обменивались опытом. Теперь, на развалинах советской политики и экономики национализм-шовинизм-фашизм-антисемитизм зацвел пышным цветом: возникли многочисленные черносотенные организации и печать. Евреи ответили массовой эмиграцией.
Митя и Яша сидели мрачные и подавленные.
- Ты знаешь, Мить, ведь в адвокатуре много евреев, так, Стелка рассказывает, им каждый день присылают угрозы: самих убить, детей украсть, дома сжечь. То «Память», то еще какие-то новые бандиты, не разберешь. И что им евреи сделали?!
- Кому?! Ну, о ком ты думаешь? – взрывается Митя - Шовинисты – отребье человечества, они же есть везде: и в Штатах, и во Франции, нельзя считаться с ними. Ничего не будет. Не убьют. Наши идиоты-начальники для защиты от демократии сами их распустили, сами и прижмут. Нам казалось, не будет партии – ксенофобия исчезнет. Это, конечно, ее наследство, но теперь разруха и бедность, вот эта мразь и зашевелилась. Сами не работали, а воровали да пьянствовали, а теперь виноватых ищут.
- Но никогда раньше интеллигенция не выступала против евреев, а теперь, вдруг, и Шафаревич, и сам Солженицын возник, что за чертовщина?
- Тебе мама говорила: от зависти. Что евреи не разорились, что умеют находить выход из любого положения, что хорошо говорят по-русски. Где ты нашел интеллигенцию, мудила? «Интеллигент» и «антисемит» - понятия несовместимые. Интеллигентных антисемитов не бывает, и быть не может. А у Солженицына просто крыша на старости лет поехала: «Неизвестно, - говорит, - зачем Господь создал евреев». На голову здоровый такое спросит?!
- Говорят, Достоевский был антисемитом…
- В то время еще не было интеллигенции, ее Боборыкин позже выдумал.
- Нет, Мить, вот ты скажи по совести, разве России без евреев было бы лучше? – уныло спрашивает Яша. Митя сатанеет:
- Ты видно, мать твою, совсем обалдел от переживаний, раз такую чушь спрашиваешь! Четвертый передел Польши, после которого евреи оказались в России, был для России величайшим благом, огромной удачей, историческим шансом. Русские со своей мощью, размахом, ленью, беспечностью, неповоротливостью вдруг чудесно соединились с евреями, которым природа дала высочайшую мобильность мышления, да еще способность к взаимопомощи и самоорганизации. Евреи, как фермент, возбуждают творческие процессы в русской инертной массе. Вот откуда пошла великая и прекрасная русская интеллигенция, которой восхищался Горький. Она, по правде сказать, и не русская, а русско-еврейская. Место евреев среди самых крупных русских интеллектуалов: ученых, врачей, писателей, поэтов, музыкантов. Смотри: Капица - Гинзбург, Семенов – Ландау; а писатели и поэты? Булгаков, Шолохов, Платонов, Ахматова – Гроссман, Маршак, Пастернак, Бродский, Губерман, Коржавин. Ты это сам видел. Они же не на Америку или Израиль трудились, они развивали и возвеличивали русскую культуру и науку. Отъезд евреев – величайшая трагедия России. Если бы не дураки-правители, это счастливое соединение принесло бы сейчас расцвет всей стране!
- А, вместо того, разгром и разброд. И ничего в будущем. Стелла говорит: «От твоего Института один пшик остался: ни денег, ни перспектив, едем!» У нее и в Израиле и в Штатах родня, зовут.
- Зато уж ее профессия востребована, будь здоров! Только шуруй, не ленись!
- Всех денег не заработаешь, а если убьют? Никаких бабок не надо. Но я уехать не могу. Ну, все интересы тут, меня на заводах встречают, как отца родного. И Саня с Паней слышать не хотят, и потом, ну, куда я от тебя поеду, антисемит проклятый?
Помолчали. Потом Митя вытер слезы:
- Я думал, уж без меня-то обойдешься, жидовская морда…
- Хорошо бы, да поздно… Наливай!
«64»
Вся материальная цивилизация: наука, техника, промышленность в России неуклонно разрушается: все бюрократией рожденное и выпестованное обречено. Давным-давно, в момент пророческого просветления Ленин написал: «Никакой политической мерой нельзя запретить экономику» - в том смысле, что она важнее политики, но его наследники сумели ее так изуродовать, что теперь она сама собой рассыпается, а при своем обрушении, как краеугольный камень, валит все здание российской государственности. Советская нерентабельная промышленность не дает доходов на науку, здравоохранение, образование и пенсионное обеспечение. Только армия вне конкуренции, она, как вампир, высасывает остатки крови из полудохлого народного хозяйства. Возрожденная, как несгорающая саламандра, бюрократия не обладает ни умом, ни волей, ни желанием пресечь разграбление и поднять народ на воссоздание новой промышленности и сельского хозяйства.
Предприятия, где работают Митя и Яша скукожились, обеднели, но еще держатся и кое-какие заказы получают. За предоставление этих заказов самим заказчикам - руководителям ведомств, учреждений и административных органов - выплачиваются огромные, неслыханные взятки, которые составляют от 20 до 60% стоимости заказа и называются «откат». 20% платят за самые полезные, прямо-таки насущно необходимые разработки, 60% - за большую часть военных и совсем уж никому и низачем ненужные. При этом, качество выполнения работ приобретает обратное значение: чем хуже и дурнее работа – тем больше откат. Ради наживы заказчик оплачивает любую чушь, а расследовать эти жуткие злоупотребления невозможно, ведь заказчик и подрядчик одной цепью связаны – круговая порука! Весь государственный аппарат насквозь поражен коррупцией и сумма взяток давно и многократно превышает госбюджет. Люди с честью и совестью давно изгнаны из административных органов.
Кража средств производства идет с особым размахом:
- Ты знаешь, Яша, у нас начальники продали почти все станки, не меньше сотни и строят себе загородные дома. Слушай, ты понимаешь, что здесь с начальниками происходит? - с болью и смятением говорит Митя, - Мы же их всю жизнь знаем, это были вполне порядочные люди!
- А ты помнишь рассказ Марка Твена о человеке, который совратил Гедлиберг? – отвечает Яша, - как самые добродетельные жители города попались на вранье, когда появился соблазн. Нечего было воровать - начальники и не воровали. Отцы наши в своем идейном максимализме не ведали компромиссов. Они за воровство и стяжательство по революционному закону расстреливали, потом бюрократы блюли порядки, ради сохранения своего положения. А привычка жить честно опирается, кроме страха, только на заповеди Господни, больше не на что, это еще тетя Варя говорила. Бога бояться давно перестали, суда и кары – тоже, на общественное мнение плевать, соблазн возник - воруй, никаких сомнений.
- Об особых качествах чистой русской души, мы давно догадались, «Умом Россию не понять, она с умом несовместима», но и врожденной клептоманией Россия, вроде бы тоже не страдала, а это что? Все, от министра до начальника цеха, бандиты и бизнесмены - все наперегонки воруют, как маньяки.
- Наши отцы христианскую мораль отвергли, но при советской власти воровать было нечего, теперь настала свобода, а моральные ограничители давным-давно не работают, вот они и разгулялись.
- Но ведь все разворуют. Вся экономика развалится, и работы не станет. Чем люди жить-то будут?
- Вот тогда они и задумаются, не раньше.
- Так поздно будет!
- Поздно. За грехи, гордыню и дурость Россия расплатится долгими годами нищеты, распадом и вымиранием. Всю материальную цивилизацию придется строить заново: науку, технику, промышленность. По-хозяйски можно бы подлатать и старое, но тут хозяева нескоро появятся.
- Народ жалко.
- До боли жалко, но никто ему не поможет. Это естественный отбор: слабые и неприспособленные будут вымирать, пока народ не поймет своего положения, не потребует своей доли, не возьмет свою судьбу в свои руки. Помнишь, мама говорила, надо чтобы народ изменился, а он пока не хочет.
- Да понятно, но тяжело…
«65»
Прошло несколько лет. Саня с Паней не скучают. Паня десятый год учится на вечернем отделении Радиотехнического Института. Он давно бы его окончил, но спешить некуда. Никто лучше него не знает программного обеспечения персональных компьютеров и его услуги нарасхват. Иногда ему передают просьбу декана или ректора зайти и те просят посмотреть их машины, если с ними не справляются институтские программисты. Ректор ласково говорит:
- И не знаю, Павлик, что без тебя будем делать! Оставайся у нас преподавателем! Мы бы тебе вскорости доцента дали, а? Небось, зарабатывать хочешь, а сребролюбие – грех!
- Я же семейный человек, Игорь Максимович, а вы доценту платите 3 000, жена меня бросит с такой зарплатой!
- И не говори! – бормочет ректор, - У меня профессор, завкафедрой, получает 5 000! Мы ему с аспирантскими и издательскими натягиваем 9 000, и охраннику – 9 000. Бред сумасшедшего!
Он деликатно не спрашивает, сколько зарабатывает Паня, а тот уже начальник отдела в крупном банке, который платит ему 2000 долларов, да нуждающиеся пользователи заказывают ему нестандартные программы. Отсутствие диплома ему не мешает, его юношеское увлечение пришлось кстати, и он слывет крупным специалистом. Его уже знают дистрибьюторы (это которые машины рекламируют и продают) и провайдеры (это которые перекачивают информационные потоки), к нему прислушиваются, приглашают на презентации (это где расхваливают свою продукцию).
Санечка в дополнение к своему блестящему английскому, овладела еще немецким и испанским, преуспевает в юридическом отделе большой коммерческой компании и зарабатывает тоже нехило. Они отдыхают на Средиземноморье, развлекаются с друзьями в фитнесс-клубах, ходят по театрам. С чего им думать об эмиграции?
Умная Стелла наставляет их, как вести себя, чтобы в нищей, вымирающей стране их достаток не резал глаза и не вводил в соблазн окружающую бедноту, поэтому они ездят не на шикарном «Мерсе», а на скромном «Дэу», не носят мехов, не строят дач.
Они ясно видят и понимают, что страна дичает и разоряется, жалеют ее, но нисколько не считают себя призванными к борьбе за восстановление отечества и справедливости, как будто мученическая кончина обоих их дедов навеки отвратила их от политических поисков и иллюзий. Они живут своей жизнью, для себя и для своих близких. Намечают подарить родителям внучат.
«66»
Время летит! Митя и Яша на пенсии. Пора, слава Богу, восьмой червонец давно разменяли. Яша опубликовал уже третью книгу по металлургии. Митя утверждает, что в России за 15 лет всего 3 научно-технических книги и вышли, и все – Яшкины. Его предприятие, вместе с прочими обителями социалистической индустрии, развалилось и ликвидировано. Сам он иногда консультирует разные малые предприятия, которые еще пытаются делать новую технику, хотя в стране с разрушенной тяжелой, легкой, машиностроительной, химической, электротехнической, приборостроительной и всякой другой промышленностью, она уже никому не нужна. ВУЗы, НИИ, КБ работают сами на себя. Сословие научно-технической интеллигенции, мельчает и исчезает. Страна теряет культуру и знания. Снова «охота на ведьм».
- Ты слышал, - спрашивает Яша, - Дума подготовила проект закона, чтобы все неправительственные организации вносили залог 1 миллион долларов? Если организация совершает недружественные действия: ну там, враждебная агитация или терроризм, этот залог обращается в доход государства, для компенсации вреда и ущерба.
- Вреда и ущерба больше всего от правительства, с них первых и надо взимать этот залог! – ворчит Митя – Вместо того, чтобы возрождать товарное производство, они всякие дурацкие вертикали выдумывают. Впрочем, все выдумывают только то, что им надо. На фиг им благополучие народа? С чего они будут напрягаться ради этого Панургова стада?
- В том-то и дело. На что народ согласен, то и делается, и, пока народ согласен, ничего другого не будет, и быть не должно. Пока граждане не перестанут верить всякой ерунде, не потребуют своих прав, не научатся дорожить честью, словом, доверием, ничего в стране не изменится и никакой экономики не будет.
- Наши отцы и не представляли себе, к какой бессловесности, покорности, убожеству, скатится этот народ, ради счастья которого пролиты реки крови.
- Это так, - соглашается Яша, - но они к этому оболваниванию тоже руку приложили.
У них два внука, 8 и 10 лет, Санечка родила их «залпом», с перерывом в полтора года. Оба деда нянчили их «по совмещенному графику». На прогулку с коляской выходили с четвертинкой в кармане – предмет женских шуток и розыгрышей: два раза им подменяли напиток. Теперь внуки уже учатся, и деды только наблюдают и объясняют. Мальчишки необыкновенно шустрые, умненькие и способные: с четырех лет расспрашивают дедов о естествознании, мироздании и религии.
- Как у тебя такие мальцы получились? – спрашивает Митя у невестки.
- Дурная наследственность. – ласково отвечает Саня.
- Где они будут продолжать образование?
- Через годик-другой поедут учиться в Швейцарию. Мы уже договариваемся с хорошей школой.
- Вот грядет пополнение славной Российской Армии! – с тайным вопросом восклицает дед.
- Как-нибудь перебьется она без этих бойцов! – хладнокровно отвечает Саня.
Здесь толковым ребятам делать нечего. Уже десять лет российские ВУЗы, самыми одаренными выпускниками укрепляют западный Научно-Технологический Прогресс.
Деды встречаются два-три раза в неделю: обсуждают новости, книги, внуков. О текущей политике не говорят: все что в России было, есть и будет, им известно, больше Ближний Восток тревожит. Иногда подолгу сидят молча, поглядывая друг на друга с улыбкой, они давно понимают друг друга без слов. Вместе обедают, едят немного, но по рюмочке выпьют.
«67»
Сегодня Митя проснулся с плохим самочувствием. Что-то ноет под лопаткой, потом становится трудно дышать. Он сам вызывает скорую. Через полчаса, врач, пощупав пульс и не задавая лишних вопросов, подключает электрокардиограф. Глядя на кардиограмму кивает головой и просит собираться: инфаркт, надо в больницу.
- Нет, доктор, там будут лечить инъекциями, мне жена и дома поколет, только рецепты оставьте.
Таня и врач тщетно протестуют. После недолгих споров врач выписывает лекарства, назначает режим, оставляет с кардиограммой записку для участкового врача и удаляется.
Митя принимает лекарства, и состояние его улучшается, но к вечеру ему вдруг становится плохо. Глухая тревога наваливается на него, и он пытается понять, что с ним происходит.
- Что-то случилось с Яшкой. – говорит он Тане и звонит по телефону.
Трубку берет Паня. Он знает, что отец заболел, значит, его голос напряжен не поэтому.
- Что у вас делается? – спрашивает Митя, в ответ Паня бормочет что-то невнятное.
- Все целы? – требует уточнений отец.
- Не все. - с трудом произносит Паня.
- Дед?
- Два часа назад его сбила машина. – наконец выговаривает Паня.
- Покалечен?
- Нет, папа, он ударился головой о бордюр и мгновенно скончался. Легкая смерть, как у праведника. Его уже увезли.
- Бабка держится?
- Пока, да.
- Не отходите от нее, пожалуйста, не оставляйте ее ни на минуту…
- Хорошо, папа, крепись сам!
Потрясенная Таня, которая слушала разговор по параллельному телефону, захлебывается слезами:
- Ты уж сам-то держись дед, сейчас я тебе валерьянки накапаю!
- Да ладно…
Опять накатила боль. Проглотил валерьянку, пососал валидол, боль отпустила, опять трудно дышать. Лег поудобнее, стало полегче, постарался задремать, Яша неотступно стоял перед глазами, молодой, красивый и веселый. Так, глядя на друга, понемножку забылся.
Когда Таня через час подошла его проведать, Митя уже не дышал.
Их похоронили в один день.
Э.Алкснис 5.02.06-5.09.06 Edu18