Папу посадили осенью 1938 года. Остались мы втроем: старшая сестра Юлиана, бывшая домработница Поля и я. Юлиане было 18 лет, она заканчивала десятый класс, Поля была умная и добрая орловская крестьянка, и я – школьник четвертого класса. Весной 39 года нас, как и все семьи репрессированных, выселили из Москвы, но недалеко: в поселок Лосиноостровский, на Ярославское шоссе (тогда – Троицкое). Мы поселились в десятиметровой комнатке двухэтажного восьмиквартирного дома, в одной квартире с семьей Анцевых, коих насчитывалось четверо: дед, бабушка, их невестка Янина Викентьевна и ее сын Володя, мой ровесник. Это были добрые, интеллигентные люди, у них тоже сидел глава семьи, и у нас быстро установились близкие отношения.
Володя был умный, развитый, спортивный мальчик. Он много читал, хорошо рисовал, правда, преимущественно, мушкетеров, немного занимался радиотехникой и после непродолжительной мальчишеской «притирки» мы подружились. Надолго ли, не загадывали, оказалось – на всю жизнь.
У Володи было пневматическое ружье, которое тогда называлось «духовик» и было признаком высокого благосостояния и предметом жгучей зависти всех мальчишек. И вот, в один прекрасный день, когда лес уже просох, мы собрались пострелять из ружьеца. Нарисовали мишени, взяли ружье и пару игрушечных пистолетов, которые стреляли палочками с резиновой присоской и отправились, для безопасности, за кладбище, чтобы кого-нибудь не подстрелить. Предосторожность эта была излишней: в Лосинке тогда жило мало народа, и лес был пуст. Янина Викентьевна, она тогда была очаровательная дама лет тридцати пяти, тоже с нами пошла: места еще неосвоенные, опять же, ружье…
Углубились в лес, прошли его и вышли к опушке. За ней простиралось еще невспаханное картофельное поле, а за ним, метрах в ста, видно было проволочное ограждение и домик – это была территория воинской части – артиллерийской базы. К дереву, что росло у опушки, была прибита фанерка с надписью «Запретная зона». Мы опасливо отошли подальше от грозного предупреждения, укрепили на дереве свою мишень и начали стрелять. Вскоре мы заметили, что через поле шагают два красноармейца с винтовками (тогда слово «солдат» не употреблялось), они подошли к нам и сказали:
- Вы задержаны! Идите с нами.
- Господи, да за что же? – заволновалась Я.В.,
- За хождение в запретной зоне.
- Где зона, а где мы?! – воскликнула Я.В.,
- Ничего не знаем, идите с нами.
Пошли.
А надо сказать, что в то время вся страна была охвачена военным психозом. Уверенность в неизбежности скорой войны внушалась всей обстановкой: агитацией по радио, литературой, кинофильмами, песнями, военной подготовкой, тут еще «Осоавиахим», всякие кружки, вроде «Ворошиловских стрелков», военные игры, ну, всё только о войне! Это была главная тема, а вторая по значимости и шуму – шпионаж и вредительство. Опять же книги, песни, фильмы – о шпионах и «пятой колонне». Даже видные и талантливые люди писали эти подлые и лживые книжки, например, А.Гайдар – «Судьба барабанщика» или А.Макаренко – «Флаги на башнях», еще была популярна песня про путевого обходчика, который не дал врагу разрушить путь, ну, дурдом, и все. Интересно, что конкретный противник в конце тридцатых стал как-то неясен, с Гитлером мы, вроде бы, поладили, в общем, воевать будем с буржуазией, с кем именно – там видно будет, но обязательно!
Приводят нас в тот домик за полем, это оказалось караульное помещение. Сержант, с трудом удерживая выражение строгости на круглой деревенской роже, спрашивает:
- Как попали в запретную зону? – отвечает, конечно, Я.В.
- Ни в какой зоне мы не были, и близко не подходили!!!
- Объявление читали?
- Да мы к нему близко не подходили!
- Значить, видели! Что же вы скрываете, мине все равно не обманете!
- Я же вам русским языком говорю, не подходили, что же мы должны были делать?!
- Уйтить! Вот как делаеть советский человек! Прочел, повернулси и ушел! А вы с виду грамотная, может, даже образованная, в шляпе, и будто не знаете, как надо?!
Он звонит по полевому телефону и говорит:
- Товарищ капитан, докладаеть сержант Гулин. Задержаны в запретной зоне, неизвестная женщина и два пацана, с ружьем… Понял, отправляю! Товарищи Сапунов и Метелкин! Приказываю сопроводить задержанных в особый отдел. По дороге, чтобы ни с кем не говорили! Сполняйте.
И вот нас ведут по территории базы, далеко, километра полтора. Впереди мы с Володей, за нами Я.В., за ней два бойца с винтовками не на ремне, а в руках, чтобы, как побежим, сразу стрелять! Народ ходит, на нас смотрят, наверное, думают: «До чего же сволочи империалисты дошли, таких малых привлекают для своих черных дел! И баба явная буржуйка! Хорошо, что наши родные органы начеку! Попались, голубчики, у нас не спрячешься!» Мы стесняемся, хотя, на их месте, наверное, думали бы так же.
Приходим в большой дом, ждем в коридоре, вводят в кабинет. За столом капитан, вот уж этому не надо прикидываться: только врожденная злоба читается на его костлявом лице:
- Кто такие? – Я.В. отвечает,
- Где живете? – Я.В. отвечает. Особист, наверное, знает, что этот дом населен неблагонадежной публикой, поэтому наполняется особым рвением.
- Как попали в запретную зону?
- Мы гуляли… - следует истошный крик:
- Гуляют в парке культуры и отдыха, а вы подобрались к военному объекту, зачем, я вас спрашиваю?!
- Мы не видели никакого объекта!
- Вы мне голову не морочьте, зачем проникли в запретную зону, я вас спрашиваю?!
- Мы никуда не проникали, товарищ командир, мы не знали, что зона, что объект, у меня дети есть хотят!
- Вот теперь узнаете, что такое зона. Говорите, кто вас сюда послал, чей приказ выполняете?! Признавайтесь! – Я.В. начинает плакать:
- О чем вы говорите, я ничего не пойму, ну, какой приказ, какой приказ, мы же гуляли с детьми и никого не трогали!
- Ну, по-хорошему не хотите, будем по-плохому, а пока что выкладывайте из карманов все, что есть, да ничего не оставляйте, все равно обыщем!
На стол рядом с ружьем ложатся пистолеты, рогатка и, из моего кармана – пара елочных свечек. В те времена новогодние елки освещали маленькими разноцветными свечками, вроде поминальных, но коротенькими. Мы их зажигали в наших детских укрытиях.
- Это зачем? – грозно спрашивает особист,
- Елочные свечки, - сообщаю я, и, догадываясь, что это опасное доказательство наших преступных намерений, бормочу в панике, - да мы их не зажигали, у меня и спичек нету!
- А это что? - показывает капитан на папиросы и спички Я.В., выложенные на соседний стол. – Ты не виляй, сопливый еще, чтобы органы обманывать!
Ну, совсем плохи наши дела. Он внимательно разглядывает ружье, пистолеты, рогатку и все прочее.
- Кто ваш муж? – Я.В. отвечает.
Она совсем перепугана, говорит сбивчиво и суетливо. Рассказав про посаженного супруга, добавляет:
- Да я с ним в разводе!
- Как в разводе?
- Ну, мы развелись, в ЗАГСе, как полагается, только разъехаться не успели.
- Ну и что? – возражает капитан, - Может, для отвода глаз! Это сплошь и рядом бывает.
Он намекает, что Я.В. с Володиным отцом оформили фиктивный развод, чтобы скрыть свою вражескую общность – это уже бред сивой кобылы. Но всем своим поведением, высказываниями, тоном он показывает свою уверенность в нашей виновности, в чем? Ведь ничего не было, вообще ничего! Он сумасшедший?
- Придется с вами по душам поговорить, - заявляет капитан.- Пацаны, выйдите и ждите в коридоре, и не разговаривать! А с вами, гражданка, побеседуем.
Ждем часа два. Мы не то, чтобы напуганы – это все так глупо, да и лет нам всего по двенадцать, и мы еще совсем не представляем себе страшной силы и кровожадной свирепости наших кошмарных органов, но мы чувствуем глухую угрозу и потому подавлены. Володя внешне сохраняет невозмутимое спокойствие, и всегда в жизни, в минуты опасности и тревог, он будет держать себя так же. Иногда перебрасываемся словечком, ободряем друг друга. Но больше в отупении молчим. В кабинет иногда заходят военные, женщина (она обыскивала Я.В.). Время идет. Наконец выходит заплаканная Я.В., ее два часа заставляли признаться в том, что она хотела пробраться на артбазу для шпионажа. Зовут меня.
- Сразу будем признаваться, или будем упорствовать? – устало спрашивает капитан, лет через 50 окажется, что это стереотипный вопрос, но я обалдеваю,
- В чем?!
- Не прикидывайся! С какой целью хотели проникнуть на военный объект?
- Да я никакого объекта не видел и не проникал.
- Ну ладно, это мы еще узнаем, пока рассказывай о себе.
Рассказываю, где живем, где учусь. Он въедливо расспрашивает о Юлиане, Поле, кто у нас бывает, на какие средства живем, кто нам помогает. Интуитивно избегаю в своих объяснениях теткиного мужа – он военный врач, когда капитан спрашивает про тетку, говорю, где работает - не знаю, за кем замужем – не знаю, она в Москве, а мы в Лосинке, откуда мне знать? Дотошно расспрашивает о папе, где служил, какое звание, когда арестован, как будто полгода назад схваченный отец мог научить меня пробраться на базу.
- Отец по какой статье осужден, по 58?
- Да.
- Значит, враг народа.
- Нет, мой папа воевал и в мировую и всю гражданскую войну, его забрали по ошибке.
- Это ты брось! Наши органы невиновного не посадят, это не гестапо. Посадили, значит – виновен. Так и привыкай, а то тебе же хуже будет. Пионэр?
- Конечно!
- Ну вот, воспитает тебя родина и партия и будешь строителем коммунизма, - даже, как бы с сочувствием, объясняет он, - а будешь жалеть отца, тоже вырастешь врагом!
- Папу оправдают и выпустят, - упрямо повторяю я, - он не враг, он невиновен!
- Сколько ему дали?
- 15 лет с правом переписки. – капитан задумывается.
Он-то знает, что стандартный приговор - 10 лет без права переписки – это расстрел. А тут не расстреляли, значит, что-то не так. Больше о папе не спрашивает. Вновь и вновь задает идиотские вопросы, зачем в лес пошли, какие планы были, кто нас научил. То тихо, доверительно расспрашивает, кто посоветовал на базу пойти:
- Ты же «пионэр», помощник партии, должен мне способствовать,
то орет, как ненормальный, грозит, что за папой отправит. Неудивительно, что у него утомленный вид, от таких разговоров можно и с ума сойти. Чего он добивался? Теперь известно, что вся практическая юриспруденция в Советском Союзе-России держалась и держится на самооговоре подследственных. Высшая степень дознания – пытки, а для начала можно голову заморочить, авось зачуханный недоросль, со страху, какого-нибудь соседа приплетет: «Да, - мол, – дядя Гриша нам сюда пойти присоветовал», или что-нибудь в этом роде. Наконец, он отпускает меня, совершенно измочаленного.
Снова сидим, долго ждем. Наконец, нас зовут. Капитан сердито говорит Я.В.:
- Направляю вас к заместителю начальника базы. Если он разрешит - пойдете домой с сопровождающим командиром. Он проверит ваш паспорт, адрес и состав семьи.
Снова долго идем куда-то. Опять большой дом, коридор. Опять ждем. Вызывают по одному, первую – Я.В., она выходит скоро и явно успокоенная, потом Володю, потом меня. Здесь за столом пожилой майор:
- Что, очень устал? Как твоя фамилия? – я отвечаю.
- Твой отец не в Военно-Воздушных Силах командовал?
- Нет. Это наш однофамилец. Папа преподавал в Академии. Он ни в чем не виноват, его арестовали по ошибке. Разберутся и выпустят, - вновь повторяю я.
Он смотрит на меня, не скрывая сочувствия. И тут происходит неожиданное:
- Не горюй, мальчик, - говорит майор, - вернется твой папа.
Тут надо сказать, что у нас с Юлианой было самое большое взаимное доверие, какое только бывает между родными. Может, так сложилось по жизни – проводили обоих родителей, может психика такая, не знаю, но верили друг другу безоговорочно. Это был единственный случай, когда сестра мне не поверила:
- Ты же врешь, Эдька, это ты меня успокаиваешь, ну не мог он это сказать! Признайся, что выдумал!
Так я ее и не смог убедить. И правда, как он мог это сказать? Ведь тогда это было смертельно опасно! Не понимаю, почему, но он это сказал, а я, кроме Юлианы, это никому не рассказывал.
Дальше все совсем просто: нас заставляют подписать какие-то бумаги и выпускают. Уже совсем темно, мы бредем домой. Нас провожает молодой лейтенант, который весело балагурит с Я.В. и она понемногу приходит в себя и расправляет перышки, все-таки, полячка, представитель стойкой нации!
Приходим поздним вечером. Дома полная паника, Юлиана на последнем пределе. Мы все рассказываем. Лейтенант проверяет паспорт Я.В., шутит с Юлианой, над ее волнением, над нами.
Через час приезжают дядя с тетей Натой: Юлиана вечером ходила на станцию, там был телефон-автомат, она позвонила и сказала, что мы пропали. Дядя мрачно выслушивает историю, качает головой.
- Ну, ерунда же, - говорит тетка,
- Конечно, ерунда, - соглашается дядя, - но раздуть-то можно!
Обошлось.
Э.Алкснис Edu16 23-25.04.05