Когда-то уговорил Наталию Иосифовну Грудинину написать этот текст для альманаха "Васильевский остров". Где, в первом и единственном вышедшем номере, он и появился в 1991г.
Через несколько лет группа потомков Зоргенфрея пригласила меня благодаря этой давней инициативе на ужин - где-то на квартире на ул. Восстания, недалеко от Невского. Один из присутствовавших был на Зоргенфрея очень похож.
Были французское вино и индейка. Жена одного из потомков, литературоведша с двойной фамилией, стала говорить, что в тексте допущены неточности, что надо было уточнить, сверить... Мол, стихотворение это есть в единственном прижизненном сборнике Зоргенфрея.
Я ответил, что тогда пострадала бы историческая правда, Грудинина заучила его именно так. Самой Наталии Иосифовны к тому времени уже, вероятно, не было в живых. Или это было в ее последние годы жизни, когда она никуда не выходила и никого не принимала.
В этом году исполняется 70 лет со дня смерти Зоргенфрея, а также многих других, погибших в 38-м.
Февраль 2008г.
ОБ ОДНОМ СТИХОТВОРЕНИИ
Точной даты не помню, но пришло оно ко мне в начале 1938 года из так и доныне называемых «Крестов». Мой друг Дмитрий Александрович Фридрихсберг, студент-химик ЛГУ, попал туда в 1937 году. Обвинялся в абсурдных вещах, характерных для тех времен. Четырнадцать месяцев терпел то, чего терпеть нельзя. А он стерпел. И еще сохранил типичную для интеллигента силу писать стихи. Рассказывал мне потом, что сидел в семиметровой камере, куда умудрялись втиснуть, бросив на голый пол, восемнадцать человек. Среди них был поэт Вильгельм Зоргенфрей, уже почти старик, приятель А. Блока, автор статей о нем... Он погиб в тюрьме, а Дима выжил, потому что страшное заточение оборвал очередной пленум партии. Не берусь судить о природе этого странного события, но друг мой был освобожден после приговора уже из пересыльной тюрьмы.
Именно оттуда, еще не подозревая о скором выходе на волю, он прислал своей матери несколько нижних рубах для стирки. Это разрешили. Передал он словами: «Пусть Наташа выстирает, обязательно она».
Мне было 19 лет. Я могла и не понять истинной причины такой просьбы. Просто-напросто могла выстирать - и все. Пришла на помощь моя мать, старая революционерка. Она-то и сказала: "Поищи в швах... Может быть, там..."
В швах оказались свернутые в трубки крошечные листки папиросной бумаги, исписанные микроскопическим почерком, карандашом. Были стихи Димы. И отдельный листок - стихотворение Вильгельма Зоргенфрея. Он прочитал его перед смертью и просил Диму запомнить. Написано ли оно было в тюрьме? Или раньше? Этого Дима не знал, да и не смел расспрашивать тяжело больного человека.
Помню мама сказала мне: «Ничего не храни. Это опасно. Держи в голове то, что нравится». Я запомнила несколько отрывков из Диминой поэмы «Знамя и луч». Сохранилась ли она где-нибудь, у кого-нибудь? Не знаю. Дима вышел на свободу и был уже сам хозяином своих стихов.
А стихотворение Зоргенфрея врезалось в память навечно. И не знаю, есть ли оно еще у кого-нибудь в голове или в рукописи. И боюсь опасных шуток старой моей памяти. Может быть, одно-два слова она исказила за прошедшие десятилетия. Этот страх мешал мне предложить стихотворение в печать. Но сейчас уже не до мелких опасений. Сама стара.
Наталия Грудинина
ВИЛЬГЕЛЬМ ЗОРГЕНФРЕЙ
* * *
Горестней сердца прибой и бессильные мысли короче.
Ярче взвивается плащ и тревожнее дробь кастаньет.
Холодом веет от стен, и сквозь плотные пологи ночи
Мерной и тяжкой струей проникает щемящий рассвет.
Скоро зажгут на столах запоздалые низкие свечи,
Дрогнет румынский смычок, оборвется ночная игра.
Плотный блондин в сюртуке, обольщающий мягкостью речи,
Вынет часы, подойдет и покажет на стрелки - пора!
Ветер ворвался и треплет атлас твоегo покрывала,
В мутном проходе у стен отразят и замкнут зеркала,
Тяжесть усталых колонн и тоску опустелого зала,
Боль затуманенных глаз и покорную бледность чела.
Где-то внизу у подъезда трепещет и рвется машина,
Мутные пятна огней на предутреннем чистом снегу,
К запаху шелка и роз примешается гарь от бензина,
Яростно взвоет рожок, и восход заалеет в мозгу.
Будут кружиться навстречу кусты, и мосты, и аллеи.
Ветер засвищет о том, что забылось, приснилось, прошло...
В утреннем свете спокойнее, чище, бледнее
Будем смотреть в занесенное снегом стекло.
Что же, не жаль, если за ночь поблекло лицо молодое,
Глубже запали глаза, искривился усмешкою рот,-
Так загадала судьба, чтобы нам в это утро слепое
Мчаться по краю застывших изрезанных вод.
Скоро расступятся ели и станет вокруг молчаливо
Вяло блеснут камыши и придвинется низкая даль,
Берег сорвется вперед - в снеговые поляны залива...
Так загадала судьба. И не страшно. Не нужно. Не жаль.
Опубликовано: "Edita" (Gelsenkirchen), вып. 2(32), 2008.
Наталия Грудинина. Об одном стихотворении. Альманах "Васильевский остров" №1 (Ленинград, 1991).