ЧАСТЬ ВТОРАЯ
«ПРИЧУДЛИВЫЕ ФОРМЫ ЗЛА»
Титры:
- На бал при лунном свете могут
явиться все, даже люди, если только
они говорят и ходят во сне и вообще
отличаются какими-нибудь причудами
в нашем вкусе.
Ганс-Христиан Андерсен «Лесной холм»
Акт первый
Алла в ванной. Набирает в ванну воду.
Ретроспектива.
Алла вспоминает. Частичный повтор акта шестнадцатого части первой: Алла и Габиль Алекперов едут в машине Габиля.
- Убийца?! – кричит Габиль. – Ала, ты хочешь сказать, что мои родители назвали меня в честь убийцы?! О, шалава-кыз!
- Останови. – Тихо и раздельно произносит девушка.
Габиль оставляет эту просьбу без внимания.
- Останови, слышишь?
Крупный план. Приборная доска. Стрелка спидометра ползет вперед.
Габиль включает си-ди плеер. Поет Таркан. Габиль подпевает.
Алла тянется к дверце. Щелкает электронный замок, блокирующий двери.
- Кажется, я знаю, чем мы займемся сегодня вечером, любимая, - говорит Габиль совсем без акцента.
И улыбается.
Затемнение.
Смена кадра. Джип Габиля подъезжает к дому Кузьменко, месту сборищ сатанистов. Габиль выталкивает Аллу из машины.
- Идем, я тебя познакомлю с моей настоящей семьей. О, они давно хотели с тобой познакомиться поближе! Сегодня как раз такой день!
Смена кадра. Алла в кругу сатанистов.
Слышится голос Верховной Жрицы:
- И придет Дракон. Множество будет имен у Беспощадного, но лишь одним одарит слух твой. И Тень великая коснется тебя, и будешь ты презренна, и будешь ты растоптана дыханьем Его, и плоть Им будет растерзана твоя…
В круг сатанистов вползает Габиль. На его руках стальные когти. Он скребет ими пол и гадко смеется.
- Эждаха! Эждаха! Эждаха! – кричат сатанисты.
Габиль поднимается с пола. Разводит руки с когтями.
- Угощайтесь! – рычит он.
Смена кадра. Сквозь шум воды до Аллы доносится телефонная трель. Сердце тут же заходится.
Мама Аллы берет трубку.
Алла в ванной поджимает ноги, обхватывает колени руками.
Крупный план. Лицо Аллы. В глазах застыл ужас. Она мотает головой: «нет, нет, нет»!
- Да, Анжелочка! - раздается радостный щебет Валентины Максимовны, мамы Аллы. - Целый вечер тебе накручиваю. С кем это ты так долго общалась?
Крупный план. Лицо Аллы. Выражение облегчения на нем.
Алла закрывает кран горячей воды, и, дождавшись, пока стечет холодная, подставляет под струю пылающее лицо.
- А Серега мой уехал в Чугуев к Вере Ивановне. Вроде, давление подскочило у свекрови…., нет-нет, ха-ха-ха.
Алла снимает халат. Вешает его на крючок в виде рожицы с умопомрачительным носом, осторожно встает в воду. Камера исследует ее тело снизу вверх. На голени и спине глубокие следы, будто от когтей.
Берет с полочки коробочку с солью, растворяет. Вода окрашивается в бледно-голубой цвет. Алла закрывает глаза.
Ретроспектива.
Подземный храм сатанистов.
«Наша! Наша! Ты будешь наша!». Они корчатся и извиваются. Сильный седовласый мужчина с волевым подбородком надавливает на болевые точки за ушами Аллы, а пожилая холеная дама, выливает в открытый рот Аллы какую-то дрянь из жуткого сосуда, выполненного в виде маленькой заплесневелой человеческой головы.
«Наша! Наша!»
Алле все же удается выплюнуть большую часть пойла в лицо дамы. Благородную физиономию покрывает серо-зеленая слизь.
«Сука!», - верещит дама и дает девушке увесистую пощечину, - «Это же южноамериканский гриб! Ты хоть знаешь, тварь, сколько это стоит?!»
Спецэффект.
Алла под действием галлюциногена.
Звук становится ясным и чистым, она даже может разложить его на составляющие. Алла чувствует дыхание каждого из присутствующих в этой ужасной комнате, и кажется, даже звуки, рожденные за ее пределами: вот зевнула во дворе собака, вот где-то проехал троллейбус…
Алла взлетает над собственным телом.
«Угощайтесь!», - рычит Габиль, человек-Дракон, и тот час присутствующие, срывая с себя черные хламиды, похожие на крылья гротескных летучих мышей, накидываются на ее, освобождая девушку от лохмотьев, бывших когда-то ее одеждой.
…Сверху, из-под потолка зрелище интересное, даже смешное…
Алла тихонько, жутко смеется, глядя сверху, как ее насилуют.
Смена кадра. Ретроспектива.
Алла дома. Она бледна. Косметика наложена идеально. В глазах – отсутствующее выражение. На Алле новые вещи.
«Прелесть кофточка». - Восхищается мама, разглядывая обновку, - «Тебе не кажется, милая, что он тебя балует? А где белый джемпер?», - как бы невзначай интересуется Валентина Максимовна, - «Помнится, ты на работу уходила в нем».
«А, джемпер…», - Алла еле разлепляет ссохшиеся губы, порытые толстым слоем помады, - «он… он испачкался и Габиль…», - ее вдруг затошнило, - «сказал, что отдаст в химчистку». Девушка, не снимая сапог, бросается в туалет.
«Кажется, я снова отравилась», - кричит девушка из туалета.
«Точно?», - недоверчиво спрашивает Валентина Максимовна
«Да не бойся, мама, я не беременная!», - успокаивает ее Алла.
«Что вы кушали на этом пикнике, милая?» - интересуется Валентина Максимовна из-за закрытой двери. – «Надеюсь, ничего экзотического? Я помню, как ты отходила после той вьетнамской кухни!»
Алла отматывает туалетной бумаги и вытирает рот.
Смена кадра.
Алла в машине Габиля. За окном дорогой иномарки светает, на бледно-сером небе догорают последние звезды.
Смена кадра.
Обрывки Аллиных воспоминаний: Габиль с крокодильими когтями, седой мужчина, пожилая женщина (Ольга Анатольевна), тощий жуткий очкарик, обнаживший неожиданно здоровые белые зубы в свирепой гримасе: «гррр!» (Петр Сергеевич), черноволосая красавица с лицом, белым, как снег (Стелла), сидящий рядом с ней мальчик, в глазах которого застыл небывалый для его возраста гнев (Женя), голый, грязный дед – настоящий узник Бухенвальда (дядя Паша)….
Смена кадра.
Они снова в машине Габиля.
«И смотри мне!», - шипит Габиль, - «Если кому-нибудь! Что-нибудь!»
Алла сжимается в несчастный комочек в своем кресле.
«А все сама виновата!», - продолжает вещать монстр, - «Не надо было меня злить!»
И еще он рассказывает об Аллиных родителях. Об их быстрой перспективе умереть. Если что-нибудь. Кому-нибудь.
«Сегодня отдыхай», - цедит маньяк, - «на работу не ходи. Я позвоню и обо всем договорюсь. А вечером я заеду».
Вот тогда-то Алла и начинает мелко-мелко дрожать.
Акт второй
Раиса Дмитриевна, теща Водославского следит за Серегой.
Раиса Дмитриевна остановилась у коммерческой палатки, осторожно выглядывает из-за нее. Долговязая фигур зятя – настоящая вешалка для одежды, устремляется (если так только можно назвать эту шатающуюся походку зомби) через двор к унылой, длинной, словно летаргический сон, панельной девятиэтажке.
- Э, будешь шаурму покупать? - доносится до Раисы Дмитриевны сквозь пелену ее размышлений.
Классически небритый кавказец в норковой шапке-обманке выглядывает из окошка ларька, который Серегина теща избрала в качестве прикрытия. Раиса Дмитриевна непонимающе уставилась на сына кавказских гор. Неловкое молчание. Его нарушает все тот же торговец.
- Покупать будешь, да? – интересуется-утверждает он.
В животе несчастной тещи предательски урчит.
- А, давай! – машет рукой она, и лезет в сумку за кошельком.
Тем временем, зять заходит в третий подъезд.
- Быстрее можешь?! – торопит кавказца Раиса Дмитриевна.
- Что спешишь такой жара? – улыбается в усы продавец шаурмы.
Бежать за Водославским уже бесполезно.
- Наверное, он уже с этой», - зло бормочет теща-следопыт. – Что ж, придется отложить до следующего раза, ничего не поделаешь. Ну, ничего, красавчик, все равно, я тебя прищучу! Котяра поганый!
- Чего? – интересуется кавказец.
- А! – отмахивается Раиса Дмитриевна.
Акт третий
Женя Коваленко в гостях своего приятеля Витальки. Он в ванной. Копается в домашней аптечке. Воровато оглядывается.
Кадр. Аптечка в разрезе. Маленькая вороватая ручонка на ощупь перебирает пачки таблеток, пузырьки, коробочки, пока не обнаруживает то, что нужно. Затравленно поглядывая на дверь, и прислушиваясь к Виталькиной возне на кухне, мальчик быстро извлекает находку из д аптечки, и прячет ее в карман.
- Десять! - облегченно произносит Женя, закрывая дверцу шкафа. …
- Булку с вареньем будешь? – врывается в ванную Виталька. – Чего так долго? Если руки так тщательно мыть, от них ничего не останется.
Его толстые мокрые губы - красноречивое подтверждением того, что сам их обладатель уже успел приложиться к пресловутой банке.
- Не, - отказывается Женя, - ты мне лучше воды налей, чего-то в горле пересохло. Да и пойду я уже. Мамаше обещал в магазин заскочить. За хлебом.
- Ну, как хочешь. – Пожимает своими полными плечами Виталька. - Воды, так воды.
Придя домой, и, закрывшись у себя в комнате, Женя внимательно пересчитывает градусники. Вместе с тем, который он только что спер у Витальки Гаврилюка, их десять.
Мальчик смотрит на настенный календарь с изображением забавного пушистого кота в колпаке Санта-Клауса. Девятое января. 13 января обведено красным маркером.
Крупный план
Зловещая ухмылка появляется на чистом юном лице Жени.
Акт четвертый
Сцена первая
Обезбашенный, лидер быдла обзванивает своих малолетних подчиненных.
Обезбашенный в телефонную трубку:
- Завтра десятое. Задание обычное. Встретим этого урода и отфигачим. Как и всегда.
Смена кадра.
Сторм в телефонную трубку:
- Может покалечим по настоящему?
Улыбается.
Смена кадра.
Обезбашенный в телефонную трубку с такой же мерзкой улыбкой:
- Думаешь, я против? Не понимаю, почему Стелла именно так велела.
Сцена вторая
Дядя Паша на привокзальной площади у обшарпанного металлического столика. Он здорово простыл. Из носу течет. Тут же – Хома, Семен Ильич и Парамоныч – его приятели-алкаши.
- С Рождеством тебя, Пашик! – пробубнил Хома. - С прошедшим.
- Тьфу! – сплевывает на асфальт сатанист. – Я даже пить за него не хочу.
- А, я и забыл, что ты у нас закоренелый атеист!
- Ну, так выпьем за твою поправку. – Голосом, полным надежды, щебечет Парамоныч. - Да и Ляльке сорок дней.
- Снова церковные штучки! – хмурится дядя Паша.
Ретроспектива.
Дядя Паша просыпается у себя в подвале на старом вшивом матрасе. В куче тряпья угадывается еще одна фигура. Это вокзальная бомжиха Лялька, с которой дядя Паша живет. Она умерла. Дядя Паша безуспешно пытается ее растолкать. Кричит.
Смена кадра. Алкаши пьют водку за столиком. Парад опухших, небритых лиц. Дядя Паша улыбается.
Сцена третья
Ольга Анатольевна, та самая благородная дама, которая потчевала бедную Аллу галлюциногенным отваром из южноамериканских грибов на сатанистском сборище, сидит в гостиной своей шикарной квартиры и раскладывает пасьянс на огромном дубовом столе.
Карты на столе не предвещают ничего хорошего. Благородное тонкое лицо Ольги Анатольевны туманится печалью.
Сцена четвертая
Петр Сергеевич у себя дома. Он читает какую-то старую на вид книгу. Лицо задумчивое.
Сцена пятая
Лестничная площадка.
Бабушка Зина ругается с Наташей Василенко, еще одной сатанистской, которую мы видели в подземном храме.
- От вас, молодежи, одни только неприятности! – кричит бабушка Зина и захлопывает дверь перед своей соседкой по площадке, Наташей.
Наташа несколько секунд взглядом, полным ненависти, смотрит на старенькую дверь пенсионерки. Затем, идет к себе. Достает из стола календарь. Оглядывается. Достает из сумочки еще один календарь - черно-красную бумажку. Изучает. На ее симпатичном лице появляется улыбка.
Смена кадра.
Часы показывают 6:40. Открывается дверь бабы Зины. Зинаида Павловна накинув старенькое пальто поверх такого же заношенного халата, с мусорным ведром, выходит на площадку. Поскальзывается.
Перед ее дверью – экскременты. Вокруг кучи – круг, выложенный из шелухи от семечек. Из круга в направлении бабушкиной двери тянется стрелка.
- Вот, засранцы! – тихо говорит бабушка Зина, ставя мусорное ведро рядом с дверью. – Поймать бы да за уши к родителям притащить!
Она возвращается с веником и совком.
- Ладно, вынесу мусор, и придется мыть площадку, - бормочет она, - эта курва Наташка даже не притронется, засыхай тут все!
«Глазок» соседней двери темнеет. Кто-то внимательно наблюдает за бабушкиными манипуляциями с веником.
Сцена шестая
Владелец дома по улице Леси Украинки, Кузьменко, тот самый, в чьем доме проходят сатанистские сборища нервничает. Ему кажется, что за домом ведется наблюдение. Собаки Фобос и Деймос, два чистокровных добермана, охраняющие место тайных собраний адептов не находят себе места, скулят и прячутся в конуре, словно боясь чего-то.
Над домом Кузьменко кружит стая ворон.
Сцена седьмая
Габиль Аликперов молится в специальной комнате своего особняка черным богам.
- О, Ахриман, отец драконов, творец стран зла, коим число шестнадцать! – ревет Габиль совсем не бархатным голосом сластолюбца, - О, Ажи-Дохака, поверни ко мне все три свои головы, устреми на презренного гневный взгляд шести глаз твоих! Воплощение Заххака, царя-узурпатора, наставленного Иблисом на путь истинный! Тысячу лет править тебе, царь-дракон! Яви ярость и огонь, о, Ажи-Дохака!
Свет не проникает в абсолютно темную комнату, но распростертому на полу молельни Габилю, кажется, что он видит перед собой горящие ненавистью глаза того, к кому он взывает.
«Жертвы!», - вопрошают глаза, - «Жертвы! Где жертвы во Имя Меня?!».
- Будут тебе жертвы, - шепчет сухими губами азербайджанец и улыбается в темноте.
Акт пятый
Сцена первая
Ваня Сидоренко стоит в туалете. Пытается помочиться. Он смотрит в потолок, на решетку вентиляции. Напрягается. Ничего не выходит. Тогда он вызывает у себя в голове образ бабули.
Ретроспектива.
Ваня закрывает глаза и представляет бабушку, стоящую возле открытой двери туалета – нечеткие формы полного тела в утренней мгле, всклоченные седые волосы. Бабуле хочется спать, в то время ее еще не так одолевала бессонница. Она была очень-очень недовольна. «А ну, быстренько!» - шепчет она маленькому Ване хриплым полусонным голосом.
Ваня стоит маленькими босыми ножками на холодном полу туалета, и хнычет.
«Писай, давай!», - бабуля непоколебима, - «Ну, быстренько! Да не бойся, никто из унитаза не выскочит, писюн не оторвет! Ну, давай! Псс…пссс…».
Слабая струйка мочи бежит в белое жерло унитаза. Ваня спускает воду, дернув за ржавую цепочку сливного бачка. Выходит из туалета. Тщательно, с мылом, моет руки.
Сцена вторая
В тот же день на другом конце города, молодая женщина, с которой Ване предстояло встретиться уже весной, мечется по однокомнатной квартире. Лесю Семенову терзают сомнения. Правильно ли она поступает? В голове у нее звучат женские голоса: «Оставь! Не отдавай!». Когда хор праведных голосов в голове Леси утихает, женщина слышит гаденький такой шепоток: «Давай, милая, немного подзаработаем, а? Ну? Бабки-то нужны. Грех отказываться».
Ретроспектива. Нарезка из воспоминаний Леси. Леся, молодая сельская девушка двадцати лет отроду, приезжает искать счастья в городе.
Смена кадра. Она – студентка техникума. Общежитие. Подружки, друзья, вечеринки с алкоголем.
Крупный план: в темноте чьи-то губы шепчу прямо в Лесино ухо: «давай, ну, давай, малыш… тебе будет хорошо…»
Смена кадра. Леся выходит из здания. Камера приближает к нам табличку на нем:
ЖЕНСКАЯ КОНСУЛЬТАЦИЯ
Смена кадра. У Леси токсикоз. Ее тошнит.
Смена кадра. К Лесе на перерыве между пар, подходит Валентина, ее однокурсница. Что-то ей говорит. Леся кивает.
Смена кадра. Ретроспектива. Осень. Возле кафе по-летнему стоят столики под яркими зонтами с логотипами всевозможных фирм. За одним из них сидит Валька в своем светлом дорогущем плаще. Рядом с ней вальяжно развалился немолодой тип в темно-сером костюме и синем галстуке
«Эй!», - машет ей рукой Валька, - «Мы здесь».
Леся подходит.
Мужчина что-то рассказывает Лесе. Валька улыбается. На лице Леси озадаченное – выражение.
«Меня зовут Григорий Григорьевич», - представляется мужчина, - «мне известно о ваших временных трудностях. И я берусь помочь».
На лице Леси выражение испуга.
«О», - смеется мужчина, - «вы совсем не о том подумали. Никаких подпольных абортов! Это не пятидесятые годы. Нет, вы должны родить!»
Леся озадачена.
«А потом вы передаете ребенка мне, а я, в свою очередь, вам – пятьсот долларов США. Это такие чудесные зеленые бумажки с изображением мертвых американских президентов. Ну, как? По рукам? У вас же есть определенные трудности с деньгами? Да у кого их сейчас нет! Из общежития вас выселили, за квартиру платить нечем, как видите, мне обо всем известно».
Мужчина смеется.
«Мне можно подумать?», - спрашивает Леся, - «Совсем немного», - у бедняги зуб на зуб не попадает.
«Вы…», - тихо спрашивает она, отхлебнув кофе, - «Зачем он вам?»
Мужчина смотрит на Вальку, та качает головой в знак согласия.
«Любопытство погубило кошку», - довольно жестко произносит Григорий Григорьевич и смотрит Лесе прямо в глаза.
«Так вот, милая. Иногда знать – дело опасное. Не говори потом, что я тебе не предупреждал».
«Да я никому! Никому! Вот вам крест!» - девушка трясущейся то ли от волнения, то ли от страха, рукой, осеняет себя крестным знамением.
Григорий Григорьевич такой весь в костюмчике, вдруг, наклоняется, и сплевывает на асфальт.
«Крошка какая-то в кофе», - зачем-то поясняет он.
«Понимаете, Леся», - он, воровато озирается по сторонам, - «Не всем так повезло, как вам. Не все женщины способны зачать ребенка и выносить его в течение девяти месяцев, вот я о чем хочу сказать. У этих женщин, как правило, есть все, что нужно – деньги, семейное счастье, налажен быт. А детей нет. Вот и все, что я хотел вам сказать. Если вы девочка умная, вы и так поймете, без дальнейших объяснений, а если нет – оно вам и не надо».
«А где рожать»?
Валька с Григорием Григорьевичем переглядываются.
«Вопрос по существу», - улыбается искуситель. – «Дома рожать будете. Мы позаботимся обо всем».
«А техникум, учеба? Как же быть с этим?»
«И это не твои проблемы».
«Ну, я все равно, подумаю».
«Конечно».
Затемнение.
Акт шестой
Сцена первая
- Сейчас я приеду. Целую! – говорит Дима в телефонную трубку, и выходит из диспетчерской.
Дима закрывает за собой калитку в воротах пожарного депо, и идет на остановку. Дима один на остановке. Холодно, Дима, пританцовывает на мерзлой земле.
Дима улыбается.
Ретроспектива.
Дима со своим другом Андрюхой Басовым сидят в ночном клубе. Бас отправляется в соседний зал играть на бильярде, а Дима остается за столиком. Со скучающим видом разглядывает окружающих.
Девушку, оживленно щебетавшую с подружкой за столиком в углу зала, Дима приметил сразу. Тонкая детская шея, аккуратные ушки без серег, короткая мальчишеская стрижка – Дима поражен в самое сердце. Девушка поворачивается к нему в профиль, К вышеперечисленным достоинствам добавились чуть вздернутый носик, сморщенный в приступе смеха, глаза то ли серые, то ли голубые – в этом бедламе не очень-то разберешь, и полные чувственные губки искусительницы.
Музыкальное сопровождение Диминых мыслей тоже что надо: Мэрайя Кэрри или что-то в этом духе – сладкоголосое, душещипательное.
Дима решается. Дима внутренне собирается. Дима встает со своего стула почти изиащно.
И идет к ней.
«Вас можно пригласить?», - спрашивает он, слегка прикоснувшись к тоненькому девичьему плечу.
Та оборачивается.
«Смотря куда», - скалится не пломбированными зубами ее подруга.
Танцует Юлька плохо. Сбивается с ритма, наступает Диме на ноги.
Парни в туалете. Бас выпрашивает у Димы ключ от его квартиры.
«Все будет пучком!», - заверяет он друга.
«Не испачкай покрывало», - лишь машет рукой Дима. – «И смотри, как бы не сперла что-нибудь».
«Не дрейфь».
«Да, если будет пользоваться душем, в чем я лично сомневаюсь, пусть помоет ванну за собой. «Комет» на полке в туалете».
«Ага», - отвечает Бас, застегивая ширинку.
«Если у кота закончился корм, досыпь в миску».
«Ага».
«И последнее».
«М-м?»
«Не разбрасывайте презервативы по спальне»!
Смена кадра.
Дима и Юлька целуются в подъезде.
Смена кадра. Дима выходит из троллейбуса. Идет в направлении спального района, где живет Юлька. Метрах в ста за ним следует Обезбашенный со своим быдлом.
Дима поднимается в лифте. Выходит. Звонит в дверь.
Юлька открывает дверь сразу, будто стояла за ней. Под коротеньким шелковым халатиком у нее ничего нет.
- Я собралась принять ванну, - говорит она, - не хочешь составить мне компанию?
- Конечно, - лыбится Дима, - после мороза это будет очень даже кстати…
Постельная сцена. Кратко.
…Через несколько минут после его ухода в дверь звонят.
Юлька сладко потягивается. Накинув на влажное тело все тот же халатик, девушка бросается открывать дверь.
Это не Дима. Это Лида. Она хорошо одета, на лице – выражение уверенности в себе и что-то еще. Что-то, вроде брезгливости.
- Вам кого? – бормочет Юлька, стараясь плотнее запахнуть халатик на хорошо сформировавшейся груди.
- Я пришла просить вас об одном одолжении, - произносит незнакомка на удивление приятным голосом. – Вы не будете против, если я войду? Неловко как-то разговаривать на площадке.
Затемнение.
Сцена вторая
…Дима выходит из подъезда.
К нему тут же подходят Обезбашенный со своими отморозками.
- Э, погоди, - произносит с нарочито растягивая слова, один из них – патлатое чучело в куртке-«косухе» не по погоде.
- Ну? – Дима останавливается. – Что на этот раз? Закурить? Денег?
Они плотным кольцом окружают парня. Их пятеро. И все выше его.
- Как думаешь, - продолжает все тот же подонок, - у кого сильнее удар: у меня или у моего младшего брата?
Он хлопает «брата» по плечу – мордоворота в турецкой кожаной куртке.
- Давай не будем проверять, а? – обращается вполне по-человечески к ним Дима, - Я иду домой. Нужны «бабки», я отдам вам все, - он лезет в карман и вытаскивает все свои сбережения – пять гривен с мелочью.
Обезбашенный присваивает себе все, даже мелочь.
И бьет Диму в грудь.
Максименко падает в «объятия» того, что стоял сзади. Его снова толкают в круг.
- А ты чего не отвечаешь? – интересуются у него, - ссыкун, наверное?
- Ага, - наконец, Диме легче дышать, - ответил в прошлый раз. На одну только бровь три шва наложили!
- Ну, дак зубов бояться – в рот не давать! – шутит кто-то из них.
Шутку встречают на «ура».
- Кстати, о минете…. А может, тебя и вправду, завафлить, а, дружочек?
- Ага, точно! Давайте его отпарафиним, в натуре! – поддерживает идею еще один любитель орального секса.
- Что ж, попробуйте, - стараясь не выдать волнения, произносит Дима, - Только учтите, что в момент шока у меня может свести челюсти судорогой и…прощай достоинство! Все смотрели «Побег из Шоушенка» по Стивену Кингу? Так вот, тот парень, которого играл Тим Роббинс, не шутил…
- Мы тебя порежем, тогда, - вдруг, говорит один из них, и в его руке . как по волшебству, возникает нож-бабочка китайского производства. Клац-клац. Лезвие мелькает прямо перед Диминым носом. Клац-клац.
- Погоди, Сторм! – лохматый главарь прерывает манипуляции своего коллеги с холодным оружием. – Стелла ничего об этом не говорила. Отфигачить, и все! Никакой мокрухи!
Тут он понимает, что сболтнул лишнее. Четыре пары глаз уставились на лохматого в немом укоре.
- А, он все равно, ничего не запомнит! – рычит Обезбашенный, и бьет Диме прямо по сломанному им же носу. – Мочи! За Дьявола!
На Диму сыпется град ударов. Вначале, он, как может, отбивается, затем, теряет сознание.
Затемнение
Дима приходит в себя.
Медленно открывает глаза. Левый почему-то не открывается. Дима видит одним глазом. Кровь из разбитой в очередной раз брови просто натекла в глаз, а обещанный метеослужбами, мороз, сделал свое подлое дело – кровавая корка засохла и подмерзла.
Идет мелкий противный снежок. Дима решает взглянуть на часы, но те на руке почему-то отсутствуют.
Превознемогая боль, Дима садится на припорошенный снегом асфальт. На асфальте темнеет пятно. Его кровь. Дима трогает пятно пальцем. Кровь почти замерзла.
Попытка встать не увенчалась успехом.
Дима, возвращается в исходное положение. Он сплевывает на асфальт, морщится от боли.
- Бабушка, который сейчас час? – полушепотом спрашивает Дима у вышедшей из Юлькиного подъезда старушки в белом пуховом платке.
- Пьянь, - вежливо отзывается бабушка, а пинчер на карандашах-ножках, которого она вывела погулять, угрожающе тявкает, соглашаясь со своей хозяйкой.
Дима предпринимает еще одну попытку подняться. Удается почти что сразу. Он идет, шатаясь в Юлькин подъезд, поднимается лифтом, звонит в дверь. Изображение нечеткое – у Димы сотрясение.
Ему долго не открывают. Наконец, «глазок» темнеет. Из-за двери раздается настороженный голос Юльки:
- Кто там?
- Юль, это я…, - Дима боится разбудить соседей, поэтому говорит тихо, - открой, пожалуйста…
- Дима?
Максименко прислоняется к косяку, силы вновь покидают его.
К тому же, в теплом подъезде «подтаял» глаз – по щеке парня медленно течет кровь.
- Юля, открой…
- Зачем?
Голос у нее испуганный.
- Я понимаю, что уже поздно, - несет какую-то ахинею Дима, - но открой, пожалуйста. Прошу. На меня напали. Избили. Открой, Юль, открой, пожалуйста. Я еле стою на ногах.
За дверью раздается возглас.
- Как…избили?
- Очень даже натурально, - начинает закипать Дима, - Руками, ногами. Как в кино показывают. Только в кино не больно. Забрали часы, деньги. А я остался валяться.
Минуты две она, вроде как, «переваривает» услышанное. А затем, выдает:
- Извини, но я не могу тебе открыть, «Скорую» могу вызвать, а пустить – нет. И не звони мне больше, - добавляет Юлька.
- Но почему?! – срывается на крик Максименко.
- Не могу об этом говорить. Я пообещала, - в голосе Диминой подруги возникают механические нотки, будто она повторяет плохо заученный текст, - и вообще… я еще молода…мне девятнадцать всего. Я жить хочу!
- Юлька!!!
- Спокойной ночи.
Слышатся удаляющиеся шаги.
- А как же насчет сострадания? – неуверенно спрашивает Дима, - тебе оно не знакомо?
- Мне знакомо! – раздается из-за соседней двери голос какой-то бабки. – Поэтому я уже и вызвала милицию.
Дима едет на троллейбусе домой. На него смотрит молоденькая кондукторша.
Затемнение.
Сцена третья
Квартира Стеллы. Сторм и Стелла на кухне. Сторм стоит, Стелла сидит на табурете.
«Шеф безопасности» пещеры «Сумерки Мира» внимательно выслушивает доносчика.
- Что ж, - она смотрит на Сторма не слишком уж ласково, - возможно, ты далеко пойдешь…
Пацан прямо-таки, раздувается от гордости.
- …если не умрешь раньше, конечно. Доносчики имеют скверную привычку умирать насильственной смертью. Тебе об этом известно?
- Известно…, - мямлит Сторм. От его радужного «настроя» не остается и следа.
- Ширялся сегодня? – вдруг спрашивает Стелла.
- Неа, - Сторм по-детски шмыгает носом.
- А хочешь?
- Да я не «подсажен» особо, - мямлит Сторм. – Раз или два по вене «двигал», да «пыхтел» несколько раз. И все дела.
- Для пацанов возьми, - Стелла извлекает из ящика стола маленький коричневый пакетик, - пусть замастырят.
- Ага.
- И смотри мне, - глаза ведьминой внучки недобро сверкают, - не вздумай на сторону сдать, а деньги закрысятить! Все равно, узнаю все!
- Что ты!
- Чаю будешь? – предлагает Стелла совсем по-человечески.
- Конечно! – кивает он, - Буду!
- А что, если я тебя сдам, в свою очередь, Обезбашенному? – мимоходом интересуется Стелла, доставая чашки из буфета.
Сторм замер.
- Ну, как тебе такое развитие сюжета? – ласково спрашивает девушка, буравя подчиненного своими неестественно синими глазами.
Боевик сглатывает слюну. Он стоит перед Стеллой, низко опустив бритую голову, всю в старых шрамах уличных баталий, словно нерадивый ученик перед строгой учительницей.
Ретроспектива. Тиры: десять лет тому назад
Сторм вспоминает. Он с разбитыми в кровь коленками и чумазой от грязи и слез физиономией, стоит возле бетонного забора, всего исписанного матерщинными лозунгами, а три таких же, как и он сам, малолетки, только понаглее и позадиристее, учат его жизни:
Будешь называть нас «дядями», чмошник! Ты понял, козел?! Дядями! Ну, так кто мы, сынок? А?
Он тихонько хнычет.
Будешь называть нас «дядями»! Дядями! Будешь!
Каждая «просьба» сопровождается увесистой оплеухой.
Будешь? Будешь!
Они улыбаются. Маленькие садисты с кусочками льда вместо сердец. Гаденькие ухмылочки мальчишей-плохишей. У одного из них, самого высокого не хватает двух верхних передних зубов. Этот длинный - лидер в их маленькой банде, и двое других слушались его бесприкасловно.
Титры: десять лет спустя. Какая-то молодежная тусовка. Сторм повзрослевший вновь встречает своего долговязого обидчика из детства.
Детский голос за кадром:
Скажи «дядя»! Скажи!
Обезбашенный уже и не помнит того случая, да и самого Сторма – смутно: «ты, вроде, на Красном Хуторе жил одно время, да?»
Смена кадра. Сторм на кухне Стеллы. Стоит, низко опустив голову.
Ретороспектива.
На Хэллоуин стая испытывает своего неофита мертвой плотью. В ту ночь Сторм должен доказать свою верность. Он хладнокровно раскапывает на кладбище свежую могилу какого-то некрещеного, кажется, поэта или художника, покончившего с собой, вскрывает гроб, достает тело и перевозит через весь город на такси (!) в назначенное пещерой место – подвал дома номер тринадцать по улице Стахановцев, где оно в последствии было найдено пожарными во главе с Водославским. Мы видим, как пожарные выносят мертвое тело из подвала. В толпе зевак стоит Сторм и Обезбашенный. На губах Сторма играет зловещая усмешка – он прошел испытание. Изобретательный Сторм обильно оросил мертвяка водкой, чтобы таксист поверил в сказку «о пьяном товарище».
Смена кадра. Кухня Стеллы.
- Пей чай, - врывается в его мысли Стелла, - Остынет.
- Угу, - Сторм поспешно берет со стола хрупкую чашечку.
- Чего ты хочешь? Его крови?
- Да, - Сторм благоговейно склоняет свою бритую голову, - Крови. Именно!
- В таком случае, ты знаешь, что делать, - говорит внучка ведьмы, - Так сделай же это во Имя Него!
- Да будет так!
- Иди!
Сторм встает, так и не допив чай, и направляется к двери.
Из-за закрытой двери, ведущей в комнату, доносится тихий стон. Тяжкий, будто старческий.
- Кто там стонет, Стелла?
- А разве это твоего ума дело?
Сказано раздельно, презрительно. Так, чтобы Сторм смог почувствовать разницу: где он – быдло, а где они – жрецы.
Сторм застывает на пороге, будто уменьшившись в размерах. Усыхает в своей куртке.
- Иди, Сторм, - произносит Стелла. – Иди и помни о вещах, которые могут случиться. О том, что любопытство погубило кошку, а твоя собственная смерть всецело зависит от слова из пяти букв со знаком вопроса на конце: «когда»?
- И еще…
- Да, Стелла? – он обернулся, даже слишком быстро.
- «Сторм» - что это за дебильная кликуха?
- Ну…
- Смени имя, - это звучит окончательным решением. - А то у нас была одна шлюха, так же звали…
Сторм густо краснеет.
- Хорошо.
- Я не хочу, чтобы мою стаю возглавлял человек, которого зовут, как шлюху.
Сторм краснеет еще больше, теперь уже от радости.
Сцена четвертая
Женский голос за кадром:
Из предсмертной записки Кравченко Виталия Артемовича, 1984 года рождения, украинца, учащегося 11 «Б» школы-лицея №14, проживающего по адресу: г. Чернигов, ул. 50 лет ВЛКСМ, дом 25, кв. 10. Прилагается к делу № 09 от 12 января 2000 года (суицид). Следователь Новозаводского райотдела УМВД Украины в Черниговской области капитан милиции Павловская С.И.
Голос Обезбашенного за кадром:
…так не могу. Уже два года люблю Ларису Иваницкую. Будущего нет. Прошлое - полное дерьмо! Родители давно уже на меня положили, так что им будет все равно.
Не поминайте лихом!
Веталь.
Интересно, слушают ли на том свете «трэш»?
Мужской голос за кадром:
Из заключения графологической экспертизы
…Представлены: записка (№1) и школьное сочинение (№2).
Проведен сравнительный анализ письма.
Нажим, угол наклона, а также характерное написание литер «ж» и «ш», дает основание судить о том, что записка (№1) равно как школьное сочинение (№2) написаны одним и тем же человеком, а именно: Кравченко Виталием Артемовичем…
Эксперт-графолог Б.В. Туманович
Фон ко всему этому – последние минуты жизни Обезбашенного. Мы видим, как Сторм, оглушив своего бывшего предводителя, сталкивает его с пешеходного моста в Десну. Тело Обезбашенного летит в черную полынью и уходит под лед. Сторм стоит на мосту. Смотрит в небо. Потрясает кулаками. Кричит.
Акт седьмой
Кабинет начальника пожарной части. За столом сидит начальник части капитан Ковалев. На приставных стульях – старший инженер Волк и Дима. На лице Димы следы побоев. Волк читает с листа:
…возвращаясь домой от девушки, был остановлен и избит неизвестными мне молодыми людьми в возрасте от пятнадцати до восемнадцати лет, в количестве…
- Что значит, «в количестве»?
- Ну, пять человек их было…
…забрали всю мою наличность в сумме пяти гривен двадцати трех копеек…
- Так что у нас дальше…
…часы наручные марки «Ракета» 1986 года выпуска…
- Гм…
…нанося беспорядочные удары как руками, так и ногами…
- Сдачи пробовал дать?
- Пробовал…
- «Пробовал»! Как же!
…а утром 11 января без опоздания вышел на работу, где сразу же был незаслуженно обвинен старшим инженером части старшим лейтенантом внутренней службы Волком Г.М в неумеренной тяге к спиртному (буквально), в результате чего я и получил, по его же словам, «мелкие травмы лица». После профилактической беседы о вреде алкоголя на неокрепший детский организм, я был…
- Посмотрите только, он еще и издевается!
…я был препровожден в наркологический диспансер, где мне были сделаны соответствующие анализы на содержание алкоголя в крови. К объяснительной прилагается акт…
- Где акт, Георгий Максимович?
Волк, мрачнее тучи, достает из внутреннего кармана кителя чуть смятый бланк акта, сложенный вчетверо.
- Вот он, - бормочет старший инженер и протягивает Ковалеву документ.
Начальник части разворачивает бумагу.
- Ну и лекари! – покачал он головой. – Ну почему, почему у них у всех такой почерк? Кто мне скажет? Так, что там у нас? Промилле какие-то…отрицательно,…ага…остаточное…отрицательно. Заключение: допустить к исполнению своих служебных обязанностей.
Ковалев опускает глаза, и начинает скрести указательным пальцем крышку стола.
- Советовали хирургу показаться, - бурчит со своего места старший инженер Волк. - И невропатологу.
- Ну, пусть покажется. – Механически произносит капитан Ковалев.
- Не надо, все в порядке, - говорит Дима, - Я на объект пойду.
- Ну, иди.
Волк сидит пунцовый, словно только что сваренный рак и нервно мнет в пальцах сигарету.
- Да, Максименко, - останавливает его в дверях начальник, - а почему тебя бьют, а?
- Не знаю, Степан Александрович.
- И почему-то именно десятого числа. Каждый раз десятого. Тебе это не кажется странным? Десятое декабря, десятое января…
- Совпадение? – широко, на сколько это позволяла разбитая губа, улыбается Дима.
- Может, и так. – Ковалев покусывает свой черный ус, - А может, и нет. Зря в милицию не заявил.
- Да, ну их! – машет рукой Максименко. – Затаскают. Да и пропало у меня всего ничего – пятерка и часы старые. А побои, - он снова машет рукой, - так ведь я еще и не женат даже. Надеюсь, к тому времени, как надумаю, синяки сойдут.
- Конечно, это ему по карману не ударило, - подает голос старший инженер. – Родители крутые еще вышлют.
Дима измеряет своего начальника презрительным взглядом и произносит одними губами: «идиот».
- Вы слышали? – взрывается Волк, - Слышали?! – он вскакивает со своего стула и зачем-то, вставив в рот сигарету, заглядывает в глаза начальнику части, – Слышали? Он обозвал меня идиотом! Он…
- Прекратите истерику, товарищ старший лейтенант! – неожиданно взрывается Ковалев, - Разнылись тут, как баба базарная! Все! По своим рабочим местам! Максименко, если не хочешь на больничный, дуй на завод! Волк!
- Я!
- Останьтесь!
- Есть!
Дима выходит из кабинета начальника. Возле гаражных ворот курит Водославский. Он бледен и очень сильно похудел.
- Привет, - он протягивает начкару руку. – Ну, как ты?
- Да, - Водославский сплевывает на бетонный пол гаража, - Надоело дома сидеть. Выпросил у врачей пойти на работу.
- Слышал, тебя в Киев возили. Ну, и как? Что там сказали?
- Да, ничего особенного. Неделю сдавал всякие анализы. Руки теперь, словно у наркота. Такая, вот, хренота, Димыч.
- Ясно.
- Вроде, в весе набирать стал, - усмехается Водославский.
Дима смотрит на тощую фигуру сослуживца.
- Настоящий кабан, - высказывает он свое мнение.
- А тебя кто? – не остается в долгу Сергей, - Об угол ударился?
- Ага, вроде того, - смеется Дима, - Ты же знаешь, как это бывает: упал, потерял сознание…
- …очнулся – гипс. Знаю, знаю. А еще мне говорили, что коровы летают. Ну, так кто, если серьезно?
- Малолетки, ублюдки. – Дима становится серьезным. Знаешь, какие они сейчас? Акселераты долбанные!
- Точно!
Извергая дым (сигаретный) и огонь (искры из глаз), материализуется злой Димин дух – старший инженер Волк собственной персоной. По его нервно-встрепанному виду можно было с уверенностью судить о хорошей взбучке, полученной старшим инженером в кабинете начальника части. Нервных, дам, а также оклеветанных подчиненных просьба удалиться!
- Прохлаждаешься, Максименко? – тоном, не предвещающим ничего хорошего Диме, произносит Волк, - Ну-ну.… А где быть должен?
- Сейчас докурю и иду на объект, - совершенно спокойно отвечает Дима.
- Да, и еще, - Волк выпустил дым своему подчиненному в лицо, - у меня для тебя новость. Заступаешь на сутки в составе караула. Тринадцатого. Усек? Пришла телефонограмма. От нас один человек.
Акт восьмой
Лида выходит из подъезда. Откуда-то сверху прямо ей под ноги планирует презерватив.
- Эй, сексуально озабоченные! – зычно кричит молодая женщина, - Козлы, - добавляет она уже тише.
Ретроспектива.
Лида со Славиком у Валентины Григорьевны, встречают Новый год. По телевизору идет праздничная программа. Елка. Нарыт стол.
Звонит телефон. Валентина Григорьевна подхватывается. Бежит, снимает трубку.
«Лида, тебя».
Это старая подружка Лиды, Ирка.
«Пойдем на площадь, тут так классно».
«Сейчас, только Славку уложу».
Смена кадра.
Лида, раскрасневшись от мороза, входит в квартиру. На пороге стоит Валентина Григорьевна.
«Ой, мама, на улице так здорово! И совсем не холодно!»
«Тише, Славку разбудишь», - шикнула на дочь Валентина Григорьевна. Губы ее поджаты, уголки рта опущены. В глазах пожилой женщины стоят слезы.
« Игорь. Он так и не позвонил?», - улыбка исчезает с Лидиного лица.
«Нет», - плотина вдруг, не выдерживает и дает течь. По дряблым щекам Валентины Григорьевны катятся крупные слезы. – «Странно, да? Всегда ведь звонит на праздники».
«Да…», - Лида опускает голову, - «странно».
«И этот его…», - Валентина Григорьевна сурово поджимает губы, - «любовничек балтийский, как там его, Янис что ли? Звонил, спрашивал, где, мол, его Игоречек! Почему не возвращается назад в Ригу», - Валентина Григорьевна уже плачет во всю силу, - «Гоша, Гоша, жил бы с этой Веркой своей и дальше. Какая-никакая, а все-таки жена. И девочки. Стыд-то какой. В школе, небось…»
«Сейчас такое положение вещей – чуть ли не норма», - устало произносит Лида. –«А девочкам одно нужно – чтобы их голубой папаша вовремя высылал им зеленые денежки».
«Чую недоброе».
Валентина Григорьевна плачет.
Лида видит образ:
Мир состоит из двух частей – черной и белой. На одной струится яркий свет, на другой – тьма клубится плотным туманом. Там, на черной стороне, стороне зла, стоит Лобур с окровавленным козлиным копытом в руке, воздетой к небу. Позади Лидиного учителя маячат неясные силуэты будущей семьи молодой женщины – сатанистской секты. С другой стороны находятся все те, кого Лида, не смотря ни на что, все еще любила – Славка, мама, беспутный братец Игорь. Они что-то кричат, но что именно, Лида не слышит. А посередине, где-то между, она видит себя, какой была в начальных классах средней школы: испуганной, долговязой, с нелепо торчащими в разные стороны косичками.
Голос Лиды за кадром:
«Ах, Дима, сукин ты сын! Зачем, зачем ты меня бросил? Зачем оставил одну на съедение демонам? Зачем?!»
Акт девятый
Сцена первая
Затемнение.
- Сеем, сеем, посевам, с Новым годом поздравляем!
Появляется картинка. Лестничная площадка, звук звонков в двери, звук открываемых дверей, звук шагов.
Хор звонких детских голосов мечется яркой праздничной птицей по лестничным клеткам. Наступило утро четырнадцатого января, первое утро Нового года по старому стилю. Однако заспанные, разбуженные нескончаемыми звонками, взрослые вовсе не бранят ребятишек. Напротив, открывают пошире входные двери, и в квартиры летят горсти всевозможных злаковых: пшена, риса, гречки, овса, и даже в некоторых случаях, гороха. Когда же традиционное засевание заканчивается, взрослые награждают детей заранее приготовленными подарками. В раскрытые кульки и ладошки сыплются мелочь, конфеты, печенье.
- Сеем, сеем, засеваем!
Жильцам квартиры номер девяносто нравится этот мальчик. Да и как может не понравиться парнишка, будто сошедший с картинки – румяный от мороза, в пестрой вязаной шапочке с помпоном! Женя Коваленко застенчиво смотрит снизу вверх на главу семейства в красных просторных трусах и растянутой майке на тощем волосатом теле, и спрашивает:
- Посевать можно?
Мужик раскрывает огромную пасть, и зевает.
- Давай, говорит мужик, махнув рукой.
Из комнаты выглядывает заспанная хозяйка в розовой «ночнушке», и улыбается Жене.
- Только далеко не кидай, - предупреждает она мальчика, - а то мне потом целый год выметать.
- Не буду.
- Коль, возьми конфеты в вазочке. На кухне, - говорит женщина мужу.
- Если Сашка все не слопал, конечно, - ворчит Коля, и шлепая по паркету босыми плоскими ступнями, идет на кухню.
- Сийим , сеем, посеваем, з Новым роком вас витаем! – поет Женя высоким детским голосом.
И бросает через порог девяностой квартиры большую горсть пшена и немного ртути из градусников, что заготовил к празднику.
Крупный план: летят пшеничные зерна и блестящие шарики.
- Спасибо, милый, - благодарит хозяйка девяностой квартиры Женю. – Заходи еще на следующий год.
- Обязательно обещает мальчик и широко улыбается.
Женя Коваленко, мальчик-с-картинки, поднимается по ступенькам на следующий этаж. Он гаденько улыбается и сосет честно заработанную «барбариску»,
Крупный план. Карман Жениной курточки в разрезе, рука в кармане ощупывает очередной градусник.
Затемнение.
Сцена вторая
Кухня пенсионерки бабы Зины. Отрывной календарь на стене. Крупный план. 13 января. За окном темно.
Спальня бабы Зины.
Баба Зина вскакивает на своей узкой вдовьей кровати, будто ей приснился кошмар. Она проводит рукой по лицу.
Появляется звук: тик-так, тик-так.
Она с трудом встает с кровати и идет в ванную.
Камера показывает нам, как фланелевая сорочка, зашитая в нескольких местах, колышится вокруг побитых варикозом ног Зинаиды Павловны, словно колокол, звонящий о старости и скорой смерти.
В голове продолжают тикать призрачные часы: тик-так…тик-так…тик-так…
Она зажигает свет в ванной комнате. Зажмуривается от яркого света. Часы тут же ускоряют ход: тиктактиктактиктактиктак…
Бабушка Зина склоняется над старенькой пожелтевшей от времени раковиной, брызгает на разгоряченное лицо холодной водой.
- Миша..., - тихо произносит бабушка Зина имя своего покойного уже много лет мужа, и умирает с доброй спокойной улыбкой на тонких бесцветных губах.
Тик…
Сцена третья
Камера следует в соседнюю квартиру.
В каком-то десятке метрах от умершей старушки, Наташа Василенко вскрикивает во сне и просыпается.
- Приснилось что? – бормочет Витя, ее муж.
- Ничего, - очень тихо произносит его жена. - Все в порядке. Уже все в порядке…
Крупный план. Лицо Наташи все в крупных градинах пота. На губах улыбка.
Наташа поворачивается к своему мужу.
- Ты чего? – спрашивает он через минуту. – Приспичило?
А Наташа уже трется своим мокрым от пота и возбуждения телом о мужнину коленку, выставленную из-под одеяла.
Акт десятый
Пожарная инспекция. Дима сидит за своим столом, составляет какой-то документ. Звонит телефон. Дима берет трубку.
- Я не займу у тебя много времени, - даже не поздоровавшись, сообщила Лида.
- Я тебя слушаю, - холодно произносит он.
Берет шариковую ручку со стола Коли Радченко, на котором стоит телефонный аппарат, и принимается вычерчивать линии на старом растрепанном справочнике.
- Милый, мне нужна твоя помощь.
- Да?
- Мы не можем встретиться?
- Нет.
Дима с раздражением черкает в справочнике.
- Я обещаю, что не буду тащить тебя в постель, - признается Лида.
- Я рад.
- Нет, честно. Мне всего-то и нужно, что с тобой поговорить.
- Я понимаю.
- Гришка вернулся.
- Ретроспектива. Дима с Андреем Басовым пьют пиво у Димы дома.
- Слышь, Димон.
- Чего?
- Я тут недавно истеричку видел твою. Ну, ту, что преследовала тебя несколько месяцев подряд аки голливудский маньяк.
- Во-первых, - Дима, сдерживает закипающую злость, - она никакая не моя. Усек? А во-вторых, мне глубоко плевать.
- Понятно, - пожимает плечами Бас. – Никаких вопросов. - Не хочешь знать, с кем я ее видел? – в темных глазах Диминого друга веселятся черти.
- Да хоть с Папой Римским! – рычит Дима и проливает пиво себе на грудь.
- Бог шельму метит, - комментирует это событие Андрей. – А видел я ее с каким-то быком крутолобым. Ну, «тачка», «гайка» на пальце, характерная стрижка. Одним словом, весь набор. И что интересно, они ругались.
- Это на нее похоже, - говорит Дима.
Смена кадра. Дима в инспекции. Разговаривает по телефону.
- Неужели, настаивает на восстановлении семьи?
- Нет, он просто хочет забрать у меня Славку, - Лида часто-часто дышит, похоже, что она на грани срыва.
- Сына?
- Ой, только не делай вид, что не знаешь, как его зовут. Забыл, как на шее катал?
- Так ведь, по разводу не имеет права.
- Плевать он сейчас хотел на все и всех, - раздраженно говорит Лида. – Он сейчас у нас крутой бандюк. Под Беляевым ходит.
Дима присвистнул.
- Да, дела…, - бормочет он неуверенно. – Ну, и чего же ты хочешь от меня? Чтобы я приехал на пожарной машине и заколол твоего Гришу багром? Уволь, я даже пробовать не буду. Мне моя жизнь еще дорога, как память. Можешь даже считать меня трусом.
Неожиданно Лида смеется.
- Нечего сказать, умеешь поднять настроение девушке, - говорит она, отсмеявшись.
- Стараюсь.
- Я просто хотела узнать, нет ли знакомых, способных уладить…
- Нет, - отрезает Дима.
- Ну что ж, очень даже жаль, - интонации Лиды приобретают сухой, официальный оттенок, так знакомый Диме. – Буду искать помощи в другом месте. Извините, что потревожила. Желаю скорейшего выздоровления, и помните, что шрамы лишь украшают настоящего мужчину!
В трубку гудки. Дима стоит, ошарашено пялясь в стену. Теперь он знает, что за всеми его избиениями стоит Лида.
Акт двенадцатый.
Гриша Колоб, бывший Лидин муж сидит в кафе. Перед ним за тем же столиком сидит коротко стриженый парень в кожаной куртке. Это парламентер от киевлян Евген.
- Ну что, в молчанку будем играть или как? – прерывает Гришины размышления столичный гость.
Он заказывает себе и Грише кофе. Без сахара.
- Ну почему же, давай потрещим.
Гриша закуривает.
- Значит так, - Евген тоже достает сигарету из пачки «Мальборо» и щелкает бензиновой зажигалкой, прикуривая. – Сто семьдесят «штук» и козелецкое направление. – Тон его не допускает никаких возражений с Гришиной стороны.
Гриша улыбается приятной металлокерамической улыбкой.
- Ну, вы там, в столице, вообще, нас за лохов колхозных держите. – Он с чувством давит окурок в пепельнице с логотипом «Черниговское пиво». – Да, совсем…, - повторяет он. – Копейки предлагаете. На бедность.
- Девушка, - манит киевлянин официантку, маленькую изиащную, словно статуэтка, в черной форменной юбочке до середины бедра и белой блузке. – Мне еще кофейку принеси. Только покрепче, лады? Ты будешь? – спросил он у Гриши.
- Нет уж, воздержусь, - бурчит Колоб.
- Ну, хозяин – барин, как говорится, – кормментирует это Евген. – Так что мне передать?
- Наш пламенный привет! – шутовски салютует Гриша. – Олег Васильевич будет иметь дела напрямую с «бульбашами», так и скажи. И не надо нам мешать. – Гриша в свою очередь, дарит Евгену свой фирменный взгляд. – Не будьте такими жадными, пацаны.
- Ну, лады, я передам. – Евген встает со своего стула. – А у вас пока есть целая неделя. На раздумья.
Киевлянин уходит, бросив на столик десятку за кофе. Гриша оставшись один, тут заказывает себе покушать. Ну, и водочки, разумеется.
Официантка Лена (так, во всяком случае, сообщается на бирке, приколотой к ее форменной блузке) ставит перед ним на стол маленький запотевший графин с водкой, большую тарелку жареной картошки с отбивной и салат из тепличных огурцов и помидоров.
Гриша выпивает.
Он достал из кармана пиджака мобилу.
- Алло, - негромко произносит Гриша в микрофон «мобилки», когда на другом конце снимают трубку. – Лиду будьте добры.
Наливает еще водки.
«Лид, тебя».
- Да?
- Ну, здравствуй, - произносит Гриша и выпивает еще рюмочку.
- А…, это ты, - как-то бесцветно произносит Лида.
- Ну? – Гриша цепляет на вилку жареную картофелину и отправляет в рот. – Ты подумала над моим предложением? Я прошу не так уж и много – видеться время от времени со своим пацаном и все.
- Зачем?
- Опять начинаешь? – пшипит Гриша.
- Я знаю, ты хочешь его забрать, - всхлипывает Лида в Гришино ухо. – Я знаю.
- Да ты что, умом поехала, нерпа неразумная?! – выходит из себя Гриша. – Что за «пургу» ты тут мне гонишь? А? Нахрена мне забирать малого? При моей-то работе! Во, дура!
Лида только сопит в две свои большие дырки.
- Да что ты можешь? – все больше распаляется Гриша. – Со своей-то зарплатой! Даже с тем «баблом», что тебе платят на радио! Ну?! Сколько ты в месяц отбиваешь? Гривен триста? Что сейчас купишь на эти «бабки»? У меня на бензин больше уходит.
Лида сопит.
- Сама ходишь, как чушка, дай хоть парню пожить по-людски!
- С тобой и твоими проститутками? – раздается голос его бывшей жены.
- Сука…, - не выдерживает Гриша. – Два ведь дня прошу! Два сраных дня в месяц!
- Нет!
- Дура, да я…, да я тебя…. Ну все, курва, считай, что с радио ты уже вылетела!
- Только попробуй!
- Что, место вылежала?
- Тебя, козла, это не касается!
Пошли короткие гудки – Лиде надает этот разговор.
- С-сука…, - цедит Гриша, делая официантке знак подойти.
- Секундочку, - Лена принимает заказ у другого посетителя. – Бокал какого пива вы сказали? – обращается она к мужчине за угловым столиком.
- Темного, - отвечает Петр Сергеевич Лобур и улыбается в свою очередь.
Акт тринадцатый
Сцена первая
Диме снится этот сон. Будто он ходит по пустым машзалам прядильного цеха среди навеки застывшего вентиляционного оборудования и чувствует, что за ним наблюдают. Этот холодный взгляд, проникающий, кажется, в саму душу.
В темных пыльных углах шуршат крысы. Их красные глаза светятся сотней жутких точек.
Вот и она – металлическая дверь с надписью белой краской: «Машинный зал № 9. Цех пароснабжения. Ответственный за противопожарное состояние мастер смены Негода М.Н. Категория «Д»».
Дима знает – если он откроет эту дверь, то…. То за ней…. Но…
Он поворачивает назад. Идет по темному коридору. Подходит к другой двери.
МАШЗАЛ № 9.
Что за ерунда?!
Дима идет дальше. Чей-то взгляд преследует его. Сейчас в нем уже насмешка. Крысы осмелели и выбрались из своих укрытий. Господи, как же их много!
Очередная дверь. Дима протягивает руку и тут же отдергивает ее, словно обжегшись.
МАШЗАЛ № 9.
А там…
Дима бежит. Во сне он слышит свое тяжелое дыхание. И чье-то еще. Еще более тяжелое. Более хриплое. Кто-то гонится за ним!
Двери, двери, двери…
На них один и тот же номер. Ко времени вспоминается сказка про Али-Бабу.
Кто-то уже дышит Диме в спину, но оглянуться просто нет сил. И смелости.
ПОТОМУ ЧТО ТАМ…
ПОТОМУ ЧТО ЭТО…
спецэффект
…Глаза, вылезшие из орбит. Язык, сгнивший и черный, словно кусок протухшего мяса вывалился из набитого острыми белыми зубами рта.
«Нет!», - кричит Дима, ускоряя свой бег (уткнувшись в подушку), - «Не надо! Прошу, не надо!»
Он не смеет оглянуться назад, но знает, что его преследователь выглядит именно так, как Дима его себе представляет.
Высокий, худой, со старой новогодней гирляндой вокруг распухшей синей шеи. Дима явственно слышит шорох гирлянды, волочащейся по полу (змея, это змея!) и знает, что теперь она состоит не из выцветших бумажных зверушек, а из…мертвых полуразложившихся котят!
Диме остается только одно. Он обессилен, он не может больше бежать. Ноги становятся ватными, как это бывает во сне. Дима останавливается возле двери в машзал.
МАШЗАЛ № 9
и тянет ее на себя.
Скрип ржавых петель подобен воплю потревоженных приведений.
Дверь.
Дверь медленно.
Дверь медленно, как во сне.
Дверь медленно, как во сне открывается.
А ЗА НЕЙ…
Включается защитная реакция организма, и Диме не удается умереть от разрыва сердца.
Сцена вторая
Утро.
Дима в прядильном цехе.
- Это снова ты? – сторож обескуражен.
- Да, снова я, - Дима широко улыбается, хотя ему совсем не до смеха. - Вот, - он тычет под нос деду столетний план-схему машинных залов. – Нужно произвести корректировку. Согласно новым требованиям.
- Ну, что, пойдем тогда, раз такое дело, - кряхтит сторож, натягивая струю кроличью шапку на лысину. – «Требованиям» - передразнивает он.
- Спасибо, - говорит Дима, когда они со сторожем подходят к запасному выходу из второго прядильного цеха. – Я зайду, когда закончу, чтобы вы могли запереть дверь.
- Ну, нет уж! – глазки-бусинки из-под мохнатых бровей глядят на младшего инспектора с подозрением старого общественника. – Я с тобой пойду. А вдруг, ты ховаешь что? Иль, наоборот, тянешь? Многие сейчас люминий повадились с завода таскать!
- Я не из таких, - изображает оскорбленную добродетель Дима. – Мне по работе.
- А у меня тоже работа! – не унимается дед.
Он гремит связкой, подбирая нужный ключ.
Они идут по коридорам.
Они посещают одиннадцатый машзал. Десятый. Дима с видом профессора всепожарных наук делает какие-то пометки в плане.
Крыс почему-то сегодня нет.
- Ну? – сторож повернулся к Диме. Во взгляде его читается недовольство. Похоже, он уже и сам был не рад тому, что потащился с этим пожарником.
Он подходит к очередной двери.
МАШЗАЛ № 9.
Словно во сне!
Дима замирает. Дыхание перехватывает, сердце в груди бьется крошечным испуганным барабаном.
Сторож берется за дверную ручку…
…и…
…и открывает дверь!
Дима инстинктивно пятится.
- Сдох тут вроде кто-то, - бормочет сторож, поворачивая выключатель. – Вонь яка!
«Ну, все, дед! Готовься к инфаркту!», - с тоской подумал Дима и проходит вслед за сторожем в девятый машзал.
Дед не вскрикивает. Не хватается за сердце. Он просто проходит от стены до стены и оглядывается на Диму.
- Ну что, возвращаемся? – спрашивает он.
Младший инспектор Максименко стоит с открытым ртом. Это шок, самый настоящий шок. Он боялся увидеть это снова. Он боялся возможной реакции старика. Но он никак не ожидал увидеть в девятом машзале то, что увидел. Потому-то и испугался по-настоящему.
В отличие от других машзалов, в девятом было…как-то уж чисто. Меньше пыли что ли…
И еще. Никаких трупов животных. Никаких надписей на стене. Ничего.
Акт четырнадцатый
Сцена первая
Детский сад. Комната воспитателей.
- А его Григорий Иванович уже забрал.
Глаза молоденькой воспитательницы горят восторгом дуры, получившей шоколадку.
- Сказал, что вы в курсе. Такой мужчина, это что-то! Культурный, обходительный!
- Забрал…, - голова вдруг закружилась, ноги подкосились, в глазах потемнело. Лида впервые в своей жизни близка к обмороку. – Забрал. Забрал…, - повторяет она, как во сне. – Забрал…
- Ну, да…, - воспиталка лишь хлопает своими кукольными ресничками, теряясь в догадках относительно происходящего.
Лида, наконец, удается овладеть собой. Она медленно встает со стула и теперь возвышается над воспитательницей монолитом ненависти и презрения. Глаза мечут холодные молнии, ноздри хищно раздуваются.
- Чем же он тебя купил, стерва? – шипит Лида, схватив девушку за грудки, - Неужели, трахнул? Или конфет коробку купил?
- Да…, - блеет эта овца ни живая, ни мертвая от страха.
- Что, «да»? – Лида трясет, как следует эту куклу. – Трахнул или конфет купил?
- Конфет…
- Как это на него похоже…, - Лида отпускает воспитательницу.
- Вот…, - воспитательница бежит к столу, выдвигает ящик, - вот, возьмите, мне совсем не нужно! – она протягивает Лиде коробку «Стрелы».
- В задницу себе их засунь! Дура! – орет Лида. – По одной!
Воспитательница совсем сникла. Она боится, очень боится Лиды.
- Дай конфету, - вдруг, говорит Лида бесцветным голосом. – Сладенького что-то захотелось…
Во взгляде ее пустота, испугавшая воспитательницу еще больше. От неожиданности она икает. Дрожащими от волнения пальцами с яркими ухоженными ноготками, девушка принимается распечатывать коробку с конфетами.
- Вот, пожалуйста…
Лида берет шоколадный конус, обернутый зеленой фольгой. Разворачивает, жадно сует конфету в рот. Целиком.
Воспитательница с растущим ужасом следит за тем, как двигаются Лидины челюсти, пережевывая шоколад.
- Может, в милицию позвонить? – предлагает она.
- Не надо!
- Но…
- Никаких «но»! Я сама позвоню, куда надо!
Она подходит к тумбочке, на которой стоит телефон.
- Можно?
Крупный план: Лицо воспитательницы. На нем – печать самого настоящего ужаса. Она не сомневается, что у Лиды «не все дома»
- Да-да, конечно…
Лида набирает шесть цифр.
- Можно Максименко? – вполне нормальным голосом произносит Лида в телефонную трубку, - Как, нет? А где он? А когда будет? Нет. Нет. Ничего не надо передавать. Я сама ему перезвоню. Позже.
- Я сейчас приду, - говорит девушка, - вы разговаривайте. – Ей нестерпимо захотелось в туалет, мочевой пузырь, казалось, сейчас лопнет.
Лида кивает.
Когда воспитательница, испытывая явное облегчение, возвращается в методический кабинет, Лиды там уже нет.
Воспитательница трясущимися руками достает из пачки сигарету и закуривает. В ее глазах стоят слезы.
Сцена вторая
Лида у себя дома. Раздается звонок в дверь. Лида бежит к двери, открывает ее. На пороге стоят Славик, одетый в новые дорогие вещи и Гриша Колоб. Отец и сын улыбаются.
- Ой, мама! А где мы были! - широко распахнутые глазенки Славика являют самую настоящую, ничем не поддельную радость. - И в компьютеры играли, и в дональсе кушали и…, - сын примается загибать маленькие пальчики, - и….
Лида переводит взгляд с сына, одетого с иголочки в новые яркие и, конечно, дорогие вещи, на бывшего мужа, стоящего в дверях.
- Там еще игрушки в багажнике, - говорит Гриша и самоуверенно улыбается.
Лида мерит его презрительным взглядом.
- Не нужно нам ничего! – шипит она тихо. – Проституткам своим сифилисным подарки делай!
Гриша лишь улыбается.
- Куда вещи дел?
- Какие вещи? – не понимает он.
- Что на Славке были. Его вещи.
- А…, - он машет рукой, - ты про те тряпки? Дак я их выкинул. Они же воняют. А мой пацан не бомжак в обносках ходить!
- Сволочь! – вновь шипит Лида. – Сволочь…, ну зачем, зачем ты появился? Так спокойно без тебя было!
Славик инстинктивно чувствует, что маме не нравится этот большой, вкусно пахнущий кожей и табаком, дядя, который купил ему и шубку, и носочки теплые, и железную дорогу, ну совсем, как настоящую, только маленькую, и мишку, и Тигру, такого же, как в мультике про Винни-Пуха, и этот здоровский пистолетик с тарахтелкой…
- Ууууу-у! – басовито ревет мальчик, попеременно глядя то на маму, то на дядю.
- Вот видишь, что ты наделал? – шипит Лида. – Двигай, лучше отсюда! Давай! Крутой! Тоже мне! – Она брызжет слюной. – И не смей приближаться к моему ребенку! – Эти слова она выкрикивает уже на площадке.
- Людей постыдись, - бормочет Гриша, нажимая кнопку вызова лифта, - курица безмозглая.
- Козел вонючий!
- На себя посмотри, тварь немытая! – огрызается он. – Дома срач развела, как на помойке!
- Ах, ты…, ах ты…, - задыхается от переизбытка чувств Лида. Она не может подобрать нужного слова, чтобы по настоящему обидеть Гришу и стоит перед своей открытой дверью, хлопая ртом. Славка обнял мать за ноги, и ревет белугой. Его личико покраснело от натуги.
- Он у тебя психом вырастет, - обещает Гриша, придерживая ногой двери лифта.
- Убирайся…, - плачет Лида, - убирайся…, я прошу тебя, убирайся. Я прошу-ууу!
- Смотреть на тебя тошно, - сплевывает под ноги Гриша. – Успокой ребенка.
- Я сейчас милицию вызову! – истерично кричит Лида вместо этого.
- Давай! – усмехается Гриша, - Я сегодня при лавэ, а ментам нынче башляют мало и нерегулярно. А хорошо подмажу, дак они тебя в Халявин свезут. В психушку. Там тебе самое место!
Она гладит Славика по голове.
- Пойдем, Славочка. Сейчас кушать будем.
- Не хочу-ууу…
- Возьми хоть «бабки», - предпринимает последнюю попытку Гриша, - хавчика купи какого-нибудь людского. А то пацан тощий, как дистроф.
- В очко себе затосуй свои «бабки»! – Лида сегодня не отличается оригинальностью.
- Ну, тогда готовься к худшему, сука, - весело говорит Гриша и входит в лифт.
Оставив Славку реветь на кухне, Лида бросается в туалет. Ее вырывает шоколадом. Она идет в ванную, полощет рот водой из крана.
- Подлец», - говорит Лида сама себе, – Он его заберет. Отнимет у меня сына. Что делать? Что мне делать? Что?
Лида сплевывает в раковину, выходит из ванной комнаты.
- Славочка, - зовет она сына.
Мальчик бежит из кухни. Он все еще всхлипывает. К тому же, начал икать.
- Дать водички? – спрашивает Лида, прижимая к себе его горячую голову, - Водички дать?
- Да-ааа, - сквозь слезы говорит Славик, - ма-ааа…
Лида несет из кухни стакан, на ходу вытерает его халатом: стакан плохо вымыт. Наливает воды из-под крана, протягивает сыну.
- Пей тихонечко, - предупреждает она, - вода холодная, горлышко заболит.
Славик, все так же икая, принимается пить.
Лида смотрит на него. На какую-то секунду на ее лице возникает выражение любви, затем его сменяет все та же холодная маска злобы и ненависти.
- Славик, - Лида берет у сына пустой стакан. – Я включу телевизор, ты посмотри. Ладно? А я на минутку к дяде Пете схожу и сразу же вернусь. Хорошо? А потом мы будем кушать.
Акт пятнадцатый
Квартира Водославских. Серега сидит на диване, смотрит телевизор.
Светка подходит к нему, целует в висок.
- Иди, тебя к телефону. Какой-то Андрей.
Серега отрывается от просмотра «Поля Чудес» и встает с дивана.
- С чего бы это вдруг? Басов? – спрашивает он у жены.
- Нет, не он. – Светка пожимает своими маленькими детскими плечиками. – Тот не такой вежливый.
- Тогда это Иванов, - решает Серега. – Больше некому.
Он подходит к телефону в коридоре.
- Алло.
- Сергей? Это Андрей Иванов. Добрый вечер.
- Привет, Андрюха, - здоровается с бывшим одноклассником Водославский. – Сто лет не было слышно.
- Не помешал?
- Да нет, телик смотрю. Якубовича.
- Может, после передачи позвонить?
- Да не выдумывай, соседям надоедать будешь. Телефон ведь так и не провел? Как ты?
- Да не очень, - голос Андрея дрожит. – Папа умер. Сразу же после рождественских. Я на работе был. Прихожу, а он…
- Соболезную, дружище, - Серега не придумал ничего лучшего, чем выдать эту затасканную фразу. – Крепись.
- Наверное, папа хотел, он… хотел…этой смерти, - тяжело вздохнув, говорит Андрей, - он так мучился последние два года.
- Глядишь, ему там будет лучше, чем нам здесь, - выдает еще одну сакраментальную фразу Водославский.
- Остается только надеяться на это, - соглашается Андрей. – Ну, да ладно обо мне. Ты-то как?
- Да, вроде, немного потолстел, - горько усмехается Сергей, рассматривая свое отражение в зеркале на стене коридора. – Уже не такой костыль. Можно спокойно спать с открытой форточкой, - шутит он.
- А я тут книги кое-какие смотрел. По твоей просьбе, помнишь? И знаешь, нашел-таки этого Сусаноо. Это японский культурный герой. Одна из самых старых легенд гласит о славной победе Такэхая Сусаноо-но микото, это его полное имя над чудовищем Ямата-но Ороти, змеем о восьми головах.
Серега вспоминает картину в спальне Стеллы, на которой все было по другому.
- Там вот, какая история вышла, - продолжает свое повествование Андрей Иванов, - Сусаноо, который, кстати, за совершение гадостей прогнали из такама-но хара, верхнего небесного мира, встречает…
- Каких гадостей? – перебивает Серега.
- Ну, шкуру содрал с живой лошади, испражнялся в священных покоях. Их всего восемь и все они входят в так называемые «небесные прегрешения». Если тебя это так заинтересовало, я могу выписать.
- Да нет, не надо, это я так спросил. Извини, что перебил, - при общении с Андреем, Сереге Водославскому тоже хочется говорить культурно.
- На чем я остановился?
- Встретил кого-то наш Сусанин, - напоминает Серега.
- Да, - продолжает Андрей. - Он встретил первых людей, Асинадзути и Тэнадзути, которые поведали мятежному богу о своих семерых дочерях, съеденных змеем Ямато. Вот тогда-то Сусаноо и поставил свое знаменитое условие – если он победит чудовище, старики отдадут ему в жены свою восьмую дочь, Кусинада-химэ. Теперь мы подходим к самому интересному. Тебе обязательно понравится. Вот уж, японцы! Знаешь, как Сусаноо победил Ямато-но Ороти? Ни за что не догадаешься!
- Ну, и как же? – Водославский, снова вспоминает картину в ведьминой спальне.
- Сусаноо приказал старикам возвести ограду и в ней открыть восемь ворот, затем, велел сварить, восемь раз очищено сакэ, это у них самогон такой рисовый.
- Знаю, его теплым пьют, - проявляет осведомленность в алкогольном вопросе Водославский.
- К тому времени, возле каждых ворот, во внутреннем дворе соорудили по помосту, и на каждый поставили по бочонку с сакэ. Оказывается, Ямато был не дурак выпить, и, явившись за очередной жертвой, не устоял, клюнул на халявную выпивку, а напившись пьян, заснул, как и полагается. Тут наш хитрец выскочил из своего укрытия и порубал чудище в мелкую капусту.
- И все? – разочарованно протягивает Сергей. – Я-то думал, что они бились, как наши богатыри из былин, а самурай просто опоил бедную змеюку, и все? И все дела?
- И все дела, - соглашается Андрей. – Я считаю, что японцы сочинили самую древнюю рекламу общества трезвости.
- Ну, спасибо, Андрюха. Спасибо за информацию.
- Да, никаких проблем.
- Что-то еще? – Водославскому кажется, что Иванов что-то не договаривает.
- Сергей…
- Да?
- Я по поводу твоего суккуба…
Крупный план: на лице Водославского выражение ужаса. За кадром призрачный шелест: «анангу…анангу…»
- Что?
- Я вот что думаю, - нерешительно произносит Серегин бывший одноклассник. – Ты не пробовал сходить в церковь?
- Зачем? – ляпнул Серега.
- Исповедался бы батюшке. Говорят, это помогает, когда одолевают бесы. Исповедь лечит душу, а она, как видно, у тебя не на месте. И тело от этого страдает. Существует обряд отчитки – православный аналог экзорцизма.
- Да…, но все это не по мне, - бормочет Серега неуверенно. – Я ведь и не крещеный даже.
- Тогда нужно креститься. И притом, срочно.
- Я подумаю.
- Боюсь, времени на раздумья у нас нет.
- У нас?
- Ну да.
- Стоп, Андрюха. – Водославский забыл о культуре и заговорил в привычной для себя манере. – Это мое дерьмо, и ты в него не лезь!
- Но…
- Что, у тебя тоже проблемы с лишним весом? Я даже не знаю, что в запасе у этой сучки. Не лезь, понял меня?
- Сергей…
- Да?
- Помнишь…, мы в школе, в младших классах… играли в мушкетеров. Насмотрелись кино с Боярским и носились по двору со шпагами, сделанными из проволоки. Помнишь?
- Ага, но к чему…
- Ты был д’Артаньяном, я – Арамисом, потому что никто не хотел вздыхать о Боге и нюхать батистовые платочки…, - словно и не слышал его Иванов.
- Колька Панибратский был Портосом, ему по комплекции полагалось, - усмехается Водославский. – А нашим Атосом был Ренат. Помнишь Рената?
- Погиб Ренат прошлым летом, - тихо говорит Андрей. – В Чечне. Мне Ирка Малицкая рассказала.
- Да? Не знал. Хороший был парень. Ну, к чему ты все это вспомнил?
- Треплешься не хуже меня, - комментирует проходящая мимо Светка, - давай, заканчивай, мама должна позвонить.
- Помнишь мушкетерский девиз? – спросил Андрей.
- Да. «Один за всех, и все за одного».
Светка смотрит на мужа и крутит пальцем у виска.
- Так вот, - голос Андрея Иванова дрожит от волнения. – Я о нем не забыл.
И он вешает трубку.
- Сентиментальный придурок…, - тихо произносит Водославский и улыбается.
Акт шестнадцатый
Кладбище. Похороны Витька Ищенко.
В толпе переговариваются: «злокачественную опухоль мозга нашли», «такой маленький, и не пожил совсем…», «родителям-то каково…», «сгорел за какой-то месяц…»
Пятый «Б» в полном составе прощается с мальчиком.
Всю церемонию Женя Коваленко мужественно держится. Лишь дрожащий подбородок, да руки, нервно теребившие пуговицу куртки, выдают волнение маленького убийцы. Женя боится. Не того, что он сделал, в это как-то не верилось. Юный сатанист боится встретиться взглядом с Тамарой Егоровной, Витиной мамой. Они посмотрят друг на друга, и тогда она все поймет.
Сорокалетняя мать единственного ребенка, лежащего сейчас перед ней в гробу, обитом красной материей, стремительно постарела: «быстрая молния» достала и ее. Рядом с Тамарой Егоровной, словно маленький мальчик, рыдает папа Вити.
Слезы покатились по Жениным румяным щекам с первым ударом молотка, вбивавшего гвоздь в крышку гроба.
Он смотрит на своих одноклассников, будто видит их впервые. Их юные лица странно сосредоточены.
Плачут все. Даже Вовка Панченко, у которого в шестнадцать лет обязательно появится второй подбородок, тоже шмыгает носом вовсе не от холода. Девчонки ревут вовсю. Женя смотрит на Ленку Васильеву и вдруг отчетливо понимает, какая она красивая. Даже сейчас, с покрасневшими глазами и опухшим носом, из которого текло.
Женя плачет и перед нами никакой не член сатанистской секты, а обычный десятилетний мальчик, которому страшно. И которого обманули взрослые.
Акт семнадцатый
Лесе нездоровится.
За окошком еще только намечается хилый зимний рассвет, а Леся уже стоит в молитвенной позе возле унитаза, выдавая в его белое чрево, съеденное накануне не совсем привычным (для унитаза, во всяком случае), путем.
Согнувшись, насколько позволял уже не маленький живот, над унитазом, молодая женщина вдруг отчетливо представляет себе своего ребенка. Леся видит маленькое личико, которое еще толком не сформировалось. Глаза малыша закрыты: он спит. По пуповине, представлявшейся Лесе чем-то, вроде поливочного шланга, в ее ребенка поступает жизнь….
Женщина вытирает рот туалетной бумагой и улыбается.
Леся представляет:
Вот, ее биологический ребенок говорит свое первое «мама» другой женщине, вот он встает на ножки. Это мальчик. Конечно же! Леся и без всяких УЗИ это знает. У ее сына темные глаза папаши и ее, Лесины светлые кудряшки.
Вот, он идет, делает свои первые неуверенные шажочки, тянется к улыбающимся от гордости за свое чадо, приемным родителям Смешно агукает, смеется беззубым ртом.
Леся смотрит в заблеванный унитаз, но видит там не переваренные остатки своего ужина, а своего сына Костю (его зовут Костей, а вовсе не Джоном или Гансом!) с милыми складочками на ручках и ножках.
Слезы катятся из глаз женщины, и нет им конца.
- Состояние тоски, подавленности может повлиять на процесс формирования психики будущего ребенка. Так написано в книжке, - бормочет Леся.
- Какое тебе дело до его психики, дура? – спрашивает сама у себя Леся, тяжело поднимаясь с колен. – Ты все равно его загонишь за полштуки «баксов». Разве не так? Так какое тебе дело до его психики?
Молодая женщина смотрит в настенное зеркало, кое-где заляпанное брызгами зубной пасты, проводит рукой по заметно раздобревшему за последнее время, лицу, приглаживает непослушные кудри пшеничного цвета и отвечает сама себе:
- А такое, что это мой ребенок. Вот так.
Акт восемнадцатый
Наезд камеры на табличку на здании:
Адвокатская контора Омельченко
Кабинет Омельченко. За столом сидит Николай Сергеевич Омельченко, напротив его – Гриша Колоб.
- И это все? – спрашивает Николай Сергеевич, расцепив пальцы.
- Все, - подтверждает Гриша.
- Ну, - Омельченко достает из стоящей здесь же на столе деревянной лакированной шкатулки маленькую симпатичную трубку, а из ящика стола – запечатанный брикетик табака, - тогда это туфта, уважаемый. – Он машет рукой.
- Значит, я могу надеяться на благополучный исход? – Гриша разве что хвостом не виляет.
- Да разумеется! – Омельченко при помощи маленького ножика распечатывает пакетик, – Андрей Петрович, - адвокат нажимает кнопку селектора, - зайди, уважаемый, ко мне.
Через минуту в кабинете Омельченко возникает приятный брюнет лет двадцати семи.
- Андрей Петрович займется вашим делом.
Брюнет улыбается Грише, словно старому знакомому:
- Если не возражаете, пройдемте в мой кабинет, уточним кое-какие детали.
Смена кадра: Гриша едет в машине и улыбается.
Гриша переключает передачу, уверенно направляя «бээмвуху» во двор. Перед подъездом кто-то поставил старую «пятерку». Мы узнаем машину Лобура. Гриша тихо ругается, притормаживая. Впрочем, встреча с водителем «жигулей» пятой модели не затянулась.
Гриша открывает дверь квартиры. В коридоре стоит густой белый туман, будто на болотах в том фильме про собаку Баскервиллей.
- Газ…, - бормочет Гриша, - кто-то потравить меня решил…
Думать очень тяжело, очень трудно. Ноги двухметрового парня делаются ватными, голова, напротив, кажется, весит целую тонну.
Когда из тумана, словно дешевый призрак, появляется фигура в противогазе, Гриша почему-то подумал о киевлянах.
- Сто семьдесят «штук»…, - бормочет он, еле ворочая языком, - копейки…
- Совершенно с тобой согласен, - глухо отзывается Петр Сергеевич из-под резиновой маски.
Затемнение.
КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ
____________________________________________________________