Утонуть в ее глазах

Алексей Ильинов
   Незримые, как духи, неслись они сквозь пространство — смертоносные лучи. И целью их была одна-единственная планета.
   Приборы, испустившие когда-то эти лучи, были построены представителями могущественной цивилизации, которые к этому моменту уже жили в добре и мире, ибо на их родной планете уже не было причин воевать. Планета была истощена.
   Прекрасные леса, где жили и радовались звери, моря, где играли рыбы, недра, когда-то беременные полезными ископаемыми — все было истрачено и изгажено цивилизацией. Жизнь стала невозможна.
   И тогда были разосланы во все стороны света космические корабли-разведчики, и провожая их пилотов, люди умоляли: найдите, найдите нам новый дом!
   И дом был найден.
   Планета, удивительно похожая на их родную: леса, полные зверья, моря с косяками рыб и прочее — все было точь-в-точь, как раньше там! Был только один недостаток: планета оказалась занята.
   Другая цивилизация веками жила здесь, обустраивалась, росла и развивалась — и сумела сохранить (или же возродить) природу щедрой своей планеты! Это могло бы стать хорошим примером для тех, кто свою планету выжал, как лимон, и они могли бы взяться всем миром да хотя бы попытаться восстановить былую красоту! Но увы: верно как то, что лень — двигатель прогресса, так и обратное: прогресс означает погружение в бездну лени. Зачем стараться, что-то делать, если можно прийти и взять!
   И учеными выжатой планеты было разработано мощнейшее оружие узкого применения: лучи, несущие погибель. Частота и суть их были подобраны таким образом, что погибель они несли одному-единственному виду живых существ — тем, что живут на прекрасной планете, — другие же, оказавшись на пути гибельных лучей, не только не пострадали бы, но и не обнаружили б их никакими приборами. Вот как умны были ученые умирающей планеты — а ведь что им стоило обратить этот ум не другим во вред, а себе на пользу! Такая мысль им, к сожалению, и в голову не пришла.
   И лучи были посланы пучком в направлении планеты, которую уже привыкли называть не иначе, как "новым домом". Вслед вылетели огромные корабли-ковчеги, несущие в своих чревах все население выжатого мира.
   Лучи должны были достигнуть "нового дома" через десять лет (а год на обеих планетах длился примерно одинаковое время). Ковчеги же — через тридцать.
***
   Хумо Лацетти работал в подземном бункере Научно-Исследовательского Института по проблемам климата. Работал один — шла ночь с пятницы на субботу, и все его коллеги, естественно, отправились по домам, предвкушая выходные. Хумо же был молод, горяч, и думал, что сможет успеть все — и поработать, и отдохнуть, и уделить время Молли…
   Молли. Имя любимой, пропечатавшись в мыслях Хумо, сбило его с настроя на проблему Аральского моря, и он отпрянул от монитора, потягиваясь и зевая.
   "Нужно бы покурить" — решил он и поплелся к кабине гиперлифта., на ходу надевая теплый пуховик.
   Курить разрешалось только на поверхности, а единственный выход на поверхность, где не нужно было отмечаться и проходить процедуру проверки личности, вел на южный полюс — поэтому, покурив, Хумо успел продрогнуть и код, чтобы вернуться в бункер, набирал окоченевшими пальцами.
   Хумо попытался прислушаться к себе в тот момент, когда тело его было распылено на атомы и собрано вновь спустя ничтожную долю секунды внизу, в подземном помещении. Как всегда, он не ощутил ничего.
   Поработав еще некоторое время, Хумо глянул на часы: ого, уже половина пятого! Часы его показывали итальянское время, так как жил он в городке неподалеку от Рима — столицы Земли. Дома уже начинает светать, подумал он и вдруг понял, что жутко устал.
   Бункер охранялся тщательней, чем Дворец Президента в Ватикане, и выйти отсюда было едва ли не сложней, чем проникнуть сюда. Все положенные процедуры заняли четверть часа, после чего, облегченно вздохнув, Хумо вошел в гиперлифт, и понесся домой. Было 5 часов и 4 минуты утра.

   Когда Хумо вышел из кабины лифта в небольшом городке недалеко от Рима, было 5 часов и 4 минуты утра. Солнцу оставался последний рывок, что отлепиться от горизонта и осветить мир во всю свою мощь, но мир был уже безучастен.
   Хумо испугала странная тишина; причем тишины-то и не было вовсе: пели птицы, лаяли собаки, жужжали кондиционеры, другие звуки примешивались к этим… но чего-то не хватало, и это повергло Хумо в ступор. Он пошел направо, откуда раздавался странный звук, и обнаружил, что это беспрерывно гудел клаксон автомобиля — несколько их столкнулось на перекрестке.
   Хумо бросился вперед, открывая двери и ища раненых — он прошел курс санитарной подготовки и мог бы помочь, — но раненых не было. Все сидящие в автомобилях люди были мертвы — даже те, которые не должны были умереть при таком столкновении. Удивившись, он попытался вытащить тело пассажира с заднего сиденья, и был поражен еще больше. Тело было твердым, будто деревянным, ни один сустав не желал гнуться, и даже глаз издал тихий стук, когда Хумо дотронулся до него карандашом.
   Его объял непонятный страх, услышав в переулке человеческую речь, он побежал туда, и был разочарован, поняв, что это всего лишь записанная загодя радиопередача "Доброе утро, человечество"… Хумо прислонился к прохладной стене, и сознание милостиво покинуло его.

   Он очнулся от назойливого, как муха, шипения и долго стоял, не отрываясь от стены и слушая его, пока до него не дошло, что это кончилась радиопередача — последняя радиопередача в истории человечества.
   Аккумулятор гудевшего автомобиля сел, и наступила тишина, от которой хотелось бежать. Хумо, стараясь не глядеть по сторонам, пошел домой — в небольшой домик, где целую вечность назад они жили, кажется, с Молли.
   Дома его ожидала записка: "Прости, что не сказала тебе, но я ухожу на вечеринку к Летиции. Знала, что ты не пойдешь, поэтому не стала и предлагать. Пока еще твоя, Мо". Прочитав записку, Хумо услышал тихое урчание — включился холодильник — и понял, что голоден, как волк.
   Поедая бутерброды с икрой, он понял, что в голове наконец четко сформулировалось объяснение произошедшего: что-то произошло и человечества больше нет. Не ахти какое объяснение, оно к тому же требовало доказательств. Не переставая жевать, Хумо включил компьютер и быстро облазил самые посещаемые порталы в сети Интернет — каждый из них встречал его надписью внизу страницы: "Наш сайт сейчас просматривает 1 человек". Этим единственным был он сам. Гипотезу можно было считать доказанной.
   Оставалось выяснить, почему он остался жив. Потому что был в бункере? Возможно, но на Земле есть, по крайней мере, четыре таких бункера… Тогда почему? И когда это произошло? Передача "Доброе утро, человечество" начинается в половине четвертого утра, и кто-то ее включил. Значит, катастрофа обрушилась на планету между половиной четвертого и пятью часами, когда Хумо вышел с работы. Внезапно Хумо понял, почему остался жив. Вероятно, в момент странной напасти его попросту не существовало на Земле. Он был распылен на атомы гиперлифтом. Он выходил покурить.
   Вот это повезло! Единственный выживший, Хумо мог делать теперь все, что угодно совсем, как в детской мечте: жить в чужих домах, угонять автомобили… можно даже попытаться добраться до знаменитой красной кнопки и одним махом распылить планету… Но сейчас властелин мира отправился спать.
   Он проснулся с улыбкой: ему приснилась Молли, веселая, немного пьяная, танцующая под быстрый ритм современной музыки… это было в день, когда они познакомились, на вечеринке по случаю дня Святого Валентина, когда он весь вечер смотрел на нее, не отводя глаз, а она демонстративно отворачивалась; и только когда он собрался домой, она подошла к нему, заглянула в глаза и сказала, что не против поехать с ним.
   Он машинально протянул руку и схватил пульт телевизора; понаблюдав несколько секунд за "снегом", идущим на всех без исключения каналах, он внезапно все вспомнил.
   Вскочив, он наткнулся на взгляд Молли — счастливые и спокойные глаза ее смотрели на него с фотопортрета, стоящего в рамочке на антикварном комоде. Он не помнил, когда было сделано это фото, Мо на нем была — сама естественность, за что он и любил этот снимок больше всех других: красивый, чуть раскосый разрез ярко-голубых глаз, точеный, немного вздернутый носик, полные вишневые губы, кожа цвета песка на южном пляже, золотые волосы — во все это он был без памяти влюблен.
   В душе его вдруг вскипела злость, он смахнул нервным движением портрет с комода; стекло разбилось, рамка раскололась, но сам снимок остался цел. Он поднял его, намереваясь порвать, но вдруг передумал и положил лицом вниз на комод. Затем взял стоящую в углу бейсбольную биту и безо всякого выражения на лице (что выглядело ужасно, но некому было увидеть) стал громить свою квартиру.
   Остановившись наконец, он оглядел последствия своего разрушительного порыва и заметил нетронутую магнитолу. Занеся над ней биту, словно меч над поверженным, но живым пока врагом, он внезапно развернулся и с гримасой боли швырнул свое орудие в окно, завершив аккордом звенящих осколков свое выступление.
   Покопавшись в куче компакт-дисков, сброшенных им вместе с хранившей их полкой на пол, он обнаружил два целых: одним был "Реквием" Эндрю Ллойда Вебера.
   Второй диск он сунул в магнитолу, и после непродолжительной загрузочной паузы комната наполнилась звуками: смехом, голосами и отдаленным пением птиц. Запись была сделана на пикнике, за пару месяцев до того, как Хумо с головой ушел в работу, поставив под угрозу распада свой союз с Молли. Тогда Молли еще боготворила его, и он отвечал ей, стараясь отдать больше, чем берет — так, думал он, должно быть, когда действительно любишь.
   Хумо сидел и вслушивался в голоса друзей, различая среди них свой, всегда казавшийся ему в записи писклявым и каким-то ненатуральным; в определенный момент он встал и повернул ручку громкости на максимум.
   — Я люблю тебя, — громко, четко и нежно произнес голос Мо. — Я не могу жить без тебя. Я никогда не смогу принадлежать никому другому.
   Хумо упал на кровать и заплакал, всхлипывая, резко вдыхая воздух — так плачут те, кто не делал этого давно и разучился, такой плач не имеет ничего общего с естественным, льющимся самотеком плачем детей. Хумо приходилось подталкивать свои рыдания, чтобы они вышли из его души вместе со всем, что скопилось там, и когда всхлипы прекратились, Хумо ощутил внутри благословенную пустоту.

   Автомобили, конечно же, изменились за последние несколько столетий: когда-то бывшие предметами первой необходимости, с развитием сети гиперлифтов они стали совершенно не нужны. Но человечество так и не смогло преодолеть свою любовь к сверкающим кузовам и реву мощных движков, поэтому автомобили остались — как игрушки для больших мальчиков; двигатели их, естественно, были переоборудованы под экологически чистое топливо, а правила дорожного движения ужесточились, но это не останавливало любителей погонять.
   Хумо в позаимствованном у мертвеца "Бугатти" с 550-сильным двигателем и хищным дизайном подъехал к дому Летиции, когда начинало темнеть. Из мощных динамиков лился Вебер, что, наверное, жутко удивляло стереосистему, привыкшую к ритмичному однообразию поп- и рэпмузыки. На переднем пассажирском сидении лежал второй диск и фото Молли.
   По дороге — а Летиция жила в большом загородном доме — Хумо несколько раз останавливался, увидев свет в окнах домов. Умом понимая, что свет этот горит с раннего утра, он все же приникал к окнам или стучал в двери на лестничных площадках, но ответом всегда была тишина или мертвые звуки невыключенной воды или работающего холодильника.
   Работая в НИИ, Хумо не мог не знать, что электроэнергии, запасенной в огромных подземных резервуарах-конденсаторах компании "Лейденский Банк", хватит всему населению Земли на двести-триста лет, к тому же полностью автоматизированные станции по переработке энергии ветра и солнечных лучей будут восполнять этот запас, пока не износятся. У его НИИ был неограниченный доступ к этим резервуарам.
   Уже открыв дверцу, Хумо внезапно застыл.
   "А стоит ли? Надо ли мне видеть ее… такой? — пронеслось в его голове. — Не лучше ли будет запомнить ее счастливой, прекрасной и живой?"
   "Нет, — решил он через минуту. — Погиб мир, но Господь жив. И я должен похоронить ее во Христе".
   Он вышел из машины и вошел в дом, разбив камнем стеклянную дверь.
   Внутри была слышна музыка — она доносилась со второго этажа, где, как помнил Хумо, в доме Летиции располагалась огромная комната, в которой была устроена танцплощадка.
   В гостиной два мертвеца сидели по разные стороны журнального столика, они умерли, не доиграв партию в го. У левой руки каждого стояло по кружке выдохшегося пива.
   Оба были как деревянные, что уже не удивило Хумо. Вздохнув, он отправился на второй этаж.
   Открыв дверь, из-за которой гудела басами музыка, Хумо остолбенел. Больше всего танцплощадка напоминала стереоснимок праздника в аду. Хумо с все возрастающим ужасом разглядывал искаженные в оргиастическом экстазе лица танцующих (вернее, танцевавших), многие попадали в миг смерти, но около половины остались стоять отвратительными статуями: женщины, воздевшие руки в неслышном надрывном крике, мужчины с улыбчиво-вожделеющими рожами, с неестественно вывернутыми ногами, пары, навеки застывшие в поцелуе или прижавшиеся пахами друг к другу в невинной имитации секса, о чем говорили их раскрасневшиеся лица, пойманные величайшим фотографом в вечные кадры…
   Хумо прошел эту сцену насквозь, борясь с отвращением, стараясь не задеть никого (одну молодую девушку в натянутой между раскрытых бедер мини-юбке, прогнувшуюся назад в безмолвном призыве к соитию, он все же уронил, и она осталась лежать на спине, с раскрытым алым ртом и широко распахнутыми глазами, с раздвинутыми ногами; со стороны можно было подумать, что ее насилует невидимый инкуб…), выключил бьющую по ушам музыку и ушел, оставив мертвецов в тишине и покое. Молли здесь не было.
   Чтобы найти ее, ему пришлось подняться на третий этаж, где находились комнаты для гостей. В одной из них он и обнаружил Молли.
   Она лежала, нагая, под толстым парнем, которого Хумо знал — звали его Поль, и Мо часто рассказывала Хумо о его неумелых ухаживаниях, рассказывала с иронией…
   Хумо закрыл глаза и досчитал до шестидесяти двух, стараясь дышать ровно, подавляя неуместную уже ревность. Затем взглянул на ее лицо — оно выражало крайнюю степень удовлетворения.
   "Что ж, по крайней мере, она умерла счастливой", — сомнительно успокоил себя Хумо и попытался спихнуть толстяка, но по понятным причинам деревянные тела не хотели разделяться. Повозившись некоторое время (не сказать, что ему было это очень приятно), он пнул толстяка в зад и пошел за топором.

   Когда Молли, вымытая, одетая в лучшее из найденных им в магазинам платье, была, наконец, похоронена (Хумо невероятно повезло — на кладбище он обнаружил свежевыкопанную могилу), он сел в понравившийся ему "Бугатти" и на полную громкость включил "Реквием", распахнув дверцы машины. Достал из кармана фотографию, и пока не уснул, смотрел на нее, уйдя глубоко в себя под звуки бессмертного гимна смерти посреди городского кладбища.

   Наступило утро второго дня пустого мира, и от первых лучей солнца Хумо проснулся; мир для него был размытым от застилающих глаза слез.
   Умывшись водой из бачка омывателя, он завел машину и поехал прочь от этого кладбища, от этого города. Он не желал пользоваться гиперлифтами — ему надо было убить целую гору времени.
   В нескольких десятках километров от Рима, Хумо вспомнил деталь, о которой раньше не задумывался: за платье, в котором он похоронил Молли, он по привычке заплатил, всунув карточку в щель автомата и услышав электронное "Спасибо". Почему-то сейчас ему это показалось смешным, и он расхохотался, закрыв глаза руками и, естественно, отпустив руль, что едва не привело к его смерти — чудом удалось ему избежать столкновения со столбом, причем смеяться он не прекратил.
   Отсмеявшись, он впервые попытался представить себе, что будет делать дальше. Некоторые пришедшие на ум варианты заставили его снова прыснуть от смеха, другие напротив, были мрачны и показывали в неприкрытой наготе его никчемность. Тоска по Молли куда-то исчезла, осталось странное желание увековечить ее память (непонятно, правда, для кого), как память об Идеале, дойдя до которого в процессе эволюции, природа, не умея уже создать ничего более совершенного, в злобе своей прекратила затянувшийся эксперимент под названием "Разум", сметя человечества с лица Земли.
   Представив дело в таком свете, Хумо улыбнулся, в ответ на его улыбку сверкнул в свете солнца титановый шпиль колоссального здания Правительства Земли, стоящего в квартале Ватикан на месте взорванного семьдесят лет назад безумным папой Иоанном XXXII собора Святого Петра.
   И это отсверк стал для Хумо подлинным озарением: теперь он точно знал, чем займется, и речевой оборот "смести человечество с лица Земли" перестал быть для него ничего не значащей фразой.

   Не доехав до Рима, он остановил машину, купил, не желая опускаться до воровства, автомат для приготовления синтетической еды и несколько дисков с классической музыкой. Вернулся к машине, забрал из нее два диска и фото Молли и направился к гиперлифту, где набрал секретные координаты бункера, подкрепив их собственными кодом доступа и отпечатком большого пальца.
   Там он около трех месяцев потратил на необходимые расчеты. Он работал, как безумный, над монитором висела фотокарточка, пищу ему готовил автомат, а спал он на полу, недолго и неглубоко.
   Через три месяца он раздал команды легионам роботов и те послушно стали работать: разрушали до основания мертвые города, сваливали автомобили в огромные кучи, дабы потом их поглотили недра земные, уничтожали дороги, каналы и мосты — в общем, лишали Землю свидетельств того, что она была когда-то обитаема. И когда из всего, созданного людьми, на планете остались только спрятанные глубоко под поверхностью аккумуляторы и бункер, откуда Хумо управлял всем этим, он отдал роботам последний приказ: погрузиться в загодя нетронутые грузовые космические корабли и вылететь с Земли по траектории, пересекающейся с солнцем, где им предстояло сгореть последними искорками костра цивилизации.
   А затем он нажал на кнопки и выпустил на свободу самые страшные силы, которыми располагал: где-то стремительно стали расти леса, где-то с ужасающей быстротой образовались огромные пустыни; он подхлестнул вулканическую активность там, где было нужно, и горы рассыпались в прах, а где-то возводились новые горы; там прошли обильнейшие дожди, и появились озера, там таял снег, там свирепый ветер вытачивал и шлифовал скалы, только что поднявшиеся из земли, там испарялись моря…
   Долгих восемь лет длилось это, и еще год понадобился, чтобы все успокоилось, а он наблюдал за всем, и во взгляде его была странная смесь безумия и отстраненности, словно он позабыл уже, что сам и есть виновник происходящего, словно сам не понимал, что и зачем он делает.
   А когда все кончилось, он нажал на кнопку самоуничтожения секретного бункера, сунул в рюкзак пищевой автомат и вышел наружу через секретную шахту, которую, как теперь стало со всей очевидностью ясно, скрывать было глупо и незачем.
   И снова увидев солнце, сказал он: "Это хорошо". И ушел жить, как зверь, спать на земле, а тело омывать в озерах, пока однажды солнце не закрыла огромная тень.
***
   Однажды невообразимый, как Ноев ковчег, корабль, везший людей с умершей планеты, долетел до места назначения. Долгих тридцать лет длился этот полет; во время полета рождались дети, и их матери рассказывали им о доме, который они вскоре обретут. Они вовсе не были жестоки, эти пришельцы: как и все нормальные люди, они ценили красоту, любили жизнь, умели смеяться и плакать, и даже внешне были ну точь-в-точь, как те, кого они уничтожили — их поведение диктовалось лишь инстинктом, который заставляет выживать любой ценой.
   Их корабль был оборудован излучателем тех же самых лучей — на тот случай, если кому-то удалось остаться в живых; излучатель сработал бы только тогда, когда сверхвысокочувствительный сканер обнаружил бы что-то разумное.
   Но подлетая к цели, капитан корабля чужаков ахнул. Поверхность планеты оказалась гладкой, как бильярдный шар, пустыней! "Как же так? — подумал капитан. — Разведчики обманули нас? Но ведь они привозили снимки… Значит, за тридцать лет здесь что-то произошло?"
   И капитан дал кораблю приказ облететь вокруг планеты.
   И когда планета повернулась к кораблю другой своей стороной, капитан едва не лишился чувств. Планета имела лицо.
   Лицо это было женским, и, по мнению капитана, прекрасным: покрывающие огромные площади золотые леса были ее волосами, золотистым песком блестела кожа, чуть вздернутый носик олицетворяли скалы, обточенные ветром, а губы — островок вышедшей на поверхность планеты какой-то породы вишневого цвета — улыбались счастливо и спокойно. Два огромных озера ярко-голубой воды были ее глазами.
   Пока капитан, не отрывая глаз, смотрел на эту величественную красоту, на пульте управления замигала лампочка. Корабль услышал голоса и смех, доносящиеся с поверхности. Капитан максимально увеличил изображение и обнаружил, что, что на берегу одного из голубых озер сидит человек. Одет он был в лохмотья, нечесаный, небритый, он производил впечатление безумца, и безумцем был, полуживотным, и именно поэтому сканер не смог идентифицировать его, как разумное существо. Озеро говорило с ним, непонятная технология позволяла поверхности воды едва заметно вибрировать, издавая звук, а человек что-то отвечал озеру.
   Капитан включил устройство для синхронного перевода устной речи, оно задумалось, а затем перевело, не меняя тембров и интонаций.
   "…я люблю тебя, — говорил женский голос искренне и нежно. — Я не могу жить без тебя…"
   "Да, — отвечал безумец, — только, пожалуйста, не общайся больше с этим противным Полем. Мне кажется, он положил на тебя глаз".
   "… я никогда не смогу принадлежать никому другому", — уверяло озеро.
   "Верю, — присягал безумец. — Ты будешь моей, потому что никого больше не осталось".
   "Я люблю тебя… Я не могу жить без тебя… Я никогда не смогу принадлежать никому другому…"
   "Да-да", — отвечал безумец и хихикал. Капитан стоял с каменным лицом и смотрел, и слушал.
   "Я люблю тебя… Я не могу жить без тебя", — в десятый раз начало озеро, и в этот миг тень огромного корабля пала на берег озера.
   Безумец вскочил, глядя на небо.
   "Где я? — пробормотал он. — Как я тут оказался?"
   В его голосе звучал страх, и этот страх пробудил на секунду его дремлющий в потемках ум. На какой-то краткий миг он вспомнил и себя, и все, что с ним было, но этого мига оказалось достаточно, чтобы сканер корабля ощутил присутствие разума. Тонкий луч на долю секунды соединил голову мужчины с носом чужого корабля. Мужчина одеревенел и бревном упал прямо в голубую воду.
   "Я люблю тебя… — сказало озеро. — Я не могу жить без тебя… Я никогда не смогу принадлежать никому другому…"
   И снова:
   "Я люблю тебя…"
   Капитан нажал несколько кнопок на пульте управления. Огромный корабль неуклюже развернулся и улетел прочь…
   "Я не могу жить без тебя…"
   …искать прилетевшим в нем людям другой дом…
   "Я никогда не смогу принадлежать никому другому…"
   …дом, который согласится их принять.
   Тело качалось на голубых волнах, на лице навеки застыло выражение страха и муки.
   "Я люблю тебя…"

КОНЕЦ.

22.11.04 — 21.04.07.