А не махнуть ли нам, мужики. Махнули. Лес совсем не голый, а ведь уже середина октября. Дождей было много и тепла. Даже заморозков никаких не было. Вот они и прут, да как, все уже не знают куда девать. Конечно, того, что любишь мало, но это так привычно. Грех ведь жаловаться. Ни чёрных нет груздей, нет и белых – редкостью почему-то обернулись. Но не жалуемся – боровиков море, белых море. Было немного странно, когда обычные подосиновики называли боровиками. Спорить пытался, доказывать. Попробуйте, однако, переубедить целую губернию – пустое дело. Называли, так и дальше будут.
Как не назови, но красавцы писаные - серая ножка, вся чешуйчатая, упругая, красная головка, цвета благородного терракотового кирпича. Совсем не липкая, редкий листик притулится к ней, а бархатная, нежная. Боровик – так боровик, почему нет? На открытых пригорочках, по опушкам обычно, но странно, что до сей поры вырастают - маслята, тут они не просто в плёночке блестящей, как и для нас, привычно, а прямо в одёжке, самой настоящей, которую снимать надо, как комбинезон её после лыж стягиваешь. Белые, ну, разумеется, всех переплюнули. Вы видели когда-нибудь гриб, который не растёт просто так, это ему не интересно, а вспахивает землю, поднимает её, зарытой, вместе с землекопом лопатой, или спиной там, или головой, учитывая простую грибную анатомию. Стянешь такой, приподнятый грибом пласт, а там просто белое чудовище, с совершенно ещё не побуревшей шляпой, насупленной на брови, с наездом на тебя смотрящее – зачем взял, сукин ты сын человеческий, работу прервал нужную, земельную, природную. Извинишься, полюбуешься, да и сунешь в корзину, которая уже через полчаса такая тяжёлая, что уж и не знаешь, тащить ли её дальше или прямо сейчас возвращаться в газон 66-ой, что стоит на вырубке.
Можно и возвратиться, там тоже хорошо. Можно сожрать солёный огурец с ломтём чёрного хлеба, который украшен толстенным колечком репчатого лука и солидным шматком домашнего, копчёного в русской печке сальца, тут же на столике валяются небрежно разбросанные крутые яйца, которые до того изумительной желтизны, что чувствуешь себя никак не менее, чем Лисой Патрикеевной, прихватившей цыплёночка. Вкусом яйца тут тоже совершенно другие и не испытываешь неуемной жажды после съедания, а крупная соль кажется икоркой чёрной, а не камушком соленым.
Но, что это шур пошёл по листве, хлопки, протряхивание веточное – ребята, кто это, кто это. Да, успокойся, ты чудо городское, вальдшнеп это, Витальич, не видал, что ли никогда. Нет, мужики, не видал, только читал всяких там наших именитых и не очень охотничков, а чтоб своими глазами, да с таким крючочком, зацепщиком. Интересно, а что он там выцепливает им. Надо почитать. Эх, ты Витальич, книжная твоя душа, у нас спроси – мы тебе скажем. Но некогда спрашивать, все скинули груз и опять разбрелись, когда ещё удастся на машине в лес приехать, не на делянку, где вкалывать надо беспробудно, а так, совершенно запросто, без особой нужды. Грех тут не воспользоваться и баб дома с ребятишками не порадовать уловом, не продемонстрировать раз лишний свою добычливость и предприимчивость.
Глядишь и какие-то послабления в доме выйдут, не в работе, так во внезапной, нежданной ласке, а то и бутылочка другая самогончика, в лишнюю не зачтётся. Всё польза в доме и настроение тоже. Где же это я. Заболтался, а уж и не слышно никого. Места здесь такие, что и псина здоровенная к ногам хозяина жмется, побаивается не волков, так медведя. Полянка, ещё полянка, да всё не то. Проверяю, что у меня с собой. Так, нож, хорошо, спички есть и зажигалка, сигарет – почти полная пачка и ещё одна про запас. Жратвы нет, плохо, но не страшно – белые грибы можно есть и так - сырыми. Если идти строго на север, то там должна быть километров через двадцать железнодорожная, брошенная ветка, по ней всегда выйдешь. Всё это так, но солнце светит, грибов море, сухо и не холодно, но жутко. Остановишься и слушаешь, как лесу всё равно, что ты есть, что тебя нет. Витальич, эй, Витальич, да где ты, идёшь твою налево с переворотом, ехать надо, темнеет быстро, а ещё дома дела.