Валит сухой снег. Бывает он разным. Сейчас сухой, бьёт лицо. Делает лицо небритым. Кажется, что не тает, просто впивается и остаётся в нём жить бессовестным паразитом. Васька, пардон, Василий Петрович, шёл на свидание. Идти ему было недалеко, практически в двух шагах от дома было место его интимной встречи, но путь к нему оказался значительно длинней. Он уже недели две как предупредил жену о надвигающейся конференции. В целях конспирации (деньги у него и так были) усушил семейный бюджет на стоимость участия в ней.
Теперь со всей силой вставал перед ним обычный вопрос делового человека – как легализовать капитал. В масштабах семьи это не так трудно. Не трудно, но чревато разоблачением. Придётся усыплять финансовую бдительность жены подарком. Это он уже давно решил сделать. Гораздо легче будет говорить о какой-то там халтуре, неожиданном возврате долга и тому подобной чепухе, если контрагент усыплён чем-то поразительным. Ну, например, замечательной домашней машиной, которая просто какой-то идеальный домашний зверь – дорогущая, правда, но это как раз и хорошо – конференция была (по задумке) тоже не из дешёвых.
Шикануть он хотел, да стыдно сказать, перед секретаршей, да не его, директорской секретаршей Нинкой. Никто её за глаза иначе и не называл. Что тут скажешь – это был шедевр (специально для Каролины сообщаю, что чувства вызывал, так уж точно значит шедевр, такие, что голова болталась мыслями китайской болванной игрушкой на ниточке последнего разума). Шедевр был результатом плодотворного слияния производственного назначения и красоты секретарского жанра. Апофеозом его, несомненно, было качание Нинки на высоких (а каких ещё-то) каблуках при докладе, внимание на важность дела не обращалось никогда. Качание было одно и тоже, а именно – с завораживающим эффектом.
Совет директоров, если он имел честь при этом присутствовать, в кроликообразной форме вылуплял краснеющие от прилива крови глазки и также начинал мерно покачиваться с амплитудой, не зависящей от поставленной на кон суммы в бизнесе. От чего зависел настрой совета, вы уже догадались – лишь от настроя самой исполнительницы. Качалась она всегда, да вот только причёска её не всегда устраивала. Можно было качнуться с презрением – да, вот такая я сегодня лохматая, а можно было качнуться гордо, сознавая своё внешнее величие и полнейшую непревзойдённость. Теперь вам ясно, что такое сокровище упускать было нельзя, ни при каких обстоятельствах, тут уж ничего не могло поделать, ни наличие жены (любимой), ни наличие хорошей работы (денежной), надо было делать ставку на прелюбодеяние и с той и с другой. Зачем? Вопрос так вопрос – вам легко, вы не видели Нинку.
Маргарита Николаевна, шла пушинкою (ветер дул ей сейчас в спину). Лёгкий, явно не по погоде, норковый паланкин, развевался впереди неё и создавал полное впечатление яхты, бредущей по разбушевавшемуся морю в направлении роскошного курорта. Взгляд её витал в несуществующих видом облаках, не обращая ни малейшего внимания на иные северные красоты. Да, были они, куда от них деться, даже в городе, главное иметь тенденцию их рассматривать. Впереди был переулок, в него со свистом заворачивал ветер, по пути он подхватывал очумевших прохожих и впихивал их в поворот. Свет вечерних фонарей, неровно ложился на языки водопадного снега, спускавшегося вниз, к сверкающему проспекту, по крутой улице.
Улица была вымощена красной брусчаткой и, казалась, пристыженным голеньким шалунишкой, постоянно вывёртывающимся из снежно-белых пелёнок. Летящий снег окрашивался ежемгновенно в разнообразные рекламные цвета, делая эту гадость прекрасной, придавая ей природный лоск и непотребительское сознание. Любому фланирующему без цели индивидууму тут же хотелось петь «когда зажгутся фонари … и…и так далее». Маргарита Николаевна и, любовалась этими чудесами, и нет, одновременно. Она была влюблена. Влюблена той сумасшедшей любовью, которая нападает на женщину в самый подходящий момент. Это только ей неразумной в чувствах, кажется, что всё произошло неожиданно.
Будьте конкретным людьми, дамочки, совсем немного проявите изощрённость светлейших, розовых ваших дум – вы просто были к этому готовы. Результат не замедлил сказаться. Он материализовался для Маргариты и предстал ей в образе крепенького стройного массажиста Бори. Азиат – да, ярко выраженный нечистокровный азиат. Всё было в нём по взрослому: ослепительная белозубая улыбка, масляный, волоокий взгляд, снабженный кодом природной простоты в решении половых проблем и многое иное, включая завлекательную поросль мягких курчавых завиточков на широкой тренированной груди. Маргарита растаяла прямо сразу. Вот если бы, ах…если бы он успел промолвить хоть слово, вот тогда бы ничего и не было.
Но азиат Боря был крепеньким саксаулом – молчал и делал свое дело как брянский партизан. Маргарита Николаевна, конечно, сопротивлялась, нет, нет, не в постели, ой не на массажной кушетке. Она сопротивлялась долго и упорно, но, абсолютно наедине с собой, и только лишь мысленно. Понимала она, конечно, всё - не дурочка. Два образования филологическое и психологическое, да все в универах знатных. Валялась и почти готовая диссертация, отвергнутая с презрением во времена счастливого замужества, да на работе пришлось квалификацию повышать, в какой-то вспухшей больным пупком на образовательных российских просторах академии. Головы хватало, но - причём тут она.
Маргарита настроилась сейчас очень решительно. Она шла на свидание в последний распоследний раз, ну, ладно будьте снисходительны – правда, в последний, честное психологическое. Она заготовила себе несколько прощальных подарков, реализующих в яви её сексуальные фантазии и твёрдо решила, чёрт, мы уж говорили об этом – всё.
Василий Петрович, был близок к вожделенному, пока ещё так сильно, медовому пирогу. Он широким шагом входил в роскошную гостиницу, небрежным жестом предъявлял гостевую карту церберу и направлялся к лифтам. Его номер был аж на двадцать первом этаже. Проклятье нашего времени, это мобильное проклятие, от которого так изящно не отделаться, как от старинного саблезубого дырками чудища, вдруг зазвонил.
Василий Петрович увернулся от шумной толпы покидавшей ослепительный зеркалами лифт и отошёл в сторону. То, что он услышал, по-моему, уже ясно, каждому знакомому с основами драматургии, сейчас стреляло глупейшими щебетательными не только по звуку, но и по смыслу словами в переводе на общедоступный язык означавшими полные провал операции. Ничего не слушая в оправдания, хорошо хоть оправдывалось это вертлявое очарование, Василий Петрович уже сложил телефон в плоскую таблетку молчащей печали.
Маргарита Николаевна пулей вылетела из салона, боже, как ей было стыдно, она, ох, нет… надо ещё это выговорить, застала азиата, да с кем, с лучшей своей подругой, которая так коварно выведала координаты хорошего (так уж ли?) массажиста, их, боже застала вместе. Настолько вместе, что уж извините, ближе не бывает. Её лицо, не спасаемое встречным ветром, полыхало. Её французская парфюмерия заполнила снежное пространство вокруг, каким-то неистребимым разбойным запахом и женским предательством. Маргарита плакала от всей души. Всё вдруг провалилось в ней.
Рушились какие-то внутренние сооружения, похожие на китайские плотины от наводнений, не спасающие никогда, если наводнение лишь чуть играло мышцами. Целые народы чувств гибли в ней, смытые волной ужаса. Волной предательства своего и чужого.
Со всей силой на её поверженное естество напала разбуженная несправедливостью совесть. Она вгрызлась в нежную шейку Маргариты, запечатала её губы истерическим стоном и осохшей внутренним криком коркой, залезла под колени и начала их ломать дрожью. Маргарита упала в обморок.
Это случилось с ней впервые в жизни. Первая мысль её была, когда она очнулась на руках какого-то чужого дядьки – я же где-то читала об этом, этого не может быть, это же просто враньё писателей или притворство женщин, так не бывает. Бывает, бывает, говорил ей незнакомый дядька.
У меня тоже так первый раз было, когда жену застал с дворником. По счастливому обстоятельству дворник, спавший с женой дядьки, был тоже азиатом. Почему уж не знаю, но это показалось им таким смешным, что через двадцать минут, когда всё пересказанное выяснилось окончательно, они весело смеялись с незнакомым дядькой, усатым и почти родным. Ещё смешнее им обоим показалось то, что Маргарита, будучи в обмороке всё совершенно связано рассказала этому постороннему дядьке. Ещё через час, она ласково махала ручкой, затянутой в лайковую перчатку седьмого с половиной размера (половинку она брала уже с избытком из-за длинных пальцев) и умилённо думала, какие всё-таки хорошие у нас бывают дядьки.
Василий Петрович шёл по лестнице к себе в квартиру. Квартира была на втором этаже старого особняка и, разумеется, никогда бы им с женой её не получить и не купить, по такой дикой цене, которая за неё сейчас давалась. Квартира когда-то принадлежала родителям Маргариты, они переехали уже давно, когда ещё работали в совминовский дом, и площадь перешла Маргарите. Зачем он сейчас об этом думал. Он на секунду остановился перед дверью и отнес это квартирное чувство к чувству вины перед женой. Войдя в просторный холл, заменявший им прихожую, Василий Петрович плюхнулся в кресло, зашвырнул в сердцах шапку в открытую пасть обувного шкафа и опять надолго задумался.
Причём тут какое-то чувство обязанности, он совсем с ума сошёл, никаких таких чувств у него никогда не было перед Маргаритой. Он делал, что мог, она делала. Они просто любили друг друга и вместе делали общее семейное дело. Со всей ясностью он сейчас это осознал. Маргарита, да…а, где Маргарита. Она явно торопилась – открытый обувной шкаф, что-то на неё совсем непохоже. Он начал волноваться.
Потом успокоился, он же на конференции – какого чёрта ей делать одной в пустой квартире. Пошла к подругам. Потом он стал думать, что же ей скажет, она же спросит. А что сказать, ввиду вмешавшейся в дело совести врать он на этот момент разучился.
Он плюнул на всё и пошёл готовить вкусный ужин. Маргарита последнее время увлеклась вегетарианством и он заготовил ей, ещё будучи на работе, пару рецептов. Теперь он воспользуется её отсутствием и сделает то, что задумал
В холле, который служил им обоим прихожей, хлопнула входная дверь. Он бросил фартук прямо на кухонный стол и помчался к дверям. Он ничего не спросил у неё. Она тоже ничего не спрашивала, только радостью светились её глаза, слегка подведённые надёжной французской косметикой.