22 января 1999 г.
Ритм священных текстов замедлен, требует медленного чтения. Мирские тексты – борзЫе, много необязательных, легких, случайных слов. Мирские тексты могут быть и у священников, например, у дьякона Андрея Кураева. Его тексты интересны, но легковесны. Много тщеславных, книжных ссылок. И становится скучно: ни философ, ни богослов, ни священник.
06 февраля 1999 г.
Опять накопилась усталость. Вчера приехала из Казани с семинара по Бизнес-плану. Выдержала атаку в три дня. Заповедник советских и партийных работников – директора училищ. Со всеми замашками совков. Ни совести, ни чести, ни достоинства, ни самоуважения. Все живо. Казань осталась Казанью: грязной, мрачной и мусульманской. Только реклама западная, которая не меняет облика ни на йоту! Так и Россия: за последние 10 лет только нашлепки появились импортные, а вся суть – советская – осталась. Все живо: и Сталин, и Ленин, и Брежнев. Все осталось на месте. Только эти «бояре» получили еще и рынок в удел, как средство личного обогащения.
19 февраля 1999 г.
Пятый день строгого поста. Есть не хочу, жутко болит голова, голода почти не чувствую. Стало «заносить» в сторону, начала спотыкаться на ровном месте, почти падать, язык заплетается, уши закладывает, как в самолете.
Если хочешь преодоления, совсем не надо ждать внешних толчков (любви, развода, диссертации). Можно все это устроить самому себе в любое время, например, во время постов. И будет тяжело, но преодоление испытания даст внутреннее чувство уверенности: «Я сделал это!», «Я победил себя!», «Я могу!». Вот этого хочу добиться. Чувства радости от победы над собой, своим телом, своими желаниями, своими страстями. В жизни всегда есть место подвигу.
28 февраля 1999 г.
Последний день зимы, седьмой день Великого Поста. Первая неделя поста позади. 5 дней без еды. В пятницу еле-еле закончила занятия, еле-еле дошла до дома. Здесь решила, что могу позволить себе перекусить. А в субботу энергия – через край: голова болеть перестала. Наутро пошла за покупками. Купила трАвы, мед, орехи, изюм, чернослив, грибы, лимон; сварила грибницу по новому рецепту, сделала витаминный отвар из отрубей, витаминную смесь (курага, орехи, мед, лимон, чернослив, изюм), заварила шиповник. Смеялась, смотрела соревнования по лыжам.
Чувствовала себя как растение, которое долго не поливали, а потом вдруг дали и питье и удобрение. Восстала из томления за одну ночь. Зато сколько получила радости! Понимаю монахов: очень тяжелый путь, но радость настолько велика, что хочется это повторить снова. Читаю «Андрея Рублева». Он на иконах показывал только результат, оставляя труд за скобками. И никакой наркотик не сравнится с этим. Настолько труден путь, что потом, когда делаешь обычные вещи, они кажутся, по сравнению с этим, игрушками. Вспоминаю Серафима Саровского: «Учить других – все равно, что камушки с колокольни бросать, а самому все это проходить – все равно, что булыжники на колокольню поднимать».
Самое сложное - каждый день, т.к. это значит постоянный самоконтроль без поблажек, без отдыха, без ослабу. А привыкла жить по-другому.
Стала чувствовать корни православия, все переворачивается: то, что раньше нравилось, отрицаю, то, к чему стремилась, - от того бегаю.
10 марта 1999 г.
Мирское скучное, отеческое – тяжелое. Стараюсь, тружусь, но получается плохо. Хорошо только со св. Отцами Церкви. Начала осваивать русскую кухню – сделала квас, пью чай на травах, настой шиповника, ем отруби. Буду пробовать печь пироги, блины, оладьи. Постепенно меняются пристрастия: к дому, еде, питью.
Брашно = пища. Что выбродило, то и есть пища.
10 марта 1999 г.
Целый день пила квас. Опухла от кваса.
14 марта 1999 г.
Стряпала булочки из пшеничной муки и отравилась. Желудок не принял. Со стряпней придется отложить. Да и вообще я что-то увлеклась хозяйством. Хотя приятно иметь дом, уют, но это все внешнее. По-моему, я просто этим сейчас болею, но пере-болею.
Читала Экономцева «Записки священника», ревела почти над каждой страницей. Проглотила залпом, но надо перечитывать.
То же самое происходит, когда читаю интервью с Антонием Сурожским. Там столько боли, одиночества, тоски, что хочется выть. Что я и делала.
Поняла, что надо учиться молиться. Без этого ничего у меня не получится.
19 марта 1999 г.
Мирская жизнь – банальна, неинтересна, одномерная. В ней нет напряжения Духа, объема, благородства. Жизнь по Богу – куда интереснее, есть Дух, есть Путь, есть Что преодолевать, есть Что выращивать.
22 марта 1999 г.
Библия подобна линзе, которая собирает лучи в одну точку, чтобы получить огонь. Только она собирает не лучи, а душу.
Евреи, в силу отделенности от других народов через Законы Иеговы, допускают по отношению к язычникам то, что по отношению к своему народу (любому еврею) не допустили бы. Т.е. презрение имеет религиозно-теократические корни. Чтобы не оскверняться, надо отделить, по закону, чистое от нечистого («Левит»). Все законы Иеговы направлены на выделение евреев из язычников. Бог Израиля выстраивает забор, ограждение, загон, где будут пастись Его овцы – Израиль. И потом они будут этим гордиться вечно, т.к. Закон вечен. И цена выхода за забор - велика. А внутри – воспитание в страхе и святости через общение с Господом. Для евреев нет общечеловеческого, есть только национальное, направленное на выделение евреев из других народов («Левит», 20, 22-24).
Святость перед Богом, а не людьми! Бог – судия, а не люди, тем более язычник. Торой установлен критерий и референтная группа, по которым сверяются поступки. Мнения нереферентной группы – незначимы, т.к. они – нечистые. Страшное дело! Язычники и иудеи. Но если язычники становятся христианами? Тогда уже язычников нет, и, следовательно, отношение должно быть христианское, а не языческое. Владимир Соловьев: «Иудеи всегда и везде смотрели на христианство и поступали относительно него согласно предписаниям своей религии, по своей вере и по своему Закону. Иудеи всегда относились к нам по-иудейски; мы же, христиане, напротив, доселе не научились относиться к иудейству по-христиански».
24 марта 1999 г.
Спиноза: «Душа (разум) никогда не умирает, если он служит Богу, высшему, вечному, если прилепляется к Нему. Это дает и высшее блаженство, покой, мир в душе».
Слышать Голос и Слова – разное! Голос – это Дух, Слова – это материализация Духа. Голос – это смысл, слова – техника. Глас вопиющего в пустыне (а не слова). Глоссы – Толкование.
25 марта 1999 г.
Вчера после горячей ванны был страшный приступ удушья. У меня всегда так после ванны, а здесь еще пост, три дня не ела. И все: упала, еле-еле отдышалась, кровь кипела в конечностях, сердце вырывалось из груди. Потом – бессонница, боль в сердце, в груди, одышка, в голове слабость. Поняла, что была при смерти. Все! Больше никаких горячих ванн и пост надо ослабить. Здоровье не то! Целый день сегодня отходила от приступа. Только к 6 часам вечера стала чувствовать себя лучше. В организме не хватает кислорода (сердечная недостаточность) и нарушено кровообращение. Вместе с сердцем и постом – смерть!
25 марта 1999 г.
Отстой, настой: надо, чтобы прошло время для выпадения на дно тяжелого осадка и отделения чистого настоя. Легкое, чистое и светлое – вверху. Тяжелое, темное и неочищенное – внизу. Осадок появляется, когда пройдет время. Это и есть Послевкусие.
Покоящиеся буквы = неслышимые, т.е. покой - то, что не слышится и не видится. Надо успокоиться, чтобы грязное и темное выпало в осадок. Замутнение происходит от движения! Просветление – от покоя.
30 марта 1999 г.
Когда камера наезжает на объект, он выступает вперед, кажется главным, все остальное исчезает, в том числе и горизонт, и прямая перспектива теряет свое значение, ей просто нет места. Становятся видны места, которые издали не видны. Человек приближает объект, разглядывает его с разных сторон, человек двигается в разные стороны. Вступает в силу обратная перспектива. А когда камера отъезжает, появляется прямая перспектива, тогда видишь не объект, а его место в пространстве в соответствии с законом мест. Человек закрепляется, а двигается пространство. Значит, все зависит от точки взгляда.
05 апреля 1999 г.
СтрастнАя неделя Великого поста. Последняя. Будет очень тяжело. Вчера, когда была на литургии, меня почти не раздражали ни прихожане, ни детский плач, ни разговоры. Как всегда, перехватывает горло, когда начинаю петь Символ Веры, еле сдерживаю слезы, не могу выговорить ни слОва. А еще прилепилась к какому-то молодому мужчине. Его я уже давно приметила. Он постоянно и регулярно ходит в церковь, и, когда молится, то поет и повторяет молитвы. И глаза, глаза его – необыкновенные. Его вообще ничто не касается из происходящего вокруг. Он весь там, в молитве. И я как будто заряжаюсь от него. Одет он чрезвычайно неприметно, на грани бедности, но лицо его – необыкновенное! А народ у нас – суеверный, не воцерковленный, но тяга к Богу. Откуда? Потому что ничего не осталось у народа.
09 апреля 1999 г.
Вчера был необыкновенный день. Чистый четверг. Я первый раз причащалась по-настоящему с настоящей исповедью накануне. И вчера же вечером мне было очень плохо! И морально, и физически, после еды. Не такой обильной, но для моего ослабленного постом организма, очень обильным. Мне казалось, что я уже не доживу (в который уже раз за пост) до утра. Во время поста несколько раз умирала в буквальном смысле слова. А сегодня, вот сейчас, пришла в голову удивительная мысль, что люди играют в религию, что люди не знают вообще, что делать со своей жизнью. Человек готов на что угодно, только бы забыть бессмыслицу жизни: играть в тряпки, в семью, в Бога («Не видеть ее, страшную» - Л.Н.Толстой). Эти старые женщины, прихожанки, они настолько верят в то, что Он им поможет в их несчастных судьбах, что выдерживают всё в церкви: многочасовые (по шесть часов!) стояния, поклоны, приношения, изнанку жизни, лишь бы был хоть какой-то смысл в их жизни.
А священники?! Этот молодой священник (еще и 30 лет, наверное, нет) играет всерьез и очень возмущается, когда другие нарушают правила этой игры, или когда он чувствует какой-то подвох. Он очень интересен, этот мальчик. В конце службы, после пятичасового стояния, когда уже у этих измученных пожилых и откровенно старых женщин (ни одного мужчины) силы были уже на исходе, и они суетливо начали двигаться, чтобы размять застоявшееся тело, готовясь к причастию (целовать крест, кланяться до земли, вставать в очередь, готовить деньги, разговаривать, одним словом, разряжаться) этот мальчик, для которого в его правила игры не входит такое поведение прихожан, вышел из алтаря и, как строгий воспитатель, стал грозить этим уставшим и измученным старушкам-женщинам Богом. Бог в очередной раз стал пугалом. Почему? Зачем? Он говорил: «Кто не должным образом подступится к Крови и Телу Христову, тот умрет. В чем проблемы? Вы выстояли всю службу, а в конце вдруг зашумели» И далее: «Я не осуждаю», знает, что осуждение в православии - большой грех. Но что же тогда он делал? Он хранил правила игры. Конечно же. Так положено!
Это в маленьком приходе. Здесь все так интересно! Гораздо интереснее, чем в большом, куда в праздник приходят сотни, где никому из клира нет дела до прихожан, до их поведения. Главное, чтобы они пришли! А здесь мальчик служит, он мне безмерно нравится своим серьезным отношением к делу. Он действительно верит в свою игру, а иначе как жить!
Но ведь ему еще приходится копаться в человеческой помойке (исповедях). Это ужасно! Священник, принимающий исповеди - ассенизатор, который к тому же, не должен ничем брезговать, ему выкладывают всю грязь души, а он должен слушать это беспристрастно, но у него это пока плохо получается. Меня он спросил: «Вы сами верите в то, что написали?» Или другой вопрос, который его почему-то заинтересовал больше всего остального, хотя это естественно, т.к. человечески понятно, видимо, представимо и, наверное, испробовано на себе. «Как это у вас? В какой стадии? Вы боретесь или все закончилось или как?» Чисто мальчишеский вопрос. И когда ответила, что борюсь, а не стала клясться, что все, завязала и т.д., он опять возмутился (как на службе перед причастием). «Как же, это же грех, а вы целуете крест и Евангелие. Это же не просто крест. Это же тогда поцелуй Иуды». И опять: «Я не осуждаю, но предупреждаю». Он просто не опытен и не знает, что делать, когда что-то нарушает правила, в которых он живет. У него нет жизненного опыта, но он уже знает, как надо по правилам. И он использует страх перед священными предметами (чашей, Евангелием, крестом), чтобы удержать прихожан в рамках дОлжного. Этот Ветхозаветный подход(!), видимо, вообще характерен для нашей возраждающейся Церкви. Прав Спиноза! Бог разговаривает тем языком, какой понимают простые люди. Самое примитивное – это страшилки, ужастики: умрете, если непочтительно будете себя вести. Видимо, такой язык народ понимает. В Библии так, но там устанавливался Закон внешний, и страх был внешним орудием. Он нужен был для того, чтобы через страх возникло почитание к Богу. Но ведь в Новом завете - не через страх, а через любовь, и конечная цель – любовь. Наша церковь – ветхозаветная, не новозаветная. В новозаветной – Бог внутри и нет необходимости дополнительного устрашения. Главное –что я сама скажу моему Богу.
(Продолжение следует)