(пьеса для необыкновенного театра)
Явление первое
Улица. По сцене друг за другом и навстречу друг другу ходят артисты, изображающие прохожих. Когда они доходят до края сцены то ныряют в дверь за кулисы и, описывая таким образом круг, возвращаются на сцену. С течением времени, появляются новые, а старые остаются за кулисами и исчезают. Параллельно прохожим, по прикрепленным к сцене рельсам, движутся вырезанные из картона автомобили, автобусы и троллейбусы с приклеенными сзади моторчиками, описывая круг меньшего радиуса в глубине сцены. Сбоку стоит столб с двумя перпендикулярными табличками: «Вт. Сожительская» и «Пер. Верхисетская». В скобках замечу, что имеется в виду русский город Новоалийск и, хотя этот факт никак не повлияет на повествование, наверное будет приятен новоалийцам, случайно наткнувшимся на эту пьесу. В качестве дополнительной декорации сверху торчит, хорошо видный зрителям, огромный наконечник от душевого шланга. Из сита с то увеличивающимся, то уменьшающимся напором течет вода, изображающая дождь и покрывающая всю сцену, специально устланную не промокающей тканью. Соответственно напору, дождь то накрапывает, то моросит, а то просто льет без удержу. Из динамиков слышен гул моторов, обрывки разговоров пешеходов, ушедших за кулисы, и шум настоящего дождя о мостовую.
Говорит один из прохожих, молодой человек лет тридцати, с рыжими растрепанными волосами, одетый в куртку и джинсы и с явным намерением пофилософствовать на лице. Его зовут Семен Борисович Рыбман. Когда он уходит за кулисы, его голос единственный доносится не из динамиков. Для выделения.
Р ы б м а н (обращаясь одновременно к себе и к залу): Прошли какие-то пятнадцать минут, и вот ты один. Выкинут из общества, выброшен на помойку, да и крышку за тобой прихлопнули. Так, чтоб наверняка. Человеческие законы, штука та еще, - поймают, обманут и выплюнут к чертовой матери, без всякой деликатности. Двадцать первый век. С работы уволили, а в голове все еще мельтешатся разные слова, которые бы я бросил в ответ, если б не так огорошили, если б не прямо в темя... И что бы вышло? Ушел бы хоть с каким-то подобием достоинства. (бормочет) Гарью пахнет... (снова громко) Но зачем пользоваться сослагательным наклонением, если история его не терпит? Тем более, что сейчас и впрямь в нем нет никакого смысла. Надо что-то делать. Работа потеряна, денег в кармане сто рублей, хватит разве что на две бутылки водки, и домой возвращаться с такими вестями никак нельзя. Не поймет, наорет, хлопнет дверью в лицо. Зачем мне это надо? Я от нее и так много натерпелся, а вернуться безработным и пьяным, или трезвым, разницы никакой, без всяких перспектив, дело опасное и для моего, и для ее здоровья. Но все не в мою пользу! Даже дождь этот так льет, что по городу невозможно толком погулять! (С беззвучной руганью, достает из глубокого кармана куртки потрепанный зонт, раскрывает и опускает на плечо). Но как все это смягчить? Надо все-таки гулять и думать. Надо думать, так думай, думай...
Разговоры из динамиков (голос старика): А знаешь, в наши времена, чтоб вот так, как ты, шляться по городу ночью, одной, не сказать матери, даже не позвонить... (скучающий подростковый голос девушки, нахально): Ну теперь не ваши времена... (женщина, обращаясь к своей собаке сюсюкающим голосом): Красивый я тебе ошейничек купила, правда? (собака): гав!
Из-за кулис выходит скукоженный старичок под руку с жующей жвачку молодой девушкой, держащей в ручке пестрый, семейный зонт и старушка преувеличенных размеров, в преувеличенных размеров шубе, держащая в руках собачонку и оранжевый зонтик. Они присоединяются к общему круговому шествию пешеходов, а некоторые из предыдущих пропадают за кулисами.
Р ы б м а н: Как же все ужасно! (минуту молчит, чему-то улыбается и будто бы даже забывает о том, что все ужасно). Но однако же, откуда так сильно пахнет гарью? (по-прежнему с улыбкой оглядывается по сторонам, явно рассчитывая увидеть где-то пожар, в зале действительно начинает пахнуть гарью). Бомжи опять мусор жгут. Все у нас в стране не так! Ну на кой хрен жечь мусор? До чего надо дойти? (раздраженно пинает оставленную на сцене сплюснутую жестяную банку). Еще злятся, когда этой страной называют. А когда она нашей станет, спрашивается? Нашей, в смысле страной нормальных людей. Хотя чего это я, кряхчу, как старый дед... Уволили и сразу стал всем недоволен. А сам-то я нормальный, раз требую для себя нормальную страну? Хороший вопрос. В общем, пройдусь еще. Надо продолжать думать. Пойду в сторону дома, но петляя, чтобы затянуть поход и все хорошенько обдумать. Главное не отвлекаться и тогда, быть может, решу, как быть...
Явление второе
Квартира. Посреди сцены появляется стенка, на которой висит портрет женщины и часы-ходики. Молодая, худощавая девушка, похожая на женщину с портрета, сидит за столом и напряженно вглядывается в зрителей, то и дело водя заплаканными глазами, будто ищет кого-то. Ее зовут Мария Павловна Василькова (фамилию она оставила девическую, чтобы не становиться Рыбман), но как-то не с руки называть ее по имени-отчеству, слишком молодой, почти детский, у нее вид. Рядом с ней, тоже за столом, ее подруга, Анна Михайловна, которую как раз так лучше всего и назвать и которая хоть и не намного старше подруги, похожа на «старшую подругу». Она всегда дает многозначительные советы, все знает и предугадывает.
М а ш а (все еще к зрителям): Не идет, не идет ведь, черт его побери. Все же вчера было нормально. (к подруге): Может я его чем-нибудь обидела?
Анна Михайловна (иронично): А он такой обидчивый?
М а ш а (с тоской): Да.
Анна Михайловна: Обидчивость это самая ужасная черта характера. Если человек обижается, значит и обижает. Аксиома, это не я придумала, а Гришковец.
М а ш а: Кто?
Анна Михайловна: Ну писатель такой, драматург.
М а ш а (задумчиво, все еще вглядываясь в зал): А...
Анна Михайловна: Успокойся ты, придет. Звонила на сотовый?
М а ш а: Да, говорил, что придет, когда сможет. Почему отпустили раньше?
Анна Михайловна: Как бы не запил. Ведь бывало уже пару раз. Он хороший человек, но какая-то есть в нем несуразность. Даже во внешности. Вроде рыжий, должен быть жизнерадостный, а так тебя изводит. Ты случайно не думала... ну знаешь... так сказать... того...
М а ш а (смеется, утирая слезы, и смотрит на подругу): Знаю, знаю. У тебя все на лице написано еще до того, как сказала. Но тебе не расскажу.
Анна Михайловна (обиженно): Я бы рассказала.
М а ш а (все еще смеется): Ну я же не ты! Спасибо, что рассмешила.
Анна Михайловна (все еще обиженно, но уже мягче): А что же тут смешного?
Маша хохочет во весь голос и на ее детском лице появляется истинное удовольствие от этого разговора. Анна Михайловна тоже теперь улыбается, забывает об обиде и обнимает подругу за плечи. Обе замирают в этой позе, и вскоре на Машино лицо возвращается волнение и испуг.
М а ш а: А вдруг и вправду запил. И главное Рыбман, а пьет...
Анна Михайловна: Рыбманы тоже иногда пьют. Но вряд ли. Просто задержался на работе. Бывает. Позвони ему еще раз.
М а ш а: Разозлится, он не любит, когда лезут... Уже ведь сказал, что приедет, когда сможет. (опять утирает слезы и спрашивает совсем другим голосом): А у тебя-то что? Как ваши дела?
Анна Михайловна (со вздохом): Да все как всегда. Продолжаем судиться. Непонятно, когда это закончится. Те парни, которые в день десантников разбили об Сашенькину голову бутылку теперь прикидываются невменяемыми. Адвокат, видать, посоветовал. (говорит она это будничным тоном, отчего у Маши перехватывает дыхание).
М а ш а (с трудом): Да знаю, знаю. Ужасно все это.
Анна Михайловна (по-прежнему совершенно спокойно): Поедешь со мной завтра на кладбище?
М а ш а (испуганно глядя в глаза подруги): Поеду.
Анна Михайловна (опять с иронией): Ну ладно. Звони опять твоему Рыбману.
Явление третье
На сцене опять появляются картонные машины, Рыбман, прохожие (уже другие). Сверху вновь течет вода, но напор стал слабее.
Р ы б м а н (про себя, но для зрителей по-прежнему вслух): К кому идти? Кем я могу работать? Пойти, что ли, к Абакову попроситься слесарем. Засмеет, да и я слишком нежный, как Машка говорит, не выдержу. С нормальной работой сейчас в городе кранты, у меня все знакомые по домам, жен своих обирают. Даже по облику города видно, - люди толпами слоняются по улицам в полдень. Вот как раз идет такой...
Навстречу ему вальяжно прохаживается человек, лет сорока, с красивыми усами и в потрепанном пиджаке. Проходя мимо исчезает за кулисами.
Р ы б м а н: Как же объяснить все это Маше? (бубнит): «Маша, меня уволили. Но я не виноват, это шеф с ума сошел, показуху устроил перед заказчиками...». Нет! Нет, не то... Не поверит, да и тон надо выбрать более подходящий, интонация очень важна. (вкрадчиво): «Машенька, ты не волнуйся только. Я с работы ушел. Понимаешь, так надо»... И это как-то плохо. Лучше бы просто сказать все, обыкновенно, без всяких приготовлений, буднично. Но как же без приготовлений? Лучшая импровизация всегда заранее подготовлена (усмехается). Хорошая цитата. А она еще думает, что я ее третирую, извожу как-то... Я ж ее боюсь, как огня, как ребенок боюсь!
Мимо проходят двое громко разговаривающих, очевидно подвыпивших мужчин в майках и без зонтов.
П е р в ы й (пьяным голосом): Да ты на себя посмотри, рыло. Тебя еще эти из телевизора не устраивают... Да они все, все понимаешь, фору тебе по внешнему виду дадут. Они и честнее тебя...
В т о р о й (чуть менее пьяным голосом, не слушая первого): У них рожи в экран не помещаются, а врут как... (хватается за голову и выпучивает глаза). Каждое слово вранье... Я может и вру-то только жене, насчет денег и пьянства. А они врут всем, народу всему, всему миру правду боятся сказать про страну, про то, какое тут у нас говно творится...
Р ы б м а н (все еще разговаривая с собой): Мда, телевизор стал действительно невыносим. Посмотришь разок и сразу кажется, что тебя заталкивают сапогами в какое-то искаженное прошлое, в прошлое из другого измерения. Ух, как скучно! Опять почти начал рассуждать о глобальной политике. До дома еще не близко, надо что-то делать. Выберу пожалуй случайным образом прохожего и пойду за ним. Прослежу. В шутку. (вглядывается в прохожих)
Случайно, так случайно. Он вглядывается в обритого наголо человека, идущего в ту же сторону, и решает пойти следом. Вскоре тот уходит за кулисы и остается там, тем самым сворачивая с улицы. Рыбман не отстает. На сцене появляется столб с двумя перпендикулярными табличками: «Пер. Верхисетская» и «Саввы Морозова». Рыбман и Лысый (пусть будет для удобства с большой буквы), с новой порцией случайных прохожих идут по улице Саввы Морозова. Рыбман держится на порядочном расстоянии, чтобы ненароком себя не выдать. Его жесты немного напоминают шпионские фильмы. По рельсам по-прежнему едут картонные машины, автобусы и троллейбусы. В глубине сцены появляются нарисованные кусты и скамейка, на которой сидят две старушки. Это двор. Прожекторы, освещавшие прохожих, разворачиваются вглубь сцены, а прохожие продолжают идти в темноте.
П е р в а я : Ох, помнишь нашего соседа бывшего, Вовку Пятигорина...
В т о р а я (вспоминая): Нет.
П е р в а я: У него жена померла.
В т о р а я (с ужасом): Татьяна Васильевна?
П е р в а я: Да-да... Померла две недели назад. Скоропостижно. Страшно даже становится от такого.
В т о р а я: Какая была женщина... (все еще будто не осознавая) Померла...
П е р в а я (шепотом): А ведь я давно говорила, нельзя уезжать из такого дома, как наш. Все ведь после этого пошло не так... У нас же все всех так любят, соседи как родственники...
В т о р а я (тоже шепотом): Ты права, права. Ну и что, что там протекал у них потолок? Могли починить.
П е р в а я: А ты откуда помнишь про их потолок?
В т о р а я (задумчиво): Не знаю... Пятигорина никакого не помню, а его потолок помню. Вот дела. Жалко Татьяну Васильевну... Хотя как я ее помню? И потолок...
Прожекторы снова освещают Рыбмана, лысого и прохожих. Старушки пропадают.
Р ы б м а н (взволнованно): Иногда кажется, что вот-вот ослепну. Приступы ипохондрии. Боюсь моргнуть, боюсь, что открою глаза и уже ничего не увижу. Главное не моргать. Глаза чешутся. Все какое-то расплывчатое, и этот лысый, бритый, черт его знает, плохо виден... Вот сейчас моргну, чувствую, что моргну, не выдержу... (часто моргает). Господи, я даже весь дрожу от страха... Совсем, как идиот... Ведь не ослеп, все же вижу... Но страх! Хватает, трясет, как веревку... Схватится за драный конец и трясет внутри, все холодеет, и кажется будто что-то случится само собой, без внешнего вмешательства, а потом уже все, все, темнота и тебя все видят, а ты никого... Или ударишься, заденешь болевую точку какую-нибудь и просто умрешь, как дурак, как идиот, стыдно будет потом вспоминать о таком. Иногда даже мысленно читаю речи на собственных похоронах... А он идет себе, спокойный человек. Достал из кармана сотовый, говорит уверенным голосом. Он-то уж точно при делах, вышел из какого-нибудь офиса пообедать. И язву себе нервами не схлопочет.
Л ы с ы й (в трубку): Вот, вышел на перерыв. Сегодня дел особых нет, так что могу сходить в «Коробочку» пообедать. А ты как? Ну хорошо, молодец. Тоже на перерыве? Ну хорошо, ну ладно, пока. (убирает сотовый в карман).
Разговоры из динамиков (голос гламурной молодой девушки): Ну да, я ему сказала, что я беременная. Представляешь, как он обрадовался, вообще... Вообще... Прямо был веселый такой, я даже не знала, что он такой может быть... (голос старика): Плохо себя чувствую чего-то. Зайду в аптеку куплю валокардина, а то кончился. Подожди меня здесь.
Из-за кулис появляются две молодые девушки с кокетливыми дамскими зонтиками. Следом за ними идет сгорбленный старик с женщиной лет сорока. Оба одновременно складывают зонты, заметив, что дождь прекратился. У старика весело блестят глаза, и он кажется живее и бодрее дочери, идущей с усталым, изможденным лицом. Cтарик возвращается за кулисы и остается там, а дочь встает с краю сцены. На ее лице появляется напряженное, тревожное выражение. Она то вглядывается в зал, то оборачивается и всматривается в закулисное пространство. Вскоре она не выдерживает и тоже уходит за кулисы.
Несколько голосов сразу: Помогите! Помогите! Пожилому человеку плохо, вызовите скорую...
Рыбман и лысый проходят мимо. Появляются новые прохожие и среди них три милиционера. Никто из них не обращает внимание на крики. Милиционеры останавливают смуглого молодого человека и, тем самым, мешают Рыбману пройти. Лысый временно пропадает из виду. Наконечник от шланга затаскивают наверх.
М и л и ц и о н е р ы (хором): Здррасьте, майор (тут хор сбивается): Петров, Черевченко, Голубец. (опять все трое, с небольшим диссонансом из-за разной длины фамилий. Позже всех, соответственно, Черевченко): Предъявите ваши документы.
Молодой человек: Дома забыл.
П е т р о в: Пройдемте в участок.
Молодой человек (явно привыкший к процедуре): А может штраф? У меня паспорт есть, я местный. Тут же не Москва, ей-богу.
Г о л у б е ц (раздраженно, но с достоинством): Давайте оформлять...
Р ы б м а н (обходит милиционеров по проезжей части, выискивая глазами ушедшего за кулисы Лысого. Потом сам уходит): Где он... А вот! (оба выходят из-за кулис).
У Рыбмана звонит телефон.
Р ы б м а н: Алло... Ну чего ты? Ну гуляю, да. Хочу проветриться, я же тебе говорил, просто отпустили раньше. Все нормально. Я скоро приду. Ну ты же слышишь, что я на улице, ну ей-богу... Как же с тобой тяжело (вздыхает и устало трет глаза). Я слышу у тебя там Анна Михайловна. Скажи ей, чтоб она тебя успокоила, а то надоело. Хватит... Ну пока, все в порядке, скоро приду. Не волнуйся.
Тем временем на сцене появляется усатый, с шершавым, поношенным лицом, уличный музыкант. Он играет три аккорда на гитаре и поет низким, прокуренным голосом. Около него стоит дедушка с тринадцатилетним внуком. Оба внимательно слушают.
М у з ы к а н т:
Какая же традиция ведет меня к распятию?
Ты – шелковая девочка, орущая «Спаси»?
Враги цивилизации сплотились у христианства,
Но я вращаюсь бабочкой вдоль тьмы его оси.
Где звонкие проклятия идущих на сожжение?
Где клокотанье дикой, обезумевшей толпы?
Подпитывая газом закоптившуюся лампу,
Неоновой иконой освещаются столбы.
И все вокруг заучено, на память и по памяти,
По старой, очень дружеской, но мертвенной гнилой,
Где кладбище, где каторга, а где за деньги спонсора,
Покрыты деньги колкой, отупляющею мглой.
Но рожи проповедников, безверие и гнилостность,
Все разом оттеняется предутренней росой,
Какие-то молебны все ведут к перерождению,
У рваной пуповины стоят девственной красой.
Музыкант продолжает беззвучно петь, но дедушка с внуком отходят, и зрителям становится слышен их разговор.
В н у к: Христианство действительно такая ужасная религия? Зачем же тогда все это?
Д е д у ш к а: Ужасная-то ужасная, это верно. Но как гениально она оформлена, это ты должен знать и запомнить. Все в ней филигранно подогнано под слабую сторону человеческой души. Таким образом, слабый человек гордится своей слабостью и не считает нужным выбираться из той грязи, в которую, возможно, сам себя загнал. Эта вот гордость, естественная, животная, тщедушное самолюбие, - вот на что рассчитано христианство. Иногда оно может спасти таким образом людей. Это у Достоевского хорошо описано.
В н у к: А церковь?
Д е д у ш к а: А церковь тут вообще не при чем. Церковь это государственная или полугосударственная структура, как любая другая. Особенно в России, где церковь всегда была связана с властью. А в советское время всегда курировалась КГБ.
В н у к: Зачем?
Д е д у ш к а (уверенным голосом): Чтоб отслеживать всех, кто туда ходит. Посещение церкви можно было считать уликой, частью компромата на кого-нибудь. Церковь не имеет под собой духовной почвы, она давно продалась и превратилась в пародию на себя. Верующий человек в первую очередь должен это понимать, но часто внешний вид, понимаешь, красота убранства завлекает. Церковь должна быть у каждого внутри. Хотя, впрочем, я многое видел, и есть среди священников честные люди.
Оба уходят за кулисы.
Р ы б м а н: Вот что обсуждают, однако. Молодец дед, неплохо говорит. Сколько я в свое время перечитал всяких религиозных трактатов, интересовался библией, талмудом, Кораном, и так и не пришел к однозначному выводу, к какому-то обобщенному мнению. А хотелось тогда вывести формулу. Но потом время формул прошло и мне стало просто интересно за всем этим наблюдать. Если б не Машка и не работа, я бы с удовольствием сидел дома и читал какие-нибудь важные книги, узнавал бы что-нибудь новое, развивался. А то мое развитие остановилось лет десять назад. В какой же момент я превратился из человека интересующегося в какую-то оболочку? Точно не после юношества… Была какая-то временная буферная зона, когда я себя чувствовал вполне живым, но уже не был подростком… (с тоской смотрит на идущего в пяти метрах от него Лысого). А он все идет целенаправленной походкой. Куда идет, зачем? И все в его фигуре слажено, - на носу тонкие очки, череп идеально гладкий, куртка аккуратно сидит. Все собранно, все выверено. Я бы хотел так жить. Не делая лишних движений. Да все не получается, все что-то лезет лишнее, ненужное. Политика, религия, люди вокруг, - я слушаю, отвлекаюсь и меня завлекает пестрая мишура толпы, завлекают какие-то теории, о которых потом все забывают, а сам я пустой, рыхлый, как пробка. Я никто. Кризис у меня. Среднего возраста. (усмехается). Всю жизнь кризис, вся жизнь кризис. Жалею о каждом совершенном поступке, - о том, что женился, о том, что не развелся, о том, что устроился на эту работу и, в конце концов, о том, что не сказал всего, что надо было, перед увольнением.
Явление четвертое
Опять квартира Рыбмана. Маша сидит за столом, подперев голову кулачком и с тоской смотрит в зал. Анна Михайловна после долгих расспросов о состоянии подруги ушла и оставила ее наедине с тоской и ожиданием.
М а ш а: Дождь за окном льет, такой холод, а здесь довольно тепло. Хорошо теперь топят. А то раньше не доходило до нашего шестого этажа, все время спускали воду, чтобы батареи хоть чуть-чуть грели. Ведь и жить, кажется, вдвоем стали лучше, - планируем что-то там покупать, куда-то поехать в отпуск. А какая тоска... И дождь этот какой-то колючий, падает, ударяется и все напоминает о чем-то и отсчитывает, отсчитывает... А что? Когда было лучше, чем сейчас? Мы вдвоем, мы еще не старые, все впереди, жизнь полна каким-то подобием разнообразия. Пусть много дикости, всяких причуд страны, идиотизма и сволоты вокруг, - но мы можем и имеем право все это не замечать, стремиться что-то создать, как все нормальные люди. Ребенка, в конце концов, родить. Мы не замечаем, а дождь напоминает, мы не хотим видеть, но краем глаза, краем уха, что-то цепляем, какую-нибудь мелкую пакость, которая проливается вот так вот, струйка за струйкой, как в старом фильме, где дождь всегда навевает тоску... Как хочется родить ребеночка, хоть что-то тогда будет реальное. Мы снова помолодеем, хотя мы и так молоды, но станем еще моложе, забудем о самой возможности старения, отрешимся. Будет у нас один пуп Земли, и будем вокруг него бегать и прыгать и думать о нем сутками. Но где же Рыбман? Нету. (умолкает на пару минут и говорит совсем другим тоном) А я все разрушу, и не будет у нас ничего! (нервно хихикает) Возьму и разрушу, брошу камешек и к черту все расплещется, хотя бы повеселюсь от души, как в детстве. Представляю, какое у него будет лицо (хохочет сквозь слезы). Вот это да, это стоит того. Есть у меня такая черта характера, черточка, почти что незаметная, но если давить и давить и давить и давить (давит воздух ладонью и плачет, нервно дрожаа, далее говорит с болезненным раздражением), то можно и додавить до ее проявления, а тогда, я могу на многое. (утирает слезы и продолжает смеяться, но уже не так нервно): Ну я о себе, конечно, и высокого мнения. «Многое»... Что это за многое? Ну например испортить все. И себе и другим, ни себе ни людям. (достает сотовый телефон). Посмотрим, Анна Михайловна, что ты потом скажешь.
Явление пятое
Кафе «Коробочка». По сцене расставлены кругообразные столики, за которыми сидят разные люди, занятые пережевыванием пищи и разговорами. В правом углу стойка бармена, над которой висит телевизор и показывает дневные новости. Сам бармен на телевизор внимание не обращает, ему некогда, - он внимательно, с видом профессионального ювелира, моет стакан и до того поглощен этим занятием, что даже не сразу замечает, как к нему подходит посетитель и требует рюмку водки. Рядом со стойкой за столиком сидит Лысый и, всем своим видом демонстрируя уверенность, жует бараньи котлеты, деловито отрезая кусочек за кусочком. Жует он так интенсивно, что движениями собственных челюстей заглушает новости. В левом углу за столик уселся Рыбман и наблюдает за ним поверх голов разнообразных посетителей. Перед ним бокал вина, купленный за сорок рублей. Таким образом, в кармане остается шестьдесят.
Диктор в телевизоре: Сегодня наш президент посетил военный госпиталь в Нижнем Новгороде, открытый по его указу полгода назад. Госпиталь оснащен новейшим оборудованием, которому позавидовали бы лучшие больницы столицы. К нему стекаются специалисты со всей области.
Специалист со всей области (со скромным видом): Да, госпиталь прекрасный, оборудование замечательное... Работаем хорошо.
Президент из телевизора: Мы очень довольны результатом нашей совместной работы. Надеюсь, что и в будущем регионы страны будут так же успешно развиваться.
Д и к т о р (переходя к другой теме): Сегодня президент дал интервью иностранным газетам. И вот, что он сказал.
П р е з и д е н т: Вы не можете не видеть, что доходы россиян растут...
Какой-то подросток: А расходы?
Слышится коллективный подростковый смех. Остальные посетители молчат, - многие не слушают, а многие предпочитают не связываться и держать свое мнение при себе. Некоторые даже шикают на подростков, чтоб помалкивали.
П р е з и д е н т (продолжает): Наша страна развивается и стремится к процветанию, как никогда. Да, у нас есть проблемы и мы знаем о них, - по-прежнему высокий уровень бедности, многие люди живут в старом, непригодном для комфорта, жилье, некоторые чиновники коррумпированы. Но, по сравнению с началом нашей работы, выросли все показатели уровня жизни населения. Это гигантский шаг вперед, и я, совместно с людьми, окружающими меня, не могу этим не гордиться.
Л ы с ы й: (жует) Хррум.
Р ы б м а н (про себя и вслух): Опять успехи. Хорошо живем (усмехается). И при этом эта-то гадость, мир вокруг меня, вся эта грязь, в которую надо вгрызаться зубами, чтобы найти в ней хоть какой-то смысл, - вот, что действительно интересно. Я люблю эту грязь и ценю в ней, помимо пошлой детективности, ту важную составляющую, о которой многие забывают, - право нажать на кнопку пульта, закрыть окно в компьютере. Знание или стремление к нему, конечно важны, но все же, без выключателя этот поток не имел бы смысла. Мозг бы лопнул, не выдержал. А так - нажал, - и все, с концами, нет больше этих рож шире экрана, нет страны вокруг тебя, и правды нет и всего остального. Ты один в своей квартире, ты ячейка улья, самостоятельная и независимая ни от кого. Одинок, но свой. А они, - живущие в телевизоре, слабее тебя, потому что при всей их любви к вранью и гигантском влиянии, у них под рукой нет кнопки, спасающей их от собственного вранья. Им от него никуда не деться, - они куклы, в роли кукловода – либо елейный обман, либо обманчик, недоговоренная фраза, мелкая гнусность. Даже через много лет, когда на место генпрокурора придет другой генпрокурор, и президенты сменятся и будут хаять друг друга с экрана, этим старым клячам, обманщикам на пенсии, придется жить с условием понимания собственного вранья. Оно будет обволакивать их сознание, напоминать о себе, даже у самых беззаботных, народ им припомнит все, - ведь придут новые агитфюреры и все расскажут народу о старых. Весело все это, конечно. (вздыхает) А этот не слушает президента, - он занят важным делом, жует (кивает в сторону Лысого). Челюсти так и напрягаются, бритый череп трудится над первичной переработкой пищи. Подключаются клыки, ровные передние зубы наверняка без пломб дробят на мелкие полосочки хорошо прожаренное, упругое мясо, вырабатывается нужное количество слюны, проталкивающей хорошо прожеванные кусочки по пищеводу в желудок. Прожевал, потянулся к стакану прозрачной воды, не отрывая взгляда от тарелки, запил и поехал дальше. «Гвозди бы делать из этих людей!» Опять ему звонят...
Лысый достает телефон, оборачивается с телефоном в руках, будто ищет кого-то, и, вернувшись в прежнее положение, что-то говорит в трубку, но заглушается разговорами.
Г о л о с а: Надо пойти, заплатить за интернет... Хорошо хоть... Так и живем!... Кто о чем, а вшивый о бане... Да, да, пока...
Лысый расплачивается и уходит из кафе за кулисы. Рыбман, выжидает пару минут, залпом допивает вино и идет следом.
Явление пятое
Снова улица, снова из шланга идет дождь и заливает всю сцену. Люди кутаются, прячутся в своих пальто и куртках. Напор все усиливается и постепенно дождь уже стоит плотной стеной. Рыбман, с трудом выглядывая среди прохожих Лысого, пытается на ходу починить развалившийся от ветра зонт, но вскоре осознает бесполезность этой затеи, укрывается воротом поднятой над головой куртки, бежит вслед за Лысым, и в итоге промокает насквозь. Зонт Лысого цел, а сам он аккуратно лавирует между лужами, абсолютно сухой, с по-прежнему невозмутимым выражением лица. Вскоре он пропадает за кулисами.
Р ы б м а н (сплевывая попадающую на язык воду): Нет, так больше невозможно. Надо где-то спрятаться, до дома еще далеко. Так можно и воспаление легких подхватить.
У выхода за кулисы появляется надпись: «ул. Саввы Морозова, д. 25, подъезд 3». Рыбман ныряет в подъезд. Гаснет свет.
Явление шестое
Подъезд. Стоит кромешная тьма, нарушаемая узкими полосками света из прожекторов. Всюду накидана грязь, специальные ароматизаторы впрыскивают в зал и на сцену нестерпимую вонь. Вонь эта состоит из разных элементов народного подъездного гуляния, таких как моча, кал, окурки, пиво и любые другие дешевые виноводочные изделия, протухшая еда и т.п. У запасного выхода за кулисы появляется макет классической подъездной лестницы, с выкрашенными в густо-коричневый цвет перилами и заплатами жвачек на ступенях, над которым висит перегоревшая лампочка. Насквозь мокрый Рыбман расчищает себе уголок и усаживается, прислонившись к лестнице. Поминутно отчаянно чихает. Из-за кулис слышится легкий топот детских ног и следом за ним топот уже более увесистый. Мама с девочкой спускаются по невидимым зрителям ступеням и появляются на сцене. Обе стоят, напряженно вглядываясь в темное окололестничное пространство.
Д е в о ч к а: Мама, я боюсь. Там, кажется кто-то сидит. Я слышала, как он чихал.
М а м а: Где?
Д е в о ч к а (указывает на Рыбмана): Там.
М а м а: Бомж, наверное. Пошли (тащит ее за собой).
Обе быстро сбегают по ступеням, вздрагивают, видя Рыбмана, и выбегают на улицу. Исчезают за кулисами.
Р ы б м а н: Ну все, доигрался. Теперь уже вряд ли увижу этого парня где-нибудь в обозримом будущем. И зачем я забежал в этот подъезд? Лучше уж под дождем идти и не видеть всего этого. Как будто не ясно, что все будет именно так. А все же фасады это такая штука... веселая... Идешь по городу и не думаешь, что внутри все вот в таком виде, и хоть дома у тебя все точно так же, появляется ощущение, что уж за этими, за чужими, фасадами обязательно кроется неожиданность. Чистота. Человеческая природа, все она же, наверняка, она. «А он обманываться рад». Двадцать первый век! Хрен изменишь нас... Даже на рефлекторном уровне все прежнее, - ты говоришь о человеке издалека, или украдкой поглядываешь на него, но видеть он тебя не может чисто физически, между вами слишком большое расстояние, но тем не менее, он всегда рефлекторно оглядывается, будто каким-то образом чувствует твое внимание. Мне всегда был интересен этот феномен. Надо будет глянуть в интернете, когда вернусь домой... Может быть какие-нибудь психологи это объясняют. Или уфологи (смеется). Домой!.. (сразу перестает смеяться и вздыхает). И зачем я пустился в это путешествие? Петляю по городу вслед за каким-то незнакомым человеком, аморально и нелегально за ним слежу. Нахожу в нем какие-то недостатки. Зачем? Все, чтобы придумать объяснение для Маши? Правду, собственно, никто не отменял. Наверное просто так подышать захотелось. Уволили, ну и бог с ним. Посижу дома, почитаю… В конце концов, прогоню эту Машку, если будет сильно наседать. Прогоню, найду какую-нибудь простую работу и буду жить без семьи, без детей, без жены. Хочется просто так пожить, надоело быть оболочкой (мечтательно вздыхает). Пора восполнять пробелы, проводить работу над ошибками, снова создавать себя, иначе пропаду, как все. А может и надо пропасть? Ну ладно, пойду и скажу ей все, и будь, что будет. Без фокусов. (встает).
Явление седьмое
Снова улица. Дождь перестал. Над сценой появляются специальные лампы, свет от которых отражается в лужах и создается подобие солнечных бликов. Сцена залита светом. Все кажется чистым и веселым, - прохожие добродушно идут своей круговой дорогой, картонные машины мирно тарахтят сбоку, бабушки на покосившихся скамейках без спинок протяжно шамкают, окруженные ярко-зеленой, пропитанной влагой дворовой зеленью. Лысый продолжает свой путь. Идет он осторожно, чтобы не вступить в лужу, в левой руке держит аккуратно сложенный черный зонт. С зонта постоянно капает, но Лысый держит его на нужном расстоянии, и ни одна капля не попадает на его недавно выглаженные брюки.
Л ы с ы й (про себя, но вслух): Постоянно чувствую, что лысею (гладит череп). Вроде обрился специально для этого, но все равно чувствую, как настоящая лысина увеличивается. Должно ли так быть? Надо будет в следующий раз как-нибудь ввернуть это в разговор с парикмахершей. Как же все-таки непривычно с обритой наголо головой... В зеркале себя не узнаю. Пытаюсь забыть, но иду по улице и чувствую, что как-то все неестественно. Конечно, наплевать на окружающих, но все же стеснительно. Как подростком все время стеснялся чего-нибудь, так и сейчас. Не могу от этого избавиться. (задумывается на пару минут, молча разглядывает лужи). Хотя вот, оказывается, о чем я рассуждаю! Вот зачем я так долго сидел в ресторане, почти профессионально (иронично смеется) жевал мясо, удлинял путь, петлял! Чтобы подумать о собственной лысине! Ну ладно, раз надо рассуждать о другом, порассуждаю о другом. Вопрос: что же я сейчас собираюсь сделать? Я вполне четко пообещал себе, что никогда больше не пойду туда. И при этом иду именно туда, куда не надо идти. Я долго объяснял, что не могу постоянно чувствовать себя сволочью, что все это невозможно, так сказать, теоретически обосновывал отказ... Но все равно иду. Что же меня тянет? Дряная порода, папины подловатые гены? Слабость характера? Не могу устоять, и веду себя, как... Ну, мама скорее всего бы сказала, - как тряпка. Да, тряпка. (отчаянно качает головой. Кусает кулак. Разом теряется весь его самоуверенный внешний облик). Меня убить надо за все это, зарезать, съесть по кускам. Конечно, лучше всего, если бы сегодня я с ним встретился, и все кончилось. Как угодно, - даже битьем по морде. Нынешний расклад меня категорически не устраивает, поэтому я терпеливо выдержу наказание. Встречусь с ним, объяснюсь, получу по морде, но зато все, не увижу их обоих больше никогда. (улыбается этой мысли). Достало меня все это, она даже представить не может, до какой степени... Но при этом ей я не могу это сказать и как последняя гнида надеюсь на какую-то случайность, на иронию судьбы. Пусть господь боженька решает все за меня. Как будто забыл, что с ней случайностей не бывает. Ох, сейчас бы не помешали волосы, - я бы выдрал целый клочок.
Посреди сцены появляется столб с двумя перпендикулярными табличками. На первой надпись «Ул. Саввы Морозова» и указывает она в сторону запасного выхода, на второй – «Пер. Верхисетская», по которой идут прохожие и Лысый. Вскоре после появления столба из запасного выхода появляется Рыбман, в испачканной подъездным мусором мокрой одежде и с дырявым, сломанным зонтом. Тут требуется некоторое пояснение по поводу расположения этих двух улиц на карте Новоалийска. Односторонняя улица Саввы Морозова буквой «П» огибает Первую Верхистетскую, и Рыбман, естественно знавший этот факт, свернул на нее вслед за Лысым, с целью затянуть путь домой. Теперь же, описав вышеупомянутую дугу, Рыбман вернулся на улицу Саввы Морозова и догнал Лысого, задержавшегося по пути в обувном магазине, где искал себе новые туфли.
Р ы б м а н: Вот это да. Кто бы мог подумать. Опять встретились. Странно, - идет явно практически туда же, куда и я. Я тут рассуждал о политике (почти рассуждал), о вранье в телевизоре, о рефлексах каких-то, - а вот, однако, математике на все это наплевать. Случай ни от чего не зависит, - ни от породы, ни от сущности, ни от века. Может случайно начаться мировая война, случайно закончиться. Можно случайно выиграть миллион в лотерею. А можно и из толпы выбрать случайно того, кто идет ровнехонько тем же путем, что и ты. Сколько свороток было по пути, - на Амундсена, Чапаева, Первомайскую, Тургенева, даже на Ленина, на главную улицу города, можно было свернуть. Ан нет. Случай... Расскажу Машке. Денег такое не приносит, а жаль. Хорошо бы была такая передача, чтобы за вот такие случайности давали деньги. Но парадокс заключается в том, что они происходят постоянно. Поэтому и не дают... Это как попасть одной математической точкой в другую, - вероятность с точностью до энного знака равна нулю, а такое происходит, наверное, каждую наносекунду. Впрочем, это еще не чудо. Посмотрим, в какой дом он зайдет, вот тогда будет чу... Блин, да он сворачивает в наш двор, идет к нашему подъезду... (хохочет, почти во весь голос, некоторые прохожие оборачиваются). Сосед, получается... Странно, я его ни разу не видел. Чудо, конечно, облагораживает человека... Вера в чудо, точнее. Я выкинут из общества, за мной захлопнули крышку, но я все равно как ребенок радуюсь такой случайности. И было б, главное, чему радоваться? Всего-навсего случайность, а все-таки не так часто такое бывает. Из толпы выбрать соседа... А может он просто идет к кому-нибудь?
Явление восьмое
Подъезд в доме Рыбмана. Зрители вдыхают знакомый подъездный аромат. От сцены отделяется прямоугольное плато, наклоняется под определенным углом, и из него выезжают ступени. Рыбман поднимается вслед за Лысым. На его лице с каждым пролетом усиливается удивление. Лысый напряженно трет голову. Вскоре плато опускается, сливаясь со сценой, и по бокам появляются четыре картонные двери. Лысый стучится в дверь квартиры Рыбмана. Из-за кулис слышен голос Маши. Рыбман все понимает и тут же забывает о своем грандиозном плане работы над ошибками.
Занавес.