Меня никогда не утомляет жара. Жара мне приятна, это моя биосфера. Когда вокруг все плавится, я погружаюсь в ярко-красный кайф.
Ярко-красный - очень приятный цвет. Зажигает.
Олег ушел на работу в половине восьмого. Ночь тоже была жаркая. Нет, не от сексуальных восторгов. Просто воздух за день накалился, стал густым и реально сладким. Окна были нараспашку, запахи из сада шли такие сильные, прямо как искусственные. Георгины, ночная фиалка, что-то еще.
Периодически Олег вставал и шел в ванную - сунуть голову под холодный кран.
Мне бы тоже хотелось так, но мы страшно поругались вечером. И я терпела черный ночной зной, не вставала. Жару люблю, ночную духоту - нет.
Ушел на двое суток, за себя и "за того парня". И прекрасно.
Перед рассветом земля немножко остыла. Мне удалось поспать.
Утро состояло из чашки кофе, одного вареного яйца и книжки Кнута Гамсуна. Слегка нудное скандинавское повествование дает покой мыслям, покой нервам.
Не хотелось анализировать суть ссоры. Надоело делать это три года подряд.
Просто: он стесняет мою свободу.
Еще: я стесняю его свободу.
Две несвободы столкнулись, и вырос атомный гриб.
Рассосется авось.
Я надела светлые джинсы, светлую футболку. Чистый хлопок, он приятен телу. Одежда для жары и для раскаленных мыслей.
- Ты рано! - удивленно сказала замредактора. И даже на минуту вытащила из зубов свой синий LM. Все привыкли, что я прихожу не раньше десяти.
А мне хотелось увидеть сонный летний городок рано утром. Палисадники, полные гладиолусов. Пустые улицы. Пустое полотно железной дороги. Все уехали из этого города навсегда.
Я включила свой комп и стала приводить в порядок вчерашние материалы.
Мой стиль жесткий, как шпага, его трудно изогнуть под требования газетки.
- Светка, кофе? - спросила Кира. И тотчас добавила театральным "громким шепотом":
- Ты чего такая бледная? Опять поругались?
- Я не бледная. Я не накрашенная.
Кира отстала моментально.
У меня плохая репутация. Дома, в редакции, у всех. У меня репутация "девушки с придурью", которая талантливая, но со скверным характером. Палсеич (редактор Павел Алексеич) терпит скверный характер и прихождения на работу в десять часов, потому что без меня половина газеты будет пуста.
Все хорошие девушки - бесталанны.
Все плохие девушки переполнены искрами, молниями и алмазами. Закон природы.
Палсеич как-то сказал мне выдающуюся фразу:
- Дрянь ты, девушка!
В последнее время я часто повторяю это сама себе.
- Света, надо сделать материал к дате Курской битвы.
- А мы что, существуем в районе Курской дуги?
Палсеич строго посмотрел, увидел полоску голого живота между джинсами и футболкой, и вздохнул.
- Мы существуем в России. И была директива из министерства. У Ани адрес, мне дали в Совете ветеранов. У нас в городе есть бабушка, которая является участником Курской битвы. Надо сделать рассказ о ней.
- Хорошо, - равнодушно ответила я.
Я ко всему отношусь равнодушно. Все надоело уже до чертей. Мир, лето, пыль над железной дорогой.
Пойти к этой бабушке для меня - повод умотать из редакции. И больше сегодня уже не приходить.
Жара начала входить в раж.
Нагрелись почуть крыши. Я подумала, что пиво с утра - это жутко. И купила банку джин-тоника. И пачку чипсов, а что, нормальная закуска.
В старом парке все деревья пронумерованы. Я часто пью здесь пиво и думаю, кто пронумеровал деревья? Что за дебилизм?
За деревьями есть заброшенная часовня. Ничего не могу с собой поделать, каждый раз захожу туда. Среди обрушенных стен валяются пластиковые бутылки, пивные банки, пакеты и презервативы. Подростки резвятся здесь, и чертополох торчит - выше меня ростом.
Зачем я сюда прихожу?
Позвонил Олег.
- Ты на работе?
- Нет, на ****ках, - зло ответила я. И отключилась.
Никто не смеет доставать меня в моем заколдованном месте.
Часовня собирает таинственную энергетику других миров и передает ее мне. И у меня в голове рождаются поразительные сюжеты.
Олег не понял бы. Его биосфера - холод. Казенные стены, протоколы, все простое и без причуд.
Баба Маша оказалась вся коричневая и густо сморщенная. Дом пропах жареным, а еще - слежавшимся бельем и погребом.
Услышав слово "журналист", бабушка крайне удивилась.
- Садись, дочь... сейчас чаю поставлю, дочь...
Она носила на стол, а я смотрела на эти древние чашки-ложки. И думала - я не хочу отсюда уходить. Здесь так спокойно, как нигде. Мне нравится запах картошки, сваренной с укропом. И домашний творог в форме круга.
- ...и рассказывать неохота про это, дочь... я прачкой была, белье мы стирали солдатикам. Вечером с ними познакомимся, водочки выпьем, потанцуем под гармошку. А следующим вечером узнаем, что они убиты...
Олег снова позвонил. Я зло нажала отбой.
- Нравится творог?
- Ага. Замечательный.
- Это не то, что с магазина!
Я думала - когда я буду такая, коричнево-сморщенная, я буду смотреться в зеркало? Я буду покупать себе новые вещи?
- ...вся земля там горела, люди в танках горели... солдаты ненавидели Жукова, говорили - как приедет, так половины народа не останется... всех на убой бросит... это не пиши, дочь...
Снова мобильник звякнул. Женька.
- Сейчас, бабуль, я отвечу. Привет, Жень.
- Привет. Увидеться не хочешь?
Если честно, я вообще ничего не хочу в этой жизни.
Ни денег.
Ни секса.
Ни славы.
- Ну, давай. Мой все равно дежурит.
- Мы за тобой заедем в файф-о-клок. Я и еще друг, с Москвы.
Баба Маша сказала про мобильник:
- Мне такую же штуку на День Победы подарили. От администрации города. Так и лежит.
- Не знаете, как пользоваться?
- Некому звонить. Сын помер пять лет назад. А дочка в Хабаровске, туда никаких денег не хватит звонить.
До пяти я сделала материал о прачках с Курской дуги. Транслировала туда все: запах картошки с укропом, гармошку, водочку, горящие танки.
Когда мне рассказывают, я вижу все живьем. Потом я стараюсь нарисовать словами каждый кусок мира. Писать для меня - наслаждение, более сильное, чем оргазм.
Я дописала, и кайф улетучился. Далее я плавилась в жаре совершенно бессмысленно.
Не думать про Олега.
Ни о чем не думать.
Женька с другом приехали в пять. На джипе, высоком, как карета восемнадцатого века.
- Это Света. Это Саша. Пойдемте в магазин сходим, возьмем чего надо.
- Водку будешь? - спросил Женька.
- Нет, мне вино.
Женькин друг взял себе чекушку. А себе Женька не купил никакого допинга, потому что он (мой бывший одноклассник, однокурсник и любовник) - закодирован.
В лесу мужики стали возводить костер, жарить сосиски на прутиках и мастерить салат "Огурцы-помидоры".
Женька был, такой же, как всегда - помятый, по виду старше меня лет на десять, но харизматичный козел.
А Саша, я сразу поняла, привезен нарочно, чтобы свести его со мной. Когда-то давно мы с Женькой заменили скучный секс на интересную дружбу. С тех пор он опекает меня. Он полагает, что грубый начальник СИЗО (Олег) и талантливая дрянь (я) - несовместимы.
Он ищет для меня Гармонию.
В разгар поедания сосисок и пения лесных птах позвонила мама.
- Света, что у тебя с Олегом?
- Уже нажаловался, да?
- Света, надо уже взрослеть. Сколько можно играть в эти игры? Ты где сейчас?
- Дома.
Мужики потом сильно смеялись надо мной. В телефон птицы поют, кукушки кукуют, а я: "Дома!"
Лес был мне интересен, Женька - тоже, поскольку рассказывал что-то смешное. Саша же был никакой. А дома у Женьки (мы поехали туда, и Женька вел джип вместо поддатого Саши), я вдруг определила пьяным зрением, что Саша - старый.
Старый душой и телом, устаревший.
Он произносил изношенные ветхие истины. И произносил их с серьезным видом.
- Сколько тебе лет? - спросила я бестактно.
(Хотя речь шла о Пикуле и Юлиане Семенове. Ведь мы все, даже старый Саша - литераторы).
- Сорок один, - честно ответил стройный и подтянутый Саша.
Мне стало смертельно скучно. Я обиделась на Женьку.
- Ты меня знакомишь с таким старьем? - спросила я прямо при Саше.
Даже Женька обалдел от моего хамства. А я пошла надевать босоножки.
- Я домой!
Женька не осмелился выйти и проводить. Он знал меня в страсти и безумии. А Саша вызвался подвезти.
Ночь снова была душная и страшно-черная. Опять пахло приторными цветочными сладостями. В черном зное Саша стал робко заводить ладонь под мою коротюсенькую джинсовую юбку. Минут пять я делала вид, что ничего не замечаю и сплю.
Движения руки были убого-робкими; сорок один, Москва и джип. Плохое сочетание для дерзкого секса.
- Саш, что ты хочешь?
Последовали поцелуи в шею, неразборчивый шепот. "У меня проблемы... Женька знает... пять лет уже ни одной женщины... а ты такая красивая... снова меня мужчиной сделала..."
- Я даже не накрашенная, - сказала я жестким голосом, - у тебя просто алкогольное возбуждение. Оно обманчиво.
У него руки тряслись, видимо, я ему сделала больно. Сам нарвался, я при чем.
На перекрестке нас остановили гиббоны.
Все оказалось плоско и буднично. Вождение в состоянии алкогольного опьянения, сейчас будем составлять протокол.
Составляйте, а я ушла пешком. Мне не надо чужих проблем, мне не жалко чужих импотентов из Москвы.
Пускай я буду дрянь.
В черной духоте смеялись парочки, лето радовало тинейджеров свободной любовью под кустами и заборами.
И мне стало грустно. Мне не хотелось идти в пустой дом, где валяются вещи Олега.
Пришлось позвонить Борьке.
- Дома, конечно, где мне быть, - ответил Борька. - А ты где?
- Иду к тебе. Только встреть, а то заблужусь.
У Борьки дом на окраине города. Среди лесов и кустарников. Я могу найти его поселок с закрытыми глазами. Но мне хотелось ощутить чье-то присутствие в горячей черноте.
- А ты откуда такая пьяная? - спросил Борька. Деланно бодрым голосом.
Ибо любит меня Борька беспросветно. Много дней, много лет. Но стесняется сказать: "Я люблю тебя".
Почему мне попадаются только стеснительные персонажи?
Борька, который стесняется сказать: "Я люблю тебя".
Женька, который стесняется сказать: "Я боюсь тебя".
Олег, который стесняется сказать: "Я ревную тебя".
Саша, который стесняется сказать: "Я хочу тебя".
- Мне надо поспать, - отвечаю я, - у тебя можно?
- Естественно.
Мне надо не только поспать. Огромное количество красного вина произвело разрушительные действия во внутренностях. Все бурчит, и, боюсь, я не успею дойти до ванной.
Так и есть. Я с пьяным спокойствием обнаружила, что мои ярко-красные, в цвет жары, трусики, слегка испачканы.
Кому стало плохо, можно дальше не читать.
Я постиралась и пришла к Борьке в спальню в одной футболке. Он, бедный, даже не пробовал меня обнимать.
А я разошлась, вино и жара провоцировали.
- Сколько у тебя было баб с тех пор, как мы расстались? А у меня было сто мужиков. Не веришь?
Спутанный морок перешел в пьяный сон. На рассвете, когда слегка остыла земля, и мысли вернулись в голову, я разбудила Борьку.
Не говоря ни слова, мы потянулись друг к другу. В зеркальной спинке кровати отразились короткая возня, колышущееся одеяло, мое опухшее лицо.
Борька любил меня даже опухшей.
Он стал готовить завтрак - себе и мне. И еще обед - себе на работу. Борька был прорабом на частной стройке. Жил один и умел готовить все: завтраки, ужины, котлеты, омлеты.
- Свет, - сказал он, - может, ты вернешься, все-таки?
Да, да. Я здесь жила, в этом доме на окраине города. Но мне было скучно среди кустарников. Тащили вдаль флюиды других миров.
- Ты все равно с Олегом плохо живешь, Светка.
Согласна. Олегу интересны криминальные сюжеты.
Мне - сюжеты несколько другого плана.
А когда-то Олег казался мне брутальным и необычным.
- Я подумаю, Боря.
Мы пошли по сонной улице, в которую гладиолусы вливали свои ядовито-колдовские запахи. Борьке рано на работу. А у меня в кармане юбки - мокрые трусы, надо отнести их домой.
Я опять пришла в редакцию неестественно рано.
Замредактора посмотрела подозрительно.
Я положила на стол Палсеичу рассказ про бабу Машу, и пошла к себе.
Вы нравитесь себе после пьяной ночи, в опухшем и не накрашенном виде?
А я себе нравлюсь всегда. Я натурально белокурая, и даже слегка белобрысая. Мое имя мне подходит на сто процентов. Во мне есть внешний и внутренний свет.
Хотя я и дрянь.
Палсеич позвонил через десять минут по внутреннему:
- Светик. Ты молодец.
- Я в курсе.
- Очень трогательная статья. Такая... живая. Премия за мной.
Я могу гордиться своим талантом.
А потом позвонил Олег и спросил мирным голосом:
- Светка, за тобой заехать? Я сегодня раньше освобожусь.
Олег бросил ради Светки свои папки с уголовными делами, свой прокуренный кабинет, и девок-кобыл-милиционерш, которых он всех перетрахал (одна из них проболталась мне на День Милиции).
- А я раньше уйду. Я малец приболела.
Я сказала Палсеичу, что пойду в социальный отдел, за интервью.
Жара разгоралась, десять утра.
Солнце стекало жгучими каплями на асфальт. И мне было хорошо, хотелось растаять вместе с солнцем и растечься по горячей земле.
- Дочь, ты? - удивилась баба Маша.
Она радостно удивилась.
- Бабуль, давай я тебе телефон настрою. Будешь мне звонить. Мало ли что. В гости, например, позовешь.
Бабка обрадовалась гостям. И чекушке, мной принесенной, тоже. Я не пью водку, но ради тебя, баба Маша...
- Давай, бабуль. За Победу!
Мы съели картошку с укропом, посмотрели бабкины фотки и похвалили жаркое лето. Она тоже любит жару.
Потом я забила бабке в мобильник свой номер, приказала звонить ежедневно. И вышла на дорогу.
Солнца было столько, что я зажмурилась.
- Борька, - сказала я в мобильник, - я к тебе пойду. Можно?
Он удивленно помолчал, а потом обрадовался.
- Конечно. Я в шесть освобожусь, но у тебя же ключ есть, да?
- Конечно.
Ближе к Борькиному дому все окрестности заливал запах разогретой на жаре полыни.
Я сняла футболку и вошла во двор в джинсах и лифчике.
Как хорошо, когда жара...