- Деда, мы с тобой бедные, да?
Дед откладывает в сторону газету, которую каждый день приносит почтальонка тётя Валя. Он всегда читает в смешных очках - смешных потому, что они не хотят быть у деда на носу, а съезжают, как санки с горки. Дед их поправляет, поправляет, а новые купить не хочет, говорит, что к этим уже привык. Никак я не могу уговорить деда сходить за новыми очками. А когда дед не читает, то они и не нужны, потому что эти очки только для чтения, а говорить дед и без них спокойненько может. Вот и сейчас дед их снял и положил на газету.
- Бедные, говоришь? Это с какой стороны посмотреть, Оленька. С чего вдруг тебе в голову такой вопрос пал?
- Ничего он не пал, дед. Вопросы разве падают? Падают червивые яблоки, а вопросы спрашивают.
- Ну, пусть будет по-твоему. Так откуда к тебе этот вопрос пришёл?
Я долго и очень внимательно смотрю на деда.
- Дед, ты опять всё перепутал. Ну как вопрос может ко мне прийти? Ноги у него есть что ли? Вопросы не ходят. Вопросы языком говорят.
- Ох, Оленька, Оленька… Ну что мне с тобой делать? Знаю я, что вопросы сами не ходят и, как яблочки, не падают, но только если вдруг приходит что-то на ум человеку, то про это и спрашивают: «Почему тебе это на ум пришло?» или «Как тебе это в голову пало?» - в разговоре слова так подбирают, чтобы он – разговор-то – клеился, чтобы говорили люди друг с другом от души.
Я снова долго и совсем грустно смотрю на деда, а потом вздыхаю и тихо-тихо говорю:
- Деда, у тебя сейчас просто головушка болит, да? Может, мы с тобой чаю попьём? Твой же чай от всего помогает.
- Ну, чаю-то мы с тобой, конечно, попьём, только с чего ты решила, что у меня голова болит? Не болит она, слава Богу.
- А если не болит, почему ты всё время непонятное говоришь? Разве бывает такое, как ты про разговор сказал? А, деда? Что это за «клеился»? Разговор же не приклеивают, как марку на конверт.
Дед меня слушает-слушает и как засмеётся! Ну что за дед у меня! Сам говорит непонятное и сам смеётся. Нет уж, лучше попить чаю. У нас и батончики есть - их вкусно дедовым чаем запивать. Я тяну деда в кухню, там у нас самовар.
- Ладно, Оленька. Будем чай пить. Доставай свои батончики. А про клей я тебе так скажу – если разговор клеится, значит, понимают люди друг друга, и тон у них в разговоре правильный, и слова подходящие. Подходящие слова – они ведь как марка на конверте, это ты правильно сказала. Без марки конверт на почте не примут – а без правильных слов разговора не построишь.
Я останавливаюсь с чайными блюдечками в руках и снова смотрю на деда. Что за день такой сегодня? Плохи что ли у нас дела, если дед то одно непонятное говорит, то другое?
- Деда-а… Дед... Чего не сделаешь без правильных слов?
- Без правильных слов, Оленька, разговора не построишь.
Я тихонько ставлю блюдце на стол, сажусь на мой стульчик, складываю руки на коленях и закрываю глаза. Дед же сам учил меня: если хочешь что-то понять - сядь, закрой глаза и подумай. А я очень-очень хочу понять, почему дед такое говорит: то разговор клеят, то его строят, а на самом же деле его просто обыкновенными словами говорят!
Слышу, как дед уже наливает чай, открываю глаза и спрашиваю:
- Деда, почему ты про одно и то же по-разному говоришь? Ничего же непонятно.
- Как же непонятно, Оленька? Всё понятно. Просто ты ещё не все слова в свой запас набрала. Это не сразу приходит, а со временем. Вот соберёшь ты в свою головушку много разных слов и тоже будешь про одно и то же по-разному говорить. Слово - оно ведь так устроено, что может одно для разных случаев подойти.
Я думаю, думаю и вдруг понимаю, про что мне дед рассказал. И мне становится весело, что я про слова поняла и что у деда голова не болит.
- Деда, разные слова про одно и то же - это как ведёрко, куда можно хоть воду наливать, хоть яблочки собирать, да?
- Ну, примерно так, Оленька.
А всё-таки хорошо это – много слов знать. Как интересно можно говорить! И только я собираюсь что-нибудь своё придумать, как вспоминаю:
- Дед, а про бедных-то ты мне не сказал. Мы с тобой бедные, да? Только ты, деда, не спрашивай меня, откуда этот вопрос пал и ещё пришёл. Он пал и пришёл от Виталика. Ему так бабушка Катерина сказала: «Бедные мы с тобой, бедные, одни друг у дружечки». Виталику понравилось, что они бедные. Бабушка же Катерина его жалела и обнимала, и леденцы из баночки с рисунком ему дала. А мы с тобой тоже бедные, да? - я смотрю на деда.
- Вон куда ты, Оленька, клонишь! Уж не леденцов ли ты захотела, моя голубушка? Раздразнил тебя Виталик? Бедная ты моя, бедная...
- А леденцами-то меня уже Виталик хорошо угостил! Мы почти их все из красивой баночки съели. Я сейчас может, конечно, ещё и хочу, но разве бывают бедными из-за леденцов? Деда, знаешь, мне кажется, из-за леденцов я никакая не бедная. Может из-за чего-нибудь другого? - я вспоминаю, как бабушка Катерина сказала про одни друг у дружечки, - может, из-за того, что мы с тобой одни друг у дружечки, а, деда? Только у нас же в деревне много народа... Почему тогда бабушка Катерина так сказала про них с Виталиком?
- А потому, Оленька, что родных у них никого нет, кто бы близко жил да в гости к ним почаще приезжал. К нам вот твои папа с мамой наезжают, когда их дела отпускают, Михаил нас каждое лето проведать не забывает, а к Катерине и раз в три года никто из родни не приедет, вот и загрустила она. Давай-ка сходим к ним вечером, навестим. Только ты запомни, Оленька: Катерина с Виталиком бедные да не бедные, так уж, к слову пришлось Катерине. Потому и понравилось Виталику бедным называться, что настоящей бедности он, слава Богу, не знает. Виталику другое понравилось - что жалеет его Катерина да сладким лакомит. Кому такое не понравится?
Дед ненадолго задумывается, а потом говорит дальше:
- А только, Оленька, есть такие люди, которые по-настоящему бедные. У них и хлеба на столе не всегда вдоволь. Жизнь – она ведь всякой стороной может обернуться: и тёмной, и светлой. Ты людей, которые в нужде живут, жалей, Оленька. Они, конечно, может и заслужили нужду свою, кто знает – разве каждое злое слово или плохое дело удержишь? Бывает, сорвётся с языка, а то – сделаешь сгоряча, а отвечать-то за всё приходится, Оленька. Вот они – бедные-то – нуждой своей и отвечают. Стало быть, уже наказаны, и не нам их судить да рядить. Нам другое надо – добрым словом их поддержать да покормить. Не война ведь теперь, чтоб от голода умирать.
Я во все глаза смотрю на деда и изо всех сил жалею тех, у кого даже хлебушка на столе мало. Вот у нас с дедом всегда хлеб есть. Дед никогда не разрешает мне оставлять кусок недоеденным. Говорит, негоже это – корочки за собой бросать. Дед всегда со мной строгим голосом про хлеб говорит. Я теперь знаю, почему - чтобы я плохое дело не делала. Если я сейчас не буду корочку от кусочка доедать, то возьму да и стану по-настоящему бедной, даже и совсем без хлебушка на столе, потому что если что-то не любишь, то оно же от тебя уходит, зачем ему с тобой быть?
И почему я корочки не люблю? Вот обидится хлебушек и уйдёт от меня. Не-е-ет уж… Я лучше буду корочки любить и всегда весь кусочек съедать, и даже ещё все крошечки. Тогда у нас с дедом хлебушек на столе будет. И для бедных людей хватит - мы же с ними поделимся.
- Деда, а если мы не бедные, то значит, богатые?
- Ну, богатые-небогатые, а всё, что для хорошей жизни нужно, у нас с тобой есть. Дом есть?
- Есть. Ты сам его построил.
- Во-от. Значит, не скитаемся мы с тобой без своего угла.
- Деда, ты что! У нас вон сколько углов!
- Правильно. Дальше давай считать! Одёжка-обувка есть?
- Есть, конечно! И в комоде, и в шкафу, и в сенях.
- А голодные мы с тобой ходим?
- Ходим иногда, если на огороде долго поливаем.
- Ну, это не ходим. Это мы просто сначала дело делаем, чтоб не бросать на полдороге, зато потом и наедаемся от души. А такое чтобы ты голодная была, а в доме у нас с тобой - ни крошки, такое случалось?
- Нет, деда, не случалось. У нас с тобой всегда еда есть.
- Правильно. А люди добрые у нас с тобой есть?
- Есть! Много добрых людей. Бабушка Катерина с Виталиком, пастух дядя Коля, дед Василий, баба Маня…
Дед не даёт мне договорить:
- Так-так, правильно. Значит, мы и на добрых людей богаты. А теперь считай наши богатства, Оленька.
Я начинаю по очереди загибать пальцы:
- Дом, одёжка-обувка, еда, добрые люди. Деда, это всё наши богатства, да? Всё-всё наше?
- Наше, Оленька, - дед улыбается.
- Тогда мы с тобой очень богатые! Очень-преочень. Ого-го! – мне становится так весело, что я не могу усидеть на месте и начинаю пританцовывать.
- Богатые-то – богатые, только богатство – дело наживное: может прийти, а может уйти.
Я замираю:
- Как уйти, деда? Куда уйти? Прямо взять и уйти? И даже дом? И даже одежда из комода и шкафа? И даже все люди?
- Всё может уйти, Оленька. Дом – рассыпаться по кирпичикам, одежда – износиться, а люди – люди могут от тебя отвернуться.
Мне становится страшно.
- А почему? Почему может такое случиться?
- А потому же, почему и в нужде люди оказываются: от злого слова…
Я не даю деду сказать и быстро продолжаю сама:
- … или плохого дела, да?
- Да, Оленька. А ещё ты всегда для себя знать должна, что из богатства для тебя самое главное: дом, одежда, еда или люди?
Дед смотрит на меня, а я думаю-думаю, а потом уверенно отвечаю:
- Из богатства для меня самое главное – ты, деда!