Сквозь пространство и время, навстречу неведомым целям летели трехцветные стрелы. Каждая из них была одна из трех. Каждая из трех мчалась в своем направлении, своим путем, и другие на ее месте давно бы рухнули на землю, подчинившись законам физики и банальной логики. Но эти стрелы, поднятые ввысь рукой Мудруна и сохраняемые его словом, продолжали полет. Каждая порознь и все вместе, они вели себя точно живые сознательные твари: иногда стрелы зависали в воздухе, словно в раздумье, а иногда огибали препятствия или меняли курс, будто в поисках чего-то важного, известного только им. Будь они одухотворенными существами, их выносливость и целеустремленность могли бы поразить воображение и вызвать уважение. Но они не были таковыми. У них не было ни души, ни разума, одна лишь невидимая сила влекла их вперед. День сменился вечером, наступила ночь, и теперь уже удивленные звезды следили за движением неутомимых странниц.
Бараджун стоял на берегу болота и ковырялся ножом в ухе. Это было ухо подстреленного им оленя. Рассвет только-только наступил, а дичь уже была выслежена и добыта. Что ни говорите, а лучшего охотника, чем Бараджун, не было во всей округе. Впрочем, в этой округе вообще никого не было, кроме него. Наш охотник вел отшельничий образ жизни, хотя явно не был монахом.
Последнее могли подтвердить многочисленные женщины, которые когда-то были с ним знакомы, но так и не заарканили его. Они бы добавили, что Бараджун имел множество достоинств. Это был крепкий высокий мужчина средних лет, обладавший острым умом, галантными манерами, смелым отзывчивым сердцем. Но с точки зрения совсем близко знавших его дам, все портили два огромных недостатка: Бараджун был убежденным холостяком и законченным романтиком.
Вместо того чтобы солидно сидеть дома, в кругу семьи, в тапочках и халате – как делают все нормальные люди – и мирно толстеть, он мотался по белу свету в поисках какого – то там Героя с большой буквы. Это было чем-то вроде наваждения или врожденного проклятья, которое постоянно швыряло Бараджуна на всякие авантюры и приключения. Где он только не побывал и чего только не повидал.
Опыт этого человека был поистине огромным, но, в конечном счете, безрадостным. За годы скитаний и невзгод Бараджун так и не нашел того, кого искал. Каждый раз, когда ему казалось, что он достиг цели, выяснялось, что очередной кандидат в Герои – обычная пустышка. Поэтому Бараджун постоянно страдал от глубочайшего чувства нереализованности и после долгих, бесплодных поисков, вконец разочаровавшись в смысле своей жизни, решил поселиться в лесной глуши, чтобы не спиться. Но если бы хоть кто-нибудь спросил Бараджуна, зачем ему Герой, - он бы не ответил, потому что и сам толком не знал.
Добытый олень был молодой и не очень крупный. Охотник, ловко орудуя ножом, быстро снял с него шкуру и принялся разделывать тушу. Через час все было готово, и на околоболотном пригорке весело затрещал костер, а Бараджун стал жарить большие сочные куски мяса на ивовых прутьях.
- Вот она жизнь, - рассуждал он вслух, жадно вдыхая жареный аромат, – только час назад ты был благородным оленем, а превратился в шашлык из оленины. – Охотник замолчал и выдержал многозначительную паузу.
- Но я не какой-нибудь там заумный теоретик, я - голодный практик, поэтому данный расклад меня вполне устраивает, - добавил он и принялся с наслаждением есть жаркое, глядя на бурую болотную гладь. Наступила тишина. Из тины высунулись два внимательно выпученных глаза и уставились в сторону берега. Немного погодя, вслед за глазами, показалась приплюснутая голова, и на растущий у берега лист кувшинки выползла большая зеленая лягушка.
- Ква! – громко сказала она, поджав под себя тонкие перепончатые лапки.
- Доброе утро, – поприветствовал ее Бараджун. – Как поживаешь, подруга?
Лягушка в ответ промолчала. Она явно не была заколдованной царевной или болотной феей, поэтому говорила только по – лягушачьи. Однако это абсолютно не волновало охотника, привыкшего общаться и с более безмолвными тварями.
- У меня тоже все прекрасно, - продолжил он воображаемую беседу, - чего не скажешь об этом олене. Забавно все же устроен мир: чтобы тебе стало хорошо, нужно кому-то сделать плохо. Но ты, подруга, меня понимаешь.
Лягушка молча согласилась. В разговоре с ней была масса преимуществ. Во-первых, она не перебивала, не возражала и не надоедала расспросами, а во-вторых, никому ничего не могла разболтать.
- Кстати, хочешь жареного мяса? – спросил охотник, сыто икнув, и кинул небольшой кусочек своей собеседнице.
- На, держи.
Брошенное мясо легонько ударило лягушку по носу и, отскочив, шлепнулось в воду. В ответ она коротко квакнула, но осталась сидеть на месте.
- Ладно, можешь не благодарить, – великодушно заметил Бараджун. - Мне не трудно быть щедрым за чужой счет. - Он доел остатки жаркого, важно поковырялся в зубах и, завалившись на спину, выдохнул в голубое небо:
- Е - мое! Хорошо-то как!
Лягушка чуть дрогнула, потревоженная его зычным голосом, и на всякий случай повернулась к берегу задом, готовая в любой момент уйти под воду. А Бараджун закрыл глаза и стал медленно, но верно погружаться в сон. Сквозь дрему он услышал далекий приятный шорох, который напомнил ему шелест птичьих крыльев, рассекающих свежий утренний воздух. Охотник не обратил на это особого внимания. Жизнь вдали от людей и сытый желудок явно притупили его бдительность. Тем временем шорох перешел в свист, затем в тонкий вой, потом в тупой шлепок и закончился хриплым надрывным «ква». Бараджун вскочил и, обескураженный увиденным, растеряно прошептал:
- Вот те на. Похоже, что моей подружке крепко не повезло.
Распластанная лягушка лежала на листе кувшинки с запрокинутой головой, открытым ртом и выкатившимися из орбит глазами, а в ее спинке торчала синяя стрела с красным оперением. Охотник представил себя в таком же положении, и по его телу побежали мурашки. Он нервно огляделся. На земле и в небе все было спокойно и мирно, но Бараджун решил не искушать судьбу дважды. Быстро собрался, завернул мясо оленя в его же шкуру, затушил огонь и, прихватив с собой стрелу-убийцу, скрылся в лесу.
***
Некто Рюмаш долго и мучительно пытался сконцентрировать мысли и понять, кто он такой есть и есть ли он вообще. Его затылок ужасно ломило, в висках трещало, в ушах звенело, в желудке мутило, а во рту было так противно и гадко, словно стадо мышей устроило там отхожее место и посещало его не меньше года. Наконец с превеликим трудом Рюмаш овладел собой, разлепил веки, навел резкость и охнул. Прямо в глаза смотрело белое острие синей стрелы, которая висела в воздухе и изучала его лицо.
- Вот ты и пришла ко мне, моя «Белая Горячка», – то ли подумал, то ли прошептал гедин, отводя взгляд в сторону.
В глубине сознания он знал, что в данный момент должен находиться на пиру в замке, но действительность говорила совершенно о другом. Он, капитан гвардии Рогомора, гедин категории А, Рюмаш, сидел посреди дремучего леса, прислонившись спиной к разлапистой сосне, присыпанный древесной шелухой. Повсюду лежали, либо бесцельно бродили существа мужского и женского пола, одетые в коричневые формы гединов или откровенные платья ночных ветрениц. Кое-где на траве стояли лавки и столы с закуской, валялись столовые приборы и винные кубки, а некоторые предметы пиршественного обихода причудливо украшали древесные кроны и ветки кустов. Последние сомнения покинули преданного слугу Рогомора. Для него - человека, привыкшего рисковать своей жизнью и считаться с фактами, - вывод был очевиден: «Он сорвался с петель», «тронулся крышей», «съехал в кювет», а проще говоря - сошел с ума. То, что он видел сейчас своими глазами, называлось однозначно - бред. Чувства сумасшедшего были Рюмашу в новинку. До этого случая он и не предполагал, что глюки могут быть такими яркими и правдоподобными. Но это открытие совершенно не обрадовало капитана.
Краем глаза он заметил, как между деревьями показалась странная, с точки зрения нормального человека, серебристо-красная собака. Она настороженно остановилась, принюхалась и напряглась, готовая сбежать в любую секунду. Синяя стрела тут же отвела свое белое жало от лица Рюмаша и бесшумно полетела к животному. Собака уловила движения и мгновенно скрылась из виду. Стрела рванула следом за ней, а капитан переключил свое внимание на другой объект, который неуверенной походкой направлялся в его сторону, и внешне выглядел, как молодой гедин категории Б. Рюмаш с трудом поднялся и пошел навстречу этому «глюку», чтобы лучше его разглядеть. Они сблизились и уставились друг на друга. Неожиданно молодой «глюк» размахнулся и больно ударил капитана в челюсть. В иной ситуации за такое Рюмаш прибил бы на месте любого, а тем более такого наглого сосунка, но сейчас, потрогав свой ушибленный подбородок, он подумал: « Надо же, какое натуральное ощущение боли. Если приду в себя, обязательно брошу пить и …»
Новая серия ударов прервала его мысли. На втором десятке Рюмаш вспылил. Подобного неуважения к своему лицу он не мог стерпеть даже от призрака. Кулак капитана коротким отточенным движением опрокинул зарвавшегося хама на землю, но вместо того, чтобы исчезнуть, растворившись в воздухе, упавший «глюк» потер посиневшее ухо и печально сказал:
- Больно! А я-то надеялся, что это сон.
Пораженный Рюмаш застыл на месте. Белая горячка здесь не при чем, понял он. И ему, может быть впервые в жизни, стало страшно.
А серебристо-красная собака неслась во всю свою собачью прыть, не останавливаясь и не разбирая дороги.
- Да что же это такое? – лихорадочно думала она на бегу. - За что мне такая участь? Почему мне так не везет? Ей хотелось кричать, но собаки не умеют кричать, и она жалобно скулила. Ветви тяжело хлестали по морде и обдирали бока, корни сбивали лапы в кровь, а язык волочился по земле.
Она бежала долго, очень долго, невообразимо долго и, вконец обессиленная, рухнула на еле заметной лесной тропе. Собачье сердце бешено колотилось, а легкие задыхались, не успевая качать воздух. Она смертельно устала, и когда перед ее мордой появилось острие стрелы, бедное животное просто обреченно закрыло глаза.
Время тянулось мучительно. Собака успокоилась, отдышалась и с удивлением поняла, что по-прежнему жива. Она осторожно открыла глаза и увидела перед кончиком своего носа торчащую стрелу. Собака принюхалась. Запах стрелы был каким-то родным и призывным, хотелось взять ее в пасть и унести с собой. Животное встало на лапы и радостно завиляло хвостом.
Вдруг хрустнула сухая ветка под чьей-то ногой, и на тропинку вышел мужчина с палкой в руке. Собака, наученная своим горьким опытом, тут же бросилась наутек, а человек немного постоял, подумал, выдернул из земли разноцветную стрелу, уложил ее в заплечный мешок и пошел по лесной тропе.
***
Россоса трясло, подкидывало и покачивало в такт движения бронированного самовоза, похожего на карету.
– Вот уж поистине Либурия – страна традиций, – возмущался он. – За тысячу лет не научились строить нормальных дорог. Сплошные ухабы и…
Что-то бело-сине-красное пронеслось сквозь бронированную кабину. Карету тряхнуло сильнее обычного. Посланник подлетел над кожаным сидением, стукнулся головой о крышу и грохнулся на пол, отбив копчик.
- Не-на-ви-жу, – процедил он сквозь зубы, с трудом заползая на место и убавляя скорость.
Самовоз послушно замедлил ход. При этом осталось непонятным, что же конкретно ненавидит Россос: ухабы, их строителей или что-то еще. Одно было очевидно – посланник весьма раздражен. И немалую роль в этом сыграла его встреча с Плукратом. Впрочем, вопреки опасениям последнего, старый лис не стал спешить с докладом. Он сознавал, что по большому счету правитель устраивает Марунов: армия хиреет, экономика чахнет, народ вымирает. Конечно, убыль населения пока недостаточна – всего лишь два миллиона в год, но Маруны умеют ждать. Главное, что все идет по плану.
«Ах, если бы Тайки пошли по пути Либуров, и мы бы смогли оптимизировать их хотя бы на миллиард.… На сколько бы улучшилась экология. Увы-увы, все это лишь мечты».
Из донесений Россос знал, что очередная попытка подкинуть Тайкам свеженький вирус провалилась. Их полувоенный режим справился с заразой. Но надежда… Надежда оставалась. Посланник вспомнил стародавнюю инструкцию Центрального Управления Разведки (ЦУР) для агентов, засылаемых в Либурийский союз, которую он, в то время молодой и зелёный, вынужден был зубрить.
« Ваша великая миссия – быть сеятелями. Человеческий мозг и сознание способны к изменению. Прославляйте культ садизма и предательства. Поощряйте насилие, тупость и самодурство. Культивируйте хамство и наглость, ложь и обман, пьянство и наркоманию, животный страх и животную похоть, беспринципность и вражду народов. Сейте в их душах эгоизм и разврат, чтобы уничтожить в них жизнь Духа, взлелеяв зов Плоти. Только так мы добьемся нашей подлинной ЦЕЛИ».
Посланник ностальгически улыбнулся. «Да, много воды утекло с тех пор. То было время романтиков от разведки. Все делалось под знаменем великого слова – СВОБОДА.
Тогда только – только отшумела очередная мировая война, и никто всерьёз не предполагал, что эта писулька – инструкция - окажется единственно верным ключиком от непреступной для обычного оружия Либурийской Крепости. Стратеги прошлого даже представить не могли такой эффективности. Правда, справедливости ради необходимо признать, что регулярные войны оказали-таки свое благоприятное воздействие, запустив механизм естественного отбора в обратную сторону. Пока «лучшие» гибли на фронтах и надрывались в тылу, «худшие» плодились и получали чины. В итоге страна оказалась надежно заражена вирусом наживы и предательства. Тысячи наших помощников в самой Либурии трудились за деньги во имя «ЦЕЛИ».
Но были и те, кто работал безвозмездно, убежденно полагая, что хают своё отечество для его же блага. Глупцы… Видимо, дураки – вторая, после ужасных дорог, традиция Либуров. Но успокаиваться рано. Кто преждевременно смакует победу - познает вкус поражения. Точка необратимости пока не пройдена, а на карте не только судьба Либурии. Поэтому Плукрата пора поставить на место. Что же предпринять? »
Россос задумчиво потёр ушибленный копчик, сделал загадочное лицо и ввел в бортовой компьютер самовоза новые координаты. Карета тут же исчезла из данной точки либурийского пространства, пропав с экранов марунских спутников слежения.