А.РАКОВ «У РАСКРЫТОГО ОКНА. БЫЛИНКИ»
Покаяние перед людьми - перед Господом покаяние...
(о прозе Александра Ракова)
В тяжкое время мы живем. Кажется, христианский мир, вслед за блудным сыном отряхнув прах у родного порога, пустился «на страну далече» (Лк. 15,13), чтобы там с резвостью и без удержу промотать до нитки отцовское наследство.
Нет ничего нового в ощущении конца, исполнения «сроков», которые Господь «положил в Своей власти» (Деян. 1,7). Ведь разные события и целые эпохи в ходе мировой истории говорят о движении отнюдь не к лучшему будущему. Но для нас, переживших в минувшие десятилетия слишком много утрат поистине вселенского размаха, мрачный финал своевольных блужданий обозначился вполне определенно. Он выразился и в энергичных стихах петербургского поэта, чьи слова Александр Раков приводит в первой книге «Былинок»:
Ну вот, мы проданы и куплены.
А некоторые и убиты.
Глаза печальные потуплены,
Пути-дороги перекрыты.
Александр Раков. Былинки. СПб., «Сатисъ», 2004. С. 115
Дороги могут быть перекрыты всякие и все. Кроме одной — той, которая ведет в глубины собственной души. Как раз этой дорогой идет Александр Раков, судя по серии книг, опубликованных им в недавнее время. Последняя из них у нас перед глазами.
Имя автора в особой рекомендации не нуждается. Александр Раков — профессиональный журналист и писатель, многолетний редактор газеты «Православный Санкт-Петербург» и сопровождающих ее изданий. «Заметки редактора», печатающиеся в газете из номера в номер, подали автору мысль о публикации таких заметок в виде книг, в том числе и «Былинок».
«Былинки» — пестрое собрание непритязательных, как думается, и безыскусных прозаических миниатюр, не связанных ни единым сюжетом, ни интригой. У них, в сущности, нет начала, как нет конца. Поэтому, будучи продолжением первой, вторая книга «Былинок» тоже, в свою очередь, может быть продолжена. Такая принципиальная незавершенность сказанного заключена в самой природе автобиографической, исповедальной прозы Александра Ракова. Она напоминает дневник, в который писатель, не заботясь о порядке и последовательности, заносит все, что останавливает его внимание, что задевает душу — какой-нибудь факт, воспоминание, мелькнувшую вместе с ними ассоциацию, бытовую сценку, газетную хронику, чье-то письмо, свою или чужую мысль и т.д. Казалось бы, это мелочи. Но из таких мелочей и состоит по большей части наша жизнь. Каждую миниатюру замыкает стихотворение, назначение которых автор объясняет сам. Они имеют и прикладную, и самостоятельную ценность, доставляя читателю эстетическое удовольствие и свидетельствуя о высоком уровне современной поэзии, не забывающей классических традиций. Объединяет весь этот пестрый материал личность автора, отбирающего предметы для разговора, обдумывающего и оценивающего их сообразно со своим складом чувств и понятий. При этом неожиданность переходов от темы к теме, их видимая случайность на большом пространстве текста, т. е. прежде всего в книге, а не в газетной рубрике, производит впечатление добросовестного отражения напряженной, непрерывной работы ума и сердца, откликающихся на обращенные к ним и с разных сторон идущие призывы. Некоторые темы возвращаются; ясно, что они играют доминирующую роль в потоке меняющихся представлений. Как эти, так и другие темы служат для Александра Ракова либо исходным пунктом, либо итогом его «духовного делания».
Автор не боится познакомить читателя с этой своей внутренней, интимной жизнью, которую часто прячут из опасения встретить неодобрение или насмешку. Ведь он не просто рассказывает, он еще и исповедуется; исповедь же предполагает ощущение собственной греховной неприглядности, покаянное признание вины, исключающее самооправдание и ссылки на «обстоятельства». Такое покаяние в любом случае нелегко, даже если оно делается с глазу на глаз. Но Александр Раков приносит его открыто, без оглядки на какой-нибудь сторонний и недобрый суд — вероятно, потому, что мнение того человека, чей авторитет для него единственно свят и непререкаем, мнение духовного отца, писателю уже известно, а оно растворено любовью. Как бы то ни было, писатель убежден, что пережитый им душевный и духовный опыт может пригодиться многим. Отсюда щедрость, с какой он готов поделиться своим необычным, по нынешним временам, на деньги не переводимым, богатством. При этом он сам не терпит и малейшего ущерба. Поскольку его достояние нематериально, оно, пусть и щедро раздаваемое, не оскудевает. Отклики читателей, тоже включенные в книгу, подтверждают, что в своем убеждении писатель прав: его личный опыт важен другим.
Это понятно. Нам всегда интересна чужая биография. Тем более — биография современника, поставленного в те же условия, что и мы, питающегося соками той же почвы, что и мы, испытывающего те же, что и мы, влияния извне. Автора окружает та же реальность, которая окружает нас. Поэтому биографические факты, разбросанные в книге Александра Ракова среди прочих, и не только они, воспринимаются нами как нечто знакомое, и узнавание нового здесь нередко имеет характер припоминания. Да автор и не стремится противопоставить себя всем и каждому. Скорее, напротив. Из своей и не своей жизни он выбирает преимущественно то, что, по его мнению, несет широкий смысл.
В соответствии с таким настроем единичные явления (семейных неурядиц, одиночества, бесприютности, пьянства, жестокости, преступлений и т.д.) под пером Александра Ракова, сознательно избегающего отвлеченных идеологических или политических рассуждений и остающегося в границах будничных и житейски привычных, все-таки оборачиваются общей проблемой. А его собственная судьба (детство, юность, зрелость, отношения с родителями и детьми) увязывается с судьбою поколений. Трагическое неблагополучие настоящего момента русской истории, подтвержденное документально (ведь автор ничего не вымышляет), выступает со страниц книги с удручающей очевидностью. Это неблагополучие большинства. А те немногие, которые греют руки на трагедии народа и умудряются благоденствовать среди пахнущих кровью развалин, Александра Ракова не занимают: на этот счет он брезглив.
Суть несчастья — в нищете не только материальной, но и духовной. Для нас, не умеющих распорядиться наследием отцов и сокровищами великой культуры, эта нищета грозит одичанием. Оно, как показывают приводимые автором примеры, переворачивает нормальную иерархию вещей и ставит человека ниже животных — в положение, когда он теряет и Божий, и всякий образ и подобие. Это положение хуже смерти.
Ввиду такой мрачной перспективы и вблизи последней черты начинаешь вместе с Александром Раковым сознавать, что в конце концов самая большая ценность, которую при всей нашей лишенности или невозможно, или труднее всего отнять, — ценность нашей души. Пока она жива, она способна к возрождению. С порядка в ней начинается любой порядок — было бы только желание выпрямиться и посмотреть вверх. Остальное — земное и Небесное — в милосердии и воле Божией. К этой мысли ведет нас автор книги. Хотелось бы закончить в его духе — стихотворением А.Н. Майкова (1821-1897), кратко подытоживающим речь:
Не говори, что нет спасенья,
Что ты в печалях изнемог:
Чем ночь темней, тем ярче звезды,
Чем глубже скорбь, тем ближе Бог.
Валентина Ветловская, доктор филологических наук,
Санкт-Петербург, ИРЛИ (Пушкинский Дом), Российская Академия Наук
Слово читателя
Уважаемый Александр Григорьевич!
Хотелось бы сказать Вам, что «Записки редактора» — Ваша большая творческая удача, равно как и их книжный вариант: «В ладошке Божией», «Страницы души», «Заветные узелки», «Время странствования», «Былинки». Вы возрождаете незаслуженно забытую традицию «духовного дневника», предлагаете человеку остановиться и поразмыслить над прочитанным. А Ваша откровенность, за которую Вас многие ругают, — очень симпатична. Для человека новоначального это признак того, что человек воцерковленный — такой же человек со своими грехами, слабостями; не подавляющий, а сочувствующий собеседник. Любопытный факт: Вашу книгу «Заветные узелки» брали у меня читать даже те люди, которые никогда ранее не интересовались духовной литературой. По этому поводу позволю себе процитировать митрополита Антония Сурожского (†2003): «. . .Придет время, когда все станут перед Судом Божиим, и мы должны исполниться слова Спасителя: «От слов своих оправдаешься, и от слов своих осудишься». То, что мы говорили, что мы проповедовали, в чем убеждали других, мы не исполнили. Каждое слово правды, которое мы произнесли, каждое истинное слово, которое мы изрекли, теперь встает перед нами, как бы осуждая нас: ты это знал, ты это другим говорил — а сам? ты не прикоснулся к тому, к чему призывал всех... Но в тот момент все те, которые получили через эти слова вдохновение, которые были этими словами научены, которые нашли свой путь в жизни благодаря сказанному тем, кто сам не исполнял того, что проповедовал, они встанут и скажут: «Господи, прости ему! Если бы он не говорил, я не знал бы пути, истины, правды и жизни!»«
Пусть эти строки Вас немного ободрят. Желаю Вам успехов в Ваших трудах. Признательная Вам, Дарья Золотарева, Краснодар
Найди только прежде ключ к собственной душе; когда же найдешь, тогда этим же самым ключом отопрешь души всех. Н.В. Гоголь. Выбранные места из переписки с друзьями
С 22 марта по 22 июня
Вид Святителя Николая на иконе суров и требователен: «Что доброго ты сделал людям? как стоишь за родное Православие?» И тени улыбки нет на его лике; большая лысина переходит в морщинистый лоб, густые брови вопрошающе приподняты, пухлые губы сжаты, и никуда не деться от его взыскующего взгляда — служи Богу и людям! И глаза говорят, что святой горяч сердцем и вспыльчив: иначе не быть бы на Вселенском Соборе еретику Арию битым. Но русский люд чутко уловил сквозь внешнюю суровость Святителя его радеющее о помощи несчастным сердце — и святого, не бывавшего в Российских пределах, народ признал исконно своим, русским. И слушать не станут о его греческом происхождении. А длань у Святителя не только на дар добра, но и на вразумление утешиста: кому повезло, знает. Я тоже поделом испытал праведную ярость святого Николая: Святитель мою просьбу выполнил, а я отплатил ему смердящим грехом... Ну да, что было, то быльем поросло...
Захожу в храм, а Святитель уже вопрошает взглядом: «С чем пришел к Богу, чадо?» И если на душе просто и грех не гнетет ее тяжелым камнем, взгляд Свт. Николая теплеет и выражение лица смягчается: любит Святитель народ Божий, и люди платят Святителю тем же.
Святителю Николаю
Когда чую в мыслях злую битву,
Когда скорбь, болезнь теснятся там,
Я беру свой посох и молитву,
Отправляюсь в твой старинный храм.
Тотчас очи сердца станут зорче,
Как приду к тебе, презрев обман.
Радуйся, великий Чудотворче,
Радуйся, надежда христиан!
Строгий лик твой вижу я, Святитель,
Взгляд, сразивший ересь и хулу.
Радуйся, всех ложных обличитель,
Малую прими мою хвалу!
А. Морозов, Пенза
Когда в расцвете сил умер мой близкий друг, осиротевшая душа долго сопротивлялась случившемуся. Но позже боль от утраты стихла, и я стал способен на размышления: нет, совсем не случайна внезапная кончина совершенно здорового человека. Он был добрым и покладистым, равно легко соглашался пойти на службу в церковь или на веселые посиделки; укреплял здоровье американскими поливитаминами и крещенской святой водой, подарил мне книгу Поля Брэгга «Чудо голодания» с надписью: «Пусть эта книга будет средством к долгой жизни!»; не чурался доступной ему святоотеческой литературы.
Юрий был полон сил и энергии, и уж, во всяком случае, умирать не собирался. Было, правда, одно «но» в его семейной жизни, однако внешне все выглядело благопристойно. Когда он мгновенно умер от тромбоза сосуда сердца, меня стала мучить догадка об истинной причине его смерти; постепенно я укрепился в ней. Святой новомученик Герман пишет: «Когда человек полностью и совершенно становится на путь вечной правды или, наоборот, полностью отворачивается от нее, он больше не живет и должен умереть. Он прошел через все, что может ему дать жизнь, и он созрел для будущего» (Петр Калиновский. «Переход. Последняя болезнь, смерть и после». «Русская энциклопедия», Екатеринбург, 1994, стр. 94).
После Пасхи, оставив машину перед бездорожьем, мы с женой добрались до твоей могилы на Северном кладбище. Год с небольшим прошел с момента похорон, а обветшавшие от непогод венки по-прежнему окружают деревянный крест. И вьется по кладбищенскому песку черная ленточка: «Любим, помним, скорбим...» Как была раздвоена, Юра, твоя жизнь на земле, так даже смерть твоя не может воцарить мир в два твои семейства, только повода для обид прибавилось... Жила бы добрая память, а памятник на могиле для тебя теперь — дело никакой важности... Я молюсь за твою усопшую душу, ибо чаша весов Господних может склониться не на твою сторону...
Палочка мерно взлетает:
Музыка, стройно звени!
Нотные знаки не знают,
Что означают они.
В линиях нотной страницы
Ты, и другие, и я.
Только — недолго продлится
Нежная нота твоя.
В срок прозвучала в концерте,
И обрывается нить.
Замысла жизни и смерти
Нам не дано изменить.
...Или безсмысленно в мире
Все — и впустую трезвон?..
Так в опустелой квартире
Ночью звонит телефон.
Игорь Чиннов, †1996
Ну вот, рукопись ушла в недра издательства; ни изменить, ни дополнить ты теперь не можешь. А голова продолжает писать написанную книгу, и новые мысли обуревают тебя, и ты старательно делаешь поправки в домашнем компьютере — вычеркиваешь, заменяешь слова и фразы, делаешь вставки...
Однако это пустое, суетливое — это инерция сделанного от невозможности уже влиять на судьбу родного детища. Это если издательство приняло книгу в работу за свой счет. И все равно, робкий телефонный звонок издателю не прибавляет уверенности: «Ваша книга идет сверх графика, вот-вот в типографию...», — привычно говорит мучитель. Бабушкиными спицами разматывается тягучее время... Пытаешься писать новое, но писатели знают, как держит невышедшая книга, заставляет о себе думать.
И вдруг — это всегда вдруг происходит, — когда протянулись все сроки, ты получаешь от издательства сигнальный экземпляр книги. И радуешься так, как может радоваться только неизбалованный ребенок новой выплаканной игрушке. И тираж по нынешним временам — 4000 экземпляров — считается в писательской среде приличным. Правда, без редакторской правки не обошлось. Пишу, к примеру: «С мучительными муками выдирался я из трясины пьянства...» Редактор выкидывает «лишнее» слово, и получается: «с муками выдирался...» Чувствуете разницу? То-то! А что покромсали — так и не таким доставалось...
В 1830 году издатель «Отечественных записок» П.П.Свиньин учинил редакторскую правку гоголевских «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Гоголь не узнал своего произведения.
Вот как писал Гоголь: «Дед мой (Царство ему Небесное! Чтоб ему на том свете елись одни только буханцы пшеничные да маковники в меду) умел чудно рассказывать. Бывало, поведет речь — целый день не подвинулся бы с места, и все бы слушал. Уж не чета какому-нибудь нынешнему балагуру, который начнет москаля весть, да еще таким языком, будто ему три дня есть не давали, то хоть берись за шапку да из хаты».
Вот как «исправил» его Свиньин: «Дед мой имел удивительное искусство рассказывать».
«Бывало, час, два стоишь перед ним, глаз не сводишь, вот словно прирос к одному месту: так были занимательны его речи, не чета нынешним краснобайным балагурам, от которых, прости, Господи, такая нападет зевота, что хоть из хаты вон».
Поэтому получить писателю корректуру для последней правки — это еще заслужить надо, имя в издательском мире заработать, чтобы воевать за каждое тобой выстраданное слово...
Когда в безвестности до срока
Не на виду еще поэт,
Творит свой подвиг одиноко,
Заветный свой хранит секрет,
Готовит людям свой подарок,
В тиши затеянный давно,
— Он может быть больным и старым,
Усталым — счастлив все равно.
Александр Твардовский, †1971
Уже стали забываться времена, когда печатали членов Союза писателей тиражами немыслимыми — десятками, сотнями тысяч экземпляров, да в несколько заводов, и журналов толстых было куда как больше. Но, по правде, и качество написанного тогда было выше — не в пример нынешнему. Теперь бедный — в прямом и переносном смысле — писатель поневоле становится издателем, благо издательских контор развелось, как поганок после дождя, но рисковать деньгами они не хотят — и заполоняют прилавки пошлейшими вещами, которые литературой даже с большой натяжкой назвать невозможно.
Остается писателю издавать свою книгу собственными силами. Вот где пригодится и жизненный опыт, и советы братьев по цеху, и знание полиграфии, и толщина собственного кошелька. Книгу-то хочется издать красивую, чтобы подарить не стыдно: почти весь тираж на подарки и уйдет, не до продажи; и чтобы скреплены страницы на совесть, а то возьмешь иную книжку в руки, она по листочкам и рассыплется — склейка плохая; или строчки прыгают, словно пьяные; или редактор таких ошибок понаделает, что потом не одну ночь просидишь для исправления вручную; а если останется сколько-нибудь книг для покрытия расходов — тоже мука: крупные продавцы связываться по мелочам не хотят или такой процент заломят, что сам отстанешь. Вот и бегает писатель по городу со своим детищем в сумке, пристраивает поштучно. Потом надо отдавать долги и приходить в себя от добровольно взваленной ноши. И все равно: книжка твоя лежит на твоем столе и безконечно радует глаз. Признаюсь, свою первую книжку я клал рядом на подушку, чтобы, проснувшись ночью, убедиться, что она — не сон писателя времен великой перестройки.
«...Я работал головой даже тогда, когда думали, что я вовсе ничего не делаю... Я производил переделки своих прежних пьес... основываясь на разуменьи самого себя... Я видел, что на этом одном я мог только навыкнуть производить плотное создание, сущное, твердое, освобожденное от излишеств и неумеренности, вполне ясное и совершенное в высокой трезвости духа... Вот как трудно созидаются вещи, которые на вид иным кажутся вовсе не трудны» (Николай Гоголь, †1852) .
Однажды
Однажды Гоголь вышел из кареты
На свежий воздух. Думать было лень.
Но он во мгле увидел силуэты
Полузабытых нищих деревень.
Он пожалел безрадостное племя,
Оплакал детства светлые года,
Не смог представить будущее время —
И произнес: «Как скучно, господа!»
Николай Рубцов, +1971
А теперь отойдем от серьезных материй и переведем разговор в шутливую плоскость. Поэт и журналист Василий Степанович Курочкин (†1875) написал короткую трагедию «ПРИРОДА, ВИНО И ЛЮБОВЬ», первая строка которой звучит так: «Пришла весна...»
Действие 3. «ЛЮБОВЬ»
ЛИЦА: Поэт, Редактор, Цензор.
Поэт:
Люблю тебя. Любовь одна
Дает мне бодрость, дух и силу,
Чтоб, чашу зла испив до дна,
Непобежденным лечь в могилу.
Редактор поправляет:
Люблю тебя. Любовь к тебе
Ведет так сладко до могилы
В неравной роковой борьбе
Мои погубленные силы.
Цензор поправляет:
Люблю тебя. И не скорбя,
Подобно господам писакам,
Обязан век любить тебя,
Соединясь законным браком.
Подписывает: «ОДОБРЕНО ЦЕНЗУРОЮ»
В печати появляется стихотворение: «Природа, вино и любовь», под которым красуется подпись Поэта. В журналах выходят рецензии, в которых говорится о «вдохновении, непосредственном творчестве, смелости мысли, оригинальности оборотов речи и выражений, художественной целости и гражданских стремлениях автора».
Сейчас подобные искажения невозможны. Правда, писатель? «Судьба современных русских книг: если и выныривают, то ущипанные. Так недавно было с булгаковским Мастером — перья потом доплывали», — не удержался Александр Солженицын в предисловии к роману «В круге первом».
Справедливости ради должен сказать, что с редактором «Былинок» мне повезло, а пишу потому, что писатель всегда зависит от издательства: без правки книги не обойтись, можно дров наломать...
Но пусть стихи плохие самые —
Вся жизнь моя в словах моих.
Зачем же вы, редактора мои,
Стараетесь ухудшить их?
С чужими отпрысками справиться
Чужим отцам не по плечу.
Скажите, что вам в них не нравится?
Им сам я уши накручу.
Расул Гамзатов, †2003, Дагестан
При подготовке моей книги к изданию редактор выбросила безмерно дорогие для меня строчки. Рискуя вызвать неудовольствие, возвращаю их назад:
Встаньте, прошу вас! Почтим молчанием
Рукописи, книгой не ставшие,
Спаленные авторами в отчаянии
Иль убиенные их не писавшими.
Ирина Снегова, †1975
Мартюня — кошечка мелкая, а ее сын Малыш — здоровый, возможно, в безымянного приладожского отца. Но Мартюня — мать, а это в кошачьей иерархии что-то да значит: устраивается кот на лежанку у теплой батареи, но Мартюня сгоняет его, и Малыш послушно перебирается на другую. Малыш сильный, но Мартюня с ним не церемонится, и часто-часто ходит он с капельками крови на носу от ее иголочек-коготков.
Врач удалил у Малыша три зуба и обнаружил в желудке опухоль. Малыш поскучнел, тусклыми стали глаза, а во время приступов кричит страшным, почти человеческим, утробным голосом. По всему видно, недолго осталось пребывать ему с нами в квартирном кошачьем раю... А Мартюня, словно чуя беду, вдруг оставила Малыша в покое и даже иногда подолгу лижет его похудевшую от болезни морду...
Не верю, что звери не говорят,
Что думать не могут певчие птицы,
Что только инстинкты у хитрой лисицы,
И пчелы не знают, чего творят...
Достойно ль царя природы делить
Всех в мире живущих
На высших и низших?
Порой и владыки разумом нищи,
Все относительно, может быть?
Мы видим не все со своей горы,
Чудес неоткрытых еще немало.
Боюсь, чтоб кичливость не помешала
Нам постигать иные миры.
Александр Яшин, †1968
Нынешний, четырнадцатый по счету, Великий пост для меня особенный: и раньше по силам постился, ходил на службы, старался поменьше грешить. А тут зажглась внутри лампадка и душу греет. Первая половина поста тяжело далась, даже в больницу намерился, но после соборования полегчало и радость поста появилась. Раньше я просто терпел в ожидании Пасхи, хотя, если честно, и в праздник радости не было, а сейчас Страстная седмица — тяжесть должна быть на душе, искушения, — а вместо них радость, такая сладкая радость...
Когда Владыку Иоанна (Снычева), †1995, отпевали, радость такую же светлую чувствовал...
Желающий чести напьется печали,
Желающий власти — напьется вдвойне.
Вершины нещадно в снегах погребали
Идущих любою тропой к вышине.
Ужели труды — чтобы в свете купаться,
И полнить карманы алмазами льда,
На звуки земные порой отзываться,
— Пуская лавины забытым стадам?
Иеромонах Роман (Матюшин)
Получил письмо из города Новомосковска Тульской губернии от добровольного помощника газете Алексея Андреевича Логунова, русского писателя. Лежал он в больнице, а «на другой день по выписке пошел в храм; на улице сыро, пол в храме затоптан, а молитвы — с частым коленопреклонением. Я, было, подумал поберечь новые брюки, а потом махнул рукой, упал вместе со всеми на колени и... обомлел: от грязного пола исходил удивительно тонкий цветочный аромат! Может быть, запах ладана удержался у самого пола?
Вот так Господь утешил меня, как евангельского блудного сына... Слава Богу за все!
Всегда деревня привечала,
Как нянька добрая, меня.
Она мне люлечку качала,
Молилась, голову склоня.
Учила в школе русской речи,
Кормила кашей с молоком,
Чтоб рос,
Чтоб шире стали плечи,
Чтоб за добро платил добром».
Я тоже припомнил случай. Когда довелось побывать на греческом острове у мощей прп. Нектария Эгинского (†1920), я приобрел в монастырской лавочке несколько пластмассовых бутылочек с освященным на его святых мощах маслом. Дома открыл одну, помазал больное место, но масло облегчения не принесло. При случае подарил маслице отцу Иоанну Миронову. Он откупорил сосудик, и дивное благоухание разлилось в келье, а после помазания моя давнишняя боль исчезла. Вот ведь как!
Чем старше мы, тем голос тише,
И часто кто-то нас зовет
Сквозь музыку четверостиший
В какой-то медленный полет.
И сами мы еще не знаем,
В какую радость мы идем,
Окружены уже, как Раем,
Неудаляющимся Днем.
Архиепископ Иоанн (Шаховской)†1989
Как-то на даче сидели мы солнечным деньком с родственником на скамейке; он шумно курил, я разглядывал землю под ногами. Странные крохотные существа обитали на кромке бетонной дорожки и травяного зеленого леса: никогда не виданные красные паучки хаотично двигались взад-вперед, но если понаблюдать подольше, то появляется некая целеустремленность и осмысленность в перекатывающемся движении красных шариков.
- Смотри, Иван, какие паучки занятные! — пригласил я родственника.
- Нечего тут разглядывать! — топнул он ножищей по скоплению насекомых и
растер по бетону, оставляя за ботинком мокрую красноватую полоску.
...Теперь он не встает с постели, страдая от бронхиальной астмы. Конечно, я далек от мысли связать неприметный дачный эпизод с его тяжелым недугом: тысячами давим мы невзначай крохотных козявок во время ходьбы, не примечая этого. Один только Бог знает связь причин и событий...
Когда обрушатся привычные понятья
И оборвется вдруг связующая нить, —
О если бы тогда ни с кем не объясняться
По поводу того, что трудно объяснить.
О если бы тогда не думать о спасенье,
А вдруг почувствовать сквозь хаос и развал,
Что я неотделим от мошек и растений,
От карканья ворон, от сырости весенней,
И что я это все уже переживал.
Николай Стефанович, †1979
Опять, опять уговариваю своенравную душеньку к маме слетать, наведать; а мама никак не снится: закрыло тяжелое покрывало. Четвертый год пошел, и многое, видно, в ее нынешней жизни переменилось, а сердце знать требует — к лучшему? Раньше, что ни ночь — мама, и просить не надо, — то плачущая, то просящая, а то и с папой вместе. Написал в своей книжке просьбу о молитве, заказал «вечное» упокоение в Пюхтице, подаю на проскомидию ежевоскресно — и кончились свидания, словно киношная пленка оборвалась, не склеить... Так кстати письмо от читательницы из Нижегородской области пришло: «Недавно в газете Вы опять упомянули о своей маме, что Вы безпокоитесь за нее. Я постаралась как можно больше узнать в церкви, чем конкретно мы можем помочь нашим усопшим близким. А вот что: устраивать благотворительные обеды для нищих; каждый день читать каноны прп. Паисию Великому и мученику Уару, за исключением воскресенья и двунадесятых праздников, и читать с таким чувством, чтобы появились слезы — они могут свидетельствовать о том, что Ваши молитвы услышаны. Постоянно посылать деньги в монастыри на сорокоусты о упокоении р.Б. Веры; чем больше монастырей — тем лучше. Неотступно читать Псалтирь с упоминанием имени Вашей мамы. И наконец, подавать записки на литургии и ставить на канун свечи». Спаси Вас Господи, Елена Александровна, — многим помогут Ваши советы.
Если хочешь родимой душе помочь,
Мать, безмерно скорбящая, или дочь,
Боль минуя, акафист читай о ней —
«За единоумершего» — сорок дней!..
И душа родная, минуя страх,
О тебе помолится в небесах.
Ирэна Сергеева, СПб.
Будучи с самой ранней юности человеком пишущим, только сейчас, на склоне лет, стал задаваться вопросом: а что нужно писателю для творчества? Раньше мне казалось, достаточно листка бумаги да ручки, чтобы на коленке запечатлеть свои ускользающие вирши, а тишина вовсе необязательна, лишь бы люди не отвлекали на постороннее. А садиться за письменный стол и просиживать за ним энное число часов (и штанов) — участь профессионалов пера, для которых присутствие или отсутствие вдохновения — дело десятое. Это для них Союз писателей организовывал «творческие командировки» для пополнения впечатлений на всесоюзных стройках или за границей; это для них, «инженеров человеческих душ», были понастроены «Дома творчества».
Питерская поэтесса Ирэна Сергеева вспоминает: «Меня всегда веселило понятие «Дом творчества». Представить только! Десять, двадцать, пятьдесят поэтов сидят в своих комнатах и пишут стихи. Вчера они одинаково поужинали, одинаково промерзли, гуляя у моря (под горой, в парке, по проселку...), а в эту ночь слагают стихи. Одинаковые? Это чем-то похоже на роман всех с одной женщиной — музой». Глеб Горбовский в крымском Доме творчества познакомился с Анастасией Цветаевой: «Не наважденье, не символика: на склоне века, в сентябре, сестра Цветаевой за столиком клюет казенное пюре»... Получается, что не у одного меня возникало чувство несовместимости Творчества и его насаждения в конкретном обиталище...
Пишу на коленке.
Как выйдет. Везде, где придется.
Пишу на коленке.
Что-что, а коленка найдется.
Пишу на коленке.
В державе, где — вся я, всецело,
Коленка — мой письменный стол,
И машинка, и сцена.
...Пишу на коленке.
Играюсь, играю словами...
Со мной все мое.
Ну а с вами?
А ваше-то — с вами?!
Римма Казакова
К счастью, я никогда не был, да теперь уже и не буду, в Доме творчества: «Записки редактора» маленькие, вынашиваются в уме долго, а набросать их на бумагу — минутное дело. Потом они правятся до безконечности — пока не придут, по моему разумению, к единому знаменателю, а если попадут в книгу, их непременно, по мнению всех писателей, испортит издатель. Но об этом я уже писал...
Анна
Был какой-то период — не в жизни,
А над нею — в мерцании звезд,
В доцветании ангельских истин,
В Комарове — в Рождественский пост.
Восседала в убогой столовой,
Как царица владений своих,
Где наперсники — Образ и Слово,
А корона — сиятельный стих!
В раздевалке, с усмешливой болью,
Уходя от людей — от греха,
Надевала побитые молью
Гумилевского кроя меха.
Там, в предбаннике злачного клуба,
Что пропах ароматами щей,
Подавал я Ахматовой шубу,
Цепенея от дерзости сей.
И вздымался, по-прежнему четкий,
Гордый профиль, таящий укор...
Как ступала она обреченно
За порог, на заснеженный двор.
Уходила тяжелой походкой
Не из жизни — из стаи людей,
От поэтов, пропахших селедкой,
От терзающих душу идей.
Провожали не плача — судача.
Шла туда, где под снегом ждала,
Как могила, казенная дача —
Все, что Анна в миру нажила.
Глеб Горбовский, СПб.
«ОРДЕР №16151/773-от 18 августа 1948 г.
Выдан гр. СИРОТКИНОЙ Вере Георгиевне в том, что она и проживающие с ней два человека имеют право вселения в порядке обмена с гр. ПОЛЯКОВОЙ Александрой Филипповной на жилую площадь в гор.Ленинграде по адресу: ул.Бородинская, дом №15, квартира 23, количество комнат 1 размером 25,55 кв. метров. Список лиц, въезжающих по ордеру: РАКОВ Эдуард Григорьевич - сын 1-.09.1939 г.р. РАКОВ Александр Григорьевич — сын 09.10.1947 г.р. Начальник бюро /подпись/»
Я все же что-то записывал из маминых рассказов, хотя сейчас мало что сохранилось. Так вот, мы получили ордер на ул.Бородинской (угол Загородного проспекта), на --м этаже, вход через аристократическое парадное. В квартире пять комнат, в одной живет вдова полковника, в другой — Левина Сарра Азаровна. В моих воспоминаниях этого периода осталась только круглая, с ребристой жестью, печь в углу комнаты. Или она стояла в другом месте моего детства?..
Когда выдавали эту бумагу, мне не было и года, а брату — почти девять лет. Много воды утекло с тех пор... Я, младший, по праву гордился братом — умницей, ученым, пером его легким — читать любо, и завидовал —
мастерской игре на аккордеоне, и рисункам, и умению в деревне избу
срубить — много ему Господь талантов дал. Да за целую жизнь разные обиды
взаимные налипли — не разобрать, кто теперь прав-виноват. Так и разошлись — каждый со своей правдой и болью; духовный отец меня благословил. После мамы кто сыновей помирит?..
...Мальчишки-одногодки завидовали и обижать боялись: «У тебя брат — в обиду не даст!» Должно быть, так: не вышло еще время...
Виноватых не ищите:
У судьбы нелегкий нрав...
Так уж вышло, не взыщите,
Все нуждаются в защите,
Всякий, в общем, в чем-то прав.
Елена Николаевская
Прочитал три пуда поэтов и подивился: все как один пишут о России и никто — о своей повинности перед ней. Пишут о ее терновом венце, но никто не примеряет его на себя. Плачем плачут о кончине любимой Отчизны — и пальцем о палец не ударят, чтобы поспособствовать ее спасению. Обличают грехи других — но ни звука о собственном очищении души. Призывают народ к покаянию, а про Церковь вставляют для благозвучия строки...
Любителям России
Как бы мы ни теребили
Слово Русь — посредством рта,
Мы Россию не любили.
Лишь — жалели иногда.
Русский дух, как будто чадо,
Нянчили в себе, греша,
Забывая, что мельчала —
В нас — вселенская душа.
Плачут реки, стонут пашни,
Камни храмов вопиют.
И слепую совесть нашу
Хамы под руки ведут.
Если б мы и впрямь любили,
На святых холмах Москвы
Не росло бы столько пыли,
Столько всякой трын-травы.
Если б мы на небо косо
Не смотрели столько лет,
Не дошло бы до вопроса:
Быть России или нет?
Глеб Горбовский, СПб.
Во время второго правления Ельцина неведомо как был включен ваш покорный слуга в двухтомный справочник «Влиятельные, известные люди города, 1997-1998 гг.». Привожу мои ответы на вопросы (том I, стр. 314) не из тщеславия — любопытно все же сравнить, о чем думалось и мечталось целую эпоху назад. Итак, «планы на будущее: выпуск детской православной газеты «Чадушки» (сделано), создание православного издательства, паломнической службы (не получилось), увеличение тиража газет (незначительное и с большим скрипом), воцерковление» (труднее, чем думал: много ошибок и искушений. Зато — обрел опытного духовного отца в лице протоиерея Иоанна Миронова). «Свободное время любит проводить в церкви, в монастыре, в паломничестве по православной стране, за чтением святоотеческой литературы. Все мысли — о работе». (Все правда, только паломничаю все реже из-за отсутствия здоровья. Мысли о работе не отпускают: забот у директора ООО «Православный Санкт-Петербург», издателя, учредителя, главного редактора и распространителя пяти православных газет в одном лице полон рот.) «Уважение вызывает деятельность поэта иеромонаха Романа (Матюшина), ученого и журналиста Л. Ильюниной, которых хотел бы видеть в числе участников Ежегодника». (Что касается иеромонаха Романа, то за прошедшие годы я полюбил его еще сильнее; его стихи-молитвы часто появляются на страницах наших газет. В упомянутой выше журналистке разочарован полностью.)
«Наибольшее уважение вызывают труды Митрополита Санкт-Петербургского Иоанна (Снычева) , †1995. Все остальное — только в связи с Православием, служит ли оно Богу или уводит от Него». (Владыку Иоанна люблю по-прежнему и молюсь как умею.)
«Свой вклад в будущее Санкт-Петербурга видит в том, чтобы оставить после себя крепко стоящую на ногах газету «Православный Санкт-Петербург» и ее «сестер» — это самое большое счастье». (Теперь думаю иначе: все в руках Божиих.)
«Ничего хорошего в ближайшее время Россию не ждет: страна забыла слова «порядочность», «нравственность», «совесть», в правительстве — воры. Россия продолжает колонизироваться. В Православии сильны экуменические тенденции (и церковная бюрократия). Александр Раков». (Добавил бы к сказанному: страна расползается по швам, а у нас исчезает воля к жизни, безразличие ко всему — в Православии оно называется теплохладностью — охватило людей.)
Родине
Они глумятся над тобою,
Они, о Родина, корят
Тебя твоею простотою,
Убогим видом черных хат...
Так сын, спокойный и нахальный,
Стыдится матери своей —
Усталой, робкой и печальной
Средь городских его друзей,
Глядит с улыбкой состраданья
На ту, кто сотни верст брела
И для него, ко дню свиданья,
Последний грошик берегла.
Иван Бунин, †1953
Мы даже не хотим замечать, что наш технократический мир становится все уязвимее. Отключится электричество — потухнет экран телевизора, замолкнет радио, перестанут выходить газеты, превратятся в безделушки компьютеры, остановится производство, не будет топлива для машин, сгинут правительства, а средством для письма снова станет березовая кора, а передвигаться будем на своих двоих, и вновь вернемся жить в деревянные теплые избы, удобрять огороды навозом, а продукты хранить в погребах.
Нам телевизор дарит речи,
Их произносит на заре
Недолговечный человечек,
Живущий в мыльном пузыре.
Сергей Николаев, СПб.
Не верите? Выключите на сутки свет в своей уютной квартире на 16-м этаже...
«Роза, покрытая тернием, делает людям следующее прекрасное наставление: «Все, что есть приятнейшего в этом мире, о смертные, смешано с горестью; вы не имеете здесь чистых благ, но везде и во всем примешано какое-нибудь зло к добру: с удовольствием соединено раскаяние, с супружеством — вдовство, с изобилием — труды и заботы, с возвышением — страх падения, со знатностью — лишние издержки, с утехами — пресыщение, со здоровьем — болезни»« (Св. Василий Великий).
Природе
Видно, чего-то мы перемудрили,
Стали чего-то не понимать:
Все покоряли тебя — не покорили,
Как же такое — родную мать?
И не за эти ли притязанья,
И не за этот ли вздорный нрав
Нам посылаешь ты в наказанье,
Деток зарвавшихся покарав,
То разрушительнейшие сели,
То суховей — острей, чем нож,
То небывалым еще доселе
Землетрясением как тряхнешь!..
Разве забыли мы, что мы были,
Были и есть у тебя в долгу? . .
Я вот от грохота и от пыли
Каждой весной в леса бегу.
Все, что завистливо и спесиво,
Ты меня учишь — не принимать...
Вот и поклон тебе, и спасибо,
Слышишь, спасибо, природа-мать!..
Николай Старшинов, род. 1924
В Архангельске бывший работник «Горгаза», в отместку начальству за несправедливое, по его мнению, увольнение, глухой ночью в одном из домов выкрутил газовые заглушки. Взрыв уничтожил целый подъезд, погибло 58 человек, ранено больше ста...
При обмене квартиры, в которой мы сейчас живем, пожилой и внешне солидный мужчина перерезал электрические провода, телевизионный кабель, вытащил дверные ручки, снял с пола линолеум — ради того только, чтобы стал невозможен разъезд с бывшей женой. Обмен все же состоялся — благодаря тому, что бывший муж получил львиную долю денег от продажи квартиры...
Бывший работник «Горгаза» и думать не думал о возможных жертвах его поступка, а бывшему мужу было наплевать на будущих жильцов — ему бы побольнее жене сделать, раз не желает с ним больше жить.
Что за порода людей такая пошла? Православие учит прощать даже заведомо виноватым: «Тогда Петр приступил к Нему и сказал: Господи! сколько раз прощать брату моему, согрешающему против меня? до семи ли раз? Иисус говорит ему: не говорю тебе: до семи, но до седмижды семидесяти раз» (Мф.18, 21).
Как научиться этому, Господи? Ты велишь прощать всем и все, а на их лицах нет ни раскаяния, ни жалости к чужой боли-беде; и только бесоподобная ухмылка радости от содеянного зла потемняет их лица...
Ворон ворону глаз не выклюет,
Волк волчонка не загрызет,
Нежат выводок выпь и выхухоль,
Человек же — наоборот.
Обернулись гулянкой праздники.
Разошелся труд с ремеслом.
Род людской — он не знает разницы,
Что сберечь, что пустить на слом...
...Наши дети глядят волчатами
На жестокость своих отцов,
И в ночи мотоциклы мчат они
Дикой стайкою беглецов.
Так живем. Ко всему привыкли мы,
А спохватимся — жизнь пройдет.
Ворон ворону глаз не выклюет,
Волк волчонка не загрызет.
Валентин Голубев, СПб.
Кому-нибудь интересно, как иной раз пишут-вымучивают стихи? Первая строфа уже почти есть:
Я в Вене родился, на родине вальса,
В далеком теперь уже сорок седьмом...
Танцуют по клавишам тонкие пальцы,
И Штрауса звуки плывут над со за смычком...
А что писать дальше?..
Кровавой трудной Победы желанное чадо;
Я нашей Победы желанное чадо — плоть;
Мне русские сказки тра-та шептал Венский лес — отец;
Я русской нашей Победы желанное чадо; рада — рядом;
Когда мне русские сказки шептал Венский лес; 33 года отцу, 32 — маме;
И знал я тогда — ничего мне не надо,
Что счастливы будут и мать, и отец; беззубый рот;
Ему тридцать три. Дыши полной грудью — люди;
Майор. Два сыночка. Красива жена;
Я нашей Победы желанное чадо — живая награда,
Мне русские сказки шептал Венский лес;
Я нашей Победы живая награда,
Мне русские сказки шептал Венский лес.
Я папы и мамы желанное чадо
К груди прижимал сына тра-та-та счастливый отец — крест;
Я папы и мамы героя желанное чадо,
Мне русские сказки шептал Венский лес.
Я славной Победы живая награда —
Звенели медали, был счастлив отец;
Сыночка сынулю к медалям прижал;
Сынка на груди нес счастливый отец;
Я знать бы не должен, но помню и знаю,
Как счастлив был папа безмерною радостью он — звон;
Как славной Победы живую награду;
И сына к груди прижимает отец;
Сыночка к медалям прижал мой отец;
Сыночка к груди прижимает отец;
К медалям сынка прижимает отец.
Наконец, после двухнедельных мук:
Я в Вене родился, на родине вальса,
В далеком теперь уже сорок седьмом...
Танцуют по клавишам тонкие пальцы,
И Штрауса звуки плывут за смычком...
Я папы-героя желанное чадо.
Мне русские сказки шептал Венский лес.
Как славной Победы живую награду,
К медалям сынка прижимает отец.
Александр Раков
Один очень умный человек сказал, что как для написания гениального
стихотворения, так и не очень, затрачивается совершенно одинаковое
количество умственной энергии. Поэтому, когда мы пишем стихи, мы все
уподобляемся гению... Другой умный человек заметил: особенность
стихотворчества заключается в том, что, начиная писать стихотворение,
человек не может предвидеть, чем оно закончится. И еще: сам строй
стихотворения очень напоминает человеческую жизнь. И не будем забывать,
что Библия написана стихами.
Я плачу, да! и духом чую,
Что, свой рисуя идеал,
Всю душу чистую, святую
В свой труд художник полагал.
И, плача, мыслию взываю
К тебе, певец страны родной,
Тебя молю и заклинаю —
Чтоб ты уверовал со мной:
Не для минутного успеха,
Не для ничтожных слов и чар,
Не для кощунства, не для смеха
Тебе ниспослан Божий дар!
Не заходи во храм искусства
Ни мимоходом, ни как тать,
Чтоб на блажную мысль иль чувство
Огонь украсть и убежать...
Входи в него, лишь страха полный,
В нем каждый шаг твой буди свят.
Пусть вкруг бушующие волны
Лишь дальним эхом там звучат.
Восторгом чувств своих владея,
Твори — в тот миг лишь Бога знай,
В свои созданья, не жалея,
С молитвой душу полагай!
Аполлон Майков, †1897
«Не будь грабителем бедного, потому что Господь вступится и исхитит душу
грабителя». Притч. 22, 22
Попросила меня знакомая поэтесса поспособствовать в продаже выпущенной ею
очередной книги «День русской поэзии». А надо сказать, что книжка эта уже
седьмая, и все годы, в одиночку, уже не очень молодая женщина
самоотверженно собирает, редактирует, набивает на компьютере чужие стихи,
умудряясь добывать в долг деньги на издание, а потом еще и продавать его
где придется любителям настоящей поэзии. Поэтому на епархиальной
Пасхальной выставке мы выделили ей крохотный уголок нашего стола размером
с ее книгу, поставили принесенный из дома стул. Когда поэтесса на время
отлучилась по делам, кто-то из посетителей украл из-под стола сумку, в
которой, кроме ключей от дома и рукописей стихов, ценностей не
наблюдалось. И все равно ей было от чего расстроиться: ключи от квартиры
надо менять, да и стихи восстановить в памяти невозможно... Привыкшая к
ударам судьбы женщина не пала духом, помолилась и обратилась к братьям и
сестрам:
На выставке украли сумку в Лавре,
А я хотела поработать вам.
О, сколько их, поддельных православных,
Шатается по лаврам и церквам.
Поругано одно, другое, третье,
И на земле нам правды не видать.
У нас украли целое столетье,
Но не украли Божью благодать.
И.С., СПб.
Там же, на выставке, разговорились со знакомой посетительницей — мы прихожане одного храма.
Я так рада, что удалось определить дочку в духовные чада к отцу Н.,
— делится она со мной.
- Но он же только год назад закончил семинарию, нет у него ни
жизненного, ни духовного опыта, — удивился я.
Все равно, девочке с духовным отцом легче будет, — настояла мать.
Бедная, неразумная мама! Да разве возможно, словно о покупке,
договориться о духовничестве? По сути, духовника дает только Господь;
исповедь у одного и того же священника еще не есть духовное водительство:
духовник перед Богом отвечает за спасительный путь своего чада.
«Духовный отец, как столп, только указывает путь. А идти надо самому. Если духовный отец будет указывать, а ученик его сам не будет двигаться, то никуда и не уйдет, а так и сгниет у этого столпа» (Прп. Никон Оптинский). Надеюсь, вы поняли, о чем я веду речь...
Пастырям России
Ныне возрождается Россия.
Бог благословляет с небеси
Сергия, Андрея, Алексия —
Богоносных пастырей Руси.
Не страшны бесовские напасти:
Днесь удержит нас наверняка
От греха, падения и страсти
Отчая надежная рука...
Ум и сердце доброе, и силы
Даровал вам щедро Бог Отец.
Дорогие пастыри России,
Берегите немощных овец!
Татиана Егорова, СПб.
Позвонил одной маминой знакомой, другой, третьей — молчит телефон. Только до «крестной», Клавдии Васильевны Литвиненко, удалось по проводам добраться — 88 лет, но держится. Единственная мамина подруга с юных лет, больше никого не осталось. «Как здоровье, Клавдия Васильевна?» — бодро спрашиваю я. «Ой, Сашенька, скорее бы Господь прибрал, зажилась я на свете. Все маму твою, Верочку, вспоминаю, да плачу часто! Хочу тебе наши совместные фотографии отдать, да не добраться мне теперь до тебя; ты уж соберись с Лерой...»
Живет Клавдия Васильевна в Пушкине, и недалеко вроде, а все какие-то неотложные дела наплывают. А я даже не знаю, почему мама называла ее моей «крестной». Вот потеплеет чуток, в выходные, как штык, съезжу, диктофон прихвачу и фотоаппарат, хотя не любят женщины оставаться на карточках старыми. А ведь какими красивыми совсем недавно были, как одевались модно... Все теперь позади, лишь стопка австрийских фоток с мужьями-орденоносцами и свежая память о пролетевшей молодости. Только повспоминать теперь не с кем, все одна со своими думами. Зато в неглубоких снах молодость возвращается вспять, и ты опять хороша и красива. Только коротки старушечьи сны...
Свет и мрак — в переплетенье.
Радость с горечью — узлом.
Умирает поколенье
То, где девушка с веслом,
Летчик в белоглазом шлеме,
Три танкиста, два бойца,
В завершившейся поэме
Закаленные сердца.
Провожает их, седея,
Поцелуем в льдину лба,
Их высокая идея,
Несравненная судьба,
До последнего предела,
Не желая понимать,
Смотрит вслед осиротело,
Как оставшаяся мать.
Лариса Васильева
Православие в России ширится, становится все более популярным; строятся все новые храмы и монастыри, святоотеческая литература начинает вытеснять со светских прилавков макулатурную муть; множится количество православных газет и журналов. У многих теперь на груди висят православные крестики. И все же... и все же не оставляет, нарастает чувство необъяснимой тревоги перед грядущей страшной опасностью. Кажется, и оснований к страху нет никаких, однако растревоженная душа никак не может найти себе места. Что ждет нас? Безпокойство не покидает меня... Позднее нашел у митрополита Антония Сурожского: «У меня очень ясное, яркое чувство, — что, вступая в третье тысячелетие, мы вступаем в какую-то темную, сложную, в некотором смысле нежеланную эпоху...»
Мы люди последних времен.
Нам выпала доля такая:
Земли и воды слышать стон,
К ним собственный стон прибавляя.
Опоры последние сбиты,
И катится все под уклон.
Помогут ли чьи-то молитвы?
Помогут ли наши труды?
Задумано — так и случится:
Рассеются наши следы,
И только дымок будет виться...
Геннадий Иванов
Сегодня День Победы, 9 мая, — праздник светлый, со слезами на глазах. Впервые ветераны не смогли пройти с парадом по Красной площади — силенки у восьмидесятилетних стариков уже не те, но бодрятся, хотя мало их осталось. Отцу было бы девяносто лет, в нашем роду даже женщины столько не живут, а маме восемьдесят девять. Далеко отодвинулась проклятая война в прошлое. Нам не понять, но солдаты называют это страшное время самым счастливым в жизни. У отца был знак гвардейца, четырнадцать медалей и четыре ордена, у мамы — четыре медали. Да не в наградах дело. Обидно, когда часть священства призывает к примирению: «Фашисты, мол, тоже шли воевать по приказу, они тоже из рабоче-крестьян»; строят и обихаживают кладбища захватчиков, получая за это мзду, которую, конечно, тратят на восстановление русских воинских захоронений.
Мы победили в той, самой кровавой войне в истории, но мы проиграли войну памяти. Уйдет мое послевоенное поколение, для которого война была частью жизни, упокоятся последние ветераны, и что станут рассказывать доверчивым детям «всепрощающие» священники?.. А немцам забрать бы останки своих погибших и пестовать их уже на своей земле, в фатерлянде...
СПРАВКА
«Дана полковнику запаса РАКОВУ Григорию Ивановичу в том, что он служил в Советской Армии с 1 февраля 19- 0 г. по 2 7 октября 19 65 г. За время службы характеризовался положительно. 2 7 октября 1965 г. уволен в запас по болезни.
Приказом МО СССР № 011335 от 29.09.1965 г. при увольнении объявлена благодарность за долголетнюю и безупречную службу в кадрах Вооруженных Сил.
Петроградский райвоенком г. Ленинграда полковник (Филиппов)»
Ушло поколение «надо»,
Пришло поколение «дай»...
О бедный измученный край,
За что тебе эта награда?
Все также полоска не сжата,
И грустная дума томит:
За что вы погибли, солдаты,
И что нам еще предстоит?
Михаил Аникин, СПб.
«Поэзия — остановленное мгновение... Поэзия — не профессия, поэзия как любовь: если уж есть, так есть она. А нет — и не суесловь» (Василий Федоров, †1984).
Понимание это
Мне далось без борьбы:
Не найдешь у поэта
Откровенней судьбы,
Он не знает, откуда,
Вопреки и не впрок,
Появляется чудо
Обжигающих строк,
И не факты событий,
Разговоров и встреч,
А наплывы наитий
Сочетаются в речь. . .
Лариса Васильева
Армия: тебя вырывают из теплой маминой обережности, и через пару дней триста таких же мальчиков в далеком чужом холодном уральском городе растерянно сосут сигаретки в солдатской курилке казармы. Без присяги ты еще не солдат, и даже формы, кроме белых подштанников с тесемками да такой же рубахи, не выдал старшина, но мир за забором изменился. Точнее, забор отчертил от тебя привычный мир: без приказа ничего нельзя, а то немногое, что можно, ты не умеешь. Но оборотистое время не стоит на месте, и скоро ты наспех обживаешь новенькую гимнастерку и неподъемные кирзовые сапоги, стирая ноги от неумело намотанных портянок. Безконечные построения уже не кажутся дикими, утренние подъемы за полторы минуты становятся твоей нормой, ты научился подшивать свежие воротнички, чистить до блеска пуговицы, ты втягиваешься в немыслимый поначалу плотный ритм армейской жизни в сержантской школе.
Ты помнишь, старшина Носков, сколько километров полов мы отдраили под твоим недреманным оком? А сколько нарядов я отпахал по твоему приказу, замкомвзвода сержант Александров?..
И все равно: когда я вижу на параде лежащие на полуприцепах противовоздушные ракеты «Волхов» (длина 10 881 сантиметр с приемником воздушного давления, дальность поражения 7 5 км), чувство гордости заполняет меня — это моя ракета, я командир пусковой установки, и если надо — я ничего не забыл...
Мы моем пол и помним о порядке.
Мы помним здесь о нем, как никогда.
Дежурный нам вручил тазы и тряпки —
Новейшие орудия труда.
Давно ручей струится меж лопаток,
И, как в пустыне, высохло во рту.
А вычесть бы: какой у нас десяток
Квадратных километров на счету?
До дыр истертый пол уже лоснится.
Но вот сержант — стараньем знаменит —
Черкает каблуком по половице
И предлагает воду заменить.
Мы набираем светлой и лучистой
И снова с тряпкой лезем под кровать.
...Я, может, здесь впервые научился
Перед порогом ноги вытирать.
Виктор Коротаев, †2001
А через четыре месяца службы за 3 0 00 км ко мне в Свердловск приехала жена
— событие, потрясшее весь учебный полк. Мы были женаты месяц, и вы понимаете, как я скучал по ней. И целый день промаялась она в прокуренном КПП, потому что старшина батареи Носков безпробудно спал и будить его не посмел никто. Только поздним вечером я обнял жену и еще целых 10(!) дней после службы, со скрипом, отпускали меня в увольнение до утреннего подъема...
А к старшине Носкову за полгода моего пребывания в батарее так никто и не приехал — хотя он и был из этих краев. Так что мы квиты, товарищ старшина!
Хмурой осенней ночью,
В сером тумане из ваты,
Юность порвав на клочья,
Я уходил в солдаты.
Все позади забыто,
А за туманом — что там?
Взял из привычного быта
Только любимой фото.
И в веренице строчек
Бьется и бьется ярость:
Тку я безсонной ночью
Алый надежды парус.
Только судьбе — подвластен.
Только любимой верен.
Я за стеной ненастий
Вижу знакомый берег...
Александр Раков, 1967
Солдаты любят стихи. Оторванность от дома, резкая смена обстановки, климата, масса новых людей, иные законы жизни заставляют мальчишек (ну какие они мужчины в 18 лет!) искать отдушину, где бы они могли помечтать и укрыться от жестокой реальности. Вот и переписывают солдатики в тетрадки незатейливые самодельные вирши о родном доме, о любимой девушке, о безконечно далеком «дембеле». Приятель из Питера прислал мне свое стихотворение, которое пользовалось огромной популярностью:
Снега, снега...
Ты далеко.
Придя домой с работы,
Уснула ты, и город твой уснул.
А я опять, в составе нашей роты,
Сегодня заступаю в караул.
Снега, снега!
И каждый шорох слышен
Среди хрустящей снежной тишины.
Я на посту, и сердце бьется тише —
Мои глаза во тьме напряжены.
Средь облаков луна мне тускло светит.
Ей плыть и плыть — счастливого пути!
А я стою, и лишь бездомный ветер
Сюда неслышно может подойти.
Но твердо знай: за снежною порошей
Не дам я близко подойти врагу.
Пускай тебе приснится сон хороший,
Который я сегодня берегу.
В. В. , СПб.
С Володей мы познакомились незадолго до моего ухода в армию: из Университета я был исключен после первого курса за несданный экзамен по истории КПСС и свободное время проводил в местах, создающих иллюзию, будто ничего не случилось. А он уже отслужил, поучился в Театральном; и вся внешность, красиво поставленный голос и манеры притягивали меня к новому знакомому. Он оказался бывшим детдомовцем, писал стихи и мечтал поступить в Литературный институт. Его стихи заворожили меня — это был первый живой поэт в моей жизни. Я уговорил отца, и он попросил знакомого ректора Литинститута пристроить сироту в ВУЗ. Дважды Володю выгоняли оттуда за «хвосты» и пьянки, но авторитет отца помог ему все же закончить отделение литературной критики. Владимир Иванович выбился в люди, но не поблагодарил тех, кто ему помогал. Я чувствовал, что ему неприятно само воспоминание о том, что он сделал это «не сам». Потихоньку наши пути разошлись. Слышал только, что Володя устроился референтом к профсоюзному боссу и пишет для него доклады. А ведь в нем, по-моему, были задатки поэта. Помню наизусть еще один его стих:
Я с детства понял, что излишество —
Повернутый на зюйд-зюйд-вест,
Совсем почти что развалившийся
На старой церкви старый крест.
И было боязно-заманчиво
Добраться до него, достать.
Но нужно было с Машкой нянчиться,
Но нужно было слушать мать...
Уже война давно отгрохала,
И Маша замужем давно,
А жизнь, хорошо ли, плохо ли,
А пролетела, как в кино.
На старой церкви, в полцелкового,
Давно уж крест чугунный снят,
И по решенью поселкового
Совета в нем устроен склад.
Но, уходя в рассветных сумерках
В знакомый с детства старый лес,
Я чувствую, как что-то умерло
Во мне с тех пор, как сняли крест...
Владимир В., СПб.
«Подошел и получивший один талант и сказал: господин! я знал тебя, что ты человек жестокий, жнешь, где не сеял, и собираешь, где не рассыпал; и, убоявшись, пошел и скрыл талант свой в земле; вот тебе твое. Господин же его сказал ему в ответ: лукавый раб и ленивый! ты знал, что я жну, где не сеял, и собираю, где не рассыпал... Итак, возьмите у него талант и дайте имеющему десять талантов. Ибо всякому имеющему дастся и приумножится». Мф. 25, 2--29
Я часто думаю, Володя: как бы сложилась твоя судьба, если бы тогда сумел ты «добраться до креста, достать»?..
Бабушка Лера уезжает домой и прощается с внуком:
Поцелуй бабуленьку в щечку!
Ой, Господи, помилуй! — подскакивает пятилетний Кирилл, целует бабушку
со словами:
Я желаю тебе, дедушке Саше здоровья, и чтобы котик Малыш поправился
скорее, и ночью чтобы тебе приснились цветочки. Я когда вырасту, буду
хорошеньким и пригоженьким...
И у бабушки на целый день прекрасное настроение...
Немного надо человеку
Для радости, в конце концов:
Рассветный луч, пригоршня снегу
Да полдесятка добрых слов.
Уже он полон жаждой счастья,
Уже способен жить и жить.
А мы и те-то крохи часто
Ему скупимся предложить.
Виктор Коротаев, †2001
И опять занозой торчит из совести давно совершенный грех: хочешь не хочешь, надо вытаскивать. Приехал в Ленинград из далекого уральского городишка Усть-Уйска повидаться с родной сестрой, моей мамой, Яков Георгиевич Сироткин. Непросто было собраться, да дело не отложить — приехал попрощаться: он был смертельно болен раком. Я напросился проводить его обратно до вокзала на поезд, а так как страсть к пьянству заглушила совесть, затащил умирающего, по сути, мужика в подвал ресторана Варшавского вокзала, где он и купил на последние гроши бутылку дешевого портвейна. Я выпил с радостью; дядя Яков, кажется, даже не пригубил. Чего хорошего мог он подумать о младшем сыне любимой сестры? Так и стоит перед глазами его удаляющаяся по перрону сутулая спина в кургузом деревенском пиджачке...
Когда нас совесть обличает
В любых, ужаснейших грехах —
Нас Бог еще не оставляет,
Душа еще в Его руках.
Когда ж без совести жестокость,
Грехов неправых правота —
Тут нет души, тут тьма и пропасть,
И власть слепая живота.
Нина Карташева, Москва
Спускаясь по эскалатору: «Уважаемые пассажиры! В связи с прекращением изготовления турникетов устаревшего образца магнитные карты в следующем году использоваться не будут. Приобретайте безконтактные смарт-карты!» А в нижегородской деревушке на улице внезапно появились «однорукие бандиты» — автоматы для игры на деньги. И вся спивающаяся деревня пошла вразнос... А в Великобритании написана инструкция, как не попасть в заложники...
Жаворонок
Гнездо вверх дном,
Птенцы запаханы!..
Вспорхнул — и канул в небосвод.
Надрывно охает и ахает,
А люди думают —
Поет!
Владимир Михалев, Белгородская область
Письмо из тюрьмы: «Зная о том, как много осужденных пишут в православную газету, я решил тоже написать вам. Правда, мое письмо сильно отличается по смыслу от тех, что я вижу на страницах вашей газеты. Просто больше нет сил глядеть на этот обман, ложь и богохульство! Никаких корыстных целей я не преследую, просто надеюсь, что люди, прочитав мое письмо, хоть немного задумаются, прежде чем верить нам на слово. На страницах газеты очень часто печатаются объявления осужденных, которые, по их словам, уверовали в Бога и просят помощи, духовной поддержки. Конечно же, огромное спасибо всем вам, что вы от всей души и чистого сердца стараетесь помочь людям, которые встали на путь спасения. Низкий вам поклон! Но вам просто не приходит в голову, что за многими этими просьбами о помощи стоят обман, корысть, жадность, богохульство и надругательство над истинной верой в Бога.
Многие из нас, осужденных, «уверовавших» и просящих духовной помощи, уже во втором-третьем письме начинают просить масла и конфеток. Но как связать между собой духовную пищу с бульонными кубиками? Разве для того, чтобы уверовать во Христа, нужны сухарики и шоколад? Что же это за вера такая, которая без маргарина не крепнет? Больно смотреть, как вас обманывают, прикрываясь именем Иисуса Христа.
Здесь у нас из-за отсутствия работы очень много свободного времени. И вот новоявленные верующие, обложившись духовными книгами, составляют вам письма. А потом, выпросив у вас посылку с продуктами, смеются над вами и вашими чувствами. Рвут эти же книги, чтобы завернуть в них сало и конфеты. А то еще хуже — ходят в туалет с листочками от Нового Завета. Они пишут всем подряд — и православным, и протестантам, и иеговистам — и всем говорят, что уверовали в их веру, и просят, просят, просят... Они рассуждают так: пускай, мол, все шлют: хоть одну посылку из десяти да получу.
И почти никто из тех, с кем вы ведете переписку, не скажет вам правду, за что он оказался за решеткой. Все ссылаются на злую судьбу и козни сатаны. А о том, как насиловали и убивали женщин и детей, своих родителей и родственников, они не говорят. Убеждают, что у них нет близких...
Люди добрые, я не единственный, кто так думает. Многие из нас, кто скорее, кто медленнее, но приходят к Богу. И многим действительно нужна духовная литература и поддержка. Но именно духовная, а не политая подсолнечным маслом.
И прежде чем тратить свои скудные зарплаты и пенсии на шоколад и чай для двухметрового детоубийцы, оглянитесь вокруг. Разве нет у вас в городе детских домов и больниц? Разве нет домов инвалидов и интернатов для брошенных детей? Разве исчезли с ваших улиц маленькие попрошайки с протянутой рукой? Вот им как раз и нужна ваша помощь. Их никто не накормит безплатно. А здесь нас кормят всех, никого не обделяют. Конечно, шоколада не дают, но ведь тюрьма не курорт, и находимся мы здесь не за хорошие дела и поступки. Никто тут не умирает с голода, а больным к тому же дают диетпитание — масло, молоко...
А вот духовная и другая литература — газеты, журналы, книги — здесь действительно очень нужны. И если у вас есть возможность оказать духовную поддержку, мы будем вам очень благодарны. С низким поклоном и уважением ко всем,
Андрей, Оренбургская обл., г. Соль-Илецк, ЮК-2 5
Отчаянье иль сокрушенье?
Наверняка уж не понять.
В тюрьме увидел с удивленьем —
Не милуй, Господи, меня!
Невольник некий нацарапал
Строку из прыгающих букв
И после сгинул на этапах,
Оставив странную мольбу.
Что это, Бога отверженье
Гордынный дух ему внушил?
Иль дар великого смиренья
Оледененье растопил?
Куда пошел дорогой дальней,
К блаженству иль во власть огня?
Но верю — будет оправданьем —
Не милуй, Господи, меня!
Иеромонах Роман (Матюшин)
Непонятно почему, считается, что пьянство — душевный протест человека против действительности. При царизме за причину выдавали угнетение обездоленных эксплуататорами, при социализме — безправие простых людей и ложь верхов, в нынешние времена — материальное расслоение и невозможность большинства к самовыражению. Однако эта посылка рассыпается сразу, как только мы вспомним, что пили во все времена вне зависимости от социальной иерархии: бывали в истории правители-пьяницы — и опустившиеся на самое дно побирушки-трезвенники.
Пройдя сам через все адовы круги пьянства, могу смело сказать, что вначале человек пьет ради удовольствия, а попав в алкогольное болото, пьет, чтобы не чувствовать себя худо физически и душевно: он не может не понимать, что тонет. Социальная база у пьянства отсутствует напрочь. Почитайте в Библии: «У кого вой? у кого стон? у кого ссоры? у кого горе? у кого раны без причины? у кого багровые глаза? у тех, которые долго сидят за вином... Не смотри на вино, как оно краснеет, как оно ухаживается ровно... впоследствии, как змей, оно укусит и ужалит, как аспид; глаза твои будут смотреть на чужих жен, и сердце твое заговорит развратное; и ты будешь как спящий среди моря и как спящий на верху мачты» (Притч. 23, 29-34) . Пьянство заразно: «Не будь между упивающимися вином» (Притч. 23, 20). Апостол Павел советует избегать пьяниц: «С таким даже и не есть вместе» (1 Кор. 5, 11). Пьяница слезлив, безсовестлив и ради зелья готов на любую подлость. Выбраться же из этой трясины почти невозможно: 28 раз я лежал в больницах, пять раз мне имплантировали «эспераль», но только любовь жены и помощь Бога вытащили меня из болота. Правда, я и сам хотел бросить и понимал, кем я стал. И теперь, опамятовавшись, кричу: не пейте, люди! Кроме безчисленных бед, ничего хорошего не принесет вам эта вонючая жидкость. А главное: «Не обманывайтесь: ни пьяницы, ни злоречивые Царства Божия не наследуют» (1 Кор. 6, 10). Пьет Русь
Иссяк родник, когда-то ласковый.
Изба, скрипя, сползла в овраг.
Колодец зарастает ряскою.
Где русский дух? Лишь смрад и мрак.
Пьет Русь, озлобившись в отчаянье.
Брат поит брата, сын — отца.
Без Бога, мира, покаяния.
И нет, и нет, и нет конца.
Прощай, вина, в вине забытая,
Лишь бабий рев и волчий вой...
И рожа трезвая и сытая
Маячит над печной трубой.
Олег Селедцов, Майкоп
Друзей у меня — раз-два и обчелся, а если честно — совсем нет. То ли потому, что родители в детстве возили за собой по разным городам и странам, где я учился в девяти школах; то ли потому, что Университет закончил 33-летним мужчиной с девчонками-однокурсницами, мечтающими только о замужестве; то ли служба в армии — не лучший повод для продолжения дружбы; то ли характер мой, прямой и вспыльчивый, отталкивает людей, — только остался я совсем без друзей. Было двое, но навещать их хожу теперь на кладбище. С женщинами мне дружить легче: характер у них пластичный, прощать умеют и вообще легче видят в человеке хорошее. А подруг всего две, разного возраста, и с одной из них я в пух и прах разругался по телефону: не учел особенности женской психики. «А, обойдусь», — думал я, но под ложечкой не переставало сосать — от себя не спрячешься. Да и потеря половины подруг ухудшила положение: некому было, кроме уставшей на работе жены, рассказывать о ежедневном вихре событий, давать и получать советы. Одним словом, не выдержал, взял перовскую открытку с его знаменитой «Тройкой» (два мальчика и девочка, надрываясь, тянут неподъемную бочку) и на обратной стороне переписал стихотворение:
Пока звезда не закатилась,
Что озарила наши дни,
Перемени свой гнев на милость,
На милость гнев перемени.
Чтоб, золотые от рожденья,
Улыбкой неба и земли
Над полосою отчужденья
Цветы согласия взошли.
Не закружу распевом бойким,
Швыряя под ноги рубли,
Что унесу тебя на тройке —
На тройке счастья и любви.
Но, зная преданности цену,
Судьбу рассветную твою,
И в ситец радости одену,
И хмелем нежности увью.
Признаю все, что делал плохо,
Свои поступки осужу
И до раскаянного вздоха
Гармонь лихую осажу.
Но только, чтобы вновь светилась
Звезда, как в памятные дни,
Перемени свой гнев на милость.
На милость гнев перемени.
Виктор Коротаев, †2001
И мы опять помирились...
«Александр Григорьевич, здравствуйте! Я непостоянный, но очень уважающий Ваше издание читатель. Всякий раз, встречая газету в церковных лавках, не могу пройти мимо, не купив несколько непрочитанных номеров. Мне всегда импонирует стиль «Православного Санкт-Петербурга». Радостно, что Вам и Вашим авторам удается выдерживать такой спокойный и рассудительный тон публикаций, не скатываясь в обличения, обвинения и прочие религиозные крайности.
Зайдя на интернет-сайт газеты и прочитав любимые мной «Записки редактора», понял, что Вы планируете закрыть эту рубрику. Очень жаль, если это действительно так. Считаю, что «Записки редактора» уже давно стали неотъемлемой частью газеты, — как рубрика редактора в иных глянцевых журналах. Поверьте, Ваши наблюдения интересны, точны и оригинальны. Спаси Господи! С уважением, Герман».
«Уважаемый Герман! Благодарю за внимание к моей персоне и «Запискам редактора». Должен признаться, что за годы я настолько сросся с «Записками», что по-настоящему болею, когда «Записки» не пишутся. Раньше я специально готовил материал к каждому номеру газеты, но теперь вышло пять книг, и «Записки» перепечатываются из них, правда, с сокращениями.
Недавно я сдал в издательство очередную книгу «Записок» — «Былинки», так что материалов хватит на много месяцев — достало бы терпения у читателей».
Священник Александр Ельчанинов (†1934) , автор знаменитых «Записей», относился к подобному жанру весьма серьезно, по-философски: «Советую тебе вести дневник, это помогает изучению себя, предохраняет от повторения ошибок, сохраняет живым прошлое. Стоит записывать всякую большую радость, горе, важную встречу, о книге, произведшей впечатление, свои вкусы, желания, надежды».
...Когда-нибудь монах трудолюбивый
Найдет мой труд усердный безымянный,
Засветит он, как я, свою лампаду —
И, пыль веков от хартий отряхнув,
Правдивые сказанья перепишет,
Да ведают потомки православных
Земли родной минувшую судьбу...
Александр Пушкин, †1837
Хорошо помню свою первую любимую книжку. Она была толстой, с разлохмаченными краями, без конца и начала, и называлась «Сказки». Я знал содержание наизусть, но каждый вечер непременно канючил, приставая к маме, тете или бабушке: «Читай!» Без чтения сказки о сне не было и речи. Потом я сам потихоньку научился читать, но и теперь, прожив жизнь, не устаю удивляться, как из черных буковок сначала получаются слова, а потом и целые фразы. Книги распахнули для меня и без того безпредельный мир, в котором умещалось все: папа и мама, старший братик, и снег зимой, и новогодние подарки, и кораблики в весенних ручьях по асфальту, и яркое солнышко по утрам, и несчетное число звезд на черном небе. Но книги... они давали простор фантазии, открывали неведомые страны, в которых обитали удивительные животные, и даже Луна оказалась доступной для меня и моих друзей.
Чем старше я становился, тем шире становилась Земля. Листая страницы, я добирался до полюса, огибал земной шар за 80 дней, находил безценные сокровища, опускался в морские глубины и... но так часто приходилось откладывать книжку в сторону, чтобы делать уроки или сбегать в магазин. Тогда я решил схитрить и приспособился читать на ходу, благо машин тогда в Москве было мало. Но однажды нос к носу столкнулся с папой и получил нагоняй. Но я не унывал и задумал читать по ночам. Мы жили вчетвером в одной комнате; когда большие напольные часы били два раза «Бом-бом!», я доставал потайной фонарик и, накрывшись с головой одеялом, погружался в другую жизнь. Правда, под одеялом было душно, а глаза очень скоро переставали слушаться и слипались...
Я стал читать на уроках, положив книгу на колени, но учителя быстро раскрыли мой секрет.
Тогда я решил писать сам. Я задумал написать толстый-претолстый приключенческий роман. Сказано — сделано: я приобрел солидную тетрадь в ледериновом переплете и, удобно устроившись за столом, устремил взгляд на голубую, в клеточку, чистую страницу. Отчаянно стучало сердце, я уже несколько раз обмакивал новенькое перо в чернильницу-»непроливашку», но дальше дело не шло. Я вдруг с ужасом понял, что не знаю, о чем писать, не знаю даже, какой фразой начать свое произведение. Как же так! Сотни мыслей роились в голове, когда я обдумывал предприятие, десятки героев из прочитанных книжек говорили со мной, перед глазами мелькали города и страны, снеговые вершины гор вонзались в небо, реки катили свои воды... катили... катили... Тут капля чернил, уставшая ждать, сорвалась с пера и жирной кляксой расползлась на голубой, в клеточку, бумаге... Но я все же стал писателем — через пятьдесят лет! Эх, если бы не та клякса! . . Саша Раков, член Союза писателей России
Вещи
Все меньше тех вещей, среди которых
Я в детстве жил, на свете остается.
Где лампы-»молнии»? Где черный порох?
Где черная вода со дна колодца?
...Я сделал для грядущего так мало,
Но только по грядущему тоскую
И не желаю начинать сначала:
Быть может, я работал не впустую.
Арсений Тарковский, †1989
В «Домострое», энциклопедии семейной жизни ХVI века, читаю: «Следует христианину всегда держать в руках — четки, а молитву Иисусову — неустанно на устах; и в церкви и дома; и на торгу — ходишь, стоишь ли, сидишь ли, и на всяком месте, по словам пророка Давида: «На всяком месте благослови, душе моя, Господа!» Творить же молитву так: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного» — и так говорить шестьсот раз, а седьмую сотню — Пречистой Богородице: «Владычице моя, Пресвятая Богородице, помилуй мя, грешного» — и опять возвращаться к началу, и так говорить постоянно».
Свои первые четки я получил, скорее выпросил, в Печорах у приснопамятного архимандрита Пантелеимона (Борисенко) , 11995, и не расставался с ними ни днем, ни ночью, пока не потерял. Вторые монашеские четки подарил в один из моих приездов в Свято-Введенский монастырь в Иваново архимандрит Амвросий (Юрасов). Они висят у меня над головой, и дома я привычно перебираю их мягкие узелочки, а перед сном надеваю на шею. До последнего времени на улице я ходил с четочками-тридцаткой, охватывающими запястье, и было удобно молиться по ним, не привлекая внимания. Если уставала одна рука, я брал четки в другую и творил Иисусову молитву долго и без числа. Батюшкино требование звучало так: «Бей воздух молитвой!» Это продолжалось почти девять лет. Но появилась боль в запястьях, и четки пришлось оставить. Я пришел к батюшке Иоанну Миронову за советом, а он улыбнулся своей неповторимой улыбкой и прочитал любимое стихотворение, написанное священником Владимиром Введенским: Молитва «Господи, помилуй»
Из всех молитв, какие знаю, Пою в душе иль вслух читаю, Какою дышит дивной силой Молитва «Господи, помилуй». Одно прошенье в ней, не много! Прошу лишь милости у Бога, Чтоб спас меня Своею силой. Взываю: «Господи, помилуй». И горе таяло, и радость Мне приносила вдвое сладость. И все то было дивной силой Молитвы «Господи, помилуй». Когда лились от горя слезы Иль страстные смущали грезы, Тогда с особой сердца силой Молюся: «Господи, помилуй». Уж близок я к последней грани, Но все ж с горячими слезами, Хотя с увядшей тела силой Молюся: «Господи, помилуй». Душа, окончив жизнь земную, Молитву эту, не иную, Тверди и там ты за могилой, С надеждой: «Господи, помилуй».
Я тебя сейчас научу, — сказал батюшка. — Прочитал «Господи Иисусе
Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного» — и распрями большой палец.
Прочитал другой раз — разогни указательный, и так далее.
Так я же без счета молюсь, — упираюсь я, — с четками-то удобнее.
Слушай, что я тебе говорю, и не прекословь! Я сам так молюсь. И
запястья твои болеть не будут. Уразумел, чадо? — уже серьезно спросил
духовник. Уразу-у-умел, батюшка, буду учиться...
Как хорошо жить на свете! Как сладко
Петь тропари и смотреть в небеса.
Душу затеплить свою, как лампадку.
Господи, только меня не бросай!
Знаю, что самую смертную муку
В воле Твоей сокрушить, как змею,
Господи, только б держаться за руку,
Только б держаться за руку Твою.
Раб неключимый, слагаю я гимны,
Сердце легко поручаю речам.
Господи, Милостивый, помоги мне,
Чтобы не очень Тебя огорчать, —
Не преклониться стихиям материй,
Горнего мира понять голоса.
Как хорошо жить на свете — и верить!
Господи, только меня не бросай!
Андрей Попов, Воркута
Сын попал в аварию и разбил машину вдрызг. Хорошо, сам отделался разрывом связок плеча и переломом ноги. Но дачное хозяйство держалось на нем, и меня это устраивало: ну, не лежит душа к земле, что ты будешь делать! Это нетерпеливый характер виноват: пока что-то посадишь, да взойдет ли, а если взойдет, то может погибнуть от холода, а тут еще вредители, поливка, прополка, удобрения, или дождь, или ведро... А время с весны до осени? Муторными показались для меня приусадебные занятия, в которых чуть не вся страна нашла забвение и удовольствие; да и прибавка к столу существенная.
Пытался себя заставить полюбить ковыряние в земле, но — невольник не богомольник. Чтобы хоть как-то успокоить душу, купил для дачи российский культиватор «Тарпан», итальянскую бензиновую косу «Спарта», немецкую электропилу — пользуйтесь! И говорить вслух о своей нелюбви к работе на родной «фазенде» неудобно: не поймут меня строящие по 20 лет свои дачи — из чего придется — трудящиеся. Буду помогать родным техникой и советами: теорию-то мы все хорошо знаем...
Сегодня пашут в огороде,
А завтра будут боронить.
Веками свитая в народе —
Суровая — не рвется нить.
От пашни свежей кровью тянет,
Червя выискивает грач.
И полубомж-полукрестьянин
Свой тракторок пускает вскачь.
А я гляжу сквозь занавеску
На них — в рассветное окно.
И стыдно мне, но — интересно.
И хочется, но — не дано...
Глеб Горбовский, СПб.
Еще одно страшное признание: не люблю мемориальных музеев. Все вылизано, отлакировано, покрашено; если кровать, то на ней точно никто не спал; шкаф с книгами — наверное, страницы не разрезаны. И вообще: «руками не трогать», «в кресло не садиться», «близко не подходить» — и ограждающие веревочки, чтобы не пересекали. Предметы в музее, может, и подлинные, а человека, которому посвящен музей, рядом нет, будто и не жил он в этой лакированной шкатулке. Тут даже пыль отсутствует.
И только однажды, на греческом острове Эгина, я видел, как молодая гречанка лежала на белоснежном покрывале в келье великого святого ХХ века Нектария Пентапольского (†1920) и слезно о чем-то молилась. И никто, представьте, никто, не сделал ей замечания.
В мемориальном музее только рукописи живые, даже если копии: вот где бьется мысль в безчисленных зачеркиваниях и поправках, вот здесь ты воочию убеждаешься, в каких муках рождалось гениальное произведение. А из какой чашки пил чай русский гений, на каком стуле сидел, мне как-то все равно...
Рукописи Пушкина
Что писано рукою Пушкина,
Напоминает шторм, прибой:
То выстроено, то разрушено,
То новой поднято строкой.
Мысль Пушкина быстра, как молния,
Полет ее неуследим.
Сижу в подавленном безмолвии
Перед создателем седым.
Седым? Но Пушкин был брюнетом
И значился в числе повес.
Я знаю, я ведь не об этом —
О мудрости его словес.
Они заоблачно вершинны,
Им к высоте не привыкать.
Они, как Бог, неустрашимы
Святую правду изрекать.
Не рукописи — брызги моря,
Не строки — гребни грозных волн.
А с морем кто из нас поспорит?
Никто! Поспорит только он!
Виктор Боков
...Мучает не сама безсонница, а мысль, что не выспишься и утром встанешь не с той ноги, а на работе будешь цепляться к подчиненным, болеть головной болью и раздражительным безразличием. Но почему-то именно безсонной ночью приходят мысли, которые впоследствии вы читаете.
Безсонница любит людей чувствующих, с обнаженным нервом, не умеющих расслабляться. Сильные волей перебарывают безсонницу или, по крайней мере, не позволяют собой командовать. Ночь — время молитвы; недаром монахи любят ночные бдения. Я же, будучи человеком слабым, глотаю снотворные, жалуюсь духовнику и непостоянно читаю молитву.
При безсоннице преподобному Иринарху, затворнику Ростовскому
О, преподобне отче Иринарше! Се мы молим тя усердно: буди ходатай наш присный, испроси нам от Христа Бога мир, тишину, благоденствие, здравие и спасение, и от всех врагов видимых и невидимых ограждение, покрый же нас ходатайством твоим от нахождения всяких бед и скорбей, паче же от искушений врага темнаго, да вси мы с тобою прославляем всесвятое имя Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков. Аминь.
Равно угодны Богу тьма и свет.
Бог сотворил и ночь не для забавы.
Добро и зло нужны, как «да» и «нет»,
И разрушители в свой час бывают правы.
Не оценили благолепный День,
Когда не знали сумрака ночного.
Судьба послала Яблоню и Тень,
И откусили яблока земного...
Вмиг раскололся мир, и плачет райский сад.
Но обманулся тот, кто сам расставил сети.
Не ведая стыда, не требуя наград,
У грешной матери растут безгрешно дети.
Ирина Дрожжина, СПб.
В Греции купил жене самую дешевую, но натуральную шубу из лобиков норки. При встрече с батюшкой сказал: «Жалко, батюшка, норок!» — «А чего их жалеть, крысок?» — ответил духовник. Но мне почему-то кажется, что здесь в нем заговорил крестьянин: не любят они животных, наносящих потраву.
А вот другой вопрос, мучающий меня: не грех ли — рыбалка развлечения ради? Не о таких ли людях сказал Господь: «Все труды человека — для рта его, а душа его не насыщается» (Екк. 6, 7)? Представьте только на миг, что вы проглотили стальной крючок с зазубринами, а некто с силой тащит его из вашего нутра назад. Волосы дыбом! А что рыбы? Да им не больно...
Рыбам слезы б источать!
Если голос обрели бы, —
На крик закричали б рыбы,
Нет, не стали бы молчать.
Мария Петровых, †1979
Рыбы кричать не могут? Но раз есть мозг — есть и нервы, а значит, существует и боль. Когда поймем рыбий язык, рыбы нам со слезами о своей боли расскажут. Рыбы ведь тоже умеют плакать...
Неожиданная встреча
Реченька-малютка,
Будто ручеек,
На разливе — утка,
Уточка-чирок.
Маленькая, серая
На закате дня,
Юркая и смелая
Смотрит на меня.
И взлететь готова,
И удар стерпеть.
Что со мною? Слово
Или выстрел, смерть?
Замерли, друг в друга
Взгляды уперев,
На виду у луга,
На глазах дерев...
Воздух-то чистейший —
Не дышать, а пить!
Понял я: сильнейший
Должен отступить.
Владимир Семенов, СПб.
В новое собрание сочинений Михаила Пришвина (1873-1954) вошел не публиковавшийся ранее дневник писателя. Кто смел сказать, что Пришвин — влюбленный только в природу человек, безразличный ко всему остальному, без Бога в душе?
«6 марта 1918 г. Смотришь на человека: вот он идет по улице — ну что в нем хорошего? Жалкого вида человечек, одна из крошек, упавших от съеденного пирога когда-то великого государства Российского, — тошно смотреть!
И так тоже подумаешь: а ведь он и раньше такой был, только покрыт был покрывалом великого государства Российского, покровы упали — и вот он, человечек, весь тут налицо, ковыляет себе и ковыляет. Чего от него убыло? Такой он и был, такой он и есть: вся правда налицо. И так все, оказалось теперь, это великое число лентяев, негодяев, воров и убийц, скрытых раньше под кровом империи, — так это и раньше было, это и есть правда нашей жизни, значит правда все, что случилось, мы увидели правду».
Как много стало нынче шума,
Как мало стало тишины.
Толпятся граждане угрюмо,
Своей не ведая вины.
Вокруг стоит кромешный гомон,
Вокруг — безудержный галдеж.
И слышен голос незнакомый:
«А ты, старик, куда идешь?»
А мне туда, где нет разбоя,
А мне туда, где каждый год
И небо будет голубое,
Где будет совестный народ.
И где «весенней гулкой ранью»,
Не по моей совсем вине,
Меня никто последней бранью
Не скосит, будто на войне.
Где по весне любимы грозы.
И на грядущие года —
Где в поле светлые березы,
А в речке звонкая вода.
Ну кто ж меня за то осудит,
Какой старик или юнец,
За то, что верю, скоро будет
Безумству дикому конец,
Конец безчестию и сраму
Безпутных дел, лукавых слов?..
Видна, видна дорога к Храму
И Божий крест до облаков.
Николай Громов, СПб.
Еще Пришвин: «26 января 1918 г. Страшно прислушаться к себе, проверить — какой ответ я дам на близком Суде. Все засмыслилось, а в общем тайное в слове потеряло свою силу. Только целы еще скромные и чистые ризы моей Родины. Я надену их в последний час, и Тот, Кто будет судить меня, я верю, смилуется: «Безсловесные, — скажет, — проходи!» Раскинутся тогда ризы мои полями ржаными-пшеничными, благодатное время снизойдет по воде — и станут воды и нивы тихими и дремучие леса полными хвойных и лиственных тайн — куда хочешь иди! Тропинкой вдоль большака, полями ржаными-пшеничными, краем ли моря теплого по камушкам или студеного моря твердыми наплесканными песками от сосенки к сосенке... Утром ранним внизу, на речке, умоюсь, алым вечером позорюсь на завалинке. И это будет вечно мое заслуженное». И снова в лесу, как в светлице.
Пылает в брусничниках мох,
Над озером ранние птицы
Катают жемчужный горох.
А дали озерные зыбки,
А чуткие воды чисты.
Трепещут, как светлые рыбки,
На ивах прибрежных листы.
Над всем озарившимся краем,
Вполнеба янтарно горя,
Ликует, резвясь и играя,
Совсем молодая заря.
А осень вовсю хороводит,
В рассветные трубы трубит,
По чистому золоту ходит,
На золоте пляшет и спит.
Летят дорогие убранства
И с левой, и с правой руки.
...На фоне такого богатства
Какие мы все бедняки...
Виктор Коротаев, †2001
Я написал предисловие к своей очередной книжке, но по разным причинам оно не вошло, и я забыл про него. Недавно я натолкнулся на стихотворение, которое поразило меня схожестью наших чувств: набрел-то я на этот стих вчера, перелистывая на даче старые номера «Нового мира». В предисловии я писал:
«Оказалось, что тяга к писательству сродни болезни. Намучившись с двумя последними книжками все тех же «Записок редактора», я честно сказал себе: «Хватит! Что изменится в мире от 300 страниц моих несовершенных мыслей тиражом 5000 экземпляров? Есть люди и поталантливее, и поглубже, пусть они и толкаются в издательствах. Вот сдам эту последнюю книжку — в твердом переплете обещал издатель — тогда наступит конец этому сумасшествию!» И сверстанный с потом и кровью текст компьютер мигом отправил по назначению. А я отправился в короткий, но долгожданный летний отпуск и отдыхал в удовольствие, вспоминая давнюю шутливую фразу из «Литературки»: «Если можешь не писать — не пиши». Оказывается, я мог, хотя, по привычке, всюду таскал с собой надоевший блокнот с ручкой. Я упивался победой: ум оттачивал слова, глаза схватывали сюжеты, уши ловили фразы, запоминали стихи, — но чернила сохли в моей ручке. Через три с лишним года безпрерывного писательского труда — внакладку к делам газетным — я вдруг открыл, что могу не писать, и мои незаписанные мысли легко убегают прочь...
Так продолжалось долго — почти восемь дней, — и снова неведомая сила, как раба на галере, приковала меня к перу. «Ладно, напишу еще одну, — подумал, сдаваясь, я, — последнюю, но лучшую книгу в своей жизни и уступлю дорогу другим, честное слово!» Как там, у Редьярда Киплинга? «Но глаза мои слезятся: непривычен яркий свет. Лишь клеймо я заработал и оков глубокий след. От плетей рубцы и язвы, что вовек не заживут. Но готов за ту же плату я продолжить тот же труд»...
...И опять я просыпаюсь по ночам, чтобы записать, а днем хватаю любой клочок бумаги, чтобы не забыть. Жизнь вновь превратилась в каторгу.
Вернулось то мучительно-приятное состояние, которое, по выражению Юрия Олеши, называется «ни дня без строчки». Но, может быть, и галерный раб со временем возлюбит свою ненавистную работу и поздним вечером, бросив вниз тяжелые до онемения руки, довольно подставит усталое лицо ласкающему соленому ветерку...»
Творчество
Летам невозможно не верить,
Что жизнь все короче, короче,
А я еще все на галере
Работаю веслами строчек.
Собой обреченный когда-то
На сладкую каторгу эту,
Гребу и за датою дату
На сердце бросаю, как мету.
Но сердце не ведает страха
Над меридианами весен,
Как будто последнего взмаха
Не будет у весел.
Степан Щипачев, †1979
Самое ценное, самое светлое воспоминание в жизни — как медсестричка из Снегиревки положила на мои дрожащие от счастья и волнения руки невесомый розовый конвертик с новорожденной дочкой Настенькой. Я протянул сестричке зеленую трехрублевую бумажку: так тогда было принято — за мальчика пять рублей, за девочку — три. Год 197 8-й, начало января... Много воды утекло с тех пор, и у дочери уже есть свой сын, а я до сих пор чувствую в руках тяжесть родной плоти, а в сердце счастье, окутавшее меня. Потом... впрочем, потом, наверное, как у многих. Но тогда я все же был несказанно счастлив. И дай Бог здоровья и благополучия той женщине, которая одарила меня этим несбывшимся счастьем...
В роддоме
Одна твое лишь имя помнила.
Стояло солнце высоко.
Была я нежностью наполнена,
Густою, словно молоко.
Теснила грудь рубашка белая,
Казалась комната мала...
Я для тебя, любимый, сделала
Все то, что женщина могла.
Поверь мне, жизнь неиссякаема,
Мы будем вместе много дней, —
Хоть я пока недосягаема
Для дерзкой нежности твоей.
Живу в высоком, светлом тереме,
И мальчик маленький со мной...
А ты стоишь внизу, растерянный,
Счастливый, юный и хмельной.
Любовь Ладейщикова, Урал
Душа, душа, ну почему ты опять самовольничаешь и летаешь по ночам к женщине, с которой я расстался двадцать три года назад? Не воспоминания пережитого ведут тебя — я давно уже не возвращаюсь назад, — зачем же ты заставляешь, душа, учащенно дышать меня по утрам? Я запрещаю тебе, ну ладно, я прошу тебя забыть туда дорогу. Зачем ты делаешь мне больно?..
Я тебе снилась однажды
В самом расцвете весны.
Сны приключаются с каждым,
Мы не в ответе за сны...
Я тебе снилась, спасибо,
Знать, тосковал обо мне,
Мы наяву не могли бы
Так говорить, как во сне.
Вечно стояли б меж нами
Совести злые права,
А не повитые снами
Правды скупые слова.
Я тебе снилась, наверно,
В свете густой синевы
Смутно, счастливо, неверно,
Как не бывает, увы.
Лариса Васильева
Сотрудник редакции принес мне сборник Арсения Тарковского (1907-1989) «Благословенный свет» с предисловием Юрия Кублановского, но, несмотря на литературоведческое образование, из предисловия я почти ничего не понял: так все неясно было сказано о поэте, затемнённо, сложно написано, — поэтому главное, что усвоил, — это был русский поэт с необычным даром и трудной судьбой; стихи его живут до сих пор, и в плеяде поэтов он стоит высоко. Сын поэта, Андрей, в 1962 году получил Гран-при Венецианского фестиваля за фильм «Иваново детство», а в 19 8- году заявил о своем невозвращении на Родину. В 19 87 году — в связи с 80-летием — Арсений Тарковский награждается Орденом Трудового Красного Знамени. 27 мая 1989 года Арсений Александрович скончался в Москве и после отпевания в храме прп. Сергия Радонежского похоронен в Переделкино. В 1991 году вышли два тома Собрания сочинений поэта — из трех.
Тот, кто заинтересуется по-настоящему творчеством и биографией Тарковского, сделает это без особого труда... Но не могу не привести концовки его стихотворения «Слово»:
Слово — только оболочка,
Пленка жребиев людских,
На тебя любая строчка
Точит нож в стихах твоих.
Посвящение Арсению Тарковскому
Сколько пето-перепето, только не избыто зло. Видеть старого поэта слабым очень тяжело. Он еще совсем недавно гири строф кидал, шутя; а сейчас поник так явно и бормочет, как дитя. Неужели ослабели мышц железные узлы и огонь в усталом теле не возникнет из золы? Неужели не проглянет двух алмазных копьев блеск, а растает и увянет под осенний переплеск? Вот тебе и вышел в гости; за окном все ближе ночь; я готов рыдать от злости, что ничем не смог помочь. Неужели сердце рвется и не действует рука потому, что остается только слово на века? Не предугадать заране, попаду ли вновь сюда. У меня першит в гортани стародавняя слюда. Еле-еле сам с порога сам сошел — в обратный путь. Умоляю: ради Бога, помогите кто-нибудь. В телефоны позвоните. Напишите письмецо. Пусть не рвутся жизни нити, пусть разгладится лицо. Я-то знаю то, что точит, что печалит без конца, что принять никак не хочет память горькая отца... Есть еще излуки-луки, что куда согнуть рукам; есть еще такие муки, что не выразить словам. Я, наверное, не стою мига краткого его; и участие простое нас связало лишь всего. Я не знаю, кто запишет взгляд прощальный, слабый вздох; только пусть его услышит, если есть, всесильный Бог. Пусть далекому потомку доведется прочитать не кроссворд-головоломку, а его стихов тетрадь. Виктор Широков, Москва
Просыпается тело,
Напрягается слух.
Ночь дошла до предела,
Крикнул третий петух.
Сел старик на кровати,
Заскрипела кровать.
Было так при Пилате.
Что теперь вспоминать.
И какая досада
Сердце точит с утра?
И на что это надо —
Горевать за Петра?
Кто всего мне дороже,
Всех желаннее мне?
В эту ночь — от кого же
Я отрекся во сне?
Крик идет петушиный
В первой утренней мгле
Через горы-долины
По широкой земле.
Арсений Тарковский, †1989
Вот уже и к трем с половиной годам приближается, как мама умерла. Вроде, и стихнуть должно бы, но так отчетливо вижу я то зимнее позднее утро 24 января, когда вошел в ее комнатку. Мама была уже без памяти и глубоко, неровно и прерывисто вздыхала, словно вырываясь из пут, с закинутой назад головой; было страшно; я пытался влить в ее полуоткрытый рот ложку воды, чтобы хоть чем-то помочь.
Приехала «скорая», женщины-врачи электрошоком старались завести ее старое усталое сердце — «дыши, милая, дыши!» — но сердце больше не хотело работать, и умаявшиеся врачи сказали, что клиническая смерть наступила сорок минут назад. Было одиннадцать часов пятьдесят пять минут тусклого питерского дня... Мой разум помутился: значит, я поил водой уже мертвую маму?.. Подарил каждой из бригады «скорой» по бумажной иконке, кажется, Божией Матери «Взыскание погибших», а духовник по телефону читал канон «На разлучение души с телом» рабы Божией Веры, а я, переполненный горем, с трудом сознавал происходящее и заплакал, и закрыл ей глаза... Маму увезли в морг. Мама, получается, что ты еще дышала и содрогалась телом здесь, на земле, а душа твоя была уже «там»?
Я как-то признался батюшке, что чувство неизгладимой вины не оставляет меня, и стал перечислять отцу Иоанну, сколько ошибок я сделал перед маминой смертью. «Казнись-не казнись, а все мы, Саша, в неоплатном долгу перед родителями нашими», — со вздохом сказал батюшка. Дорогой духовник, теперь я молюсь и о Вашем отце, р.Б. Георгии, и о маме Вашей, р.Б. Ольге. А как иначе — Вы мой отец, и я так боюсь Вас потерять...
Матери
Ты смотришь
С обычным упреком
Людей,
Что действительно ждут.
Всю жизнь я
Налетом,
Наскоком,
На десять,
На двадцать минут.
...Прости же мое раздраженье
Как нервной системы пробел.
Я только что из окруженья,
Еще и остыть не успел.
А надо бы выдохнуть сразу,
Входя в дорогое жилье,
Такую уютную фразу,
Чтоб ты завернулась в нее,
Грехи мне припомнила снова,
Слегка за вихры теребя.
Но то, что родила такого —
Вовек не корила себя.
Виктор Коротаев, †2001
И вспомнил, как отчитывал маму за «отсталость»: «Сынок, я завтра не приеду — будет «трудный день»«, — имея в виду метеорологические условия. Теперь в иные времена я на самом себе испытываю «трудные дни», в которые не хотел верить: усиливается звон в голове, подскакивает давление, нападает усталость, работать нет сил и желания.
Бедная мама! Сколько же глупостей наговорил тебе твой молодой, здоровый и самоуверенный сын! Даже сорокалетнему не понять старости с ее болезнями, пенсионными проблемами, экономией каждой копейки, борьбой с одиночеством. Бывая у старшего сына в Москве, мама даже «ошибалась» этажом, чтобы завести знакомство со сверстницей-соседкой. Но в столице ее простоватые хитрости не проходили, а на лавочках у 14-этажных домов сидеть старухам в столице не принято. Поэтому так и металась она, не в силах выбрать, где же ей жить — у младшего в Питере или у старшего в Москве: характеры сыновей мало чем отличались. Так и умерла в Питере, отправив вещи в Москву. Даже «смертный узелок» пришлось срочно возвращать на похороны назад.
Сегодня воскресенье, я выспался, чувствую себя хорошо и непременно пойду к тебе на кладбище. Там и поговорим, мама...
Давно ли песни ты мне пела,
Над колыбелью наклонясь.
Но время птицей пролетело,
И в детство нить оборвалась.
Поговори со мною, мама,
О чем-нибудь поговори,
До звездной полночи до самой, —
Мне снова детство подари.
Минуты сказочные эти
Навек оставлю в сердце я.
Дороже всех наград на свете
Мне песня тихая твоя.
Поговори со мною, мама,
О чем-нибудь поговори...
Моя певунья-мама очень любила эту песню...
Купил самую лучшую, самую красивую рассаду анютиных глазок и старательно посадил в мамин цветник на могиле. Не сомневайтесь, я все сделал правильно: выкопал ямки в песке, насыпал плодородной земли, полил ее, а уж затем утвердил в них разноцветные анютины глазки. Но ничего хорошего из моей посадки не получилось: пришел через неделю, а цветы повесили головки — по всему видно, не прижились. А рядом могила отца, там рассаду сажала жена — и цветы радуются нежаркому летнему солнышку. Опыта, что ли, нет, или чувствуют растения мою неприязнь к цветоводству, только это уже не первый раз случается. Дома в моей комнате на подоконнике стоит один-единственный полуцветок-полукактус — память о посещении Владивостока, — и то, думаю, без присмотра жены он непременно погиб бы. За что вы меня не любите, цветы-растения?..
Цветы скучают без хозяев,
Они без нас не могут жить,
И оставлять одних нельзя их
На попеченье рук чужих.
За прирученных мы в ответе,
И пусть никто не виноват,
Они, совсем как наши дети,
По-детски могут ревновать.
Ах, эта преданность святая!
Когда в разлуке с ними ты,
Цветы хандрят и увядают,
Из рук чужих не пьют воды.
Опять, как будто в детстве раннем,
Держу пред матерью ответ.
На подоконнике герани
Ей трудный скрашивали век.
Увы, но путь земной не вечен,
Мать в светлые ушла сады...
Как ни старался уберечь их,
Погибли все ее цветы.
И так и этак холил я их.
Как быть мне, мама, подскажи!
Цветы скучают без хозяев,
Они без нас не могут жить...
Виктор Голубев, СПб.
Мало чего из вещей осталось у меня от мамы. Да и не нужны мне вещи- воспоминания — мама и так в моем сердце. Но сохранил коробочку из белого матового плексигласа, помню которую с ранних лет, — с лебедем на крышке и надписью-гравировкой: «Верочке, любимой жене и сердечному другу. Гриша. 30.11.1949 г. г. Рига». Теперь я храню в ней приколотые на красную подложку мамины медали: «За оборону Ленинграда», «За доблестный труд в Великой Отечественной войне» и юбилейные — 20, 30 40, 50 лет Победы и всякую мамину мелочь. Никогда не видел, чтобы мама носила медали, хотя старший брат утверждает, что после войны такое было. Когда делили с ним имущество, он взял тяжелый от наград отцовский полковничий китель, а я — мамины медали. Хочу передать их со временем сыну, а тот пусть внуку передаст...
Медали 41-го года
Медали сорок первого
Иных дороже втрое —
Высокой мерой мерила
Страна своих героев.
Нещадной мерой мерила,
Награды тяжелели:
Медали сорок первого
Носили на шинелях.
Виктор Поляков
Заодно поделюсь еще кладбищенскими впечатлениями. Слева от маминой могилы находится заброшенная «раковина» с крестом усопшей в 1957 году женщины. На сохранившейся фотографии осталась ее фамилия и первая буква имени, поэтому я стал звать ее Марией и, как рьяный христианин, ухаживать заодно и за ее могилой. Почистил внутри, искусственный цветочек приладил, свечки зажигал, читал короткую молитву. А года через полтора желание ухаживать за могилкой Марии как ножом отрезало. И стал я думать «мистически»: не самоубийца ли она, или какие страшные грехи на ее совести, или еще что... Одним словом, перестал обращать внимание на ее «раковину». А при случае поделился с батюшкой своими мистическими догадками. «Не выдумывай ничего, — сказал духовник, — ты просто не хочешь прибирать ее могилку, и все. Никакой тут мистики нет». А я все сомневаюсь: почему меня так скоро отвратило от доброго дела?.. Впрочем, мало ли добрых дел мы бросаем делать, отыскивая для себя объяснение?..
Забытые могилы
Бурые плиты в зарослях диких.
Кресты на пустынных холмах.
Чьи-то едва различимые лики,
Милое что-то в чертах.
Чудом еще уцелевшее фото,
Но ни имен уж, ни дат...
Словно родного ищу я кого-то
Средь этих ржавых оград.
Кто не помянут давно, не оплакан,
Всеми уже позабыт.
Сколько же вас на заброшенных так вот
Горьких погостах лежит.
Мир и поклон вам. Простите нас, предки,
Старая добрая кость.
Мы-то пожиже. А вы были крепки.
Спите. Спаси вас Христос!
Иерей Игорь Ухторский, †2004
Я сильно привязался к моему «сталинскому» дому в Новой Деревне с широкой парадной лестницей и огромной площадкой перед квартирой и уютным зеленым сквером за нашими окнами, в которые кланяются старые клены. Здесь я, по батюшкиным молитвам, обрел то, за что богатые платят большие деньги — и в доме, и за окнами всегда стоит тишина. Сначала я не верил и все ждал подвоха: вот сейчас загрохочет «музыка» из соседней квартиры, а пьяные голоса в сквере заорут благим матом что-то нечленораздельное. Но проходили дни, — и я привыкал к тишине. Одно только обстоятельство омрачало праздник души: летом из недалекого кафе перед закрытием распахивали двери, крадя у меня полчаса тишины. Но эту цену я готов платить.
Стали серыми и сонными,
Тишиной оглушены.
Визг и рев над стадионами —
Тоже форма тишины.
Обезсиленные узники,
Ждем последнего суда...
Неужели больше музыки
Не услышим никогда?
Николай Стефанович, †1979
Обратите внимание, мир вокруг стал шумным. Едешь в метро — рядом парень в наушниках, а сквозь них какофония на весь салон; из метро вышел — грохочет динамиками продавец, в маршрутках — музыка, в поезде — тоже музыка; ее словно привязывают к тебе и заставляют слушать. Слава Богу, с годами я стал глуховат, и мощный звукопад не достигает моего слуха. «Но если и музыка нас оставит, что будет тогда с нашим миром?» — с тревогой вопрошал Гоголь. Но он-то имел в виду настоящую музыку!
Ни джаз, ни рок я не приемлю.
Они пришли издалека
И засорили нашу землю...
Мне песня русская близка.
Пока звучит она под небом,
Надежда есть
И вера есть,
Что будут все
С водой и хлебом,
Что победит
Благая весть.
Михаил Аникин, СПб.
Зашла по делу в редакцию знакомая поэтесса, женщина уже немолодая. Глаза сухие, но вижу, расстроена чем-то. «Что случилось?» — спрашиваю. Тогда она говорит: «Вчера собралась на всенощную в Большеохтинскую церковь Свт. Николая, транспорт общественный плохо ходит, вот я и приспособилась на попутках — там ведь совсем рядом добираться. Конечно, за деньги.
Останавливается машина, передняя дверь приоткрылась. Только и успела спросить: «До храма не довезете?», как водитель с такой силой захлопнул дверь и нажал на газ, что порвал защемленное дверью пальто, слава Богу, по шву. Но это не все. Проехав несколько метров, машина остановилась, вылез молодой здоровый парень, подошел ко мне и ударил по лицу. Развернулся, сел в машину и отправился прочь...»
Много я знаю подобных историй с более печальным концом. Попросил у батюшки благословения на приобретение какого-нибудь инструмента самозащиты. К моему удивлению, отец Иоанн благословение дал. И я недорого купил некое приспособление, которое оружием можно назвать с большой натяжкой. Но как-то поспокойнее стало, когда ощущаешь эту штуковину в кармане. Однажды на меня безпричинно натравили огромного пса, и я, забыв о том, что способен защититься без особого вреда для врага, как мальчишка, спрятался за воротами собственного гаража. Да и как решиться делать живой твари больно?.. А собаку спустила с поводка девчонка лет семнадцати. До сих пор стоит в ушах ее унизительный смех — какое-никакое развлечение...
В подъезд входите осторожно,
В России тоже, как в Чечне.
Вооружайтесь всем, чем можно, —
Ведь на войне, как на войне.
Уж мне-то, мухи не убившей,
Молившей Бога за врагов,
И шляпы с перьями носившей
Под цокот тонких каблуков?
Уж мне-то?.. — Пистолет заряжен:
Научит жизнь, увы, всему.
Пусть враг, как прах, под ноги ляжет.
Пришел со смертью — смерть ему!
Нина Карташева, Москва
На территории психиатрической больницы Скворцова-Степанова стоит с давних времен деревянная, но ладно подновленная церковь вмч. Пантелеимона Целителя, великого православного святого. Кроме тех, кто живет неподалеку, прихожанами здесь являются душевнобольные из разных отделений. Стыдливо опускаешь глаза, когда видишь их лица с признаками болезни Дауна, их неуклюжие движения, неуместные улыбки и смешную походку. Но службу выстаивают тихо, и выражение лица меняется, стирая уродство, и осмысляется взгляд. Убогий — это человек Божий...
Они метались на кроватях —
И чей-то друг, и сын, и муж.
О них вздыхали, как о братьях,
Стыдясь их вывихнутых душ.
И, жгут смирительный срывая,
Они кричат: «Остановись!
Не жги, проклятая, больная,
Смещенная безумьем жизнь!»
Дежурных бдительные руки
Их положили, подоспев.
И тут вошли в палату звуки —
Простой и ласковый напев.
И кротко в воздухе повисла
Ладонь, отыскивая лад,
И трудно выраженье смысла
Явил больной и скорбный взгляд.
А голос пел: мы те же звуки,
Нам так гармония нужна,
И не избавиться от муки,
Пока нарушена она.
Взгляни устало, но спокойно:
Все перевернутое — ложь.
Здесь высоко, светло и стройно,
Иди за мною — и взойдешь.
Девичье-тонкий в перехвате,
Овеяв лица ветерком,
Белея, уходил халатик
И утирался рукавом.
Алексей Прасолов, †1972
Приятно идти в издательство, готовящее твою книжку к выходу в свет. И редактором оказалась милая женщина, которая сразу расположила к себе. Знаете, как бывает: встретишь незнакомого человека — и сразу проникаешься к нему доверием. И работа ладится: автор — субстанция тонкая, обидчивая, за каждое выстраданное слово готов грудью лечь; а с ней — удивительное дело — и убрать лишнее соглашаешься, и замену сделать готов, и рисунок добавить. Так она расположена к людям, такой свет неподдельный в глазах от твоего прихода, что и мне захотелось хоть что-то сделать редактору приятное. Я подарил ей красивую заморскую розу.
А лицо у нее такое русское-русское, и говорить с ней так легко-легко, что я подумал, следуя непостижимой мужской логике: наверное, не любит она розы, надо что-нибудь попроще, что-то исконно наше. И в следующий раз преподнес букетик лесных ландышей. И снова был поражен той радостью, с которой она приняла от меня душистый подарок. «Надо же! — позавидовал я, — какой чудный характер. Мне бы частичку ее доброжелательности и
простоты...» Когда она пригласит по книге в следующий раз, нарву-ка я для
нее на даче разноцветных луговых цветов...
Мне б,
Не горбясь под ношею,
Надо с прежней охотой
Сделать что-то хорошее,
Сделать доброе что-то...
Василий Федоров, †1984
Кошки стареют на глазах: еще недавно Мартюня, даже не приседая, грациозно взлетала на стол, чтобы с него перебраться на солнечный подоконник погреться. Теперь она долго примеривается перед прыжком и часто после неудачи шлепается на пол. У Малыша на морде появились седые волосы, он как-то ссохся телом и безпробудно спит. Но лечиться не любит и прячется от таблетки где может. Увезти бы их на воздух — на даче травки поесть, охотничьему инстинкту дать себя проявить — может, и поживут еще. А помрут — в ямку глубокую закопать, чтобы деревенские собаки не достали, молитву
прочитать, как батюшка научил, да вспоминать о своих котах до конца уже
своих дней: других заводить поздно... Да вот с дачей все проблемы, никак
не выберемся...
Две бездомные собаки,
Греясь в стужу друг от друга,
В развалившемся бараке
Слушают, что скажет вьюга.
Север, Юг, Восток и Запад,
Детство, старость — все смешалось...
Робко тянут, тянут лапы,
Словно просят дать хоть малость:
Корку хлеба, чуть соломы,
Чтоб оставили в покое,
Чтоб предсмертная истома
Растворилась в снежном вое.
Александр Власов
В жизни каждого человека бывают часы и минуты, когда подступает безысходность уныния. «Уныние значит та же лень, только хуже, — учил прп. Амвросий Оптинский. — От уныния и телом ослабеешь, и духом. Не хочется ни работать, ни молиться, в церковь ходишь с небрежением, и весь человек ослабевает».
Иногда поводом к этому служит пустяк, но чаще и разрушительнее действует вынужденное бездействие. Болезнь, больница, уход близкого человека или хроническая усталость превращают еще недавно деятельную личность в растерянную, пытающуюся нащупать обратную дорогу бросанием из стороны в сторону.
Спасение одно — научиться переживать данное состояние. Часто оно сопровождается творческим отступлением, невозможностью продолжить плодотворно шедшую до этого работу. Только не впадать в отчаяние! Умение ждать во все времена считалось высшей добродетелью. Ждать, перенося мучительное состояние пустоты, когда не веришь, что все вернется в прежнее русло. Ожидание — Божия школа смирения.
Однажды, когда я провалился в уныние, вдруг позвонил батюшка (откуда прознал?) и голосом, не терпящим возражения, только и сказал: «Немедленно в храм!» Я послушался, и скоро мрачность духа прошла.
Мы засорили суетой
И головы, и души.
И видим-слышим только то,
Что жаждем видеть-слушать.
И все идет наперекос,
И жизнь копейкой стала,
Забот и дел немерен воз,
А нам все мало, мало.
И только охаем-кряхтим,
А жизнь все хуже, хуже,
Расстаться с возом не хотим
И надрываем души.
А нам понять бы навсегда,
Чтоб не жалеть о многом:
На свете есть одна беда —
Не повстречаться с Богом.
Иеромонах Роман (Матюшин)
Повод был важный, и я позволил себе обратиться к читателям газеты: «Дорогой читатель!
Вы держите в руках, можно сказать, юбилейный, 150-й номер газеты «Православный Санкт-Петербург». А если добавить четыре дочерних издания, то количество выпусков далеко перевалит за 200 номеров. Но сейчас не об этом.
Свыше одиннадцати лет существует всероссийская просветительская газета «Православный Санкт-Петербург», и все эти годы сотрудники редакции душу вкладывают в каждую статью, в любую заметку. Наверное, поэтому у нас 3000 подписчиков по России и целая армия верных читателей, готовых всегда поддержать газету словом и делом. А если прибавить 12000 интернет-читателей в месяц по всему миру, то можно сказать, что трудимся мы не зря.
Вот только путают нас с «Православным радио» завода АТИ, возникшим намного позднее. Прихожу в редакцию, включаю автоответчик, а на нем женщина-слушательница подробно разбирает очередную радиопередачу. А на выставках к нашему стенду подходят люди и, не обращая внимания на разложенные газеты, высказываются о работе радио. А иногда сливают в сознании радио и газету «Православный Санкт-Петербург» в одно целое. Не скрою, обидно становится... Возможно, это невнимательность слушателей, но только ни разу не довелось мне услышать по радио разъяснения, что к газете «Православный Санкт-Петербург» общественная организация «Православный Санкт-Петербург», то есть радио, никакого отношения не имеет. Разве что обзоры нашей газеты раз в месяц делают. Не хочу подозревать коллег-радиожурналистов в умысле, только негоже прикрываться популярностью чужого издания, пользуясь схожестью названий. А закончить хочу русской пословицей: «Кабы бабушка была не бабушка, то была бы она дедушка». Александр Раков».
Не припомню, у нас, в Европе ли,
Я видал в музеях не раз,
Как художники пишут копии,
На великое щуря глаз.
Оттого ль, что душой невеселы?
Оттого ль, что тянет к рублю?
Ну а может, это профессия?
Копиистов я не люблю.
Жить готов, только горе мыкая,
Самой худшею из судеб, —
Не могу размножать великое,
Превращать его в ширпотреб.
Владимир Торопыгин
Отлетает первый месяц лета, а долгожданного тепла как не бывало. Лишь выглянет солнышко, как его лучи тут же сдувает ветер, а сверху все капает, капает, капает безконечный холодный дождь. Дачники расстроены: одни — невозможностью позагорать и искупаться, другие — гибелью огородной рассады от заморозков: опять сажать. И хотя кругом зелень, и травы-муравы живо встают во весь рост, лета не чувствуется: где неповторимый запах подсыхающей земли и той внутренней летней радости, которая непохожа на весеннюю, да и на никакую другую... Конец июня, а в лесу цветет душистый целебный ландыш из Красной Книги: «Уже томит его жара, И умирать ему пора. А лето только подошло, Развеяв первое тепло...» (Сергей Городецкий, †1967). Лица у людей кисло-бледные, и руки привычно держат готовый раскрыться зонт. Что ни говори, а погода влияет на наше настроение.
Непогода
Все дождь и дождь стучится по карнизу, —
По прихоти ль небесной, по капризу.
Не тот, как брызги солнца, не грибной, —
Какой-то весь кислотный, соляной...
И вновь неутешительны прогнозы:
В природе тоже кризис и застой.
И кажется, не дождь идет, а слезы,
И все над той, несжатой полосой.
Валентина Телегина, Урал
Мы знаем о себе много дурного, злого, нехорошего и, как можем, говорим об этом на исповеди. Мы опять грешим и снова приходим исповедоваться. Но мы — при всей нашей плохости — творим и хорошее, светлое, доброе: подаем милостыньку, помогаем ближнему, слово ласковое можем сказать или просто подумать о человеке с любовью. Это есть Богом заложенная в нас святость. Ее мало ничтожно, она завалена духовной грязью, но она есть в каждом! Бывают моменты, когда святость выплескивается наружу, и человек преображается на глазах. Случается подобное обычно в критической ситуации. Потом, правда, под тяжестью грехов она опять завлекается глубоко внутрь. «Цель всех по Богу живущих есть благоугодить Христу Богу нашему и примириться с Богом Отцом через приятие Святаго Духа; и таким образом устроить свое спасение», — говорит св. Симеон Новый Богослов. Поэтому не будем считать, что святые — лишь Господом избранные; святые все христиане, только нужно сбросить с души коросту греха и не творить зла. Как просто!
Молитва
На голом острове растет чертополох.
Когда-то старцы жили там — остался вздох.
Их много было на челне...
По воле волн
Прибило к берегу не всех — разбился челн.
Спросил один чрез много лет:
— А сколько нас?
— А сколько б ни было, все тут, — был общий глас.
Их было трое, видит Бог.
Все видит Бог.
Но не умел из них никто считать до трех.
Молились Богу просто так сквозь дождь и снег:
— Ты в небесех — мы во гресех — помилуй всех!
Но дни летели, годы шли, и на тот свет
Сошли два сивых старичка — простыл и след.
Один остался дотлевать, сухой, как трут:
— Они со мной. Они в земле. Они все тут.
Себя забыл он самого. Все ох да ох.
Все выдул ветер из него — остался вздох.
Свой вздох он Богу возносил сквозь дождь и снег:
— Ты в небесех — мы во гресех — помилуй всех!
Мир во гресех послал корабль в морскую даль,
Чтоб разогнать свою тоску, свою печаль.
Насела буря на него — не продохнуть,
И дал он течь, и он дал крен и стал тонуть.
Но увидала пара глаз на корабле:
Не то костер, не то звезда зажглась во мгле.
Соленый волк взревел: — Иду валить норд-ост!
Бывали знаки мудреней, но этот прост.
Пройдя, как смерть, водоворот меж тесных скал.
Прибился к берегу корабль и в бухте стал.
И буря стихла. Поутру шел дождь и снег,
Морские ухари сошли на голый брег.
Они на гору взобрались — а там сидел
Один оборванный старик и вдаль глядел.
Ты что здесь делаешь, глупой?
— Молюсь за всех.
И произнес трикрат свой стих сквозь дождь и снег.
Не знаешь ты святых молитв, — сказали так.
Молюсь, как ведаю, — вздохнул глупой простак.
Они молитву «Отче наш» прочли трикрат.
Старик запомнил наизусть.
Старик был рад.
Они пошли на корабле в морскую даль,
Чтоб разогнать свою тоску, свою печаль.
Но увидали все, кто был на корабле:
Бежит отшельник по воде, как по земле.
— Остановитесь! — им кричит.
— Помилуй Бог,
Молитву вашу я забыл.
Совсем стал плох.
— Святой! — вскричали все, кто был на корабле:
Ходить он может по воде, как по земле.
Его молитва, как звезда, в ту ночь зажглась...
— Молись, как прежде! — был таков их общий глас.
Они ушли на корабле в морскую даль,
Чтоб разогнать свою тоску, свою печаль.
На голом острове растет чертополох.
Когда-то старцы жили там — остался вздох.
Как прежде, молится сей вздох сквозь дождь и снег:
— Ты в небесех — мы во гресех — помилуй всех!
Юрий Кузнецов, †2003
- У вас в газете ошибка, — поймала меня за руку возле храма женщина. — Вместо слова «компания» надо было написать «кампания».
— И приставку «без» вы пишете неправильно: надо писать «бес» — «бессердечный», — добавила другая, — через букву «с»!
Каюсь, дорогие сестры, не смогли мы с вами усвоить пока начатков Православия... Опечатка
В жизнь поэта вкралась опечатка,
Путаница в тексте на виду —
Требуется авторская правка:
От рожденья на сороковом году,
На каком от смерти — неизвестно,
Автор просит все исправить вновь:
В тексте вместо слова «безнадежность»
Следует опять читать «любовь».
Юлиан Тувим, Польша, †1953
Сегодня черный день календаря — 22 июня. 63 года назад началась Великая Отечественная война, унесшая то ли 20, то ли 27, то ли 56 миллионов жизней русских людей — до сих пор не удосужились подсчитать. Юное поколение война уже не интересует — нельзя вечно жить прошлым, тем более чужим: у молодежи свои победы и поражения. В школьных учебниках истории издания Сороса уже утверждают, что Германию одолела Америка. А я вспоминаю всего три рассказанных мне эпизода: мама рыла под Лугой противотанковые окопы, а немцы сбрасывали с самолетов листовки: «Дамочки! Не ройте ваши ямочки — все равно здесь пройдут наши таночки»... Отец рассказывал, что когда он прибыл зимой на передовую, его взводный сидел на убитом фрице и с аппетитом уплетал из котелка кашу. Увидев нового бойца, сержант спросил: «Ну, чего уставился? Садись, будем кашу дорубывать»...
Дядя мой, Леонид Георгиевич Сироткин, участвовал в форсировании Днепра: «Я держался за бревно слева, сержант плыл посредине, а справа — ефрейтор. Добрались ранеными, но живыми. А был приказ: кто на другой берег встанет, тому Звезду Героя давали. Вот сержант и получил. А я — орден Красной Звезды, а ефрейтор — Красного Знамени...» Отец о войне вообще говорить не любил. Фильм военный показывают по телевизору, он в другую комнату уходил. И сколько бы я ни прочитал о войне, мне все равно не постичь, почему четыре неполных года войны остались у людей воевавших главным событием жизни. Одна у нас вина перед павшими — тысячи тысяч так и остались лежать непогребенными там, где застигла их смерть, не захоронили мы их останки; наверное, на это у России денег нет, как всегда — мертвые сраму не имут. А мы?..
Еще мальчишкой я написал стихотворение, весьма несовершенное по форме, но точно отражающее мои чувства и поныне:
Я не был, не был, не был, не был
На проклятущей той войне!
Но черное от смерти небо
С тех страшных пор живет во мне.
Откуда это, я не знаю,
Да, видно, и не в этом суть...
С пехотой вместе прошагаю
Ее кровавый долгий путь.
Мы начинали на границе
И отступали на восток.
Белели вслед нам бабьи лица,
Но враг силен был и жесток.
«Куда, родимые, пылите?
Ведь вслед за вами катит он.
Неужто нас не защитите,
Неужто извергу в полон?..»
Ответить были мы не в силе,
Да надо ль было отвечать?..
Они по-русски нас крестили,
От века зная, — надо ждать.
По горло мы огня хлебнули,
Но ненависть питала нас.
И вот — на запад повернули,
Приблизив звездный майский час.
Кто воевал, тому знакомо,
Как отступал фашистский гад.
Чем дальше к западу, от дома,
Тем ближе к дому был солдат...
Над головой синеет небо,
Мир воцарился на земле.
Я на войне проклятой не был,
Но боль ее живет во мне...
Она, далекая, так близко
И так мучительно сильна,
Что на солдатских обелисках
Родные вижу имена.
О, как отчаянно мы знаем,
Какой ценой разбит был враг!
И ты, прохожий, поспешая,
Притишь свой торопливый шаг
И поклонись тому, что свято,
Нежданную слезу смахни:
Здесь, под звездой, лежат солдаты,
Уйдя безсмертием в гранит.
Александр Раков
«В День памяти и скорби в Новгородской области преданы земле останки 306 фронтовиков, найденные бойцами Новгородской поисковой экспедиции «Долина» на полях сражений Великой Отечественной войны, — похоронены на воинском кладбище в населенном пункте Кневицы» (РИА «Новости»).
Призвание журналиста
Выступление редактора газеты «Православный Санкт-Петербург» А.Г. РАКОВА на встрече с читателями, состоявшейся в ходе выставки «Пасхальный праздник» 2 мая 2004 года
Прежде всего, дорогие мои, Христос Воскресе!
Сначала несколько слов об истории газеты «Православный Санкт-Петербург» — старейшего православного издания нашего города. Она официально существует с 1- апреля 1993 года. Благословил ее приснопамятный Владыка Иоанн, — то есть, сначала она начала создаваться, а потом он ее благословил словами: «Дай Бог вам мудрости и сил совершать дело благое во славу нашего Православия. Пусть через небольшую газету русский народ получает истинное понимание христианской жизни, христианского вероучения. Ибо, чтобы правильно веровать, нужно по-христиански правильно жить». Именно тогда я и познакомился с Владыкой: ничего еще не зная о церковном этикете, зашел к нему в резиденцию, как к себе домой, да и потом частенько хаживал к нему запросто, воображая, что так в Православии и принято. Впрочем, митрополит Иоанн был человеком простым и доступным, всегда близко к сердцу принимающим все трудности. Ведь газета создавалась на пустом месте: ни помещения для редакции, ни бумаги, ни денег у меня не было. Более того: не было знания, как делать газету, и не было самого знания о Православии. Но Владыка Иоанн всегда помогал нам. Не деньгами, нет, — его помощь была молитвенной; хотя в ту пору я не понимал, в чем ценность молитвенной помощи. А Владыка не только молился за нас: он — сейчас мне это ясно — провидел судьбу газеты, знал, что она встанет на ноги. Долго мы скитались по городу, отовсюду нас гнали: редакция сменила пять адресов, а нынешний наш шестой адрес, если кто-то до сих пор не знает, — проспект Чернышевского, дом 3, в центре города, в доме причта храма во имя иконы Пресвятой Богородицы «Всех скорбящих Радосте», под крылом у нынешнего настоятеля храма, протоиерея Вячеслава Харинова. Те, кто бывал в наших двух комнатушках, представляют, как мы работаем: двадцать человек народу, шесть компьютеров, четыре принтера, книжные шкафы, посетители — тесновато... Но я благодарю Бога за все, что Он нам посылает. Четыре человека непосредственно заняты созданием газеты, остальные шестнадцать добывают деньги: это вполне нормальный расклад для газеты, не имеющей помощи со стороны.
Как вы знаете, «Православный Санкт-Петербург», имеющий всероссийскую подписку, — не единственное наше издание: есть еще четыре дочерних газеты. Во-первых, это народная газета «Правило веры», издающаяся во славу Святителя Николая Чудотворца. Она действительно народная, потому что создается на основе читательских писем: люди пишут нам, рассказывают о чудесной помощи, полученной ими по молитвам Николая Чудотворца. Как известно, Святитель не только помогает, но и вразумляет, однако о вразумлениях пишут почему-то реже. Мы издаем книжки по материалам этой газеты: три книги уже издано, последняя из них называется «Никола Милостивый. Новые чудеса Святителя Николая».
Второе наше дочернее издание — газета «Соборная весть». Это, говоря современным языком, дайджест (хотя я и не люблю этого слова), свод православной прессы: сборник лучших материалов из газет и журналов разных городов России. Материалы эти просты, и для нас, новоначальных, воцерковляющихся, весьма душеполезны. Православную прессу в обмен на нашу мы сейчас получаем со всего света; недавно стал приходить журнал даже из Австралии, называется он «Предтеченский листок».
Следующее наше дочернее издание — «Горница», собрание православных писателей. Последний ее номер вышел с рассказами Валерия Лялина, литератора, я бы уточнил — сказителя, которого большинство из вас слушают, знают и любят.
Есть еще одна наша газеточка — совсем молоденькая, — называется она «Чадушки», газета для детей и родителей. Живет она непросто, поскольку делает ее только одна сотрудница — Ирина Рубцова. И все-таки, несмотря на все трудности, вышел уже 12-й номер «Чадушек».
Кроме всего прочего, аз грешный с 1998 года пишу «Записки редактора», и вышло уже несколько книг этих записок: «В ладошке Божией» (2001), «Страницы души» (2 002) , «Заветные узелки. Время странствования» (2003) , и сейчас в издательстве «Сатисъ» находится моя четвертая книжка — «Былинки. Записки редактора». Как они рождаются, мои записки? Трудно сказать... Во всяком случае, это не плод долгих, упорных размышлений. Они не надуманны, они сами родились в моем сознании. Сам собой родился и замысел новой книги — и очень удивил меня своим появлением: в этой книге традиционные уже записки редактора сопровождаются стихами русских поэтов — как современных, так и классиков. Одна моя зарисовка, и к ней — стихотворение на ту же или близкую тему; соединяясь, они образуют некую новую реальность. Судя по отзывам, книги мои читателям нравятся, но мне хочется сказать вот что: начав писать записки, я постепенно стал углубляться в свою душу, и вскоре мне стали открываться такие вещи — порой просто страшные! — о которых я даже не подозревал. Считал себя порядочным человеком, более или менее нормальным христианином, и в гордыне своей думал даже о заслугах: вот ведь, еще и газеты делаю... Словом, книги мои весьма обогатили меня, — но отнюдь не материально. Сейчас литература не прокормит. Современные писатели находятся в положении просто унизительном: люди работают кочегарами, плотниками, кем угодно, лишь бы добыть кусок хлеба. Я очень люблю и почитаю Владимира Николаевича Крупина — замечательного современного прозаика, известного всей читающей России... Я имел счастье бывать у него дома и убедился в том, что живет он очень скромно, а тиражи его книжек — тысяча экземпляров, пять тысяч... Да, такие нынче времена, но нельзя забывать, что это Бог судил нам жить в такую эпоху, и другого времени у нас с вами не будет. Мы с вами со- временники , Господь дал нам счастье жить в одно время, и это очень здорово. Иной раз подумаешь: а родился бы я на сто лет позже или раньше, и другие люди бы меня окружали, другие храмы, в них другие батюшки — вот любопытно бы взглянуть!.. Но нам дано это время, и мы должны прожить его достойно.
Вернемся к газете. Как я уже сказал, четыре человека у нас непосредственно заняты созданием газеты: это редактор, двое корреспондентов — Ирина Рубцова и Алексей Бакулин, и специалист по компьютерной верстке, а также один из наших авторов — Георгий Шевченко. Остальные шестнадцать так или иначе заняты распространением газеты. Это, могу вам признаться, весьма непростое дело.
Каждый храм, где может продаваться газета, приходится брать приступом — за редким исключением. И так дела обстоят уже двенадцатый год. Многие люди подходят ко мне с вопросом: «Александр Григорьевич, я раньше покупала газету в нашем храме свободно, а теперь не могу. Почему это происходит?» Да потому, что не берут отцы настоятели много газет. Закажут штук пятьдесят, а больше не хотят. Не потому, что мы не можем доставить — можем, и с радостью это сделаем! — но у настоятеля уже есть установка. Ведь существует епархиальная газета; называется она, правда, странно: «Православие и жизнь», — меня это несколько удивляет. «Наука и жизнь», «Религия и жизнь» — это я могу понять, а тут выходит: «С одной стороны — Православие, а с другой — жизнь». Как-то странно это звучит... Мы неоднократно предлагали епархии сотрудничество: ведь мы наработали немалый опыт и в деле распространения, и сбора информации, и стиля подачи материала. Но у епархии свое видение газетного дела. Они считают, что непременно нужно дать проповедь, хотя проповедь устареет к моменту выхода... Они обязательно должны рассказать — так уже принято — все деяния епархии за прошедший месяц. Это, наверное, нужно кому-то, но только не рядовому читателю... А мы газету делаем, исходя из читательских вкусов. Критерий один: «Душеполезно это православному или нет?» Газета наша простая: мы никого не поучаем, никого не назидаем, стараемся делиться тем, что сами узнали, отвечать на насущные вопросы. Моя, если хотите, концепция такова: не влезать ни в какие сомнительные полемики — глобалистские, антиглобалистские, ИНН-ские и др. Могу объяснить, почему. Возьмем такую рискованную тему, как ИНН. Мы с вами члены Святой Православной Церкви, и если мы считаем себя таковыми, то должны подчиняться нашему Священноначалию. Святейший Патриарх говорит, что принятие ИНН — это социальная акция, которая не влечет за собой никаких духовных последствий, а люди, которые считают себя умными, заявляют: «Святейший не понимает, что говорит!» Получается, Святейший Патриарх не понимает, Священный Синод не понимает, а самарский мирской журналист понимает! Я, услышав такое, отворачиваюсь и с этими людьми больше не разговариваю: пусть они устраивают свою церковь и пусть творят в ней все, что хотят. Считаю, что у нас, православных, столько проблем с собственными грехами, с собственными душами, столько вокруг несчастных людей, что заниматься глобальными проблемами — удел избранных и благословленных. Меня спрашивают: «Неужели в связи с этими спорами об ИНН в Русской Православной Церкви произошел раскол?» Я отвечаю: «Слава Богу, нет. А вы слышали, как произносят слово «раскол» в Греции, в стране, чья церковь и вправду расколота на несколько частей? Там его произносят с ужасом! Там понимают, что раскол — это самое страшное, что может случиться в Церкви». Дорогие мои! Зачем предаваться праздным рассуждениям о таких страшных вещах? Рядом с вашим домом есть прекрасный храм, где вы можете участвовать в спасительных церковных Таинствах, послушать мудрую проповедь замечательного батюшки, а если вас этот батюшка не устраивает, ищите другой храм, далече от дома, — если будете старательно искать, обязательно найдете. И не читайте вы страшилки про ИНН, а зажгите-ка свечку и почитайте Псалтирь — вот где благодать-то! Мы стремимся в высокие сферы, а сами порой простых вещей не знаем! Вчера подходит к стенду нашей редакции женщина, прихожанка одного со мной храма, и делится новостями: «Я, Александр Григорьевич, пристроила свою семнадцатилетнюю дочку к такому-то батюшке духовным чадом!» У меня и волосы дыбом: тот батюшка старше своей духовной дочери лет на пять — не больше. Он только что закончил семинарию и службы-то еще толком не знает. Я ничего плохого про него сказать не могу, — но молод он, молод, — о каком духовном наставничестве тут можно говорить! И как это можно — «пристроить в духовные чада»? Духовного отца нельзя назначить приказом, его нельзя купить за деньги, — и устроиться к нему по блату тоже нельзя!.. Восьмой год я в духовных чадах у отца Иоанна Миронова. Люди мне завидуют: «Александр Григорьевич, у тебя такой батюшка!.. Тебе легче: он любой вопрос разрешит!..» И, с одной стороны, это правда. Но вот что я понял не так давно: оба мы — и духовник, и я — несем один крест. Да, духовный отец и духовное чадо несут один крест, только батюшка идет впереди, у перекладины, где потяжелее, а ты, как слабак, кряхтя, тащишься сзади. Это неразрывная связка. Звоню батюшке: «Я наделал то-то и то-то». А он: «Да я знаю все, Саша!..» Конечно, духовники наши Духом Святым все знают, но им нужно не знание грехов наших, а наше сокрушение, покаяние... Поэтому я учусь быть достойным духовным чадом. Не могу сказать, что уже научился, но стараюсь, понимая свою ответственность перед духовным отцом. И опять вернемся к газете. Если вы внимательно ее читали, то обратили внимание на то, что социальная тема у нас звучит постоянно. Мы много пишем о детских домах: вспомните, например, материал о Никольском детском доме, которому люди через нашу газету существенно помогли. Если вы читаете нашу газету, вы знаете, как мы помогли девочке, на лечение которой нужно было собрать 32 тысячи евро, — мы не смогли, конечно, собрать всей суммы, но читатели пожертвовали 3 тысячи долларов — это, по- моему, тоже немало. Мы по возможности помогаем храмам, монастырям... Мы пишем и об алкоголизме, и о наркомании, но главная задача такой газеты, как наша, — не раскатывать эти темы на несколько полос, а дать маленькую информацию о том, куда может обратиться человек в своей беде. Сложность нынешнего времени не только в распространенности наркомании, не только в детской безпризорности... Сложность в том, что у нас очень тяжелое положение с православным деланием. Его попросту нету. Люди стараются самостоятельно восполнять этот пробел тем или иным образом. В некоторых епархиях, например, в Екатеринбурге, православные собираются по ночам, берут с собой клей, краски, все такое прочее — и уничтожают порнографические рекламные плакаты. С одной стороны, они совершают уголовно наказуемое деяние, но по сути — действуют во славу Божию, и никто их осудить не может. Нет-нет, я не призываю вас нарушать закон, но давайте подумаем, есть ли в Петербурге у православной молодежи какая-то точка приложения сил? Говорить, что мы, православные, вовсю работаем, — нет никаких оснований. Что же до газеты, то я думаю, что лучше помочь, предположим, одному детскому дому, чем распыляться и писать о двадцати детских домах, которые в результате получат крохи. Пусть хотя бы в одном детском доме несчастные сироты получат двадцать велосипедов. Это моя личная точка зрения. И еще я вам скажу: когда мы обращаемся к читателям за финансовой помощью от имени тех или иных нуждающихся людей, то стараемся собрать об этих людях всю возможную информацию. И все же, несмотря на все наши проверки, мы порою ошибаемся. Должен вам сказать со стыдом, что все равно нас иногда обманывают и деньги ваши идут не туда. Одно могу сказать в утешение: Господь все видит, Господь намерения целует. Так давайте спасать свои души и души своих ближних. Мне пишет одна женщина из Волгограда: «Я была не очень сведуща в Православии, и стала крестной матерью двухсот детей, а теперь оказывается, что нужно каждый день за них молиться. Но я же не знала, что должна буду нести ответ перед Богом за двести человеческих душ». Что я на это отвечу? Я не духовник. Я призываю к тому, чтобы мы заботились о своих ближних. А наши ближние — это ближние в прямом смысле этого слова, а не те, кто живет на Дальнем Востоке. К нашему стенду подходят монахини с Дальнего Востока с ящиком для пожертвований и говорят: «Помоги ближнему!» Я говорю: «Нет!.. Я лучше помогу Введено-Оятскому монастырю из своей области. У вас есть своя епархия, свои благодетели». Мне дана возможность обратиться к православным за помощью, залезть в ваш не очень богатый карман, но какое я имею право лезть туда, чтобы за тридевять земель был построен монастырь? Вы посмотрите, что творится в Питере!..
Есть ли для нашей газеты какая-либо цензура? Нет, никакой цензуры у нашей газеты не существует, единственная цензура — наша православная совесть, мнение духовника газеты и наши — пусть и несовершенные — знания. Всегда стараюсь советоваться со своими сотрудниками: что-то я знаю лучше, что-то — они; и слава Богу, за все эти годы серьезных ошибок, ереси в газете не было. Были, каемся, мелкие ошибки фактического плана, были ошибки в выборе темы — но без таких огрехов газет вообще не бывает. Даже если готовишь обед, все равно ошибки возможны: или обожжешься, или палец порежешь, или пересолишь. Простите нас за это великодушно. Спасибо большое всем, кто пришел на эту встречу, и простите меня за мою эмоциональность...
С 23 июня по 16 октября
Уважаемый Александр Григорьевич! С большим удовольствием читаю Ваши газеты и книги. И захотелось задать Вам один вопрос. Дело в том, что живу я около Никольского храма города Липецка, настоятелем которого является протоиерей Иоанн Раков — добрый, умный, понимающий; в трудную минуту не оставит и мудрый совет даст. Именно его старанием восстановлен наш Никольский храм, открыта воскресная школа и библиотека. Я так хотела спросить у батюшки, нет ли у него родственников в Санкт-Петербурге, но сначала постеснялась, а потом подумала, что это совсем неважно. Батюшка рядышком, а Вы, Александр Григорьевич, в Питере, но оба наставляете меня на путь истинный.
Спасибо вам, Раковы. Желаю вам здравия и спасения. Анна Павловна Зуб, г. Липецк
Отец и мама давно не снятся, зато по одному появляются давно усопшие родственники. Вдруг дедушка по отцу, Иван Иванович Раков, попросил молиться за его душу. Я всегда поминал его — и дома, и в церковных записках, но так, больше по обязанности, зная из разговоров близких, что дед был крещеным, но неверующим. Отказывать усопшим нельзя, тем более, я ношу дедову фамилию Раков. Он был крестьянским учителем, иначе — сельским интеллигентом в первом поколении, и хорошим плотником; его дом и до сих пор стоит в деревне Кабачино на реке Шексне, почти напротив женского Воскресенского Горицкого монастыря. Иван Иванович был женат на Анне Федосеевне Смоленцевой, ясноглазой девушке из бедной и большой семьи, жившей в деревне Горки, на другом берегу Шексны. Дед носил благообразную «чеховскую» бородку и волосы зачесывал по-городскому, назад. Умер в 1957 году в Ленинграде, где жил с бабушкой в огромной коммуналке, с двумя уборными, на ул. Куйбышева, 23, и я запомнил Ивана Ивановича, читающим зеленые томики Чехова. С ним случился инсульт, отнялась половина тела, дедушка лечился пиявками и даже больной подрабатывал стекольщиком. Похоронен на Серафимовском кладбище рядом с женой Анной Федосеевной (†1974) .
Я еще застал на его родине людей, знавших деда, и они говорили, что я на него очень похож. Существует семейная легенда, почему мы стали носить эту фамилию: кто-то из прадедов удачливо ловил раков для помещика, и он велел прозывать ловца Раковым. За достоверность рассказанного не ручаюсь; вот старший брат знает историю семьи куда как лучше. У него бы спросить... Так что вряд ли вологодские Раковы — родственники вашего липецкого батюшки Иоанна: Раковых на Руси хоть пруд пруди. В моей памяти застрял эпизод, когда дедушка приехал к нам в Москву в гости. Мы пили чай, Иван Иванович стал накладывать в стакан куски сахара. Когда он опустил шестой кусочек, я, внимательно следивший за ним, не выдержал и сказал: «Дедушка, мама не разрешает класть в чай больше трех кусков!» Кажется, все дружно засмеялись...
Мой старший брат Эдуард в своих изысканиях «Происхождение фамилии» пишет о прадеде, отце деда: «Характером он был не слишком ровен. У него нет мизинца на правой руке, что позволяло ему по-своему шутить с малыми детишками: положит ладонь на край стола и спрашивает, где палец. Малыш и лезет под стол искать. Прадед, как многие в Кабачине, слыл отменным рыболовом и хорошо знал Ивицкое озеро: его каменные гряды, мели и места, куда заложены хвойники, затопленные елки для удобного нереста рыбы. Конечно, у него на озере была не одна лодка, а сам он умел и сети плести, и грузила из глины обжечь, и бересту для поплавков выбрать, и хорошую вересину вырубить для ботания рыбы. Из сетей чаще всего использовал мережки — и верховые, и придонные; он ставил, наверняка, и рюси — довольно сложные придонные сетчатые сооружения лабиринтного типа, куда рыба заходила, но откуда не могла выбраться. За его фамилию, рыбацкие пристрастия, нрав и внешний облик прозвали его Рачок.
Был он, однако, не из бедных: в деревне Кабачино всего четыре-пять рядов домов и только одно место, похожее на уличный перекресток. Там стояли четыре дома, и два из этих домов принадлежали братьям Раковым. Дом у прадеда Ивана — единственный в деревне и в ближайшей округе — был покрыт черепицей». В наследство от деда мне достался универсальный столярный инструмент, в пустой ручке которого умещаются и отвертки, и коловорот, и гвоздедергатель, и стамеска, и шило; умно придуманный зажим позволяет мгновенно производить замену. Сейчас таких вещей уже не делают. И еще книга из его библиотеки «Грамматика русскаго языка» профессора Д.Н.Овсянико-Куликовского, московское издание Сытина 1911 года; да моя детская память о нем. . . Несмотря на рыбацкую наследственность, рыбалку я все же не люблю, а рыб жалею.
Что-то стало происходить в загробной жизни родственников: молитва живых им нужна как воздух...
Их долги — твоя забота,
Благо, можно отдавать.
В день родительской субботы
Помяни отца и мать.
Помолись за панихидой
О любимых и иных.
Впрочем, что теперь обиды —
В мире вечном не до них.
Милость Божья не оставит,
Разумеющий поймет.
Кто-то и тебя помянет
В дни родительских суббот.
Иеромонах Роман (Матюшин)
Неудобно писать об этом, но святые отцы учили, что корчевать грех — не позор. Знакомая, без тени смущения, призналась: «Я сделала восемь абортов, но покаялась. Зато у меня теперь восемь крестников, я за них молюсь». Мне стало страшно: аборт — не просто убийство крохотного человечка, аборт — это убийство некрещеного младенца, и Церковь прямо говорит об участи некрещеных людей. Постановление Карфагенского Собора 418 года, правило 124, гласит, что некрещеные младенцы никак не могут войти в Царствие Небесное, что делает аборт вдвойне смертным грехом. «Жен, дающих врачевства, производящие недоношение плода во чреве, и приемлющих отравы, плод умерщвляющие, подвергаем епитимии человекоубийцы» (VI Всел., 91 прав.).
И хотя эта женщина часто ходит в церковь и много молится, думаю, у нее нет ни малейшей причины быть спокойной: в Третьем каноническом Послании Свт. Василия Великого (1379) , в правиле 56, святой поучает: «Волею убивший, и потом покаявшийся, двадцать лет да будет без причастия Святых Таин. На сии двадцать лет ему дается следующее распределение: четыре года должен он плакать, стоя вне дверей молитвенного храма и прося входящих в оный верных сотворить о нем молитву, исповедуя при том свое преступление. После четырех лет да будет принят в число слушающих Писание, и с ними да исходит (из храма) в продолжение пяти лет. Семь лет с припадающими молится и уходит. Четыре года пусть стоит с верными, но не сподобится причащаться. По исполнении сих да причастится Святых Таин». Но это наказание за одно убийство. А тут восемь...
Волчица
Этой стаей волков верховодит волчица,
Не страшны ей, матерой, ни нож, ни ружье,
Ей бы только жестокою быть научиться,
Да забыть на земле назначенье свое.
Трудно матерью быть в этом мире жестоком,
Надо волчий закон исполнять до конца.
Как береза, она наливается соком,
И во взгляде ее проступает ленца,
И далекий лесок, точно облако, тает,
И пора ей, наверное, слабою стать,
Но нельзя ей, нельзя эту бедную стаю —
Стариков и калек на погибель отдать.
А бураны черны, а морозы жестоки,
И все ближе собак сокрушительный вой.
И просрочены все невозвратные сроки,
Чтобы выбрать момент и уйти на покой,
В безопасной норе не спеша разродиться,
Услыхать над собой шум весенних берез.
И не спит по ночам, и решает волчица
Свой звериный, лесной, окаянный вопрос.
Иван Стремяков, СПб.
Третий Ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод. Имя сей звезде «полынь»; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки. Откр. 8, 10
«Трагичным было расставание уезжающих с комнатными животными: кошками, собаками. Кошки, вытянув трубой хвосты, заглядывали в глаза людям, мяукали, собаки самых разных пород выли, прорывались в автобусы, истошно визжали, огрызались, когда их выволакивали оттуда. Но брать с собой кошек и собак, к которым особенно привыкли дети, нельзя было. Шерсть у них была очень радиоактивная, как и волосы у людей. Долго еще псы, брошенные хозяевами, бежали каждый за своим автобусом. Но тщетно. Они отстали и возвратились в покинутый город. И стали объединяться в стаи. Когда-то археологи прочли надпись на вавилонских глиняных табличках: «Если в городе псы собираются в стаи, городу пасть и разрушиться». Город Припять остался покинутым, стал городом-призраком...
Объединенные в стаи псы прежде всего сожрали большую часть радиоактивных кошек, стали дичать и даже нападать на людей, домашний скот... Группа охотников в течение трех дней отстреляла всех одичавших радиоактивных псов — дворняжек, догов, овчарок, терьеров, спаниелей, бульдогов, пуделей, болонок. 2 9 апреля 19 86 года отстрел был завершен, и улицы покинутой Припяти усеяли трупы разномастных собак...» (Григорий Медведев. «Чернобыльская тетрадь»). От Чернобыльской аварии пострадало более 9000000 человек...
Эту сказку счастливую слышал
Я уже на теперешний лад,
Как Иванушка во поле вышел
И стрелу запустил наугад.
Он пошел в направленьи полета,
По сребристому следу судьбы.
Она пала к лягушке в болото,
Вдалеке от родимой избы.
— Пригодится на доброе дело! —
Положил он лягушку в платок.
Скрыл ей белое царское тело,
И пустил электрический ток.
В долгих муках она умирала,
В каждой жилке стучали века.
И улыбка познанья играла
На счастливом лице дурака.
Юрий Кузнецов, f2003
В «Старой записной книжке» Петра Алексеевича Вяземского (†1878) читаю: «Мы видим много книг: нового издания, исправленного и дополненного. Увидим ли когда-нибудь издание исправленное и убавленное?» Замечание очень тонкое. «Точность и краткость — вот первые достоинства прозы. Она требует мыслей и мыслей — без них блестящие выражения ни к чему не служат», — сформулировал Александр Пушкин.
Знаю много книг, которые распухали от издания к изданию, наполняя страницы пустотою и ненужными подробностями. Я тоже страдаю этим: после выхода книжки всю бы переисправил и дополнил. Наверное, это происходит от суетности нашего недовоцерковленного ума, который хватается за одно и то же с разных сторон, не в силах емко и кратко выразить мысль, ее сердцевину. А поучиться есть у кого: как точно и мало писали святые отцы! Вот некоторые выражения прп. Амвросия Оптинского:
«Где просто, там Ангелов со сто, а где мудрено, там ни одного»;
«Сама не юли и другим не вели»;
«Все простое ближе к Богу, а мудреное и высокое отдаляет нас от Бога»;
«Будем жить проще, и Бог помилует нас».
Огромное влияние на меня произвела сорокастраничная книжка иеромонаха Никона (Беляева), †1931, «Завещание духовным детям» — это она впервые привела меня в храм Божий. «Говорю же вам, что за всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день Суда. Ибо от слов своих оправдаешься, и от слов своих осудишься» (Мф. 12, 36-37) .
Доблесть поэта
Править поэму, как текст заокеанской депеши:
Сухость, ясность, нажим, начеку каждое слово.
Букву за буквой врубать на твердом и тесном камне:
Чем скупее слова, тем напряженнее их сила.
Мысли заряд волевой равен замолчанным строфам.
Вытравить из словаря слова: «Красота», «Вдохновенье» —
Подлый жаргон рифмачей... Творцу же поэту — понятья:
Правда, конструкция, план, равносильность, сжатость и точность.
В трезвом, тугом ремесле — вдохновенье и честь поэта:
В глухонемом веществе заострять запредельную зоркость.
Максимилиан Волошин, †1932
Возвращение Тихвинской иконы Божией Матери — событие мистическое. Именно теперь, думаю, мы можем начинать отсчет возрождения России. Знак свыше показывает нам, что Бог посылает измученной России Свою великую милость. И в самом граде святого Петра с приходом чудотворной иконы — защитницы северо-запада Отечества — даже воздух стал чище и светлее; дай Бог, просветлеют наши души и лица, а пока будем впитывать источаемую святыней благодать и славить Господа «на небесех и на земли»: Даровано Господом благо — Ликуй, православный народ! Икона из града Чикаго По воздуху снова плывет.
Для русского сердца отрада —
Сей образ безценный узреть.
Стань, Тихвин, российским Царьградом
И стражем недремлющим впредь.
Икону опять обретая,
Взываем: Ты нас не покинь,
Владычице Пресвятая!
Помилуй нас грешных.
Аминь.
Татиана Егорова, СПб.
Я повзрослел поздно. Теперь-то я понимаю, что виной тому была собственная безпечность и, возможно, чрезмерная любовь родителей. Женился впервые в 20 лет, да на такой женщине, что родителям пришлось расстаться после нашего развода с квартирой; да появился нажитый ею ребенок, пока я был в армии. Настоящую жену обрел в 3- года, а повенчались мы в мои 45 лет. Поступив в Университет в 1966 году, поначалу учился спустя рукава и закончил его в 33 года в 1980 году. К слову, закончил с блеском — но к этому времени я стал уже зрелым мужчиной. И дочка Настя появилась на свет в 31 год, но это особый разговор. Крестился я в 44 года и медленно воцерковляюсь до сих пор. В 50 лет обрел духовного отца. Первую православную книгу опубликовал в 54 года, и вслед за ней написал еще пять.
Наверное, в моей жизни, по Промыслу Божиему, все идет так, как должно идти; ни ускорить, ни изменить свой путь я не в силах. Конечно, это не относится к искоренению грехов. Нужно просто положиться на волю Божию и следовать по уготованному Им пути. До этой простой мысли трудно было дойти такому эмоциональному и нетерпеливому человеку, как я. Но это открытие сыграло огромное значение в моей духовной жизни, и я начинаю постигать — хотя бы поверхностно — смысл происходящих со мной событий. Но многое так и остается покрытым тайной. Теперь я не пытаюсь разгадать это своим несовершенным умом.
«Не думай, что там уже и нет правды Божией, где не усматривает ее твое не тонкое око», — сказал свт. Филарет Московский (†1867) .
Жизнь начинается с третьей строки:
Первые — только предчувствие боли,
Мир заполняют собой поневоле
Здравому смыслу, себе вопреки.
Все перемелется! Все не с руки.
В списки подневные списаны роли.
Жизнь начинается с третьей строки —
Первые — только предчувствие боли.
День на излете — толки не толки!
Вот провисают твои антресоли,
Вот обещают упасть потолки —
Все это первые строки, не боле —
Жизнь начинается с третьей строки.
Александр Иванников
Всю ночь не спал, пил то снотворные, то кофе, но все без толку; так и пробуруздился, как говаривала мама, до позднего утра. Шел дождь, но собрался и пошел на кладбище — душа потянула взять у мамы благословение на скорую поездку в Париж и Лондон. Этим летом посадили с женой в углу оградки бледно-голубые незабудки, и так они радовали глаз своей нежной красотой, и мама их любила.тТеперь от цветов остались одни черные корешки. У кого поднимается рука тревожить могилы? Старцы говорят, что даже пылинки нельзя вынести без разрешения из храма. А с чужой могилы?.. Видно, несладко в жизни приходится этому человеку, если ворует и продает кладбищенские цветы. Делать нечего, посадим маме новые...
Бродя во тьме, вдыхая гарь
Катастрофического века,
Как Диоген, зажгу фонарь
Искать на людях человека.
Хотя бы призрак красоты,
Хотя бы тень ума и чести,
И я поверю, что цветы
Растут на оскверненном месте.
Александр Солодовников, †1974
Чем старше становится человек, тем меньше изменений он желает в своей жизни. Поэтому так тянет взрослого в места детства, поэтому так бережно хранит он пустяковые для постороннего вещицы, поэтому так больно переносит случившиеся перемены.
«В детстве у меня не было детства», — вспоминал Антон Чехов, имея в виду тяготившую его в захолустном Таганроге торговлю в отцовской москательной лавке. Но это мысли взрослого человека: сам мальчишка сказать так о детстве не смог бы; он любит тех, кто с ним рядом, он любит то, что окружает его: детство — открытие мира. Но сколько ни искал я подтверждения своих слов в рассказах писателя, ничего не нашел. Только девятилетний Ванька Жуков умоляет деда: «Приезжай, милый дедушка, Христом Богом прошу. Пожалей ты меня, сироту несчастную, а то меня все колотят и кушать страсть хочется, а скука такая, что и сказать нельзя, все плачу...
Пропащая моя жизнь, хуже собаки всякой...»
— А ты пережил голодное военное детство? — ответила на мой вопрос теща. И понял я, что мои первые счастливые годы — не правило: так Бог дал...
Шелтозеро.1944
Вот здесь в июне, на рассвете,
В дни наступленья, в том году
Шли в бой шелтозерские дети,
Чтоб отвести от нас беду.
Я видел вынутые ими
На вознесенском большаке
Противотанковые мины,
А рядом трупы на песке...
И тут же залитые кровью
Живые — в рытвинах по грудь...
Нет, не свинцом, они любовью
Бойцам прокладывали путь.
Потом я видел их в санбате —
Культяпки рук и ног в бинтах...
И пусть мне говорят: мол, хватит,
Мы это знаем, мол, и так.
Я должен вас переупрямить,
Все помнить, бывшее окрест.
Тот, кто зачеркивает память,
На будущее ставит крест.
Анатолий Абрамов, Воронеж
Недавно с женой побывали в Лондоне и Париже. Знаете, что вынесла душа от посещения красивейших «столиц мира»? На завтрак в отеле подавали кукурузные хлопья с молоком; это ими я хрустел еще московским дошколенком по 7 копеек за коробку на «сталинские» деньги — и вкуснее в мире ничего не было! Еще я прокатился на верхнем этаже лондонского дабл-декера — красного двухэтажного автобуса, сидя на переднем сиденье. Дух захватило, как в детстве! А древности Британского музея и картины Лувра — это уже из другого, взрослого мира...
У Букингемского дворца
Не только ноги ноют — руки,
Но любопытству нет конца. . .
И вот стою я, Колька Букин,
У Букингемского дворца.
Безмолвен он и озадачен,
И флаг не вьется на древце,
Не вьется флаг, а это значит —
Нет королевы во дворце . . .
Ты дорога, земля Шекспира,
Но не хочу, да и не спец
Свою московскую квартиру
Менять на лондонский дворец,
В котором жизнь окаменела,
Все так же, как в других веках,
Лишь где-то мчится королева
На трех орловских рысаках.
Николай Букин
Рядом с Букингемским дворцом расположены конюшни Королевской Гвардии Ее Величества. Нам довелось присутствовать на торжественной — в Англии по- другому не бывает — смене караула. Зрелище, как наряженный гвардеец в сапогах выше колен медленно шагает, не сгибая ног, стараясь не упасть, того стоит. Фотографируемся рядом с конным караульным — на голове золоченый шишак, на шишаке нечто из красной материи, сабля наголо, ухоженная лошадь вся в сбруях и стоит недвижимо... — нет, не хватает таланта описать гвардейца...
А как попасть в Королевскую Гвардию? — завистливо спрашиваю у
экскурсовода.
— Право служить в ней передается только по наследству.
— А почему тогда на лошади сидит негр? — показываю на восседающего в
обмундировании афроангличанина.
— Он написал заявление, и его приняли, — терпеливо объясняет Светлана. —
Русским это трудно понять, но мы не хотим, чтобы нас обвинили в
дискриминации по цвету кожи.
В моей голове все перемешалось: и традиции, и сословия, и лошади, и дискриминация... Умом тут не постичь, надо, наверно, пожить в Лондоне годков несколько.
Туманный Альбион блюдет традиции и сохранил левостороннее движение. Этот обычай зародился еще в те времена, когда основным средством передвижения была лошадь, и всаднику нужно было держаться левой стороны, чтобы иметь возможность правой рукой вовремя выхватить меч и защититься от едущего навстречу противника. Заботливые англичане у каждого дорожного перехода крупно пишут на асфальте: «Look to the right», «Look to the left» — «Посмотрите направо», «Посмотрите налево». Правда, это предупреждение помогает мало: привычка — вторая натура — при всяком переходе поворачивает голову наоборот, и только осторожность водителей позволяет избежать лечения в лондонской больнице. Как только пешеход ступает с тротуара на дорогу, машины тут же встают — вне зависимости от сигнала светофора.
Припарковаться в Лондоне сложно, очень много запрещающих знаков, поэтому водители пускаются во все тяжкие, а целая армия специальных служащих- эмигрантов день-деньской двигаются вдоль улиц, выписывая штрафные квитанции. На многих улицах разрешена парковка посередине. Грязных машин не попадалось, о вмятинах на автомобилях даже говорить смешно.
До отеля добирались, по незнанию, на перекладных, а когда вышли из метро «Royal Oak» («Королевский дуб»), заблудились окончательно. К тому же пошел дождь, пришлось остановить черный лондонский кэб. Салон очень вместительный, багаж кладешь тут же. Водитель отделен от пассажиров стенкой с окошком для получения денег. Мы ехали всего несколько минут и остановились перед целой улицей совершенно одинаковых пятиэтажных домов с колоннами на входе, поддерживающими балкон на втором этаже, — «Tria hotel» на Стефан-гарден стрит. Помню, я еще подумал: «Какой маленький отель!» Оказывается, англичане располагают квартиры по вертикали: на первом этаже родители, на втором дети, на третьем прислуга. Так и гостиницы используют всю жилую площадь по высоте здания. Поднявшись на лифте и пройдя извилистым коридором, мы оказались в уютном номере с окнами на зеленый двор. Вместо привычного холодильника было устройство для отпаривания брюк.
В отеле по старой русской привычке решили выпить по чашке привезенного с собой растворимого кофе. Но не тут-то было: родной кипятильник ни за что не хотел влезать в сложную непонятную розетку. Потупив взгляд, я обратился к горничной и за 8 фунтов залога получил трехштырьковый переходник для английских розеток. 7 фунтов при отъезде вернули, и аромат кофе обошелся нам всего в 1 фунт, тогда как новый адаптер стоит в магазине 3,5 фунта. Пишу об этом, чтобы поделиться хотя бы немногим из наших лондонских открытий. Осваивая район отеля, попали в большой парк; потом узнали, что это и есть знаменитый Гайд-парк, где выступают ораторы. До них мы, видимо, не добрались, но все равно, лондонские парки удивительны; как удается англичанам бережно сохранять «легкие» огромного мегаполиса, неясно, но они обходятся без запрещающих табличек наподобие русских: «По газонам не ходить!» Зато можно встретить чисто английскую просьбу: «Не разрешайте Вашей собаке загрязнять наш чудесный парк».
Людей в парке много, одни бегают по дорожкам, другие располагаются прямо на траве, едят, загорают, набираются сил для послеобеденной работы. В парке непривычно (поясняю — для нас) чисто: или жители не сорят, или тут так убирают, или то и другое вместе. И так красиво, что жена попросила сфотографировать три слившихся вместе кущи деревьев на память. Удалось нам пробежать и сквозь Грин-парк, рядом с Букингемским дворцом — резиденцией английской королевы. Парк называется «Зеленым» потому, что в нем нет цветов — одна изумрудная травка. И еще одна интересная особенность: асфальт перед входом в Грин-парк окрашен в красный цвет, тем самым показывая, что ты покинул принадлежащую королеве собственность. Знакомство со страной всегда начинается с денег. До сих пор англичане печатают свои банкноты не на бумаге, а, как и в старые добрые времена, на ткани по технологии прошлых веков. Однофунтовая монета — размером с рубль, но раза в три толще и увесистая, — попав на ладонь, сразу вызывает уважение. Еще бы: 1 фунт стерлингов — это 55 наших рублей. Нажилась бывшая колониальная «царица морей» на своих завоеваниях! На одной стороне — герб Великобритании, на другой — профиль королевы Елизаветы, а на ребре монеты — лозунг по латыни: «Decus et tutamen» — «Украшение и охрана». Эта надпись взята из «Энеиды» Вергилия (книга V, строка 262) и была впервые сделана в 1662 году; она, действительно, является и украшением монеты, и гарантией от опиливания. Чеканится на всех монетах крупных номиналов. Я сохранил английский металлический кружок, чтоб он напоминал мне о давно желанной и столь стремительной поездке на British Islands. В такси, в ресторане принято давать «на чай». В солидных заведениях чаевые — tip — составляют примерно десять процентов и включаются в счет. Мужчины-лондонцы зарабатывают порядка 28 тысяч фунтов, женщины — 23 тысячи в год, но жизнь в столице дорогая, поэтому после окончания рабочего дня «белые воротнички» из делового Сити разъезжаются на поездах по пригородам.
Лондонское метро Underground — жители называют его просто Tube — «труба» — начали строить в год, когда в России едва отменили крепостное право, — в 1863 году. Это огромная и сложная система коммуникаций, состоящая из пятисот станций и переходов на разные виды транспорта. «Труба» — самая длинная в мире — -000 км. В питерском турагентстве сказали, что разобраться, как пользоваться лондонским метро, будет проще простого. Но к нам это не относилось, и, пока мы с женой научились-намучились, как им пользоваться, надо было покидать столицу. Но я о другом: пытливо всматривался в лица незнакомых людей, стараясь по выражению лица понять — а как вам? Вот напротив сидит респектабельный джентльмен с открытым на коленях компьютером, а рядом на сиденье притулился темнокожий мужичок со слипающимися от трудовой усталости глазами; вот, стайка молодежи весело и непринужденно обсуждает свои дела; вот, стоит в тесном проходе беременная женщина, но место ей уступать и не думают — не принято; разные люди окружают меня, и лица их тоже несут на себе все оттенки человеческих переживаний; плачущих, правда, не видел, так же, как и целующихся в общественном транспорте, или пьющих, как в России, пиво — для этого полно пабов. Кстати, и курят англичане мало, и антиникотиновая пропаганда по ТВ идет постоянно (показывали мужчину, который из-за курения умирал от рака). Если ты наступил кому-то на ногу, перед тобой же и извинятся — sorry. На улицах европейские лица теряются в массе темнокожих, узкоглазых, черноволосых выходцев из Индии и стран Востока. Люди отзывчивы и непременно терпеливо объяснят, как добраться до нужного места; самое время пожалеть, если плохо учил язык в школе. Правда, много карманников, с одним из них пришлось столкнуться уже в Париже — удачно для меня: сохранил бумажник; безтолкового туриста за версту видно — турист не расстается с картой, фотоаппаратом и покупками, да головой вертит во все стороны. Расстояния между станциями маленькие, не так красиво, как у нас, но удобно для пассажиров. В затруднении — словно из-под земли (а откуда еще?!), появляется служащий и вежливо направляет в нужную сторону. Лондонцы раскованны, ведут себя естественно, но без вызова, как у нас, и даже безшабашная молодежь чувствует границы допустимого и за них не заходит. Когда в кафе я по-английски попытался угомонить стайку школьников, уж больно шумно обсуждавших, что заказать вкусного, посетители посмотрели на меня с удивлением, но промолчали — делать замечания не принято. А на знаменитой Трафальгарской площади, напротив Национальной галереи, беззаботно резвились в фонтане лондонские тинэйджеры (я опустил в фонтан руку — брр!), а мимо проезжал двухэтажный автобус, полный Элвисов Пресли, и тут же, у знаменитой колонны Нельсона, ребята на помосте танцевали под нынешнюю музыку. Все было так непринужденно-естественно, что создавалось впечатление праздника.
Tube, пожалуй, оказалась для нас самой яркой достопримечательностью Лондона, ибо в его подземных хитросплетениях мы провели большую часть нашего четырехдневного путешествия по столице Великобритании. Да нет худа без добра — там сухо, а наверху привычно накрапывал дождь...
Родина
Безсмертное счастие наше
Россией зовется в веках.
Мы края не видели краше,
А были во многих краях.
Но где бы стезя ни бежала,
Нам русская снилась земля.
Изгнание, где твое жало,
Чужбина, где сила твоя?
Мы знаем молитвы такие,
Что сердцу легко по ночам;
И гордые музы России
Незримо сопутствуют нам.
Спасибо дремучему шуму
Лесов на равнинах родных,
За ими внушенную думу,
За каждую песню о них.
Наш дом на чужбине случайной,
Где мирен изгнанника сон,
Как ветром, как морем, как тайной,
Россией всегда окружен.
Владимир Набоков, †1977
Раз уж зашел разговор о дожде, то должен сказать, что мне очень хотелось купить в Лондоне настоящий английский зонт, наподобие тех, с которыми в фильмах часто прогуливаются солидные джентльмены. С трудом, но я такой зонт разыскал в одном из безчисленных магазинов столицы. Это был действительно настоящий английский зонт — метровой длины, с удобной деревянной ручкой и металлическим наконечником для упора о землю, огромный в разлете и сшитый из черно-белой материи, он выглядел скромно и вместе с тем элегантно. Оставалось довезти его домой. Но когда мы прибыли в парижский аэропорт Шарля де-Голля, я начал безпокоиться: в сумку зонт не умещался никак, а сдавать его в багаж я, как, впрочем, и сотрудник таможни, считал пустым делом: порой пропадали громадные чемоданы, что уж тут говорить о новеньком незавернутом английском зонте...
На душе все тоскливей, тревожней.
Будь я нежен — пустил бы слезу.
Приближается встреча с таможней —
Я в Россию ваш зонтик везу.
Что за бред? Не могло и присниться!
Я не жулик при пушке-ноже...
Будет медленно чья-то граница
Ковыряться в моем багаже.
Я. Лавлинский
Но главное, служба безопасности ни за что не пропустит, предупредили таможенники, столь опасный предмет в салон самолета. Что вскоре и подтвердилось: из нашего багажа красивая, но непреклонная, как Эйфелева башня, француженка-секьюрити изъяла и бросила в прозрачный куб позолоченные ножницы с тупыми концами для стрижки бороды и мой старый любимый перочинный ножик. Та же судьба ожидала и зонтик, но, перекрестившись, все же я решился отправить его по ползущей ленте транспортера в брюхо багажного отделения самолета. Честно говоря, я больше не надеялся увидеть дорогую покупку, но чудо свершилось: в Санкт- Петербурге я получил его прямо из рук наших таможенников. Зонт со всех сторон был оклеен ярлыками таможни и службы безопасности — видимо, он вызывал подозрение и находился под особым наблюдением и в самолете — даже вдали от хозяина.
Так или иначе, но если вы встретите на улице человека с огромным черно-белым зонтом — смело забирайтесь внутрь, там и познакомимся.
По острову идут на материк
Сырые облака без перерыва.
Два зонтика имперских на троих —
Британия бедна и бережлива...
Эпоха... Спех...
И все же где забыт
Был третий зонтик?
Вспомнить бы неплохо...
Упрется в площадь Пикадилли-стрит.
А там фонтан сухой и рядом Сохо.
Дождь не переставая льет и льет
Над Лондоном, над черными мостами,
И только бродят ночи напролет
Три человека под двумя зонтами.
Александр Межиров
В огромный собор святого Павла (построен в 1666 году) мы, русские экскурсанты, попасть не смогли — шла утренняя воскресная служба, и нас повели в церковь того же апостола неподалеку, в районе Ковент-Гарден. Невзрачное здание церкви лондонцы называют «самым лучшим сараем Англии». Но и там не повезло — то ли прихожане, то ли еще кто справляли событие, и у открытых дверей, на паперти, стояли люди в смокингах и декольте с бокалами в руках. Я пытался вызнать у нашего очаровательного экскурсовода Светы, знающей о Лондоне, кажется, все, где находится могила митрополита Антония (Блума), но она о владыке никогда не слыхала. Позднее, когда были опубликованы мои записки в газете, позвонила читательница и, узнав, что я не почтил память святителя, с вызовом спросила: «А зачем Вы тогда ездили?» Спешу ответить: хотел исполнить хотя бы одну детскую мечту — побывать в Лондоне; услышать, как звонит разбитый колокол Биг-Бена; какой выговор у настоящих англичан; убедиться, на самом ли деле тут все время стоит туман; хотел прокатиться на двухэтажном автобусе; купить настоящий английский зонт; да и вообще посмотреть, как живут другие люди на нашей небольшой планете. И знаете, мы остались очень довольны.
Национальная галерея Лондона — посещение безплатное; изумительное, насколько смею судить, собрание картин художников. Захотелось посмотреть, как выглядят в оригинале работы французских импрессионистов, особенно на знаменитую картину «Подсолнухи» Винсента Ван Гога (†1890) ценой в миллион фунтов, которая после кражи вернулась на место. Да простят меня ценители прекрасного, ничего выдающегося ни в «Подсолнухах», ни в других работах импрессионистов обнаружить не смог: предметы сдвинуты, искажены, покрыты дымкой и далеки от реальности. Плохо мое дело! Зато долго наслаждался картиной Джорджа Стабса (†1806) «Whistlejacket», что я рискнул бы перевести как «Несущаяся быстрее ветра». Картина огромная — 292 на 246 см, а лошадь как настоящая: еще мгновение — и по лакированному паркету раздастся цокот ее подкованных копыт. Второй художник должен был пририсовать сидящего на ней короля, но животное выглядело на картине настолько прекрасно, что делать этого благоразумные англичане не стали. Надо бы почаще посещать родной Эрмитаж... Да Винчи говорил:
Когда вы захотите
Какой-нибудь реке
Дать новый,
Лучший путь,
Вы как бы
У самой реки спросите,
Куда б она сама
Хотела повернуть.
Мысль Леонардо!
Обновись и шествуй,
И вечно торжествуй
На родине моей.
Природа и сама
Стремится К совершенству.
Не мучайте ее,
А помогайте ей!
Василий Федоров, †1984
Вестминстерское Аббатство неповторимо по своей архитектурной готической красоте; даже ажурные потолки выполнены в стиле «горизонтальной готики». Оно строилось 35 лет и освящено в 1065 году: только здесь проходят коронации и похороны царствующих особ; в 1953 году в Аббатстве короновали Елизавету II; в 1997 году здесь прошла церемония похорон принцессы Уэльской Дианы, а в 2002 — похороны Елизаветы — королевы-матери. Внутри Аббатство представляет из себя кладбище-музей. Вход платный — 7,5 фунтов стерлингов. Ладно бы короли и могила Неизвестного солдата, но для завершения строительства не хватало денег, и стали хоронить не по заслугам, а по денежному вкладу. Большинство могил в каменном полу — из разноформатных плит; множество ног уже стерли имена, кое-где еще видны кресты. Здесь похоронены: писатель Чарльз Диккенс (†1870) и основатель теории эволюции Чарльз Дарвин — против его воли (†1882) , поэт Джеффри Чосер (†1400) и англичанин, проживший 153 года; из-за недостатка места его похоронили стоя. Есть место для захоронения Уинстона Черчилля (†1965) , но он отказался от этой великой чести с присущим ему юмором: «Мне кажется, большинство соседей было бы недовольно моим присутствием здесь». Последнее захоронение сделано в 1998 году создателю знаменитого мюзикла «Cats» («Кошки»).
Ежечасно по радио читается молитва, но столь короткая, что решившие было отдохнуть за это время экскурсанты не успели сесть на скамьи. Есть воскресные и будние службы — не больше часа. Наряду с традиционными кабинками для исповеди, где патер сидит и через зарешеченное окошко слушает исповедь, а исповедник стоит по другую сторону на коленях, установили новые, где при исповеди стоят оба — священник и исповедующийся: «чтобы люди не испытывали неудобства», — объяснили мне. Во всех церквах и соборах экскурсоводы советовали нам прикоснуться к статуе и загадать желание; в парижской церкви на Монмартре бронзовая стопа апостола Петра вычищена до блеска руками и губами жаждущих исполнения.
Католики чуть шевелят устами,
Идут сюда, как на смотр.
Сидит перед ними на пьедестале
Сам святой Петр.
Сидит не минуту, а ряд столетий,
И старится понемногу.
Склоняются взрослые, тянутся дети,
Целуют его в ногу.
Целуют, целуют, целуют они
С молитвенными словами...
Он стал инвалидом, ему полступни
Сцеловали.
Сергей Смирнов, †1993
В Аббатстве очень красиво и так же безблагодатно, хочется скорее вон... «Да, на Западе воистину нет уже христианства и Церкви, хотя и много еще есть христиан, да и никогда не исчезнут. Католичество воистину уже не христианство и переходит в идолопоклонство, а протестантизм исполинскими шагами переходит в атеизм и все зыбкое, текущее, изменчивое (а не вековечное) нравоучение», — размышляет Достоевский в «Дневнике писателя».
Здесь намечено и размерено
Все по правилу, по струне;
Только сердце мое потеряно
В этой вылощенной стране.
У нас не такие сажени,
Совсем другая верста,
Наши лошади не запряжены,
И конюшня давно пуста.
У нас — колеи глубокие,
Тяжело бежать колесу;
Васильки голубоокие
Пьют холодную росу.
У нас дорога проселочная
И таинственна и длинна:
Хорошо вспоминать про солнечные,
Про веселые времена.
У нас не такие дороги,
Совсем иные пути:
Вся надежда наша в Боге.
Больше некуда нам идти.
Владимир Диксон, †1929
Не обошлось и без торопливого посещения злачного района — Сохо. Где-то в районе площади Пикадилли-Серкус, где стоит всемирно известная статуя ангела, получившего в народе имя Эрос, нас провели по узким улочкам с безчисленными стриптиз-шоу, откровенными картинками в витринах и зазывалами у дверей заведений типа «Маленький Амстердам» или «Кино для взрослых». Кое-где, под табличками «Здесь стоять не рекомендуется», даже днем скучали жрицы любви. Потом мне рассказали, что один питерский парень попался — решился заглянуть внутрь и, несолоно хлебавши, вылетел обратно, лишившись 200 фунтов стерлингов. Так его и питали до отлета земляки-питерцы из туристической группы.
Мир похотлив, к блуду благоволит
И призывает мерзости учиться.
Но жениху всегда позор и стыд,
Забыв невесту, броситься к блуднице!
Христианин! Единому служи!
Стезею мира никогда не шествуй!
Оставь блудницу-счастье, поспеши
К своей Невесте — Вечному Блаженству!
Иеромонах Роман (Матюшин)
Ближе к вечеру мы вернулись на площадь Пикадилли уже без сопровождающих, чтобы спокойно осмотреться. Успели только сфотографироваться у статуи Эроса, символизирующей ангела христианского милосердия (?!), как толпа в центре города резко возросла, полицейские стали перегораживать проезжую часть дороги, зеваки чего-то терпеливо ждали. Я попытался спросить, что за событие ожидается, но мне ответили с такой скоростью, что пока мой мозг переваривал начальные слова, конец фразы уже улетел в Чайнатаун. Мы почему-то подумали, что лондонцы хотят выразить верноподданнические чувства своей королеве и благоразумно удалились в отель. Но вечером по телевизору я узнал, что по центру города проходила гоночная трасса на автомобилях. Ну, Лондон!
Good-bye, London! Вот мы уже на вокзале Ватерлоо, а рядом стоит поезд-красавец «Евростар», больше похожий на ракету. Я так много читал о строительстве туннеля под Ла-Маншем, что ожидал от двухчасовой поездки чего-то необыкновенного. Но поезд заглотил лондонские пригороды, нырнул в туннель — и вскоре показалась французская столица. Столица-поэма, город-кружево, ажурный Париж радушно распахнул свои двери. Радостное сердце учащенно бьется в грудной клетке. Кто не бывал здесь, не поймет меня. Почему Франция и французы так близки русскому человеку? Не знаю, не знаю; французы утверждают, что Париж построили ангелы. Бонжур, Париж!
Так воин из ножен
Вдруг выхватит шашку, —
Блеснет она молнией
В белом огне,
Так мост через Сену,
Лежащий врастяжку,
С размаху встает
И указует мне,
Что в Лувре я вновь Рафаэля увижу,
Опять с Веронезе знакомство сведу.
И мир мне покажется лучше и ближе,
Когда я туда
Потихоньку войду.
Галактион Табидзе, †1959
В Париже ровно в 12 часов дня включают уличные сирены для проверки, и приезжий пугается, думая страшное: все же это не пушечный выстрел с Петропавловки. Видеокамеры повсюду, даже в лифтах, а перед посадкой на поезд «Евростар», идущий под ЛаМаншем из столицы в столицу, меня впервые по-настоящему обыскали — вежливо, но профессионально. Разноязычную толпу туристов, терпеливо ждущую подъема на Эйфелеву башню, решительно рассекают бойцы французского ОМОНа — с пристальными глазами, с пальцем на спусковом крючке приспущенного вниз дула автомата. Никто не обращает на них внимания: люди рвутся наверх... К слову, форма башни, выведенная Густавом Эйфелем чисто математическим путем, удивительно гармонирует с природой, напоминая гигантское неведомое растение высотой 320 метров...
Наблюдение
В прямой черте от точки к точке —
Убожество людской мечты.
Взгляни, как скрючились росточки, —
Лишь хаос в них увидишь ты.
Природа прямизны не знает,
А все начала и концы
Прямой чертой соединяют
Лишь трусы да глупцы.
Юлиан Тувим, †1953
А на последней площадке в 274 метра дух захватывает от высоты и удивительной панорамы Парижа. В лучах вечернего солнца город открывает свою неповторимую гармонию с природой. Внизу по Сене плывут игрушечные пароходики, блестит вдали золотой купол Собора инвалидов, от Триумфальной арки тянутся широкие Елисейские Поля, глаза находят уже знакомые места — огромный Собор Парижской Богоматери, Дворец Правосудия, ажурный Сен-Шапель, Пантеон, остров Ситэ, старинный мост Пон-Неф, огромное каре Лувра, портики улицы Риволи, самый красивый парижский мост Александра III, шпиль церкви Сен-Жермен-де-Пре, дворец Пале-Руаяль, Вандомскую площадь, холм Монмартра с церковью Сакре-Кер и, наконец, за старым Парижем возвышается город сверхсовременных зданий — Дефанс. Описать красоту Парижа моему скудному перу не под силу, так же, как невозможно приделать руки Венере Милосской. Париж — это сказка, это вечная весна...
Мы дни на дни покорно нижем.
Даль не светла и не мутна...
Над замирающим Парижем
Плывет весна... и не весна.
В жемчужных утрах, в зорях рдяных
Ни радости, ни грусти нет.
На зацветающих каштанах
И лист — не лист, и цвет — не цвет.
Неуловимо безпокойна,
Безсолнечно просветлена,
Неопьяненно и нестройно
Взмывает жданная весна.
Душа болит в краю бездомном;
Молчит, и слушает, и ждет...
Сама природа в этот год
Изнемогла в боренье темном.
Максимилиан Волошин, †1932
В Париже — летняя распродажа! Витрины безчисленных бутиков кричат покупателям — sale! Все, кроме продуктов, продается по сниженной, порой наполовину, цене; одежда всемирно известных модельеров на эти две недели становится доступна всем. На распродажу в Париж съезжаются со всего мира; знаменитый универмаг «Галери Лафайет» переполнен народом с огромными фирменными мешками в руках. Мы тоже не удержались с женой и — простите, православные! — разыскали на Елисейских Полях шикарный косметический магазин «Sephora». Где и купили с помощью очаровательной француженки- продавщицы после одуряющего тестирования настоящие французские духи под названием — как вы думаете? — ну, конечно, «Paris». Их тонкий неповторимый аромат сохраняется очень долго; мне нравится их запах, напоминающий о дождливом июльском дне на Елисейских Полях.
Главной целью нашего трехдневного пребывания в Париже было добраться до русского кладбища в местечке Сен-Женевьев де Буа. С моим знанием английского это оказалось нелегким делом... Еще одиннадцать остановок на местном автобусе, и можно прочитать надпись Cemeterie Eglise Orthodoхe. Недалеко от входа нас встретила маленькая, но красивая церковь Успения Божией Матери, построенная по проекту Бенуа и освященная в 1839 году; но двери оказались закрыты. Я надеялся взять у настоятеля интервью, но пробегавший монашек сказал, что настоятель в отпуске, схватил под мышку подаренные газеты и убежал по делам. Зашли с женой в крохотный магазинчик, купили фотографии могил писателя Виктора Некрасова, автора правдивейшей книги о войне «В окопах Сталинграда»; убийцы Распутина — Феликса Юсупова; писателя Дмитрия Мережковского с Зинаидой Гиппиус; протоиерея Сергия Булгакова и, главное, великого Ивана Алексеевича Бунина. Здесь же продавался план кладбища на французском за 12 евро, но очень сомнительно, что мы сумели бы по нему разыскать среди девяти тысяч русских могил те, которым хотели поклониться. Где-то здесь лежал прах Андрея Тарковского, Рудольфа Нуриева, балерины Матильды Кшесинской, Зинаиды Серебряковой, банкира Павла Рябушинского и многих других из тех, кто был вынужден жить и умереть вдали от России. Накрапывал мелкий холодный дождь, аллеи были совершенно пусты. И вдруг на главной аллее я увидел ярко-красные цветы под белоснежным крестом — могилу Ивана Бунина. Здравствуй, Иван Алексеевич! Зажег фитилек французской плошки-свечки, прочитал молитву и опустил в полную воды тарелку для пожертвований несколько русских рублей. Как же далеко ты упокоился от родной стороны, Иван Алексеевич! Хорошо бы спать вам с женой где-нибудь под березкой на своей Родине, куда ведет тенистая аллея. Но к грусти примешивалась радость от встречи с местом упокоения великого русского писателя. «Ах, как давно я не был там, сказал я себе. С девятнадцати лет. Жил когда-то в России, чувствовал ее своей, имел полную свободу разъезжать куда угодно, и невелик был труд проехать каких-нибудь триста верст. А я все не ехал, все откладывал. И шли и проходили годы, десятилетия. Но вот больше нельзя откладывать: или теперь, или никогда... И я пошел по мосту через реку, далеко видя все вокруг в месячном свете июльской ночи... В Париже ночи сырые, темные, розовеет мглистое зарево на непроглядном небе, Сена течет под мостами черной смолой, но под ними тоже висят струистые столбы отражений от фонарей на мостах, только они трехцветные: белое, синее и красное — русские национальные флаги. Тут на мосту фонарей нет, и он сухой и пыльный. А впереди, на взгорье, темнеет садами город, над садами торчит пожарная каланча. Боже мой, какое это несказанное счастье!» И.А. Бунин. «Поздний час».
Возвращение
Мне слышится дружное хлопанье крыльев
Над кущами Сен-Женевьев де Буа,
Нежданное здесь, в тишине надмогильной,
Такое, что даже всплеснула трава.
В погожее небо не ласточки взмыли, —
Видна только пара степенных ворон.
Откуда же это звучание крыльев,
Как будто несущих малиновый звон?
Незримая, легкая, светлая стая
Готова лететь до родимой земли,
Где снег вековой наконец-то растаял,
Где старые корни опять зацвели.
Полет этот смелый ничто не нарушит, —
Уж слышно, как пробуют ангелы путь,
Чтоб души изгнанников, русские души,
В просторы далекой Отчизны вернуть.
Туда, — где в ночи зажигаются свечи,
Туда, — где церквам возвращают кресты,
Туда, — сквозь порывистый северный ветер, —
Где жизнь нелегка, но молитвы чисты.
К приветным крылам, как младенцы больные,
Отринутых души доверчиво льнут,
Лишь камни надгробий да склепы резные
Останутся славить чужбинный приют.
Все дальше волна многокрылого всплеска,
А вслед — просветленная верой мольба:
«Да будет вам в отчих полях, перелесках
Теплее, чем в Сен-Женевьев де Буа!»
Валентина Ефимовская, СПб.
Да, чуть не забыл сказать об одной примечательной особенности столиц, особенно Лондона. Поразила чистота воздуха, улиц, парков, метро да и всего 20-миллионного города. Асфальт на дорогах — хоть простыню расстилай, и нет тех уже не замечаемых дома русским глазом выбоин, обшарпанных стен, краски облупившейся, неровно уложенных тротуаров, а во двор войдешь, еще краше, чем на улице: везде цветы и деревья, со вкусом ухоженные, со стрижкой. Даже уличные столбы увиты плющом. Правда, шпана распылителями с краской и там балуется, — куда видеокамеры не дотягиваются. Словом, нет той привычной неряшливости, с которой мы, русские, делаем работу. За деньги делаем, но без любви. Это раньше
работали за идею. А сейчас-то что мешает сделать на совесть?.. После возвращения все убожество Питера стало резать глаза: окурки, ошметки, обертки, осколки... Трудно снова привыкать...
Скудеет дух. Слабеет чувство.
Все меньше в роще певчих птиц.
Средь городского многолюдства
Все меньше чистых русских лиц.
Смешенье рас. Ума смешенье.
И мусор, мусор на Руси. . .
От смуты горькое смущенье
И на земли и в небеси.
Бегут предатели и трусы...
Кто донести поможет крест?
Вороний пир. И мусор, мусор...
Вхожу в обшарпанный подъезд.
Вчера, не выдержав, я мыла,
С брезгливой тошнотой борясь.
Дай Бог терпения и силы
Опять очистить эту грязь.
Я не уборщица из ЖЭКа!
Откуда столько здесь нерях?
Где просто совесть человека?
Вот! Надпись «дура» на дверях.
Нина Карташева, Москва
Теперь расскажу подробнее, как в Париже меня чуть не ограбили. Туриста везде за версту видно: с фотоаппаратом на шее, с путеводителем в руке, он безпрестанно крутит головой и вообще со стороны производит впечатление не вполне нормального человека. Мы зашли в салон метро, но двери вагона там закрываются не сразу — поезд может простоять на станции и пять, и десять минут. Неожиданно я почувствовал, что кто-то схватил меня за щиколотку. Взглянув вниз, я сначала увидел голову наклонившегося человека, а потом лежащий на полу ключ. Мысли заметались в моей туристической голове: пьяный? поднимает упавший ключ? поскользнулся? Человек продолжал держать меня за ногу. Не знаю, сколько это продолжалось, но вдруг щиколотка освободилась, и вор стремительно выкатился из вагона. И сразу же безшумно закрылись двери. На полу вместо ключа лежал мой спрятанный в задний карман брюк билет в метро. Кажется, там еще лежала бумажка в 5 евро, но с этой потерей смириться можно. Бумажник оказался на месте...
Так удачно закончилось для нас с женой знакомство с известными на весь мир парижскими карманниками. Осталось сказать два слова про само парижское метро. 3 68 станций располагаются по 13 линиям и позволяют легко попасть в любую точку столицы. Единственное неудобство: маленькое расстояние между двухместными сиденьями. Они установлены, как в наших электричках, друг против друга, и когда садишься, твои колени обязательно упрутся в колени соседа. Оказывается, вагоны проектировали сто лет назад, а парижане за век значительно подросли. Теперь я должен с сожалением сказать: Adieu, Paris!
Подступай
к глазам,
разлуки жижа, сердце
мне
сентиментальностью расквась! Я хотел бы
жить
и умереть в Париже, если б не было
такой земли —
Москва!
Владимир Маяковский, †1930
Вот и пролетело наше семидневное путешествие, очень утомительное, но наполнившее впечатлениями. Собственно, за ними и ехали.
Приятели проливали счастливые слезы,
Из Парижа приехав. Маленькие приключения
Смаковали. Застряли в них, как занозы,
Впечатления.
Прощаясь, призывали в Париж поехать.
Словно целебный напиток, путешествие их взбодрило.
Я не сказала, что мне никуда не к спеху,
Покуда Господь освещает путь и дает силы,
И раздвигает иного мира границы...
Дни очищаю молитвами.
Поднимаюсь, когда стою на коленях.
Разве могла я об этом приятелям проговориться?
Ведь мы в совершенно разных живем измерениях.
Наталья Карпова, †1995, СПб.
Теперь — скорее на дачу, к Ладоге, к внуку и безконечному песчаному пляжу. Наконец-то, в конце июля, перестал дождь, и дорогу рыбацкой деревеньки Коккорево не перейти: машины на отдых идут колоннами — просвета нет. Пляж рядом, и пятилетний Кирилл плещется на мелководье и радуется жизни так, как умеют радоваться только дети. Я тоже посидел на бережку, больше рассматривая народ, но избегая задерживать взгляд на слишком откровенном покрое нынешних женских купальников; впрочем, материи в них почти нет — одна плоть. Солнце жарит колючее, оно со злостью лупит по коже радиацией, заставляя прятаться в тень. Почему человек так любит смотреть на безбрежье воды? Не потому ли, что может воочию убедиться, как на горизонте сливается небо с землей? Или от вида воды убегает все суетливое и человек чувствует дыхание Вечности? Но то, что вода притягивает взгляд, несомненно. Не далеко, не глубоко
Нрав у людей такой:
Им на песке не лень,
К берегу сев спиной,
В море глядеть весь день.
Парусной лодки крыло
Там оживляет вид,
Порою воды стекло
Чайку на миг отразит.
Берег хорош собой
И многообразней стократ,
Но бьет о песок прибой,
И люди в море глядят.
Не видят они далеко,
Не видят они глубоко,
Но хоть и безсилен взгляд,
Они все равно глядят.
Роберт Фрост, †1969, США
На даче и вещи дачные: что не сгодилось дома, везем сюда. Я сплю на кровати с полукруглыми железными стойками, поперечные прутья в них завершаются по-своему изящными шариками; это мода тяжелых сороковых и пятидесятых годов... Мне нравится просовывать ноги сквозь просвет между прутьями, вытягиваясь во всю длину, или остужать горящие ступни об их холодный металл. Это кровать вечная, только меняй матрасы. Впрочем, наши отцы и матрасы умели перетягивать сами. Вот соберусь с духом и увезу эту устаревшую кровать в город, а сюда привезу новомодную, сделанную на заказ кровать из покрашенных под благородный орех прессованных опилок. Интересно, сколько она тут протянет?..
Хотели радости большой,
Хотели счастья и удачи. . .
И вот с потерянной душой
Сидим усталые на даче.
Загнали жизнь свою в тупик,
В кусок земли, сырой и пресный.
Зачем?.. Летит за воротник
Опять студеный дождь небесный.
Ну что ж, еще свершился круг
Одной безсмысленной погони,
Библейский круг потерь и мук
При стадном скоморошьем звоне.
За счастьем призрачным рывок
Над неразгаданною бездной.
Еще, еще один урок —
Невыносимо безполезный.
Николай Рачков, СПб.
Я написал подруге-монахине о нашем коротком путешествии, помня, что в свое время она «благословила» на него нас. И сразу же получил ответ: «Вот и спасибо, утешили. Да, Лондон необыкновенно чистый город, я после него тоже не могла смотреть даже на Эстонию, которая вроде чище и ближе к Западу. Там дома все белые, а подошвы остаются чистыми, словно по паркету ходил, ни песчинки на них, а если упадешь на дороге, то отряхиваться не надо. И в метро эти бархатные сиденья — и все чистое, как они умудряются содержать все это в порядке, или ткань такая особенная? Я прилетала в Гэтвик, оттуда экспресс идет прямо до Виктория стейшен, центр, легко уже добираться. Меня Биг Бен более всего поразил, я чуть не заплакала, его увидев, и все на него любовалась. Он меня в восторг привел. А мумии в Британском — поразительно их количество. И особенно жалостное впечатление от одного бедного скелетика, скрюченного на песке перед толпами людей. Варварство, мне кажется, вот так останки человеческие держать. Про Розеттский камень я вспомнила уже после, как-то вдруг догадалась, озарением неким, что это именно он, в самом начале музея, стоит. Я много в свое время читала об этом камне и о Шамполионе, занимавшемся раскопками. Жаль, что сразу не догадалась. Я ведь сама там ходила, по музею, без экскурсии. Таращилась, на что попало. Но меня, конечно, Египет всегда интересовал. Богатейшая экспозиция в этом музее. Помните, к нам в Эрмитаж в семидесятых, наверное, годах привозили Тутанхамона, очереди огромные были. Маску золотую и много всего другого. А тут все это так вот запросто стоит, смотри сколько хочешь. И коты египетские, черные, ах, как бы я хотела такого кота, там в магазинчике были статуэтки из черного камня, может, нефрита? Удивительные египетские коты! Я фотооткрытку с котом купила. Жуткие коты, мистические. Именно через Британский музей я поняла, ощутила, как сильна была Британия и как она всем миром владела, это надо же столько со всего света натаскать! И богатство флоры и фауны благодаря этому владычеству мировому, каких только растений нет, а в парках разгуливают павлины, пальмы растут, климат мягкий, позволяет. И еще знаменитый Harrods (типа нашего Гостиного Двора или Пассажа) меня потряс — я поняла, что это у нас имеют в виду под словом «старинный». Старинная мебель, старинные часы и проч. И это только потому, что после революции прервалось все — все разделилось на «старинное» и «современное»; мы называем мебель эту старинной, а в Англии такого образца мебель и до сего дня производят; вот в этом Хэрродсе чего только нет — всех видов, времен, цветов и размеров. Это не магазин, это — музей! Там можно купить статую для парка, например, размером с памятник Петру Первому, настоящие фонари, как на Невском, фонтан и все, что твоей душеньке угодно. Именно в магазине этом я поняла, что такое собственность, что такое частные владения, а когда глядела на выезд Королевы (я попала в празднование золотого юбилея, Королева ехала из Букингемского дворца в Собор святого Павла служить благодарственный молебен) во всей его пышности, слезы потекли из глаз — я остро ощутила, что мы потеряли в 17-м году. Я плакала о нашем Государе, о том, чего мы лишились. Стала бы я смотреть на чужую королеву, если была бы своя Царская Семья! Я видела великолепных коней, торжественный кортеж, принца Чарльза верхом, Королеву с супругом в золотой карете, всех высокопоставленных особ, следующих за королевской каретой в открытых ландо (или как там?), королевскую гвардию впереди; это было потрясающее зрелище, но я была там одна и побоялась прийти вечером; город гулял несколько дней подряд; вечером основного дня был концерт, транслировавшийся на огромных экранах, улицы были заполнены народом, а потом был грандиозный фейерверк. Все это я смотрела по телевизору и сокрушалась, что не было меня там, среди этого торжества. Королева сама запалила шнур, от которого начался фейерверк; фейерверк был необыкновенный даже по телевизору — дворец был охвачен огнем, а небо наполнено всеми возможными и невозможными видами крутящихся, вьющихся, взлетающих и опадающих разноцветных огней.
Простите, я сама пустилась в воспоминания. Тогда еще был жив Митрополит Антоний, я ходила в храм на службы. У них нет митрополии, у них храм, недалеко от Гайд-парка, там бы вам подсказали, где могилка. Почему больше не поедете? Ведь сейчас поехать куда бы то ни было так просто! Вы наблюдательны и ищете впечатлений, всматриваетесь в людей, у меня как-то с этим не очень, я вот даже пожалела, что была там так бездумно, надо было тоже записывать, наблюдать, вглядываться. Простите, как-то вдруг меня прорвало.
А так у нас обычная летняя жизнь, покос закончился, много паломников, много групп, рабочих рук не хватает — огороды, парники, люди, стройка в Васкнарве, — но все идет потихоньку вперед. Скоро уж к Успению готовиться, лето пролетает со страшной скоростью, как и жизнь. Закончу на этом. Спасибо еще раз. Храни Вас Господь, держитесь, господинъ Раковъ, крепости Вам, сил духовных и телесных и всего, всего доброго. С любовию о Господе — гр.м.Н.
Моему неразумному сердцу
Мало ли кто бы куда полетел!
Божия воля.
Крест и свеча.
Сердце мое, ты не рвись никуда!
Мало ли бед и скорбей сгоряча
Можно наделать!
Не рвись и не плачь.
Там твое место, где Бог указал.
Он — Милосерд.
Он — Спаситель.
Он — Врач.
Сердце мое, ты не рвись и не плачь!
Горько — сейчас.
Сладко будет — потом.
Горько — сейчас.
Но — не плачь.
Но — терпи.
Сердце мое, мой неприбранный дом,
Горько — сейчас,
Сладко будет — потом.
Мало ли кто бы куда полетел!
Божия воля.
Крест и свеча.
Сердце мое, ты не рвись сгоряча!
Плачь — но терпи.
Все терпеть — твой удел.
Мало ли кто бы куда полетел...
Марина Петрова
Сегодня 2- июля — три с половиной года, как ушла мама. Да разве ушла? Я думал, с годами утихнет не только боль утраты, но и связь ослабеет, все реже буду вспоминать и думать о маме. Я ошибся: мама как была средоточием моей жизни за эти годы, так и осталась. А то, что во снах не вижу, — зато на сердце легко. «Куда направился?» — спросила родственница, когда я усаживался в машину на даче. «Да маму хочу навестить, не был давно», — ответил я. «Никуда теперь твоя мама не денется, все там по-прежнему», — удерживала меня она. Это правда, конечно, и могила на месте, и цветы искусственные еще не завяли. Только требует душа к маме, рассказать ей о поездке, молча постоять. Зачем? Об этом я и думать не хочу. Я еду к маме. . .
Все ждала...
Уж спешить было некуда...
Все откладывал:
Все было некогда. .
..А не стало —
И нет мне забвения,
И ни дня без тебя,
Ни мгновения...
Как темна ты была —
Глушью в замети.
Отчего ж
Так светло моей памяти?..
Как твой холоден холм —
Снежной тучею.
Отчего же в душе это, жгучее?..
Мать — сырая земля,
Мать — родимая,
Людность мне без тебя
Нелюдимая.
Дмитрий Ковалев, †1977
Права оказалась родственница — ничего не изменилось на маминой могиле. Разве что появились под ее крестом две красные гвоздики. Я знаю, кто положил их: это приезжал в командировку из Москвы старший брат, зашел поклониться.
Брат мой, брат мой! Сердце кровоточит от нашего разрыва. Какие слова молитвы нужно найти, чтобы ты переступил церковный порог? Так мало близких осталось у меня, и все так безмерно далеки... Пока мама была жива, она еще как-то соединяла нас, сыновей; с ее смертью начался давний разлад.
Брат мой, брат, ты ученый, мыслишь категориями фактов и логики, во всем стремишься дойти до сути рассудком, а не душой и сердцем, — и сам отдаляешь себя от Бога. Тебе седьмой десяток, мне шестой, а пропасть между нами и глубже, и шире. Но я люблю тебя, и голос крови не дает о тебе забыть. Помоги нам, Господи! Брат мой, брат мой...
Плач по брату
С кровью из клюва, тепел и липок,
шеей мотая по краю ведра,
в лодке качается гусь, будто слиток
чуть черноватого серебра.
Двое летели они вдоль Вилюя.
Первый уложен был влет, а другой,
низко летя, головою рискуя,
кружит над лодкой, кричит над тайгой:
«Сизый мой брат, появились мы в мире,
громко свою скорлупу проломя,
но по утрам тебя первым кормили
мать и отец, а могли бы — меня.
Сизый мой брат, ты был чуточку синий,
небо похожестью дерзкой дразня.
Я был темней, и любили гусыни
больше — тебя, а могли бы — меня.
Сизый мой брат, мы и биты и гнуты,
вместе нас ливни хлестали хлестьмя,
только сходила вода почему-то
легче с тебя, а могла бы — с меня.
Сизый мой брат, истрепали мы перья.
Люди съедят нас двоих у огня
не потому ль, что стремленье быть первым
ело тебя, пожирало меня?
Сизый мой брат, мы клевались полжизни,
братства, и крыльев, и душ не ценя.
Разве нельзя было нам положиться
мне — на тебя, а тебе — на меня?
Сизый мой брат, я прошу хоть дробины,
зависть мою запоздало кляня,
но в наказанье мне люди убили
первым — тебя, а могли бы — меня...»
Евгений Евтушенко, Москва
Конечно, я страдаю от разрыва с братом и дочкой, но так Бог через батюшку велел. И Он же послал утешение: сын жены от первого брака теперь носит фамилию Раков, внук гордо называет себя «Килиллом Иличем Лаковым», а вскоре и невестка переменит фамилию. И станем мы одна православная семья. Не зря в Писании сказано, что духовное родство выше кровного. Вот какое утешение послал мне Господь в моем одиночестве.
Там, где стучат колеса дружные
И долго стекла дребезжат,
На лавочке они ненужные,
Они бездомные сидят.
Лишь старческое одиночество
Для них осталось на веку.
Все прожито. И так им хочется
Попить горячего чайку.
И пьют его, вокзальный, жиденький,
Благоприятных ждут вестей.
«Ты посади нас в поезд, миленький,
Чтобы доехать до детей!»
Туда, где плещет площадь шумная,
Ее он за руку ведет.
Она слепая, но разумная,
А он — как раз наоборот.
Идут они, всему покорные,
Ни в чем прохожих не виня,
Столбами кажутся позорными
Щиты рекламы для меня.
Забытые и нелюбимые
Идут среди сердечных стуж,
Несут в себе неугасимые
Светильники безсмертных душ.
Короткая, но незабвенная —
Пусть жжет она еще сильней
История обыкновенная
Средь множества подобных ей.
О. Анатолий Трохин, СПб.
Теперь, в пятьдесят семь, долгожданную жару я переношу плохо — точнее, сосудам моим жара не по нраву и тело становится ватным, больным. Теперь я понял, почему мама в лежку лежала при магнитных бурях... У меня на 60 процентов зажата позвоночная артерия, и только часть крови попадает в мозг. Отсюда — безпрерывный, нескончаемый пульсирующий шум в голове, прогрессирующая глухота и раздражительность. Отсюда — желание успеть сделать за оставшееся что-то как можно больше. Люди редко понимают других людей и все меряют на свой аршин. Даже батюшка Иоанн удивляется моим безконечным болезням и, как может, жалеет. Конечно, работа в православной газете помогла мне духовно, однако непомерная физическая и умственная нагрузка сокращает мою сознательную физическую жизнь. Врачи берут большие деньги — и в безсилии разводят руками. Восемь снотворных таблеток на ночь — не многовато ли?.. Это я вам жалуюсь. И все равно — надо трудиться.
Когда дряхлеющие силы
Нам начинают изменять,
И мы должны, как старожилы,
Пришельцам новым место дать,
Спаси тогда нас, добрый гений,
От малодушных укоризн,
От клеветы, от озлоблений
На изменившуюся жизнь.
От чувства затаенной злости
На обновляющийся мир,
Где новые садятся гости
За уготованный им пир.
Федор Тютчев, †1873
«Уже гремит раскатистая небесная музыка, вот-вот сейчас хлынет-польет как из ведра ливень и омоет землю. Каким-то раскроется лето — скупым или добрым подчас?.. Теплеет родная планета — лишь дней наших пламень угас...» Нина Островская, СПб.
То, что с климатом творится неладное, осознали все. Прошлым летом во Франции от жары умерло сорок тысяч человек, в основном пожилых. И сейчас под Марселем горят леса, с которыми пожарным никак не справиться. А в центральноафриканском Судане впервые в истории выпал снег с градом. А в столице Белоруссии — наводнение. И в Карпатах тоже. Люди еще удивляются, но скоро станут ужасаться...
Потемнело, все чаще гремит гром, и первые крупные капли дождя летят на иссохшую от зноя землю. Дышится легко, веселеет на сердце и хочется работать...
Несносная жарища,
Несносная — хоть плачь!
Томится в клеверище
С раскрытым клювом грач.
Глотая пыль, о лесе
Вздыхают ивняки,
Сухие листья свесив,
Как будто языки.
Не выдержав характер
И съехав с большака,
Раскинул дверцы трактор,
Как полы пиджака...
Виктор Коротаев, †2001
На Западе пошлой рекламы, как ни странно, мне не попадалось. А в нашем метро сразу бросилась в глаза реклама вина «Кающаяся грешница»: на фоне двух бутылок с красивыми этикетками полуобнаженная девица старательно изображает угрызения совести. Внизу приписка: «Виновата ли я?» Какая здесь связь между ее грехом и алкоголем — понятно, а то, что виновата, — безспорно. Разве тебе не говорили родители, что раздеваться на людях за деньги — безстыдство непотребное?.. Вчера зашел в магазин, а там продают пельмени «Монастырские». Или не знают, или не хотят знать, что монахи мяса не едят? А на Украине верующие потребовали переименовать питейное заведение «Веселый монах»: «Дело монаха — молитва, а не пребывание в хмельном угаре». Переживаемое нами время разрывает людей: с одной стороны, обретение веры, с другой — удивительное равнодушие ко внешним раздражителям...
Вот и определилось:
Кто, куда и зачем.
И не вчера появилось:
Я есть то, что я ем.
Перекрутила юность
Тропы разных начал.
Что же сидеть, пригорюнясь?
Опознавай идеал.
Вот и определили
Самый последний предел,
Самое «или-или»,
Точку, водораздел.
Это над бездной и высью
дьявола с Богом дележ:
Я — есть то, что я мыслю,
Ты — есть то, что ты жрешь!
Фазиль Искандер
Из интервью газете «Православный Санкт-Петербург», № 1-5, Народного артиста России Андрея Юрьевича Толубеева, Большой Драматический театр им. Г. Товстоногова:
«У меня такое впечатление, что до революции даже очень верующие люди не были столь решительно настроены против театра, спокойнее относились к нему, а спокойствие — признак уверенности в себе. Выходит, дореволюционная Церковь была увереннее и в своих служителях, и в своих прихожанах. Мне кажется, что те, кто сегодня выступает против театра, просто не надеются на свои силы — не верят в себя. Говорят, что на сцене мы видим разгул страстей: злодеев, блудников, убийц... Мы отнюдь не стремимся к тому, чтобы человеческие недуги эти со сцены перешли в зрительный зал. Надо доверять зрителю: у него, как правило, есть прочный
иммунитет, тем более, если зритель православный...
...Каждый раз, когда я играю трагедию Шекспира «Макбет», у меня случаются всевозможные несчастья. А ведь я играю даже не самого кровопийцу Макбета, а его друга Банко, которого он же и убивает. Но каждый раз во время спектакля случалось что-нибудь ужасное: мать заболевала, в реанимации лежала... Она и умерла в день «Макбета», и на девятый день я играл в «Макбете», и на сороковой, и в годовщину смерти... Лучше бы его не ставить. На этой пьесе умер Владислав Стржельчик, психически надорвался Михаил Волков и еще один артист... Так или иначе пострадало человек десять, а то и более...»
Добавлю, что актеры — люди нервического склада, и специальная поликлиника на Невском, и отдельные палаты лучших больниц города посещаются ими весьма часто. Так реагирует нервная система на многократные перестройки души. Что ни говори, тяжело быть актером. Да и нужно ли?..
Спектакль окончен.
Занавес упал.
Мелеет театральный зал...
Что остается от актера —
без режиссера и суфлера,
без выдающихся ролей,
без королев и королей?
Актер сошел с высот Шекспира
сюда, где улица, квартира.
Разрядка. Реплики пусты —
слова бездарной суеты.
Артист, ты был под стать герою,
теперь ты стал опять собою...
Собою? Ты и здесь не весь:
тебя качает амплитуда,
ты жизнь свою — добро ли, худо —
готов играть, пока отсюда
взлететь туда возможность есть.
Кирилл Ковальджи
Другой Народный артист России, Олег Басилашвили, недавно отпраздновал на сцене свое 70-летие. За 45 лет работы в Большом Драматическом театре им. Георгия Товстоногова он сыграл 44 роли. Олег Валерианович пишет мемуары, которые в шутку или всерьез назвал «Потеряна жизнь». Споры вокруг театра и пользы профессии актера для его собственной души не стихают. Я тоже не раз задумывался об этом: стоит ли «глубокое проникновение в душу злодея» таких несчастий? Это ли не знак Божий, что злу не место на сцене?.. «Поэты и художники, которые удовлетворялись только восторгами, получаемыми от искусства, подобны людям, дошедшим до портика Царского дворца, но не вошедшим внутрь чертога, хотя им и предлагали» (прп. Варсонофий Оптинский).
Я не завидую актерам —
Талантам, гениям, — которым
всю жизнь приходится играть,
то воскресать, то умирать.
Сегодня площадной оратор,
назавтра — царь, вчера — лакей.
Должно быть, портится характер...
Игру закончив, лицедей,
должно быть, с каждой новой ролью,
со щек румяна соскребя,
все тяжелей, все с большей болью
приходит медленно в себя.
Станислав Куняев, Москва
Санкт-Петербургская секция Союза писателей России. Слушаем статью преподавателя ВУЗа «Роль танцев в истории Государства Российского». Оказывается, наши первые Государи, Помазанники Божии, «выглядели истуканами» из-за непомерно длинного и тяжелого парчового одеяния, развлечениям не предавались и много времени посвящали молитве в церкви и дома. И только с начала правления Петра I танцы вошли в моду и стали неотъемлемой частью жизни «высшего света». Иные дамы, со слов автора, даже меняли нательные кресты на изящных костяных слоников... Не буду пересказывать всей грязи и умело поданной писательницей лжи на русскую историю. Пришлось встать и предложить ей написать статью «Роль клопа в истории Государства Российского». Раскрасневшаяся от волнения дама, не ожидавшая отпора, сначала растерялась, а потом стала яростно
защищать свою антирусскую позицию. Но кто поспорит с тем, что в прорубленное царем Петром окно в Европу на Россию лавиной полились помои протестантского Запада, в котором уже тогда размывалось истинное христианство? И сам царь Петр сделал немало для искоренения Православия на Руси: ущемлял жизнь монастырей, отбирал церковные земли, облагал Церковь огромным налогом. А танцы? Ну, конечно, не обошлось и без них — это же не долгое молитвенное стояние в храме...
И все же только молитвой, а не танцами держится наше Отечество...
Ни с врагом, ни с другом не лукавлю.
Давний путь мой темен и грозов.
Я прошел по дереву и камню
повидавших виды городов.
Я дышал историей России.
Все листы в крови — куда ни глянь!
Грозный царь на кровли городские
простирает бешеную длань.
Клича смерть, опричники несутся,
Ветер крутит пыль и мечет прах.
Робкий свет пророков и безумцев
тихо каплет с виселиц и плах...
Но когда закручивался узел
и когда запенивался шквал,
Александр Сергеевич не трусил,
Николай Васильевич не лгал.
Меря жизнь гармонией небесной,
отрешусь от лживой правоты,
не тужили бражники над бездной,
что не в срок их жизни прожиты.
Не для славы жили, не для риска,
вольной правдой души утоля.
Тяжело Словесности Российской.
Хороши ее Учителя.
Борис Чичибабин, †1994
В выходных данных крошечной книжки одной поэтессы начала 90-х прочитал: «Издатель — хозрасчетная журналистская организация «Справедливость»«. И задумался я: справедливость — в чем? в мизерном тираже? или что вообще напечатали? или что денег мало взяли за плохую печать? Православный философ И.А. Ильин написал: «Справедливость дольше человеческой жизни». Иными словами, только на том свете воздастся нам по делам нашим. По-человечески мы понимаем справедливость как одержанную победу над неприятелем. Проигрывая сами, считаем, что с нами поступили несправедливо. Только в церкви я впервые услышал библейские слова о том, что иной Суд Божий и иной человеческий; и только потом пришло понимание того, что собственные беды, несчастья, унижения, болезни и даже смерть естественны для Божественного Правосудия и могут быть не столько наказанием, сколько наградой и путеводителем в единственно правильном направлении. «О, человек! сказано тебе, что добро и чего требует от тебя Господь: действовать справедливо, любить дела милосердия и смиренномудренно ходить пред Богом твоим» (Мих. 6, 8).
Что ни день — да пройдет этот день.
Что ни час — минет нас эта чаша.
Да падет пресловутая тень
На безценные головы наши.
Да воздастся добром за добро,
Всех мерзавцев погубит простуда.
Расточаем свое серебро,
А берем неизвестно откуда.
Ирина Моисеева, СПб.
«Пишу вам в надежде на то, что у вас я найду ответы на вопросы, мучающие меня вот уже три года. Я совершил преступление: убил человека. Преступление это самое тяжкое из всех — как с уголовной точки зрения, так и со стороны религии. Так вот, я убийца, душегуб — можно найти еще много определений, но смысл остается тот же. Недавно мне попалась на глаза ваша газета. Газета интересная, видно, что написана людьми, любящими и знающими свое дело. Если вы не сможете мне помочь, то подскажите, кто сможет. Зовут меня Юра, мне 2 6 лет, молодой, неглупый, в общем — нормальный мужик. Одно только слово «убийца» все портит. Убил человека из корыстных побуждений. Был пойман, наказан. Вроде, теперь должен раскаяться и замаливать грехи. Но не тут-то было: я не испытываю ни малейших угрызений совести. Мне не жаль того, кого я убил. Одно только сожаление — что посадили. Почему так? Неужели моя душа настолько очерствела? Неужели во
мне не осталось ничего святого? Я много раз пытался обратиться к вере, но по какой-то причине душа не принимает веру в любых ее проявлениях. Я не могу понять этого... Может быть, потому, что я некрещеный, не ношу святого креста? А может быть, причина всему — страх перед людьми? Страх, который заглушает все остальное. Страх, который не дает проникнуть в душу ничему святому... Из-за этого страха я сделал очень много плохого: я причинял людям боль, физическую и душевную. Теперь я плачу по счетам. Самое странное для меня то, что я вроде бы все понимаю. Знаю, за что страдаю. И все равно, не могу прийти к тому, чтобы все изменить. Понимаете? Как будто внутри меня сидит кто-то и не впускает больше никого. Знаете, каждый раз, когда я читаю Библию, мне кажется, что меня пытаются обмануть. Почему у меня возникают такие чувства? Может быть, мне не хватает общения с хорошими, добрыми людьми? Ответьте мне, пожалуйста. Если можете. С уважением, Юрий 186-35 РК п/о Каменный Бор, п.Верхний, учр.УМ -22 0/-, 9 отряд, Кубракову Ю.Н.»
Сначала я сам хотел написать Юрию, но, взвесив серьезность поставленных убийцей вопросов, решился обратиться к о.Иоанну Миронову; да и соскучился я, правду говоря, по батюшке.
Ответ отца Иоанна Миронова
«На первый взгляд кажется, что совесть у раба Божия Юрия совсем заглушена. Подумайте! — совершил убийство и не раскаивается в этом! Можно сказать даже, что совесть не заглушена, а прожжена — дыра вместо совести! Но, прежде чем осуждать, вдумаемся: человек пишет в газету о своем душевном состоянии — значит, ему это состояние кажется не вполне нормальным. Сознание с совестью пришли в разлад. Сознание говорит: ты убил человека, а это считается грехом. Совесть же отвечает: ну и пусть, мне все равно. Человек слышит этот спор, удивляется ему; и тот факт, что он удивляется, уже есть признак того, что душа его не совсем еще умерла, что-то ее еще тревожит... Надо бы ухватиться за эту соломинку, раздуть эту крошечную искорку покаянного чувства, взмолиться ко Господу — и Бог даст и подлинное раскаяние.
Что Юрочке мешает это сделать? Да демоны — демоны гордости. Чтобы раздуть искорку покаяния, нужно признать себя грешником, мерзкой тварью, извергом рода человеческого. Да разве демон гордости согласится на такое? Тот же демон мешает ему и Библию читать. Если Библию читать, то нужно и верить прочитанному, а если верить, то придется признать себя грешником. Вот демон и нашептывает Юрию: «Не верь Писанию, это все попы пытаются тебя обмануть...» Так и получается, что гордость — мать неверия, а неверие — мать безстыдства... Как сказал поэт: «Потеряем веру — потеряем стыд, а уж там дорога не к добру лежит!»
Если Юра действительно безпокоится за свою душу, пусть просит у Бога дар раскаяния. И ничего, что он еще не крещен. Даже лучше будет, если раскается после крещения. Бог дает Свои дары независтно, и, как знать, не последуют ли за этим даром еще и многие другие? Судьбы Божии мы предсказать не можем».
Мы разные в одной семье.
Уж так от Каина ведется.
Найдет ли веру на земле
Христос — у всех, когда вернется?..
Что логика?.. Она скудна
Твои сомнения развеять...
Когда нам равная дана
Свобода — верить и не верить.
Александр Зорин
-Батюшка, — покаялся я, когда был в гостях у него, — поругайте меня: за лето, с Троицы, в храме не был. То болел, то отпуск, то дача, то ленился. Прикажите, батюшка!
- Нет, Сашенька, ты уже сам себя наказал и все-то ты понимаешь...
- А Вы когда после отпуска служить начнете?
- Вот на Преображение Господне и приходи, да к причастию не забудь приготовиться: твои заграницы скоро православный дух отнимают... Так меня духовник и воспитывает — не епитимьей с поклонами, а смирением собственным. Нынешним летом о.Иоанн в Сербии 42 монастыря посетил, а уже в поездку к Тихону Задонскому надумал. А лет моему старцу немало — к 78 приближается.
- Я сколько лет благословил тебя редакторствовать? — проверяет батюшка.
- Двадцать, отче, еще восемь с половиной осталось, — проявляю я
послушание. — А мне Господь открыл, что Вам еще много лет на этом свете
жить, — серьезно говорю духовному отцу.
- Да, Сашенька, хочется еще на солнышко поглядеть, людям послужить, на
цветочки — Божией красотой — налюбоваться. Так сколько мне лет, говоришь,
Господь отмерил? — хитро посмотрел на меня батюшка.
- Долго, а сколько, не скажу — не велено, — так же серьезно отвечаю я.
Батюшка улыбается и, собрав полную горсть красной смородины, кормит свое
седобородое чадо с ладошки...
Не печалься, милый человече,
О напастях, горестях, о доле.
Голубое небо боли лечит,
Травы прорастают Божьей волей.
Видит глаз свечение созвездий,
Слышит ухо плеск ночного моря,
Но никто не ведает на свете,
Что Господь для верных приготовил.
Там Христа не поведут к ответу,
На пророков рук там не наложат.
Словно вечер ласкового лета,
Тих приют божественных подножий.
Только гимнов млечное струенье,
Только даль немеркнущего света,
Да хвалы познавших воскресенье,
Да любовь Создателя Завета!
О. Олег Сенин, Нижний Новгород
Интернетом по работе приходится пользоваться каждый день. Удовольствие, доложу вам, ниже среднего. Во-первых, так называемый «спам» — мусор по электронной почте — до ста глупейших предложений в день, которые крадут драгоценное время. Во-вторых, масса разнообразных компьютерных «вирусов», от которых не всякая антивирусная программа спасает. Знаете, чему я больше всего удивляюсь? Ну ладно, хакеры из спортивного или коммерческого интереса взламывают банковские или даже военные компьютеры. Но нам-то, обычным пользователям, зачем ты их засылаешь, безобразник? В юности, помню, глупые, мы в отместку вызывали «скорую помощь» к девушке, не пригласившей нас на свой день рождения. Даже сейчас краснеешь, вспоминая про это. Но мы хотя бы видели результат своего безобразия, когда машина медиков подъезжала к дому именинницы. А ты, «вирусолог», никогда не узнаешь толка от твоего «труда» — удалось внедрить «вирус» в компьютер или нет?.. Злоба твоя изливается на все
человечество без разбору. А может, это и не злоба вовсе, а скука непроходимая?.. «Это оттого, что народ Мой глуп, не знает Меня; неразумные дети, и нет у них смысла; они умны на зло, но добра делать не умеют» (Иер. 4, 22).
Не то что мир во зле лежит, не так, —
Но он лежит в такой тоске дремучей.
Все сумерки — а не огонь и мрак,
Все дождичек — не грозовые тучи.
За первородный грех Ты покарал
Не ранами, не гибелью, не мукой, —
Ты просто нам всю правду показал
И все пронзил тоской и скукой.
Елизавета Кузьмина-Караваева, †1945
...Почему так? Вовсе незнакомому человеку говоришь комплименты, стараешься завоевать его расположение, даришь подарки, стараешься помочь. А к жене, которая знает тебя от макушки до кончиков пальцев, которая лечит тебя в болезни, утешает в горе, радуется твоими радостями, дает мудрые советы, терпит твои капризы, несправедливое раздражение, потрафляет твоим вкусам и слабостям, обстирывает, обглаживает, одевает и завтраки на работу успевает заворачивать, да еще безпокоится, если у тебя неладно, — надо признаться, к своей законной жене ты относишься много хуже, чем к знакомым, с которыми щебечешь по телефону. Чем она провинилась, твоя долготерпеливая подружие?
Да ничем, просто ты не даешь себе труда оделять ее частью любви, в которой клялся когда-то. Теперь — все! Давай, дорогая жена, я стану готовить к твоему возвращению ужин, перестану говорить колкости, напоминать о недостатках. И заживем мы с тобой тихо и счастливо, а слезы по твоим щекам будут катиться только от радости. Давай?.. Постой-постой, какой сегодня день? Да сегодня же 11 августа — Рождество Святителя Николая — девятая годовщина нашего венчания в Печорах, в церкви Сорока Севастийских мучеников! Нас повенчал отец Леонид Секретарев. Непременно встречу тебя с букетом цветов у метро. Как это было раньше всегда...
Венчание
Был беден обретенный храм,
Кирпичная краснела кладка,
Спокойно теплилась лампадка.
Лежала сырость по углам.
А в центре храма — мы с тобой
В одеждах праздничных стояли
И царские венцы пылали
И звали в Вечность за собой.
Ты помнишь ли, как в этот час
Пахнуло миро и цветами,
Как пред отверстыми вратами
Священник вдруг оставил нас?
Все замерло. И, чуть горя,
У нас в руках дрожали свечи,
И, душам обещая встречу,
Сияла бездна алтаря.
О. Анатолий Трохин, СПб.
Перебирая старые номера журнала «Новый мир» за 1991 год, я наткнулся на статью Евгения Храмова, поэта и критика. Статья меня заинтересовала, особенно один абзац: «Я знал корниловскую «Песню о встречном», она не пропадала, только слова были объявлены народными. Но пели ее без одного куплета: «И радость никак не запрятать, когда барабанщики бьют. За нами идут октябрята, картавые песни поют. Отважные, картавые, идут звеня...» И вот эти «отважные, картавые» учили меня, как должен работать эпитет, больше, чем все главы об эпитете в книгах по поэтике» (№ 10, 1991, стр. 238) .
Сейчас вполне понятно, почему из песни выкинули именно этот куплет, — по мотивам идеологическим, хотя под словом «картавые» поэт Корнилов подчеркивал лишь малый возраст ребят. Вот концовка песни:
...И радость никак не запрятать,
Когда барабанщики бьют:
За нами идут октябрята,
Картавые песни поют.
Отважные, картавые,
Идут звеня.
Страна встает со славою
На встречу дня!
Такою прекрасною речью
О правде своей заяви.
Мы жизни выходим навстречу,
Навстречу труду и любви!
Любить грешно ль, кудрявая,
Когда, звеня,
Страна встает со славою
На встречу дня.
Стихи были написаны в 1932 году, а в 1938 Бориса Корнилова расстреляли. Понятно, почему картавили дети, — они еще не научились выговаривать букву «р». Но дети подрастут и картавить перестанут, а взрослые дикторы будут продолжать портить русский язык, заставляя думать, что это всего лишь маленькое отступление от нормы. Будь моя воля, я не допускал бы к микрофону картавых работников устной речи — дикторов на ТВ и радио, артистов — это непрофессионально. Не встречаем же мы на сцене хромающую балерину или однорукого боксера на ринге.
Слово — нечто большее, чем простая передача информации. Слово — ключ к Божественной истине. В уставной молитве неправильное ударение или перестановка слов недопустимы. Почему же наш великий русский язык дозволено портить плохой дикцией?..
Патриотизм
Любить народ — не значит льстить
Его злодействам и порокам,
Не значит рабски лебезить
Перед его капризным роком.
Любить — не значит поощрять
Распутство, подлость и гордыню,
Не значит слепо прославлять
Жрецов, позорящих святыню.
Друзья мои! Любить народ —
То значит с мужеством пророка
В дни своеволья и невзгод
Громить открыто зло порока.
Любить — не значит все прощать,
Нет, — это гибель для народа, —
Кто любит — должен исправлять
Родного, милого урода...
Сергей Бехтеев, †1954
Гуляем с внуком на берегу Ладожского озера. Вернее, он трудится, а я, сидя на стуле, наслаждаюсь чистым воздухом. Недавний шторм вынес на золотистый песок пляжа осоку и водоросли, они притягивают взгляд и не дают наслаждаться голубой далью. Смелый купальщик плещется далеко от нас, несколько загорающих пытаются наверстать уже не прилипающий к телу загар. Еще весело светит солнышко, но, как только оно скрывается за невесть откуда взявшимися облаками, холодный юго-западный ветер напоминает о близком конце лета.
Но я отвлекся. Детство — не отдых, а большая усиленная работа. Именно сейчас в пятилетнем Кирилле закладываются основные качества, потребные для будущей жизни, — смекалка, мужество, зачатки творчества. Вот внук построил песочный дом и проводит к нему горячую воду. «А что за палка у тебя посреди траншеи?» — интересуюсь я. «А это кран — воду (с ударением на «у» отвечает строитель) перекрывать. Сейчас буду подводить холодную воду», — и старательно копает вторую канавку. И опять ищет палку для второго крана. Потом он так же проведет в дом газ и свет (правда, в одной траншее), но я говорю ему, что при такой проводке газ обязательно взорвется, и он исправляет ошибку. Конечно, это игра, но одновременно это работа: кто учил его ставить краны? Да никто — его пытливый умишко сам подсмотрел это у взрослых, и он повторил виденное на доступном материале — песке. И вот еще что удивило меня: все время строительства пятилетний Кирилл жизнерадостно пел безконечную песню с собственными словами и мелодией; ему нравилось создавать, и маленькое сердечко прыгало от радости. После работы я вымыл его натрудившиеся ножки в чистой и прохладной воде, он взял мою ладонь, и мы пошли домой — открывать и строить что-нибудь новое...
Не сказке этот мальчик так внимает —
Вслух на славянском Библию читаю.
Сидит он тихо, словно понимает,
Малыш, в котором я души не чаю.
Главу заканчиваю ветхого пророка.
Расти, дитя, когда ты будешь старше,
Мы дочитаем этот Смысл высокий.
Но мальчик требует: «Читайте дальше!»
Как дети знают все без перевода?
Наверно, дети ангельского рода.
Нина Карташева, Москва
Тут и мне вдруг вспомнилось собственное детство.
Это сейчас можно зайти в магазин и купить блестящий от хрома самокат с удобным рулем. А в начале 50-х годов главным делом было достать на товарной станции три подшипника. Дальше все просто — соединяешь под прямым углом две доски, прикрепляешь гвоздями «колеса» — те самые заветные подшипники, вместо руля палка и... — вся Москва твоя! Ну, насчет Москвы это я хватил, но Хорошевка до самой Беговой улицы гремела и грохотала от самодельных самокатов. Хотя главной мечтой было заполучить настоящий велосипед «Орленок», но его владельцем я стал лишь в 15 лет. А еще летом мы купались до умопомрачения. Безстрашно переплывали Москва-реку в Серебряном Бору, а река в тех местах ши-ро-о-кая. Но самым большим и немного жутким наслаждением было прыгать «солдатиком» с бетонной стены шлюза: летишь метров тридцать — дух захватывает.
Зимой развлечения менялись. Как летом в реку, теперь мы прыгали с высоты в сугробы-горы, которые наметали дворники. Знаете, конечно, стоящую на школьной спортплощадке высокую перекладину из бревен, к которой крепили канаты для лазания. Как мы умудрялись по заиндевевшему бревну добираться до самой перекладины, ума не приложу, но мы забирались и... радостно летели в сугроб, не задумываясь, что он может скрывать. Впрочем, кроме царапин и непроходящих корок на коленях, серьезных повреждений не припомню. А еще у Ваганьковского моста взрослые каждый год заливали очень длинную и крутую ледовую дорожку. Мы, малышня, подложив под попу фанеру, вихрем спускались по ней, так что душа пряталась где-то в пятках, а ребята постарше с безшабашной удалью летели по дорожке, стоя на ногах. Мы их считали героями. Но сами так делать не решались.
А какие мы строили снежные крепости! С высокими и извилистыми ходами- лазами. Ползешь, бывало, по такому лазу, всюду глыбы льда — страшно. Потом начинался штурм крепости, снежки так и летели с обеих сторон. Но взять крепость приступом было нелегко.
Но, конечно, с особым нетерпением вся детвора ожидала Нового года. Елки покупались заранее, и под всеми окнами нашего двухэтажного дома в Хорошевском тупике висели туго спеленутые веревками елочки. Новый год имел свой особый запах — душистой хвои, непременно мандаринов и... овчины, потому что вечером 31-го папа надевал вывернутый наизнанку овчинный полушубок и барашковую шапку, изображая Деда Мороза. Сами новогодние елки отличались от нынешних — они были несравненно краше: это теперь лесных красавиц украшают одни только разноцветные шары, бантики, колокольчики да мишура, а на елке моего детства чего только не было! Виток за витком обегали ее ряды стеклянных бус, из пушистых ветвей выглядывали забавные мордочки стеклянных и деревянных зайчиков, лисичек, медвежат, дедов-лесовиков, рядом с ледяным домиком — грибок из папье- маше ... а уж дешевых раскрашенных украшений — превеликое множество. Причем одни игрушки подвешивались на елочных лапках на ниточках, другие с помощью особой прищепки уютно устраивались где угодно. Некоторые игрушки мы мастерили сами, вырезали из бумаги. И непременно на елку вешали завернутые в блестящую фольгу грецкие орехи, заморские мандарины и дорогие по тем временам шоколадные конфеты. Теперь уж мне не стыдно признаться, что, не в силах дождаться наступления Нового года, я потихоньку срезал ножницами эти редкие сласти. Среди густо увешанных зеленых веток образовывалась пугающая меня пустота, но мама с папой делали вид, что ничего не замечают. А утром я с замиранием сердца совал руку под подушку и находил там подарок Деда Мороза. Правда, я так и не дождался исполнения своего заветного желания — игрушечной железной дороги с двигающимися, как настоящие, паровозами, вагонами, с семафорами, станционными домиками и прочими чудесами. А потому я был частым гостем в большом магазине «Пионер» на улице Горького, где в самом центре зала была устроена огромная «железная дорога». Я мог часами стоять и смотреть... Зато родители покупали мне металлические «конструкторы», из которых, если постараться, можно было построить почти настоящий подъемный кран с подвижной стрелой, а также недорогие наборы «Самоделкин», из деталек которого можно было собрать самолет, планер (планеристов тогда было великое множество), подводные лодки, корабли... все было, как настоящее, не то что современные комплекты китайского ширпотреба. А еще мы увлеченно работали лобзиками, выпиливая узорчатые шкатулки или клоунов, дергающих ручками-ножками на веревочках. Теперь Хорошевского тупика давно нет.
Я разлюбил Москву. Она — чужая:
Святую часть моей большой земли,
По камешку, по капле разрушая,
До города-мутанта возвели.
Не собираюсь мыслить черно-бело,
Судачить: хороши — не хороши
Все офисы, соборы-новоделы,
Все башенки, дома-карандаши —
Но суть — не только в этом.
Какая жизнь открытая текла!
И в воздухе, разреженном, прогретом,
Мне не хватает прежнего тепла.
Александр Бобров
...От моего счастливого детства у меня сохранились две вещи — книга 1954 года «Фильмы-сказки» и картонная, покрытая разноцветной фольгой лошадка — елочная игрушка. Я пристроил лошадку на верху шкафа, и она уже пять десятилетий без устали скачет вперед, вперед, словно говоря: «Не робей! Мы все равно добежим до цели...»
Гони, старик, свою лошадку,
поет тихонечко душа.
Зима еще одну заплатку
на небо ставит не спеша.
Легко поскрипывают сани,
и розовеет окоем.
Мы виноваты только сами,
что так испуганно живем.
И, чтоб довериться друг другу,
мы долго спорим о былом...
И жизни ветреную вьюгу
мы, как жену свою, клянем...
Александр Шевелев, †1993
«Люди добрые!
Мы с мужем воспитали двух дочерей, дали им высшее образование. Но личная жизнь у них не сложилась: одна вообще не вышла замуж, другая развелась, пять лет сыну; обе вернулись домой. Жизнь у нас стала адом. Со старшей и работаем вместе, хотя я на пенсии, но нужно работать — семья большая. Дочери постятся, исповедаются и причащаются, подолгу молятся. Но нас с мужем ругают постоянно, как — перечислять не стану: стыдно. Не вынес издевательств муж, у него неожиданно обнаружили рак, сделали операцию, теперь он инвалид. Хожу на работу, пряча от сослуживцев синяки. А вина наша в том, что «ничего не накопили, ели да спали, квартиру не купили». Теперь уж не купим точно: ад продолжается. Я прошу вас, люди добрые, помолитесь за покой в семье рабы Божией Любови. Мне страшно...» Такое вот письмо...
Бог заповедал: «почитай отца и мать»; и: «злословящий отца или мать смертью да умрет» (Мф. 15, 4).
Можно все еще вернуть,
Можно все еще уладить.
Только ласково взглянуть,
По головушке погладить.
Но в глазах, в словах литых
Нет ни боли, ни печали:
Мы для нежностей таких
Слишком грамотными стали.
Вдруг да броситься на грудь. . .
И чего, скажите, ради?
Вдруг да ласково взглянуть,
По головушке погладить...
Виктор Коротаев, †2001
...Лиговский проспект, 56;
храм Спаса Нерукотворного на Конюшенной площади;
ул. Плеханова, 8;
Духовная Академия, Обводный канал, 17;
Выборгское шоссе, 106, при Спасо-Парголовской церкви;
ул. Калинина, 8, подворье Александро-Свирского монастыря;
пр. Чернышевского, 3, при храме иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радосте»...
Нас опять выгнали, в седьмой раз за одиннадцать с половиной лет существования газеты. Знал, чувствовал, готовился к этому, а все равно получилось как гром среди ясного неба. Я всегда стремился прилепиться к Церкви, чтобы редакция находилась при храме: этим хотел показать, что газета православная, что церковная иерархия для редакции — не пустой звук. Четыре раза нас выгоняли из церковных помещений, выгоняли безжалостно, порой на улицу, не входя в положение. И сейчас на сборы настоятель дал всего две недели. А что такое две недели, если нужно найти подходящее место, не прерывая выпуска очередного номера, оборудовать его под шесть компьютеров, провести телефон, суметь сообщить читателям о новом адресе и тому подобное? Да вы и сами знаете, что такое переезд.
Часть священства оказалась неспособной воспринимать отличное от них мнение, несмотря на то, что апостол Павел призывал к разномыслию. Газета нужна им или как служанка, или как безголосый инструмент по типу большинства епархиальных газет.
Ул. Бронницкая,17 ...
...Помещение мы нашли, и переезд состоится — в указанные настоятелем сроки. И газета будет жить столько, сколько уготовано ей Господом, а мы будем помнить Его слова: «Желающие жить благочестиво во Христе Иисусе будут гонимы. Злые же люди и обманщики будут преуспевать во зле, вводя в заблуждение и заблуждаясь» (2 Тим. 3, 12-13) .
Не мсти врагу за оскорбленье,
Вражду любовью погаси
И в Божий храм до примиренья
Своих даров не приноси.
Любя лишь тех, кто вас лелеет,
Вы мните Богу угодить?
Но и язычники умеют
Взаимно любящих любить.
А ты, — ты братские объятья
Тебя клянущим простирай
И не проклятьем за проклятье —
Благословеньем воздавай!
Творец Ваш солнце зажигает
И множество светил ночных,
И с неба дождь ниспосылает
Равно для добрых и для злых;
Так ты и доброму, и злому
Учись, как Он, благотворить,
И будешь сыном Всеблагому,
И жизнью вечной будешь жить!
Схиигумен Савва Псково-Печерский (Остапенко), †1980
Рассохшиеся за десятилетия окна в квартире менял симпатичный человек веселого нрава, по имени Андрей. Он и рассказал мне о нескольких случаях, свидетелем или участником которых он был. «Мы ставили рамы у одного «нового русского», и там же трудились в огромной ванной комнате несколько рабочих, укладывающих пол плитками. Ни слова не говоря, хозяин вытащил стодолларовую купюру, взял у бригадира уровень, приложил к полу, и там, где банкнота пролезала под планкой, ставил на плитке жирный крест — переделать! Я так и не понял, зачем ему понадобилась такая точность...
Второй случай произошел, когда мы устанавливали у другого хозяина умопомрачительную по цене мебель из «ятобы» — разновидности красного дерева. Когда мы собрали ее, владелец приник к стене и произнес: «Не понял!» Оказывается, между верхним краем мебели и стеной был виден зазор в пять миллиметров. «Немедленно переделать за свой счет!» — приказал хозяин, и бригада строителей всю ночь выравнивала стену...» Почему у этих людей такое презрительное отношение к другим? Может быть, легкие деньги сделали их такими? Да нет, просто богатство попало не в те руки...
Ничего он у Бога не просит,
«Новый русский», к тому же — крутой!
На груди, как положено, носит
Крест массивный, литой, золотой!
Но однажды, сквозь сон полупьяный,
Вдруг припомнит, всего лишь на миг,
Что у матери — крест деревянный
От дождя и от ветра поник...
Олег Чупров, СПб.
Болезнь продолжается — и я стремительно теряю память. Больницы и таблетки без толку; остается смириться, положившись на Бога. Господь знает, что полезно для спасения, хотя по-человечески трудно приложить этот завет к себе. Страшно остаться без памяти — по отцу знаю, как умудренный человек превращается на глазах в безпомощного ребенка... А сколько детей и взрослых умирает от рака, с полным сознанием настрадавшись от химиотерапии, когда тело уже убито, но током бьет нестерпимая боль... Мы носимся со своими болячками, не видя, не замечая, не обращая внимания на чужую боль, потому как «своя рубашка ближе», и только серьезная болезнь может привести нас в чувство, заставит видеть чужую боль и сопереживать чужому страданию. А пока
Больные дети не играют,
а, тихо сидя в стороне,
как бы невидимо сгорают
в неосязаемом огне.
Как строго предписал режим,
размеренно и осторожно
вся жизнь их хрупкая лежит
между «нельзя» и «невозможно».
Как рано пожелтевший лист,
до срока предсказавший осень,
они есть вечный знак вопроса —
ужель Господь несправедлив?
И в тот короткий, куцый век,
что скроен вкривь и не по росту,
на их недетские вопросы
их детский ум дает ответ.
Но тщетно к ним идти с вопросом.
Как первый снег, как легкий дым
они уходят. И уносят
ту тайну, что открылась им.
Елена Матусовская, †1979
Перебирая книги на книжной полке, я вдруг наткнулся на двухтомник Даниила Гранина «Избранные произведения» со штампом воинской части. И сразу засвербило в душе: совесть не имеет срока давности, хранит до времени неисповеданные грехи. Тридцать шесть лет прошло, жизнь под закат, а они все выплывают и выплывают...
В 1968 году я служил младшим сержантом в войсках ПВО Уральского округа, в/ч 03 77 8, в забытом Богом поселке Халилово Оренбургской области. До сих пор не пойму, что мы охраняли в глухой безбрежной степи вдали от городов на границе с Казахстаном, для какой цели расположился именно здесь 59 6-й зенитно-ракетный полк, но пота в эту каменистую неласковую землю было пролито много. К слову, вскоре после моей демобилизации наш полк расформировали. Так вот, в полку я служил инструктором по комсомольской работе, под моим началом было 500 солдат-комсомольцев. Я читал им лекции, писал для отчетов всякую ерунду и, конечно, часто бывал в полковой библиотеке. Оттуда-то и попал на мою полку двухтомник Гранина. Я хотел вытолкнуть из себя этот позор, забыть — столько лет прошло, — но душа не давала, и книги стояли перед глазами. Хотел было выкинуть их вон, однако задумался: а книги-то причем? Я успокаивал себя тем, что я просто взял их почитать и забыл, но совесть наставляла — украл!
Как стыдно, Господи! Вот прочитают люди и в который раз скажут: «И он смеет выпускать православную газету!» — и будут правы. Теперь надо набраться духу и признаться в позоре батюшке; что-то он скажет?.. Но я обязательно признаюсь: совесть, она не отстанет...
«Грехи — тайные змеи, грызущие сердце человека и все его существо; они не дают ему покоя, непрестанно сосут его сердце; грехи — колючее терние, бодущее непрестанно душу; грехи — духовная тьма» (Св. прав. Иоанн Кронштадтский, 119 0 8) . Все чаще память изменяет, Подводит.
Вот опять — пробел...
Но из нее не исчезает,
Что сам я позабыть хотел, —
Такое, что душе не мило,
Чего нельзя себе простить,
Что, к сожаленью, в жизни было,
Хоть не должно бы вовсе быть.
Дурным поступкам нет забвенья,
Да и прощенья нет,
Когда
Их судишь сам без снисхожденья, —
На свете горше нет суда.
Александр Яшин, †1968
Осень, осень, «очей очарованье»! И правда, есть нечто завораживающее, грустно-щемящее при виде желтых опавших листьев, в безконечном, сеющем капли дождике, в ярко-красных гроздьях рябины на обнажающихся ветвях. Природа готовится к холодам, становится строгой и задумчивой. Хочется писать стихи, хочется молиться, иногда всплакнуть в тишине и одиночестве. Еще тепло в конце сентября; зеленая ветка клена просится заглянуть в гости. Еще чирикают воробушки, но в гомоне уже появились нотки заботы, еще важно прогуливаются по двору смоляные красавицы-вороны. Но ты проснешься однажды утром, а на пожухлой траве появилось белоснежное одеяло, и сразу взбодрится душа и проснутся до времени дремавшие силы — мы радуемся переменам. А пока мы немного грустим, сожалея о прожитом. С приходом, осень...
Опять эта осень печали пророчит,
И, споря с безсонницей, злится усталость.
Невольно прислушаюсь к шорохам ночи.
В окошко стучит, или мне показалось?
И слышу с восторгом, и слышу в испуге
Слова, что мои прогоняют сомненья.
И крылышком бьет по стеклу от натуги
Чудесная фея Простого Решенья.
...Зевает рассвет, и ночник не погашен,
И я просыпаюсь, поверить не смея,
Что демон тревоги мне больше не страшен,
И утро опять оказалось мудрее.
Марина Марьян, СПб.
Человек — существо быстротекущее. Сотрет компьютер эпизод — и ни за какие пироги не восстановить его в первоначале: пишешь близко, но уже не так. А если после этого время пройдет, то мысль может изменить направление, и пишешь совсем о другом. Иногда я открываю одну из своих вышедших книжек, с удивлением читаю собственные напечатанные мысли и думаю: «Неужели это написано мной?» Речь идет не о стиле — о том, как думалось в ту минуту. К чему я веду? Да вот к чему. В светских кругах давно не затухает спор, можно ли читать чужие дневники после смерти автора. Но это всего лишь вопрос этики.
Православие требует от христианина духовной работы, поэтому Святые Отцы настоятельно советуют следить за собой, за своим внутренним миром — и запечатлевать даже малейшие колебания души. Это помогает духовному росту. Святой праведный Иоанн Кронштадтский в книге «Моя жизнь во Христе» писал: «Пусть каждый даст себе отчет в дневных и ночных своих поступках. И если согрешил, да перестанет грешить; если не согрешил, да не хвалится тем, да пребывает в добре и да не предастся нерадению, — и ближнего не осуждая, и себя не почитая праведным, дондеже приидет Господь, испытующий тайное». А поскольку ошибки и преткновения на тернистом пути спасения одинаковы у большинства людей, момент узнавания собственного опыта в чужих «записках» открывает, во-первых, что «грешнейший паче всех человек» борим теми же грехами, что и автор. Во-вторых, в «записках» читатель находит не только схожие мысли, но и описание того, как поступил другой в подобном случае. Ведь вовсе не обязательно, чтобы твой духовный дневник был опубликован. Ты вправе открывать его ближним или не открывать его никому — главное, чтобы дневник приносил пользу. Далеко не каждый может показать свою душу всем. Поверьте, это нелегкое дело. Но прошу поверить и в то, что автор не принимает на свой счет и хвалебные слова, которые говорят получившие помощь люди. Господь через духовника благословил писать, и, пока смогу, я писать буду. А благодарные письма читателей — великое подспорье: они заставляют быть требовательным к себе не только на словах, но и на деле. Вот такие мысли пришли мне в голову после прочтения письма Игоря: «Мир вам! Прочел третью книгу «Заветные узелки» и «Время странствования», и такое умиление нашло на меня, такая приятная грусть, что захотелось, чтобы не заканчивалась эта книга. «Записки редактора» — это духовный ежедневник, это искренняя боль души каждого человека. Читая «Записки», находишь именно что-то свое, сказанное для тебя или сказанное как бы тобой. Создается впечатление, что ты давно знаешь автора — он твой друг!
и его доверительная беседа с тобой — это сокровенный разговор по душам.
Автор делится своими победами над собой и ошибками, он ищет себя и
духовного собеседника. Иногда чувствуешь, что автор буквально сдирает с
себя плоть и обнажает душу, чтобы помочь ближним, помочь нам открывать
сердца, держать в узде свои поступки и страсти, прощать и просить
прощения у Бога — только Милосердный Господь может простить нам самый
мерзкий грех. «Записки» — это тихая и добрая беседа с автором, а главное
с самим собой...»
р.Б. Игорь, -3 года, инвалид-колясочник, Ростовская область.
С народом моим предстану,
А Ты воздвигнешь весы,
Измеришь каждую рану
И спросишь про все часы.
Ничто, ничто мы не скроем, —
Читай же в наших сердцах, —
Мы жили, не зная покоя,
Как ветром носимый прах.
Мы много и трудно грешили,
Мы были на самом дне,
Мечтали средь грязи и пыли
О самом тяжелом зерне.
И вот он, колос наш спелый.
Не горек ли хлеб из него?
Что примешь из нашего дела
Для Царствия Твоего?
Елизавета Кузьмина-Караваева, †1945
30 сентября, память великомучениц Веры, Надежды, Любови и матери их Софии —именины мамы. Медленно иду по аллее к маминой могиле. Желтеющие деревья
тихо стоят в безветрии, и только слышно, как опускаются вниз отмирающие листья, покрывая землю желто-зеленым ковром. Заросшее кладбище действует на душу умиротворяюще; как хорошо, что мама похоронена не на виду, что скрыта от посторонних глаз, и случайных людей здесь не увидишь. Золотом осени покрыта земля у креста. Крест бетонный, и мне немного не по себе, что не смог поставить маме красивый гранитный памятник. Ну да не в надмогильных камнях наша помощь усопшим: усопшие нуждаются в наших молитвах, — успокаиваю себя.
Прошло 3 года, 8 месяцев и 6 дней со дня ухода мамы. Я прислонил к кресту букет ромашек, которые она так любила, и вдруг почувствовал, что неизбывное горе утраты прошло, а в душе поселилось успокоение: меня перестал мучить вопрос о маминой посмертной участи. Я думал, буду носить в себе боль до конца дней, но Господь смилостивился надо мной. Я перестал видеть маму во снах, наши короткие разговоры прекратились. Не знаю, что случилось; быть может, по молитвам многих людей, которые откликнулись на мою просьбу, или действительно время лечит душевные раны... Здравствуй, мама! И я рассказал маме обо всем, что произошло в моей жизни за последнее время...
Мы встретимся, мама, на той вон исхоженной улице,
Куда ты так часто ступала стопою небесной,
И мы не обнимемся даже и не поцелуемся,
И мы обойдемся с тобой без взаимных приветствий.
Но «мама» шепну я — и вспыхнет жар-птицею дерево,
И как бы в упор на меня изольется сиянье,
И мигом вернется ко мне все, что было потеряно, —
Потеряно все, но осталось вот это свиданье...
Ах, мама, меня ты коснулась ладошкой убогою,
Зачем же ты в смерть закатилась, как серый клубочек,
В какую-то даль, где Лицо сторожит тебя Богово,
Но все же тебя отличает от мертвых и прочих.
Но все же тебя выпускает из склепа подземного,
Чтобы ты спросила, как живы-здоровы соседи,
И сына увидела — спасшегося и блаженного;
Он тем и спасен, что тебя воскрешает от смерти.
Вениамин Блаженных
Неполная хроника одного дня:
В зоне грузино-осетинского конфликта получили ранение два грузинских
военнослужащих.
В столице Филиппин — Маниле — произошло землятрясение силой более шести
с половиной баллов.
Число жертв теракта в Египте достигло 35, более 12 0 ранено.
Похищенный в Ираке британский инженер Кеннет Бигли убит.
В пакистанском городе Мултан тысячи мусульман-суннитов вышли на улицы
под лозунгом: «Отомстим за гибель единоверцев!»
Кабул ночью подвергся ракетному обстрелу.
В Париже возле посольства была взорвана бомба; ранены 9 человек.
В Пятигорске убит депутат краевого Законодательного собрания Анатолий
Плющенко.
15 погибших при захвате школы в Беслане до сих пор не опознаны...
Читатель! Когда Вы будете читать эти строки, весь ужас Бесланской трагедии останется далеко позади. Логика событий подсказывает, что впереди нас ждут новые зловещие испытания. Терроризм — лишь часть антихристова плана. Посмотрите, как уплотнилось, а может быть, и ускорилось время: за несколько лет сменяются поколения технических устройств, мир опутывает паутина интернета и телевидения, множатся природные катаклизмы, религиозный экстремизм, и в головах у людей путаницы еще больше. Тяжелые времена ожидают нашу Родину.
Схиархимандрит Серафим Ракитянский (Тяпочкин), †1982, говорил то, что открылось ему о будущем России, не называя дат, ибо свершение сказанного зависит от крепости веры русских людей: Сибирь будет захвачена китайцами; развал России, несмотря на кажущуюся силу и жесткость власти, произойдет очень быстро. Сначала разделятся славянские народы (произошло. — А.Р.), затем отпадут союзные республики (на наших глазах завершается. — А.Р.) — прибалтийские, среднеазиатские, кавказские и Молдавия. Слабеющая власть не сможет удержать отделение автономных республик и областей. Дальше пойдет еще больший развал: власть центра перестанут признавать отдельные регионы, стараясь жить самостоятельно. Китайцы завоюют Урал и захотят пойти дальше, но Россия должна выстоять в этой битве. Завоеватели жестоко расправятся со всеми, кто окажет сопротивление. Запад будет способствовать ползучему завоеванию нашей земли и всячески поддерживать военную и экономическую мощь Китая из ненависти к России. Старец говорил, что Господь допустит потерю огромных земель, потому что мы не смогли их достойно использовать, а лишь загадили, испортили дарованное нам.
Как саранча, неисчислимы
И ненасытны, как она,
Нездешней силою хранимы,
Идут на север племена.
О, Русь! забудь былую славу:
Орел двуглавый сокрушен,
И желтым детям на забаву
Даны клочки твоих знамен...
Владимир Соловьев, †1900
Но за Россией останутся земли, бывшие колыбелью русского народа. Это территория Великого Московского Княжества ХVI в. с выходом к Черному, Балтийскому и северным морям. Россия не будет богатой, но все же сможет сама кормить себя и заставит считаться с собой. («Россия перед Вторым Пришествием». М., Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1993, Т. II, стр. -73.) Похожие пророчества есть и у других старцев...
Обратятся империи в пыль
И валы океанские — в сушу.
Но Господь сохранит Израиль,
Русь Святую — смиренную душу.
Прахом дума земная пойдет,
И надежда, и слава земная,
И от гнева устанет народ,
Знаков неба не распознавая.
И сгорит гордый мир, как ковыль, —
До последнего дома разрушен...
Но Господь сохранит Израиль,
Русь Святую — смиренную душу.
Андрей Попов, Воркута
Сегодня 9 октября — преставление святого Апостола Иоанна Богослова, память Патриарха Московского Тихона. В этот день родились: митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн (Снычев), писатели Николай Станкевич и Иван Аксаков, актер Евгений Евстигнеев, политик Борис Немцов, певец и композитор Джон Уинстон Леннон, поэтесса Марина Цветаева, композитор и дирижер Шарль Камиль Сен-Санс, великий Мигель де Сервантес Сааведра, питерский священник и поэт Анатолий Трохин, Всеволожский батюшка Иоанн Варламов... В эту представительную компанию попал и ваш покорный слуга. Цветаева написала знаменитое короткое стихотворение, которое можно смело посвятить всем родившимся в этот осенний день:
Красною кистью
Рябина зажглась.
Падали листья.
Я родилась.
Спорили сотни
Колоколов.
День был субботний:
Иоанн Богослов.
Мне и доныне
Хочется грызть
Жаркой рябины
Горькую кисть.
Погода на 9 октября: временами осадки в виде дождя, атмосферное давление 753 мм ртутного столба, t воздуха +6°С, влажность 96%, ветер северный,
3-6 метров в секунду.
Приметы: если в этот день дождь со снегом — в январе ждать три сильных оттепели; если солнечно и тепло — июнь следующего года будет дождливым и холодным. Событие 9 октября 1947 года — первый телефонный разговор между движущимся автомобилем и самолетом. Батюшка пропел по телефону многолетие. Жизнь продолжается...
Если злопамятствуешь на кого, молись о нем, и, молитвою отдаляя печаль от
воспоминаний о зле, какое он причинил тебе, остановишь движение страсти.
Святой Максим Исповедник, 1622
«Нас переехали», — отвечаю на вопрос о причине переезда. И это правда: не зря в народе говорят, что один переезд равняется двум пожарам. Но вдруг с удивлением обнаружил, что во мне появились начатки незлобия: выгнали редакцию из двух комнатенок при храме, и раньше я бы недобрым словом долго вспоминал настоятеля. А теперь, как ни напрягаюсь, не могу вызвать в себе глубокой обиды на него, и поминать этого священника не перестал в домашней молитве, и неправоту его прощаю. Пришло понимание того, что священники — плоть от плоти нашей, и теми же болезнями они болеют, и теми же грехами боримы — священники тоже разные бывают. Поэтому нет во мне обиды на настоятеля, хотя...
Когда под гнетом злого рока
В душе твоей проснется зверь, —
Внимая голосу пророка,
Молись Ему, молись и верь.
Мгновенны радость и тревога:
Что скорбь, прошедшая теперь!
И, положась во всем на Бога,
Молись Ему, молись и верь.
Не будь рабом своих стремлений:
Не лги себе, не лицемерь,
Когда ж настанут дни сомнений,
Молись Ему, молись и верь.
Пройдут года в борьбе безумной,
И молча смерть откроет дверь,
Но ты, прощаясь с жизнью шумной,
Молись Ему, молись и верь.
Сергей Бехтеев, †1954
Сосед с первого этажа курит, и дым через вентиляцию попадает в нашу квартиру. А на работе в редакции от модной музыки вибрирует стена. И дома, и на работе приходится терпеть — все по закону. Не надо думать, что они специально досаждают тебе: одному нравится травиться никотином, другой наслаждается рэпом. Но если окружающие начинают раздражать тебя, то твоя жизнь становится невыносимой, и даже в клинике по нервам найдутся те, кто выведет тебя из равновесия. Нетерпимость есть производное от гордыни, когда ты себя любимого ставишь в центр жизни, располагая остальных на орбитах в зависимости от их надобности тебе. Когда же я стал припоминать, сколько раз я не давал людям покоя, мне стало не по себе. Если научиться сначала терпеть других, потихоньку начнешь их любить. И тогда, думаю, их соседство не будет тебе мешать...
Слепой
Людей не видя пред собой,
Не замечая в сквере лавочки,
По улице идет слепой,
Потрагивая землю палочкой.
Его толкнут, пройдут вперед,
И тотчас, торопясь вмешаться,
Какой-то зрячий призовет
Быть чуткими и не толкаться.
Но слышу голос я его,
Негромкий в человечьем гуде:
— Толкайтесь. . . Это ничего.
Я буду знать, что рядом люди.
Василий Федоров, †1984
-Кирилл, понравилось тебе плавать? — спрашиваю пятилетнего внука после первого посещения бассейна.
— Еще бы! — откровенно ответил он. — Я чуть не утонул!
По городу бродил я целый час...
Вдруг — детский сад.
И в нем повсюду дети.
Они умны. Они нежнее нас.
Они-то понимают все на свете.
И там, где мы кричим,
они молчат и только головенками качают.
И лишь во сне испуганно кричат
и в чем-то нас всегда опережают.
Александр Шевелев, СПб. , †1993
Аптека «Доктор»: болящие сами себе назначают лекарства, по карману, сами определяют курс лечения, советуясь по ходу с продавцами аптеки. Не то чтобы врач им не нужен — на платного нет денег, в районной поликлинике участковый все равно назначит дорогое иностранное снадобье с наказом приобрести его в конкретной аптеке. Почему так? А все просто: врач получает свой процент от продажи. У врача теперь в кабинете висит-лежит реклама самого-самого... Поэтому простой люд выбирает «Доктора». Говорят, некоторым помогает...
В гостях у Иова
Эти маски, эти роли
Так препятствуют блаженству!
Тело нам дано для боли,
Как душа для совершенства.
Иов старый мыслил быстро
И имел большое знанье:
«Мы приходим на страданье,
Чтоб стремиться вверх, как искры».
Архиепископ Иоанн (Шаховской) , †1998
Прекрасный человек — моя теща, Валентина Михайловна Иванова. Я еще и не знал ее толком, едва на даче объявился — и поражен был броским обилием цветов у дома — от тихо спящей голубой незабудочки до важно оглядывающих окрестности разноцветных гладиолусов. И тут же рядом, как на картине импрессиониста, пылающий огнем мак-недотрога украшает пока невзрачную огородную грядку.
Топорщит перья сизый лук
На грядке в огороде.
Стою с ведром, смотрю вокруг,
Как зелень дружно всходит.
Вдали, поднявшись, словно флаг
Над боевым парадом,
Пылает ярко-красный мак
С горошком светлым рядом.
Сергей Орлов, †1977
Теперь мака, этого красавца-цветка, на дачах не стало. В одну из ночей срезали мак около дома, да так срезали, что и не слышали ничего. Любой непривычный звук ночью в деревне тревожит — и потому просыпаешься. Ладно бы желанной девушке на букет украли — не жалко; варят наркоманы из мака отраву и колются, Божью красоту на дурь переводят...
Лебединая. . . Лебедовая. . .
Родина моя бедовая!
С теремами, с резными окошками,
С хороводами и гармошками.
Васильки да ромашки в косах,
Много детушек русоволосых,
Если праздник — ватрушки печете...
Старики в чистоте и почете.
Это было, да только сплыло,
Как волною, безвременьем смыло.
Нет лебедушек... Лебеда.
Ой, беда-то какая! Беда!
Борис Орлов, Кронштадт
Начало: «При вспрыскивании почти мгновенно наступает состояние спокойствия, тотчас переходящее в восторг и блаженство. И это продолжается одну, две минуты. И потом все исчезает безследно, как не было. Наступает боль, ужас, тьма.
...На марле лежит шприц рядом со склянкой. Я беру его и, небрежно смазав йодом исколотое бедро, всаживаю иголку в кожу. Никакой боли нет. О, наоборот: я предвкушаю эйфорию, которая сейчас возникнет. И вот она возникает. Я узнаю об этом потому, что звуки гармошки, на которой играет обрадовавшийся весне сторож на крыльце, рваные, хриплые звуки гармошки становятся ангельскими голосами, а грубые басы в раздувающихся мехах гудят, как небесный хор. Но вот мгновение, и кокаин в крови по какому-то таинственному закону превращается во что-то новое. Я узнаю: это смесь дьявола с моей кровью. И никнет Влас на крыльце, и я ненавижу его, а закат, безпокойно громыхая, выжигает мне внутренности. И так несколько раз подряд, в течение вечера, пока я не пойму, что я отравлен. Сердце начинает стучать так, что я чувствую его в руках, в висках... а потом оно проваливается в бездну, и бывают секунды, когда я мыслю о том, что не вернусь к жизни...» (Михаил Булгаков. «Морфий»). Игла
«Ты знаешь, что такое ломки?
Пойми, прости, прошу добром.
Моя душа лежит на кромке
Шершавой плахи с топором...»
Шептал, но взор тяжелый прятал.
Зрачки расширились, пусты...
Увы, не кара, а расплата —
Твои сгоревшие мосты.
Владимир Филиппов, СПб.
Конец: «Возникает ощущение, что высохшее, «вареное» тело, изнемогающее от боли и усталости, давно уже не твое, что оно принадлежит кому-то другому. Израненная, исколотая кожа на руках, ногах, шее, лбу, на висках и в паху. Искрошенные, выпадающие зубы и волосы, гниющие, кровоточащие раны, трясущиеся руки, пальцы и голова, дрожащий голос, слабость, медлительность, ослабевшее зрение, путаница в голове и невозможность уснуть. И какой-то внутренний, неутихающий зуд. Никакого кайфа и «тяги» уже нет. Какой там кайф! Лишь бы стать обычным человеком, умеющим вновь говорить, ходить, думать, спать.
Физические болезни зависимого человека — что-то неотделимое от жизни с наркотиком. Крушение всех надежд становится невыносимым. Депрессия ввергает человека в уныние и тоску, причиняя непереносимую боль от сознания своей никчемности, ничтожества. Подступает всепоглощающий Страх, страх совершенной безысходности и потерянности, от которого перестаешь быть человеком и готов на все. А сама измененная реальность, которая поначалу давала удовольствие и покой, в которой будущее кажется таким безмятежным, — теперь причиняет невыносимое страдание. Будущего не существует, потому что реального образа себя-личности как таковой уже нет, нет и смысла жизни». (Монах Иоанн.)
Что ты видел в жизни хорошего?
Что ты знаешь о цвете неба?
Что ты можешь вспомнить из своего прошлого,
Кроме того, что никогда нигде не был.
Каждый новый твой день
Оставляет на венах ссадины.
И нет света белого, только одна лишь тень.
Солнце твое тобою же и украдено.
Дельфин
Слышу порой из уст братьев-писателей о ком-то брошенное — «газетчик»... И звучит это слово как приговор отступнику. Потому что они считают: писатель вполне может стать журналистом, но журналисту до писателя вряд ли подняться. Кто спорит, творить писателю сподручно — устроился поудобнее в тиши дома и пиши неспешно, с перерывами, выводя набело или отбрасывая написанное. У газетчика ремесло, не до творчества. Время! — оно движет его закорючками. Торопит сдача номера в печать, торопит редактор, да и сам журналист уже впрягся в этот немыслимый ритм и, как шахтер, выдает на-гора сплав опыта и способностей. А жизни газете отмерено — до выхода следующей. Захочет ли писатель потянуть газетную лямку?..
Газета
Солдат забудет меч и бой,
Моряк — океанский шквал,
Масон пароль забудет свой,
И священник забудет хорал.
Влюбленный — о том, что он любим,
Красотка — о новом браслете,
И еврей забудет Иерусалим
Прежде, чем мы — о газете!
Если ты дождался хотя бы раз,
Пока, грохоча, как слон,
Не начнет машина в полночный час
За рулоном глотать рулон;
Кто этой игре предавался всласть
(Каждый может в нее играть!), —
Того ни славы блеск, ни страсть
Не смогут отвлечь опять.
Как конь боевой, почуявший бой,
Душа пропащая эта
Воспрянет, едва ежедневной трубой
Ее позовет газета!
Можешь ли ты сосчитать наши дни,
«Времена», что создали мы?
Или молнии выслать, чтобы они
На земле царили средь тьмы?
Дать мощные крылья павлину ты смел,
Чтобы глупость его поощрять, —
Садись же у сердца людей и дел,
Тебя осенила Печать!
Интердикты Папа пишет зря,
Зря декреты волнуют умы.
Вот пузырь раздут — и нет пузыря, —
Это делаем только мы!
Спокойно стой над схваткой ты:
Признала вся планета,
Что правит миром суеты
Газета — газета — газета!
Редьярд Киплинг, †1936, Англия
Когда умер мой тесть, Михаил Николаевич Иванов, нужно было в морге получить свидетельство о смерти. Мы подошли с женой к железной двери и позвонили; скоро отворили. И мы двинулись длинным-предлинным пустым темным коридором к нужному кабинету. Сколько буду жить, я буду помнить этот, казалось, безконечный путь. Нет, не могу даже на словах повторить эту густеющую с каждым шагом пустоту и страх, страх перед всесокрушающей силой смерти, ждущей нас в образе старого усталого врача, привычно заполняющего формуляр... Потом мы долго шли обратной дорогой, но и она не стала короче. Лязгнула за спиной дверь морга...
Говорят, что в конце того, последнего, коридора просияет свет ярче солнечного, но не бросающего теней. Однажды мне довелось побывать там, когда после сильного операционного наркоза я приходил в себя. Был нескончаемо длинный туннель, и впереди свет, и страха как не бывало, и я кричал во всю силу легких: «Люблю Тебя, Господи!», и так громко кричал, что очнулся и спросил склонившуюся надо мной жену: «Я громко кричал?» — «Твои губы что-то шептали, но я не разобрала», — ответила она. И мама перед смертью в больнице рассказывала, что шла во сне по наклонной трубе вверх к льющемуся свету. «Немного не дошла», — сказала мама. Через несколько дней мама добралась до него...
«Истинно, истинно говорю вам: слушающий слово Мое и верующий в Пославшего Меня имеет жизнь вечную и на суд не приходит, но перешел от смерти в жизнь» (Ин. 5, 24).
Вечное
Я в коридоре дней сомкнутых,
Где даже небо — тяжкий гнет,
Смотрю в века, живу в минутах,
Но жду Субботы из Суббот;
Конца тревогам и удачам,
Слепым блужданиям души...
О день, когда я стану зрячим
И странно знающим, спеши!
Я душу обрету иную,
Все, что дразнило, уловя.
Благословлю я золотую
Дорогу к солнцу от червя.
И тот, кто шел со мною рядом
В громах и кроткой тишине,
Кто был жесток к моим усладам
И ясно милостив к вине;
Учил молчать, учил бороться,
Всей древней мудрости земли, —
Положит посох, обернется
И скажет просто: «Мы пришли».
Николай Гумилев, †1921
. . .А все же интересно, какая она — Вена? Мне привезли открытки, и я жадно вглядываюсь в ее красоту на бумаге. Но бумага не может передать духа австрийской столицы — одни виды. Я появился на свет в Военно-Воздушном госпитале, весил 4900 граммов; роды принимал майор Якуба. Сохранилась старая фотография дома в Бадене, венском пригороде на Иоаганнштрассе, 38, каким он стоял тогда в пору моего рождения в октябре 1947 года. А поехала в Вену знакомая — и привезла мне фото сегодняшнее. Ничего не изменилось в тихом баденском пригороде за минувшие шесть десятилетий, даже номерная табличка на прежнем месте, разве что постарело дерево у калитки. Вот я войду в калитку, поднимусь на пятый этаж, сверну направо от лифта, открою дверь — и встретят меня живые папа и мама, молодые и счастливые...
Теперь я немощен и стар,
Но словно в детстве — у балкона
Повис задумчивый комар
На нитке собственного звона.
И то же все до мелочей,
До каждой трещины на блюдце...
Когда я слышу: «Мальчик! Эй!» —
Я не могу не оглянуться.
Николай Стефанович, †1979
Заходит посетитель в редакцию и видит: все трудятся, один редактор сидит себе за широким столом бездельником. Под левой его рукой толстая папка с бумагами, но не заглядывает в нее редактор и при посетителе, для вида. Стучат по клавишам быстрые пальцы корреспондентов, верстальщик верстает очередной номер, а редактор на телефонный звонок ответит и опять сидит, как памятник. «Вот ведь какая работа бывает, — удивляется посетитель и вздыхает, — мне бы такую...» А правда, что редактор делает? — Да думает редактор — работа у него такая...
Зачем же ласточки старались?
Над чем работали стрижи?
Так быстро в воздухе стирались
Тончайших крыльев чертежи.
Так ясно в воздухе рябило —
И вот попробуй, перечти.
Так моментально это было —
Как будто не было почти.
И вот мы так же для кого-то
Плели в полете кружева.
Но крыльев тонкая работа
Недолго в воздухе жива.
К чему пророческие позы
Над измусоленным листом?
Мы только ласточки без пользы
В ничейном воздухе пустом.
Алексей Цветков
Провел безсонную ночь, а потому утром в голове паровозик бегает, вялость одолела и нежелание идти на работу. Но поднялся с одра, выполнил все утреннее, только на небольшое молитвенное правило, которое я привычно годами читаю, не хватило воли. Приехал в редакцию — все из рук валится, настроение плохое, на душе кошки скребут. Слава Богу, понял, и пусть с перерывами, но правило прочитал, и работа потихоньку вошла в русло, и душа угомонилась. Правило маленькое, а сила большая в нем заложена...
Чтоб на людях глаза были суше —
Быстро слезы утрет рукав . . .
Я молюсь, чтоб до неба душу
Донести мне не расплескав.
Я молюсь Тебе, Вездесущий,
Я молюсь Тебе на пути:
— Дай мне ныне мой хлеб насущный,
От лукавого уведи.
Чистым сердцем и безкорыстно
Дай служить мне — и не покинь —
Ибо славен Ты ныне и присно
И во веки веков. Аминь.
Владимир Диксон, Ц929
Господь захватил меня Своей десницей и несет по жизни. Как хорошо не противиться течению Божией реки и плыть по бурным волнам! Неси, неси меня, Господи, не дай захлебнуться в водовороте или застыть в заводи, дозволь лететь по стремнине к заветному берегу, к Твоей стороне...
В общей сумятице, в бурной тревоге
Противостанем мы волнам крутым,
Лишь обнимая Господни ноги,
Молча приникнув к ним.
Не рассуждая, не маясь, не споря,
Будь у Христовых ног.
Среди безумия мрачного моря
Светел Церкви чертог.
Александр Солодовников, †1974
После Причастия перекрестился трижды с поклонами и пошел к столику с «запивкой». — «Нельзя с опущенными руками — благодать потеряете», — остановила женщина. Да у меня плечи от артрита болят, и вообще, где это сказано, что после Причастия надо руки скрещенными держать? К Чаше подходить — дело иное: креститься не положено, чтобы невзначай потир с Телом и Кровью Христовой не задеть. А благодать руками не удержишь... Некоторые прихожанки идут за священником и «подбирают благодать» ладошками-ковшиками, будто воду на себя плещут. «Благодать Божия и дар по благодати Иисуса Христа преизбыточествует для многих» (Рим. 5, 15). «Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нем» (Ин. 6, 56) .
Шум народа радостней и ближе,
Господи, мне страшно оттого,
Что смотрю и ничего не вижу,
Слушаю — не слышу ничего.
Ты идешь средь грешников и нищих
По земле российской в смутный час,
Сам для нас и истина и пища,
Жизнь непреходящая для нас.
Острием изъязвленные ноги
По ветвям ступают и камням...
Боже правый, вот я — при дороге,
Если хочешь — исцели меня!
Утруди разнеженное тело,
Покаяньем развяжи уста,
Сердце, что во мне окаменело,
Размягчи любовию креста.
О. Анатолий Трохин, СПб.
Серьезно заболела жена, вернее, она давно болела, но теперь дело склонилось к операции. Я не на шутку испугался и воспользовался благословением батюшки приезжать к нему в случае надобности домой. Проехал между двух озер под горку, свернул налево и остановился у знакомого домика под зеленой крышей в окружении шикарных особняков. Отец Иоанн принял ласково:
— Поправится Лерушка, — успокоил он и добавил: — А ты в монахи пойдешь, жизнь в келье закончишь.
Слова его были как гром среди ясного неба. Давным-давно я обратился к архимандриту Иоанну (Крестьянкину) с вопросом о монашестве, и он дал мне вразумляющий ответ, смысл которого сводился к словам Апостола Павла: «Каждый оставайся в том звании, в котором призван» (1 Кор. 7, 20). За годы эти много я посетил монастырей, книг прочитал, с монахами поговорил и понял, что монашество — удел немногих, Богом избранных. Слабоват я для монашеской трудной жизни... Да и женат я, не будем забывать. Пошутил батюшка, определенно пошутил...
А глубокой ночью я проснулся от батюшкиной молитвы. Наверное, никогда еще я не ощущал ее с такой необыкновенной силой. Утром жена, которая еле ходила от боли, побежала на работу и потом сказала, что ей значительно полегчало...
Птичкой перелетной
Я теперь порхаю,
Не живу на свете,
Только прозябаю.
Знать, судьба-злодейка
Шутит надо мною:
Все она отняла
Дерзкою рукою!
Гнездышко сгорело,
Новое не свито,
И в итоге жизни —
Старое корыто.
Боже, Утешитель,
Поддержи Рукою:
Страшно мне в дороге
Гнуться под грозою.
Страшно по дорогам
День и ночь скитаться,
Страшно до могилы
Нищим оставаться!
Укажи мне, Боже,
Тихую обитель,
Где не долетает
Ветер-разрушитель!
«Слово жизни», составил о. Николай Гурьянов
...И клади на весы вместо гирь покаянье
Беседа протоиерея Иоанна Миронова с гл. редактором газеты «Православный Санкт-Петербург» Александром Раковым
- Дорогой батюшка! Все свои проповеди Вы посвящаете покаянию. Конечно,
способность покаяться, раскаяться в своем грехе — это главное качество,
необходимое христианину. Но вот вопрос: нужно ли каяться за грехи,
которых ты не совершал? Многие не понимают, как можно каяться за то, что
совершено задолго до твоего рождения: например, за убийство Царя?
- «Покаяния отверзи ми двери, Жизнодавче». Это значит, что покаяние
открывает двери нашей души, приоткрывая тайну человеческой жизни.
Убийство же Царя-мученика и его Царственной Семьи легло пятном не только
на наш, русский, народ, но и на весь мир. Англия знала о том, что
готовится, и не заступилась за Царя ни одним словом. И Америка знала все,
но им было выгодно, чтобы Царя убили. Им нужно было крепкую Россию
подмять под ноги. Нашли бандитов, — подобных тем, что злодействовали
недавно в Беслане, — таких же бандитов, и они совершили революцию:
убивали священников, убивали крестьян, мародерствовали, грабили,
оставляли детей без куска хлеба.
- Но почему нам-то за это нужно каяться, батюшка?
- А мы уж покаялись... Покаяние всегда необходимо, ведь проклятие бывает
даже до седьмого колена... Родовой грех. Ведь русский народ давал клятву,
что будет свято чтить престол — это когда избирался на Царство отрок
Михаил Романов... Приходили с иконами, приносили Феодоровский образ
Божией Матери... И поклонились, и сказали, что будут служить доброй
совестью. И через 300 лет — куда делась добрая совесть? Жизнь показала,
чем наполнилась душа русского народа. Захотели свободы.
- Батюшка, так все же надо нам каяться в убийстве Царя?
- Уже покаялся наш народ, уже покаялся!..
- Мне как редактору очень трудно совместить работу с христианским
смирением. Где проходит золотая середина между смирением и заботой о
дисциплине? Мне приходится и резко отказывать посетителям, и быть строгим с сотрудниками...
- Я тебе вот что скажу... Мой отец был очень строгим. Послушание в семье
было такое: если отец один раз приказал — выполняй тотчас. Георгий его
звали: папа — Георгий, мама — Ольга. Вот отец приказал тебе что-то, а ты
замешкался. Тогда он только посмотрит на тебя, а ты уж не дожидайся, пока
он в третий раз на тебя внимание обратит, а то небо тебе с овчинку
покажется. И теперь я благодарю Господа за то, что отец у меня был таким
строгим! А ты знай: как в семье, так и на работе — если распустишь, потом
не соберешь.
- Святитель Тихон, Патриарх Московский и всея Руси, учил: «Будь мертв,
когда злословят тебя, молчи и не сердись; когда хвалят, не превозносись,
будь как мертвый, и спасешься». И Вы так же учите, а не получается,
особенно, когда ругают...
- А ты знай твердо: те, кто тебя ругает, — это твои друзья. Помнишь такую
притчу? Старец послал послушника на могилку к одному монаху и наказал
обругать покойного. «Скажи, мол, и сребролюбцем ты был, и таким, и сяким!..» Когда послушник вернулся, старец спросил: «Ну, что тебе покойник ответил на брань?» — «Остался глух и нем!» — «Теперь иди хвали его!» Пошел послушник хвалить. В ответ на его похвалы — все то же молчание. Вот так и ты: хвалят тебя или хулят — будь мертв. Бывает, конечно, когда ругают несправедливо, то возмущается наш дух... Как говорится: «Ложь, если не сожжет человека, так обмарает». Ну, а раз не сожжет, так и не волнуйся: время смоет грязь, правда все равно выяснится.
- Батюшка, дорогой, как научиться такой молитве, чтобы Бог меня всегда
слышал? Вот когда Вы молитесь за меня, я точно знаю, что Господь эти
молитвы слышит...
- И сегодня молился: я ведь ждал тебя... А как стяжать доходчивую
молитву? Только воздыхая. Воздохнешь один раз от сердца, — Господь
сердечный вздох и услышит... Я же тебе рассказывал, как однажды у берегов
Афона погибала лодка, а некий афонский старец с учеником стояли на
берегу... Ученик говорит: «Отче, погибнут же люди! Сейчас на камни
наткнутся!» Старец ему отвечает: «А ты воздохни!» Юноша воздохнул, и тут
же стих ветер, и лодка спокойно пристала к берегу.
- Батюшка, правильно ли я понимаю: воздыхание — это такая напряженная, но
короткая сердечная молитва?
- Да, короткая. Просто: «Спаси, Господи!» Ведь у меня тысячи людей просят
молитвы, — как тут быть? Вот и воздохнешь о каждом: «Господи Иисусе!
Помоги, Господи, рабу Твоему такому-то! Благослови, Господи, на операцию
или еще куда». А там уж Господь Сам знает.
- У Вас очень сильная молитва.
- Ну, я сильно-то не могу. Скажу только, что Господь всегда слышит нас,
когда мы с любовью просим друг за друга. Молитва движется любовью. Она
движется, если мы переживаем и скорби, и радости со своими духовными
чадами.
- Чтобы такой молитве научиться, конечно, годы потребны...
- Господь постепенно научает... Он сразу ничего не дает... Вот
растение... Оно же не сразу появляется во всем цвету. Его сеют крохотным
зернышком, затем вырастает маленький росточек, потом и веточка пошла,
потом цветочек, потом завязь, а уж потом вырастает плод. Вот так и
духовное делание — постепенно разрастается. Почему старцы и говорили:
если видишь молодого послушника, восходящего на небо, — схвати его за
ноги и поставь на землю. То есть нужно чтобы он прежде узнал всю
арифметику житейскую, а потом уж приступал к небесной высшей математике.
Иоанн Лествичник говорит: постепенно нужно восходить — со ступеньки на
ступеньку. По лестнице-то мы никак не сможем на 33-ю ступень сразу
вскочить. Помнишь, когда молоденькие-то были: через две и через три
ступени прыгаешь, а сверху прямо на перилах и летишь. И сколькие так
ломают хребты! А почему? Потому что это все баловство наше. А есть и
духовное баловство, когда человек начинает сразу по три, четыре, пять
акафистов читать за вечер и думает, что это Господу угодно. А забывают,
что сказано: «Что вы зовете Меня: «Господи! Господи!» — и не делаете
того, что Я говорю?» (Лк. 6, 46). Так женщины некоторые поступают: посуда
у них не помыта, а они молятся... Надо, чтобы прежде всего чистота была в
доме, порядок, чтобы все было убрано, приготовлено, нужно мужа встретить
ласково. Я всегда спрашиваю: «Полкана не спускала ли на мужа?» Он с
работы возвращается, а тут на него собачий лай... «Как же, батюшка, у нас
каждый день ссоры!..»
- Батюшка, вот какой вопрос: объясните, пожалуйста, чем отличаются грехи
от прегрешений, о которых упоминает молитвослов?
- Да, так мы и поем: «Избави нас от множества прегрешений наших»... То
есть от грехов и пороков, порочных наклонностей. Почему я порой даю своим
чадам совет избавиться, отстать от чего-нибудь мирского? Вот, скажу,
бывало: «Не ешь мороженого! Одно только мое слово соблюди: никогда в
жизни не ешь мороженого». Проходит какое-то время, и она мне: «Батюшка, а
я опять съела мороженое!..» И тебе, Саша, нельзя его есть. Ты больной
горлом, сон у тебя плохой, тебе в рот брать мороженого нельзя.
- Я не стану больше, буду слушаться Вас...
- В нашей семье никогда его не покупают. Всем, всем моим духовным чадам
говорю: «Если только от одной привычки к сладкому избавишься, и потом эта
сладость мирская тебе и вовсе не нужна будет».
- Батюшка, чем отличается осуждение от рассуждения? Это очень важный
вопрос и для читателей, и для меня...
- Мы рассуждаем больше о Боге, думаем, как жить — вот рассуждение наше.
Рассуждаем о том, как человек может впасть в грех... И не говорим при
этом о конкретном человеке — об Алексее, и Анне, и Александре... Мы
говорим в целом: как порок может разъедать душу человека, — и это будет
духовное рассуждение. А если скажем: «Вот, Александр таким-то и таким-то
стал!..» — это уже будет осуждением. Когда же мы не называем имя, а
думаем, как исправиться каждому из нас, как избавиться от греха, как
встать на правильный путь, — это духовное рассуждение. А осуждение — это
ты и сам знаешь: когда мы берем человека и по косточкам разбираем его.
- Батюшка, я даже Вас осуждал...
- Меня можно!.. Потому что есть такая мудрость: осудил кого-нибудь —
значит, взял его грехи на себя. Я очень рад, когда меня осуждают.
- Не раз, батюшка, я слышал от Вас такое присловье: «Как загордился, так с
неба спустился»...
- Нет, неправильно. «Враг возгордился — с неба свалился, а мы возгордимся - во аде очутимся». Это говорил старец Амвросий Оптинский. Не я, а он!
- Ас гордыней-то тоже очень трудно бороться.
- Гордость — мать всех пороков. Я не устаю это повторять. Лень и гордость
гони за дверь и крепко-накрепко, на ключ, запирайся, пока они снова не
вошли и не разрослись махровым цветом. А махровый цвет — это сам знаешь,
что такое: это все грехи, все пороки... Слышишь? Так и напиши.
- Слышу, слышу, батюшка, знаю все это по себе. Есть во мне гордыня, и не
знаю, как переборю ее.
- Гордынька, она всегда мучает нас. А особенно, наверное, она мучает людей творческих: им ведь нужно признание.
- Я потому и задал Вам этот вопрос: ведь без этой жажды самоутверждения очень трудно что-то создать — и газету, и книжку... Ведь человек хочет оставить по себе след в жизни, хороший след...
- След оставить — это хорошо, это не грешное желание. Но мы должны вот о
чем заботиться: чтобы след, оставленный нами, духовно благоухал — вот,
что важно. А благоухающий след можно оставить только тогда, когда
научишься жизнь свою совмещать с Господом, жить по правде Божией. «И
научитесь от Меня, — Господь говорит, — ибо Я кроток и смирен сердцем, и
найдете покой душам вашим» (Мф. 11, 29). Когда придет покой человеку?
Когда мы воспринимаем Слово Господне, когда мы живем Словом Божиим.
- Батюшка, я где-то читал, что в молитве Господней «Отче наш» словами
«хлеб наш насущный даждь нам днесь» мы просим Господа не о физической
пище, а о пище духовной — о Божием благословении, о даре Духа Святого.
- Да, это правильно.
- А люди думают, что о физической пище, о том, что нам на стол Господь
дает...
- И это тоже правильно. И еще один смысл у этих слов есть: под хлебом тут
можно понимать святое Тело и Кровь Господа Иисуса Христа. Потому что Тело
Христово — это все общество православных христиан. Мы — единое тело. Если
один член заболел — значит, все тело болеет. Так и в Церкви Христовой: мы
должны болеть за каждого члена Церкви Христовой, каждый пастырь должен
болеть. Если один человек отпал от Церкви — значит, ты уже потерял что-то
от своего тела. Потому что за каждую душу придется дать отчет перед
Господом.
- Но ведь сколько Церковь существует — все 2000 лет — всегда ее сотрясали
расколы, ереси, нестроения...
- И Господь говорит, что придут в последнее время — то есть после Его
Вознесения — лжехристы и лжепророки. Мы знаем Виссариона, мы знаем
различные лжецеркви... Те, которые делают из своих последователей
дурачков и отбирают у людей их имущество... А сатанисты?. . Помнишь, как
они на Пасху мальчика-то убили? А некоторых распинают даже. Многие меня спрашивают: почему солдатик, которому чеченцы отрубили голову, — Евгений Родионов, не снял крест? Это он милостью Божией исполнился стойкости, мужества, чтобы показать, как нам, христианам, надо держать свое Православие.
- Скажите, батюшка: он мученик, Евгений Родионов, или все-таки нет?
- Конечно, мученик.
- А почему же не спешат его прославлять?..
- Прославят, прославят потом!..
- Теперь выясняют, ходил ли он в церковь...
- Ну, пусть выясняют... А мы сколько знаем святых, которые ни в церковь
не ходили, ни в Бога не верили, а пожелали принять мучения за Христа и
сразу удостоились мученического венца. Вот, например, мученик Вонифатий,
у которого мы просим помощи в избавлении от пьянства. Он же сам был
пьяницей, и пребывал в незаконном сожительстве с Аглаидой... И вдруг, в
одночасье, совесть у него проснулась, он исповедал Христа, и мучеником
стал, и мощами явился. А историю сорока мучеников Севастийских ты
помнишь? Один из мучимых отказался от венца, убежал. А солдат-охранник,
который, наверное, ничего о Христе и не слышал, увидел, что один венец
свободный, и воскликнул: «И я, Господи, с Тобой!»
- Батюшка, есть у меня такой вопрос — простите, если он Вас заденет.
Многие годы я наблюдаю, как Вы любите жизнь, природу, зверушек, как
любите цветы и свой садовый участок. Наверное, жалко будет расставаться
со всем этим?
- Жалко, конечно, жалко: ведь мы уже привыкли друг к другу, к этому
прекрасному миру, который Господь нам создал, любим красоту каждого
цветка, каждого животного — мушки, лягушки... А птицы какие прекрасные...
Я всегда привожу пример о воробушках: такие маленькие птички, а они зимой
не замерзают и своими песнями жизнерадостными людей как будто согревают.
Смотрите, мол, какое у нас маленькое тельце, а Господь нас греет; не хуже
и вы малых птиц. А смерть — переход, и переход этот бывает очень
радостный, когда человек сроднился с Богом. Я и говорю моим духовным
чадам: если нам здесь хорошо, значит, и там будет хорошо, не тесно нам
будет. А почему? Потому что любовь Господня соединяет нас всех навеки. И
если мы отходим от временной, грешной жизни — значит, не должно скорбеть.
Но, конечно, и святые порою скорбели, потому что не знали, достойны ли
войти в Горняя или нет. Конечно, страшновато бывает, да... Если праведник
едва спасется, то мы, грешники, что же? А что до любви к зверям, то их и
нужно любить. Вот я сейчас перечитывал историю святого Герасима, иже на
Иордане, как его лев любил...
- Этот лев, кажется, и умер на могиле святого?..
- Да. Видите, какой он был: как послушник прилежный. И воду возил с
Иордана... И так каждое животное: если чувствует искру любви Божией — оно
и тянется к такому человеку. Помнишь Липушку, котика, который жил у
старца Николая? У старца Оптинского, св. прп. Нектария, тоже котик был.
Св. Нектарий и говорил: мол, старец Герасим был велик, поэтому ему лев
служил, а я-то мал, так у меня котик.
- У Вас тоже котики живут, и собачка была... Но Вы ведь не любите
говорить о собачке?..
- О собачке-то?.. Можно, чего уж там... Чарушка, четырнадцать лет ей
было... А о старце Николае еще скажу. Он и Липушку любил, и ворону
подбитую подобрал у бани... Кормил ее, защищал от детей... А потом она
здоровалась с ним — каркала при встрече. У него там тысячи голубей
были...
- Батюшка, Вы окормляете не только редактора, но и всю нашу газету. Но не
многие знают, что Вы даете оценку номеру только после его выхода.
Получается, что ответственность за содержание ложится на меня, редактора.
Вы это сознательно делаете?
- Да, конечно. Ты сам должен все проверить, как сказано: семь раз отмерь,
один раз — что?..
- ...Отрежь. Вы мне, батюшка, вопросы задаете, как во время проповеди в
храме...
- Я всегда с верующими беседую так.
- Да. И получается живое общение.
- Да, нужно, чтобы все было живое, ведь Церковь — это живой организм
Господа Иисуса Христа. И в храме должно быть живым все. Мне говорят
усердные прихожане: «Батюшка, мы очень рано приходим молиться, в 8 утра.
Потом начинается служба, и проходит она как на одном дыхании, — служба
долгая, до часу, до двух, а люди не замечают усталости... Почему так?»
Потому что души людские на все живое откликаются...
- Я редко бываю у Вас, батюшка, и стыдно мне... К духовному отцу не хожу,
а хожу в тот храм, что поблизости...
- Я всегда говорю: куда кому удобно, пусть туда и ходит. И еще:
«Время мчится вперед, час за часом идет
Непреложно,
И вернуть, что прошло, никогда ни за что
Невозможно.
Береги каждый час: их немного у нас
Здесь в скитаньях;
И клади на весы вместо гирь — что?..
...покаянье!
Приближает всех нас каждый пройденный час
Ближе к гробу...
...Так отбрось суету, не стремись ко греху
Так безпечно,
Чтоб в юдоли земной обновиться душой
К жизни вечной».
Вот к жизни вечной мы и должны стремиться. Земная кончается, начинается жизнь вечная, когда мы будем с Господом, и нет уже ни печали, ни воздыхания, но жизнь безконечная... Вот к безконечной жизни и должен стремиться каждый христианин... Слышишь меня?
— Я слышу, батюшка, слышу... Но ведь Вы меня немножко опередили! Зная,
что Вы любите духовные стихи, я хотел Вас попросить: прочитайте,
пожалуйста, на прощание нашим читателям что-нибудь. А вы уже и без моего
вопроса все прочитали. Позвольте от своего имени, и от имени наших
читателей, от Ваших многочисленных чад поздравить Вас с 7 8-летием. Мы Вас очень любим, хотя и огорчаем своим непослушанием и духовной ленью. Многая и благая Вам лета!
С 27 октября по 6 января
Утром, после бритья, я увидел в зеркале свое не очень красивое для посторонних, но до боли родное лицо. Что-то неуловимо изменилось в нем, и я пристально вгляделся в отраженное амальгамой изображение. Да, мы мчимся сквозь время, и время на нас оставляет свой неизгладимый след. Ну вот, теперь я понял перемены: мышцы лица потихоньку ослабли и, опустив щеки к скулам, сделали лицо незнакомо-одутловатым. Волосы на голове постепенно сдают позиции и отступают назад, оставляя в арьергарде редкие кустики растительности, все больше открывая широкий лоб «мыслителя», а на месте макушки образовалась полянка-лысина. Поседели виски, скакуны-мысли резко сбавили ход; и дел за день делаешь меньше, и полежать хочется в дремоте.
И все равно — нет жалости о прожитом, и вновь — ни за что. Твой неказистый путь — только твой, со всеми его развилками и натруженными ногами.
...Я больше не хожу бегом, как в солнечном детстве, но медленно ступаю по нехоженой тропе жизни, согретый лучами неяркого вечереющего света...
Здравствуй, старость, утро жизни новой,
Запах зимней зелени еловой.
Здравствуй, старость, малое оконце,
Где сияет жизни вечной солнце.
Здравствуй, старость, снег, летящий к Раю,
Я тебя люблю и знаю.
Архиепископ Иоанн (Шаховской) , †1989
Сегодня 10 ноября — праздник работников милиции. Для редакции этот день тоже стал памятным — ровно пять лет назад нас подчистую обворовали. Я сам виноват в этом: подвез до работы неподалеку случайного пассажира. В дороге разговорились, он оказался компьютерщиком, и я пожаловался ему на наши технические проблемы. Так незнакомец появился в редакции у Нарвских ворот. Потом мы не раз замечали его во дворе нашего дома на улице Калинина, 8, внимательно изучающим окна. Надо сказать, что знакомство привнесло в душу мою тревогу. Но наш срок пребывания в доме-трущобе подходил к концу, и ставить настоящую сигнализацию было неразумно.
В ночь на 10-е и произошла кража. Украли всю технику, диктофоны, фотоаппарат, вспышку, не погнушались даже новыми аудиокассетами. На месте преступления остались пустые бутылки с отпечатками пальцев, но из милиции никто не приехал, раздался лишь телефонный звонок из прокуратуры; узнав, что я простил воров, правоохранительные органы нас больше не безпокоили. Преступник, имя которого я знал, остался на свободе. А доброхоты-читатели быстро собрали для газеты такую сумму, которой с лихвой хватило на покупку новых компьютеров. Таким вот путем Господь опять помог редакции. С праздником, дорогая милиция!
Вору
На горе ты чужом жируешь —
Не деньги, нет, ты — жизнь воруешь;
Не я тебя найду — Другой,
Он Сам расправится с тобой!
Дмитрий Улахович, СПб.
«Что за комиссия, Создатель, быть взрослой дочери отцом!» Дошла моя молитва до Господа! Шесть лет я молился, чтобы родная дочь Настя переменила свое отношение ко мне. Шесть лет — почти в безвестии о ее московской судьбе. Духовник не благословил первому писать или звонить дочери, но неустанно повторял: «Молись!», зная, что есть и моя вина в ее жизни. Иногда от безсилия хотелось не поминать дочку в церкви и сдаться, но сердце просило, и не молиться о ней я не мог. Шесть лет — долгий срок, много воды утекло с тех пор. Я снова начал терять надежду. Но, видно, не только молитва матери сильна своей силой, молитва отца тоже слышна Господу. Просматриваю электронную почту и вдруг читаю: «Здравствуй, папа! Я вновь появилась на горизонте и хотела бы с тобой пообщаться, если ты не против». И дальше интереснейшие подробности: заканчивает институт; переехали на новую квартиру; пятилетний сын-умница уже бегло говорит по-английски и занимается спортивными танцами; с мужем живет дружно; забрала маму из Питера...
Надо ли говорить, что я был счастлив? Как пронзительно звучит для уставшего от неразберихи отца прозрачное слово «папа»! Теперь нам с дочкой предстоит долгий путь узнавания друг друга. Но это меня уже не пугает.
...Будучи в Москве на Конгрессе православной прессы, я позвонил по указанному дочкой телефону, но к нему никто не подошел. А вскоре на дисплее моего мобильника появилась улыбающаяся рожица. Ах, Настя, Настя...
Наказ дочери
Без ошибок не прожить на свете,
Коль весь век не прозябать в тиши.
Только б, дочка, шли ошибки эти
Не от бедности — от щедрости души.
Не беда, что тянешься ко многому:
Плохо, коль не тянет ни к чему.
Не всегда на верную дорогу мы
Сразу пробиваемся сквозь тьму.
Но когда пробьешься — не сворачивай
И на помощь маму не зови. . .
Я хочу, чтоб чистой и удачливой
Ты была в работе и в любви.
Если горько вдруг обманет кто-то,
Будет трудно, но переживешь.
Хуже, коль полюбишь по расчету
И на сердце приголубишь ложь.
Ты не будь жестокой с виноватыми,
А сама виновна — повинись.
Все же люди, а не автоматы мы,
Все же не простая штука — жизнь...
Юлия Друнина, †1999
В трамвае, по дороге к храму, я стал невольным свидетелем «религиозного» спора. Кондуктор попросила пассажирку, которая предъявила ей старый проездной билет, покинуть вагон. Женщина постарше, сидевшая рядом, с молитвословом в руке, стала обвинять кондуктора в немилосердии: «Вы не пожалели человека! Господь Вам этого не простит», — наступала она. Пассажиры не вмешивались, и скоро пассажирка с молитвословом, безпрестанно наставляя кондуктора, вышла. Я задумался: разве кондуктор поступила неправильно? Может быть, пассажирке надо было признаться, что нет денег, и кондуктор по-русски махнула бы рукой? Но ведь налицо ложь! Да и та, что постарше, тоже хороша — прояви христианское милосердие и заплати за неимущую, а не шуми на весь мир о немилосердии других. Если мы, христиане, — соль земли, то и поступать должны соответственно: «Кто не будет милосерд сам, тот не может заслужить милосердия Божия» (свт. Киприан Карфагенский). На исповеди я рассказал батюшке о случае в трамвае...
Меня учили люди умные:
«Чтоб не запутаться во лжи,
Всегда в лицо о том, что думаешь,
Везде и всякому скажи!»
Они ж меня корили строгими
Глазами памятной зимой,
Когда солдату одноногому
В лицо я выкрикнул: «Хромой...»
Отец с улыбкою угрюмою
Сказал тогда: «Учись, малыш,
Не только говорить, что думаешь,
Но думать, что ты говоришь».
Анатолий Аврутин, Минск
А эта былинка случилась только что. Я возвращался из аптеки по нашей предлинной Школьной улице. На обочине стояла машина, мелькая тревожными аварийными огоньками, а парень-водитель спросил, не знаю ли я поблизости ремонтную мастерскую. Но было темно и поздно, а вдоль дороги ветер гнал снежную пыль. Раньше я никогда бы не дерзнул на подобное, но внезапно я сказал ему: «Знаешь, я человек верующий, давай помолимся вместе». Мы встали около машины и я попросил: «Господи, помоги рабу Твоему Сергию добраться до дома! Отче Святителю Николае, помощник путешествующим, помоги! Помоги сейчас, а Сергий потом сделает добро другим!» Водитель сел за руль, а я продолжал молиться и крестил капот машины. Знаете, что самое удивительное в этой «случайной» встрече? Я ни на волос не сомневался, что мотор заработает. И правда, машина взревела и стала удаляться во тьму... «Верую, Господи! помоги моему неверию» (Мк. 9, 24).
Под солнцем единым у Господа Бога
Нас мало дающих, просящих — нас много!
И каждый по-своему с Ним говорит,
И каждый о чем-то молитву творит.
Но мало кто помнит в гордыне пустой:
Мы — только песчинки под Божьей пятой.
И мало кто Господа боготворит,
С мольбой и смирением благодарит.
Кто нежность и кротость приносит Ему —
За утренний свет и вечернюю тьму,
За бренное тело и всю его боль,
За горькую нашу земную юдоль,
За звездную душу — подарок небес,
За то, что однажды ты к жизни воскрес
И понял ценою страданий и слез
Величье той Жертвы, что Он нам принес.
За то, что дано нам, чрез муки Отца,
Трагедию мира познать до конца.
Валентина Телегина, Урал
В предыдущей книге «Былинок» я обратился к читателям с просьбой помочь мне со сном, и читатели не замедлили откликнуться. Зная по опыту, что безсонницей страдает множество людей, привожу несколько советов. «Первого ребенка я всегда укладывала с помощью сказок Пушкина, и Агнии Барто, и Маршака, и Винни-Пуха, и Сергея Михалкова. Но только через час или полтора ребенок наконец засыпал, а я была как выжатый лимон. Со второй дочерью особых причин расстраиваться не было: она засыпала под чтение Псалтири или писем старца Амвросия Оптинского. А вот третья дочь засыпала исключительно под чтение духовных книг и молитв за детей. Стоило мне прочитать «Молитву седми Ефесским отрокам», как дитя уже спит. Еще очень помогает деткам спокойно заснуть чтение Евангелия на ночь. Причем, это не бездумное чтение — оно не проходит безследно».
«Когда у меня бывает безсонница, — пишет мне Светлана Колюк, — я молюсь тем святым, которые привели меня к вере. Я чувствую их близость и засыпаю через пять минут, хотя до этого сна не было ни в одном глазу...» Спасибо, дорогие, за помощь и сочувствие. За это время и с моим сном произошли изменения к лучшему. Все же хороший сон, в первую очередь, — это спокойная совесть, не отягощенная грехом. Конечно, наше главное лекарство — молитва, но вы ведь сами знаете, что в Православии сразу до всего не дотянуться. Вот когда за меня молится духовник, я выскакиваю из любой болезни и сплю, как младенец. Но, видно, не все еще я исправил в своей душе, не пришел к покою — поэтому случается перевозбуждение и безсонница. Но если раньше от нее я нервничал сильнее, то теперь смиряюсь и читаю Иисусову молитву. Часто, но не всегда, это мне помогает. «Сон ночной знаменует собой сон вечный — упокоение от земных трудов. Нам, православным, в Таинствах и молитвах дано столько утешения, ослабы, свободы во всяких скорбных обстоятельствах, что только остается благоговеть и не переставать удивляться Божией Премудрости и Его Благости», — делится третья читательница. И тоже советует учиться молитве.
Вообще должен с удивлением сказать, что с годами я потихоньку избавился от некоторых до того неизлечимых болезней. Просто забываешь, что они у тебя были, что ты уповал на лекарства, но они не помогали. Благ Господь! «Когда ляжешь спать, не будешь бояться; и когда уснешь, сон твой приятен будет. Не убоишься внезапного страха и пагубы от нечестивых, когда она придет; потому что Господь будет упованием твоим и сохранит ногу твою от уловления» (Притч. 3, 2 --26).
Молитва матери
Молитва матери тиха,
Что для меня в ночи звучала.
Был у нее размер стиха
И музыки начало.
Окружено все было тайной,
Молитвы слов не разобрать.
И отсвет лунный, отсвет дальний,
И в нем покачивалась мать.
И я вступал в борьбу со сном,
Но ничего не получалось...
Звезда катилась за окном,
И мать качалась и качалась.
Александр Шевелев, Ц993
Не спится, не пишется... Туманным оком обвожу ровные ряды толстых книжек — откуда у писателей так много мыслей? Иной раз для написания крохотной «былинки» мне недели надобны, пока семя мысли сумеет прорасти в предложения на бумаге, да стихотворение подобрать. А часто — мучительная, изводящая душу пустота; за компьютер лучше не садиться.
Молчанье приходит не сразу —
Молчание нужно копить.
Молчание — это фраза,
Которую трудно прожить.
Юрий Красавин, СПб.
Но, кажется, я начинаю познавать смысл творчества: пусть голова твоя продолжает работать; когда наступит миг божественного озарения, слова сами ложатся на бумагу; тогда только от данного тебе таланта и опыта зависит, как ты сумеешь воплотить вдохновение. Но что такое вдохновение и когда оно приходит, сказать не может никто. «Вдохновение — это не селедка, которую можно засолить на многие годы», — сказал Гете. И по своему желанию вызывать вдохновение никто еще не научился: оно, как Дух Святой, «дышит, где хочет, и голос Его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит» (Ин. 3, 8). Впрочем, здесь я не прав, — а молитва? Вдохновение бежит ленивых, оно посещает трудящихся. Конечно, однако вовсе необязательно, что тебя вдруг осенит: у вдохновения нет ни границ, ни сроков. Поэтому для меня вдохновение — великая тайна Божия.
А что такое вдохновенье?
— Так... Неожиданно, слегка
Сияющее дуновение
Божественного ветерка.
Георгий Иванов, †1958
Это нам только кажется, что в природе творится хаос. На самом деле все размерено, определено и существует по строгим законам жизни-смерти. Откуда я это знаю? Да я натуралист-любитель: окно моей «кельи» смотрит на высоченное дерево неизвестной породы, и я подолгу люблю глядеть на его черный раздвоенный ствол и густые, чуть колышащиеся под ветром ветви-руки, голые зимой и наполненные жизнью летом. Глядеть на дерево можно долго; какая-то незримая связь возникает между нами, и ход мыслей ведет к вечности и конечному...
Живя в коробочке из камня,
Что видишь ты, помимо стен?
Окно? В окне жилые скалы
Да складки уличных систем...
Глеб Горбовский, СПб.
Но я увлекся. О чем бишь я? Так вот, на дереве часто появлялись вороны, и я невольно наблюдал и за ними. Воронами нас не удивишь, эка невидаль, да и похожи они друг на друга, как чумазые кочегары. Но потом я приметил, что на дереве живет семейная пара и чужих на свою территорию не пускает, сходу вступая в бой. Я стал оставлять внизу крошки и — удивительное дело! — ворон-наблюдатель особым карком мгновенно давал знать стае о наличии пищи. Откуда ни возьмись, появлялись черные птицы, отгоняя переваливающихся с ноги на ногу неповоротливых голубей. Но приступать к еде птицы не спешат: по их иерархии первым к пиру приступает начальство. С трудом, но я научился различать Карла и Клару среди собратьев. Оказывается, их гнездо на соседнем тополе, а это дерево — их собственность, и стая их право признает. Попасть сюда можно или по
приглашению, или померяться силой. Но драться — вороны мастера. А живут
наши соседи не два-три века, как думают люди, а 3 0-40 лет, и самцы, в
отличие от людей, никогда не изменяют женам. А летает ворона — летчики
считают ее полет самым совершенным среди пернатых. Я мог бы еще
рассказать, как истово вороны ухаживают за невестами, как они
изобретательны, но и так увлекся. Вот какое чудо природы потешно скачет
рядом с нашим домом. Неизвестное дерево приветливо машет мне ветками на легком ноябрьском ветру...
Вороненок
Вороненка прислала ворона,
Чтоб смотрел он в мое окно.
Не обижу его, не трону,
Я к соседству привыкла давно.
Он лохмат, похож на изгоя,
Машет мокрым черным крылом.
Что он мне предвещает: горе
Иль нежданного гостя в дом?
Или согнан каким-то испугом
С полуголых сырых ветвей?
Или хочет быть просто другом,
Заменить ушедших друзей?
Надежда Полякова, СПб.
Завтра у жены операция, и я попросил у батюшки по телефону его святых молитв. «Передай Лерушке, пусть крепится, все будет хорошо», — успокаивает о.Иоанн. Тороплюсь спросить у духовника о разном. Разговор перескакивает на книгу знакомого православного философа о воспитании детей. «Не люблю я философию, — делится батюшка, — ничего не понятно, как детей воспитывать, одни слова иностранные. Вот, помню, отец выдерет меня, Ванюшку, так я сразу после березовой каши разумел, что можно, а чего нельзя».
О воспитании короткий стих.
Во многих семьях видывали часто:
Сдувают пыль с наследников своих,
Растят пустых, никчемных и несчастных.
И говорили, но слова не впрок,
Что первым гибнет комнатный цветок.
Иеромонах Роман (Матюшин)
Жену привезли в палату после трехчасовой операции на горле. Еще действует наркоз и, когда она открывает глаза, ее взгляд рассеянно блуждает по потолку. Желтый от йода подбородок, какие-то трубочки из-под бинтов, враз изменившееся лицо. Лера приходит в себя и тихо плачет, не в силах сдержаться от невладения собой. Поплачь, милая, поплачь, слезы принесут облегчение. Капельница потихоньку возвращает ее в нашу жизнь. Я вглядываюсь в родные страдающие черты и думаю: «Мы прожили с тобой больше двадцати лет, немногие женщины смогли бы в замужестве вынести то, что довелось испытать тебе, и только на склоне наша жизнь начинает налаживаться. Права Библия: «Лучшая пора — труд и болезнь, ибо проходят быстро, и мы летим» (Пс. 89, 10).
Есть и моя вина в твоей хворобе — ты несешь на себе и мою, полную перетрясок, жизнь. Не будь тебя, не было бы ни газет, ни книг, да чего там, и судьба моя была бы совсем другой. Я люблю тебя, только, оказывается, для этого открытия нужны потрясения. Выздоравливай, и мы снова, взявшись за руки, пойдем дальше».
Жена открывает глаза, тихо говорит сквозь боль: «Саша, ты устал, иди домой». В уголке ее глаза затаилась забытая слезинка...
Ты болен...
Стоит туман и не движется,
Плотной стоит стеной...
Трудно сегодня дышится,
Плохо тебе, родной!
Тягостно человеку
Без воздуха и лучей. . .
Я побегу в аптеку,
Я соберу врачей.
Туман — ничего не видно,
В лесу туман и в степи...
Мы тебя не дадим в обиду,
Помоги нам, перетерпи!
Ведь все на земле осталось —
Осталась рыба в реке,
Птица в лесу осталась,
Осталась сила в руке,
Осталось море большое,
На небе звезд не счесть...
Худо ли, хорошо ли —
Я у тебя есть.
Ветер задует вешний,
Вольно задышит грудь...
Непогодь не навечно,
Перетерпи чуть-чуть!
Вероника Тушнова, †1965
Что ни говори, а с годами человек устает жить. Распутывание безконечных бытовых узлов, болезни, невзгоды утишают потихоньку радость существования. Подступает усталость, неподъемным грузом ложится она на плечи, и, кажется, нет сил тащить жизнь дальше. Безпечная юность утонула во взрослых заботах, и только мысль: «надо поднять дочку», «надо делать газету», «надо растить внуков» — заставляет продолжать плавание по бурному житейскому морю. Никому из смертных не дано избегнуть бурь и крушений, и также не каждый достигает желанного берега покоя. Но — надо жить...
Хочу немного дописать. Возвращаюсь с праздничной службы, причастился, настроение приподнятое, сейчас разговеюсь после поста. Свернув в наш двор, увидел у стены старушку с клюкой и с сумкой, ухватившуюся за водосточную трубу: гололед, скользко...
- Бабушка, давайте помогу, — и подставил руку.
- С праздником, сынок! — медленно начала она движение к подъезду. — Как
мы раньше жили! Папа на праздник всегда резал поросенка... А в 3 0-х нас
раскулачили, теперь вот доживаю. Да дочка умерла.
- А Вы с кем живете?
- Да человек у нее остался, семью завел, вот я на кухоньке у них и
пристроилась.
- Они что, не могут для Вас в магазин сходить?
- И-и-и-х, сынок, чашку чая не подадут. Иной раз вытащусь из дома, встану
у парадной и прошу, чтобы добрые люди купили кефирчику. Жалеют меня и на
свои деньги покупают. Не дай Бог никому такой старости...
Мы добрели до ее дверей...
Возле дома
Как-то шла домой, усталая,
Отдохнуть, не отдохнуть.
Возле дома бабка старая
Вышла солнышка глотнуть.
Поглядела взглядом вымершим,
Мне кивнула головой.
Поглядела, будто вымела
И усталость, и покой.
А морщинки болью точены,
Не исправить, не стереть.
Как живется-то у дочери?
Да скорей бы помереть.
Вера Колганова, СПб.
Ванюшкино детство
Мне несказанно повезло: приехал к батюшке летом в его домик под зеленой крышей, а в этот день как-то народу не было, не тянулись сюда нескончаемой чередой, и близкие не отвлекали, и у отца Иоанна настроение такое приподнятое... одним словом, провел я с духовником несколько часов, наговорился всласть, фотографировал много и, главное, успел расспросить о детстве.
— Детство у меня было сиротское. Мне было годика четыре, когда нашу семью вместе с другими такими же бедолагами сослали на торфоразработки, где была 8-я ГЭС (сейчас это г.Киров). Как нас выселяли, уже стерлось из памяти, а вот события, начиная с первого класса, помню четко. В школу-то я пошел в восемь лет... оно и неудивительно, мы все тогда больные были, рахитики. А тут еще с ранних лет приходилось работать. Мы с братьями на болота за клюквой ходили, а потом возили ее продавать в Ленинград. Голодно жилось: папа, Егор Миронович, один работал, мама, Ольга Денисовна, потеряла на торфе здоровье. Ведь на торфоразработках ходили босиком, обуть было нечего, а уж морозы стояли, ледком все подернулось. Мама простыла, и 17 лет ее потом мучил хронический туберкулез... А на вырученные за ягоды деньги покупали все, что было необходимо в школу: книжки, ботинки, одежду, сумочку (тогда все с холщовыми торбами ходили).
Работы много было: дрова заготовить — напилить, наколоть, огород полоть, воды наносить, белье постирать, мама ничего уже делать не могла. Спустя некоторое время мы козочку купили, поросеночка завели, курочек, картошку свою сажали. Вот как хозяйством обзавелись, так полегче немного жить стало, хотя и работы прибавилось — за скотиной присматривать.
- Все равно, батюшка, детство — пора беззаботности и радости...
- Забот, как я уже сказал, хватало. А радость... Конечно, мы находили
повод для радости, дети есть дети. Мы купались, загорали; в лесу, собирая
ягоды и грибы, играли. И возле домишек своих, переделав всю работу,
собирались ватагами и играли в лапту, футбол, камешки, прятки. Помню, я
как-то решил спрятаться в курином домике, полез наверх и не заметил, что
на лестнице гвоздь торчит, так я себе этим гвоздем голову прошиб. Но
Господь меня чудом спас — все зажило.
Другое светлое воспоминание детства — мама. Сколько любви она нам подарила, доброты такой простой, крестьянской. Она учила нас быть честными, добросовестными, не брать чужого, как бы худо ни жилось, и всегда за все благодарить Господа. Помню, бывало, собирает она нас в школу, посыплет кусок хлеба сахаром, сверху другим куском пришлепнет — вот тебе и завтрак. Я иной раз начинаю капризничать: «Ой, мама, опять с песком. Надоело». — «Ну, что же, — соглашается мама, — сейчас с солькой сделаю». — «Нет, нет, — кричу, — тогда уж лучше с сахаром». А маслица-то коровьего у нас не было, мы и вкус его забыли.
- Батюшка, меня мучает такой вопрос: ребенок ведь в детстве не понимает,
что у него несчастливое детство, это потом, став взрослыми, мы начинаем
раздумывать, анализировать.
- Детство — это прекрасно. Я очень любил ходить в храм Божий. Помню,
когда жили в деревне на Мойке — это около Невы, — у нас там был такой
чудесный храм, разрушенный в 37-м или в 38-м годах. Я с самого детства
ходил в храм и оплакивал покойников. Мама даже говаривала: «Ну, Ванюша,
ты, наверное, даже по мне не будешь так плакать, как по всем». Но мне так
жаль было всех умерших, и я их оплакивал. А когда отошла ко Господу моя
мама — горе было безграничное. Я в ноябре 1946 года вернулся из армии,
всего два с половиной года отслужил и меня демобилизовали по зрению, и
застал ее еще живой. Как мы радовались! А в марте ее не стало. Ей было
всего 56 лет...
- Не успел я сделать так, чтобы мама пожила в довольстве, без забот. А пока был ребенком, семья наша просто нищенствовала. Иной раз не было дров, и иной раз мы таскали их с завода, чтобы как-то скрасить горемычную нашу жизнь. Помню, однажды отец с соседом в лес поехали, за дровами. Лесник поймал их, топор отобрал, акт составил... А всего-то срубили какую-то сухостоину, чтобы дом протопить, обогреть детей и больную жену.
- Батюшка, про Рождество не спрашиваю, а Новый год справляли?
- А вот я тебе стишком из тех времен отвечу:
Не позволим мы рубить
Молодую елку.
Это только друг попов
Елку праздновать готов.
Это позже уже праздновать Новый год в школах разрешили. Правда, и тогда привозили одну елку на весь поселок. А детям до 10-11 лет даже новогодние подарки вручали — несколько конфет и печенюшек, один мандаринчик — маленький такой кулечек. И это считалось тогда сверхлакомством, потому как купить такие вкусности у людей просто не было возможности. Но дома елки не ставили — и украшать нечем было, да и срок можно было получить.
- Батюшка, а песенку «В лесу родилась елочка» тогда пели?
- А как же! Пели. За руки возьмемся, вокруг школьной елки ходим и поем:
«В лесу родилась елочка, в лесу она росла...» Все было в нашем детстве —
и радость, и песни, и стихи читали, и пьесы ставили. Жизнь била ключом.
Конечно, детство было скомкано — ссылка, война... Мы тогда с гораздо
большим энтузиазмом пели: «Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей
клочка не отдадим». А в это время под Ленинградом немцы стягивали
блокадное кольцо. Становилось голодно...
- А в Вашем-то поселке немцы были?
- Шестого сентября пришли. И мы нежданно-негаданно на самом фронте очутились, на самом пятачке. Сперва мы хотели забрать живность, погрузить скарб на лошадь и уйти... потом подумали — скоро наши вернутся, зачем мы куда-то пойдем?! И мы остались, уж очень не хотелось срываться с насиженного места, да и хозяйство было налажено: и картошка накопана, и капусты две бочки насолено, и огурцы и свекла припасены. Да и немцы в нашем поселке не зверствовали. Вот только счетовода дядю Митю Горуева взяли — он был членом партии. Его увезли в г.Остров и там убили. А в городах, доходили до нас слухи, вешали партизан, пытавшихся сопротивляться фашистам. Но меня Господь уберег — я не видел ни виселиц, ни расстрелов. Только потом, когда наши отступали, я видел поля, буквально засеянные трупами — до самой Мги. Мы как-то шли по полю, мама пересохшими от ужаса губами хрипло шептала: «Господи, много снопов в поле, а мертвых людей еще больше». Потом попросила: «Завяжите мне глаза». Очень ей тяжело было видеть молодых погибших русских солдат. Немецкие фашисты, ведь, как и наши коммунисты, неверующими были. Мою двоюродную сестру Женю немцы угнали на работы в Германию. Вернувшись, она рассказывала, что батрачила у немцев-помещиков. Так вот, хозяйка была верующей католичкой, а муж ее — национал-социалистом и запрещал ей молиться. Так она потихоньку уходила на чердак и молилась там. А вообще немцы считали себя голубой кровью, сверхчеловеками, а русские и прочие славяне, по их мнению, должны были быть их рабами...
- А школьные свои годы помните ли, батюшка?
- Ну, конечно. Мы всегда так радовались, когда наступало первое сентября
и надо было идти в школу. Утром, просыпаясь, я нараспев читал:
Дети, в школу собирайтесь,
Петушок пропел давно.
Поскорее одевайтесь,
Смотрит солнышко в окно.
Человек, и зверь, и пташка —
Все берутся за дела.
С ношей тащится букашка.
За медком летит пчела.
У нас тогда не было шикарных букетов. Но мы собирали лесные и полевые цветы и дарили их учителям, которых искренно любили и уважали. Их было за что уважать — это были умные, образованные, большей частью верующие люди, и знания они нам давали крепкие. Они не срывали с нас крестов, не хулили Господа. Одна учительница, Муза Константиновна, и вовсе была дочерью священника, правда, о вере с нами никогда не говорила, нельзя было. А строга была — страсть. Бывало, что и линеечкой кого-нибудь огреет. Мы как-то попытались пожаловаться на нее маме. Мама строго так посмотрела и твердо сказала: «Если скажете что-нибудь на Музу Константиновну... я не признаю вас за детей». Вот так-то.
- Неужто на уроках никогда не шалили?
- Были озорники, которые любили на уроках самолетики пускать, чернила
учительнице подливать... Но без зла все было, а от переполнявшей нас
энергии, любви к жизни, от полноты чувств. Но когда в класс входил учитель
черчения Николай Иванович Безруков... такая тишина воцарялась, что муха
пролетит — слышно. Тогда ведь парты были с откидными крышками, так вот,
здороваясь с ним, мы, вставая, придерживали крышки, чтобы, не дай Бог, не
стукнула. Боялись и уважали его. Он долго не церемонился, брал за руку и
выпроваживал за дверь — сейчас так уж нельзя. А за дверью можно было с
директором школы столкнуться... А то был у нас еще математик Модест
Модестович, так он, если что, в другой раз с досадой так скажет:
«Пустышка, пустомеля — глупое племя» — и рукой махнет. Хуже двойки и
выговора это было.
- Да, в старое время школа была благодатной, потому что Закон Божий давал силу и радость в жизни, хотя о Боге в то время уже запрещено было говорить.
- Я через 50 лет встретил своего директора школы. Получилось так, что я освящал в Кузьмолово школу и среди множества лиц увидел его, директора школы, который в детстве казался таким строгим и важным. Подошел я к нему после службы, разговорились, вспоминая былые времена и всех учителей. Я даже вспомнил, какой у него костюм был. Ему было уже далеко за 80, он ветеран войны. Но он по-прежнему бодр и жизнерадостен, руководит кружком ветеранов, книги пишет — воспоминания. А недавно сообщили, что в 2005 году мой директор умер... Вот они какие, русские люди...
- Батюшка, пожелайте что-нибудь нашим маленьким православным читателям.
- Желаю, чтобы с младенческих ногтей восприняли они веру православную.
Чтобы любили Бога, знали заповеди Божии и жили так, как заповедовал нам
Господь. Чтобы любили природу, все живое, что окружает нас в этом мире.
Чтобы ценили труд людей, слушались родителей, уважали учителей, которые
стараются преподнести им каждый день что-то новое, интересное и полезное,
широко распахивают перед ними двери в чудесный мир знаний, щедро делясь
всем, что знают сами.
* * *
Я еще застал время, когда в обычных городских семьях дети к родителям обращались почтительно на «Вы». Тогда это казалось мне забавным пережитком царизма: «Маменька, Вы мне позволите?» — спрашивает взрослый сын. Теперь-то я понимаю, что уважительное отношение к родителям есть часть религиозного воспитания ребенка. Мать и отец дали тебе жизнь, они — главные наставники, охранители и заботчики о твоем будущем. На Небе — Отец Небесный, Матерь Божия, на земле — твои родители. Поэтому нет ничего унизительного, отдаляющего в сыновней фразе: «Маменька, я Вас очень люблю». «Дети, будьте послушны родителям вашим во всем; ибо сие благоугодно Господу» (Кол. 3, 20).
« — Мама, Вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата? Ну да что же, мой друг? Хочешь, я пойду и скажу ему? — сказала графиня,
улыбаясь. Нет, я сама, только Вы научите. Вам все легко...» Из разговора Наташи
Ростовой с родительницей. Лев Толстой, «Война и мир».
Постыдно обращение на «ты»,
Не кличьте в оправдание лукавство:
Под маскою сермяжной простоты
Несет себя обыденное хамство.
В миру понятно — западная стать,
Гордыня — уваженья никакого!
С цепи спустили хама погулять,
Еще кичится — до чего раскован!
Среди духовных та же лебеда:
Архиерей своим пасомым «тычет»,
Мол, по-отцовски. Если так, тогда
Зачем сыны отцу родному «вычут»?
Не вздумайте! Не кликайте беды!
Захочет враз сиротствовать владыка...
Другой кричит, мол, с Господом на «ты»! —
А что же сам с чиновником завыкал?
Я видел старца — нет его в живых
(Не будем говорить глаголов лишних),
Он был со всеми благостен, на «Вы»,
Но как любил он Господа и ближних!
Иеромонах Роман (Матюшин)
Не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем: довольно для каждого дня своей заботы. Мф. 6, 34
Что такое мечта? — Действительность, существующая в воображении. «Ты кем будешь?» — спрашиваем у карапуза, едва начавшего говорить. — «По-о-о-заг-ным», — еле выговаривает малыш, и другие дети поднимают руки. И только один ответил: «Хочу быть ребенком!»
Все мы живем мечтой — вырасти большим, поскорее закончить школу, в институт поступить, жениться удачно, если болеть, то небольно, а если умирать, то нестрашно. От рождения до гроба нас ведет мечта, словно кусок мяса перед носом бегущей собаки. Если наша мечта исполняется, мы движемся вслед мечте другой. Но мечта — это мираж, картинка в колышащемся мареве пустыни. «Мечтать — гнаться за радугой», — учат Отцы Церкви. Наши православные предки воспринимали жизнь по-другому: дед начинал строить церковь, продолжал сын, а завершал храмоздательство уже внук. И стоят эти храмы на века. «Не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем: довольно для каждого дня своей заботы» (Мф. 6, 34).
«Мечтание есть исступление ума при бодрствовании тела. Мечтание есть видение того, чего нет» (прп. Иоанн Лествичник).
Без нас
Родились на свет и жили,
Ели, пили и росли.
Отлюбили, оттужили,
Отгорели и ушли.
Нам казалось — мир погаснет
Вместе с нами в смертный час.
Ну а он еще прекрасней,
И безумней, и несчастней,
Чем когда-то был при нас.
Лорина Дымова
Урок нерусского языка: школьная форма, наглаженная с иголочки; тоталитарный глобализм; плоды на лице; советы и рекомендации; модернизация и совершенствование; детская православная газета «Глаголик» (Коломна); в Украине; в приступе сервильности («Православная Пермь»); в районе пяти часов; Нобелевская лауреатка; автобусный крестный ход; ресурсные запасы планеты («Десятина»); уникальная поэма Волошина («Таврида Православная»); открытие усыпальницы храмосоздателей; камень размером около трех килограммов; крестословец («Православный источник»); более близкая победа; серебряников («Радонеж»); пожарники (МП);
Старые слова
Эти кроткие — без крику —
Синеглазые слова:
Брашно, сумно, поелику,
Греховодник, однова...
Эти грады, эти веси —
Дивных слов косматый ряд,
Словно буки в темном лесе,
Напугают — не съедят.
Ведь за ними, как за синим
Окияном, словно луч,
Брезжит юная Россия
Из-под злых и черных туч.
Глеб Горбовский, СПб.
Гимн окну. На секунду представил, что вместо окна в моей «келье» сплошная стена — и огорчился. Много значит окно в моей жизни. Я каждый день бываю на улице, но окно ограничивает мой взгляд, заставляет сосредоточить его на одиноком листике, ветке, вороне, полете первого снега, каплях дождя на стекле, фигуре незнакомца, крохотном паучке в углу...
Окно — это целый мир: можно смотреть прямо и видеть сквозь деревья силуэты людей в окнах напротив; если поглядеть наверх, то обнаружишь жестяную крышу соседнего дома с пожарной лестницей на боковой стене и кусок неба, а если опустить глаза вниз — тоже откроешь много примечательного.
Тогда он взглянул благодарно
В окно, за которым стена
Была точно искрой пожарной
Из города озарена.
Борис Пастернак, †1960
Окно — это вдохновение; былинки пишутся благодаря ему.
Окно — это целая философия, однако пощажу читателей.
Через окно большое познается в малом.
Почаще заглядывайте в окно...
Окно — кино. За годом год,
апрель, капель и ледоход.
Обрывки снега, клок травы
серо-зеленой рыжины,
в пересечении дорожек —
двор в клеточку,
газон в горошек.
Высотный дом, как теплоход,
плывущий пятнами окошек
в чернильно-синий небосвод.
Тамилла Недошивина
Открываю австралийский православный журнал — и нахожу знакомую статью питерского священника. А вечером вижу его же по телевизору. И по радио выступает он на ту же тему. Потом во многих газетах попадается его фамилия с его фотолицом. Он очень деятельный, этот священник. И дела его можно было бы только приветствовать, если бы не одно «но»: вся его деятельность направлена не внутрь, а наружу: «Смотрите, это я сделал!»
Священник и не скрывает своего желания быть на виду, получить признание. Все бы хорошо, да не по себе становится от священнического мельтешения. Показушность и мне присуща; весьма тонкая эта грань — между публичностью и стремлением покрасоваться. К слову, духовник смиряет меня, не дает хвост распушить.
...На выставке подходит к нашему стенду мама с девочкой-крохотулей в белом платочке и говорит ей: «Поклонись нашему редактору». Девчушка послушно встала на коленки и поклонилась. Сколько жить буду, столько помнить буду этот поклон читательский. Вы спросите, а какая тут связь? Самая что ни на есть прямая...
«Берегитесь шума, берегитесь показного делания, берегитесь всего того, что лишает вас смирения. Там, где нет смирения, там нет и быть не может истинного угождения Богу». Архимандрит Иоанн (Крестьянкин).
Теперь начну искать у иеромонаха Романа стихотворение — кроме него, вряд ли кто об этом напишет.
Чем ближе к Господу, тем глуше мненье света,
Тем более свободен человек.
Мир любит покупать и возносить, но это
Для алчущего — полномутье рек.
Всяк волен покупаться, возноситься,
Свою продажу от себя тая.
Но радостно ль душе в заоблачной темнице
Отогреваться высотой ея?
Да избежим мирских высот, как наказанья!
И вынесем ловящим приговор —
Не выставляйте нам искусное вязанье:
Мы отвергаем сеть, а не узор.
Малыш и Мартюня уже прожили с нами свой кошачий век — 15 лет. Мы знаем друг о друге все — и тем не менее любим друг друга. Но вынужден сказать горькую правду: не мы их приручили, а они приручили нас. Никакие кошачьи вкусности не заставят их измениться, а что до ласк, — трепать за уши обойдется себе дороже, — они снисходительно принимают их — или отвергают — в зависимости от настроения. Характеры у них разные: чистюля Малыш более покладист и добродушен; однако, что должен чувствовать хозяин, когда кот после ласкового поглаживания по спине начинает яростно вылизывать те места, к которым прикоснулась рука? Своенравная Мартюня и терпеть не будет, а сразу пускает в ход острые иголки коготков. Коты заставляют нас кормить их той едой, которая им нравится, и спать там, где они улеглись. У котов своя логика жизни, и они следуют ей неукоснительно: хотят эти люди, чтобы мы с ними жили, — пожалуйста! — по нашим правилам. Не знаю, как удается клоуну Юрию Куклачеву ладить с ними, но думаю, что без сговора двух сторон не обошлось: приучить котов всего-то надеть ошейник удается не всякому. Что уж говорить про сложные трюки... И все равно, кошки принесли в наш дом радость; мы научились понимать их язык, а они при надобности могут сказать людям все. Мы — разные, но стремимся понять друг друга — и это прекрасно.
В зоопарке
Какие взрослые все звери!
На воле или взаперти,
Они давно уже созрели,
А нам еще расти, расти.
Нам еще, людям, ошибаться,
Одолевать свою тщету,
Еще нам лоб о лоб сшибаться,
А может быть — щитом к щиту.
И, зверя из себя гоня,
Над истинами спины гнуть нам...
А волк из-за железных прутьев
Печально смотрит на меня.
Вадим Шефнер, СПб.
Проснулся в четыре утра. Встать бы на молитву — и сон придет, но я выпиваю кофе и начинаю думать. Ночью, когда тишиной залито все вокруг, думается хорошо и неспешно. Тикают мамины часы, и я думаю о маме — как она там? Уже нет того безпокойства за ее участь, которое владело мной эти годы. За стенкой вздохнула жена — после операции никак не может прийти в себя и вчера потеряла сознание. Ей неможется, и в доме гостит запустение: кое-где пыль, посуду надо бы помыть, в «келье» прибраться. Но главное, конечно, чтобы Лерино здоровье вернулось: не стоит терять близких, чтобы осознать свою любовь.
Думаю, как трудно жить в этом мире, который стоит на лжи, и хорошие слова не значат ничего; думаю о газете, отгоняя неприятные мысли о ее судьбе; вспоминаю добрых людей, с которыми свела жизнь; записываю обрывки мыслей на клочке бумаги, перебираю события. Тихо-тихо в квартире, дневная суета улеглась спать, а ты думаешь о счастье, о доле, о Боге, обо всем...
Наконец, кофе действует усыпляюще, и тебя забирает крепкий предутренний сон... «Если пробудишься раньше положенного часа, то, не обленясь, восстани и мало помолись Богу твоему и возбудившему тебя святому Ангелу Хранителю. Веруй же точно, что Ангел Хранитель возбуждает тебя на это, почему ты и не должен лениться. Помолись, дабы не отогнать его от себя; а помолясь, снова ложись и твори молитву до пришествия сна» (протоиерей Валентин Мордасов, †1998) .
Во многом знании — немалая печаль,
Так говорил творец Экклезиаста.
Я вовсе не мудрец, но почему так часто
Мне жаль весь мир и человека жаль?
Природа хочет жить, и потому она
Миллионы зерен скармливает птицам,
Но из миллиона птиц к светилам и зарницам
Едва ли вырвется одна.
Вселенная шумит и просит красоты,
Кричат моря, обрызганные пеной,
Но на холмах земли, на кладбищах Вселенной
Лишь избранные светятся цветы.
Я разве — только я?
Я — только краткий миг
Чужих существований.
Боже правый, Зачем
Ты создал мир, и милый и кровавый,
И дал мне ум, чтоб я его постиг?
Николай Заболоцкий, †1958
Сегодня 12 декабря, день Российской Конституции, принятой в декабре 19 93 года. В следующем году его будут праздновать 12 июня. Не знаю, как другим, а мне становится не по себе, когда я вспоминаю, что чуть раньше, в октябре того же года, русские танки расстреляли русский парламент. А людям, что ж, дают выходной, они и рады. Сейчас, пожалуй, кроме Нового года, Рождества, 2 3 февраля и Пасхи, народ по-настоящему ничего не празднует: запутали людей чередой постоянно меняющих даты праздников.
...Зазвонил тревожно телефон: вырвал подонок у моей двоюродной сестры сумку с 60 рублями и ключом от квартиры. Ей седьмой десяток, живет одна на крохотную инвалидскую пенсию, и взломанные по ее просьбе двери починить некому. Я даже не возмущаюсь: я радуюсь, что слабенькую больную женщину не избили до смерти. У меня еще свежо в памяти, как такой же подонок ограбил мою, ныне покойную, маму. Это случилось так: «Моей маме-блокаднице 85 лет. В канун праздника 2 3 февраля в подъезде собственного дома ее ограбил молодой подонок. Он рвал из слабых старушечьих рук сумку, а она кричала ему в лицо: «Возьми, сколько тебе надо, у меня здесь только на хлеб!» Его добычей стало немного кошачьего корма, два разовых пакетика кофе и 50 рублей денег. Потом я смазывал мамины синяки на сморщенной коже плеча; она уже отплакала свою обиду и унижение. А я подумал: «Это не у моей престарелой мамы вырвали сумку — это у России украли совесть»«.
(Книга «В ладошке Божией».) Каков закон, таков и порядок...
Здесь только женщина слабее женщин прочих. Здесь только дети. Слушайте, мужчины! Скажите, в чем же русские повинны? За что нас ненавидят и порочат?
И почему в России русским худо?
И что же вы так нынче оплошали?
И почему да здравствует иуда?
И где тот мир, который обещали?
И почему детей разврату учат?
Где воины? Где ваша честь и слава?
И где она, великая держава?
В каких ее застенках снова мучат?
И разве вы не чувствуете боли?
И где тот хлеб у нас насущный?
Где ратник, знамя русское несущий?
И есть ли хоть единый воин в Поле?
Нина Карташева, Москва
Сегодняшняя жизнь преизбыточествует трагедиями. Не знаю, случалось ли нечто подобное раньше, но почему-то уверен, нет: тогда не было равнодушных, преступников называли преступниками, и люди отворачивались. Я еще только начинал помнить, как в нашу коммуналку в московском Крестовоздвиженском переулке приходили люди Христа ради, и я выносил им отрезанный мамой ломоть белого хлеба. Только спустя годы я узнал, что это были пострадавшие от разрушительного Ашхабадского землетрясения 1948 года. Была послевоенная разруха, но люди помогали им чем могли. Теперь волосы встают дыбом от короткой сухой строчки в интернет-газете. «светлана Топоркова (прошу редактора книги оставить имя «матери» со строчной буквы) решила избавиться от своих малолетних детей, которые мешали ей устраивать личную жизнь. 21 февраля 2004 года Топоркова в снегопад с сильным ветром отвела двоих сыновей, шестилетнего Андрюшу и пятилетнего Сашу, в поле за селом Петровичи Приморского края, где они жили. Запуганные малыши покорно шли, Андрюша потерял в снегу сапожки и брел босиком, боясь сказать маме. Отойдя от села достаточно далеко, Топоркова оставила детей, пообещав приехать за ними на машине. В сильный мороз Саша с Андрюшей остались в поле одни и ждали мать до тех пор, пока не замерзли. Сама светлана вернулась домой и спокойно легла спать. Тела детей обнаружили только весной».
Ей дали 15 лет колонии общего режима. По ночам убитые дети приходят к ней во сне и, протягивая озябшие ручки, просят: «Мама, мама! Нам очень холодно, спаси нас!» Она хочет избавиться от кошмара, но дети приходят в ее жизнь каждую ночь. А впереди еще Суд Божий...
Вы думаете, это единичный случай? В Новосибирске «мать» после неудачной попытки сдать годовалую Ксюшу в детдом оставила ее в сугробе одного из безлюдных переулков. Девочку, к счастью, через 6 часов спасли... «Дела плоти известны; они суть: прелюбодеяние, блуд, нечистота, непотребство, идолослужение, волшебство, вражда, ссоры, зависть, гнев, распри, соблазны, ереси, ненависть, убийства, пьянство, безчинство и тому подобное. Предваряю вас, что поступающие так Царствия Божия не наследуют (Гал. 5, 19-21).
Портрет
Кишинев. Тюрьма. Одна из камер.
Возле нар горюнится портрет:
Дочка, убиенная руками
Той, что родила ее на свет.
Девушка, как Ангел белокрылый,
Впрочем, не о ней печаль у нас.
Горе-мама, что ты натворила!
Не себя ль зарезала в тот час?
Что суды! Что эти приговоры!
Дочке было восемнадцать лет...
И глядит на мать немым укором
Душераздирающий портрет.
Иеромонах Роман (Матюшин)
Тут и письмо от самого поэта подоспело:
«Мир всем! Благодарю за внимание к моему недостоинству, за печатание и постоянную высылку газеты. Второе ставит меня в неловкое положение: не ради же скупости ничего себе не выписываю. Хочу как можно меньше оставить окон для мира, пытаюсь стать монахом, давлю в себе поэта. А получая очередной номер, вижу, как монах сдает свои рубежи. Поэтому прошу ничего мне не высылать. Понимаю, что рискую навлечь на себя неудовольствие, но надеюсь, что делящийся искренностью в «Записках редактора» не покроет обидой искренность чужую. Призываю на всех Божие благословение, недостойный иеромонах Роман. Скит Ветрово».
Ответ я написал сразу:
«Всечестной отец Роман, благословите!
Конечно, против Вашей воли газеты мы отправлять не будем: как мiр не может понять монаха, так и монах не может понять мiра.
Меня грызет совесть, что так нехорошо получилось с Вашим письмом в первой книге «Былинки» (по недосмотру напечатано письмо о.Романа, которое он просил из книги убрать. — А.Р.). Редактор передает через меня свои извинения, но я не стану перекладывать вину на других и исступленно прошу — простите! Когда сам выворачиваешь душу наизнанку, как-то забываешь, что другие вовсе не обязаны поступать так же. Впрочем, Ваши стихи-молитвы, стихи-исповедь известны всему православному люду.
Газета «Горница», целиком из Ваших новых стихов, тиражом 5000 экз., разошлась полностью. Радуюсь, что народ любит Вашу поэзию. Конечно, я совершаю ошибки, и гордыня подпихивает. Но записки пишу искренне, видя, что от них есть польза и мне, и людям. Написал 270 страниц второй книги «Былинок», дело движется. Хотел в будущем предложить Вам написать совместную книгу «Роман с Александром»: мои записки с Вашими стихами, но теперь понял, что Вы откажетесь. Жена кланяется; недавно Лере сделали операцию на щитовидке, пока не оправилась. Еще раз простите — я буду осмотрительнее. Прошу Ваших святых молитв. Искренне, Александр Раков».
Как мало тех, кто рвеньем пламенеет:
Боится снова старцев прогневить...
Все с поднебесья сдергивать умеют,
Забыв о том, что нужно возводить.
Иеромонах Роман (Матюшин)
Еще письмо от м. Евангелии (Лагопулу) из Греции легло на стол. Познакомились мы с ней в 1997 году в Афинах и с тех пор дружим через почту.
«Христос рождается, славите!
Глубокоуважаемый Александр Григорьевич!
Сердечно Вас благодарю за присланные книги — «Заветные узелки» и «Былинки». Читала не отрываясь, проглотила буквально за два дня. Конечно же, буду все это перечитывать, ибо нахожу в них много для себя полезного и интересного. Призываю Вас к прославлению Бога — словом, но и делом, а то в Ваших рассказах просвечивается много пессимизма. Особенно не грустите о маме, папе... Думаю, что им там лучше, чем здесь — в этой юдоли печали. Бог ведь призывает всех нас от смерти к жизни; на земле мы только и делаем, что грешим, и это и есть смерть души. Мы принимаем временную земную жизнь за подлинную, тогда как это только тень жизни, а подлинная жизнь начинается только за гробом. В той жизни уже ничто не сможет разлучить нас от Христа Бога.
Не думайте, что говорю от себя — я повторяю то, что услышала в церковной проповеди. Очень удивилась, когда услышала от священника, что даже книга может отдалить нас от Христа, т.к. Ему уже меньше места останется в нашем сердце, разве какой-то удаленный уголок! Это так и есть. Сколько раз ловила себя на том, что хочется поскорее пробормотать свое правило, чтобы поскорее прочитать что-то новое и интересное... А молитва твоя останется скучна. А почему? Да потому, что не умеем мы общаться с Живым Богом, не чувствуем Его, вот душа и ищет чего-то нового. Я это называю духовным блудом, но и отказаться от этой привычки пока не в силах.
Зачем я Вам об этом пишу? Да потому, что Ваша искренность в «Записках» заставила и меня быть с Вами откровенной. И в чтении Ваших коротких мыслей вижу духовную пользу для себя. Так что продолжайте трудиться, отбросив хандру, раз уж дан Вам от Бога дар слова. А что болезни и немощи одолевают — не обращайте на них внимания, тогда и они перестанут Вас мучить. По сравнению с нашими греческими долгожителями Ваш возраст можно назвать юношеским, так что гоните хандру, тогда и болезни убегут. И еще. Мне очень нравятся Ваши рассказы про животных, особенно про кошек. При встрече могла бы рассказать много кошачьих историй. Это просто удивительные животные: умные, грациозные, преданные, но и самостоятельные. В то же время — жертвенные: в минуту опасности коты бросаются в бой, защищая хозяев. И еще. В «Былинках» Вы написали, будто я работала у митрополита Николая (Ярушевича) переводчицей в ОВЦС. Этого никогда не было — Вы, очевидно, перепутали. Владыка скончался в 1961 году, а я в те годы была студенткой МГУ и работать у него не могла. Правда, в течение ряда лет я с ним переписывалась. Это по его ходатайству мы с матушкой Афанасией переселились из Рижского монастыря в Киев, в Покровский монастырь.
Переводчицей я работала у митрополита Никодима (Ротова), но желания работать в ОВЦС не было. К счастью (или к несчастью), я вскоре заболела — травма черепа — и слегла на 18 лет. И была благодарна Богу, что Он таким путем избавил меня от работы в Отделе. Но 17 лет тому назад я выздоровела от тяжкого недуга у святого источника прп. Серафима Саровского. Отвез меня к нему Зураб Чавчавадзе с супругой Еленой; они под руки подвели меня к источнику. Теперь вот бегаю с тех самых пор. Храни Вас Бог и Матерь Божия».
Должен сказать, что я очень дорожу дружбой с м. Евангелией, она многому меня научила. Хранятся у меня и ее воспоминания о митрополите Николае, ждут своего часа. Смиренно прошу издателя публикацией ее письма исправить досадные неточности.
«Скорби — неизбежные спутницы всякого искреннего и истинного работника на ниве Божией, поэтому заранее запасайтесь мужеством духа в покорность воле Божией» (Старец Варнава Гефсиманский). Гласит божественная лира, Нас уводя от суеты: Не сотвори себе кумира, Не искази Творца черты, Уйми гордыню... Богом данной Душе — в трудах воздвигни храм! ...Ведь даже звезды, покаянно, Бледнеют в небе по утрам. Глеб Горбовский, СПб.
Малышу понравилось пить воду из струйки в ванной, и он изведет всех, если по забывчивости закроют дверь. Схватывающая новое Мартюня научилась у сына, и теперь на полу плошка с водой блестит девственной полнотой. Малыш умеет открывать ручки дверей, зато Мартюня не пропустит ни одного хозяйского посещения кухни, заранее устраиваясь на углу кухонного стола. И нет силы, которая могла бы выгнать ее с любимого места. «Дежурная по кухне» не пропустит без пробы ни одного кусочка еды. С Малышом другие проблемы. Однажды в шутку я погладил его по спине массажным приспособлением с крутящимися колесиками. Массаж коту понравился. Теперь в комнату жены я пробираюсь с осторожностью: едва завидев, кот начинает гипнотизировать меня круглыми глазищами до тех пор, пока измотанный его вниманием хозяин не возьмет в руки массажер. Они встают без десяти шесть утра, деликатно касаясь лапой щеки хозяйки — мы есть хотим! Их отдых после еды нарушать нельзя — можно получить от Мартюни мгновенный удар острыми коготками. Есть много «нельзя», удобных для котов, есть много «можно», доставляющих им удовольствие. Так и живем в этом странном симбиозе, и самое странное — мы, люди, довольны содружеством, больше напоминающим диктатуру. Иногда я пытаюсь протестовать и недовольно рычу, как я думаю, на их языке. Малыш пугается и прячется под диван, а Мартюня лишь слабо повиливает хвостом. Малыш вылезает из убежища и начинает заискивать, требуя, чтобы ему то ли помыли корыто, то ли открыли дверь, то ли поиграли с ним, то ли почесали его щеткой. «Глупые люди за столько лет так и не научились меня понимать!» — удивляется дворовый красавец-кот, блестя черными, как оливки, глазами. По-настоящему Малыш боится только людей в белом халате: он прекрасно помнит, как они делали ему больно в далеком детстве. А в остальном жить можно; только хозяева попались, трудно поддающиеся дрессировке. Но время еще есть...
Двухцветной шкурки запах сладкий
В тот вечер я вдохнул слегка,
Когда ласкал того зверька
Один лишь раз, и то украдкой.
Домашний дух иль божество,
Всех судит этот идол вещий.
И кажется, что наши вещи —
Хозяйство личное его.
Его зрачков огонь зеленый
Моим сознаньем овладел.
Я отвернуться захотел,
Но замечаю удивленно,
Что сам вовнутрь себя глядел,
Что в пристальности глаз зеркальных,
Опаловых и вертикальных,
Читаю собственный удел.
Шарль Бодлер, †1867
Как хотите, а мне такая погода не нравится. По радио сказали, что в Подмосковье, почуяв весну, проснулись барсуки, а на Украине зацвела калина. Я боюсь холода, но не до такой степени, чтобы во второй половине декабря температура на улице была плюс 5. Ни тебе высоких сугробов, ни снежков детворе, ни ледяных дорожек для всех. Возможно, это смахивает на занудство, но в моем детстве зима была зимой, и никаких оттепелей за мою бытность в Москве не наблюдалось. Помню, нас даже, школяров младших классов, освобождали от уроков из-за низкой температуры. Вот было радости! А сейчас? Если приглядеться, то на газонах все зеленеет трава, а если вслушаться в себя, то душа замерла в слишком долгом ожидании снега. Что ни говори, а русскому без настоящей зимы не жить. Разве могут сравниться декабрьские тоскливые лужи с крепким морозцем, когда схватывает пальцы в перчатках, а щеки розовеют от дыхания зимы? Тело твое становится бодрым, а душа словно омылась парным молоком. Хорошо-то как! Хочется взлететь ввысь, писать стихи, или влюбиться в свою будущую жену. Ну, давай, зима, не томи, поторапливайся!
...На шкафу покоится надувная резиновая лодка, на которую иронично поглядывает жена, и только многомудрая теща по достоинству оценила дальновидность моей покупки.
Оттепель
Нахмуренное,
С прозеленью,
Небо,
Во мгле, как декорации, дома,
Асфальт и воздух
Пахнут мокрым снегом,
И веет мокрым холодом зима...
...И будет вечно веять той зимою,
Как повторяться будет средь зимы
И эта ночь со слякотью и тьмою,
И горький запах слякоти и тьмы...
Николай Рубцов, †1971
Встреча в Союзе писателей России. Не могу без волнения поздороваться с поэтом Глебом Горбовским или еще с кем-нибудь из талантливых людей. Ну кто еще, кроме Горбовского, способен сказать: «Крокодилы ходят лежа»? Или Николай Рачков — «там я подсолнушком расту»? Много можно приводить удивительных примеров. Я преклоняюсь перед пишущими людьми — они сделаны из другого теста. Это им Господь дает вдохновение, это их Он наделяет талантом, их озаряет мучительным вдохновением. Не скрою, приятно, что Глеб Яковлевич различает мою физиономию среди прочих и даже согласен на интервью. Я доволен, если мне позвонит Николай Борисович и прочитает новое стихотворение. И это не гордыня, что ты знаком со знаменитостями и можешь при случае похвалиться, это — счастье соприкосновения с Божественным даром, которым наделил их Господь. Кто-то может сказать: да ты и сам пишешь! Пишу, и книги выходят, и мне очень это занятие по душе, но пишут многие, а творят единицы. Как отличить одно от другого? Я знаю лишь один способ: если писатель внутренне недоволен своим написанным, если способен критически оценить и даже отречься от чего-то, он на правильном пути: изделие не может быть лучше творца. Если же трудящийся пера поражен метастазами тщеславия и самодовольства — дело плохо. Трудно войти в литературу, еще труднее найти в себе смелость добровольно выйти из нее.
И еще я заметил: человек, наделенный истинным талантом, будет сам приближаться и читателей приближать к Богу — вне зависимости от того, крещен ли он в Православии или нет. Горбовский говорил мне, что не верит в Бога, а верит во всемирный разум, но в «Записках литератора» признается: «Без веры в безсмертие души человеческой не только умирать — жить тяжко, даже молодым. И тут важно будет спросить Небо: всем ли на земле дается такая возможность — поверить в безсмертие человеческого духа? И не задумываясь, ответить: да, всем! Даже самым нерадивым, с подслеповатым разумом:
Увы, не каждое творенье
Слывет безсмертным наяву,
Не всем доступно утешенье —
В стремленьи духа к Божеству!»
Остановлю раздумье, а в «Былинках» мы еще не раз встретимся с творчеством замечательного поэта.
Присутствую при снегопаде —
Последнем, может быть, в судьбе.
Не отвлекайте, Бога ради,
Забыть позвольте о себе.
Люблю холодную снежинку
Горячим выступом губы.
Слежу зигзаги и ужимки
Венозно вздувшейся тропы.
Очаровательное иго —
Снеговращенья краткий срок...
Читаю Небо, точно книгу,
И Божью милость — между строк.
Глеб Горбовский, СПб.
«Тревожным признаком обмирщения православного сознания, умаления церковности, духовного ослепления является все усиливающаяся коммерциализация многих сторон приходской жизни. Материальная заинтересованность все чаще выходит на первое место, заслоняя и убивая собой все живое и духовное»...
...»Ничто так не отторгает от веры людей, как корыстолюбие священников и служителей храмов. Не напрасно сребролюбие называется гнусной, убийственной страстью, иудиным предательством по отношению к Богу, адским грехом»...
...»Мы можем и должны объяснить людям, что храмы есть достояние всего народа Божьего, и потому христиане должны приносить посильные жертвы на их ремонт и содержание. Но эти объяснения не должны быть назойливым вымогательством денег, а только добрым отеческим разъяснением и напоминанием». Выступление Патриарха Московского и всея Руси Алексия II на Епархиальном собрании духовенства г. Москвы 15 декабря 2004 г.
Все вернулось на круги своя:
У служителя Бога — хоромы,
Любит евро, сего не тая,
К «Мерседесу» ступает от дома.
И не сдвинется с этой стези —
Тоже, Господи, древняя драма...
Строят церкви на грешной Руси,
Но торговцев не гонят из храма.
Анатолий Краснов, СПб.
Подсчитал: из своего 40-летнего трудового стажа, оказывается, 23 года я проработал на заводах. Сначала во Львове — сразу после окончания школы отец с большим трудом устроил меня учеником сантехника на военный завод. Потом я работал шлифовальщиком на телевизионном заводе, а в Питере — на ферритовом, на углекислотном, на Кировском, на «Светлане», сбрасывал снег с крыш Русского музея. Не понаслышке я знаю, что такое пуансон и матрица, что такое облой при прессовке пластмассы, умею пользоваться микрометром и штангенциркулем, и тяжестей потаскал грузчиком, и стокилограммовые баллоны с углекислотой шутя укладывал рядами в шаланды. Мой университетский диплом вечернего отделения — самый что ни на есть трудовой, заработанный. Иногда издали мне слышится ровный шум станков в цехе и возвращается неподдельная радость от причастности к рабочему сословию. Помню, на «Светлане» мы ходили смотреть, как работает Герой Социалистического Труда Сергей Иванов. Сказка, а не работа! Движения отточены, ни секунды лишней, и приспособления собственные. Правда, потом, когда началась перестройка, он оказался плохим политиком, так это уже не его дело. Производители слова самонадеянно считают вербальный продукт высшим проявлением интеллекта, ненавидят физический труд и уверяют, что написать статью очень трудно — надо, мол, много знать; тогда я спрашиваю: а сработать на токарном станке сложную деталь слабо? Не надо задаваться: земля держится на труде незаметных работяг, и нам есть чему у них поучиться.
Я не хочу дружить со стариками,
Которые — ровесники мои,
Что любят безмозольными руками
Считать мозоли некие свои.
Но я люблю дружить со стариками,
Которые не хвастаются тем,
Что рыли землю и искали камень,
Хоть не умели сочинять поэм.
Ведь, эту жизнь не чувствуя, как тему,
Чужой медалью густо не звеня,
Они такую сделали поэму,
Которая всегда вокруг меня.
Владимир Соколов, Москва
17 лет я скриплю пером, редакторствую и пишу книги. Поверьте, это тоже не самая легкая профессия в мире. Но иногда я откладываю в сторону перо и вспоминаю время, когда я был частью рабочего класса и делал простенькие детальки, укрепляя могущество нашей Родины. И очень странно я себя чувствую, проходя по первому этажу торгового центра «Светлановский», что по проспекту Энгельса, на пересечении с улицей Манчестерской: это бывший 138-й корпус объединения; вот здесь стояли токарные станки, тут был склад, а тут — участок прецизионной резки кремния, на котором я работал когда-то. Конечно, времена меняются — воспоминания остаются...
Усыпил нас большой перегон,
Проводник и кондуктор исчезли.
Говорят, отцепили вагон
На каком-то безвестном разъезде.
Мы, не зная, из окон глядим.
Только поезд пойдет вдоль разъезда,
Нам покажется — мы не стоим,
А безмолвно срываемся с места.
Только он промелькнет — обнажится
То же зданьице, поле окрест.
То умчится, то снова примчится
Наш вагон на пустынный разъезд.
Юрий Кузнецов
Несколько лет лежал у меня в папке материал м. Евангелии (Лагопулу) о церкви вмч. Георгия в афинском районе Карее. Не хватало фотографии, без которой публикация была невозможной. Я написал м. Евангелии, и еще через несколько месяцев она прислала книгу, на задней обложке которой было изображение храма. Но вот беда: книга куда-то задевалась, и вновь статья не смогла попасть в газету. Сегодня, готовя очередной номер, я в который раз наткнулся на статью. Обыскал все полки редакции, но поиски книги были тщетны. Решив все-таки опубликовать интересный материал, дома я долго и без толку искал фотографию. Смирившись с потерей, стал подключаться к интернету, чтобы попытаться найти в нем изображение афинского храма, и пока шло соединение в компьютере, открыл книжный шкаф — хотел положить на полку принесенную домой рукопись м. Евангелии. Рукопись не входила из-за лежащей наверху книги. Я взял ее в руку — это была та книга, которую я так долго искал...
Восторгом святым пламенея...
Восторгом святым пламенея,
На все, что свершается в мире,
Порой я взираю яснее
И мыслю свободней и шире;
Я брат на земле всем живущим
И в жизнь отошедшим иную,
И полон мгновеньем бегущим,
Присутствие вечности чую;
И слышны мне Ангелов хоры,
И стону людскому я внемлю,
И к небу возносятся взоры,
И падают слезы на землю...
Алексей Жемчужников, †1908
Изумрудная травка покрывает землю, вьется ленивой змейкой дорога, Божий странник ступает по ней, с колокольни вокруг плывет долгий благовест, наливаются соком краснобокие яблоки, в танце снежинки кружатся, клин журавлей улетает на юг, трещат от мороза столетние ели, ветви рябины склонились от тяжести ягод, нарядные люди выходят после службы из церкви, сияет в голубом небе красно солнышко, дети беззаботно играют в лапту, стоит у избы снеговик с морковкой вместо носа, колосится на полях пшеница, тихая речка плывет сквозь осоку, строят чада запруды на журчащих весенних ручьях, осеняют березы сельский погост, везде слышна протяжная русская речь... Господи, помоги России!
«Если народ теряет веру в Бога, то его постигают бедствия, а если не кается, то гибнет и исчезает с лица земли. Сколько народов исчезло, а Россия существовала и будет существовать. Молитесь, просите, кайтесь! Господь вас не оставит и сохранит землю нашу!» (Блаженная старица Матрона, †1952) .
Все делим хлеб — достаток наш убогий,
Пока последних крох не подберем.
И снова три былинные дороги
Перед моей страной-богатырем.
О русский край, тебя зовем мы домом.
Неужто путь навек определен?
Неужто вновь с иссеченным шеломом,
С броней побитой — ворогу в полон?
О русский край, не обозначить вехой
Над пропастью непрочные мостки.
Но только с ним, народом-неумехой,
И песни петь, и помирать с тоски.
Какие б нам не говорились речи,
Не все сгорит, не все пойдет на слом.
И просит Русь, как воин после сечи,
Живой воды в протянутый шелом...
Владимир Суворов, †2002, Тульская область
2 6 декабря — день рождения жены, Валерии. Я купил необыкновенные оранжевые розы, выращенные в далекой Африке, и мне было приятно от того, что жена любуется ими. Никогда ничего не просит она, а ты думаешь, что и вправду ей ничего не надо — только бы дышать тобой. Как же мы заблуждаемся, мужики...
Лера еще не вполне оправилась после операции, и рана не зажила, но она уже копошится на кухне, и этот шум мне слаще любой музыки: и думается тогда хорошо, и работать можно всласть. Почему так, не знаю, но — так. Возможно, мы слились душами и чувствуем другого, как самого себя, возможно, это привычка... Но вот пришел в гости внук пяти с половиной лет, и любовь окружающих перемещается на него. Я не ропщу — так и со мной в детстве было, помню. Кириллу обещан подарок, и он просит деда купить ему «микробоскоп». В магазине сходимся все же на том, что можно подарить пока военный корабль, и внук тянет поскорее родителей домой — «карабель» собирать. Жена счастлива, и у меня на душе тепло. А что еще человеку надо?..
Любовью дорожить умейте,
С годами — дорожить вдвойне.
Любовь не вздохи на скамейке
И не прогулки при луне.
Все будет: слякоть и пороша,
Ведь вместе надо жизнь прожить.
Любовь с хорошей песней схожа,
А песню нелегко сложить.
Степан Щипачев, †1979
Совсем некстати всплыло в памяти, как я дарил девушке свой первый букет. А почему «некстати»? — памяти не прикажешь... Отец служил в Польше, в городе Легница, где располагалась Ставка командующего Северной Группы Войск. Часть города была отделена забором с колючкой — «квадратом», — и там квартировали в бывших эсэсовских особняках семьи высоких офицерских чинов. В Польше я проучился с пятого по восьмой класс включительно, с 1958-го по 63-й годы; это было время окончания детства и вступления в отрочество.
Так вот, классе в седьмом я влюбился в генеральскую дочь, Таню Сунцову, самую красивую девочку в мире. Она жила в «квадрате», училась в другой школе, носила редкую тогда короткую стрижку, играла в большой теннис и изучала работы классиков марксизма-ленинизма. Я мог часами страдать под ее окнами, и это страдание доставляло мне неизъяснимое удовольствие. Но Таня не захотела ответить взаимностью курносому стеснительному мальчишке и «ходить», как тогда выражались, с Сашей Раковым. Страдания от этого обрели поистине вселенский размер. Однажды, после ее теннисной тренировки, я решился поправить дело и преподнести Тане красивый букет. Я так волновался, что цветы в моей руке ходили ходуном, а когда моя любовь появилась на горизонте, мужество покинуло меня, и я стыдливо положил букет на скамейку. Потом, уже взрослым, я пытался разыскать ее в Москве, но не получилось, и больше до сего дня я о Тане не вспоминал... А вспомнив о ней, я, конечно, припомнил и своих одноклассников. Как вы прожили жизнь, Жека Владимиров, Саня Гуртовой, Вася Аксенов, Ната Кравцова, Люда Осипова, Павлик Крупин? Веселые в школе были денечки... Я ничего не знаю о вас, и все же пусть память сохранит вас, моих одноклассников 32-й школы польского города Легница далеких шестидесятых годов...
Не встречайтесь с первою любовью,
Пусть она останется такой —
Острым счастьем, или острой болью,
Или песней, смолкшей за рекой.
Не тянитесь к прошлому, не стоит —
Все иным покажется сейчас. . .
Пусть хотя бы самое святое
Неизменным остается в нас.
Юлия Друнина, †1999
Я вступил в период наступления старости. Это и начало немощи тела, но это — и усиленная работа души. Нужно заставлять себя двигаться, но размышления о вечном, о смысле жизни становятся потребностью. Поэт с сожалением восклицает: «О, если б можно жизнь мою переиздать!» В моей жизни было много отвратительного, чего я до сих пор стыжусь. Но, видимо, этот жгучий стыд послужил основанием к пересмотру всей последующей жизни. Праведно прожить жизнь от младых ногтей до гробовой доски — удел единиц. Большинство людей совершают безчисленные ошибки в юности, грешат в зрелости и, лишь войдя в меру возраста, начинают — с Божией помощью — возвращаться к себе. Многие так и не успевают совершить духовный поворот — их застает смерть. Но те, которые успели выйти на духовную дорогу, уже не хотят «переиздать свою жизнь»: можно сокрушаться о неправедно прожитой жизни, однако верующие люди хорошо понимают, что без той жизни не было бы жизни нынешней.
Ну, и потом, ближе к старости тебя интересует то, чего раньше ты не хотел замечать — духовные движения своей души и духовные ответы душ окружающих тебя людей. Теперь ты тоньше чувствуешь ткань проходящих дней, прозрачная вуаль печали ложится на твою память, любовь чаще посещает твое усталое сердце, природа открывает тебе свой таинственный язык, а время больше не пугает своей стремительностью, становясь твоим другом... Ты делаешь удивительные духовные открытия, и мир предстает пред тобой совсем иным...
Тот возвращается к первичному истоку,
Кто в вечность устремлен от проходящих дней.
Горит огонь в очах у молодых людей,
Но льется ровный свет из старческого ока.
Виктор Гюго, †1885
Последний вечер уходящего года. Неполная хроника дня:
В Египте произошло очередное ДТП с участием россиян.
В Петербурге похищена картина художника Коровина.
С 1 января в Москве подорожает проезд на общественном транспорте.
Беслан: арестован пособник террористов.
На юге Пакистана в автоаварии погиб 31 человек.
Катастрофа в Азии: уже 140 тысяч жертв.
На пожаре в ночном клубе Буэнос-Айреса погибло 177 человек и ранено
около 60 0.
Среди жертв цунами практически нет животных.
Тысячи европейских туристов пропали без вести в Юго-Восточной Азии.
Цунами сдвинуло земную ось.
В Таллине отключен от эфира русскоязычный телеканал.
Во Львове повесили подполковника госбезопасности.
Убиты начальник оперативного отдела штаба МВД Дагестана, его жена и
водитель.
* В Колумбии произошло землетрясение силой 5,3 балла...
Книга Екклезиаста
Время разбрасывать камни,
Время слагать из камней.
Все, что безвременно канет,
Станет с веками верней.
Время возложит на темя
Терна кровавый венец.
Время вздымает нас в стремя
И указует конец.
Время рассеявших темень,
Время посеявших мрак.
Время смертей и смятений —
Смены дворцов на барак.
Время сравняет с скотиной,
Сменит мечту на тщету,
В прах возвращая единый
Переступивших черту.
Андрей Грунтовский, СПб.
Почему иногда так тянет на воспоминания? И нет, чтобы о чем-то приятном, — в предновогодние часы вдруг опять вспомнилась армия. В тот год нас подняли по тревоге как раз под кремлевские куранты. И мы побежали по боевым местам — кто к пусковым установкам, кто в капониры, — расписано все по боевым расчетам. А зима в Казахстане — не питерский морозец; и ветер гуляет здесь, как в кино, с завыванием, и степные волки гуляют... Мы еще не знаем, какая тревога — боевая или учебная, и от этого незнания, и потому, что на гражданке это был самый веселый праздник в году, солдатам плохо...
Поднимите бокалы за тех, кто в пути,
Пусть грустинка сольется с весельем.
Мы шагаем в пургу, и нам трудно идти,
Прикрываясь солдатской шинелью.
Но тревога зовет — мы бежим по местам
Приготовить для пуска ракеты.
А у вас анекдоты и праздничный гам,
Шорох платьев, улыбки... Но где-то
Чутко слушают небо антенны кабин,
Снаряжают солдаты ракеты...
За столом хорошо... Ни один, ни один
Не захочет подумать об этом.
Пальцы прикипают к стылому металлу, многотонная пусковая с ракетой оживает и начинает подниматься. Расчет сливается воедино, и нет места воспоминаниям, есть только боевая работа...
Кожу пальцев содрал безсердечный металл,
В телефоне команды и шумы.
Командир! Ну, скажи! Ну, поздравь! — не сказал,
И солдатские лица угрюмы.
Лишь поземка в лицо, и надежда в тепло,
И любовь, и отчаянье, и вера...
А вы смотрите в мир сквозь литое стекло,
Сквозь узоры красивых фужеров.
Ты наполнен истомой, собой и вином.
Ты доволен. Еще бы — раздолье,
Развалившись, сидеть за широким столом,
Не изведав ни страха, ни боли.
Ты доволен. Но вспомни в довольстве своем
О мальчишках, не спящих ночами.
Не коньяк, просто воду из крана мы пьем,
Чтобы вы за столом не скучали...
Уже под утро раздался сигнал отбоя тревоги. Усталые и замерзшие, мы добрались до казармы с одной мыслью — поскорее забыться недолгим сном... Поднимите бокалы за тех, кто в пути: Долг есть долг, а веселье — весельем. Пусть же свет ваших окон манит впереди Безпокойных мальчишек в шинелях...
Александр Раков, 1.01.1969
«Уважаемый товарищ Раков! Ваши стихи редакцию не заинтересовали. Рукопись возвращаем. С уважением, отдел поэзии — Ю. Ряшенцев». Это короткое письмо из журнала «Юность» хранилось у меня с 1963 года — видно, было дорого, поэтому и сохранилось. Стихи были откровенно слабыми, а если совсем честно, это были вовсе не стихи. Но то, что я не поэт, я понял не сразу. Постой-постой, сколько мне было тогда лет? 16. Все мы тогда поэты...
Я в дождь не надену калоши
И шлепать стану по лужам.
А я все равно хороший!
А я никому не нужен!
Рубаху последнюю сброшу —
Пусть хлещет в лицо мне ветер!
А я все равно хороший
И нет хорошей на свете!
И мне все равно, что люди,
Закрывшись на все запоры,
Ни капли меня не любят,
Ругают и дождь, и город.
Но если любой прохожий
Сорвет мне ромашку с клумбы,
Я крикну: «Да мы ж похожи!
Да мы же с тобой Колумбы!
Дай руку скорей, дружище, —
Я сердце тебе доверяю;
Лишь тот, кто покоя ищет,
В грозу ничего не теряет.
Я знаю: далек тот берег
И ветра пугает ярость,
Но мы доплывем, я верю,
И будет алеть наш парус».
Я в дождь не надену калоши
И шлепать стану по лужам:
Ведь где-то идет прохожий,
Который мне очень нужен...
Александр Раков, 1963
Вчера я побывал в гостях у настоящего Поэта, который в моем представлении должен быть небожителем.
Воспеть? Прославить? Вовсе нет!
Он все изведал в мире этом.
Как снегом — снег, как светом — свет,
Как дождь дождем, он был — поэтом.
Надежда Полякова, СПб.
Крохотная неухоженная комнатка в питерской коммуналке. По стенам — фотографии ушедших, старые грамоты, бумажная иконка, совсем мало книг, на заваленном столе — пишущая машинка; и сам хозяин недавно вернулся из больницы после операции, небрит и одет небрежно. Во всем чувствуется запустение старости. Пытаюсь взять у него интервью, задаю умные вопросы о поэзии, но вразумительных ответов не получаю. Я разочарован и жду момента, чтобы уйти, не обидев. Прошу прочитать старого поэта новые стихи. Он достает толстую папку — и куда вдруг подевалось его потрепанное жизнью лицо и вся обстановка вокруг? Он начал читать — и волны истинной поэзии стали разливаться по комнате. Его близорукие глаза оживились, он дышал поэзией, а я с наслаждением вбирал звуки его голоса. Этот старик с изломанной судьбой, в крохотной коммунальной комнатушке творил чудо — и я стал свидетелем его. Скоро он устал, мы трижды поцеловались, я поклонился Поэту в ноги и заторопился домой. А он остался — в своем вечном одиночестве — творить Стихи, пока рука держит перо...
Был обвал. Сломало ногу.
Завалило — ходу нет.
Надо было бить тревогу,
Вылезать на белый свет.
А желания притихли:
Копошись-не копошись,
Столько лет умчалось в вихре!
Остальное — разве жизнь?
И решил захлопнуть очи...
Только вижу: муравей!
Разгребает щель, хлопочет,
Хоть засыпан до бровей.
Пашет носом, точно плугом,
Лезет в камень, как сверло!
...Ах, ты, думаю, зверюга.
И — за ним.
И — повезло!
Глеб Горбовский, СПб.
За «бортом» уже привычный -1 градус, но грязноватый снег еще как-то держится. Новый год в Рождественский пост мы привычно встречаем с женой вдвоем. С моей стороны встреча вымученная — я бы с большей охотой лег спать, но — традиция, и за окном бабахают петарды, и будут взрываться до утра, и спать все одно не дадут. Ладно уж, пусть куранты пробьют 12 раз, обозначая условную границу времени. Пусть поскорее проходит десятидневное новогоднее сумасшествие, чтобы начать нормально работать. Пробую смотреть предновогодние передачи, но, кроме выступления непревзойденного оперного певца Дмитрия Хворостовского, по всем каналам — сплошное беснование. Еще продолжается величайшая трагедия современности в Юго-Восточной Азии, где погибло 500 000 человек, но люди не хотят помнить о плохом и о цунами почти не говорят. Но еще в начале ХХ века великий Николай Гумилев (†1921) пророчествовал:
И, быть может, осталось немного веков,
Как на мир наш, зеленый и старый,
Дико ринутся хищные стаи песков
Из пылающей юной Сахары.
Средиземное море засыпят они,
И Париж, и Москву, и Афины,
И мы будем в небесные верить огни,
На верблюдах своих бедуины.
2004 год был для меня тяжелым. Впрочем, легких лет теперь ожидать не приходится. Катаклизмы все чаще, последствия все страшнее, Господь все настойчивее предупреждает человеков. Неужели?..
Уже на улицах раздают листовки —
«Здесь Христос! Поспешите!»
Другие зовут: «Там!»
Приходят в белых одеждах обманщики и плутовки,
Пытаясь пленить души, врываются даже в Храм.
Идут в открытую, в точности по Писаниям.
Значит, время последнее?
Сограждане! Господа!
Благодарите Господа за каждый миг мироздания,
Молитесь, покуда в бездну не везут поезда.
Наталья Карпова, СПб., †1995
«Дорогой Александр Григорьевич! Поздравляю Вас и всех Ваших близких с праздником Рождества Христова и с Новым годом! Дай Бог Вам всего-всего доброго в наступающем году — здоровья, успехов в трудах Ваших, книжек новых, поездок и всего, чего Вам желается. Супругу Вашу поздравляю с прошедшим днем рождения. В Питере я была мельком и оставила для Вас приглашение и коробочку конфет в подарок Вашей супруге. Надеюсь, что у нее все благополучно. Вы писали, что она выздоравливает. На эстонское Рождество был у нас снег, а на Новый год все растаяло, правда, на горке нашей по-прежнему зимне, только дневные ручьи замерзли к ночи и ходить опасно по дорожкам, а нетронутые участки земли белые, в снегу. А внепогодная жизнь идет своим чередом. Готовимся к Рождеству, будет, как всегда, трапеза, много детей, которые у елки стишки рождественские читают и песенки поют. На Рождество у нас трапеза обычно «домашняя», без напряжения, никаких высокопоставленных лиц, даже Владыка приезжает на другой день. А вот на Успение, главный праздник Обители, съезжаются уже всякие официальные лица, и потому ответственно. Еще у нас 2 января празднуется всегда «Батюшкин день», все сестры причащаются, поминают Батюшку, и даже рыбу мы едим вопреки церковному Уставу до Батюшкиного дня (по Уставу после св.Спиридона Тримифунтского уже рыбу есть не положено). Вот такие у нас дела. Еще раз желаю Вам всего доброго, храни Вас Господь. Всегдашний поклон от м.И., молитвенницы Вашей. С любовию о Господе — гр.м.Н.».
Я привожу это письмо отнюдь не потому, что мне хочется похвалиться перепиской с монахиней. Когда мы познакомились и начали дружить, я, честно говоря, был уверен, что это продлится недолго. Но идут месяцы, годы, а мы все еще дружим. Не скажу, что все безоблачно в наших отношениях — бывает, поссоримся и надолго замолчим, но потом миримся и с новой силой начинаем перебрасываться письмами. Я скучаю и томлюсь, когда долго не получаю ответ. Но через монашеские весточки мне потихоньку начинает приоткрываться та сторона монашеской жизни, которая обычно скрыта от паломников. В монастыре мы видим лишь часть иноческой жизни, которая нас, мирян, и притягивает в Обитель. Но есть и другая, скрытная часть подвига чернеца — неустанная молитва, тяжкий труд, плач о своих грехах, отказ от всего мирского. Но главным открытием для меня было то, что монахи так же страдают и чувствуют, как и мы, миряне. Думаю, что многие, желающие монашества, переменили бы свое намерение, узнав его глубже.
Вы, конечно, догадались, о каком монастыре идет речь. Теперь осталось оформить визу — и несколько дней в Обители дадут душе праздник на много месяцев. Но это уже от тебя зависит...
Матери Божией Пюхтицкой
Затоскую, заплачу,
К Тебе припаду,
Богородице Дево Пречистая,
И открою печаль свою,
Скорбь и беду
Пред Твоими Очами лучистыми.
Расскажу Тебе все,
Не боясь, не тая,
Расскажу, не прося и не жалуясь.
Ты и радость моя,
И надежда моя,
Утолишь мою грусть небывалую.
Видно, так суждено.
Видно, мне не дано
Никого — ни родного, ни близкого,
Чтобы дверь отворил,
Чтобы в сердце вместил,
Чтобы все ему выплакать-высказать.
Вновь к Тебе я приду,
Вновь к Тебе припаду,
Вновь слезами Стопы Твои чистые
Я омою, свою открывая беду
Пред Твоими Очами лучистыми.
Марина Петрова
Некелейный разговор
Выступление в Клубе православной прессы, Москва
Всечестные отцы, братья и сестры!
Несмотря на проводимые раз в четыре года Конгрессы и Фестивали православных СМИ, поделиться мыслями с коллегами практически не получается. Кстати, может быть, попытаемся заменить сокращение «СМИ» на нечто более подходящее для православных журналистов?
Но начать свое выступление я хочу вот с чего. Церковные функционеры призывают нас учиться у светских журналистов. Тогда давайте вспомним, как чтут они память ушедших в мир иной собратьев по перу: пишут о них некрологи, воспоминания, печатают фотографии — и все это широко доводится до народа. А у нас? Весной 2004 года трагически погиб редактор газеты «Православная Пермь» Михаил Юрьевич Медведев, прекрасный журналист, публицист, кавалер церковного ордена, но никто из вас об этом и не слышал. Я хотел сказать об этом на Фестивале, но вы сами знаете, как трудно, а если честно, практически невозможно было там взять слово. А ведь газета «Православная Пермь» стала при Медведеве одной из лучших в России. Так давайте хотя бы сегодня почтим его память вставанием. Нас призывают учиться у светской прессы, видимо, забывая, что цель ее — любыми, даже негодными средствами заставить прочитать материал. На вооружении светской прессы — вранье, эротика, приукрашивание событий, сенсационность, часто дутая, публикация оплаченных материалов и т.д. и т.п.
С другой стороны, признается, что епархиальная пресса скучна до зевоты и читать ее люди не хотят. Так, может, честно посмотреть, почему ее не хотят читать? В московской православной газете в одном номере я насчитал больше 2 0 фотографий Святейшего Патриарха, а в журнале Воронежской епархии я насчитал 60 фотографий правящего архиерея. Я, как и все мы, люблю нашего Первоиерарха, но во всем должна быть мера. Бездумно кочуют из одной епархиальной газеты в другую одни и те же материалы, извращающие действительность. Возьмите хотя бы проблему телегонии, которую опростили до пошлости в одной статье, но все перепечатывают ее, не удосужась проверить. Есть множество газет, состоящих из одних перепечаток, и эти материалы я знаю уже наизусть. Ценность любой газеты — в публикации собственных материалов: о батюшке, о приходе, о прихожанах. А газета из перепечаток — бездумная трата денег, как правило, чужих. Как-то я рассказал коллегам о своем видении приходской газеты, считая ее делание самым сложным. И что вы думаете? Сейчас такая газета выходит под Москвой. Не за интервью у архиереев нам нужно гнаться или расхваливать спонсоров, а рассказывать о жизни простых людей, об их чаяниях и заботах, помогать им словом. Тогда появится и ответная любовь читателей. Однажды сотрудник Издательского совета Полищук сказал: «Пришел Владыка — открыл газету, ушел Владыка — закрыл газету». С таким отношением к нашему труду мы имеем то, что имеем. А имеем мы глубокий и затяжной газетный кризис. Пора понять, что газету нужно взращивать, как ребенка, и не один год. За последнее четырехлетие я мог бы отметить появление лишь одной газеты — «Возглас», да и та московская.
Теперь о создании всероссийской ежедневной православной газеты, с идеей которой выступает Москва. Мне довелось дважды слышать ее концепцию из уст о. Владимира Вигилянского, но создать концепцию на бумаге — это одно, а воплотить концепцию в жизнь — совсем другое. Уже 7 лет, как о ней только и говорят. Я не понимаю, для чего она нужна: православная газета — не светский носитель информации, которую можно просмотреть за утренним кофе и бросить в ведро; это — душеполезное спасительное чтение. Те, кто делает православную газету, по себе знают, как тяжело даже за месяц собрать информацию: событий в Церкви происходит намного меньше, чем в секулярном мире. Если же печатать в газете Святых Отцов, тогда для чего нужны книги? И потом, ее подписная цена будет достаточно высокой, кто на нее подпишется? То, что Москва найдет на ее издание деньги, нет никаких сомнений. Но найдет ли она журналистов для ее издания? А читателей? Мой редакторский опыт говорит, что самое ценное в православной журналистике — люди, и готовых православных журналистов нет, и дело вовсе не в их профессионализме — непрофессионалы сами уходят, поняв, что не туда попали: труд непомерный, и денег здесь не заработаешь. Нужен такой коллектив, который по духу напоминал бы маленький монастырь, что ли. А это единство духа приходит только с годами совместного труда. И далеко не всем под силу. За 12 лет редакторства ко мне в редакцию лишь один раз пришел человек, который сразу же смог работать в полную силу. И то я уверен, что его прислал Господь.
И потом, сейчас так развит православный рунет, в нем тысячи православных сайтов, в том числе новостных. Каждый день я заглядываю туда и вытаскиваю нужное. Вы скажете, не у всех есть такая возможность. Согласен, но ежедневно получать православную газету — у меня дома для нее места просто нет, куда ее девать. Церковь постоянно запаздывает; это совсем не то «пождание», которому учат Святые Отцы. Уже месяц прошел с момента трагедии в Юго-Восточной Азии, но в православной периодике до сих пор нет духовной оценки произошедшего. Я с трудом, да и то не в Питере, сумел найти священника, который согласился это сделать для газеты. Непрофессионализм церковной прессы я вижу: в отсутствии воображения — когда множество газет имеет название «Благовест» и «Вестник» или его производные; в огромных и неумелых логотипах; в желании вместить на страницу неимоверное количество материала нонпарелью или петитом; в публикации изображений сектантских сборищ, оккультных знаков; в неумелой верстке; в скучных названиях статей; в публикации слабых стихов; в незнании родного языка; в сдваивании, страивании и даже счетверении номеров, но главное — в огромном количестве официоза. Наша епархиальная газета называется «Православие и жизнь». Не знаю, смеяться или плакать: «Наука и жизнь» — понятно, «Наука и религия» — тоже, а «Православие и жизнь»?.. Получается, Православие само по себе, и жизнь сама по себе? Нужна ли простому верующему информация, сколько и где в этом году служил архиерей, или это все же удел летописи епархии? Очень трудно из скучного события журналисту сделать конфетку. Интересно ли читать в газете на первой полосе Рождественское послание архиерея, если Рождество давно прошло? Мне могут возразить: мы печатаем и пишем не ради красного словца, — и я с этим согласен. Но тогда давайте смиримся с нашими маленькими тиражами и не будем стремиться к их увеличению. Маленькие тиражи показывают зачастую не слабость газеты, а невоцерковленность общества: разухабистое издание с красотками расходится по миру со свистом. Мне нравится издательская политика газеты «Радонеж»: тираж в 10000 экз. расходится — и точка! Я тоже начал так делать.
Теперь о главном недостатке православных изданий: полнейшем отсутствии хотя бы доброжелательной критики внутри Церкви, несмотря на то, что с высоких трибун это на словах приветствуется. Редактор газеты «Православный голос Кубани» о. Сергий Овчинников пишет: «Церковь — слишком сложный организм, и в ситуации, когда у Церкви много недоброжелателей, выносить сор на улицу — это безумие. А газета — та же улица. О недостатках можно и нужно говорить на епархиальных собраниях, в приходах, в частных беседах с людьми, озабоченными будущим Церкви. Но выносить все нечестие на страницы православной печати — большая ошибка. Думается, недруги были бы только благодарны, если бы мы сами расшатывали Церковь изнутри». Конец цитаты. Газета «Православный голос Кубани», № 12, 2004. Позволю себе не согласиться со знакомым батюшкой. Хотел бы напомнить, что СМИ всегда вторичны по отношению к событию: православный журналист событие не выдумывает; замалчивание лишь усугубляет болезнь. Правда, нашу газету, в нарушение Закона о СМИ, не пускают на епархиальные собрания, но мы не расстраиваемся: там тоже безумно скучно. На Конгрессе православной прессы в 2 0 00 году поднимался очень важный для некоторых православных изданий вопрос: какое издание считать церковным? И был ответ: церковным считается то издание, которое имеет благословение правящего архиерея и духовника газеты. Оба условия нами соблюдены, но если бы вы знали, что пришлось претерпеть за эти 12 лет! Причем, у нас вы почти не найдете критических материалов: мы называемся газетой просветительской и стараемся соответствовать. Церковь очень болезненно реагирует на любую критическую публикацию. Так, может, тогда не надо хоронить бандитов в Богом Зданных пещерах Псково-Печерского монастыря? Или торговать сигаретами и спиртным? Тогда бы и «недоброжелательной», в кавычках, прессы не было. Но когда это у Церкви не было недоброжелателей? Священник Нижегородской епархии за 15 тысяч рублей сначала совершает «Таинство венчания» гомосексуалистов, а потом приходит на передачу НТВ «Стресс» и рассказывает всю подноготную, как его потом месяц прятали от журналистов в монастыре, и за свой откровенный рассказ о. Владимир получает от ведущего мобильный телефон в подарок. До сих пор неизвестно, извергли его из сана или нет. Это ли не подрыв авторитета Церкви? Это ли не позор для всех нас? И при чем тут провокация СМИ?P*
В январском номере на первой полосе мы опубликовали статью под названием «Кладбище». Вы можете ознакомиться с ней на нашем сайте. Суть такова: в Ленобласти, в поселке Лезье-Сологубовка, немцы при посредстве Русской Православной Церкви и на выделенной Церковью земле устроили немецкое кладбище 80000 побитых в войну оккупантов. Они же восстановили огромный пятикупольный собор, в котором нет народа. По кладбищу ходит православный священник, размахивая кадилом. В то время, когда сотни тысяч костей русских воинов валяются вокруг города непогребенными, Церковь устраивает подобные вещи. И должен прямо сказать, не без выгоды для себя. Появился новый вид священника: если раньше священник окормлял приход, а приход кормил священника, то теперь можно иметь в приходе всего несколько человек, но разъезжать на «мерседесе», посещать заграницы, делать евроремонт. Откуда дровишки? Не буду углубляться, но хочу задать один только вопрос: как подобные вещи должны воспринимать русские люди? Как я, русский человек, сын русского офицера, должен писать об этом? У меня отец прошел всю войну и мама была блокадницей. Но ни я, ни мои сотрудники не будем восхвалять подобные деяния Церкви; наш святой долг перед положившими живот свой за Отечество — чтить их память, а не побитых фашистов. Впрочем, у священства есть свой взгляд на это. Вы можете ознакомиться с ним в моей последней книге «Былинки» или в библиотечке нашего сайта.
Есть только один способ улучшить качество нашей печати — доброжелательная критика недостатков. А священству — не прятаться от освещения правды по причине недоброжелательства извне. Второе — надо сделать так, чтобы редакция была напрямую завязана на продаже своих газет. Только тогда журналисты будут писать интересно, искать темы, волнующие православных. Я мог бы привести массу примеров, когда пытались замолчать события разной значимости. Нужно, наверное, отучаться от келейного решения вопросов — не то сейчас время.
Говорилось и об альтернативном распространении православных газет и журналов. Мечтать не вредно, говорят в народе. Ни о каком альтернативном распространении не может быть и речи; здесь вступают в силу экономические законы: читателя можно обмануть лишь раз, и покупать не интересное или слишком дорогое для него издание он ни за какие коврижки не станет. А епархиальный журнал «Санкт-Петербургские ведомости» стоит 155 рублей. Мы обращались в магазин Издательского отдела с просьбой взять газету «Православный Санкт-Петербург» на продажу, зная, что газета в Москве пользуется спросом, но нам ответили: «Свой «Церковный вестник» девать некуда, и у вас не возьмем». Вот вам и альтернативное распространение. За 6 лет нам удалось наладить продажу наших пяти газет в 20 храмах Москвы — из 600. А на Фестивале епископ Феофан призывал: «Берите Москву приступом!» Как бы лоб не разбить от московской битвы... Мы развозим газеты по храмам Питера, охватываем всю Ленобласть, имеем около 3000 подписчиков, в интернете нас ежедневно читает примерно 500 человек, но тираж составляет 11000 экз. Но это реальный тираж, так как мы не можем себе позволить швыряться деньгами. Зато и любовь читателей неподдельная. Но вы знаете, что мало сделать хорошую газету, ее надо продать. Не секрет, что очень много зависит от настоятеля: если он захочет, газета будет продаваться в храме в больших количествах. Конечно, еще людей приучили к безплатным газетам, поэтому они с радостью возьмут безплатно, однако и отношение к газете будет соответственное: «Что дешево, то бесово».
Одно время я обменивался с другими редакциями по 50 экз. газет, но потом от этого пришлось отказаться — малоэффективно. Москва вообще предлагает свои газеты на продажу и ничего не хочет брать взамен. Но любовь должна быть взаимной. Тогда я стал выпускать газету «Соборная весть» — дайджест православных изданий, выбирая все лучшее, что есть в нашей православной прессе. Вышло больше 3 0 номеров, но ни один редактор за популяризацию его издания не сказал даже спасибо. Да вы об этой газете, наверное, и не знаете. Еще мы выпускаем народную газету во славу Свт. Николая «Правило веры». По ее 17 номерам вышло уже - книги. Может быть, вам попадались книги «Новые чудеса Свт. Николая», «Никола Милостивый. Чудеса Свт. Николая в наши дни», «Святой Николай Чудотворец»... Все они сделаны по материалам нашей газеты, по письмам наших читателей. Оказывается, можно выпускать и такие газеты, полностью зависящие от читательской почты. Пользуясь случаем, хочу поблагодарить редакторов, публикующих объявление о газете «Правило веры». Еще мы выпускаем газету «Горница» — газету православных писателей. Последний номер полностью состоял из стихов иеромонаха Романа и разошелся весь.
Еще мы делаем газету для детей и родителей — «Чадушки». Мы также успеваем подготавливать к изданию книги. Скоро должна выйти книга, посвященная памяти митрополита Иоанна (Снычева). Все пять газет делает коллектив из четырех человек — редактора, двух корреспондентов и верстальщика. Остальные 16 человек занимаются распространением газет и зарабатыванием денег. Для этой цели мы открыли пять киосков, но денег все равно мало: выпуск газет — дело убыточное, однако нужно платить людям нормально, тогда и они будут работать от души. В епархиях этого простого правила почему-то не понимают. Наша редакция располагается в питерских трущобах. Несколько слов о журналистской этике. Многие епархиальные издания перепечатывали из «Православного Санкт-Петербурга» материалы, часть со ссылкой, другая — без. Приходилось заниматься воспитательной работой, объясняя, что присваивать (в скобках — воровать) чужие материалы нехорошо. Некоторые исправлялись, другие — нет. Знаю газету, которая позаимствовала у нас половину рубрик, и когда я встретил редактора и сказал ему, он не смутился и ответил: «Но мы же не все рубрики взяли!» Спасибо и на этом. Мало кто знает, но теперь хорошо известное название и книга «Азы православия» была подготовлена к изданию нашей крохотной редакцией в 1995 году. Потом и название, и книгу присвоили себе другие люди. Меня удивляет тот факт, что в Новосибирске издается газета под названием «Горница». Свою «Горницу» я издаю с 1994 года. Это нарушение Закона о СМИ. Еще знаю газету, которая берет все лучшее у других газет, но под материалами ссылок не ставит, а лишь перечисляет издания рядом с выходными данными. Создается впечатление, что это они все написали. Нехорошо, господа хорошие! А газета называется «Православный Воронеж». Почему-то бытует мнение, что раз мы православные, то нам закон не писан, и мы можем творить все, что нашей душеньке заблагорассудится — в кавычках — «Во славу Божию». Так можно и на судебное разбирательство нарваться. Да и Господь не любит неправды. И последнее. На Фестивале Священноначалие призывало нас к оптимизму. Боюсь, что не могу разделить этот призыв в отношении православной прессы, а излишний оптимизм называется в Православии прелестью. Проблем у нас полон рот. Еще в 1998 году я предлагал создать Союз православных журналистов, но он так и не создан. Пришли люди, которые вносят раскол в православную журналистику, создают «черные списки» изданий, не могут смириться с их существованием. Но реальность такова, что эти издания существуют, имеют своих читателей, и искусственно выталкивать их из православного информационного пространства есть виртуальная глупость. Где на деле наша православная терпимость? Нам могут долго рассказывать, как решают свои проблемы протестантские издания, учить на кафедрах «Православные СМИ и реклама», рассылать анкеты без конца и края, зачитывать концепции, но как жить в мире всем православным изданиям, никто не знает. Поэтому легче всего назвать их раскольниками и делать вид, что их нет на белом свете. Но так мы далеко не уедем: мы же трудимся не за ордена и награды.
К слову, о наградах. В прошлом году из 16 так называемых номинаций 13 награжденных Клубом были из Москвы. Причем, награда называлась премией. Заглянул в словарь: «Премия — денежное или иное материальное поощрение в награду за что-то». А мне вручили красивый листок бумаги под названием «грамота». Если нет денег на премию, называйте вещи своими именами. Я заговорил об этом, и перед глазами встал плохо сработанный листок бумаги под названием «Живоносный Источник», выходящий уже много лет в Татарстане, в поселке Алексеевский. Мы давно обмениваемся газетами. Конечно, она очень слабая, эта газетка, но будь я наградителем, я присудил бы этой крохотной газетке самую большую награду — за стойкость и мужество, за то, что она выходит. А то получается, что награждают тех, кто крутится перед глазами. Священнослужителям, отвечающим за прессу, пожелаю почаще бывать в глубинке: там есть чему поучиться.
Заканчиваю коротким стихотворением Вадима Шефнера:
Не пиши для всех, —
Не взойдет посев,
И напрасен будет твой труд.
Для себя пиши,
Для своей души, —
И тогда тебя все поймут.
Но не будем унывать — дорогу осилит идущий. Спасибо за внимание.
* * *
Из почты редактора.
«Уважаемый господин Раков! Пишет Вам Ваш читатель и почитатель. С огромным интересом прочитал Ваш блестящий и во всех отношениях убедительный доклад в Клубе православной прессы. Вы, наверное, единственный (или один из очень немногих), кто видит проблемы, понимает их и знает пути их решения в условиях самоуспокоенности и полусна, в которых, как мне кажется, пребывают многие православные издания. В той мере, в которой я знаком с темой, могу сказать, что согласен со всем, о чем Вы пишете, кроме, может быть, права на существование немецкого кладбища. Есть же кладбища советских воинов в Германии. Со всем остальным я согласен. При чем здесь православный храм, который возвышается над костями далеко не православных захватчиков, и почему в нем хранят книги всех убитых в Ленобласти немцев? Почему православный священник ходит с кадилом между могил инородцев, уничтожавших наши святыни? Поставили бы там немцы свою кирху, и это было бы более естественно (в Германии, а не на нашей земле! — А.Р.). Почему все это допускает руководство нашей Церкви, и почему оно вообще принимает помощь от потомков этих людей, какие бы ни были теплыми и дружественными отношения между нашими странами? Я считаю, что это по меньшей мере безпринципно, а по большой — кощунственно.
Могу предположить (но очень хочу ошибиться), что Ваше выступление вызовет решительный протест со стороны тех, кого Вы подвергли критике. Надо сказать, что критику, даже конструктивную, в нашей стране вообще никто не терпит, а уж представитель Церкви — этой особой, я бы сказал, деликатной, сферы деятельности — тем более. Желаю Вам творческих успехов во всем! Г.В.»
Спасибо на добром слове, и на понимании сказанного, и за участие в моей судьбе. Молчанием предается Бог. Мое выступление — это не трусливая смелость выскочки — «смотрите, какой я!», — это стремление быть услышанным ради пользы дела. Я просто перестал бояться. Не захотят услышать — пусть их! А люди, которые устраивают кладбища оккупантов, — люди без рода и племени, судьба Родины им безразлична. Но на Суде Божием не будет лицеприятия.
Печально и больно; откуда
Такая тревожная грусть?
Ты вся — несказанное чудо,
Моя незлобивая Русь.
И замерло чистое пенье,
И город какой-то чужой...
Озоновый слой вдохновенья
Все тоньше над русской душой.
Анатолий Краснов, СПб.
Доживем до героической эпохи...
Интервью главного редактора газеты «Православный Санкт-Петербург» А.Г. Ракова с Председателем СПб. отделения Союза Писателей России И.И. Сабило
Русская литература — безценный вклад в сокровищницу мировой культуры,
но теперь появился какой-то новый термин: «российская литература».
Объясните, пожалуйста, разницу.
Этот, с позволения сказать, термин возник в оголтелое время начала
перестройки, когда едва ли не официально запрещалось все, что называлось
«русским». Но сейчас, усилиями прежде всего писателей — да и просто людей
думающих, любящих Родину — наиболее агрессивные русофобы несколько
потеснены. И вот, что интересно: я могу совершенно точно сказать, что
большое значение в этом сыграл юбилей Александра Сергеевича Пушкина. В
дни юбилейных торжеств даже отъявленные русофобы стали бить себя в грудь
и говорить: «Мы тоже русские, и великий русский поэт Пушкин — это и наш
поэт!» А все же до сих пор, нет-нет, да и придет в голову кому-то из
«остроумов» сказать не «великая русская литература», а «российская
литература». Договорились уже до того, что и язык у нас не русский, а
«российский». Да такого в принципе быть не может! Ни одному нормальному
человеку в голову не придет сказать «великобританская литература» или
«великобританский язык». Причина тому проста: в Великобритании есть языки
английский, ирландский, шотландский и т.д. Так же, как и в России есть
языки русский, якутский, татарский, башкирский, и, следовательно, нет
никакого «российского языка», но есть российские языки, среди которых
первенствующее место по праву занимает русский.
Спасибо, Иван Иванович, я очень рад услышать такие слова. Ответьте же и
вот на какой вопрос: не кажется ли Вам, что уровень писательского
мастерства сейчас намного ниже, чем в советские годы? Быть может, это
связано с тем, что поступить в Союз писателей стало намного проще?
Мне так не кажется, и я почти физически это ощущаю... Да, золотым веком
русской литературы был XIX век... К сожалению, мы — по разным причинам —
не смогли достойно продолжить то, что творили наши гении... Вместе с тем,
советские годы обогатили русскую словесность такими именами, как Михаил
Шолохов, Сергей Есенин, Владимир Маяковский, Александр Твардовский, и
многие-многие другие. Их традицию мы по мере сил стараемся продолжить. Но
тут нужно, видимо, сказать несколько слов и о том времени, в которое нам
довелось жить. Главная особенность нашего времени — не разруха, не
предательство национальных интересов; главное — это то, что наше время не
рождает героев. А гений — это тот же герой. Нет героев — отсюда и все
нынешние беды в России. Нет героев — и в стране царит бедность,
безработица, неудовлетворенность жизнью, самоубийства, которые сейчас
идут лавиной... Вспомните: недавно мы пережили волну офицерских
самоубийств. Несколько лет назад в течение одного года 535 русских
офицеров — и среди них три генерала — покончили с собой. Не было среди
них героя. Я бы всерьез поставил вопрос: не является ли самоубийство для
офицера неким видом дезертирства?..
А по православной традиции это вообще страшный грех, который не
прощается Церковью... Тем более. Вместо того, чтобы положить голову за други своя, защищать свой народ, выбирается более легкий путь — пустить себе пулю в лоб. Я писал об этом в своем рассказе «Перед затмением»...
Все же, Иван Иванович, мы немножко уклонились... Все, что Вы сказали, —
это очень интересно и правильно, но я хотел бы Вас вернуть к литературе.
Сейчас такое время, что нужно подумать и о том, как воспринимает
литературу нынешний читатель. Что вообще сейчас читают? В основном,
облегченную литературу, которая не обогащает тебя, не учит, не
воспитывает, а совсем наоборот. Мало сказать, что книги эти бездарны... В
них нет образа, нет героев, а есть только олицетворенные функции — этот
следователь, этот убийца, это проститутка, это прокурор. Но что это за
люди? Откуда они родом? Кто их родители? Литературная несостоятельность
не позволяет автору это показать, а потому его книга не только не
обогащает, но и последние соки из читателя тянет. Ведь, читая такое
произведение, незаметно для себя пытаешься дополнить то, чего недодал
автор.
Более того: читатель становится пособником творящихся на страницах
книги безобразий: ведь человек ставит себя на место убийцы...
Да, примеривается: как бы я поступил на этом месте... Как бы я
спрятался, как бы я скрылся. То есть научается тому, чему бы в принципе
учиться не надо. Но, вместе с тем, я бы сказал, что в большинстве своем
наша писательская организация состоит из тех людей, кто не покусился ни
на чужую совесть, ни на чужую власть...
Я как раз хотел задать вопрос: назовите несколько писателей, членов
Союза, книги которых стоит прочесть.
Стоит прочесть книгу Николая Николаевича Скатова «Пушкин. Русский
гений». Она вышла как раз к юбилею Александра Сергеевича. Прочтите
обязательно книгу Александра Скокова «С пролетной стаей» — за нее он в 2002 году получил премию правительства СПб. Стоит прочитать книги Алексея Грякалова, профессора Педагогического Университета. Не пожалейте времени на книгу академика Российской Академии Образования Королькова Александра Аркадьевича — «Философия русского Православия». Хорошие книги пишет Андрей Петухов, особенно мне нравится его армейская проза. Две книги — «Военные повести» и роман «Белый аист летит» — только что опубликовал Аркадий Федорович Пинчук, один из крупнейших наших прозаиков и драматургов. Всех не перечислишь, понятно...
Председатель Союза писателей Валерий Ганичев с большим уважением
отзывается о петербургской поэтической школе. С этим нельзя не
согласиться: имена Глеба Горбовского, Николая Рачкова, Ивана Стремякова
известны всей стране. Наряду с ними писательское издательство «Дума»
выпускает массу слабых поэтических книг...
Откровенно слабых книг я в общем-то не встречаю... Да об откровенно
слабых и размышлять не хочется: после прочтения одного-двух стихотворений
видишь, что они не обезпечены ни душой, ни талантом, ни совестью, и
пропадает желание продолжать знакомство с таким автором. Но вот к
перечисленным Вами именам я бы добавил еще несколько. Это прежде всего
Владимир Морозов. Это Николай Астафьев, — мы его, к сожалению, мало знали,
а он сейчас выпустил замечательную книгу «Утешение». Всем советую ее
прочесть. Владимира Скворцова назову, который сейчас занялся издательской
деятельностью и выпускает журнал «Невский Альманах». Кого еще можно
назвать? — Ирэну Сергееву, которая много работает...
Да, «День Русской Поэзии», который она создает, — это явление, и нельзя
его переоценить...
Это настоящий подвижнический труд. И, кроме того, в нашей писательской
организации более 2 0 человек живет не в Петербурге, а в области, в
маленьких городках и даже в селах. В Кингисеппе, например, живут два поэта
Вера Бурдина, лауреат премии «Ладога» им. Александра Прокофьева, и
Владимир Петруничев — прекрасный русский поэт. Представляете: на такой
маленький город два хороших поэта!
Бурдину я читал в сборнике лауреатов премии «Ладога». Да, этот сборник называется «Россию сердцем обнимая» — прекрасно изданная книга. Вы обратили внимание, что обложка в ней из бересты сделана? И еще я назвал бы прекрасного поэта, лауреата премии «Ладога», — Александра Сергеевича Люлина. —Да, я очень люблю Люлина, его книгу «Обнаженные слова»...
А сейчас в издательстве «Дума» у него новая книга готовится.
Однажды я спросил у одного критика: «Почему критические статьи
напоминают патоку? Где благожелательная критика недостатков?» На что она
мне ответила: «Мы должны беречь людей, нас так мало!» Хотелось бы
услышать Ваше мнение по поводу критики.
А я хочу вспомнить слова нашего выдающегося филолога Бориса Ивановича
Бурсова... Он говорил о том, что к критике нужно относиться так же
бережно, как и ко всей литературе. Литературоведение занимается
классикой, историей литературы, а критика изучает сегодняшний день...
Подвергая критическому разбору только что вышедшую книгу, критик должен
понимать, что это написано не в один присест: бывает, что книга
создавалась годами. Ее надо выносить, над ней надо много думать, - и
поэтому правы те критики, которые устанавливают для авторов щадящий
режим. Вместе с тем не забывайте, что литературной критике сейчас закрыты
все пути и дороги: нигде ее не печатают. Ну, слава Богу, появилась сейчас
«Литературная газета», возрожденная усилиями хорошего русского писателя
Юрия Полякова. И все же нам сейчас надо делать все необходимое для того,
чтобы поддержать критику как жанр, иначе мы так никогда и не определимся
с цыплятами — от русской пословицы «Цыплят по осени считают», — мы
никогда не разберемся с тем, что мы имеем, не отличим зерна от плевел.
Нужен строгий, умный, критический взгляд на то, что происходит сейчас в
литературе. Ведь сейчас такое безобразие творится в нашей словесности,
такое множество подделок!.. Я расскажу коротенький случай. У нас в
квартире кран потек. Вызвали сантехника. Сантехник пришел, увидел мою
библиотеку, восхитился и сказал: «Я тоже такую хочу! Сколько ты ее
собирал?» — «Да всю жизнь». — «Нет, мне это не подходит, я сделаю
быстрее!» — «Делай, если сможешь...» И что вы думаете? Прошло лет пять,
снова у меня ломается кран, снова приходит тот сантехник. Вспомнил меня и
говорит: «Поехали, посмотришь, какая у меня библиотека!» Я человек
любопытный — поехал. Только вошли в дверь, смотрю, у порога стоит
хиленькая полочка, и на ней несколько книг: «Казаки» Толстого, Есенин,
Пушкин, Лермонтов, Некрасов — старенькие такие. Сразу было видно, что
приготовлены они на выброс. А он меня ведет в свою гостиную, и там все
стены в стеллажах... Мама родная! Количество, действительно,
впечатляющее. Но что там, под обложками!.. Чудовищный ширпотреб, не
книги, а как я говорю — лакированные кирпичи. И сказал я моему новому
знакомому: «К сожалению, это у тебя не библиотека. Дело-то в том, что все
хорошие книги, написанные за всю историю человечества, — известны. У
каждой из них своя слава, своя ячейка во всемирной библиотеке — как у
элементов в таблице Менделеева. Таких книг у тебя только одна полка — и
ту ты приготовил к уничтожению. А между тем, именно с нее и могла бы
начаться твоя библиотека!»
Сейчас писательская организация насчитывает по России 6 тысяч членов.
Много это или мало?
Возможно, Вы удивитесь, но я считаю, что мало. Я где-то читал, что
официально зарегистрированных писателей в одном только Париже что-то
около 40 тысяч. Не нужно бояться цифр: талантливые писатели, музыканты,
художники — они друг друга не теснят, им везде просторно. И еще: если
вспомнить, что эти 6 тысяч делятся на поэтов, драматургов, критиков,
прозаиков, публицистов, военных писателей и т.д., то окажется, что в
каждом конкретном жанре работает не так уж и много литераторов. А если
вспомнить и про территорию и поделить 6 тысяч на количество областей
России...
Хотел узнать Ваше мнение о моей последней книге «Былинки»... Я прочитал вашу книгу и думаю, что самое ценное в ней — это то, что она
еще раз знакомит меня с человеком, который каждое свое произведение
обезпечивает душой и совестью. Это написано моим современником... Вы откликнулись на стихи многих наших поэтов, Вы интересны как писатель- собеседник, Вы на острие современной мысли нашего Отечества. Вы не сводите счеты, не мстите никому, а наоборот, стараетесь поднять читателя до своего высокого уровня. Более того, могу сказать, что я от Вас жду художественного произведения.
Для меня поэты — это родные люди. Нет для меня чужого человека по имени
Иван Стремяков: он хороший поэт, а значит родной, близкий мне человек.
Его стихи — это как будто я сам написал. И я люблю такие стихи, которые как бы сами родились — как колокольчик, как ромашка. Как Вы смотрите на объединение двух союзов? Пришло ли для этого время? Всем ли по душе это объединение? Не получится ли так, что вскоре снова придется разводиться?
Мне кажется, что этот вопрос поставлен неправильно. Об объединении речь
не идет. Мы не собираемся сливаться в одну семью, мы собираемся дружить
семьями — насколько это получится. Мы создаем Ассоциацию писательских
союзов нашего города, но при этом сохраняем устав нашей писательской
организации, точно так же, как и они сохраняют свой Союз писателей СПб.
Вместе с тем, мы понимаем, что две крупнейшие организации, в которых
сосредоточены профессионально работающие писатели, должны иметь свою
ассоциацию, объединяющую их для разговора с властями. Не нужно, чтобы нас
затаптывали расплодившиеся донельзя самодельные союзы — их сейчас по
городу то ли 8, то ли 10. Ведь сейчас система в государстве такова, что
если три графомана соберутся, назовут себя гениями, то министерство
юстиции тут же зарегистрирует их как гениальных писателей.
И последний вопрос: а нужен ли вообще союз? До революции его не было, а
литература была.
Союзы всегда были, и до революции тоже, но в те времена писатели
объединялись не административно, а вокруг журналов. У каждого журнала был
свой круг авторов. Когда Некрасов возобновлял «Современник», — какие
чудесные силы, какой союз образовался: тут и Гончаров, и Тургенев, и
Толстой, и многие другие писатели. Формально это не называлось союзом, но
неформально союзы существовали. Более того: 145 лет тому назад был
организован своего рода надсоюз — Литературный фонд России, который
существовал для поддержки «неимущих и пьющих писателей». Его создавали
Дружинин, Толстой, Тургенев, Достоевский... Итак, организация нужна:
чтобы заботиться о писателях, чтобы помогать писателям, чтобы, наконец,
создавать своего рода культурное поле, творческую среду, питающую
авторов. Писатель творит в одиночестве, но общение ему также необходимо —
общение, помощь, поддержка.
22 апреля 2005 года председателю Санкт-Петербургского отделения, секретарю Союза писателей России И. И. Сабило исполняется 65 лет. Редакция газеты «Православный Санкт-Петербург» поздравляет Ивана Ивановича с его праздником и желает ему многая и благая лета!
С 8 января по 23 марта
У меня в Питере три двоюродных сестры и два двоюродных брата, все выбились в люди, живут нормально, но близости между нами нет. Мы не ссорились, нам нечего делить, но встречаемся только на редких торжествах и похоронах родителей, почти не звоним друг другу. Раньше я на это обстоятельство не обратил бы внимания, но годы идут, и человек наполняется невещественным, и кровная связь обретает силу. Я скучаю по близким, напоминаю о своем существовании, но они отвечают: «Некогда!» Нам и вправду некогда — за житейской безконечной суетой мы глотаем время. Но моя жажда близких с годами становится сильнее.
Еще в Латвии жива тетя со стороны мамы, Мария Петровна Сироткина, единственная, с кем я переписываюсь, двоюродные брат и сестра. Тете девятый десяток, но я не перестаю удивляться ее жизнестойкости и женской красоте, которую она сохранила на протяжении жизни. Вернее, была она очень красива в молодости, красива и ныне, а мы знаем, что Господь не одаряет людей попусту. За последние годы мы только раз встретились, но тут уже граница помехой.
И вот что я заметил в себе: есть в моей жизни люди, которые совсем не мои родственники, но по ним я скучаю не меньше. Это и иеродиакон Никон, и монахиня из далекого монастыря, и духовник о.Иоанн Миронов, который по- настоящему заменил мне родного отца; нас объединил Христос. Видимо, духовная связь сильнее слабых родственных уз. И все равно жаль... «Мой ближний — не столько тот, кто близок мне по родству, сколько тот, кто признает со мной того же Отца и имеет общение к той же Трапезе; эта связь крепче родства, равно как и несходство нравов ведет к отчуждению гораздо более, нежели различие по рождению» (Свт. Иоанн Златоуст, 1407) . «Кто братья мои? И, указав рукою Своею на учеников Своих, сказал: вот матерь Моя и братья Мои; ибо, кто будет исполнять волю Отца Моего небесного, тот Мне брат, и сестра, и матерь» (Мф. 12, -8-50) .
Мне кажется, что мир еще в лесах,
На камень — камень, известь, доски, щебень.
Ты строишь Дом, Ты обращаешь прах
В единый мир, где будут петь молебен.
Растут медлительные купола...
Не именуемый, нездешний, Некто,
Ты нам открыт лишь чрез Твои дела,
Открыт нам, как великий Архитектор.
На нерадивых Ты подъемлешь бич,
Бросаешь их из жизни в сумрак ночи.
Возьми меня, я только Твой кирпич,
Строй из меня, непостижимый Зодчий.
Елизавета Кузьмина-Караваева, †1945
Я пришел в храм и встал в конце длинной очереди на исповедь. Теперь мне нравится стоять в конце неспешного движения к Таинству: Господь вытаскивает на свет Божий грехи, о которых ты успел забыть. И вчера я долго припоминал свои прегрешения. Но — странное дело — в этот раз ничего припомнить не смог; спокойно было на душе и несговорчивая совесть молчала. Конечно, можно было на исповеди отделаться ничего не значащими для Бога словами, но это была бы не исповедь, и я честно признался священнику, что не знаю, в чем каяться.
— Господь, — сказал священник, — иногда попускает такое состояние, но свв. Ефрем Сирин и Паисий Святогорец предупреждали нас, чтобы мы, по возможности, избегали его: очень легко впасть в прелесть. Вам надо, Александр, быть внимательнее к своей духовной жизни.
Батюшка, конечно, прав, но всю ночь за меня молился духовник, и я твердил за ним безконечное «Господи, помилуй», и проснулся перед исповедью в приподнятом, вернее, в праздничном настроении — была память святого праведного Иоанна Кронштадтского. А делюсь с вами потому, что и вы, возможно, испытывали подобное. Еще не спрашивал духовника, а когда получу ответ, обязательно расскажу вам, читатель...
« — Геронда, некоторые люди не знают, что им говорить на исповеди. Почему?
— Это показывает, что они не занимаются тонкой работой над собой и не замечают за собой даже грубых погрешностей. Нам нужно очистить очи нашей души. Слепой человек не видит ничего. Человек одноглазый что-то уже видит, однако лучше других видит тот, у которого оба глаза. Ну а уж если у такого человека есть под рукой и телескоп с микроскопом, то он будет видеть очень четко и то, что находится далеко, и то, что находится очень близко. Духовное делание не имеет конца. Чем больше человек духовно преуспевает, тем чище становятся очи его души, и тогда он видит свои грехи все большими и большими. Таким образом человек смиряется, и к нему приходит благодать Божия» (Старец Паисий Святогорец, †1994, «Духовная борьба», 2001, стр.176).
. . .И все же, как червяк из яблока, выполз мой давний грех: будучи в Иерусалиме в 1995 году, в Гефсиманском храме Успения Божией Матери, я взял на память свечку, а жертвы не положил. И все эти годы мне вспоминалась эта несчастная свечка, но я загонял грех внутрь. На исповеди, набравшись смелости, я в нем признался. Прости меня, Матерь Божия!
На исповеди
Как ребенок больной, просит помощи женщина эта,
Свой печальный рассказ все не может окончить никак.
В покаянии плачет. И тихое облако света
Покрывает ее, отгоняя отчаянья мрак.
Чудотворец с иконы взирает участливо-строго,
Сколько веры вместилось в его непреклонных зрачках.
Я по Воле святой отпускаю, помедлив немного,
Согрешенья ее, сам повинный во многих грехах.
О. Анатолий Трохин, СПб.
Я считаю себя честным человеком и говорю правду — так мне думается. Но как только вспоминаю, как я обманул батюшку, жаркая волна стыда красит щеки. Я привез к духовнику знакомую из Берлина — она хотела познакомиться с батюшкой, но времени у отца Иоанна уже не было: в тот день праздновали память равноапостольной княгини Ольги, и он торопился на службу к сыну на престол. Знакомая села в батюшкину машину, а я должен был следовать за ней. Но, хотя я получил от батюшки приглашение и дал согласие, поехал домой. На другой день духовник огорченно спрашивает: «Сашенька, я тебя искал после службы. Ты куда подевался?» Никогда больше не буду лгать...
Тут же и другой случай припомнился. Я был дома один, сидел за компьютером и только намеревался нажать «мышкой» на картинку красавицы, чтобы полюбоваться покрупнее, как слышу негромкий батюшкин голос: «Сашенька, десять поклончиков!» Упав на колени, я сделал положенное число поклонов. А «мышкой» больше «не туда» не двигал — батюшка-то все обо мне знает-ведает . . .
В людские распри не вникая,
Скорбит, земную видя боль,
Знать, у Всевышнего другая,
Своя, небесная, юдоль.
Но, восприяв моря и сушу
Всем безконечным существом,
Он каждый час врачует душу
Своим присутствием во всем.
Анатолий Краснов, СПб.
Есть расхожая фраза: «Потомки нам не простят!» Но наши потомки — это наши дети, поколение next, с прытью необыкновенной растаскивают по кускам народное достояние, продают за границу вековой лес, строят особняки в прибрежных зонах, идут во все тяжкие денег ради.
Когда перебродит в уксус вино
И нечего будет поджечь глаголом,
Придет поколение next, и оно
Выберет пепси-колу.
Екатерина Полянская, СПб.
Да это еще ладно, если бы хоть совесть была — исчезла она, совесть. Почитайте пьесы А.Н.Островского: любое движение души «униженного и оскорбленного» находило отзвук у злодея и часто переворачивало его душу. Вспомните, какие дискуссии в обществе вызывали статьи Белинского, Чернышевского, Писемского. Я не беру идеологическую сторону — но отклик! Прошлые поколения были намного совестливее нас. И те, кто грешил, прекрасно сознавали свою греховность. Поразительный случай приводит в книге «Современная практика православного благочестия» Н.Е.Пестов: один бродяга убил в лесу девочку, забрал ее узелок с едой. В узелке были хлеб, огурец и яйца. Когда убийцу поймали, на вопрос полицейского: «А почему ты не съел яйца?» — бродяга ответил: «Была пятница — постный день».
Сейчас полное безразличие охватило людей: в том ворохе, нагромождении лжи очень трудно различить правду; люди не в состоянии разобраться и пытаются во лжи найти ложное успокоение. Да и нужна ли теперь людям правда?.. Вы можете возразить мне: «А совесть православных людей?» Но давайте посмотрим той самой правде в глаза: нас ничтожно мало, минус те, кто во имя моды называет себя православными. Мы все подвержены развращающему духу времени. И, когда на меня нападает «православная» эйфория, я спрашиваю себя: «Как ты поведешь себя при приходе антихриста? Согласишься ли ради временной жизни продать жизнь вечную?» И спесь на время оставляет меня.
А потомки? Преподобный Серафим научил нас: «Спасись сам, и вокруг тебя спасутся тысячи». Время близко...
От безответственной свободы
Темнеют страхом небеса,
Дрожит земля, бунтуют воды,
Кричат безрукие леса.
Идет разлад небес и суши
В тисках обители людской,
Обезнадеживая души
Неотвратимою тоской.
Идет грабеж земли и неба.
И не видать конца беды
Незаменяемости хлеба
И отравления воды.
В беде теряет силу сила.
Срывают скорость тормоза.
...И видят в зеркале — дебила —
Еще разумные глаза.
Михаил Дудин, СПб. , †1993
Наконец дозвонился до отца Иоанна. Его матушка Нина, зорко стоящая на страже его покоя, вдруг милостиво передала духовнику трубку. Хотел подъехать, но о. Иоанн устало перечислил, сколько народу приедет к нему, и попросил встречу отложить. Хорошо, что у меня были заготовлены вопросы, и батюшка неспешно на них ответил. Помните, я обещал вам рассказать, как поступать тогда, когда на исповеди ты не можешь назвать своих грехов? Я начал с него, надеясь, что духовник как-то поддержит меня.
Сашенька, ну как это — нет грехов? — удивился о. Иоанн. — Понервничаешь - вот уже грех; слово без любви вырвется — грех; вот ты мне сны свои
рассказываешь и хочешь им верить — большой грех; священников обличаешь на
исповеди — а это великий грех; осуждаешь многих... На себя смотри! Сколько
раз тебе повторять! На себя! Вот ты жалуешься, что чувствуешь плохой запах
во сне — это грехи наши смердят, ну и враг тебя запугивает. Великое
множество грехов в нас; одни исповедуем, и опять грешим, если не этими
грехами, так другими. Помоги нам, Господи! И вот еще что. Зачем деньги
просишь у сильных мира сего? Все равно не дадут. А Господь тебя и так не
оставляет. Не надо просить денег, особенно у власть предержащих! Зря ты к
губернатору обратился... Ну почему я сам не мог понять? Духовник сказал — и все открылось. Надо идти на исповедь и каяться в том, как я «исповедовался»... «Кто осмелится считать себя без греха, тот виновен будет в пороке хулы и гордости, присваивая себе равенство в том, что свойственно только одному Иисусу Христу» (прп. Иоанн Кассиан, † IV век).
Ужели мы безгрешны?
И мир не на крови?
В нем Вера без Надежды,
А Счастье без Любви?
Ужели он расколот,
Разъят на мрак и свет,
И эта жизнь — оковы,
А там другой — и нет?
И, может быть, напрасно
И под надзором чьим,
Надсадно и так праздно
Мы краткий век влачим?
О нет, мы не безгрешны,
А потому и кровь...
Но в этом есть надежда
И — может быть — Любовь.
Андрей Грунтовский, СПб.
Теперь пришло время честно рассказать о том, о чем в предыдущих книгах я говорил вскользь. Речь идет о моем двухлетнем увлечении НЛО и оккультизмом в целом. И вовсе не раскаяние заставляет меня сделать это — раскаялся я давно, — а стремление уберечь от опасности других людей. Все началось в конце 80-х с рукописи первого «уфолога» СССР Владимира Ажажи. Машинописные листы ходили по рукам и попали ко мне. В стране сверхсекретности они показались откровением. Откуда-то появилась масса других материалов, фотографий, образовалась группа единомышленников. Происходило доселе немыслимое: газета «Светлана» опубликовала серию моих статей об НЛО; география моих публикаций расширилась от Владивостока до Болгарии; в Лениздате большим тиражом опубликованы две моих книжки: «ЧП в пустыне Калахари», «Мы пришли с миром», 1991. Я увлекся «агни-йогой» Елены Рерих, учением Блаватской, другой оккультной литературой. Начали происходить «чудеса»: «братья по разуму» отвечали на мои вопросы, особым способом я мог связаться с ними в любое время; они «лечили» меня, помогали материалами для статей. Я «побывал» на «летающей тарелке», видел ее сложное устройство и три шестерки на ее борту. Вот когда впервые шевельнулось во мне первое недоверие к «высшим братьям». Я спросил тогда: «А почему вы не уберете цифры с борта?» И мне ответили, что Бог не разрешает этого сделать...
Приведу эпизод из нашего «полета». С огромной скоростью мы приближались к неизвестной планете. Видны концентрические круги невиданных по красоте цветов, а в центре стоит пустое кресло — и становится ясно, что оно предназначено для меня.
Всякими способами «они» подпитывали мою гордыню, давали понять, что я — особенный, не похожий на других, лучший в своем роде. И все равно — к чувству восхищения «братьями» примешивался непонятный, тревожащий душу страх, который не могли затмить даже «чудеса» «братьев».
Довелось побывать и в так называемых «полтергейстных» квартирах, где тоже происходили невероятные вещи — с огромной скоростью перемещались предметы, вода могла превратиться в чернила, книги падали с полки и разбивались, как стеклянные, сам по себе щелкал затвор фотоаппарата. И там мне было невероятно страшно. Вот этот нечеловеческий страх и является одним из показателей бесовской силы. Только если в квартирах с «домовыми» веселятся бесята, то НЛО — явление высшей бесовской иерархии. Праздное любопытство открывает путь для проникновения бесов в душу. Бойтесь любопытства! «Хочу увидеть НЛО!» — и просьба выполняется. «Хочу знать, откуда они прилетели!» — и вас засыпают сведениями. «Хочу жить с домовым!» — и ваш дом превращается в склад «чудес». И конечно, причинами проникновения того мира в наш являются неверие в Бога и нераскаянные грехи: православный, ведущий праведную жизнь, не встречается с подобными «чудесами», разве что по особому Промыслу Божию.
А меня это увлечение привело к Богу — у каждого человека свой путь. И вот еще что: Господь дал мне возможность искупить грех выпуском трех книжек- сборников — «Православная Церковь об аномальных явлениях, или Что надо знать о дьяволе», «Сатисъ», 1994; «Дороги, ведущие в ад», «Сатисъ», 1996; «Четыре ответа на приглашение в ад», «Диоптра», 1999. Духовник запретил дальше заниматься этой темой.
Я вспомнил об этом для того, чтобы предупредить вас: не играйте с огнем! Иисус Христос на просьбу апостолов научить их молиться преподал им — и всему миру — молитву «Отче наш». Ее последнее прошение звучит так: «...и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого». Помните и повторяйте слова Спасителя. Пришествие беззаконника, «по действию сатаны, будет со всякою силою и знамениями ложными, и со всяким неправедным обольщением погибающих за то, что они не приняли любви истины ради своего спасения. И за сие пошлет им Бог действие заблуждения, так что они будут верить лжи» (2 Фес. 2, 9-11) .
«НЛО — не что иное, как новейший медиумический прием, с помощью которого дьявол вербует сторонников своего оккультного мира. Это ужасный знак того, что человек стал доступен демоническому влиянию как никогда до этого с начала христианской веры. В наши дни человечество растеряло остатки понимания основ христианского учения и теперь пассивно предоставляет себя в распоряжение любым «силам», которые только могут спускаться с неба. «Послание» НЛО заключается в подготовке пути антихристу; «спаситель» отступнического мира должен прийти, чтобы править им. Возможно, он сам придет по воздуху, чтобы полнее уподобиться Христу. Так или иначе, послание современному человечеству таково: ждите избавления, но не через христианское откровение и веру в невидимого Бога, а от пришельцев с неба» (прп. Серафим (Роуз) , †1982) .
Нечего больше тебе притворяться,
За непонятное прятать свой лик.
Узнавшие тайну уже не боятся,
Пусть ты хитер, и умен, и велик.
И не обманешь слезинкой ребенка.
Не восстановишь на Бога меня.
Падает с глаз наваждения пленка,
Все я увидела в четкости дня.
Елизавета Кузьмина-Караваева, †1945
Человечество всерьез интересует, есть ли жизнь на других планетах, в то время как жизнь на самой Земле потихоньку сходит на нет. С лица Земли исчезают целые классы рыб, животных, растений, насекомых; воздух становится непригодным, недостает воды и продовольствия, исчерпаны запасы полезных ископаемых, высыхают моря... Почти загубив жизнь у себя, мы упорно хватаемся за чужую, словно она сможет продлить нашу. Не обнаружив признаков жизни на Луне, Венере и Марсе, ученые запустили ракету к спутнику Сатурна — Титану.
Чем выше взлетают ракеты,
Тем дальше от Бога сердца,
Чем ближе до дальней планеты,
Тем явственней чувство конца.
Александр Солодовников, †1974
Пролетев за семь лет миллиарды километров, зонд успешно опустился на его оранжевую поверхность. И люди впервые увидели метановые моря, нечто похожее на русла рек, россыпи инопланетного льда. Признаков жизни, слава Богу, обнаружено не было. Я с ужасом думаю, что бы произошло на Земле, если бы зонд определил на Титане наличие хотя бы одной бактерии. Ее существование перевернуло бы жизнь на нашей планете. Стали бы возникать политические партии — одни в защиту, другие против титанской бактерии; человечество разделилось бы на два лагеря, и это неизбежно привело бы к мировой войне немыслимых масштабов, после которой ничего живого на Земле не осталось бы. «Небеса с шумом прейдут, стихии же, разгоревшись, разрушатся, земля и все дела на ней сгорят» (2 Пет. 3, 10).
Но вот однажды, много-много веков спустя, на безжизненную планету Земля, почти без атмосферы, приземлился инопланетный зонд и начал исследовать, есть ли здесь признаки жизни. К радости исследователей, зонд обнаружил существование бактерий. На основании полученных данных инопланетные ученые сделали вывод, что в далеком будущем на этой планете не исключено зарождение жизни...
Все, словно должное приемля,
Без передышки, в полчаса,
Мы губим океан и земли
И прожигаем небеса.
Мы добираемся до точки,
Своих размеров не тая.
Скрипят, как обручи на бочке,
Круги земного бытия.
Чем мы еще потешим души,
Каких наделаем чудес,
Куда мы двинемся без суши,
Без океанов и небес?. .
Михаил Дудин, СПб.
Архимандрит Амвросий (Юрасов) прислал поздравление с Рождеством Христовым, над которым пришлось задуматься: «Господь призвал нас в этот мир не жить, а спасаться. Счастлив тот, кто может сказать, как святой Григорий Нисский: «Господи! Твори со мной то, что я творил другим!» Мало не делать зла. Мало просто творить добро. Надо делать добро даже из зла, которого так много на земле».
Насколько высоко отстоят от нас Святые Отцы! Этот орешек раскусить мне не по зубам — не достает духовного опыта. Смысл изречения ясен, но применять его в жизни пока не довелось: до этого еще дорасти надо...
Доброта
Стираются лица и даты,
Но все ж до последнего дня
Мне помнить о тех, что когда-то
Хоть чем-то согрели меня.
Согрели меня плащ-палаткой,
Иль тихим шутливым словцом,
Иль чаем на столике шатком,
Иль попросту добрым лицом.
Как праздник, как счастье, как чудо
Идет Доброта по земле.
И я про нее не забуду,
Хотя забываю о Зле.
Юлия Друнина, †1999
В последнее время часто размышляю о «покорении» человеком природы. Цунами
в Юго-Восточной Азии, кажется, несколько сбило спесь, показав неспособность человечества даже предупредить трагедию. А наше технологическое «могущество»? Внимательно оглянитесь вокруг себя. Вот над головой летает обыкновенная муха (подотряд короткоусых, отряд двукрылых насекомых), мозг у нее с булавочную головку — а как летает! Фигуры ее высшего пилотажа не сможет даже приблизительно повторить ни один летчик ни на одном самолете. Самолет может лететь или по прямой, или по пологой кривой, а при превышении угла атаки он разрушается. Вертолет способен подниматься и опускаться вертикально. Вот, пожалуй, и все летные качества человеческого гения.
А муха? Аэродромом для нее становится любая поверхность —пол, стены, потолок, — везде она чувствует себя как хозяйка. Узоры ее стремительного полета неповторимо красивы, а глаз замечает муху лишь при посадке; кажется, что законы гравитации на нее не действуют. Да и сама муха удивительно гармонична и создана для полета, ее прозрачные крылышки за секунду совершают немыслимое число взмахов — поэтому мы и слышим жужжание. Муха — виртуоз неба, которое ограничено потолком. Вот и Николай Рубцов согласен со мной: «Мне приятно даже мух гудение, Муха — это тоже самолет». Конечно, муха надоедлива и нам неприятна — она питается шелушащимися кусочками нашей кожи, но если посмотреть на нее технически, то человеку еще очень далеко до мушиных достижений. Я перестал убивать мух — тоже ведь твари Божии. И потом: «За каждой мухой не нагоняешься с
обухом», — В.И. Даль.
Про муху почти ничего в Библии нет, зато есть про других «малых»: «Вот четыре малых на земле, но они мудрее мудрых: муравьи — народ не сильный, но летом заготовляют пищу свою; горные мыши — народ слабый, но ставят домы свои на скале; у саранчи нет царя, но выступает она стройно; паук лапками цепляется, но бывает в царских чертогах» (Притч. 30, 2--28) .
С большим трудом нашел уважительное стихотворение о героине «былинки»:
Муха
Смертный стон разбудил тишину —
Это муха задела струну,
Если верить досужему слуху.
— Все не то, - говорю, — и не так. —
И поймал в молодецкий кулак
Со двора залетевшую муху.
— Отпусти, — прозвенела она, —
Я летала во все времена.
Я всегда что-нибудь задевала.
Я у дремлющей Парки в руках
Нить твою задевала впотьмах,
И она смертный стон издавала.
— Отпусти, — повторила она, —
Кровь отца твоего солона,
Но пьяней твоей бешеной славы.
Я пивала во все времена,
Залетала во все племена
И знавала столы и канавы.
Я сражалась с оконным стеклом,
Ты сражался с невидимым злом,
Что стоит между миром и Богом...
Улетай, — говорю, — коли так. —
И разжал молодецкий кулак. . .
Ты поведала слишком о многом.
Юрий Кузнецов, СПб.
И вновь мне без батюшки невмочь. Еще недавно не мог припомнить грехов на исповеди, как на другой день внезапно нагрешил. И, слава Богу, отец Иоанн сам позвонил в редакцию. Поспешно каюсь в содеянном.
- Ну, как тебе не стыдно, Саша? — вздыхает духовник. — Ты уже не такой
молодой, а все туда же. Об этом и думать забудь! Слышишь, что я говорю?
- Слышу, батюшка дорогой, слышу. — И рассказал о другом давнем грехе.
- Ты в нем уже каялся и больше не повторяй: это враг тебе напоминает
исповеданный грех. Забудь про него. Слышишь?..
- Слышу, батюшка, слышу. А писать-то можно?
- Пиши, пока перо в руках не застынет, и одну книжку, и две...
«Если кто, однажды покаявшись во грехе, опять делает тот же грех, это
знак, что он не очистился от первой причины того греха, от которого, как
от корня какого-то, опять произрастает подобное» (свт. Василий Великий,
†379) .
Нашел замечательное стихотворение про батюшек:
Белое иночество
Всю душу предать Господу,
В молчанье пламенея строгом.
И, идя по полю или по городу,
Молиться — говорить с Богом.
Любить равно святого и грешного.
Смотреть на людей взором открытым.
Не иметь плача неутешного,
Не иметь трапезы сытой.
О грядущем никогда не ведать.
Смеяться тихо и немного.
Поминать молитвою соседа
За трапезой, в храме, на дорогах.
Никого не считать неважным.
Всякое сердце стеречь от гнева.
И, бросая слово своего сева,
Затаить дыхание над каждым.
Пред Господом молитвы и пенье
Да будут речью совсем простою.
Лучше с любовью малое моленье,
Чем великое с тяготою.
Труд земной возможен без раздела.
Пусть тогда на нем одном вниманье.
Послушанье и земному делу —
Пред Господом послушанье.
Лишь бы сердце о земном не пело,
Не несло бы Богу мгновенья.
И вокруг него все было бело
От цветов благодаренья.
Архиепископ Иоанн (Шаховской)
Все годы после Крещения я болел. Болезни были разные, и не проходило года, чтобы один-два раза я не полежал в больнице. Но и больницы результата не приносили, хотя уносили много денег. Я страдал от гипертонии, остеохондроза, гастрита, варикозного расширения вен, заболевания сосудов, суставов и многого другого, и чем больше я лечился, тем незначительнее был результат. Даже батюшка, великий молитвенник, не переставал удивляться: «Почему ты столько болеешь, Саша?» Жена утверждала, что мои болезни есть расплата за веселую молодость, и возразить было нечем. Но я также не мог смириться с тем, что внешне здоровый, с хорошим цветом лица мужчина, вполне упитанный, и ведущий, как сейчас принято говорить, здоровый образ жизни, не выдерживает семичасового рабочего дня и уезжает домой, а в храме сидит на специально купленной скамеечке рядом с дряхлыми старушками. Меня выводило из равновесия мое физическое безсилие: очень хотелось поработать и попаломничать — в 57 лет еще есть время. Часть моих болезней приняла на себя жена.
И вдруг я заметил, что одно хроническое заболевание, сопровождавшее меня всю жизнь, куда-то пропало. Я подождал, но оно больше не проявлялось. И до меня дошло, с каким грехом была связана эта болезнь. Я долго боролся с грехом и, кажется, победил. А Господь убрал от меня болезнь. Я почувствовал, что закончился мрачный, болезненный период моей жизни и наступил новый; я внезапно поздоровел, появились силы, и в больницы — ни ногой. Да в них не будет надобности — все внутри говорит за это. А почему так произошло, не знаю и гадать не берусь — только Господь Бог ведает наши устремления...
«Иногда для грешников лучше болеть, чем быть здоровыми, когда болезнь содействует им ко спасению. Ибо болезнь притупляет и врожденные побуждения у человека ко злу, и тем, что человек переносит страдания, связанные с болезнью, она, как бы уплачивая долг за соделанные грехи, делает человека способным к принятию сначала здравия души, а затем и телесного здравия» (свт. Григорий Палама).
Когда болел, мне не пилось, не елось.
Зияла белой пропастью кровать.
Хотелось умереть... Но не хотелось
Мучительно и долго умирать.
А выздоровел — плакалось и пелось.
Парила белым облаком кровать.
Хотелось жить... Но вовсе не хотелось
Мучительно и долго выживать.
Борис Орлов, СПб.
В 199- году в Печорах молился на службе в соборе Архангела Михаила. Я только воцерковлялся и вдыхал Православие полной грудью; хотел стать аскетом. Тогда еще мне не сделали операции на ногах по извлечению худых вен, и ноги горели до колен, будто стоял в огне. Я переминался с ноги на ногу всю долгую монастырскую службу, но терпел и старался не замечать боли.
И вдруг раздался Голос, который, казалось, разорвал высокие своды собора. Голос произнес лишь одно слово, но был непререкаем и исходил от Того, Кто знает о тебе все. Я больше никогда не слышал Его, но те семь букв, которые прозвучали, не забуду до конца дней.
Батюшка, которому на исповеди я рассказал об этом случае, приказал забыть и добавил: «Это бес!» Не хочу спорить, но разве бес способен сказать так, чтобы в душе наступило дивное умиротворение? Я пытался забыть, но Голос звучит во мне вновь и вновь... Поделился недоумением с подругой-монахиней, и она мне написала: «Про духовные переживания и явления — я бы никому рассказывать не стала. На исповеди каяться надо, а разве рассказ о явлении Вашем — это грех? Незачем было и говорить, оставили бы в душе. Другое дело, если что-то сильно безпокоит, наваждения какие-либо, нападения вражии — а это кому мешало?!
Я расскажу Вам случай о себе. Вначале, начитавшись книг, искала я батюшек, хотела духовника. Переехала в другой город, у меня тогда с сыном плохо было, а в новом доме живет батюшка. Я сочла это за чудо — вначале всегда хочется чудес, — стала к нему в церковь ходить, он прежде инженером работал, а потом священником стал. И ко мне хорошо относился, по имени звал. Я, конечно, делилась с ним, и вот однажды он мне заявляет: «У тебя сын потому плохо учится, что дома у вас собачка». Конечно, я отшатнулась от него: никогда не поверю, что из-за собаки в доме кто-то будет учиться плохо. Это все бабкины россказни. Думаю, что такие моменты духовные нужно говорить не всем. А Вы с вашей откровенностью будете вечно рассказывать, вот и получили «беса». «И поднял меня дух; и я слышал позади себя великий громовой голос: «благословенна слава Господа от места своего!» (Иез. 3, 12).
Мне голос был. Он звал утешно.
Он говорил: «Иди сюда,
Оставь свой край глухой и грешный,
Оставь Россию навсегда.
Я кровь от рук твоих отмою,
Из сердца выну черный стыд,
Я новым именем покрою
Боль поражений и обид».
Но равнодушно и спокойно
Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной
Не осквернился скорбный дух.
Анна Ахматова, †1966
Иногда молитва течет сама, хотя и нечасто. Однажды поймал себя на том, что продолжаю молиться в непотребном месте. Хотел покаяться на исповеди, но прежде решил все-таки поинтересоваться у знающего батюшки: апостол Павел призывал молиться непрестанно. Случай такой представился; священник подтвердил, что молиться можно везде. Еще он привел наизусть длинную цитату, но я ее не запомнил. Читая Святых Отцов, словно специально наткнулся на изречение: «Ни бо постыдится местом Бог... Некий монах в нужнике помолился Богу, воздев умные очи к Нему, и получил просимое». Св. Иоанн Лествичник (†VI век). А духовник, чтобы рассеять недоумение, рассказал о прп. Иоанне Дамаскине (1776) , составителе 64 церковных канонов и всей Пасхальной службы. Старец велел ему «вымыть все смрадные места в лавре». Преподобный с усердием и молитвой исполнил послушание, и старец сказал: «Вот истинный сын блаженного послушания!» (Четьи-Минеи св. Димитрия Ростовского, 4 декабря). На любой вопрос отвечают нам Святые Отцы.
Книги святоотеческие
Входить в слова, что вижу пред собой, —
В них старцы дивные живут, как прежде, в кельях,
Склонившись в строгих рукодельях,
Молитвенной покрыты тишиной.
И пребывать там долгие мгновенья,
И получать, как из пчелиных сот,
И святости животворящий мед,
И отчее благословенье,
А также наставленья о пути, —
В него с усердием пускаться снова,
Чтоб, выступая из пределов слова,
Безсмертно-вожделенное найти.
о. Александр Халошин
Дожили: сначала отобрали национальность, теперь Финляндия желает присоединения к ней Карелии. А в Риге осквернили памятник Солдатам- Освободителям, и латвийское правительство требует у России огромные деньги за «оккупацию»; Эстония настаивает на присоединении к ней района Псково-Печерского монастыря. У нас пытаются отобрать память о положивших живот свой за Отчизну в Великой Отечественной войне. Все эти события одного порядка. Кладбища оккупантов на нашей многострадальной земле (их уже примерно 600) — лишь часть зловещего плана: сначала завоевать души русских, а потом и Россию. И план этот, как видите, успешно продвигается. Возможно, скоро мы потеряем Дальний Восток и Сибирь, Калининград и Карелию. И в школьных учебниках можно будет прочитать, что Америка победила фашизм в 1945 году. Процесс вымирания народа идет по нарастающей — по 1 миллиону в год. За последние 10 лет Россия уменьшилась на 9,5 миллионов человек. Теперь взялись за стариков. Кто следующий?..
«В Курской области у поселка Беседино будет открыто самое большое в России кладбище немецких солдат на 100 0 00 останков, — читаю в интернете. — Курская земля готова принять останки всех немецких солдат, захороненных
на территории Курской, Орловской, Воронежской, Тульской и Брянской
областей», — с гордостью делится заместитель губернатора области. Работы
начнутся в мае — в месяц празднования 60-летия Победы нашего народа в
Великой Отечественной войне. Конечно, на немецкие деньги. Но уже сейчас
местные жители почувствовали заботу немцев: в поселковую больницу в знак
благодарности доставлено современное медицинское оборудование. О каком
духовном возрождении Отечества можно говорить, если народ утратил чувство
собственного достоинства?..
Выступая с трибуны IX Всемирного Русского Народного Собора, Патриарх Алексий II вынужден признать: «К прискорбию, сегодня некоторые пытаются оклеветать, принизить, предать забвению подвиг нашего народа, поставить в один ряд агрессоров и тех, кто им противостоял. Нам следует сделать все возможное, чтобы эти попытки не удались, чтобы благодарная память о тех, кто сражался с сильнейшей армией мира и победил, оберегала человечество от нового взаимоистребления».
Ни великий покой, ни уют,
Ни высокий совет, ни любовь!
Посмотри! Твою землю грызут
Даже те, у кого нет зубов.
И пинают, и топчут ее
Даже те, у кого нету ног,
И хватают родное твое
Даже те, у кого нету рук.
А вдали, на краю этих мук,
То ли дьявол стоит, то ли Бог.
Юрий Кузнецов, СПб.
Эх, сынок, сынок! Почему ты не пошел по моим стопам? Я так хотел, чтобы ты, как отец, стал филологом, или журналистом, или писателем. Я научил бы тебя газетным премудростям, мы читали бы друг другу любимые стихи, спорили о поэзии, о книгах, ходили бы в одну церковь. Ты вырос бы красивым, умным, добрым и сильным, очень похожим на отца, но лучше него, и я гордился бы тобой, — но никогда тебе этого не говорил. А ты гордился бы отцом и тоже любил бы его, а мама любила бы нас обоих. И всем троим нам было бы хорошо.
Мы вместе возились бы с машиной, и библиотека у нас была бы общей, и не было бы у тебя от меня тайн, и ты был бы мне другом. Я ждал бы твоей женитьбы, ревновал к твоей избраннице и любил тебя еще сильнее. Потом у тебя появился сынок — мой любимый единственный внук. Я брал бы его крохотное тельце на руки, щекотал его бородой, а он заразительно смеялся, и неизведанное дотоль счастье волнами проходило сквозь мое исстрадавшееся сердце. Потом... потом... что же стало потом?.. Опомнись, старик, у тебя никогда не было сына...
«Двоим лучше, нежели одному; потому что у них есть доброе вознаграждение в труде их: ибо если упадет один, то другой поднимет товарища своего. Но горе одному, когда упадет, а другого нет, который поднял бы его» (Екк. 4,9-10) .
Соловей
Потакая своей ненаглядной,
погибая от первой любви,
пел соловушка в роще нарядной,
и молчали вокруг соловьи.
Он, волшебник, мотив сокровенный,
точно тонкую вязь выводил,
а любимая в роще соседней
у другого спала на груди.
Но, не веря в кощунство такое,
доверяя лишь песне своей,
ни минуты не зная покоя,
до рассвета гремел соловей,
о потерянном счастье печалясь,
изливался всю ночь напролет.
А прохожие думали: «Счастлив, —
оттого так чудесно поет».
Иван Стремяков, СПб.
Наконец-то земля прикрыла белым пухом свою наготу. Благостная тишина лежит на могильных холмах. Медленно опускаются снежинки, и деревья нарядились в белое. Со знакомым священником пробираемся между оградами к маме. Сегодня 2 - января — четырехлетие со дня ее кончины. Я неумело помогаю раздувать кадило, зажигаю у мамы и папы лампадки, держу в руках свечу: «О приснопамятной рабе Божией Вере, покоя, тишины, блаженныя памяти ея, Господу помолимся...» — начинает панихиду священник. Третий раз приходим мы с этим батюшкой к маме. После панихиды на душе становится легко и жарко. Неспешно возвращаемся назад, приминая ногами падающий меховой снежок. Сегодня 2 - января...
Памяти матери
Вот он и кончился, покой!
Взметая снег, завыла вьюга.
Завыли волки за рекой
Во мраке луга.
Сижу среди своих стихов,
Бумаг и хлама.
А где-то есть во мгле снегов
Могила мамы.
Там поле, небо и стога,
Хочу туда, о, километры!
Меня ведь свалят с ног снега,
Сведут с ума ночные ветры!
Но я смогу, но я смогу
По доброй воле
Пробить дорогу сквозь пургу
В зверином поле!..
Кто там стучит? Уйдите прочь!
Я завтра жду друзей заветных...
А может, мама?
Может, ночь —
Ночные ветры?
Николай Рубцов
-Батюшка, благословите маме гранитный памятник поставить, — говорю при случае.
- Какой же ты глупый! Кто будет твоим памятником любоваться? Ты сам? А
у Пушкина помнишь, что сказано: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный»?
Вот мамочке своей и создавай памятник нерукотворенный. Если уж так
неймется, поставь на могиле крест деревянный, можно из дуба. В Пюхтицу
едешь — закажи там по маме сорокоуст, а раз деньги лишние появились —
нищим раздай, сколько нищих вокруг! Молись о ее душе: не все там у нее
ладно; добрые дела в ее память делай, не осуждай никого. Можно проходить
мытарства 40 дней, а можно и 40 лет. И лицо у тебя такое злое бывает.
Иисусову молитву твори непрестанно — и маме поможешь, и сам подобреешь.
Слышишь меня?
- Слышу, батюшка дорогой, слышу. Да я и так четок из рук не выпускаю.
- Да знаю, ты, как ребенок, но это хорошо: Господь детей любит. Ну,
целую, целую, целую и посылаю мое благословение.
«Глупый пренебрегает наставлением отца своего; а кто внимает обличениям, тот благоразумен» (Притч. 15, 5).
Нужно просить у Господа
Только Его воли.
И не кричать от радости,
И не стонать от боли.
Молитву в список прошений
Переводить нелепо.
Любое земное движение
Ударяется в небо.
Доколе Господь прощает?
Терпит тебя — доколе?
Нужно просить у Господа
Только Его Воли.
Наталья Карпова, СПб., †1995
Я — человек стеснительный. Но когда я обмолвился об этом в редакции, сотрудники посмотрели на редактора с удивлением. Наверное потому, что я еще — человек задиристый, и моя задиристость прикрывает стеснение. Так часто бывает: человек не плоский, как блин, в нем понамешаны, вернее, лежат слоями, казалось бы, несовместимые качества. В чужой стране с другим языком стеснительность видна сразу: жена с трудом заставляла меня общаться с англичанами на их родном языке: сначала мне надо было грамматически правильно выстроить в уме фразу, как учили в Университете, и лишь потом сказать. Но кто бы знал, каких трудов стоило мне общение с аборигенами! Отсюда — ссоры с женой и постоянная нервотрепка.
Еще я обидчивый. Обидчивость — признак гордыни, но мне пока не попадались люди — от митрополита до обычного смертного, — могущие преодолеть обиду не только внешне, но и внутренне; как правило, мы фарисействуем. А то, что обида — прямая дорога к ссоре, вам говорить излишне. Но бороться надо, никто не спорит. Только путь к преодолению обидчивости неимоверно долгий: научишься прощать всем — кончатся и обиды. И наступит в душе долгожданный мир. Но, ох, как высоко нам карабкаться по скале родимой гордыни!
«Гневаться и негодовать — служит самым ясным доказательством того, что обиды нанесены справедливо, а смеяться над ними служит доказательством, что не сознаешь за собой ничего худого» (прп. Исидор Пелусиот).
Ссора
Как жаль, что добрее не станем:
Ведь гордость — причина огня...
Но как поменяться местами,
Услышать, простить и понять?
Забыть и на ветер подбросить
Пушинки несказанных слов,
И в каждом невинном вопросе
Не ждать, не выискивать зло.
Нет правых и нет виноватых.
Есть горечь былого, и в нем,
Как будто игрушки из ваты,
Невидимым тлеет огнем.
Владимир Филиппов, СПб.
Перечитывая классику: «Базарову уже не суждено было просыпаться. К вечеру он впал в совершенное безпамятство, а на следующий день умер. Отец Алексей совершил над ним обряды религии. Когда его соборовали, когда святое миро коснулось его груди, один глаз его раскрылся, и, казалось, при виде священника в облачении, дымящегося кадила, свеч перед образом что-то похожее на содрогание ужаса отразилось на его помертвелом лице» (И.С. Тургенев. «Отцы и дети»).
За жизнь свою побыл два раза в Храме,
И то насильно, сам бы не почтил:
Один — когда не мог ходить ногами,
Другой — когда ногами отходил.
И вот лежит — какие упованья?
Пропитан перегаром и тоской.
Ужели крестим ради отпеванья?
Ужели — «со святыми упокой»?
За упокой — обязан помолиться,
Покой раба... — но как назвать Твоим?
Петь «со святыми» — вовсе поглумиться...
Но часто ли подобное творим?
Прости, Господь, и нас за отпеванье
Того, кто был при жизни мертвецом,
Когда молитва — словно поруганье,
Когда священник смотрится лжецом.
Не отпевать? Сего не говорили.
Но — «со святыми» — можно опускать:
И богоборцев тоже ведь крестили,
Зачем же так святых уничижать?
Иеромонах Роман (Матюшин)
Каждого из нас касалась она, каждого из нас лизала своим мерзким языком. Ни общественное положение, ни отсутствие оного от заразы не спасут. Имя заразы — сплетня. «Сплетня — слух о ком/чем-нибудь, основанный на неточных или заведомо неверных сведениях», — говорит словарь С.И. Ожегова; «сплели небылицу», — приводит пример В.И. Даль. Кто не страдал от нелепых слухов о себе? А ведь на каждый роток не накинешь платок, говорят в народе. Будь мертвым и к похваляющим тебя, и хулящим тебя молвой, учат Святые Отцы. Но все убивающий вокруг яд сплетни ставит человека в очень трудное положение: «Кто огорчается худой о себе молвой, о том обыкновенно думают, что его мучает нечистая совесть, а кто смеется над такой молвой, тот представляет яснейшее доказательство, что он не знает за собой ничего худого», — утверждает свт. Иоанн Златоуст.
...Я получил письмо от знакомого иеромонаха. Мы не друзья, но что-то тянет нас друг к другу, и мнение о себе имеет значение. Письмо неласковое, да не в этом дело: в письме монах приводит «факты», которые фактами называть трудно. Мне сразу ясно, от кого они исходят. Я столь же откровенно попросил его не собирать сплетни у посторонних, а прямо спросить у меня — неужели это правда? Как-то не по-православному получается... Сплетня калечит, сплетня убивает, сплетня делает жизнь невыносимой. Низкая сплетня о жене Пушкина Наталье Гончаровой стала поводом к дуэли и смерти Поэта.
Помните, в прекрасной сказке Л.Лагина «Старик Хоттабыч» волшебник наказал негодного мальчишку-школьника: как только он начинал сплетничать, изо рта вырывался собачий лай? Страшное наказание... «Негодных же и бабьих басен отвращайся» (1 Тим. 4, 7). Я сам грешен в сплетничестве. Бежим сплетни! «Не внимай пустому слуху, не давай руки твоей нечестивому, чтоб быть свидетелем неправды» (Исх. 23, 1).
Сплетня
Живи как отшельник,
Гуляй или плачь —
Найдет тебя сплетня,
Придет твой палач!
Двери не отворит —
Под дверь подползет,
Ограда мешает —
Сквозь камень пройдет.
В чем грешен, не грешен —
В набат прогудит,
Навек обезчестит,
По гроб осрамит.
И в грязь тебя втопчет
И недруг и друг...
Проклятая сплетня!
Проклятый недуг!
Иван Никитин, †1861
А как прекращаются пересуды? Когда конец приходит сплетне? Когда встречается последний, Кто эту сплетню говорит, И первый, кто не повторит. Валентин Берестов, СПб.
Как-то я размышлял об этом, но мысли продолжают точить. Часто в книгах, газетах и выступлениях попадается фраза: «Если бы довелось начать жизнь сначала, я прожил бы ее так же». Ой ли? Редко кому — если вообще возможно — удается прожить жизнь так, чтобы потом не краснеть за свои поступки. Даже святые не избежали греха. «Всякий человек ложь» (Пс. 115, 2), — утверждает Библия.
Но не буду о других; моя собственная жизнь полна ошибок и заблуждений. Какое счастье, часто повторяю себе, что в погоне за призраком не промчался мимо обетованного острова Православия! Чем больше живу, тем больше открывает Господь греховность моей жизни. Бросает в жар стыда от всего, содеянного мной за эти годы. Конечно, было и хорошее на широком пути, но мало, и поводом к нему служил опять-таки грех. Я не хотел бы повторять сначала свою жизнь. Но я не могу, как учат нас Святые Отцы, и отторгать ее: каждого из нас ведет к Себе Промысл Божий. Другое дело, хотим ли мы услышать в грохоте нашей жизни тихий Божий голос... «На широком пути бывает следующее: злоумие, развлечение, чревоугодие, пьянство, расточительство, непотребство, раздор, раздражительность, надменность, непостоянство и тому подобное; а за ними следуют неверие, неповиновение, непокорность, отчаяние. Кто предан этому, тот заблудился от пути истины, готовя себе собственную свою погибель. На тесном и узком пути бывает следующее: безмолвие, воздержание, целомудрие, любовь, терпение, радость, мир, смиренномудрие и тому подобное; за ними следует безсмертная жизнь» (прп. Ефрем Сирин).
Поздняя зрелость
Не для того ли мне поздняя зрелость,
Чтобы, за сердце схватившись, оплакать
Каждого слова сентябрьскую спелость,
Яблока тяжесть, шиповника мякоть,
Над лесосекой тянувшийся порох,
Сухость брусничной поляны, и ради
Правды — вернуться к стихам, от которых
Только помарки остались в тетради.
Все, что собрали, сложили в корзины,
И на мосту прогремела телега.
Дай мне еще наклониться с вершины,
Дай удержаться до первого снега.
Арсений Тарковский, †1989
Грипп подбирается незаметно. Ты еще не болен, но организм уже чувствует чужой вирус и начинает борьбу. Начала болезни не замечаешь, но внутренний голос твердит: будь настороже! Мне, например, перед болезнью снится один и тот же сон: всю ночь какая-то шершавая серая стена. Этот сон — всегда в руку. А когда болезнь войдет в силу, и тебе плохо, но все равно ты знаешь, что через неделю грипп пройдет и наступит несколько дней отдыха без надоевшей работы и круговерти домашних хлопот.
Во время болезни допустимо капризничать, и верная жена будет исполнять твои прихоти, а знакомые по телефону — интересоваться твоим здоровьем. Больному это приятно, и дети даже жалеют о выздоровлении. Но дети еще не признали смерть, и болезнь для них — только запрет гулять и шанс на сугубое внимание близких. Для взрослых грипп — досадная остановка в делах и где-то глубоко-глубоко — страх близкой смерти: от гриппа тоже умирают. Я давно уже не маленький — и болеть не хочу. Сейчас подниму руку, на которой устроилась кошачья мордочка, встану и приму ударную дозу ремантадина — надо идти на работу.
Да, такие бывают напасти,
Что на сердце ложатся, как ночь, —
У веселой уборщицы Насти
Умерла в понедельник дочь.
Я частенько захаживал к Вере,
И ко мне приходила она;
Палец в рот, и станет у двери
Или сядет на стул у окна.
«Сколько лет тебе, Вера?» — «Двести...»
— «Что сегодня?» — «Сегодня — вчера...»
Сколько раз коротали мы вместе
Незаполненные вечера.
Да, такие бывают напасти,
Что на сердце ложатся, как ночь, —
У веселой уборщицы Насти
Умерла в понедельник дочь.
Василий Александровский, †1934
По телевизору показали девочку, воспитанную дворовой собакой. Неимоверными усилиями воспитателей детдома ее научили говорить и стоять прямо, а не ползать на четвереньках. Но когда русскую маугли, выросшую в конуре, спросили о заветном желании, она сказала: «Хочу лаять. Я не человек, я — животное», — и встала на коленки, и впрямь залаяла. Еще показали мальчишку, вскормленного кошкой. Ни он, ни девочка не хотят оставаться людьми, да людьми уже и не будут: видимо, младенчество — важнейший период для того, чтобы крохотный человек стал частью
человечества. Они понимают язык животных и умеют разговаривать на их языке. Эти дети знают, что звери — добрые. А среди людей они чувствуют себя чужими.
...Я рассказываю Малышу о людской неправде, а он внимательно глядит на меня своими круглыми, все понимающими глазищами, в которых читаю: «Ах, люди, люди! Ну что вы никак не можете устроить свою жизнь! Вот если бы ты, хозяин, был котом...» — и Малыш ласково трется о мою ногу, утешая, что мне так не повезло...
Летела белая гусыня
Над светлой утреннею синью
На полном вымахе крыла
Летела белая гусыня —
С предсмертным криком — от орла.
Перемахнув лесную реку,
Безсильная, едва дыша,
Она метнулась к человеку,
Что вышел вдруг из шалаша.
Ей спрятаться б за эту спину,
Припав на лоно зыбких вод...
...А он
Легко двустволку вскинул
И срезал птицу
Прямо влет.
Вячеслав Кузнецов, СПб.
Однажды мне пришлось побывать в онкологической больнице на Песочной у родственницы. Она проходила курс химиотерапии и чувствовала себя плохо. Мы молчали, наше молчание сгущалось, и вдруг больничный коридор прорезал страшный женский крик, от которого я вздрогнул. «Кричит почти не переставая —последняя стадия, наркотики не помогают», — тихо сказала родственница.
Оказывается, бывает настолько невыносимая, непреходящая боль, что люди
сходят с ума.
В Ростове две девочки-подростка убили соседку, сильно страдавшую после автомобильной аварии, — по ее просьбе. Решением суда девочек определили в колонию.
Читательница прислала в редакцию письмо: «У нас за стеной жила женщина, которая тяжело болела, но была неверующей, и решила покончить жизнь самоубийством. За три дня до гибели — она перерезала себе вены — в нашей комнате ночью со стены упала икона Николая Угодника: думаю, Святитель хотел предупредить, что готовится страшное злодеяние». Каждый из нас хотя бы вскользь думал об этом. Дети не понимают смерть, поэтому идут на самоубийство легко: «Вот, я закрою глаза, меня положат в красивый гроб, и я буду слушать, как рыдает по мне мама, не пустившая гулять».
Взрослого, вытащенного из петли, нужно крепко ударить по щеке, чтобы он пришел в себя. Но это помогает лишь тогда, когда бес уныния еще не вцепился в человека. Самоубийца (трудные стихи)
Хоронили не многолюдно.
Говорили, что ей
Было невыносимо трудно
Сладить с бедой своей.
Какая беда — я не слышал,
Жизнь теперь всех трудна.
Но понял: срок жизни не вышел,
Если бы не она. . .
Как это случилось не зная,
Шел за ней, не спеша.
Отмучилась, думал, она я
Телом. А как душа?..
Надеялась на избавленье,
А забрала с собой,
Без всяких надежд на забвенье,
Беды, обиды, боль.
Хоронили не многолюдно,
Не говоря, что ей
Всю вечность теперь будет трудно
С этой бедой своей. . .
Евгений Санин
Я стал искать в Библии и у Святых Отцов, есть ли оправдание добровольному уходу из жизни:
«Насильно разлучающий душу с телом будет ли прощен? Таковых древние и после смерти признавали проклятыми и безславными, даже руку самоубийцы, отрубив, погребали отдельно и вдали от прочего тела, почитая недостойным, как послужившей убийству, воздавать ей ту же с остальным телом честь. Если же рука и по смерти подвергаема была наказанию людьми, то получит ли какое помилование душа, подвигнувшая им руку» (прп. Исидор Пелусиот, †V век). В Евангелии апостол Павел сказал совсем кратко: «Не делай себе никакого зла» (Деян. 16, 27). Я внимательно просмотрел в «Трудах» (изд. «Практика», 2002) митрополита Сурожского Антония, нет ли каких исключений, но и он призывает в невыносимых условиях «жить по послушанию». Святитель приводит отрывок из безсмертного романа Диккенса (†1870) «Посмертные записки Пиквикского клуба», чтобы показать, как можно жить без воодушевления. Мистер Пиквик едет в фиакре и спрашивает возницу: «Каким образом такая жалкая лошаденка может везти такую тяжелую повозку»? Кучер отвечает: «Ах, сударь, дело не в лошади, а в колесах! Колеса-то огромные, хорошо смазанные. Стоит лошади тронуться, как колеса начинают вращаться, что же остается лошади? Ей приходится бежать, спасая свою жизнь». Временами и людям есть смысл подражать бегущей в упряжке лошади. За недостатком места не могу передать мысли владыки; откройте стр. 97-98. Православие запрещает самоубийство без оговорок: покушение на жизнь, которую дал Господь, есть страшный грех: «Я умерщвляю и оживляю» (Втор. 32, 39); самоубийцу не отпевают, за него не молятся в церкви; раньше и хоронили за кладбищенской оградой.
Конечно, жизнь совсем не похожа на глянцевые фотографии в журналах. Жизнь грубее, циничнее, в ней мало благородства, жизнь полна слез, страданий, боли. Жизнь трудна и однообразна, в ней мало радости. Жизнь всегда рядом со смертью. Жизнь... впрочем, вы знаете жизнь лучше меня. И, когда я вспоминаю нечеловеческий крик обезумевшей от боли женщины, я начинаю молиться: «Господи, дай мне силы дожить свой век до конца! Пронеси чашу сию мимо меня! Помоги людям перенести боль, Господи!» — и мне на время становится легче...
«Жить невозможно...» — и чиркнула спичка,
И на ресницах застыла слеза.
«Жить невозможно!» — кричит электричка,
Слушая судеб людских голоса.
Все ненавистней пустые заботы.
Сил никаких уже нет. Довели.
«Жить невозможно!» — кричат самолеты.
«Жить невозможно!» — кричат корабли.
Жить невозможно срамно и безбожно,
Стыдно, коль нечем уже дорожить.
Жить невозможно, жить невозможно,
Но невозможно как хочется жить!
Николай Рачков, СПб.
Молитва о самоубийцах Оптинского старца Льва
Родственника моего (имя) взыщи, Господи, погибшую душу, если возможно — упокой. Неисповедимы судьбы Твои. Не прими сей молитвы моей во грех мне, но на все да будет святая воля Твоя. Аминь.
Эту молитву нужно как можно чаще повторять во всяком месте, но только не в церкви. И чаще подавать милостыню.
Когда я писал о маме, я был уверен: это слово о всех мамах на свете, — и не ошибся. Со слезами приходили читатели, благодарили за незатейливые строчки. Многие, по моей просьбе, записали имя р.Б. Веры в помянники. И просили писать о маме еще. Я не делаю этого специально — только по зову сердца. Да и строчек, посвященных маме, не так много. Единственное, что могу сказать, — они написаны искренне, нет в них ни рисовки, ни стремления рассказать о чем-то необыкновенном. Мама была обычной русской женщиной с обычной тяжелой для русской женщины судьбой. Наверное, поэтому мои скромные записки так тронули людей. Но вот получил одно письмо — и сразу почернел мир перед глазами: «Надоели Вы со своей матушкой. Что Вы лезете в души людям, что Вы пишете без конца о родительнице? Ну, была Она хорошая, пригожая, славная, так храните память о ней в душе, не надоедайте людям. Ведь у каждого была своя мама, память о которой хранит человек и лелеет ее память. А Вы нагло лезете к людям со своей мамой. Как только я вижу заметки о маме, я их не читаю...» Пишет 67-летняя женщина, обученная грамоте, сибирячка, у которой отец погиб в 1942 году, а мама осталась одна с четырьмя детьми. Много грубостей написала она мне, и я не перестаю удивляться — откуда у немолодой уже женщины так много злости? Злость просто выплескивается из нее. Что я сделал ей плохого? Или не задалась жизнь? Не знаю, не знаю... Ну, не читайте мою газету, не покупайте моих книг, не упоминайте мое имя в своем доме. Но Вы же, наверное, тоже мать! А если на Вас же и обернется Ваша злоба? Не хочу больше писать... «Три есть начала, побуждающие нас на зло: страсти, демоны и злое произволение» (прп. Максим Исповедник, 1622) .
Жалость
Сатин: «Жалость унижает человека».
М. Горький. «На дне».
...Пусть унизит. Что за дело!
Пусть унизит — не беда!
Помню, мать меня жалела
В невозвратные года.
Так жалела, так страдала,
Над плитой ревя ревмя,
Полоснув меня, вандала,
Пряжкой отчего ремня...
Не спеша светло и бело
Отцветет плакун-трава...
Все в душе перегорело,
Только жалость и жива.
Лишь одна она отныне
Все острее, все больней
К малолеточке рябине,
К скорбной женщине при ней.
Да еще — совсем некстати —
К тем, кто, сея воровство,
Не жалели, как и Сатин,
Ничего и никого...
Вадим Кузнецов
Пришла открыточка от игумении Георгии из Иерусалима. Десять лет прошло с моей первой поездки на Святую Землю, и все годы мы шлем матушке газеты, а она с сестрами молится за нас у Гроба Господня. Та поездка стала краеугольным камнем для моей неутвердившейся веры, я вырос духовно. Это была замечательная поездка, если бы не одно «но». Группу сопровождал священник нашей епархии, и мы поначалу радовались этому. Недоумение началось с того, что в Горнюю, где нас очень ждали, он прибыл в мятой панамке с изображением серпа и молота и в спортивном костюме. Даже мы заметили, с каким удивлением подходили к нему сестры под благословение. Но странности продолжались: он утверждал, что стена плача есть главная христианская святыня, снимал наперсный крест, надевал на голову иудейскую кипу и шел молиться — к «главной святыне». Чуть позже духовник Обители запретил ему заходить в алтарь, а паломники на исповеди в Храме Гроба Господня не хотели к нему идти — на Голгофу. Однажды в дороге, в жаркий декабрьский день, когда автобус сделал остановку для отдыха, он предложил мне:
— Александр, хочешь кваса?
Я взял из его рук бутылку и сделал глоток.
- Тьфу, гадость!
Он засмеялся:
- Это кошерное пиво!
Он долго плескался в Мертвом море, а потом не мог спать от ожогов. Он заводил со мной разговоры, далекие от истин Православия, и моя душа раздваивалась: он же священник Русской Православной Церкви, неужели я не понимаю даже азов нашей веры? Но вскоре мои сомнения развеялись. Мы посетили храм Благовещения Пресвятой Богородицы в Назарете, и греческий настоятель архимандрит Иустинас произнес перед нами пламенную проповедь, а питерская паломница Ирина Коваленко переводила. Опасность исходит от папы Римского, который стремится объединить уже не только христианские религии, но и буддизм, брахманизм, иудаизм — в единое целое. «Станьте новыми апостолами и, уподобясь им, несите свет истинного Православия», — напутствовал нас отец Иустинас.
И вдруг словно пелена спала с моих глаз, а он, стоявший рядом со мной, внезапно произнес: «Жаль, что мои усилия были напрасны». Больше он ко мне не подходил, а потом и вовсе переехал в одну из ночлежек Иерусалима.
Вернувшись домой, я позвонил его настоятелю и сообщил о неправославном поведении клирика церкви, на что тот спокойно ответил: «Да я все знаю, и фотографии его у стены плача есть. Вы соберите подписи и напишите рапорт митрополиту». Но Владыка Иоанн недавно умер, и писать было некому. Фамилия его... да разве в фамилии дело? Теперь уже и сынок его служит в нашей епархии священником, и дай Бог, чтобы яблочко от яблони подальше упало...
За нашей последней трапезой в Горней сестры спели нам на память чудную песню:
Прощальный час в Иерусалиме
Сердцу милый, вожделенный,
Иерусалим, святейший град,
Ты прощай, мой незабвенный,
Мой поклон тебе у врат.
О тебе, моей святыне,
Глас с мольбою возношу:
И всевышней благостыни
От небес тебя прошу.
Я с отрадой и слезами
Отплываю по морям:
Ты же будешь за горами,
Светлый трон Царя царям,
Правдой землю ты наполнил,
Возвестил Христов закон:
Нам же живо ты напомнил,
Что страдал в тебе Сам Он.
Этим сердцу ты дороже,
Выше всех мирских красот.
Как я счастлив, дивный Боже,
Видеть верх Твоих щедрот.
Так прощай, я отплываю,
Град — сокровище веков;
Вас с Сионом величаю,
Чту превыше облаков.
Выше славы до чертога
Град известен в небесах,
Даже имя носишь Бога,
Граде, весь ты в чудесах!..
Батюшка две недели тоже болеет гриппом:
- Совсем измучился, Саша, — жалуется он, — на службе, наверное,
заразился. Много ли мне, старику, надо? 400 причастников было, а второго
священника не дают.
- Батюшка, дорогой, чем Вам помочь? — духовника так жаль, что даже слезы
выступили. — Навестить Вас, привезти что-нибудь? Я молюсь за Вас,
батюшка.
- Знаю, знаю, что молишься. «Бойся Господа, и удаляйся от зла: это будет
здравием для тела твоего и питанием для костей твоих» (Притч. 3, 7). Ты
лучше воздохни обо мне перед Господом.
Воздыхание, по Святым Отцам, короткая сердечная молитва о ком-либо, по силе равная многим часам молитвы. Дома я возжег лампадку и стал «воздыхать»: «Боже, помоги батюшке выздороветь!», «Боже, Ты же знаешь, как он Тебе служит, помоги!», «Господи, помилуй духовника моего, отца Иоанна!», «Помоги, Господи, батюшке!», и т.д. Интересно, будет ли толк от моих «воздыханий»?
Дорог мне перед иконой
В светлой ризе золотой
Этот ярый воск, возжженный,
Чьей, неведомо, рукой.
Знаю я: свеча пылает,
Клир торжественно поет —
Чье-то горе утихает,
Кто-то слезы тихо льет,
Светлый ангел упованья
Пролетает над толпой. . .
Этих свеч знаменованье
Чую трепетной душой:
Это — медный грош вдовицы,
Это — лепта бедняка,
Это... может быть... убийцы
Покаянная тоска...
Это — светлое мгновенье
В диком мраке и глуши,
Память слез и умиленья
В вечность глянувшей души.
Аполлон Майков, †1897
Сопливые мальчишки без стеснения сосут сигаретки на улице, благо время сейчас такое — не до них! Курят незрелые девчонки, курят и мамы, везущие в колясках детей, курят инвалиды, курят здоровые, курят в больнице, и даже перед смертью просят последнюю затяжку.
И зачем люди курят? — удивляюсь я нынешний. Это кто там удивляется? — вопрошаю я прежний. — Забыл, что всегда носил с собой по три пачки сигарет: все боялся, что отрава кончится? Забыл, как по ночам вставал покурить, а по утрам тебя бил кашель? Как в нетерпении до перерыва в Университете держал у носа никотиновые пальцы, забыл? Или как не мог досидеть до конца сеанса в кино? Тоже забыл? И, конечно, не помнишь, как, не имея курева, собирал чужие замусоленные окурки? — не успокаивается прежний. Отстань от меня, приставала, не было этого! — но густая краска стыда малиново покрывает щеки.
Да нет, все я помню отлично, потому и пишу. Горящая сигарета во рту или в руке почему-то должна говорить о мужественности мужчин и женственности женщин. Табачные монополии сделали все, чтобы курение вошло в моду. Ну, еще в тюремном безнадежье или в армейской карусели понятно — единственное законное развлечение, дающее иллюзию успокоения, минутку отдыха усталой душе и разгоряченному телу. Вот когда бежим и задыхаемся, тогда даем слово — брошу! А отдышавшись, снова зажигаем дьявольскую соску.
Махорка
Меняю хлеб на горькую затяжку,
Родимый дым приснился и запах.
И жить легко, и пропадать нетяжко
С курящейся цигаркою в зубах.
Я знал давно, задумчивый и зоркий,
Что неспроста, простужен и сердит,
И в корешках, и в листиках махорки
Мохнатый дьявол жмется и сидит.
А здесь, среди чахоточного быта,
Где холод лют, а хижины мокры,
Все искушенья жизни позабыты —
Для нас остались пригоршни махры.
Горсть табаку, газетная полоска —
Какое счастье проще и полней?
И вдруг во рту погаснет папироска,
И заскучает воля обо мне.
Один из тех, что «ну давай, покурим»,
Сболтнет, печаль надеждой осквернив,
Что у ворот задумавшихся тюрем
Нам остаются рады и верны.
И мне и так не жалко и не горько.
Я не хочу нечаянных порук.
Дымись дотла, душа моя, махорка,
Мой дорогой и ядовитый друг.
Борис Чичибабин, †1994
Я много лет боролся с собой — и бросал, и считал количество выкуренного, и таблетки принимал, да все без толку. И понял, что проиграл. Больше всего задевало то, что я стал рабом сигареты — без нее никуда, и чтоб спички были, и чтобы отравы хватило надолго. Все время — а курил я лет 25 — меня не оставляла боязнь остаться без никотина. А в редкие часы, когда курева не было, я места себе не находил. Помните, в конце 80-х в Питере чуть не случился табачный бунт, когда из-за отсутствия табака мы, курящие, перекрывали Невский? Человек курит не потому, что ему это нравится, — он без никотина уже не может — организм требует: мы несем «скорби собственного сочинения», по выражению прп. Анатолия (Зерцалова).
Свобода в нас самих: небес святой залог,
Как собственность души, ее нам вверил Бог!
И не ее погнет ярмо земныя власти;
Одни тираны ей: насильственные страсти...
Петр Вяземский, †1878
Никотин — наркотик, курение — страсть противоестественная, а к плохому человек быстро привыкает. Я, было, сдался, но Господь помог — и лет 1- не курю. Даю ценный совет: просите у Бога, Он поможет, воля редко кого из дьявольских тенет вытаскивает. У Бога просите! «Страсти происходят не от природы, но от желания» (свт. Иоанн Златоуст). Я счастлив!
Граждане,
у меня
огромная радость. Разулыбьте
сочувственные лица. Мне
обязательно
поделиться надо, стихами
хотя бы
поделиться. Я
сегодня дышу как слон, Походка моя
легка, И ночь
пронеслась,
как чудесный сон, Без единого
кашля и плевка. И мысли
и рифмы
покрасивели
и особенные, Аж вытаращит
глаза
редактор. Стал вынослив
и работоспособен, Как лошадь
или даже —
трактор. Бюджет
и желудок
абсолютно
превосходен, Укреплен
и приведен
в равновесие. Стопроцентная
экономия
на основном расходе — И поздоровел
и прибавил в весе я... . . .Я
порозовел
и пополнел в лице, Забыл
и гриппы
и кровать. Граждане, вас
интересует рецепт? Открыть?
Или... не открывать?
Граждане, вы
утомились от жданья, Готовы
корить и крыть. Не волнуйтесь, сообщаю:
граждане, я
Сегодня —
бросил курить.
Владимир Маяковский, †1930
В списках не значился...
Заместителю Председателя Международных Рождественских образовательных чтений, Председателю Отдела религиозного образования и катехизации Русской Православной Церкви, архимандриту Иоанну (Экономцеву) от газеты «Православный Санкт-Петербург»
РАПОРТ
Ваше Высокопреподобие!
Имеем сообщить Вам, что наша газета, существующая уже 12 лет и пользующаяся известностью не только в Санкт-Петербурге, но и в стране и за ее пределами, неоднократно присылала своих представителей для участия в ежегодных Рождественских чтениях и последующего освещения их хода на своих страницах. До сих пор наши представители не встречали никаких препятствий со стороны организаторов Чтений.
Однако, то, что случилось в этот раз, поставило нас в весьма затруднительное положение. Несмотря на то, что заявление об участии в Чтениях мы послали заранее, наш представитель, спецкор Бакулин А. А., прибыв в Москву, обнаружил, что его здесь не ждут. В списках аккредитованных корреспондентов его имя не значилось, пропуск на первое пленарное заседание в Государственном Кремлевском дворце для него приготовлен не был. Связавшись с представителем пресс-службы Чтений Кнорре Б.К., Бакулин А.А. с удивлением узнал, что помочь тут ничем не могут, и ему остается только возвращаться домой не солоно хлебавши. К счастью, нашему представителю повезло и на заседание он все же попал — исключительно благодаря собственным усилиям. Но на следующий день, при попытке попасть на второе пленарное заседание в храме Христа Спасителя, он понял, что история повторяется, и вновь ему пришлось полагаться на собственные силы. И в первый, и во второй день наш представитель смог убедиться, что он не одинок, что, подобно ему, мыкаются без пропуска немало участников Чтений, и, следовательно, дело не в его личной неудаче, а в халатном отношении к своим обязанностям людей, ответственных за работу с прессой.
Ваше Высокопреподобие! Наша газета надеется с Божией помощью и в будущем принимать участие в Рождественских чтениях, и хочет верить, что подобные недоразумения не повторятся. Если это нерадение, то: «Не что другое доводит нас до нерадения о своих делах, как пытливость и разведование о чужих делах, потому что кто любит злословить и разведывать о чужой жизни, тому некогда позаботиться о собственной жизни» (свт. Иоанн Златоуст).
Пользуясь случаем, выражаем глубокую признательность всем организаторам и участникам Чтений (кроме пресс-службы), и сообщаем, что материалы, собранные нашим представителем в ходе Чтений и в беседах с их участниками, будут не раз публиковаться на страницах нашей газеты. Спаси Господи! С уважением, главный редактор газеты «Православный Санкт-Петербург» РАКОВ Александр Григорьевич
Письмо из деревни
Бывает: вспомнится, приснится
Литературный особняк,
Где всяк, спеша за славой, злится,
А славен далеко не всяк.
Где буквы вбиты в гладь металла:
«Литфонд», «Драмсекция», «Группком».
Где от велика и до мала
Всяк с дипломатией знаком.
Где мне встречались чудо-люди,
Которым не сложить строки,
А между тем, они и судьи,
И авторы, и знатоки.
Александр Решетов, †1971
И вновь за телефонную трубку — без духовника никак. Привезли свежий номер — и я расстроился: бьемся-бьемся, чтобы газета получилась не только интересной, но и красивой внешне, чтобы фотографии и иконы были хорошо напечатаны, чтобы шрифт хорошо читался. А получили — вместо некоторых изображений белые маски, и шрифт бледный.
- Батюшка, может, другую типографию поискать?
- Ты уже менял типографию. Сколько раз говорил, нужно принимать все,
как есть. Помнишь слова молитвы Оптинских старцев: «Господи, дай мне с
душевным спокойствием встретить все, что принесет мне наступающий день.
Дай мне всецело предаться воле Твоей святой»? Значит, Богу так угодно. Не
волнуйся и не расстраивайся.
- Батюшка, Вы болели, а я «воздыхал», как просили, о вашем
выздоровлении...
- То-то я так быстро поправился! — шутит духовник. — Спаси тебя
Господи! Потеплее будет, приезжай. И не волнуйся зря — твое волнение мне
передается; будь радостный и веселый...
Сеятель
Было весеннее раннее время,
В трудную пору, забывши покой,
Сеятель сеял здоровое семя,
Мерно бросая умелой рукой.
Полный работы, любви и тревоги,
Жатвы он ждал от труда своего:
Первое семя легло при дороге,
Стаи пернатых склевали его.
Семя другое на камень упало,
Быстро из семени вышли ростки.
В пору же летнюю солнышко встало
И засушило листки.
Третие семя упало средь терний,
Тернии силой могучей своей
В час неожиданный, грустный, вечерний
Семя от солнечных скрыли лучей.
На землю добрую семя иное
Пало и, выросши, вызрело в плод.
Так и Господнее Слово Святое
В почве сердечной живет и растет.
С семенем зрелым чад Церкви Христовой
В Страшный День Судный Господь призовет
В Вечные кровы Обители райской,
Где Невечерний день в Боге живет.
Протоиерей Николай Гурьянов, †2002
Сотрудники упрекают меня, что я слишком откровенен со всеми, даже с посторонними. Конечно, моя откровенность часто не идет на пользу: иные, послушав, тут же передают недоброжелателям. Зная свою слабость, я пытался было что-то говорить, а что-то оставлять за душой, но ничего из этого не получилось: неведомая сила извлекает все до донышка. Раньше после такого приступа откровенности я становился больным, и только Причастие возвращало в здоровое состояние. Теперь это прошло. «Делание правды ни для кого не затруднительно. Пусть каждый делает, сколько может, правды и не требуется от него больше. Пусть всякий по силам своим несет на себе возлагаемое на него правдой, потому что иго Божие легко и для всякого удобоносимо» (прп. Ефрем Сирин).
Давно живу по душе: хочется сказать — говорю, что думаю, и о последствиях не помышляю. Для многих людей лукавство стало привычным, поэтому при разговоре они или глядят с удивлением, или обижаются на мое понимание правды. Жить не по лжи оказалось намного легче, чем я предполагал: ведь люди по природе своей рождаются искренними — прислушайтесь к малым детям. Это потом с детьми что-то происходит и они меняются — начинают лгать, хитрить, изворачиваться. Поймать бы этот поворотный момент за хвост! Представляете, каким бы прекрасным стал наш мир, если бы люди не лгали вовсе?
«Настя, зачем ты сказала мне, что учишься в Университете? Ты же посещаешь колледж», — говорил дочери. «Слово «Университет» звучит красивее, чем «колледж», как ты не понимаешь, папа?!»
Ты что ни скажешь, то солжешь,
Но не твоя вина:
Ты просто в грех не ставишь ложь,
Твоя душа ясна.
Мария Петровых, †1979
Нет, не понять мне логики лжи: можно, конечно, взять поносить чужую одежду, но все равно ее надо возвращать. Как хорошо все же чувствует себя человек, остающийся самим собой, и как трудно человеку, которому надо помнить, о чем и кому он соврал... «Отвергнув ложь, говорите истину каждый ближнему своему; потому что мы члены друг другу» (Еф. 4, 25).
Молчание!
Молчи, скрывайся и таи
И чувства и мечты свои —
Пускай в душевной глубине
Встают и заходят оне
Безмолвно, как звезды в ночи, —
Любуйся ими — и молчи.
Как сердцу высказать себя?
Другому как понять тебя?
Поймет ли он, чем ты живешь?
Мысль изреченная есть ложь.
Взрывая, возмутишь ключи, —
Питайся ими — и молчи.
Лишь жить в самом себе умей —
Есть целый мир в душе твоей
Таинственно-волшебных дум;
Их оглушит наружный шум,
Дневные разгонят лучи, —
Внимай их пенью — и молчи!..
Федор Тютчев, †1873
Ну что ты будешь делать? Каждый день пользуюсь интернетом — добываю новости для рубрики «Летопись», просматриваю, что происходит в православном и неправославном мире, отвечаю на письма в газету и лично редактору. И не устаю поражаться виртуальной реальности: она породила психологию безнаказанности. Телефонные хулиганы стали побаиваться звонить о «заложенной бомбе» после того, как милиция начала определять их местонахождение по звонку; уличные видеокамеры способствуют резкому снижению преступности. Но противостоять компьютерному безпределу мы не в силах. Отсутствие цензуры и самоконтроля привело к появлению тысяч молодежных сайтов, куда выплескивается вся юношеская муть: глупейшие стихи, советы по способам самоубийства, возможность высказывать мнение по серьезным проблемам: «Прива! Че никто в гостевуху не пишет? Мне он оч нравится. Да». Или стихи студента:
Если хочется — влюбляйтесь,
Это можно иногда!
Но не плачьте — улыбайтесь,
Ведь улыбка — как звезда!
Слезы текут из глаз от такого «творчества»...
Вы уже читали мое выступление в Клубе православной прессы, где я поднимал вопрос о соблюдении журналистской этики. Вскоре интернетагентство «Русская линия» публикует возмущенное письмо, а в нем слова: «Я не знаю, чем лично ущемлен Раков в связи с отсутствием этики, но мне кажется, что это — какое-то самолюбование. Нет ссылки на него — и все, престиж упал. Лишний раз не подойдут, не скажут, какой он великий». И заключает: «Может быть, эту тему стоит обсудить (не Ракова), а как нам правильно выстроить взаимодействие друг с другом?» Т.е. заканчивает тем, что я и предлагал. Мы разучились общаться и вместо решения проблемы (что трудно) переходим на личность (что легко, особенно, когда ты не знаешь человека). Мы превратились в хамов, у нас отсутствует чувство такта и, как следствие, чувство уважения к другому.
Интернет позволяет безнаказанно оскорблять или мстить «обидчику». Как? Да просто: например, забить его гостевую книгу безсмысленными сообщениями или направить лживое в его адрес на различные сайты — попробуй отмойся. Я уже не говорю о сознательном извращении русского языка (см. выше); тут вообще творится что-то немыслимое. Безкультурье становится нормой. Я не люблю интернет, не приемлю его дьявольской идеологии, не оправдываю его существование техническим прогрессом: душа говорит мне, что он несет в себе страшную опасность в виде реальной рогатой рожи, которая хохочет над поверженным человечеством. Нас засасывает все глубже... «Мы стремимся к настоящему (земным благам) и не помышляем о кознях диавола, который за малое отнимает у нас большее, дает нам грязь, чтобы похитить золото, правильнее сказать — небо, показывает тень, чтобы отогнать нас от истины, и обольщает сновидениями (богатством), чтобы при наступлении Судного дня оказались беднее всех» (свт. Иоанн Златоуст).
Уж новый полыхнул Везувий,
А мы души не бережем.
Земного, бренного взыскуя,
Все копим скарб, лукавим, лжем.
Уж близко огненная лава,
Уж кочергой шурует бес,
А мы бормочем: «Власть и слава...»,
Не слыша грохота небес.
Утихнет боль. Уймется пламя.
Ни слез. Ни званий. Ни имен.
Лишь блеск остывший в звездной яме.
Лишь тайна. Лишь песок времен.
Николай Рачков, СПб.
В минуту слабости. Господи, почему Твой мир такой жестокий? Почему так много неправды на Твоей земле? Люди все больше отдаляются друг от друга, становясь врагами. Почему, Господи, мы непрестанно воюем, убивая себе подобных, почему мы доказываем правоту чужой смертью? Что такое любовь, Господи, к которой Ты нас зовешь? Почему Твои люди так несчастны, почему?.. Господи, ответь, где Ты?.. «Верую, Господи! помоги моему неверию» (Мк. 9, 24).
Безсонница
Всю ночь — страданье раскаленное,
О, совесть, память, жаркий стыд!..
Чуть голубое, чуть зеленое,
Тот жар лишь небо остудит.
И ни к чему глотать снотворные,
От горькой одури слабеть...
Смирись, покуда небо черное
Не станет тихо голубеть.
Мария Петровых, †1979
Урок русского языка, орфоэпия: баловАть, языковОй, поднялсЯ, инсУльт, началОсь, вручАт, кУхонный, ВоздвИжение, красИвее, Иконопись, погналАсь, трубопровОд, договОр, благовЕствование, свЁкла, тЕфтели, звонИт, квартАл, диспансЕр, каталОг, в тУфлях, афЕра.
«Когда я приехал из Одессы в Петербург и впервые выступил с докладом на литературном вечере, я сделал девяносто два неправильных ударения. Городецкий подсчитал и сказал мне об этом. Я тотчас засел за словарь и больше уже этого никогда не повторялось» (Корней Чуковский, †1969) .
Январский словарь
ПрипорошИт, не припОрошит,
ЗаворожИт, не завОрожит.
Сяду-ка я на дерево-лошадь
И поскачу в настоящий словарь.
Сбросит она меня в раннюю тень,
Если хлестну удареньем не тем.
ЗапорошИт меня, не запорОшит
Русского леса словарь, как январь.
Не отнялА, я скажу, а отнЯла,
Не забралА, я скажу, а забрАла, —
НАчала, вымолвлю, не началА, —
Сбросит меня, закусив удила.
Но воротится, а я прошепчу:
— Я ведь шучу с тобой и не шучу.
Не заноси надо мною копыто —
В сердце ударь, а оно не убито.
В сердце ударь (мой язык — государь),
Вечного русского леса словарь.
Ведь ударенья иного промашка
В слове, как пуля, засевшая тяжко.
Не заноси надо мною копыта —
В сердце ударь — и оно не разбито!
Ведь зацветет под ударом ромашка,
Горькая рожь и медовая кашка.
Владимир Соколов, Москва
Эх, хватило бы смелости поговорить о подвиге! Сквозь всю нашу такую незаметную для окружающих жизнь мы совершаем бытовые подвиги: кто-то рано встает выгулять собаку, а кто-то живет с нелюбимым ради детей. Сказать начальнику или нет, что я о нем думаю? Просить ли прощения за худой поступок? Довезти ли пострадавшего до больницы, если беда случилась по твоей вине? Да просто не опаздывать на работу по утрам — для нас тоже подвиг. Говорю об этом без малейшей иронии: сам знаю, каких усилий стоит иной поступок. Более того, именно эти маленькие бытовые подвиги позволяют человеку однажды совершить подвиг, достойный ордена. Много лет прошло после той публикации в «Комсомолке», в которой описывалось, как на уроке по военной подготовке во время демонстрации вместо учебной оказалась боевая граната. Четыре секунды проходит до взрыва... Капитан запаса за это время успел понять, что ни в коридор, ни в окно, ни под стол гранату бросать нельзя — пострадают дети. Учитель встал лицом к стене, прижал гранату к телу — и принял взрыв на себя. Помнит ли кто-нибудь об этом подвиге в суматохе дней? Бывшие ученики помнят наверняка. Помню и я, читатель. И больше скажу — этот подвиг сильно повлиял на меня. Как? Не знаю. Сумею ли повторить подвиг? Вряд ли. Но когда-нибудь сумма чужих подвигов, принятых моей душой, достигнет той массы, при которой и я буду способен пожертвовать свою жизнь ради других... «Мужество есть твердость в опасностях» (свт.Григорий Богослов).
Оторвалась льдина — пять на пять —
И умчалась в Ладогу, как тучка!
Но людей не станут вызволять —
Там их нет. Но — есть собака Жучка...
Не успела к людям... А вода —
Холодна, чужда и непроглядна.
Посновала тварь туда-сюда,
Поскулила ... И свернулась: ладно.
А потом услышала шумок,
А затем — приблизилась моторка!
А на ней — веселый, хоть промок,
Жучкин друг и пьяница — Егорка...
Глеб Горбовский, СПб.
23 февраля, праздник — как он теперь называется? — День защитника Отечества. По телевизору показывают фильмы о войне, но мне они кажутся неправдоподобными: черно-белым доверяю больше. Солдаты военных лет одеты в гимнастерку, которую и мне посчастливилось носить два долгих армейских года. Удобное обмундирование для солдата — гимнастерка: быстро наденешь, легко стирать, и приучает тебя к военной выправке. День-другой повисит она мешком на новобранце, но уже жжет стремление — пальцы за ремень, и все складки назад! И уже обтягивает гимнастерка твою молодецкую грудь, выпрямляет спину, к тому же пилотка чуть набок и пряжка ремня, как солнце. Служивый не лицом красив — выправкой своей!
История гимнастерки проста, как она сама: в 1869 году в Туркестанском военном округе на белую полотняную рубаху, которая выдавалась солдатам для выполнения гимнастических упражнений, были введены пристяжные погоны и разрешено ее ношение в строю и вне строя. Отсюда пошло название «гимнастерка». Такая рубаха из различной ткани стала в Русской армии одним из основных предметов полевой и повседневной формы одежды. Есть и мистический момент: гимнастерка очень напоминает укороченный подрясник, а на Святой Руси чернец должен быть воином и в брани духовной, и в сече кровавой. Жизнь, конечно, идет вперед, и камуфляж, конечно, дело нужное, но я упрямо твержу: зря с гимнастеркой расстались, на рубашку цвета хаки поменяли. Ах, гимнастерка-гимнастерочка!..
Гимнастерка
Солдат оставил тишине
Жену и малого ребенка,
И отличился на войне. . .
Как известила похоронка.
Зачем напрасные слова
И утешение пустое?
Она вдова, она вдова. . .
Отдайте женщине земное!
И командиры на войне
Такие письма получали:
«Хоть что-нибудь верните мне...»
И гимнастерку присылали.
Она вдыхала дым живой,
К угрюмым складкам прижималась,
Она опять была женой,
Как часто это повторялось!
Годами снился этот дым,
Она дышала этим дымом —
И ядовитым, и родным,
Уже почти неуловимым.
...Хозяйка юная вошла,
Пока старуха вспоминала,
Углы от пыли обмела
И гимнастерку — постирала.
Юрий Кузнецов
Над головой у нас живут люди нерусские — а значит, богатые. Въехав, они затеяли ремонт с перепланировкой квартиры и заменой всего. После ремонта слышимость стала, как в концертном зале, словно мы с ними живем без потолка; ясно слышны семейные разговоры и беготня ребенка. Соседи еще умудрились залить нас горячей водой, но скоро исправили за свой счет. Ничего, жить можно — зато вокруг тишина.
Тихо вокруг, только в соседнем доме кафе «12 стульев» до глубокой ночи выплескивает звуки модной музыки прямо в мое окно. Но я затыкаю уши ватой и накрываюсь подушкой — жить можно. У нас большой красивый двор, в котором, конечно, люди на ночь автомобили ставят. Или, наоборот, заводят и долго прогревают перед ночным броском. Бывалые говорят, что к этому быстро привыкаешь. Жена заваривает мне перед сном кружку пустырника, я крепко затыкаю уши ватой и накрываю голову подушкой. Спокойной вам ночи!
Тихо
Ночной грозы угомонился гром.
Перед рассветом эхо отзвучало.
И тишина торжественна кругом,
Как изначальной музыки начало.
Сосновый лес — как золотой орган,
Пронизанный легчайшим свежим светом.
От мокрого брусничника туман
Уходит в небо, не касаясь веток.
Как мир хорош! И как я счастлив сам!
В умытом мире тайное не тайно.
Не вечность ли сейчас по волосам
Меня рукой погладила случайно?
И вновь душа сомнений лишена,
Покоя набирается без спешки.
... И каплю обронила тишина
В фаянсовое блюдце сыроежки.
Михаил Дудин
-Я знаю, что ты хотел сказать, — сделала ремарку цензор-жена, которой я даю на просмотр каждую былинку. — Ты хотел, но не смог передать, какой у нас прекрасный двор. Ты же писал раньше про ворон — Карла и Клару, про деревья вокруг, про бабушку из соседнего дома. А то, что ты сейчас запечатлел на бумаге, очень сумбурно. И соседи наверху у нас пожилые и хорошие; сын у них богатый, это правда, ну и что? Исправляй давай!
Вариант второй. Над головой топает ребенок, раздаются соседские голоса, а в 11 вечера грохает раскладная кровать, но звуки жизнедеятельности только радуют: люди рядом! Быстро забылось, как 18 лет мучились в «корабле» на Юго-Западе. Вот где была слышимость! Вот где бурная жизнедеятельность! По батюшкиным молитвам переехали — все близко, и метро, и кладбище, и двор зеленый, и гараж рядом. Живи и радуйся, гляди в окно и твори свои записки.
... Опять дал строгой жене на пропуск в печать.
— Уже лучше, — прочитала супруга. — Только зачем людям нужно знать о
твоих жилищных условиях? Ты должен суть вещей видеть и выводы правильные
делать. А это все мелочи быта. Надо доработать.
Многословие — род недуга,
А народ изъясняется кратко:
Ищешь друга без недостатка?
Ты рискуешь остаться без друга.
Лев Озеров
И я написал вариант третий: Слава Богу за все!
...Ну наконец-то! — подвела черту жена. — Можешь ведь, когда захочешь!
Кто счастлив честною женой,
К блуднице в дверь не постучится.
Кто прав последней правотой,
За справедливостью пустой
Тому невместно волочиться.
Владислав Ходасевич, †1939
Вдруг позвонил писатель из нашего Союза и сам заговорил о моем творчестве. Честно скажу, о своих способностях я мнения скромного, но где вы встречали писателя, который признается, что пишет плохо? Таких писателей, скажу я вам, на белом свете нет.
— Ваши первые книги выношены, полны глубоких мыслей и по-своему
оригинальны. А теперь Вы торопитесь. Над каждой книгой надо долго думать.
Вы прислушайтесь к мнению Ваших коллег по цеху.
Я начал было оправдываться, что все книги из-под моего пера выходят с одной скоростью, что наступило время, когда прожитая жизнь требует излиться на бумаге, что я больше журналист, чем писатель, что газета для меня главнее, но опытный собрат вновь повторил об ответственности писателя и пригласил на очередное собрание. Разговор оставил в душе неприятный след: если пишу плохо, критику выслушивать горько, но полезно.
Бросить на ходу незаконченную книгу, которой я живу последний год, нет ни малейшего желания. Да и зачем? Читатель вернее всех скажет, нужна ли ему та или иная книга. Что бы ни говорили, а если книгу не читают, то к чему было ее писать? Так думаю я, так думают многие.
...Когда мне нужен совет, я звоню женщине, писателю и литературоведу, а главное, верующему человеку, и, отрывая ее от дел, тараторю в трубку очередную былинку. И получаю в ответ или веселый смех, когда мне что-то удалось, или разумный совет, который дорогого стоит. А так... пустота одна... «Живи, как пишешь, и пиши, как живешь: иначе все отголоски твоей лиры будут фальшивы» (Константин Батюшков, †1855) .
Если скажут: «Спросится с таланта!» —
В тень уйду и скромно промолчу.
Знаю, что не все я сделал ладно,
Многое пришлось не по плечу.
Но не стану лебезить в испуге,
Дескать, много дел... Превыше сил...
Я стихи писал не на досуге.
Я за строки жизнью заплатил.
Вячеслав Кузнецов, СПб.
Разговор с духовником:
- Батюшка, в воскресенье затеял поменять старые батареи отопления, позвал
сантехника из ЖЭКа, подъехали к магазину, а в мою машину чужая врезалась.
И сантехник пьяницей оказался — все вкривь да вкось пошло. Так в холоде
ночь и провели. Пришлось на другой день новых специалистов приглашать; мы
нервничали.
- А зачем ты, Сашенька, в праздник трудишься? Забыл слова: «Шесть дней
работай и делай всякие дела твои; а в день седьмой — суббота Господу,
Богу твоему: не делай в оный день никакого дела» (Исх. 20, 9-10)? Вот
тебя Господь и вразумил. И благословения у меня ты не просил; я, может, и
не благословил бы тебя на вчерашний день. Тепло в доме — великое дело,
как же ты без духовника решил обойтись? Поэтому сегодня у тебя душа и
болит. Помолюсь, помолюсь, знаю, что плохо тебе. Целую, целую, целую...
Поговоришь с духовником, заплату положит он на твою грешную душу — и
опять жить можно. До следующего звонка. А сколько таких звонков у батюшки
за день наберется?..
«Без ближайших руководителей нельзя свято прожить на земле. Ты найдешь их в Церкви, где Дух Святый поставляет их пасти стадо Христово. Умоли Господа даровать тебе благопотребного духовника в час нужный, и без спроса твоего он изречет тебе утешительное слово. Дух Божий научит его, что подобает сказать тебе, и ты услышишь от него, что угодно Богу» («Духовный руководитель»). Как ангел неба безмятежный, В сиянье тихого огня Ты помолись душою нежной И за себя и за меня. Ты от меня любви словами Сомненья духа отжени И сердце тихими крылами Твоей молитвы осени. Афанасий Фет, †1892
Одна маленькая девочка в храме спросила меня: «Дядя Раков, а как стать журналистом? Мне хочется писать для детей очень-очень!» Я задумался: профессия журналиста многогранна. Потом, присев перед девчушкой на корточки, серьезно ответил: «Ну, во-первых, надо хорошо учиться в школе, чтобы стать грамотным человеком. О том, что ты должна посещать церковь, читать молитвы, исповедоваться священнику, причащаться Святых Христовых Таин, говорить излишне — ты это и сама понимаешь. Во-вторых, будет здорово, если ты овладеешь одним, а лучше двумя иностранными языками, например английским и греческим. Английским — потому что в любой стране мира тебя смогут понять и ты не пропадешь, а греческий поможет тебе глубже понять Вселенское Православие. Правда, сам я греческого не знаю, а по-английски могу только читать. Конечно, нужно знать наш родной церковнославянский язык, чтобы понять всю сокровенную красоту молитв, богослужения, души русского человека. Но этому тебя в воскресной школе учат, только не ленись. В-третьих, любое дело во славу Божию требует большой отдачи. Если ты хорошо пишешь сочинения и получаешь за них пятерки, если стихотворные строчки льются из твоей души и сами ложатся на бумагу, — конечно, это плюс при выборе нашей профессии. Но если ты медлительна, нерасторопна, долго подбираешь нужное слово, потом зачеркиваешь написанное и начинаешь все заново — словом, не можешь писать быстро, на лету схватывая нужные факты, а школьные сочинения вам задают на дом заранее, — то тебе будет трудновато работать в быстром газетном ритме. Это вовсе не значит, что журналистика равна торопливости, но настоящий журналист готов писать в любом месте, в любое время и быстро, чтобы редактор, если надо, чуть поправил — и твоя заметка ушла в номер. И, конечно, как и в любом деле, журналист должен быть дисциплинированным, или послушным, человеком. Тебе, к примеру, хочется написать о празднике, а редактор дает задание посетить воскресную школу. Так не хочется, но ты идешь и пишешь замечательную заметку о том, как, оказывается, интересно проходят уроки Закона Божия, какой чудесный в школе батюшка. Еще тебе непременно надо хорошо владеть компьютером, чтобы самой набрать свою заметку; уметь фотографировать. Обязательно надо завести блокнот, куда ты будешь заносить свои мысли, слова, выражения, придуманные темы и названия заметок. Не надейся на память — она обманчива. Настоящий журналист никогда не расстается с блокнотом и ручкой.
И вот наступает долгожданный миг: заметка и сделанная к ней фотография появляются в газете... Это чудо: еще недавно ты подбирала слова, нанизывала их одно на другое, как бусинки, составляла фразы, мучилась над названием, — и вот заметка уже отпечатана черной типографской краской, которая так приятно пахнет. А еще очень приятно видеть под ней свою фамилию — вся душа ликует, и тебе хочется подарить эту газету всем-всем, поделиться своей радостью и своими знаниями, которые ты изложила в своей заметке. Но радость коротка — редактор опять дает задание, и вновь нужно куда-то идти, ехать, писать, фотографировать. Но теперь-то ты уверена, что справишься на пятерку, ты стала журналистом. Добрый путь!»
Хочешь стать хорошим журналистом? —
Знай, задача эта нелегка.
Надо, чтобы сердце было чистым,
Мудрым разум, легкою рука.
Церкви Православной верным чадом
Стань, старайся ближним помогать.
Изучать компьютер нынче надо
И уметь машиной управлять.
Будь в библиотеке гость желанный:
Ведь прочесть придется много книг,
Изучить не только иностранный,
Но церковный также знать язык.
И всегда трудиться очень много,
Не жалея времени и сил.
Душу положить во славу Бога
И для возрождения Руси.
Татьяна ЕГОРОВА, СПб.
Едва не забыл упомянуть еще об одном обитателе нашего дома. Однажды на дне ванны я заметил маленького паучка и очень удивился — уж тут-то чем можно разжиться? Пытаясь помочь насекомому, а заодно и познакомиться, я положил рядом с ним крошечный кусочек мяса, но паучок не обратил на него внимания. Я назвал его Паутинычем и решил с ним подружиться. Но не знавшая о новом постояльце жена открыла в ванне кран, и стремительный водоворот увлек Паутиныча в трубу. Не скрою, я был расстроен: не успели мы узнать друг друга, как будущий знакомец на моих глазах трагически погиб.
Каково же было мое изумление, когда через несколько дней я обнаружил Паутиныча на прежнем месте. Обрадованный его чудесным спасением, я сказал ему несколько приветственных слов, но ответа не получил.
Так мы и живем теперь впятером: мы с женой, кошка Мартюня, кот Малыш да паучок Паутиныч. Но самое удивительное в том, что после очередной встречи своего нового друга мне обязательно приходит какое-нибудь известие: или письмо в ящике, или навестит кто, или нежданный телефонный звонок раздастся... Почему люди так пауков не любят? Из названий его в Толковом словаре Живого Великорусского языка В.И. Даля неприязни или ненависти народа к насекомому не чувствуешь: павук, павок, павко, павел, мизгирь, муховор, сетник, кошель, тенетник. Лови паук мух — покеле ноги не ощипаны! Точно знаю, что в деревнях скрученную в шарик паутину принимали при сильной простуде; позднее выяснили, что в ней содержится огромное количество антибиотика — пенициллина. Не одну крестьянскую жизнь спасла паутина в комнатном углу! Еще знаю, что паучья паутина прочнее стали — нить из шелка толщиной с карандаш может остановить летящий самолет. Одно печалит: не могу взять в толк, как же дать Паутинычу знак, что я хочу с ним дружить?..
Косиножка
Тварь тщедушная, но Божья, —
о восьми ногах паук.
Тельце плавает меж ножек,
как на спицах — шерсти пук.
Упакованный в мешочек
каротина и тепла,
словно спутник-одиночка,
пролетает вдоль стола.
Я смотрю — глазам не верю!
А паук передо мной
опечатывает двери
паутиной — в мир иной...
Глеб Горбовский, СПб.
Время от времени наваливается свинцовая тяжесть одиночества. Раньше положение спасала жена, бравшая на свои женские плечи решение части моей полной духовных и внешних событий жизни. Но сейчас она уходит в болезнь и больше не в силах тащить мой груз. Вынужденное одиночество, когда ты стремишься, в силу открытого характера, поделиться с человеком, который поймет и поддержит, а такого человека нет, тяжким грузом давит на душу. Такое чувство, что, кроме духовника и жены, Господь отодвигает от меня людей: часть близких не общается по причине занятости, общаться с другими не благословляет отец Иоанн. Возможно, это и подвигает меня писать книги. Но книги не могут заменить человека... «Если дружба с кем-либо для тебя вредна, удались от нее. Если мы часто отсекали члены своего тела, когда они бывают больны неизлечимо и вредны
для прочих членов, то тем более должно поступать так с друзьями» (свт. Иоанн Златоуст).
Не надо одиночества бояться
Едва разлука выстелет снега,
К нам входит одиночество без стука.
В нем часто видят хитрого врага,
А я нежданно обрела в нем друга.
Не надо одиночества бояться
Живущим в многолюдной быстрине.
Оно дает нам с мыслями собраться
И с совестью побыть наедине.
Людмила Татьяничева, †1980
Нынешний март выдался снежным, и насельницы часами не выпускают из рук лопаты, борясь со снежной напастью. Летом Пюхтицкий монастырь похож на рай — от обилия ухоженной зелени и благоухающих цветов. Но и зимой монастырь прекрасен; белое покрывало сделало его чуть строже, да знаменитые «стога» дров надели белые шапки. Но даже зима не в силах скрыть женскую природу Обители: так тщательно вычищать дорожки могут только монахини, и даже сугробы получаются одинаковой высоты. Первым делом захожу в дом матушки игумении Варвары — передать подарки, выпросить время для интервью. Знакомая келейница матушки, Филарета, встретила приветливо, словно только тебя и дожидалась последние полтора года. Среди прочих подарков выкладываю вилку — единственный предмет, сохранившийся у меня от бабушкиного семейного серебра.
- А Вам не жалко, Александр Григорьевич? — участливо спрашивает
келейница.
- А помните, матушка, как в «Поднятой целине» Шолохова Кондрат
Майданников с кровью выдирал из сердца родную корову для колхоза? —
сострил посетитель.
М. Филарета рассмеялась, и подарок был благосклонно принят. Матушке игумении нездоровилось, и я поспешил откланяться.
Я брел по снежной дорожке и думал: «Ведь не признался келейнице, что собирался привезти еще серебряный стаканчик, но так и не нашел в себе сил с ним расстаться...»
Лет 10 езжу сюда, в Пюхтицу. Надолго не получается, обычно это 2-3 паломнических дня, но за эти годы я незаметно сросся с монастырем, он стал для меня родным. Хорошо приезжать в монастырь, где тебя знают и любят! Заходишь в церковную лавку — и матушка Олимпиада распахивает в улыбке лицо; идешь в гостиницу — им. Назария встречает у порога и спрашивает о здоровье супруги; м. Иннокентия расстраивается, что из-за простуды не может со мной поговорить. Чудные, чудные люди! Даже огромные пушистые коты с противными скрипучими голосами Лиска и Дымка — мои старые знакомцы.
В окно моей кельи глядит нарядный Успенский собор из красно-желтого кирпича с зелеными луковками куполов. Если долго смотреть на него на фоне белого неба, то в снежной поземке вдруг видишь, как собор медленно отрывается от земли и устремляется ввысь.
Долгие монастырские службы среди намоленных икон, неспешная исповедь, пока не выговоришься до донышка, пламенная молитва отца Димитрия на литургии, заботливые матушки, усаживающие отдохнуть в нужных местах, бой настенных часов — и тихое облако покоя и умиротворения окутывает душу. Господи, благослови сделать здесь кущу!
Время неумолимо — надо возвращаться в суету жизни. Нагруженные подарками, святой водой, переполненные впечатлениями, в сопровождении сестер садимся в автобус. Я непременно вернусь сюда, Матерь Божия, в Твою Обитель. А пока
Над сном монастыря девичьего
Все тихо на сто верст окрест.
На высоте полета птичьего
Над крышей порыжелый крест.
Монашки ходят, в домотканное
Одетые, как век назад,
А мне обратно, окаянному,
Спешить куда глаза глядят.
Как я бы рад, сказать по совести,
Вдруг ни к кому и никогда,
Вдруг, как в старинной скучной повести,
Жить как стоячая вода.
Описывать чужие горести,
Мечтать, глядеть тебе в глаза.
Нельзя, как в дождь, на третьей скорости,
Нельзя нажать на тормоза.
Константин Симонов, †1979
Вам, наверное, надоело, читатель, все время ходить со мной на мамину могилку? Тут уж ничего не попишешь — или книгу бросать, или оставаться с автором до конца. Да и неспешная прогулка по тихому заснеженному Серафимовскому кладбищу утишит и ваше растревоженное временем сердце.
Сегодня — Прощеное воскресенье. После службы ноги сами ведут меня к маме — поговорить, посоветоваться, а главное — попросить прощения за слезы и
огорчения, которые я ей принес. Прости меня, мама, каким же неразумным
был твой младший сын! И только теперь, когда седеют волосы и время
принижает к земле, я понял, что значишь ты в моей жизни. Нет, не найти
слов, чтобы выразить и всю вину перед тобой, и мою неизбывную
благодарность за то, что ты дала мне жизнь, что ты по-прежнему любишь меня, как никто другой. Прости меня, мама...
В день Прощеного воскресенья
Наши души мягчают вдруг.
Я прошу у тебя прощенья,
Мой хороший, мой верный друг.
Перед Богом мы все неправы,
Все грешим на земном пути.
Зло свирепствует, дни лукавы.
Не сердись на меня, прости.
Мы заносчивы и упрямы,
Слово правды для нас — укор.
Я прощенья прошу у мамы,
К небесам устремляя взор.
И под пение панихиды
Тихо плачу, себя виня...
За печали, за все обиды
Ты, родная, прости меня.
Вседержитель взирает строго
На заблудших детей Руси.
Я прощенья прошу у Бога:
Не оставь, помоги, спаси!
Татьяна Егорова, СПб.
Еще правит зима, но уже голубеет небо и выглядывает долгожданное солнышко, еще розовеют от мороза щеки, но неугомонные воробышки уже чирикают-радуются весне, а душа уже предвкушает наступление Великого поста и вслед за ним — Праздника праздников — Святой Светлой Пасхи.
- Христос Воскресе! — кланяюсь крестам.
- Воистину Воскресе! — раздается в ответ.
Подошла к концу очередная книга. Да нет, не книга, а часть ее: вот уже шесть лет я пишу повесть своей жизни под названием сначала «Записки редактора», а теперь к ним прибавились стихи поэтов, и стала она называться «Былинки». У каждой книги должен быть не только автор, но и герой. Настоящие мастера слова настолько вживались в своих героев, что физически ощущали на себе их страдания. Максим Горький, описывая в «Детстве», как Алешу Пешкова порол за провинность дед, увидел на руке рубцы от розги; Гюстав Флобер, когда создавал безсмертную «Мадам Бовари», чуть не умер от отравления ядом вслед за его героиней.
Кто же герой моих книг? Да я сам путешествую по собственной душе, пристально вглядываюсь в жизнь, делюсь с вами своими мыслями, открытиями, недоумениями. Полезно ли это для меня? Несомненно. А вы, читатель, получаете ли пользу? Судя по письмам — да. Спасибо за то, что читаете мои мысли, сопереживаете, не соглашаетесь. Великий русский поэт Алексей Некрасов (†1877) сказал:
Одно заметил я давно,
Что, как зазубрина на плуге,
На книге каждое пятно —
Немой свидетель о заслуге.
А сколько книг надо написать, чтобы добраться до сути? Не знаю — это зависит от таланта пишущего. Но даже теперь я понял многое. Ведь без понимания себя невозможно двигаться вперед, а тем более вверх, к Богу. Не все согласятся с написанным, но мы же разные, и это здорово. Потом, чтобы открывать себя, вовсе не надо быть писателем: надо самому себе научиться говорить правду. Странно звучит? Но когда вы начнете путешествие внутрь себя, вы поймете суть сказанного. Итак, в дорогу, читатель! И пусть Господь помогает вам на этой стезе.
Кто — я? Забыл... Не имеет значенья!
Имя мое уплывет, как дымок
Спички сгоревшей...
Но... было свеченье!
Что-то и я в этих сумерках смог...
...Делал свое: улыбаясь сквозь слезы,
Пестовал доброе слово — во зле,
В небо смотрел сквозь потухшие звезды,
Как сквозь морозный узор на стекле.
Таяло сердце от ласки свирепой...
Строил себя, суеты убоясь.
...Кто — я? Травинка — растущая в небо?
Или дождинка — летящая в грязь?
Глеб Горбовский, СПб.
Послесловие
Собратья по перу спрашивают меня, к какому жанру относится книга — к публицистике, исповедальному жанру или какому-то другому? Отвечаю: это «записки редактора», и я понятия не имею, существовал ли до меня подобный способ передачи мыслей. Когда я стал добавлять к «запискам» стихи, получились «былинки». «Я плачу над счастливою строкой, пусть написал ее не я — другой» (Степан Щипачев). Найти предшественников «Былинок» в литературе — такого соединения авторской прозы с поэзией — мне не удалось. Думаю, как для читателей, так и для автора не столь важен литературный жанр, — важнее, сумел ли писатель донести до читателя свои раздумья, тронули они читательское сердце или нет. Тешу себя надеждой, что мой скромный труд не оставил вас равнодушными.
Вторая книга «Былинки», которую вы только что прочитали, продолжает книгу первую (изд. «Сатисъ», 2004) и отражает то, что было пережито мной в течение одного года. Надеюсь, читатель найдет в ней нечто, помогающее православному христианину идти царским путем спасения — через падения, подъемы, открытия, молитвы, исповедь и причастие Святых Страшных Таин Божиих. Ваша поддержка после выхода первой книги «Былинок» была очень полезна. Один из читателей пишет: «Все Ваши книги — часть одной большой книги. Это художественный мир Александра Ракова. Пишите, пока пишется! Издавайтесь, пока издают! Это ваша песня, Ваш гимн Господу. Пойте, пока поется! Потому что «дни лукавы», и жизнь переменчива».
Хочется в заключение все же ответить писателям, в каком жанре написаны «Былинки», уже по традиции, стихотворением поэта Николая Глазкова (U979) :
Рассчитывая на успех, Желая отразить эпоху, Поэт сложил стихи для всех. Жена прочла, сказала: — Плохо. Тогда лишь ей, своей жене, Поэт сложил стихи другие. И оказалось: всей стране Потребны именно такие!
Спасибо всем, принимавшим участие в моей судьбе. Напишите или позвоните — Ваше мнение о книге весьма важно. Искренне ваш, Александр Раков.
Список поэтов, стихотворения которых использованы в книге:
Абрамов Анатолий
Аврутин Анатолий
Аникин Михаил
Архиепископ Иоанн
Берестов Валентин
Бехтеев Сергей
Блаженных Вениамин
Бобров Александр
Бодлер Шарль
Боков Виктор
Букин Николай
Бунин Иван
Васильева Лариса
Веселов Владимир
Власов Александр
Волошин Максимилиан
Вяземский Петр
Гамзатов Расул
Гин В.
Глазков Николай
Голубев Валентин
Горбовский Глеб
Городецкий Сергей
Грибоедов Александр
Громов Николай
Грунтовский Андрей
Гумилев Николай
Гюго Виктор
Дельфин
Диксон Владимир
Дрожжина Ирина
Друнина Юлия
Дудин Михаил
Дымова Лорина
Евтушенко Евгений
Егорова Татьяна
Ефимовская Валентина
Жемчужников Алексей
Заболоцкий Николай
Зорин Александр
Иванников Александр
Иванов Геннадий
Иерей Игорь Ухторский
Иеромонах Роман
Искандер Фазиль
Казакова Римма
Карпова Наталья
Карташева Нина
Киплинг Редьярд
Ковалев Дмитрий
Ковальджи Кирилл
Колганова Вера
Корнилов Борис
Коротаев Виктор
Красавин Юрий
Краснов Анатолий
Кузнецов Вадим
Кузнецов Виктор
Кузнецов Вячеслав
Кузьмина-Караваева
Елизавета
Куняев Станислав
Курочкин Василий
Лавлинский Леонард
Ладейщикова Любовь
Логунов Алексей
Майков Аполлон
Марьян Марина
Матусовская Елена
Маяковский Владимир
Межиров Александр
Михалев Владимир
Модзалевский Л.
Моисеева Ирина
Морозов А.
Набоков Владимир
Недошивина Тамилла
Некрасов Алексей
Никитин Иван
Николаев С.
Николаевская Елена
о.Александр Халошин
о.Анатолий Трохин
о.Олег Сенин
Орлов Борис
Орлов Сергей
Островская Нина
Пастернак Борис
Петрова Марина
Петровых Мария
Поляков Виктор
Полянская Екатерина
Попов Андрей
Прасолов Алексей
Пушкин Александр
Раков Александр
Рачков Николай
Решетов Александр
Рубцов Николай
Санин Евгений
Священник
Введенский Владимир
Селедцов Олег
Семенов Владимир
Сергеева Ирэна
Симонов Константин
Смирнов Сергей
Снегова Ирина
Соколов Владимир
Соловьев Владимир
Солодовников
Александр
Старшинов Николай
Стефанович Николай
Стремяков Иван
Суворов Владимир
Схиигумен Савва
(Остапенко)
Табидзе Галактион
Тарковский Арсений
Татьяничева Людмила
Твардовский
Александр
Телегина Валентина
Торопыгин Владимир
Тувим Юлиан
Тушнова Вероника
Тютчев Федор
Улахович Дмитрий
Федоров Василий
Фет Афанасий
Филиппов Владимир
Фрост Роберт
Ходасевич Владислав
Цветаева Марина
Чиннов Игорь
Чичибабин Борис
Чупров Олег
Шевелев Александр
Шефнер Вадим
Широков Виктор
Щипачев Степан
Яшин Александр