Выбор оружия. Часть первая. Вниз со скоростью тьмы

 
Реальность настолько переплетена с вымыслом, что уже трудно понять, где тьма, а где свет. Куда на самом деле ведут дороги, вымощенные благими намерениями? Кто поможет, когда стоишь на самом краю, и бездна уже вглядывается в тебя? Действительно ли дом там, где сердце?
Ожесточившаяся на весь мир Лида пытается отомстить своему бывшему парню при помощи, как ей кажется, неких тайных сил, которым служит ее сосед по площадке Петр Сергеевич. Однако у Петра Сергеевича свои планы относительно Лиды…
 
ВЫБОР ОРУЖИЯ
(сценарий)
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
«ВНИЗ СО СКОРОСТЬЮ ТЬМЫ»
Акт первый
Сцена первая
Темнота. В ней – шорохи и очень тихие голоса. Появляется пятнышко света. Медленный наезд камеры и мы видим оплавленную свечу на грязном деревянном столе, свеча неровным пламенем освещает страницу, исписанную мелким нервным почерком. Мужская рука сжимает шариковую ручку. Пальцы короткие, ногти грязные, один сломан. Видим, как на исписанную страницу что-то капает. (слеза? Пот?) Мужчина что-то быстро пишет. На фоне потустороннего шепота потрескивает стеариновая свеча.
Голос за кадром: «Бесы овладевают мной. Натурально, бесы…. Пишу эти строки, а сам слышу их мерзкое шуршание по углам. Перун не прощает святотатцев, так-то! Поделом мне, неразумному, поделом. Войско, беспощадное войско Перуново грядет из теней, и ветер воет, словно плач людской в последние времена…
Провести ночь здесь, в месте навечно проклятом - как же это, пожалуй, глупо! Глупо и безрассудно. И Отец мой – Тьма над миром не поможет глупцу, не спасет…
Не слышно даже собак, этих проклятых собак. Впрочем, их никогда не слышно…
До утра еще далеко, а ночью никогда не нужно загадывать. Ночь – время вздохов в стенах и шуршания по углам. Ночь – это время пожинать урожай страха. Я нахожусь в чрезвычайном волнении за свой рассудок,… и они это знают. Им всегда обо всем известно. Они ждут, время не властно над теми, кто…»
Смена интонации: «О, я самого начала знал о том, что это за место! Я предупреждал их всех, этих самонадеянных олухов! Теперь-то они убедятся в этом. Пусть, даже на моем неразумном примере, но…»
Хриплый надсадный кашель
«Все плывет перед глазами, наверное, начинаются видения. И пусть. И, ладно! Впрочем…»
Свет меркнет, будто кто-то задул свечу. Слышится завывание ветра, шепот и тихий, мерзкий смех.
Темнота.
Сцена вторая
Титры: ЧЕТЫРЕ МЕСЯЦА СПУСТЯ.
В темноте звук чирканья спички о коробок. Рождается неровное пламя. Человек прикуривает. У него бледное (не исключено, что это просто игра света) лицо.
Человек смотрит в небо. Там – большая стая ворон. Птицы летят молча, у зрителя создается впечатление, что просто выключили звук.
Человек смотрит на летящих птиц и улыбается. Улыбка у него нехорошая – зрителю сразу понятно, что это не положительный персонаж.
Человек, запрокинув голову, смотрит на темнеющее небо с летящими в нем птицами. Камера сопровождает ворон в их полете и когда стая пролетает на фоне церковных куполов, человек сплевывает на землю.
Темнота.
Титры: «Мудрость – наука неизмеримо древняя.
Рожденная до истории, но никогда не умирающая,
никогда целиком не исчезающая. Секретная мудрость,
но всегда находящая своих служителей,
хранящих ее темное пламя, передающих его
из столетия в столетие.
Темное пламя запретного знания…»
А. Мэррит «Дьявольские куклы мадам Мэндилип»

Акт второй.
Сцена первая
Звук спускаемой в унитазе воды. Затем появляется картинка – камера нечетко, будто Диминым пьяным взглядом фиксирует стены коридора, видно, что снизу обои безжалостно измочалены. Камера следует в открытую дверь туалета, наплыв на стены, пол, где стоит неубранный кошачий туалет (и становится ясно, почему в коридоре обои в таком плачевном состоянии).
Камера неуверенно скользит по стенам, так, будто снимает новичок, затем резко уходит в сторону.
В настенном зеркале, висящем в коридоре, появляется отражение взъерошенного молодого человека. Это Дима Максименко и он изо всех сил ведет борьбу с последствием алкогольного отравления. Дима вытирает рот рукавом рубашки. Он смотрит в зеркало. Зеркало запотевает от его дыхания. Дима вытирает зеркало, на зеркале – развод, в котором видны лишь глаза парня. Затем, глаза расширяются, слышны позывы к рвоте.
Дима снова бросается в туалет.
Из спальни выходит огромный персидский кот. Это Махмуд. Он нервно дергает пушистым хвостом, видно, что кот недоволен. Кот идет на кухню, по пути перепрыгнув через Диму, лежащего в коридоре между открытой дверью в туалет и ванной. …

Темнота. Плач ребенка. Зажигается светильник на прикроватной тумбочке – фигурка слоненка. Ребенок плачет.
Лида встает с кровати. На ней желтая ношеная футболка, не закрывающая белые трусики. Она подходит к кроватке Славика и переносит полусонного ребенка на свою кровать. Затем подходит к старому шкафу, который стоит в углу комнаты и открывает дверцу. Та жутко скрипит. В шкафу – жуткий бардак. Лида находит простынь, идет и меняет ее в кроватке Славика. Все это происходит на фоне плача ребенка. Камера следует вместе с Лидой, которая несет Славика, в ванную. В ванной комнате также бардак – нестиранное белье, какие-то ведра. Шланг душа заклеен изолентой. Лида бросает обмоченную ребенком простынь прямо на пол и моет Славика над ванной. Славик хнычет, ему неприятно. Камера вновь следует в спальню. Лида осторожно укладывает Славика в кроватку, смотрит на будильник, стоящий на тумбочке рядом со светильником-слоненком. Четыре двадцать. Славик ворочается, уже не плачет, засыпает.
Лида о чем-то напряженно думает. Видно, что мысли об этом ей неприятны. Происходит смена настроений: выражение Лидиного лица меняется от сосредоточенного до презрительного. Она идет на кухню. Включает там свет. Обеденный стол усыпанный хлебными крошками, в остатках какой-то еды. По столу бегут тараканы. На таракана не опускается Лидина рука с длинными тонкими пальцами. Девушка внимательно осматривает ладонь и вытирает ее о бедро. Рука Лиды остается на бедре, а камера исследует ее лицо. Теперь его выражение не сосредоточенное и не презрительное. Лида улыбается краешком губ.
 Губы чуть приоткрываются, на фоне звука работающего холодильника, слышен тихий стон удовольствия. Камера скользит выше к широким ноздрям Лиды. Громкое прерывистое дыхание, которое становится тише, когда камера от носа «переезжает» к Лидиным глазам. Глаза полуприкрыты, туши на ресницах нет, веки, опухшие ото сна. Стон чуть громче обычного.
 Видно, что ее рука находится внизу живота и медленно движется, но о самой сцене самоудовлетворения приходится догадываться.
 Лицо Лиды снова сосредоточено, на нем появляется виденная ранее маска презрения, но оргазма уже не остановить: рука движется все быстрее, Лида громко стонет и обессилено опускается на кухонный табурет.
. На плоскости стола снова тараканы.
Лида курит. Выпускает дым через ноздри. Ее лицо покраснело после пережитого. Выкуривает половину сигареты, а вторую тушит в пепельнице и кладет окурок на холодильник.
«На автомате» Лида моет (не тщательно) посуду, скопившуюся в раковине. Затем, она возвращается в спальню. Выключает свет. Мы слышим по скрипу кровати, что она ложится.
 Темнота. Табло электронного будильника: 4:52.
Мы слышим, как в темноте ворочается Лида. Затем, она что-то берет с пола, и мы слышим звуки движения дискового номеронабирателя телефона.
В полной темноте мы вместе с Лидой слышим длинные гудки из трубки. Лида кладет трубку на рычаг, телефон издает еле слышное треньканье.
- Таскается где-то, кобель…, - бормочет Лида полусонно.
Мы вновь в Диминой квартире. Он спит в той же позе, что и раньше, только теперь мы слышим храп.
Становится ясно, что «кобелем» Лида называла Диму.
Сцена третья
Голос, звучащий из динамиков:
- Второе отделение на выезд! Пульт в диспетчерской двенадцатой пожарной части и заскорузлый указательный палец радиотелефониста Кости Гунько. Палец давит кнопку тревоги.
Вой пожарной сирены.
 Довольное лицо Кости.
За кадром слышен топот кирзовых сапог, лязг дверей автоцистерны, грохот открываемых выездных ворот.
Костя убирает палец с кнопки и вой прекращается.
Дверь в помещение диспетчерской распахивается, и на пороге возникает Водославский. Выражение его лица – крайняя степень недовольства. Волосы растрепаны. В руках у начальника караула пожарная каска.
- Какого хрена? – спрашивает Водославский.
- Подвал, - отвечает Костя, - Шерстянка. Улица Стахановцев, дом тринадцать.
Водославский хватает, загодя заполненный диспетчером маршрутный лист, и выскакивает вон.
Костя тянется к трубке радиостанции.
- «Искра» сто двенадцать, «Искра» сто двенадцать, я – «Искра» двенадцать. Прием.
- «Искра» сто двенадцать на приеме. Передавайте, - слышится в динамике.
- Проверка связи, - бурчит Костя и вытаскивает из кармана бушлата мятую пачку «Примы» без фильтра. Не спеша, закуривает.
Сцена четвертая
       По пустынной улице несется пожарный «ЗиЛ»-130. Камера скользит по крыше машины. Закрепленные на крыше лестницы, несколько желтых опавших листьев. Сонное лицо водителя Саши Твердохлеба. Он широко открывает рот и протяжно с воем зевает. Видны порченные кариесом зубы.
 В отсеке личного состава. командир отделения Барсук и молодой Ваня Сидоренко.
- Что там, Серега, подвал? – сонно интересуется у начальника караула сидящего рядом с водителем Барсук.
- А какой же хрен?! – зло ворчит Водославский.
- Третий выезд за сутки! – сокрушается - чего они, подурели, в самом деле? Палят и палят! Может, политические акции?
Водославский:
- Ага, - не поворачивая головы огрызается он, - акции, как же! Малолетки поджигают, гадом буду! Они нынче совсем дикие. Вторая и тринадцатая части на кладбище ездили. Эти придурки юные ровно в полночь попереворачивали кресты, облили их бензином и подожгли. А сами пораздевались наголяка, и трахались на могилах, как собаки какие! Пидоры!
- Сдурели, - жмет плечами водитель, - не май же месяц, в самом деле. Как-никак, октябрь на дворе. Пардон, - он смотрит на часы, (наезд камеры, на циферблате 4:25) - уже ноябрь. Скоро праздники, ура!
- А этому только бы повод! – с сарказмом произносит Барсук.
- А тебе бы только поспать, - парирует Саша.
Машину подбрасывает на ухабе. Подбросывает и сидящих в ней.
- Дрова везешь?! Ездюк хренов! – рычит Водославский.
- Приехали, - говорит Твердохлеб. - Вот он, тринадцатый дом.
Возле серой невзрачной пятиэтажки толпятся люди.

- Варенье у меня там, варенье, - причитает седенькая старушка в коричневом пальто, надетом прямо на «ночнушку», - только закрыла, только закрыла, два месяца назад…
Она вцепилась в дверцу водителя. Саша рявкает на бабульку сиреной, и она проворно, совсем не по возрасту, отскакивает от машины.
Водославский сокрушенно качает головой.
- «Десна», «Десна», - слышен его голос, - я «Искра» сто двенадцать. Прибыли на место вызова. Из подвала второго подъезда идет дым. На двери подвала белой краской написано «лохи», клубится дым. Формирую звено. Иду в разведку.
- Поняла вас, «сто двенадцатый», - слышится из динамика - к вам выехал «двадцатый».
- Понял, конец связи.
- Это не очень мне нравится, - говорит Водославский, снимая с головы подшлемник.
- Чего? – спрашивает Барсук.
- Гитлер к нам спешит.
- Да уж, это совсем не есть гут, - заявляет полиглот-Саша и шмыгнул носом.
- Ой, хлопцы, ой лышенько! – причитает кто-то на заднем плане.
- Быстрее нельзя?! – слышится недовольный мужской голос.
- Быстрее только кошки родятся, - отвечает Водославский.
Пожарные выходят из машины. «Молодой» Ваня Сидоренко бросается раскатывать рукав.
- Парни, в темпе включаемся в аппараты и – вперед! – отдает распоряжение Водославский, - Саша, - ты на связи.
- О’ кей, босс! – щелкает пальцами водитель.
       Водославский, привычным движением, закинув за плечи аппарат, надевает противогаз, то, как Ваня Сидоренко, высунув от усердия язык, подсоединяет к рукаву ствол, то, как трет лицо Барсук, прогоняя остатки сна. Звено спускается в подвал. Первым идет Водославский со стволом в руках. Следом за начальником караула, словно теленок на привязи, идет молодой боец Ваня Сидоренко. В руках Вани групповой фонарь. Замыкает шествие Барсук.
- Фонарь, сука, ни черта не светит! – сокрушается он, - Шею запросто свернуть можно!
Слышно тяжелое дыхание в противогазах. Огня нигде не видно, зато дыма хватает. Видимость слабая.
- Ну? – голос Барсука, заглушенный маской АСВ, аппарата на сжатом воздухе, звучит глухо, словно из бочки.
- Пока ни хрена…
Ваня налетает на внезапно остановившегося начальника караула. Барсук, разумеется, тычется в спину Вани.
- Чего там?
- Да… трупак, кажись.
Водославский берет под мышку ствол и снимет крагу. На ощупь тянется к тому, что лежит на полу, и обо что он только что споткнулся.
- Холодный. Окочурился. Хлопцы, выносим.
- Вот еще, не было печали! – сокрушается Барсук, - Мертвяка нам для полного счастья только не хватало!
Камера наплывает на тлеющий матрац в углу подвала. На матрац из ствола распыленной струей льется вода. Дым окутывает все вокруг.
Труп лежит на асфальте возле дома. Вокруг него столпились люди. Слышны комментарии:
- О, гляди, знов бомжик окочурился.
- Да ни, який же то бомж, не бачиш, чи шо? Он же у костюми.
- А зарос, як бомж.
- Мрут, як мухи…
Звук подъезжающей машины. Скрип тормозов, хлопают дверцы.
- А ну, уважаемые, в сторонку! – раздается властный голос.
Милиция оттесняет зевак. Следом за милицейским «уазиком» подъезжает карета «скорой помощи». Последним прибывает штабной автомобиль. Он останавливается метрах в тридцати от автоцистерны двенадцатой части, немилосердно скрипя тормозами.
- Начальник караула, ко мне!
- Гитлер приехал! – Водославский делает страшное лицо, призывая тем самым своих подчиненных «создавать активность».
Водославский надевает каску и бежит к машине.
Мы видим, как открывается красная дверь штабного уазика и на асфальт выпрыгивает пара хромовых блестящих сапог. Сапоги приближаются к Водославскому. Мы видим небольшого роста подполковника в форменном берете, лихо сбитом на бок. Это оперативный дежурный Сергей Иванович Ткаченко по прозвищу Гитлер. Его лицо сказочного злодея не предвещает Водославскому ничего хорошего.
- Доложите обстановку, - требует Гитлер, - и почему у вас люди болтаются без дела?
Барсук и Ваня переглядываются и с обреченным видом принимаются сматывать рукава.
Барсук тихо:
- Гитлер капут…
Ваня так же тихо:
- Да уж, сумасшедшие сутки, ничего не скажешь! А еще ночь Выборов Президента, называется! Ты ходил голосовать?
- Нет, - отвечает Барсук, - я спал. Все равно, мой голос ничего не даст.
- А я ходил…
Ваня вспоминает, как он со своей вредной деспотичной бабушкой, которую он называет «бабулей» ходил голосовать.
 Водославский стоит перед Гитлером. Тот что-то ему «внушает». Водославский не слушает.
-…следить за подчиненными.
- Так точно, товарищ майор! – кричит Водославский.
Гитлер утрачивает интерес к персоне начальника караула. Перебирая кривыми короткими ножками, оперативный дежурный направляется к милицейскому «уазику».
- Возвращайтесь в подразделение, - слышится скрипучий, словно несмазанная телега, голос Гитлера, - нечего прохлаждаться!
 Водославский тихо:
- Я воль, майн фюрер!
- На базу, - командует он.
Камера провожает отъезжающий автомобиль. Габаритные огни становятся меньше, затем исчезают вовсе.
Барсука непреодолимо клонит в сон. Его большая белобрысая голова в каске шатается из стороны в сторону, словно тряпичный куль.
Сцена пятая
Темная улица. Частный сектор. Окна домов не светятся. К высокому кирпичному забору дома Кузьменко подъезжает ВАЗ-2105 Петра Сергеевича Лобура. Возле дома стоит «Джип» Габиля. Остальные ночные гости пришли пешком. Петр Сергеевич включает освещение в салоне автомобиля, и мы видим, что он что-то ищет на полу.
- Вот черт, вот, незадача! – ругается в полголоса Петр Сергеевич.
Он близорук.
Очки, сидящие на его породистом горбатом носу, имеют такие толстые стекла, что совсем непонятно, каким образом их обладателю удалось получить права на вождение автомобиля.
 Пузырек под сиденьем автомобиля. К нему тянется рука Петра Сергеевича. Касается.
- Фу ты, нашлось это проклятое зелье!
Петр Сергеевич поднимает с резинового коврика пузырек, в котором находится какая-то прозрачная жидкость откручивает крышечку. После чего, наносит на указательный палец всего одну каплю.
- Гм…, - говорит сам себе Петр Сергеевич, и касается этим самым, с каплей, пальцем, центра лба, - Гм! – повторяет он уже увереннее.
Затем, он достает из привезенного с собой портфеля дизайна восьмидесятых, какой-то плотный сверток, выключает свет и выходит из машины. Хлопает дверца.
Открыв калитку, Петр Сергеевич заходит во двор.
Темно. Слышно лишь дыханье Петра Сергеевича.
Быстрый отъезд камеры к самой стене дома. Тихое глухое рычанье.
 Лицо Лобура - выражение безграничного ужаса, увеличенные глаза за стеклами очков, кажется, сейчас выскочат из орбит. Дыханье сбилось, слышно, как часто бьется его сердце.
Тихое рычанье.
 Перед лицом Петра Сергеевича появляется оскаленная морда добермана. Собака уперлась лапами в плечи Лобура и обнюхивает его лицо. Камера показывает нам еще одного точно такого же ужасного пса рядом с Лобуром.
Собаки пропускают Лобура, а сами скрываются в темноте.
Лобур бормочет:
 - Это всего лишь собаки, просто собаки, и все…Чем же их кормят?
Перед Лобуром темная дверь. Он ее открывает и проникает в тускло освещенную прихожую. Снимает старенькую куртку на синтепоне, и аккуратно вешает ее поверх женского кожаного пальто. Вычурная резная вешалка переполнена. На вешалке висела одежда.
Это самая разнообразная одежда. Драный в пьяных баталиях ватник соседствует с лайковой кожаной курткой, а кашемировое пальто – с дутой курткой из болоньи, модной в восьмидесятых годах.
Петр Сергеевич осторожно разворачивает пакет, который принес с собой. В нем - черный атласный балахон, на манер судейской мантии. Затем, все также бережно, Петр Сергеевич снимает с себя всю одежду: кургузый, с засаленными рукавами пиджачишко, «подстреленные» брюки, сорочку, тесную в вороте, голубую хлопчатобумажную майку, ботинки с чуть надорванной подошвой, тесные синтетические носки и трусы «семейного покроя» в веселенький цветочек.
Он надевает черный балахон.
 На лице Петра Сергеевича медленно появляется улыбка.

Петр Сергеевич разглядывает себя в странное темное зеркало, освещаемое двумя толстыми свечами в бронзовых подсвечниках в форме драконов. Он торжественно улыбается.
 Нервные руки с обгрызенными ногтями, трепетно разглаживают складки мантии. Гротескно увеличенные глаза за стеклами очков, сияют. В них отражается свечное пламя и что-то еще…
Петр Сергеевич подходит к вешалке и достает из внутреннего кармана пиджака темную железную цепочку с висящей на ней небольшой пентаграммой. Все так же бережно надевает ее поверх балахона.
 Сцена шестая.
Женский голос:
- Мне было видение.
       Странная шестиугольная комната без окон. Стены обиты плотной черной материей. За массивным шестиугольным столом темного дерева сидят все тринадцать жрецов Люцифера, Сына Утренней Зари, шесть мужчин, шесть женщин и один ребенок десяти лет, одетые так же, как и Петр Сергеевич.
Во главе стола высокая женщина. На ее лбу блестит Ритуальный Знак, нанесенный, свежей кровью одного из обращенных. Это Верховная Жрица. Источником света в комнате служат черные свечи, установленные по периметру комнаты.
Сидящий рядом с Лобуром подполковник СБУ Сидорчук в такой же черной мантии очень тихо произносит, обращаясь к Петру Сергеевичу:
- Сегодня ночью еще одного посвятили Темным Именем.
- В быдло, разумеется? – так же тихо спрашивает Петр Сергеевич.
 Петр Сергеевич обводит взглядом собратьев.
- Конечно. Иначе бы мы присутствовали.
- Чем испытывали?
- Мертвым телом. Выкопал некрещеного на Яцево и перенес, куда сказали.
- Снова в подвал?
- Да, где-то на Шерстянке.
- Верховная совсем утратила оригинальность.
- Тсс!
- На Вальпургию Верховная точно, произведет замену.
- Кто уйдет?
- Не знаю. Или старый немытый импотент дядя Паша. Или же Ольга Анатольевна, у нее уже начался климакс.
- Кандидат известен?
- Пока не знаю. Может, кто-то из быдла выслужится.
- Тише, на нас смотрит Стелла.
- Ненавижу эту ведьму! От нее у нас могут быть проблемы.
На мужчин пристально смотрит бледная черноволосая молодая девушка. Она все прекрасно слышит.
Крупный план. Слюнявые губы Сидорчука.
- Я бы и сам мог стать шефом службы безопасности. Однако Верховная посчитала, что эта сучка будет командовать быдлом.
Крупный план. Стелла улыбается.
Верховная:
-…что Атум уже сбросил обе короны и скоро, совсем скоро посетит наш импотентный мир (крупный план: улыбка исчезает с лица Лобура, глаза за стеклами очков воровато бегают), станет змеей Урей и поспешит в Нун. Хаос поглотит все. Все! Все! ВСЕ!
Акт третий

Сцена первая

 Лида вместе с другими потенциальными пассажирами штурмует троллейбус. Наконец, она внутри, камера мечется в переполненном чреве троллейбуса. Давка, недовольные голоса.
- Освободите среднюю дверь! – раздается из динамика голос водителя.
Девушке от силы, лет пятнадцать. В мочке ее покрасневшего от холода уха целых семь сережек: шесть серебряных колечек и одна, золотая, с крошечным фионитом. Девушка чуть поворачивает голову, и нам предстает ушная раковина, забитая серной пробкой.
Камера отъезжает в сторону, и мы видим Диму. Лицо его – пик страдания. Он также в общественном транспорте.
- «Площадь победы», - сообщает пассажирам троллейбуса водитель, - следующая – «Малясова».
Толкаясь, Дима выскакивает наружу рыба, он жадно ловит ртом холодный воздух.
Троллейбус, атакованный новыми пассажирами, с трудом закрывает двери, и едет дальше по маршруту.
Мы видим троллейбус как бы в разрезе.
На задней площадке троллейбуса, из которого только что выскочил Дима, зажатая между девочкой со школьным рюкзачком и мужчиной лет сорока пяти, стоит Лида.
Смена кадра. Заводоуправление производственного объединения «Химволокно». Камера следует по лестничным пролетам, наезд на дверь. На двери табличка:
БУХГАЛТЕРИЯ ПРОИЗВОДСТВА «АНИД»
Мы в типичном «совковом» кабинете. За столом сидит и что-то пишет Лобур. Коллектив бухгалтерии женский. Женщины о чем-то судачат, смеются.
Крупный план. Лицо Лобура. Глаза за стеклами очков неестественно увеличены. В них застыло презрительное выражение. Камера следует вниз и мы видим волчью улыбку бухгалтера.
Сцена вторая
Пожарная часть. Бойцы караула слоняются без дела, волоча отяжелевшие ноги в кирзовых сапогах по бетонному полу гаража, собака по кличке Чик дробит возле будки дневального косточку. Сам же дневальный по фасаду Витя Хабуля развалился в полуобморочном состоянии в будке.
 Мы видим, как Витя изо всех сил пытается не дать опухшим векам опуститься.
Мы на пункте связи части. Не первой свежести, радиотелефонистка Люся придирчиво рассматривает свои только что выкрашенные пухлые губки бантиком в маленькое зеркальце.
- Привет!
Дима, уже переодевшийся в форму, заходит в диспетчерскую. Люся отрывается от своего важного занятия.
 - Привет, - здоровается она в свою очередь, с интересом изучая парня.
- Запиши меня, - просит он Люсю.
- Угу, - женщина складывает губы буквой «о», - ну, и как тебе моя новая помада?
- Просто блеск! Тебе идет.- Кто из начальства в части?
- А, никого, Люся прячет зеркальце в косметичку, - Ковалев повез бумаги какие-то в управление, а ваш – на завод поперся.
- Вот, блин! – Дима бьет кулаком по ладони, - Давно?
- Да, минут двадцать, как. – Люся смотрит на настенные часы, - Так где, говоришь, тебя отметить?
- Химический «Капрон». А он обо мне ничего не спрашивал?
- Спрашивал, - Люся сперва зевает, а затем уже, прикрывает рот рукой, - я сказала, что ты звонил из дому, предупредил, что возможно, опоздаешь.
- А он?
- А что, «он»? Он как всегда, в своем репертуаре.
- Понятно, - вздыхает Дима.
Сцена третья
       Дима открывает ключом дверь. На двери табличка:
КЛАСС ИНСТРУКТАЖА
ПО ПРОТИВОПОЖАРНОМУ МИНИМУМУ
       Дима слышит, как осторожно сметаются в ящик стола «кости» домино.
- Не бойтесь, это всего лишь я, - говорит Дима.
Коля Радченко весел и громогласен.
- Хе! – кричит он, сочувственно качая начавшей рано седеть головой, - Ты, что ж это, под забором, что ли валялся?
- Почти, - соглашается Дима, - в ванной, на полу.
- А мы Андрюху видели с утра, - подает голос Леха Дейкун, - намного приятнее тебя, нужно заметить, выглядит.
- Пить потому что умеет, - бурчит Дима. – И других заставляет: «по последней, давай на коня»!
- Алкаш… - замечает все тот же Дейкун.
- Замолкни, жертва карикатуриста!
- Новость слышал? – спрашивает у Димы Дейкун.
- Премию дают?
- Ага, лучшим алкоголикам части, - говорит Коля.
- Да пошел ты… так что за новость?
- Наши сегодня на Шерстянку ездили. Подвал горел.
- Ну?
- Трупака вытащили.
- И это вся новость?
- Самое прикольное - бедняга окочурился несколько дней назад.
- Бомж?
- Неа. Художник какой-то или поэт, хрен его, в общем, разберет! Не буду звездеть, не знаю. Так вот, какой-то псих откопал его на Яцево и труп привез на Шерстянку, в подвал кинул. Прикинь, это ведь через весь город! Куда катится наш мир?!
- Может, некрофилы какие-нибудь? – высказывает предположение Дима.
- Или эти, как их, гадов? Дьяволисты. Ну, те, что в прошлом году на Троицу стены церкви на Валу размалевали всякой похабщиной. Крестами перевернутыми, пентаграммами.
- Чем-чем? – Коля хмурит брови.
- Это звезды такие перевернутые, - объясняет Дейкун.
- Фигня какая-то, - говорит Коля А я вот, иду один раз с работы, слышу – кот орет не своим голосом. Подхожу к подъезду, там у нас столик еще стоит такой. С лавочками, у фонаря. Мужики летом в домино ляпают, а малолетки по вечерам водку жрут. Так вот, подхожу я, значит, ближе. Вижу – свечи, вроде бы, горят. Я к столику этому подхожу и просто охреневаю на месте. Прикиньте, круг из свечей, горящих на столе, а в центре этого круга прямо к крышке стола кот черный гвоздями прибит. Вроде, как распят, что ли? И мелом всякая херня на столе нарисована. Ну, эти самые звезды, кресты. Не помню я, как котяру этого от стола отодрал, но чухнул он в подвал, будто и не калеченый был. А я домой пошел, трясет всего. Валя спрашивает, что мол, такое? А я и слова сказать не могу. Пришлось срочным образом стакан наливать.
- Благо, повод нашелся, - поддевает его Леха.
Сцена четвертая
Петр Сергеевич входит в подъезд. В целлофановом пакете, который бухгалтер несет в руке, позвякивают пивные бутылки.
 Указательный палец Петра Сергеевича нажимает кнопку вызова лифта.
Звук кабины, спускающейся с верхних этажей. Хлопает дверь подъезда. Слышится цокот каблучков и детский голос канючит: «ну, мааа…, ну, мама…».
- Помолчи! - властно произносит женский голос. Кто-то поднимается по ступенькам.
- Подождите, подождите! Подождите нас, пожалуйста!
 Створки лифта смыкаются вокруг правой ноги бухгалтера и снова расходятся.
- Ой, спасибо! – благодарит соседа Лида. На ней ярко-красное полупальто, такие же сапожки, перчатки и сумочка. – Славка, проходи быстрее! – пропускает она вперед сына. – Здравствуйте. – Она быстро улыбается Лобуру.
- День добрый, - здоровается в свою очередь, Петр Сергеевич и…
И мы видим образ, рожденный у него в голове: Лида в облегающих кожаных одеждах с плеткой в руке. Сам он привязан к большому кресту (поверх Иисуса). На голове – терновый венец, на губах блуждает улыбка. Лида замахивается…
 …и нажимает кнопку седьмого этажа. – Как быстро растет ваш сынок! – говорит он, вглядываясь в нежное, покрасневшее от холода личико ребенка.
- Да-да, - бормочет Лида чисто механически, - не заметишь как уже и в школу.
Она видит, как смотрит на нее сосед и это ей неприятно.
 Лидин карман пальто в разрезе, а в нем свернутый кукиш.
- Ну, солдат, - обращается к Славику Петр Сергеевич, - признавайся, сколько тебе уже натикало?
Ребенок в страхе прижимается к маме.
- Четыре на Рождество будет, - отвечает Лида.
       Лицо Петра Сергеевича темнеет от злости при упоминании об одном из главных христианских праздников. Это длится всего несколько секунд, Лида ничего не успевает заметить.
- Не знаете, на этой неделе будут свет отключать? – интересуется он у Лиды.
- Ой, не знаю даже, не хотелось бы. У меня как раз свечки кончаются, а Славка так боится!
- Могу одолжить вам керосинку, - улыбается Петр Сергеевич. – В его исполнении это выглядит, словно гримаса боли, - у меня их две.
- Спасибо, - Лида улыбается в ответ.
       Лицо Лиды задумчиво. Ей не по себе от того, как на нее смотрит Лобур.
 Лида тряхнула головой, прогоняя наваждение. На ее лице появляется улыбка.
Двери лифта открываются. На стене зеленой краской нарисована цифра «7». Они выходят из лифта: сперва Лобур, за ним Лида со Славиком. Лида открывает дверь в свою квартиру, Петр Сергеевич – в свою. Славик испуганно следит за ним из-за Лидиной ноги.
Сцена пятая
 Дима дома. Ходит по квартире, закрывает форточки.
Проходит на кухню. Из холодильника достает бутылку пива, открывает и пьет прямо из горлышка. Выходит из кухни.
Из спальни, потягиваясь, выходит Махмуд.
- Явление кота народу, - комментирует Дима, - идем, проглот, я тебе молока принес.
Махмуд садится на дорожку в прихожей и принимается вылизывать шерсть.
- Ну да, как же, утренний туалет, - пожимает плечами Дима, - хотя, уже далеко не утро. Кот, признавайся, ты, часом, пожрать ничего не приготовил?
Дима открывает дверь туалета. В кошачьем туалете и в самом деле кое-что приготовлено.
 Дима меняет наполнитель в кошачьем туалете.
Рука Димы открывает дверцу холодильника.
 Кетчуп, горчица и банка тушенки. Больше в холодильнике ничего нет.
Дверца закрывается.
 Кухонный навесной шкаф, плита, стол, два табурета. На столе лежит пачка спагетти.
Камера опускается вниз: на кухне появляется Махмуд.
 Телефонный звонок.
       Дима идет в коридор за телефоном.
- Алло! – кричит он в трубку. Другой рукой схватил телефонный аппарат и тащит его на кухню.
Сдвоенный кадр. Мы видим одновременно Лиду и Диму, разговаривающих по телефону.
- Здравствуй, любимый.
 Лицо Димы меняется. Он кривится, словно от зубной боли.
- Привет, - без энтузиазма в голосе произносит Дима, - знаешь, я как раз собирался…
- Уходить, принимать ванну, отправлять естественные надобности… видишь, я уже знаю все варианты. Все возможные варианты. Тебе остается только выбрать.
Дима молчит.
- Я не займу у тебя много времени. Просто захотелось узнать, как дела у человека, который совсем недавно разбил мне сердце.
Мысли Димы в виде тиров:
«Ничего себе, «недавно»! Полгода назад! Что, для нее время остановилось, что ли?»
- У меня все нормально, - говорит он.
- И ты совсем не вспоминаешь обо мне?
В голосе Лиды возникают сексуальные нотки. Дима закатывает глаза.
Мысли Димы в виде тиров:
 «Здрасьте, приехали! Ну, уж нет!»
- Ну, что же ты молчишь?
- Не знаю, что ответить, - бормочет Дима.
- Все такой же джентльмен, все так же боишься обидеть даму.
Мысли Димы в виде тиров:
       «Ага, тебя обидишь, пожалуй! »
- Что у тебя нового? Как в личной жизни?
- Все нормально.
Ты меня простил за тот случай?
Мысли Димы в виде тиров:
 «Ага, сейчас!»
- За какой случай?
- Не притворяйся, ты прекрасно понял, о чем я.
- Ах, ты о том случае? Нет, все в порядке, я ни сколько не в обиде…
Мысли Димы в виде тиров:
 «Сука, так ведь и импотентом недолго стать!»
-…на тебя. Все в порядке. Правда.
- Конечно, ты как всегда, невероятно галантен. Джентльмен, голубая кровь, белая кость.
Крупный план: в кастрюле на плите кипит вода.
- А у меня радость!
Мысли Димы в виде тиров:
 «Замуж выходишь, что ли?»
- Какая? - он само любопытство.
- Не-ет, пока не могу сказать, - в голосе бывшей Диминой подружки слышится жеманство, - пока еще толком ничего не решено, я боюсь сглазить.
Мысли Димы в виде тиров:
 «Может, и правда, замуж выходит?» - с надеждой подумал Дима, - «Вот бы здорово было!»
- В любом случае, поздравляю тебя с этой радостью.
- И вот, мне захотелось, чтобы ты, чтобы человек, которого я люблю, разделил со мной эту радость…
Мысли Димы в виде тиров:
 «Понеслось!» - с тревогой подумал Дима.
- Мои чувства к тебе до сих пор те же, а ты…
Крупный план: Вода в кастрюле выкипает.
- Погоди, я выключу газ, у меня сейчас вода выкипит.
- Да, конечно.
В голосе Лиды обида.
Дима выключает газ под кастрюлей, берет с подоконника пепельницу и сигареты.
- Алло, - подтверждает он свое присутствие на линии.
- Ты готовишь ужин? – щебечет Лида.
Мысли Димы в виде тиров:
 «Осторожнее, здесь может крыться западня».
- Да.
- А хочешь, поужинаем вместе? Нет, правда, бросай свои макароны или что там у тебя, и иди ко мне. Я приготовлю мясо, как ты любишь. У меня есть коньячок. Так как, мой друг? Придешь? Клянусь, приставать не буду.
Мысли Димы в виде тиров:
 «Вот, прицепилась»!
- Ты знаешь… - Дима делает глубокую затяжку,
Смена интонации: - НЕТ.
- Я так и думала, - Лида тяжело и медленно дышит в трубку.
 Лида, лицо крупным планом: широко раздувающиеся ноздри девушки.
Дима убирает трубку от уха и болезненно морщится.
- Звоню ему, чтобы поделиться своей радостью, а он…. Ну и сволочь же ты, Максименко!
Дима согласно кивает головой.
- Извини, если что не так. - Дима низко кланяется и строит рожи.
- И он еще издевается! – взрывается Лида, - у него совести хватает! – «Извини»! Разбивает мне сердце, а затем, извиняется!
       Лида сидит в коридоре прямо на полу и отдирает полоски скотча от телефонного аппарата, заклеенного в нескольких местах. Славик в мятых порванных колготках играет неподалеку. У парня, разумеется, как всегда, течет из носа. Сама Лида одета только в черную короткую майку и хлопчатобумажные трусики. Лифчика под майкой нет и острые, длинные, словно карандашные грифели, соски ее маленьких грудей явственно просматриваются сквозь тонкую ткань. Девушка сидит по-турецки и несколько черных лобковых волосков выбились из-под трусиков.
- А я в субботу, вероятно, тебе изменю!
- !!!
- Что, молчишь?
Мысли Димы в виде тиров:
 «Ну, это уже слишком! Если сейчас я спрошу «с кем?», она подумает о том, что я ревную, о том…. О, ОНА ПОДУМАЕТ О ТОМ, ЧТО Я ДО СИХ ПОР ЕЕ РЕВНУЮ!
- С кем?
Мысли Димы в виде тиров:
 «Вот, блин!»
 
- О!!!
Мысли Димы в виде тиров:
 «Нарвался, идиот! Так тебе и надо!»
- Тебе интересно, с кем?
- Нет.
- Не обманывай!
- Это и есть твоя радость, которой ты хотела со мной поделиться?
- Не-ет, - томно произносит Лида, - это не радость. Это - побочное явление.
- Понятно, - раздраженно произносит Дима.
- Ты злишься?
Мысли Димы в виде тиров:
 «Да, «попал» я конкретно!»
- С чего ты взяла?
- У тебя такой голос.
- Какой «такой»?
- Ну…
Дима закуривает новую сигарету.
- Да ты не волнуйся, этот мужик не такой, как ты. Гораздо хуже. К тому же, я его совсем не люблю. Это будет обычный «трах». И все. Так что, не расстраивайся, мой милый, мои чувства к тебе остаются по прежнему чистыми и светлыми, словно родниковая вода…
Мысли Димы в виде тиров:
 «Зато мои к тебе – словно сточные воды».
- Так что, Димочка, я люблю тебя, даже не сомневайся…
Мысли Димы в виде тиров:
 «Да уж, никаких сомнений на этот счет!»
- Я тебе еще позвоню, если ты, конечно, не против Лида.
- А если даже я и против, кого интересует мое мнение?
Мысли Димы в виде тиров:
- Ладно, не буду мешать тебе, мой сладкий вари свои макароны. Пока.
- Иди в задницу, сука гребаная!
Это Дима говорит, разумеется, уже после того, как Лида повесила трубку.
На лице Димы отчаяние.
Акт четвертый
Сцена первая
Квартира Водославских. Света, жена Сергея гладит белье. Из комнаты слышится кашель Вики – девочка простужена.
 Лицо Светы. Губы дрожат, видно, что еще немного и женщина расплачется.
Утюг скользит по полотенцу, полотенце сменяет форменная рубашка мужа, футболка Вики…
       В стенке стоит свадебная фотография четы Водославских (мы узнаем Сергея, фотография маленькой Вики, фотография Сергея в форме с погонами лейтенанта).
       Телефонный звонок.
Света кидает глажку и бежит в коридор. Хватает трубку.
- Нет, мама, - говорит она, - еще не пришел. Позвонил часов в одиннадцать, сказал, что у них учения какие-то на полигоне. Да. Да. Опять, наверное, пьяный придет.
На щеке Светы появляется крупная слеза.
- Нет, мама. А что делать? Нет, мама, это не выход. Хорошо. Обязательно. Пока.
Света возвращается к глажке.
       Наволочка. На нее капает слеза, и Света тут же проводит по ней утюгом.
Ретроспектива: Водославский ведет по вечерней улице пьяного в дым Твердохлеба. Это нелегкое занятие – ноги Сани заплетаются.
Грязные ступени подъезда. Тусклый свет. В фокусе две пары ног – Водославского и безвольные Твердохлеба. Они поднимаются по ступенькам. Слышно тяжелое дыхание Сергея и пьяное бормотание Твердохлеба. Камера поднимается вверх. Водославский подводит Твердохлеба к двери, придерживая его одной рукой, жмет кнопку звонка. Оксанка открывает дверь. У нее лицо готовой нести свой крест женщины.
- Принимай, - говорит Водославский и вручает Оксанке мужа.
- Спасибо, - говорит она и закрывает дверь прямо перед носом Водославского.
 Дверь, обитая коричневым растрескавшимся кожезаменителем.
Сергей выходит на улицу и сразу же замечает ее. Высокая тонкая брюнетка. Волосы такие черные, что в свете фонаря отливают синевой. Это Стелла, шеф службы безопасности пещеры «Сумерки Мира».
Девушка стоит возле поломанной скамейки. Видимо, кого-то ждет.
 Циферблат часов. Видна надпись «Командирские». Часы показывают половину двенадцатого.
И мы видим образ, рожденный у него в голове: Света. Ее лицо крупным планом. Она улыбается. «Пусть эти часы показывают только счастливое время».
Водославский в диспетчерской, звонит домой. За окном диспетчерской светло. «Плановые учения», - вещает в телефонную трубку Водославский, - «на полигоне». «К обеду не ждать?» - голос жены насторожен. «Как Витка?» «Кашляет, когда будешь?» «Постараюсь побыстрей», бурчит Серега, которого уже тащит за рукав Твердохлеб. На его лице заговорщицкая улыбка.
 Водославский ковыряет ключом в замке своей квартиры. Светит электрическая лампочка. За окном на лестничной клетке темно. Водославский смотрит на часы. 5:25. Дверь открывается. На пороге стоит Света. Ее лицо опухло ото сна.
 Лицо Водославского. Он улыбается, стараясь не смотреть в глаза жене.
 - Извини, Светк, выпили с парнями, попарились в сауне…
- Можно было хотя бы позвонить!
- А неоткуда было.
Водославский, чуть потеснив жену, проходит в квартиру.

 На ухе видны следы зубов
 Ретроспектива. Водославский подходит к Стелле, стоящей возле поломанной скамейки. С улыбкой ей что-то говорит.
Лицо Стелы крупным планом. Она улыбается. Затем, камера отъезжает далеко назад, пока лицо не становится просто световым пятном, постепенно исчезающем в темноте.
Шепот. Темнота.
Свет постепенно возвращается.
Постельная сцена.
В комнате горят свечи. Много свечей. Серега видит потолок комнаты, свечи и в этот момент Стела склоняется над ним. Ее губы всего в нескольких миллиметрах от пересохших губ Сереги. Слышно его прерывистое дыхание.
Серега сглатывает.
- Хочу пить, - шепчет он.
- Ты уже пил, - шепчет незнакомка, - много нельзя.
 - Чем ты меня опоила? Йохимбе? Виагрой?
Стелла смеется.
- Как ты хочешь меня на этот раз?
       Сергей входит в нее сзади. Он очень возбужден, лицо блестит от пота, жилы на шее напряглись, как канаты. Камера отъезжает, и на переднем плане мы видим лицо Стелы. Она торжествующе улыбается. Камера перемещается на стену над изголовьем кровати. На стене висят иконы (Богородица с младенцем и Христос). Иконы висят перевернутыми.
 Акт пятый
Сцена первая
Темнота.
Мужской голос в телефонной трубке:
- Алло, Лида?
- Да.
- Это…Вадим…узнала?
- Да, конечно, Вадик, как дела?
- Нормально, все нормально.
- Я за тебя рада.
- Ты спала, я тебя разбудил?
Мы вместе с Лидой открываем глаза. Комната полна солнечного света.
- Да, ничего, все в порядке. Мне все равно в магазин надо.
- А хочешь,…я схожу?
- Ладно,…давай.
- Ага! Ага, я бегу! Я сейчас! Я… сейчас… сейчас,…одна нога…
Лида кладет трубку.
Часы показывают половину двенадцатого.
Лида встает с кровати. Мы видим смятые простыни. Лида проводит по лицу рукой и зевает.
Шаркая ногами, девушка плетется в ванную. Открывает воду, переключает душ.
 Лида стоит под струями воды. Глаза ее закрыты. Камера движется вниз по ногам девушки, мы видим синяки у нее на бедрах. Камера показывает нам Лиду со спины. На спине и ягодицах девушки царапины.
Лида закрывает воду. Вытирается полотенцем. Бросает полотенце на камеру.
 Ретроспектива.
Титры: месяц назад.
Лида звонит в дверь. На двери номер 47. Слышатся шаги, и на пороге появляется Лобур.
- Можно воспользоваться вашей керосиновой лампой? – спрашивает Лида.
Лобур улыбается и приглашает ее зайти.
 Лида и Лобур в его комнате. Лида держит в руках старинную книгу в металлическом окладе.
– Колдовство? – спрашивает она.
- Да, колдовство. Реки крови, упыри, съеденные заживо младенцы. У-уу! - Петр Сергеевич скалит свои неплохие для его возраста зубы.
Лиду передергивает. Сосед смеется. На Лице Лиды испуг.

 - У каждого свои увлечения,- говорит Лобур. Они с Лидой сидят на кухне и пьют чай из тоненьких фарфоровых чашечек, - Кто-то собирает пустые банки из-под пива, кто-то нумизмат или филокартист. А я, вот, увлекаюсь демонологией.
- Наукой о демонах? - тихо спрашивает Лида. Ее бьет озноб.
- Можно, я позвоню», - спрашивает она у Петра Сергеевича, - Славка у мамы. Хочу узнать, как он там.
 - Да, конечно»
Лида в коридоре разговаривает с мамой по телефону.
Голос в телефонной трубке:
       - Славик уже спит, нагулялся, набегался. А еще, слышь, Лида, Гоша звонил. Приедет на недельку.
- Когда?
- После десятого обещал.
Лида вешает трубку и входит на кухню.
- Так на чем мы остановились? - спрашивает у нее Петр Сергеевич. Над ее чашкой курится парок. Свежий чай.
Крупный план. Чашка.
Крупный план. Лицо Лиды. Выражение подозрительности, как будто Петр Сергеевич что-то мог подсыпать ей в чашку.
- Так вот, нет понятия «черная и «белая» магия», - произносит Лобур, - «есть магия. В своей сущности – это просто знания. Забытые, старые знания. Древнее мира, старше Вселенной. До нас дошло совсем немногое. Так сказать, отголоски. Знания терялись, забывались, неверно трактовались. Библия, к вашему сведению, Лида, гораздо меньше претерпела изменений, она в сравнении с Синей Книгой – новорожденный младенец на коленях умудренных старцев. Они также отличаются по возрасту, как, например, «Одиссея» старика Гомера и «Плейбой»», - Петр Сергеевич смеется, - так что, колдовство, являющееся во многих религиях одним из самых тяжких грехов, имеет под собой основу, гораздо более могущественную, нежели этот бульварный листок, Святое Писание.
 - Синяя Книга, о которой вы только что упоминали, это что? - спрашивает Лида.
 - Синяя Книга, - Петр Сергеевич выдерживает паузу - это своеобразная…библия для верующих в Дьявола. В ней содержатся, как и в христианской Библии, мусульманском Коране, иудаистской Торе молитвы, заветы, наставления на Путь Истинный, описания месс, обрядов и многое другое. Синяя Книга пришла к нам из Древнего Ирака, где культ Дьявола сформировался задолго до возникновения христианства. Там же возникли первые пещеры – так сатанисты называют свои «церкви». С тех пор минули столетия, но интерес к Люциферу, Сыну Утренней Зари не угас. Великие мистики несли заблудшему, запуганному Заповедями, смертными грехами и прочей мурой, человечеству, Знания. Падший Ангел вещал устами Элстера Краули, Энтони Лавея, написавшего в 1966 году «Сатанинскую библию» - адаптированное к нашему времени пособие», - голос Лидиного соседа крепнет.
 Петр Сергеевич гордо поднял голову, стекла его очков победно блестят.
- Скажите, - спрашивает она, - а у нас…в Чернигове тоже есть эти…секты…ой, простите, пещеры?
- В Чернигове есть пещера, и я ее жрец, так сказать, состою в руководстве. «Сумерки Мира», образовалась на руинах двух разрозненных сборищ патлатых любителей «тяжелого рока», которые гордо называли себя «сатанистами», дебоширили на Рождество и Пасху и состояли на учете в милиции. Один из руководителей подростков, носящий длинные начесанные патлы и звучную кличку Отец Содомий, вскоре после очередного «шабаша» на еврейском кладбище, был «повязан» и осужден сразу же по двум статьям Уголовного Кодекса Украины: двести двенадцатой («глумление над могилой») и старой доброй сто семнадцатой. На одной из Донецких зон, куда он был отправлен, Отец Содомий с честью подтвердил свое библейское имя и теперь именовался уже петухом Сандрой.
После этих событий местные сатанисты чуть приутихли и провели всего две акции – на День города и на Хэллоуин.
В тысяча девятьсот девяносто третьем году в Чернигов прибыл некий Ваалий – ученик печально известного Мирзы Абая, осужденного за убийство. Ваалий поддерживал тесную связь с московским «Черным Ангелом» - самой крупной сатанинской пещерой, знался с Лайком – киевским Пророком Галактов и многими другими почитателями Дьявола. На его счету была организация девяти пещер в разных уголках Украины, и вот теперь, он прибывает в Чернигов.
Спустя несколько месяцев, по улице Леси Украинки в доме учителя географии Кузьменко возникла пещера «Сумерки Мира». Место было выбрано не случайно: один из тогдашних жрецов, историк по образованию, поведал, что в древности здесь было языческое капище. Структура пещеры была типична для объединений подобного толка: во главе стояла Верховная Жрица – женщина доклимаксического возраста, адепт оккультных наук не ниже четвертого уровня, властная и жесткая, двенадцать (по числу Христовых апостолов) жрецов для проведения месс, и быдло (в неограниченном количестве) – для создания необходимого фона, проведения акций и выполнения специальных поручений.
«Сумерки мира» проповедуют и практикуют так называемый «универсальный сатанизм», который направлен на подрыв не только христианских традиций, но и других конфессий. Для адептов «Сумерек» не важно, какой «национальности» Дьявол: библейский ли он Сатана, мусульманский Иблис или буддистский Мара. Важно то, что он един.
 Титры:
Месяц спустя
Лида проводит по лицу рукой, отгоняя наваждение. Она в своей квартире. Одевается.
Затемнение.
Акт шестой
Дима стоит возле большого окна административного здания и с высоты седьмого этажа смотрит на заводские корпуса. Огромная стая ворон беспорядочно (совсем не так, как в первом акте) кружит в небе. Дима следит за их полетом.
- Ворон считаешь?
Дима вздрагивает от неожиданности. Это Толик Тарасов по кличке Тарзан, Димин сослуживец.
- Ворон считать бесполезно, - Дима пожимает лопатообразную кисть Тарзана, - С выходом тебя. Как съездил?
- Данке, - благодарит экс-отпускник, - хорошо, но мало. А у вас тут какие новости?
- Да что тут может быть нового, в нашей клоаке? Двенадцатая часть – самое консервативное место на матушке-Земле.
- Это точно, - соглашается с Димой Тарзан.
 Он плюхается на продавленный топчан и закуривает сигаретку без фильтра. Пепел Тарзан стряхивает прямо на пол.
- Пепельницу возьми, - Дима протягивает ему пепельницу.
Играет радио. Прямо над Диминым рабочим столом висит на стене небольшой радиоприемник.
Из динамика слышна реклама в исполнении Лиды.
 Ретроспектива. Звонит телефон. Дима берет трубку.
- Ты «Дизель» слушаешь? - вместо приветствия щебечет Лида.
- Краем уха, - говорит Дима.
Из радио на стене:
«будьте с нами на волнах радио «Дизель»
- Ну, и как тебе реклама?
- Ненавижу рекламу.
 - А тоже ее раньше ненавидела, а теперь, вот… - голос Лиды был полон тайного знания, - в особенности, когда за нее прилично платят…
 - Ты что же, теперь не работаешь в аптеке? - Дима продолжает ломать комедию.
 - Не в аптеке, а в аптечном складе. Ну, почему же, работаю. Но, теперь еще и на радио.
       - Ух, ты!
- Я теперь у них голос «Радио Дизель», так меня называют.
 - Ну, прямо, звезда!
 - Не издевайся, скажи лучше, неужели, так ни разу и не слышал?
       Дима заходит в кабинет. На столе разрывается телефон. Дима берет трубку.
 - Ну, как?
- Что, «как»?
- Слышал?
 - А…, вот ты о чем. Слышал.
- Ну?
 - Здорово.
 - Тебе, действительно, понравилось?
 - Реклама – нет. А с голосом, ты же сама знаешь, у тебя всегда был полный порядок.
 - О!!!
 - Знай, что я, когда записываюсь там, на студии, всегда думаю о тебе. Только о тебе…. А на радио меня устроил Вадим. Это просто знакомый, и не вздумай ревновать!
 Дима закрывает глаза руками.
Титры: этим летом
       
Ретроспектива.
Летний полдень. Дима идет по городской оживленной улице с Зоей, молоденькой миниатюрной девушкой. У Димы немного другая прическа. Молодые люди улыбаются друг другу и держатся за руки. Дима что-то оживленно рассказывает, из-за фона, создаваемого движением транспорта, нам ничего не слышно. Камера постепенно приближает к нам пару. Камера показывает нам, как стремительно меняется Димино лицо. Он смотрит на что-то впереди. Камера совершает стремительное движение в направлении его взгляда. Крупным планом Лида. Она в «мини», открывающей летнему солнцу ее сильные длинные ноги. Каблук «шпилька» лишь усиливает эффект. Волосы бывшей Диминой подружки зачесаны наверх в высокую прическу.
Дима исподлобья смотрит на Лиду. Яркая помада, темные очки. Рядом семенит Славик, держа маму за руку. На мальчике надет яркий костюмчик – шорты и маечка. На голове – смешная панама. Желтые сандалии. Зеленка на обеих коленках.
 Камера показывает нам всех со стороны, как бы выхваченных из толпы. Вместо фона – стук Диминого сердца.
Расстояние между ними сокращается. Лида останавливается и, наклонившись к Славику, что-то шепчет ему на ухо.
Сердце Димы стучит быстрее.
 Рука Димы, держащая руку девушки, влажнеет от пота.
Лицо Димы. Он кусает губы.
 Славик бежит и что-то кричит. Что он кричит, нам не слышно из-за стука Диминого сердца.
ПАПА!!!!!!!
Славик обхватывает Диму за ноги.
Картинка не в фокусе, Дима часто дышит.
- Это твой…сын? – спрашивает Зоя.
 Растерянное лицо девушки.
 - Нет, - шепчет Дима.
Он аккуратно пытается отстранить Славика, но цепкие маленькие пальчики держат крепко. Димины белые брюки в шоколадных пятнах от рук Славика.
Подходит Лида. Камера совершает путь от ее туфлей до головы.
Лида улыбается.
 - Ну, посмотри, что ты наделал? - Она отстраняет Славика. – Теперь маме придется отстирывать папины брюки.
- Так…ты женат?
Голос Зои дрожит.
 - Да, нет же…
 - Женат, – повторяет Зоя и качает головой.
На ее лице уверенность в том, что все мужчины – лживые свиньи.
- Да не женат я! - кричит Дима.
На Диму смотрит идущая мимо необъятная тетка с такими же необъятными сумками. – Просто это…
 - Его жена,– говорит Лида.
Она сдвигает очки на кончик носа и смотрит на Зою. Взгляд пристальный и злой.
- Я не знала… - еле слышно произносит Зоя.
- Гуляй отсюда, родная, – говорит Лида.
Обращается к Диме:
- А ты, бык-производитель, домой быстренько. Тоже мне, кобель нашелся!
Зоя смотрит на Диму, на Лиду, снова на Диму, быстро отворачивается и убегает.
- Зоя! - кричит вслед убегающей девушке Дима, - Вернись! Зоя!
 Лицо Димы: на нем выражение глубокого отчаяния. В глазах стоят слезы. Рядом тем же планом появляется лицо Лиды. Лида торжествующе улыбается. Голова Лиды на Димином плече. Они смотрят вслед убегающей Зое. Лида смеется.
Затемнение.
Акт седьмой.
Мы в парфюмерном отделе магазина. Игорь, брат Лиды возвращает продавщице баночку с кремом.
 - Нет, мне для сухой кожи.
- Питательный?
 Продавщица Ира (на груди приколот бейдж с этим именем) очаровательно улыбается. Яркая помада, белые зубы. Улыбка длится несколько секунд, пока глаза Иры не опускаются вниз от лица мужчины. Камера следует за ее взглядом.
Рука Игоря держит крем. На среднем и указательном пальцах – золотые тоненькие кольца с камешками в тон друг другу. Ногти аккуратно подпилены и покрыты бесцветным лаком.
       Лицо Игоря. Он улыбается.
 Лицо продавщицы Иры. Выражение брезгливости.
 Стараясь не касаться руки Игоря, Ира берет крем, заменяет его на другой и, не смотря в глаза Игорю рассчитывается с ним.
 Затемнение.
Акт восьмой
       На полу мелом начерчена пентаграмма. Вокруг горит множество черных свечей. Лида лежит в центре пентаграмме так, что ее руки, ноги и голова в лучах звезды. Лобур, облаченный в свою черную шелковую хламиду, ходит вокруг Лиды, монотонно бубня какие-то заклинания.
Картинка раскачивается. Свечи то меркнут, то загораются ярко. Лицо Лиды покрыто крупными каплями пота, веки подергиваются.
 Лида лежит посреди звездного неба. Слышно лишь бормотание Лобура. Ощущение того, что кто-то приближается. Кто-то очень большой и темный. Звезды начинают меркнуть, словно их заслоняет чья-то тень. Лида часто дышит с каким-то подскуливанием.
- Не надо, - говорит она, - я не хочу тебя видеть…
 Лида снова в квартире Лобура на полу в центре пентаграммы.
Внезапно перед ней (и соответственно, перед нами) появляется нечто ужасное.
Слипшиеся редкие волосы падют на высокий лоб, в огромных глазах пляшет свечное пламя, нижняя губа прокушенная крепкими зубами, капризно оттопырена, из нее на подбородок стекает кровь, кажущаяся черной в неровном свете.
Лида кричит. Кричит и кричит.
Лобур выдергивает из Лиды (по тому, как он опускает руку, мы понимаем, что это влагалище) с мерзким хлюпающим звуком козлиное копыто, и, подняв его над головой, присоединяется к Лидиным крикам.
 Затемнение.
 Акт девятый
Ваня Сидоренко возвращается с работы. Он одет в старенькую коричневую куртку и такие же старенькие брюки. В руке Вани – полиэтиленовый кулек «Нескафе», в тон одежде.
Камера показывает нам этот кулек в разрезе. В кульке немытая пол-литровая банка из-под супа, какие-то пакеты.
Подходит грязный троллейбус № 7.
Втиснувшись в переполненную «семерку» Ваня тут же оказывается впечатанным в молоденькую девушку.
 Лицо Вани в нескольких сантиметрах от шеи девушки. Он втягивает ноздрями ее аромат, закрывает глаза. Камера перемещается вниз, где упругий зад девушки, затянутый в голубую джинсу, касается Вани. В кульке звенит банка, столкнувшись с чем-то из пассажирской поклажи. Испугавшись, что девушка сейчас отодвинется, Ваня сам прижимается к ней.
Девушка выходит из троллейбуса вместе с несколькими пассажирами. Среди них и Ваня.
Дав ей немного пройти, он идет следом.
 попка девушки, затянутая в голубой коттон. Камера опускается ниже и мы видим элегантные полусапожки на каблуке, будто только что из магазина.
 лицо девушки. На нем улыбка.
 ботинки Вани, старые, истоптанные в троллейбусе.
 лицо Вани. Он поджимает губы, словно ожесточившись на что-то.
Обгоняет девушку. Проходит мимо нее, даже не взглянув на нее.
Девушка смотрит вслед удаляющейся фигуре.
Затемнение.
Акт десятый
Постельная сцена
 Полумрак. Серега Водославский лежит на Стеллиной кровати. Он потный, глаза запавшие. С последнего раза, как мы его видели, Серега здорово изменился
- Хватит, прошу тебя, хватит! Ну, хватит же! Я уже просто не могу!
- Еще как можешь, - вкрадчиво произносит Стелла и накрывает его своим телом, - я же знаю…
 - Так как тебя все-таки, зовут? – спрашивает Серега.
       - Называй меня, как хочешь, - смеется Стелла.
 Серега переворачивает ее на живот и входит в нее. Пот капает на спину Стеллы.
Водославский хрипло стонет.
 Та же обстановка, спустя некоторое время. Водославский спит, раскинув руки. Стеллы не видно.
       Ненормально похудевшее лицо Сергея. Невнятное бормотанье. Сергей медленно открывает глаза и слышит: «анангу…анангу…анангу…»
 Он медленно приподымается на локте и смотрит в ту сторону, откуда раздается голос. Это Стелла. Она обнаженная стоит возле окна. Штора отодвинута. На подоконнике какие-то фигурки.
Камера приближает подоконник и мы видим много фигурок, таких же, как из «Киндер-сюрпризов». Стелла держит в руке одну из этих фигурок, трет в руке и повторяет «анангу…анангу…анангу…» Голос Стелы разительно отличается от того сексуального голоска, каким она общается с Серегой. Теперь он грубый и скрипучий.
 Серега дрожит. Он закрыл рот рукой. Глаза выпучены.
Шепот нарастает, заполняет все.
 Стелла резко поворачивается. Глаза ее горят зеленым огнем.
 Серега спит, повернувшись к ней спиной. На спине – поперечные полосы от Стеллиных ногтей.
 Стелла улыбается. Ее глаза снова нормальные.
 Серега с широко открытыми глазами, в которых застыл ужас, грызет кулак, чтобы не закричать.
На заднем плане: Стелла ставит фигурку на место и приближается к кровати.
Затемнение.
 Та же обстановка. На груди Стелы темнеет синяк. Она тяжело дышит, видно, что только что занимались сексом.
- Курить будешь?
Стелла откидывается на подушки.
- Давай, - равнодушно соглашается Серега. Он словно зомби: остекленевший взгляд, голос без эмоций.
Стелла берет с прикроватной тумбочки сигареты и зажигалку. И еще пепельницу. Серега смотрит на пепельницу.
И мы видим образ, рожденный у него в голове: Серега тяжелой пепельницей бьет Стелу по голове. И еще. И еще. На подушки летят кровавые брызги.
- Тебе понравилось?
Мгновенной сменой кадра мы снова переносимся в спальню Стеллы.
- Еще бы! Чем-чем, а сексом я насытился, кажется, на многие годы вперед.
- Хочешь еще?
В ее голосе слышится явная насмешка. Девушка провоцирует его.
- Давай, лучше, передохнем, - говорит Сергей. – А то я с такими темпами скоро импотентом стану.
- Не станешь, – девушка целует его в висок.
- Как хоть тебя зовут?
Она звонко смеется:
- «Что в имени тебе моем»?
- Ясно.
- Хочешь пить?
- Просто умираю
- Сейчас принесу. - Девушка вскакивает с постели. Через минуту Стелла протягивает Сереге стакан. Он пьет.
- Что это за компот? – спросил он.
- Сам ты компот. – Девушка смеется. – Это настой на травах.
- На каких таких травах?! – Серега вскакивает с кровати
- Не дергайся, - ладонь ложится на его грудь, возвращая на место. – Лекарственные травки. Никакой наркоты, этого я не люблю. Силы восстанавливает, тонизирует.
- Угу. Слушай, а что это за мужик на картине? – Водославский тычет пальцем в сторону картины на стене спальни.
 Картина выполнена в традиционной японской манере. На ней восьмиглавый змей отрывает руку с мечом какому-то воину.
- Это японский этнос. – говорит девушка. - Здесь знаменитая битва: могучий Ямата-но ороти побеждает этого хлюпика Сусаноо.
- И тебе нисколько не жаль мужика?
- Нет.
- Но, почему?
- Потому что он слабый.
- Хорошее объяснение.
 - А не той картине что? – Серега указывает на неясный прямоугольник на противоположной стене комнаты.
- Сам посмотри. - Девушка встает с кровати и включает свет.
На стене репродукция с «Шабаша ведьм» Франсиска Гойи.
- Что это? – спрашивает Серега.
Стелла сидит на кровати по-турецки и пускает дым через тонкие ноздри. Засос на ее груди неестественно фиолетовый.
- Гойя. – отвечает она. - Художник такой был испанский. Репродукция с его офорта «Шабаш ведьм».
- Так это, стало быть…
- Ну, да, Дьявол, – говорит она.
Мысли Водославского:
«Анангу. Сусаноо. Только не забыть. Только не забыть! Она сатанистка! Боже мой, спаси, сохрани! Она – гребаная сатанистка! Значит, весь этот трах неспроста? О, Господи, Господи…
Серегу трясет
Мысли Водославского:
 «Анангу…. Надо обязательно запомнить. Анангу. Как «анальный секс».
Картинка начинает меняться. Свет постепенно меркнет.
- Что ты там насчет анального секса?
Она склоняется над ним.
 Мысли Водославского:
БОЖЕ!!! ВЕДЬ Я НЕ ПРОИЗНОСИЛ ЭТОГО ВСЛУХ!!!
Образы:
Перевернутые иконы, Сусаноо, «Шабаш ведьм»!
Мысли Водославского:
ПОДОКОННИК! КАКОГО ХРЕНА она прячет на подоконнике?!
- Иди ко мне…
- Ничего, сейчас все будет в порядке. Сейчас…сейчас…
Ее умелые пальчики принимаются гладить его тело.
Анангу…анангу…анангу…
Свет исчезает, звук остается.
 Акт одиннадцатый
       Жене Коваленко не спится. Он лежит в своей кровати с открытыми глазами и вспоминает.
Ретроспектива
Он выходит из кабинки в школьном туалете, застегивает брюки. Слышен шум набирающейся в бачок воды. Возле окна туалета стоят два школьника лет пятнадцати. Они курят и сплевывают на кафельный пол туалета.
- И тогда я ее…, - говорит один из них, Игорек Савченко по кличке Гусь.
Он осекается. Смотрит на Женю, который подходит к раковине и открывает воду.
- Шо ты тут выпасаешь, малолетка? – обращается к Жене второй. У него насморк, он шмыгает носом. Это Ковтун из седьмого «Б».
 - Ничего, - отвечает Женя, - в туалете я был.
 - Ну, и мотай отсюда по шустрому! – угрожающе говорит Игорек-Гусь.
Женя бежит к двери, но тут же получает подножку.
 Лицо Жени на кафельном полу туалета. Женя слушает, как ржут старшеклассники. Он тоже улыбается. Улыбка пугающая. Глаза мальчика прищурены так, будто он что-то задумал.
       Звонок на перемену. Массовка – ученики, учителя. Женя выбегает из школы, бежит к телефонной будке. Закрывает за собой дверь. Нам не слышно, кому он звонит и о чем говорит, но мы видим лицо мальчика через стекло будки. На нем выражение глубокого презрения и гнева.
 Подъезд какого-то дома. Голоса. Какое-то скуление.
- Это здесь.
По ступенькам поднимаются два милиционера.
- Это я вызывала, - на лестничной площадке появляется пожилая женщина в домашнем халате, - там, на девятом этаже кто-то как будто плачет, - женщина переходит на шепот, не знаю даже. Одной боязно. Темно там, лампочки поразбивали.
Милиционеры поднимаются еще один лестничный пролет. Скуление становится громче.
Темнота.
- Эй, кто тут?
- М-мммммммм…
- Дай фонарь!
В неровном свете фонаря мы узнаем Ковтуна. Он голый, обмазанный кровью, руки были крепко привязаны к перилам. Рот чем-то заткнут. - Что за…
Круг от света фонаря, а в нем – тело крысы без головы. Голова во рту у Ковтуна.
Смена кадра. Крупный план Ковтун рассказывает. Его лицо перепачкано. Несколько секунд мы видим картинку без звука. Резко возвращается звук, так, как будто его кто-то включил.
- зашел, а там эти, патлатые! Схватили, потащили, а потом…
Лицо Ковтуна сморщивается и он плачет. Без звука.
Савченко, второй обидчик Жени идет из школы. Заходит на стройку, оглядывается. Достает сигареты и закуривает. Неожиданно на него налетают несколько длинноволосых парней в черных одеждах. Их лидер по кличке Обезбашенный хватает с земли палку и начинает бить Савченко. Тот падает на землю. На него налетают остальные и бьют ногами. Избиение продолжается несколько секунд. Съемка сверху. Члены боевого быдла пещеры «Сумерки Мира» во главе с Обезбашенным разбегаются в стороны.
Смена кадра Небо, полное ворон. Как по команде они разлетаются в стороны.
Смена кадра. Съемка сверху. Савченко лежит на стройке. К нему подходят какие-то пацаны. Один пробует носком кроссовка, живой он или нет. Затем, пацаны садятся на корточки возле Савченко и начинают его обыскивать. Снимают часы. Уходят. Камера постепенно приближает к нам Савченко. Вместе с приближением картинки приближается звук – дыхание Савченко.
Съемка сверху. Подъезжает милицейский «уазик» и карета «скорой помощи». Начинается суета.
Крупный план. Окровавленное лицо Савченко. Он медленно открывает глаза. Закрывает их. Темнота.
Темнота рассеивается.
Крупный план. Лицо Жени Коваленко на подушке. Он не спит. Одними губами произносит «Витек…» В глазах - слезы. Камера приближает Женин глаз, увеличивает его на весь экран и мы словно погружаемся…
Смена кадра. Ретроспектива. Женя и Витек бегут по двору. У Жени под мышкой мячик, у Витька разбиты коленки. Они смеются. Им по девять лет и они лучшие друзья.
Смена кадра. Урок физкультуры в школе. Спортзал. Женя, какой он сейчас пытается влезть по канату. Стоящие вокруг ученики, его одноклассники смеются. Громче всех смеется Витек (передать сходство). Женя падает на мат. Взрыв хохота. К Жене подходит физрук в зеленом спортивном костюме и помогает подняться. Женя обводит одноклассников ненавидящим взглядом. На какое-то время его взгляд задерживается на Витьке, который смеется и заискивающе смотрит на Вовку Панченко – толстого классного босса.
Женя сидит на скамейке. Он закрыл глаза. На заднем плане его одноклассники играют в баскетбол.
Крупный план: Женя вспотел. Его веки подрагивают, словно он в состоянии гипноза. Он что-то быстро шепчет.
Спецэффект. Картинка замирает. Баскетбольный мяч стукается об пол и замирает в воздухе. Одноклассники Жени застывают. Физрук выпускает свисток изо рта, и он зависает в воздухе. Затем, из щелей в окне в спортзал будто заходит холодный воздух. И все вокруг замерзает, покрывается льдом. Все, кроме Жени. Он все так же с закрытыми глазами встает со скамейки и идет мимо неподвижных фигур к окну, где морозный воздух материализуется в нечто. Во что именно, нам не показывают. Мы лишь видим огромную чудовищную тень вроде той, что видела Лида, когда ее насиловал Лобур. Эта тень что-то протягивает Жене. Тень жениной руки тянется к огромной тени-лапе. Эффект знаменитой картины Микеланджело. Женя берет это «что-то». Поворачивается.
Крупный план. Женя открывает абсолютно черные глаза, в которых нет зрачков. Улыбается.
Отыскивает глазами застывшую фигуру Витька Ищенко. Размахивается и кидает в него что-то серое, пульсирующее и мерцающее. По пути к Витьку это нечто материализуется сперва в змею, а затем, в молнию. Врезается в Витькино тело. Витька сотрясает.
Смена кадра. Все, как и раньше. Идет игра в баскетбол, мяч падает на пол и т.д. Женя вскакивает со скамейки и бежит из спортзала. Ему в след смотрит Витек. Его лицо серьезно. Женя бежит в туалет и его вырывает. Женя смотрит в зеркало. У него из носа идет кровь.
Он смотрит в зеркало и видит в нем, кроме себя, всех из пещеры «Сумерки Мира», своей настоящей, как он считает, семьи. Все те, кто его понимает. Здесь Петр Сергеевич, Стелла, Верховная Жрица, дядя Паша, Габиль, Сидорчук и еще несколько человек. Все они одеты в ритуальные одежды. Горят свечи. Кадр из школьного туалета плавно перетекает в какое-то подземелье, где секта правит свои мессы. Посреди пещеры – каменный алтарь. Сектанты становятся в круг. Женя раздевается донага и ложится на камень. Над его телом встает Лобур и начинает читать из большой книги.
Смена кадра. Жене девять лет. Он в летнем лагере. Он в лесу. Смотрит на птенца, выпавшего из гнезда. Тот кричит, открывая непомерно большой рот. Писк действует Жене на нервы.
Мы видим, как кто-то наблюдает за Женей из-за дерева.
Смена кадра. Женя смотрит на птичку. Подходит к птенцу, берет в руки. Над Женей вьются родители – небольшие птички. Женя смотрит на птенца (крупный план). Начинает откручивать ему голову.
К Жене подходит Стелла (другая прическа, выглядит моложе).
Крупный план. Женя весь сжался. Он думает, что вожатая его отругает (а Стелла его вожатая). Птенец в его руке мертв.
- Не бойся. Это нормально, - говорит Жене Стелла. – Это обыкновенный инстинкт. Такой же, как и у любого животного. Например, у волка. Теперь неплохо было бы, чтобы ты эту птичку съел. Ничего не должно пропадать зря.
Крупный план. Женя отворачивается. Его тошнит.
- Рисовая каша на молоке, - говорит Стелла Жене и привлекает его к себе.
Смена кадра. Ночь. Стелла и Женя сидят возле костра. Стелла что-то рассказывает Жене.
Голос Стеллы за кадром: Ты будешь с нами. Ты будешь с нами. Ты этого заслужил.
 Спальня Жени. Женя тяжело вздыхает, переворачивается на другой бок. Электронный будильник на тумбочке показывает 3:37.
Фон: стук сердца Жени.
Затемнение.
Акт двенадцатый
Помещение класса инструктажа по противопожарному минимуму.
- Миллениум, миллениум! Хренениум! – в сердцах восклицает Тарзан, и бьет ногой по шкафу с документацией.
- Ну, что ты так раззоряешся? – пытается урезонить приятеля Дима. – Каждый год это усиление, и ничего, живы пока. Я, например, прошлый Новый год в карауле встречал. Так что, усохни, Тарзан, все там будем.
- Ну, надо же, какая задница! – продолжает сокрушаться ТТ. – Миллениум! Двухтысячный год! И где я его встречу? Надо же, какой пролет.
Акт тринадцатый
Ночь. Территория завода «Химволокно». Под забором автотранспортного цеха дрожит собака. Из помещеня цеха донаосятся голоса. Собака тихонько поскуливает.
Крупный план. Собачья морда. Закрытые глаза. Собака дрожит. Ноздри ее подрагивают. Она чего-то боится.
Небо. Вороны.
Съемка завода сверху. Показан исход животных.
Собака старается быть поближе к людям. Она заходит в помещение цеха. Видны лишь ноги. Парад обуви.
Спецэффект. Собачий нос крупным планом, как будто что-то обнюхивает. Дальше – движение камеры: по цехам, где установлено дурно пахнущее оборудование. Наконец, камера проникает в законсервированный корпус прядильного цеха. Ночная съемка. Камера продвигается заброшенными машзалами. Наконец, машзал № 9. Дверь. Камера останавливается.
Вой.
Собака вздрагивает.
Смена кадра. Вид сверху. В заброшенный прядильный цех №2 цепью бегут крысы. Снова показано движение с улицы и до дверей машзала № 9.
Акт четырнадцатый.
 Водославский проходит в полутемную прихожую квартиры Иванова.
Крупный план. Лицо Иванова.
- Удивлен? – спрашивает Водославский.
- Ага. – Андрей близоруко щурится в свете тусклой сороковаттной лампочки без плафона. Одет он в линялые спортивки и какую-то глупую футболку с эмблемой московского фестиваля молодежи и студентов. – Какими судьбами?
- Нужна твоя консультация. - Сергей разувается и придирчиво осматривает весь истершийся половичок, – Я зайду?
- Да, конечно…- суетится Андрей. - Пройдем ко мне в комнату. В зале папа смотрит телевизор. Может, чаю?
- Давай, - соглашается Водославский. – Как батя?
Андрей вздыхает.
Половицы скрипят. Камера показывает бесчисленный горшки с геранью на подоконниках.
Комната Андрея маленькая, с тусклым немытым бельмом окна, задернутым допотопными занавесками. Письменный стол, огромный и массивный, словно объект палеонтологических исследований. На столе стоит раритетная пишущая машинка «Москва» сорок пятого года рождения с грязно-белыми клавишами. Плакат Талькова на стене, низенькая продавленная тахта. И книги. На стеллажах, на столе, на полу.
Несколько жутких картонных папок с тесемками лежит на столе Андрея.
- «Маленький Принц мертв», - читает Сергей название на одной из них. – Ты все пишешь?
- Угу. - Андрей стесняется. Красные пятна возникают на его гладких щеках. - Пишу.
- Ну, и о чем, если не секрет? – Серега со скучающим видом вертит папку в руках. – Вот, это, например, о чем?
- Экзюпери. Ты его читал?
- Ага. – бормочет он, водружая папку поверх остальных. - Что-то о летчике. Сказка.
- Ну, да. Антуан де Сент-Экзюпери и сам был летчиком. Военным. В сорок четвертом он в последний раз вылетел на своем «Лайтинг П-З» и…пропал без вести. Никаких следов. Вообще, представляешь? Ничего, кроме браслета с фамилией и адресом издательства, что не так давно удалось выловить из моря. Так вот, я позволил себе предположить,…что с ним стало. С ним и с его героем, Маленьким Принцем.
- Последний, как видно, сыграл в ящик, – замечает Сергей.
Андрей как-то затравленно усмехается
- По настоящему никто не умирает, – говорит он. – Разве не так?
- А фиг его знает, - пожимает плечами Водославский.
Он садится на краешек тахты. Та скрипит.
- Все холостякуешь? – спрашивает Сергей.
- Да, - как-то неуверенно произносит Андрей Иванов. Видно, что это тема для него неприятна.
- Хочешь, познакомлю с одной?
- Не надо, я так не люблю, – вяло противится Андрей.
- Ну, как хочешь.
Разговор не клеится.
Пауза.
- Мне бы узнать… - не выдерживает Водославский. – Ведь у тебя всякие там, справочники есть, энциклопедии…
- Что конкретно, ты хочешь узнать?
- Что такое …«анангу»?
- Вот так, с ударением на первое «а»?
Смена кадра. Водославский вспоминает, как ворожит Стелла возле подоконника.
- Точно. И еще. Еще одно слово. Не помню уже. Мужика как-то звали. Самурая. Сусан…Сасун…не помню ни хрена.
- А это самое «анангу», так, кажется? Оно тоже связано с Японией? – спрашивает Андрей, доставая толстую книгу с полки.
- А пес его знает! – Водославский чешет голову. – С Японией не знаю, а с сексом, кажется, точно. Как же объяснить, спрашивается, мой волшебный стояк?
- Лучше ты мне обо всем по порядку расскажешь. – говорит Андрей Водославскому .– А то я ничего не понимаю. Какие японцы? Какой стояк?
Смена кадра. Водославский глубокой ночью заходит в свою квартиру. В спальне горит ночник, Света не спит.
Водославский тихонько, так, чтобы не разбудить Витку, крадется на кухню, зажигает свет, закрывает за собой дверь и включаетгаз под чайником. Его колотит. Его лицо – символ истощения.
       Он раскладывает на кухонном столе все то, что принес от Андрея – энциклопедию «Демоны в мифах народов мира» и несколько рукописных листов формата А-4 – то, что он выписал сам из других источников. Сейчас перед Серегой лежит один из этих листов.
Крупный план. Лист, исписанный Серегиным почерком.
Голос Сереги за кадром.
«Анангу – в дравидской мифологии – заключенная в предметах, животных и людях внутренняя сила, опасная и устрашающая».
 Крупный план. Серега сглатывает. Он берет пепельницу с холодильника и пачку «Честерфилда». Выключает чайник, закуривает.
Голос Сереги за кадром. «Опасная и устрашающая» О, Боже! Боже! Боже!
«Может выступать в качестве довольно неопределенных божеств (демонов, духов). Применительно к людям, Анангу выражает главным образом, энергию сексуального начала, чаще всего женского».
Серега роняет голову на руки.
Щелкает выключатель – жена пошла в туалет. Серега, дождавшись, пока она выйдет из туалета, подходит к жене сзади и крепко ее обнимает.
Крупный план. Света.
- Ты где шлялся, кобель? – спрашивает она шепотом.
Задний план.
- Был у друга, - улыбнулся Водославский, увлекая супругу в спальню, - можешь не верить.
- А я и не верю.
 Затемнение

Акт пятнадцатый
Вокзал. Возле здания стоит «алкоголический» контингент – дядя Паша, вокзальный бомж, Пармоныч, Семн Ильич (бывший интеллигент) и Хома.
- Вот в наше время… - шамкает беззубым ртом с синими безвольно висящими губами, Парамоныч.
- Что, «в наше»? Что, «в наше», я спрашиваю?! – от волнения дядя Паша начинает брызгать слюной, благо, зубов, способных эту самую слюну задержать, у него почти не осталось.
- А все в наше! – не сдается Парамоныч. – Жисть была в наше! – поставит точку он, раздавив чинарик о недавно отремонтированную стену железнодорожного вокзала.
 Ппармоныч - седой мужичонка в битой молью серой кроличьей шапке с полу оторванным ухом.
- Ну да, ну да…- кивает дядя Паша, выпятив нижнюю губу.
Дядя Паша сплевыват табачные крошки. Попадает себе на грудь, размазывает пятерней о видавший виды ватник.
- Ну да, - продолжает дядя Паша, извлекая из кармана весьма солидный «бычок», сантиметра четыре, почти сухой.
- «Кент», -читает он, близоруко щуря свои водянистые глазки. – Было и у меня время, когда я этого самого «Кента» выкуривал по полторы пачки на день. А ты, жопа, говоришь – «наше время»! Да и ты и в то, в твое время ничего круче «Столичных» не дымил. А то звездишь тут: «и трава, мол, была зеленее, и вода вкуснее…». Пень ты горелый, Парамоныч! Помогло же мне на старости лет связаться с вами, бомжами.
- Понеслось! – обречено машет рукой Хома – тощий, весь какой-то бесцветный субъект непонятного возраста, облаченный в допотопное клетчатое пальто и кепи со средних размеров сковороду. Под правым глазом Хомы переливается всеми цветами спектра свежий фингал.
- Похмелил бы его кто-нибудь, -сипит Семен Ильич,
-…открывал двери всех московских кабаков ногой! Да! – дядя Паша гордо выпячивает тощую грудь.
Присутствующие согласно кивают.
 Ретроспектива.
Молодость дяди Паши. Он хиппи. Тусуется с такими же, как он «детьми любви». Музыка «Битлз» в качестве фона.
Смена кадра. Дядя Паша курит «траву» на каком-то «флэту». Обычное для такого места движение. Много разных людей. Дядя Паша обращает внимание на людей в черных одеждах. Они появляются в кадре лишь на несколько секунд. Свет меркнет, дядя Паша «отъезжает в Нирвану».
Появляется свет, и вместе с ним – лицо одного из тех самых длинноволосых людей в черных одеждах. Он участливо склонился над дядей Пашей и что-то ему рассказывает.
Крупный план. Лицо дяди Паши. Блуждающая улыбка наркомана.
Смена кадра. Нарезка из событий, последовавших за этим. Дядя Паша участвует в черных мессах. Групповой секс. Дядя Паша пьет кровь из чаши, и она стекает у него по подбородку. Далее, его «берет» КГБ. Портрет Брежнева на стене кабинета. Его вербуют. Дядя Паша начинает «сдавать» своих. Все это время он плотно сидит на наркотиках. Развал Союза. Портрет Ельцина на стене того же кабинета. Дядя Паша скрывается у какой-то женщины-шаманки восточной внешности. Она отучает его от наркотиков. Кратко показаны, связанные с этим мучения дяди Паши. Дядя Паша на вокзале. Отходит поезд. Нарезка из кадров его скитаний по стране.
Смена кадра. Дядя Паша на Черниговском вокзале. Вид здания вокзала, отдаленно напоминающего московский Кремль. Дядя Паша беззубо улыбается. Он бомж, живет в подвале рядом с вокзалом, тусуется с такими же бомжами.
Смена кадра. Дядя Паша стоит на перроне, курит. Из прибывшего поезда высыпает толпа. Движение. Дядя Паша замечает бледного человека с узким лицом. Того самого, что мы мельком видели во втором акте. Это Ваалий. Дядя Паша его узнает, пытается убежать. Но и Ваалий его узнает.
Смена кадра. Пещера «Сумерки Мира». Месса в подземном храме. Среди жрецов дядя Паша. Он, как и все облачен в черный балахон.
Акт шестнадцатый
Интерьер магазина «Идеал». Звони телефон. К телефону подходит одна из продавщиц.
- «Идеал». Да-да, спасибо. Аллочка, тебя!
- Кто? – спрашивает Алла.
- Твой, разумеется. – Улыбается подруга, передавая Алле трубку – Вежлив, словно английский лорд. Какой мужик! Просто обалдеть можно!
- Але…
- Здравствуй, любимая!- говорит Габиль.
- Скучаю неми-ислимо, - легкий акцент специально для Аллы. Дурачится. Прикидывается «чуркой».
- Я тоже, дорогой. - Алла улыбается. - Как в Киев съездил? У Акифа все в порядке?
- Да, нормально. – Карина тебе привет передавала. И маленький Байрамчик тоже.
- Как он? Подрос?
- Ка-анечна. – Смеется он. – Настоящий батыр. Ну, ладно, любимая, буду заканчивать, а то не со своей мобилки говорю. Буду в шесть, как всегда.
- Но я же до семи работаю, - Алла лукавит.
Смена кадра. Часы на стене магазина показывают 18:00.
 На стоянке возле «Идеала» тормозит сверкающий полировкой «Чероки». Габиль Алекперов, словно школьник перепрыгивает через заборчик, ограждающий тротуар от проезжей части. В руках он держит роскошный букет алых голландских роз. Он грациозен, словно леопард, высокий, стройный, с безукоризненным пробором в черных, как смоль, волосах, с ниточкой усов над верхней губой. Настоящий мачо!
- Ала, здравствуйте, красавицы! – Габиль возникает в салоне, как бог морозного вечера – чуть румяный, в дорогом кофейного цвета кашемировом пальто.
Габиль подходит к Алле, целует. Помогает одеться.
 Внешне Алла очень похожа на турецкую актрису, сыгравшую Фериде в сериале «Птичка певчая» по роману Нури «Чалыкушу». Только турецкая актриса, естественно, полнее.
Смена кадра.
- Куда сегодня? – спрашивает Алла, когда они остановиливаются на светофоре.
- Выбирай, - пожимет широкими плечами ее любовник. – Хочешь, поужинаем в «Нитре», а потом съездим куда-нибудь потанцевать
- Ага, - без энтузиазма произносит Алла. – «Потанцуем». В смысле, танцевать буду я, а ты будешь сидеть за столиком мрачнее тучи и ревновать, ревновать, ревновать…
Габиль смеется:
- Клянусь, так и будет.
- А я тут на досуге, узнала, что твое имя означает. – Скучающим тоном произносит Алла.
Крупный план. Лицо Габиля ожесточается. Дракон. Эждаха.
- Ну, - как можно небрежнее спрашивает он.
- Если «Габиль» возникло от «Кабил», то у мусульман имя Кабил отождествляется с Каином.
- Это кто еще такой? – фальшиво интересуется азербайджанец, не отрывая взгляда от дороги.
- Первый киллер в истории человечества, - смеется Алла, - сын Адама и Евы, по-вашему, Адама и Хаввы. Тот самый, что «завалил» своего братца Авеля из зависти. Вот такое у тебя имя, милый.
 Габиль поворачивается к Алле и дает ей пощечину.
- Убийца?! – кричит Габиль. – Ала, ты хочешь сказать, что мои родители назвали меня в честь убийцы?! О, шалава-кыз!
- Останови. – Тихо и раздельно произносит девушка.
Габиль оставляет эту просьбу без внимания.
- Останови, слышишь?
Крупный план. Приборная доска. Стрелка спидометра ползет вперед.
       Габиль включает си-ди плеер. Поет Таркан. Габиль подпевает.
Алла тянется к дверце. Щелкает электронный замок, блокирующий двери.
- Кажется, я знаю, чем мы займемся сегодня вечером, любимая, - говорит Габиль совсем без акцента.
И улыбается.
Затемнение.
Акт семнадцатый
Квартира Наташи. Дима и Наташа лежат в постели.
- Ничего, дорогусик, не расстраивайся. Так почти со всеми бывает, уж поверь мне.
 Наташа старше Димы лет на восемь-девять.
Дима отворачивается и со злостью бьет кулаком в стену, оклеенную старенькими, в ужасный цветочек обоями, модными в начале восьмидесятых.
Женщина, лежащая рядом с ним, придвигается ближе и целует его в плечо.
- Ну не вздыхай ты так тяжело, зая, - снова принялась она за свое, - я же знаю, какой ты бываешь молодец…
- Ты мне двадцатку до получки не долганешь? – спрашивает Наташа.
- А?
- Двадцать гривен, говорю, до получки не одолжишь?
- Конечно…
Ретроспектива. Знакомство с Наташей. Типичная дискотека. Толкотня. Дима с Андреем Басовым проталкиваются к барной стойке.
«Можно я воспользуюсь вашей пепельницей»? – слышит Дима. Крупный план: Кто-то произносит это в самое его ухо, Дима оборачивается на голос. Рядом с ним сидит девушка,
«Пепельница»! – торжественно провозглашает Дима, протягивая до отказа набитое окурками всех мастей и калибров, стеклопластиковое убожество с надписью «Пэлл Мэлл» на боку.
«Спасибо». Она берет пепельницу и вытряхивает ее содержимое на голову сидящего рядом с ней дегенерата в клетчатом пиджаке. Пепел, взвешенный в спертом воздухе дискотеки, сдобренном подсветкой и табачным дымом, смотрится потрясно. Как снег в тумане.
«Бежим»! – возмутительница спокойствия хватает обалдевшего Диму за руку. Одновременно пихает толстяка. Тот падает на пол, увлекая за собой каких-то девиц. Девицы истошно верещат.
Продираясь сквозь танцующих, они сталкиваются с Андрюхой, возвращающимся из туалета. На лице Баса удивление. «Вы куда»? – кричит он сквозь дискотечный шум. «Пока»! – прощаеится с другом Дима, увлекаемый странной дамочкой по ступенькам вниз. «Вот это нетерпячка»! – восхищенно комментирует Бас.
«Домой проводишь»? – спрашивает незнакомка после того, как они, совсем запыхавшиеся, останавливаются у базарчика на Шерстянке. «За что ты его»? – спрашивает Дима, игнорировав ее вопрос. «Еврейская привычка», – незнакомка морщит свой аккуратный носик. – «Ты что, еврей? Отвечаешь вопросом на вопрос». Она, кажется, обиделась. «Не хочешь провожать, не надо». – Девушка шагает прочь. «Ну, что ты, конечно, провожу. И кстати, никакой я не еврей. Хохол звычайный». Так за что ты его»? – не унимается Дима. «Козел потому что», - звучит в ответ, - «устраивает такое объяснение»? Она снова берет Димину руку в свою. «Приставал, небось»? «Угу. Давай пивка возьмем, а?».
Он берет два «Губернатора» у бабок.
«Обалдительно», - говорит девушка после первого глотка. «То, что нужно», - поддерживает ее Дима.
«Так как тебя зовут? Я что-то не расслышал», - еле ворочая языком, спрашивает парень.
«Банально до неприличия», - отвечает она, - «Наташей». «Я так и думал», - притворно вздыхает Дима, и она смеется. «А ты, наверное, Сережа?» - спрашивает она, - «А?» «Так не бывает», - улыбается Максименко, - «меня зовут посложнее, чем Сережа». «Неужели, Навуходоносор?» - Наташа театрально закатывает глаза. «Нау…кто?» - не понимает Дима. «Да, не важно. Так как тебя зовут, прекрасный незнакомец?» «Димой». «Действительно, практически непроизносимое имя».
 Смена кадра. Спальня Наташи. Дима все так же лежит отвернувшись от нее.
- Может, это и есть начало импотенции? – предпологает Дима. – В наших чернобыльских условиях это запросто.
- Типун тебе на язык! – Наташка шлепает его по спине.
- Я пойду, покурю, и еще раз попробуем.
Дима перелазит через Наташу и голый плетется на кухню. Пол не покрытый, крашеный.
- Ну, разумеется, милый, - доносится из спальни.
Затемнение
Акт восемнадцатый
Квартира Лобура. Лида полуодетая сидит на кровати Петра Сергеевича. Читает какую-то книгу.
- «…при посвящении новичка тот должен высосать слюну огромной жабы и поцеловать ее в брюхо…», - ха-ха-ха! – «затем, является худой, бледный человек, кожа да кости. Его тоже нужно приветствовать поцелуем, который имеет такое действие, что новообращенный совершенно забывает свою прежнюю религию и веру. Из глубины таинственной статуи задом выходит большой черный кот, которого все присутствующие целуют в брюхо…», - зациклился он, что ли на этом брюхе? – «…в брюхо. Затем тушатся огни и начинаются непристойные оргии между лицами разных полов и одного того же… Наконец является человек, у которого верхняя часть тела блеском затмевает солнце, а нижняя походит на кошачью. Это Люцифер, которому секта служит обедню».
- Ну, как? – улыбается Петр Сергеевич. Глаза за толстенными линзами очков смотрят на Лиду лукаво.
- Впечатляет, - признается она, поправляя съехавшую на глаза прядь волос, - особенно жабья слюна. Вы что же, специально выращиваете бедных жаб до гигантских размеров?
- Ты прочла отрывок из буллы тысяча двести тридцать второго года. А написал всю эту белиберду Папа Римский. Григорий девятый. Был такой редкий засранец.
- Ну да, конечно, а тебе самому больше по душе другой Папа – Александр шестой. Как, впрочем, и вся славная семейка Борджиа. Да ведь?
- Ты много читаешь в последнее время, моя девочка. - хвалит Лиду жрец. – Это похвально. Все думают, будто сатанисты – такие себе, дебилы патлатые, способные лишь совокупляться с трупами и животными, да слушать рок-музыку. Ты сама уже убедилась, что это далеко не так.
- Да, мечтательно прикрыв глаза, пробормотал Петр Сергеевич, - Борджиа…. Чезаре, Лукреция – госпожа-отравительница! Наши люди! А римские императоры? Эти двое, из династии Юлиев-Клавдиев – Нерон с Калигулой! Хороши, нечего сказать! А предводитель гуннов Аттила?
- Так как все-таки, происходит обряд посвящения? – спрашивает Лида.
- …этот Джоржик, Джордано Бруно! Думаешь, поповье бросило его на костер за невинные астрономические исследования? Ерунда! Он также был нашим до мозга костей и славил Темное Имя. Все знают его «Подсвечник» - комедию, написанную в тысяча пятьсот восемьдесят втором, его труды «О причине, начале и едином», «О бесконечности, Вселенной и мирах» также вызывают восторг. Но, ведь были и совсем иные исследования Джордано Бруно. Те, о каких не принято распространяться…
- Ты меня совсем не слушаешь! – ворчит Лида, которой надоело философствование Петра Сергеевича.
- Да? – Лобур часто-часто моргает. Резкий Лидин тон выводит его из дебрей теории.
- Я спрашиваю, как на самом деле происходи посвящение? Меня интересует сам обряд. – Повторяет свой вопрос Лида.
- Узнаешь. Со временем. – Бухгалтер шлепает Лиду по голому бедру, - сходи, лучше, приготовь чего-нибудь. Жрать после всех этих скачек жуть как хочется!
- Я сделаю яичницу, ага? – предлагает она. – С колбасой. Колбаса ведь еще осталась?
- Осталась, если ты, конечно, не съела.
 Лида на кухне.
Лида достает из холодильника кусок заверенной вареной колбасы и четыре яйца. Нюхает колбасу, критически качает головой. Берет нож со стола (матовое лезвие сплошь было покрыто значками и рисунками). Лида режет колбасу на разделочной доске. Смахивает ножом колбасу на сковородку. Доску бросает в раковину.
Крупный план.
 Кран холодной воды немного подтекает: редкие капли шлепаются на местами облупившуюся краску иконы. Единственный уцелевший глаз Богородицы с потемневшего от времени дерева, смотрит на Лиду с немой укоризной. Вода стекает по лику Божьей Матери, будто она плачет.
Акт девятнадцатый.
Телевизионные кадры подготовки мира к Милленинниуму.
Смена кадра.
Возле заводоуправления «Химволокно» наряжают живую ель. Неподалеку крутится собака, знакомая нам по сцене возле автотранспортного цеха.
Елку наряжают умственно отсталые. Бумажные гирлянды. Два Деда Мороза у основания ели. Смех. Среди умственно отсталых – Власенко, бывший адепт «Сумерек Мира».
Быстрая ретроспектива. Власенко чуть моложе, одетый в сатанистский балахон, с пентаграммой на груди. Улыбается.
Смена кадра. Дочь Власенко с ребенком на руках. Власенко снова улыбается, уже не так. Он – счастливый дед.
Смена кадра. Верховная Жрица и Стелла. Жрица что-то говорит Стеле. Та послушно склоняет голову.
 ЧАСТИЧНЫЙ ПОВТОР СЦЕНЫ ПЕРВОЙ АКТА ПЕРВОГО. Власенко пишет при свече. Шорох, тихий смех.
Смена кадра. Карета «скорой помощи» возле «хрущевки». Санитары в смирительной рубашке выводят Власенко.
Смена кадра. Власенко постаревший, цепляет гирлянду на елку возле заводоуправления. Ему помогает умственно отсталый Сережа. Сережа постоянно улыбается. Ему весело.
Смена кадра. Рука Стелы над подоконником в ее квартире. Выбирает одну из фигурок. Начинает ее тереть в руке. Слышится невнятное сиплое бормотание.
Смена кадра. Власенко вдруг остановился. Он держит в руке гирлянду и смотрит на своего напарника Сережу.
Спецэффект.
Раздвоенный язык мелькает между зубов Сережи – острых и белоснежных клыков.
АШШ-Ш!
Глаза умственно отсталого также претерпели изменения. Зрачки сузились и вытянулись в жуткие вертикальные полоски, «радужка» меняет цвет с карего на ослепительно желтый.
АШШШ…
ТЫ ДУМАЛ, ЧТО МЫ ТЕБЯ НЕ ДОСТАНЕМ? АШ-Ш…ПРЕДАТЕЛЬ!
 Шипит Сережа.
Гирлянда извивается, как гротескная анаконда, зверушки на ней также оживают, кривляются и строят рожи. Ель открыла свой корявый рот и басовито хохочет.
Громкий стук сердца Власенко.
- Они вернулись за мной! Они вернулись за мной! Они не прощают! – шепчет он.
Лестница приставлена к ели с другой стороны. Лестница новая, деревянная.
Голоса:
- На днях такую ляльку поимел, не поверишь!
- Ой, хоть не грузи меня, Тарзан! Кого ты, кроме старой доброй Дуни Кулаковой можешь поиметь!
- Придурок, я серьезно.
- Познакомь.
- Да пошел ты, Максименко, в самом же деле!
- Разве тебя папа с мамой не предупреждали, что от онанизма волосы на ладонях начинают расти?
- Сейчас еще одну «фару» на личике нарисую. Для симметрии.
- Ну, так как, Тарасов? Ты их бреешь или выщипываешь?
- Да пошел ты! Э, мужик! Мужик! Ты что ж это делаешь? Ты, идиота кусок! Димыч, глянь…
- Толик, быстрее дуй на проходную! Вохров зови, врачей…
АШШ-АШ! ТЫ НАВЕКИ НАШ!
 - Никогда, слышите, ублюдки, никогда!!!
Власенко никак не может встать на ветку. Хвоя немилосердно колет лицо и руки. Гирлянда идет по спирали вокруг ели.
Балансируя на двух последних ступеньках лестницы, Власенко освобождает от двух-трех пищащих, извивающихся, словно змеи, фигурок, конец веревки. Тонкий, невероятно крепкий капроновый шнур Григорий Евсеевич Власенко затягивает скользящей петлей на своей шее.
НЕ ДОЖДЕТЕСЬ, СВОЛОЧИ!
кричит Григорий Евсеевич Власенко и прыгает вниз, сминая еловые лапы, и увлекая за собой старую новогоднюю гирлянду. Капроновый шнур, порвав кожу шеи, врезается в мышечную ткань. Последнее, что видит в своей жизни бывший сатанист, это перекошенные от страха лица пожарников.
- Есе-ениць!!! – истошно кричит Сережа-даун.
Темнота. С ней обрываются все звуки.
Смена кадра.
       Рука Стеллы держит одну из фигурок, подняв ее над подоконником за тоненькую ниточку, завязанную вокруг шеи, затем сжимает ее в кулаке, и уносит на кухню, где выбрасывает в мусорное ведро.

Акт двадцатый
Сцена первая
Класс инструктажа по противопожарному минимуму. За столом сидит старший инженер Волк в облаке табачного дыма. Перед ним стоит Дима Максименко. На его лице – заживающие следы побоев.
- Проверять машзалы? Но, зачем? – Дима непонимающе пожимает плечами. – Тем более, перед самым Новым годом.
- А затем, что у нас рейд по проверке вентиляционного оборудования был запланирован в декабре, а рапорта по своим участкам мне подал только Радченко.
- И Дейкун, - подает голос со своего стула у окна Леха.
- И Дейкун. – подтверждает Волк. – А где ваши с Тарасовым рапорта, позвольте спросить?
- Но Жора…, - вякает Тарзан, ты же в курсе: нас по ментам затаскали, как свидетелей.
 Крупный план. Лицо Волка. Прищуренные глаза. Он недолюбливает Диму.
- …и второй прядильный проверять? – спрашивает Дима.
- А как же! – с нежностью произносит старший инженер. – Все машзалы. В каждую «приточку» заглянуть. – Волк смотрит прямо в глаза своему подчиненному.
Тарасов и Дейкун переглядываются.
- Как в армии, - бормочет Коля Радченко.
- Что? – не понял Волк. Сейчас его мысли всецело заняты осознанием собственного триумфа.
- Как в армии, говорю. – повторяет Коля. – «Квадратное - катать, круглое - носить». Ты бы ему еще поручил линейкой территорию «Химволокно» измерить. Хотя, что тебе объяснять, ты же в армии не служил.
- Что ты хочешь этим сказать? – Волк краснеет и вынимает из пачки очередную «Прилуцкую».
- Только то, что ты в армии не служил, - усмехается Коля Радченко. - И ничего более.
- Нафига проверять цех, законсервированный с девяносто четвертого года? – пытается защитить приятеля Тарасов. – Разве в этом есть смысл?
- Во многом, что мы делаем, нет смысла, - глубокомысленно изрекает Максименко. - Боюсь, мне понадобится групповой фонарь.
- Не понадобится, - старший инженер даже и не смотрит в его сторону.
- Ага, вот значит, как? – тон Максименко сделался угрожающим. – На ощупь предлагаете, товарищ старший лейтенант?
- Не иронизируй, - криво усмехается Волк, - Освещение к твоему сведению, в прядильном цехе номер два не обесточено. Найдешь сторожа, он тебе включит общий рубильник.
- Ага, - решает пошутить Дейкун, - мало ему по рубильнику недавно нащелкали…
- Молчи лучше, - советует Максименко коллеге, - герой-мультяшка!
Дейкун показывает Диме средний палец.
- Ну, тогда я пойду, - Максименко встает со стула, - работы не початый край. На огневые я, разумеется, сегодня не ходок.
- Кто тебе такое сказал? – гаденько усмехается Волк.
- Ребята справятся и без меня. Правда?
- Кто тебе такое сказал? – спрашивает один из ребят.
- Да идите вы все! – смеется Дима. – Всего четыре сварочных работы.
Сцена вторая
       Дима заходит в пустующий цех. Старичок-сторож вдохновенно режется в карты с лихим усачом в робе – сторожем из динильной котельной прядильного цеха номер один. Дима рассказывает о причине своего прихода. Сторож удивляется, но Дима припечатывает его к стене достаточно веским аргументом:
- Директива Управления, - таинственным тоном сообщает он, - в связи с террористическими актами в России. Ищем чеченский след.
- Да? – выкатывает блеклые глаза дед.
- Точно. – Дима сурово поджимает губы и качает головой, дабы сторож проникся пониманием всей серьезности сложившейся обстановки.
- Ну, раз такое дело…. А что шукать будете?
- Проявления. – Туманно намекает Дима.
Дед с готовностью сознательного гражданина своей страны, лезет за ключами в карман.
- Свет мне не забудьте включить, - напоминает Дима.
- Дак, там во многих машзалах лампочки перегорели.
- Ничего.
Старикан открывает металлическую дверь. Дима отшатывается, зажимает нос рукой.
- Кто это там у вас представился? – спрашивает Максименко.
- А, - махнул рукой дед, - Бис его знает! Може, собака какой. Чи крыса.
- Уж больно воняет для одной крысы. Знал бы я, взял противогаз. Ну, Волк, ну, падла!
- Хто? – не понимает дед.
- Да, начальство я ругаю, дедушка.
- А зря. – Сторож поднимает вверх грязный указательный палец с давно не стриженым ногтем, - Начальству все завсегда видней!
- Ага, – пожимает плечами Дима, - Конечно.
       Сторож включает свет и идет к себе в коморку.
- Долго не броди, - советует он младшему инспектору. – Нечего тут делать.
- Минут двадцать, не более, - обещает Дима.
 Дима стоит в заброшенном машинном зале. Разворачивает план-схему.
Тишина.
- Так, - говорит сам себе Дима вслух, - начнем с ближайшего, одиннадцатого.
Эхо.
 Сердце в груди Димы бьется чаще.
Покрытые многолетней пылью, двери камер приточной вентиляции, молчаливы и неподвижны.
Пыль, хлам, запустенье.
- Ничего интересного, - сказал Дима лишь затем, чтобы нарушить эту гнетущую тишину.
 Он записывает в блокнот пару несущественных нарушений и возвращается. Закрывает входную дверь. Та отзывается ржавым воем.
 Дима в темном пятнадцатом машзале. Дима наощупь ищет выключатель. Дыханье учащается. Закрывает дверь, идет дальше.
 В четырнадцатом машзале Дима видит крысу. Она сидит на каком-то раскуроченном агрегате и умывается. Бурая шерстка лоснится в свете люминесцентной лампы. Красные глазки-бусинки блестят.
- Пшла!!! – кричит на нее Дима, и пинает ногой по двери приточной венткамеры.
 Наглая тварь даже не шевелится.
- Нет, хватит с меня на сегодня впечатлений, - бормочет Дима, - вдруг у этой крысы могут быть родственники? Те, что любят напасть толпой. Совсем, как те…
Ретроспектива.
Дима стоит на троллейбусной остановке. Поздний вечер. Пустынно. К Диме подходят несколько молодых людей в черных одеждах. Это быдло, малолетние сатанисты. Они просто подходят к Диме, и их лидер Обезбашенный бьет Диму в лицо.
Смена кадра. Дима смотрит, как совершает самоубийство Власенко.
Спецэффект. Дима в заброшенном цехе. Ему кажется, что из-за угла выходит Власенко, таща за собой новогоднюю гирлянду. Веревка врезалась в шею, багровое, опухшее лицо, вывалившийся язык, глаза навыкате: «Не дожде-етесь!»
Смена кадра. Дима стоит в машзале. Часто дышит. Камера показывает нам его со всех сторон, будто за Димой кто-то наблюдает.
Дима зажимает нос. Он стоит возле дверей машзала. На дверях белой краской надпись:
МАШЗАЛ № 9.
Он открывает дверь. Дверь не скрипит.
 - Вот тут-то и нашла свою смерть какая-нибудь дворняга, - говорит Дима и поворачиват выключатель.
И тут же он видит
(МЕРТВОГО ВЛАСЕНКО, ПОВЕШЕННОГО НА КАПРОНОВОМ ШНУРЕ!)
…собаку, от которой остались лишь кожа да кости.
Собака ПОВЕШЕНА.
Дима зажимает рукой рот, борясь с приступами рвоты.
Неподалеку от первой собаки, повешенная на этот раз за задние лапы, находится вторая. Труп животного еще не успел иссохнуть, да и крысы его пощадили. Пасть дворняги обмотана проволокой. Под трупом, на полу экскременты и кровь.
Нашлась и третья псина – пегий кобель с отрезанной головой и половыми органами. Все аккуратно разложено в ряд.
Тут, Дима не выдерживает и блюет. Хватая воздух открытым, как у пойманной рыбы, ртом, парень какое-то время стоит, согнувшись пополам.
От рыжего кота, проколотого в нескольких местах металлическими спицами, мало что осталось.
Дима смотрит на стену.
 Там странные письмена. Псих использовал уголь и кровь убитых животных: на грязном бетоне вкривь и вкось красовались символы, хорошо знакомые по американским фильмам жанра «хоррор»: перевернутые кресты, пентаграммы, банальные три шестерки – число Зверя. Но есть кое-что еще. Странные крючковатые знаки, полные угрозы и тайного смысла.
 - Сатанизм, - тихо произносит Максименко и оглядывается. – Вот, как это называется.
 Дима поворачивается и идет прочь. Оглядывается. Еще раз. Вначале он просто идет, бежит. Он мчится через машинные залы, эти склепы, пыльные и молчаливые, и представляет, как за ним гонится серая кишащая масса огромных голодных крыс с красными, странно сверкающими глазами, а позади них несется их король – абсолютно безумное существо, способное отрезать собакам головы и писать всякую ерунду на стенах их кровью. Плотные белые клочья пены падают из его кошмарной пасти, усеянной тысячей острых, как бритва зубов. Вокруг шеи – длинный шарф – линялая новогодняя гирлянда.
Затемнение.
Смена кадра.
- Долго ты что-то, - ворчит дед, закрывая дверь. – Ну, нашел, что искал?
- Нет, - сипит Дима, - скажите, а ключ от дверей только у вас?
- Ага, - подтверждает сторож.
Диму бьет озноб.
Смена кадра.
Димина квартира. Дима сидит с ногами на кровати, обхватив колени. Свет во всей квартире включен. Кот нервно вышагивает по комнате, бросая на Диму взгляды, полные непонимания.
Сцена третья
Вечер. Курилка в каком-то цехе. Со скамейки встает какой-то человек. Камера показывает нам его со спины. Человек смотрит на часы на стене. 23:42. Заводской шум работающих агрегатов.
       Человек выходит из здания цеха и не спеша направляется к прядильному цеху. Камера показывает нам его пальцы. Пальцы хищно сжимаются. Дыхание человека ровное и глубокое.
 Он осторожно проходит здание динильной котельной. Его не замечают. Сторож все так же играет в карты со своим приятелем, дежурным по котельной. Мужчина достает ключ и открыввет замок. Зайдя внутрь, он просовывает свои тонкие пальцы в щель между створками, и ловко продевает дужку навесного замка в петли.
Света в машзалах мужчина зажигать не стал. Вместо этого, он достает небольшой фонарь из кармана куртки и включает его. Тонкий ровный луч освещает тьму. Где-то за кондиционерами пищат крысы.
Дойдя до девятого машзала, мужчина настораживается. Словно зверь возле своего логова, в котором кто-то совсем недавно побывал. Мужчина встает на четвереньки и нюхает пол. Из его груди вырывается недовольное рычание. Он снова втягивает воздух. Затем, мужчина поднимается с колен, берет фонарик в рот и…начинает раздеваться. Одежду он аккуратно складывает на принесенную с собой газету. Наконец, он абсолютно голый. Он вновь встает на четвереньки и, тихонько подвывая, ползет в темное чрево машинного зала. Крошечный луч электрического света освещает его путь.
Шорох заставляет его вздрогнуть. Мужчина угрожающе рычит, скрипят его зубы. Человек светит вокруг себя, но мощности фонарика оказывается недостаточно. Возле стены что-то шевелится. Направив луч туда, мужчина отпрянул: несколько крыс, размером с годовалую кошку, что-то едят прямо с пола. Мужчина рычит на них, и крысы отбегают в сторону. Из темноты горят их красные жуткие глазки.
Освещая себе путь, все также на четвереньках, человек подползает к стене. Опустив голову к полу, он с шумом втягивает в себя воздух. Луч фонарика скользит по темной луже на полу с какими-то вкраплениями. Мужчина нюхает то, что некогда было Диминым завтраком, и в отчаянии воет.
Скрюченные пальцы в бессильной злобе царапают цементный пол, в горле рождаются жуткие булькающие звуки.
Человек поднимает голову к потолку, и заброшенный машзал наполняется диким нечеловеческим воем.
Возле автотранспортного цеха просыпается дворняга Жулька и испуганно скулит.
 Затемнение.
КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ