В эту ночь непогода разыгралась. В оконное стекло хлестал то дождь, то мокрый снег, то град. Ветер выл в дымоходе давно нетопленной печи, как грешники в аду. Он дул через щели старой оконной рамы, и пламя свечи на столике трепетало, создавая на сводчатом потолке кельи причудливые и угрожающие тени. Была ночь, но аббатиса велела зажечь свечу, поскольку не хотела умирать в темноте. А в том, что эта жесткая койка, на которой она лежит, вскоре превратится в смертный одр, не было никакого сомнения. Силы иссякли, утекли, как вода утекает в песок, и аббатиса даже не присутствовала теперь на богослужениях в соборе, так как не было сил дойти туда. А нести себя, беспомощную, она ни за что бы не позволила. Аббатиса была стара. Казалось, что она так же стара, как этот монастырь, как барельефы с химерами на фасаде храма, стара как мир. И никогда не была молодой. Аббатиса устала от этой жизни, и нисколько не боялась предстать пред очи Создателя. Разве есть чего бояться безгрешным душам? Свою жизнь мать-настоятельница провела безгрешно, можно сказать безупречно, в молитвах и трудах, во славу Всевышнего. Если она любила что-то в этой земной жизни, то это был монастырь – один из островков чистоты в бушующем море грехов, разврата и прочих бесчисленных пороков, каким считала она весь окружающий мир. Самыми же отъявленными носителями пороков аббатиса считала, конечно, мужчин. Нет, речь не шла, конечно же, о лицах духовного звания, а о людях мирских. Эти нечестивые грешники, вставшие на путь разрушения и ненависти – разве не они развязали все войны? Разве не они встали на путь грабежа и воровства? Аббатисе что-то не приходилось слышать о женщинах-разбойницах. Но самое худшее в них – это то, что все до единого они грязные развратники, потакающие своей животной похоти и еще похваляющиеся этим. Воистину исчадия ада! Здесь, в монастыре, аббатиса, не щадя сил своих, старалась воспитывать своих подопечных в духе отвращения к греху, в богобоязненности. «Умерщвляя плоть, спасаем душу», - любила повторять она. Монастырем она правила твердой рукой, была грозой послушниц и монахинь. Никто не мог выдержать взгляда ее испепеляющих глаз, когда аббатиса была в гневе. А в гневе была она всякий раз, когда замечала хоть малейшую угрозу монастырскому благочестию. Как в тот раз, когда в монастыре появилась молоденькая послушница Мария.
Марию привезли в монастырь отец и братья. Мать ее за год перед тем умерла, а молодая жена невзлюбила падчерицу и настояла, чтоб ее отправили в монастырь. Возможно, дело было и в том, что у девушки к тому временни был жених, молодой дворянин Даниэль. Может быть, стало жалко приданого? Обычная история. Девушка горько плакала и никак не хотела привыкать к монастырской жизни. Первое время плачут почти все послушницы, но обычно быстро смиряются. А эта – как будто надеялась на что-то, как будто ждала чего-то, все смотрела вдаль, за монастырские стены, и во взляде ее не было никакого благочестия. Аббатиса невзлюбила новенькую, и отправляла ее на самые тяжелые работы – копать землю, чистить огромные котлы на монастырской кухне.. Хрупкая девушка работу выполняла безропотно, но часто лишалась чувств от усталости. Тут аббатиса со злорадным удовлетворением произносила любимое изречение об умерщвлении плоти и спасении души. Может быть, настоятельницу злило еще и то, что непокорную послушницу звали Марией, точто так же, как и ее саму, аббатису, когда-то..
Однажды, когда послушницы и сестры, отправились по кельям, аббатиса решила совершить ночной обход. Она бесшумно, подобно тени, передвигалась по мрачному коридору, выглядывая, выискивая, вынюхивая грех. Остановившись около кельи послушницы Марии, аббатиса услышала тихие, приглушенные голоса. Очевидно, мерзавка вынула камень, плохо державшийся в стене и теперь перешептывается со своей соседкой. Да, так оно и есть! Аббатиса прислушалась. Не все слова можно было разобрать, но того, что она услышала, было вполне довольно. «Даниэль», «любовь», «здесь я как заживо похоронена..»... Любовь к одному из исчадий ада?! Любить можно только Господа, остальное – грех! Заживо похоронена? Сейчас она узнает, что значит быть похороненной заживо! Белая, бешеная ярость охватила аббатису. Как гроза она ворвалась в келью Марии и схватила ее, как хищный зверь хватает свою жертву. Потом настоятельница созвала своих помощниц.
Собеседницу Марии отправили на кухни, чистить котлы и дымоход. А саму Марию отвели к маленькой, железной дверце в дальнем конце монастыря. Когда дверь открыли, девушка побледнела и ахнула. Помещение было грязным, темным и тесным. Низкий потолок, близко стоящие стены, не было даже крохотного окна. Комнатушка напоминала гроб, и в этом страшном месте Мария должна была провести ночь. Девушка упала на колени, просила пощады, говорила, что не может находиться в таком тесном пространстве, но аббатиса была неумолима. Упирающуюся Марию четыре монахини силой запихнули в каморку. Какое-то время она била кулаками по двери, крича, что не может там находиться и задыхается. Аббатиса прекрасно знала, что в любом помещении монастыря есть доступ для воздуха, и не придала отчаянным воплям девушки значения. Потом крики затихли. Заснула, наверное. Но когда утром дверь комнатушки открыли, девушка была обнаружена на пороге мертвой. Потом уже аббатиса узнала, что есть люди, которые бояться быть заключенными в тесном пространстве, от страха у них может даже разорваться сердце, что и случилось с Марией. Но аббатиса себя виновной не считала. «Милосердный Господь забрал к себе грешницу», - сказала она, и все присутствовавшие при том монахини молча потупили глаза.
Было это много, много лет назад. Уже тогда была аббатиса далеко не молода. А сейчас она стара, очень стара, и то место, где похоронена Мария на монастырском кладбище, давно поросло травой, деревянный крест упал и сгнил, да и сам холмик сравнялся с землей. Почему же именно теперь эта юная грешница вспомнилась аббатисе? Аббатиса закрыла глаза, и благословенный сон, редкий гость в ее келье, наконец пришел. Во сне настоятельница увидела Марию, точно такую же, как видела ее в первый день, еще в мирской одежде – в сиреневого цвета платье, с золотыми волосами, струящимися по плечам. «Матушка», - улыбнувшись, сказала девушка. Аббатиса во сне удивилась – да, так называют послушницы свою настоятельницу, но эта ведь еще не послушница... «Матушка», - продолжила Мария, - «Там, наверху решили, что нам нужно снова встретиться. Но в этот раз мы будем любить друг друга. Это будет скоро – через шесть столетий. Для тебя они пролетят, как единый миг. Иди и не бойся.» И вот перед аббатисой вдруг оказался светящийся туннель, а на другом его конце была Мария. Или не она? Ничего не было видно в свечении. Перед внутренним взором аббатисы стали быстро мелькать картины жизни. Но не той, которая прошла, а какой-то другой, неведомой. В этой жизни была Мария, а еще какой-то мужчина с усами и бородой, и его аббатисе почему-то не хотелось называть исчадием ада. Было еще много странных вещей – дома, уходящие в небеса, проносящиеся с бешенной скоростью по дорогам железные повозки без лошадей, и много, много всего, чему аббатиса не знала названия. Но чаще всего мелькала в видениях Мария – то как женщина зрелых лет, то как молодая девушка, то как девочка, с волосами, почему-то подстриженными на лбу и в мальчишечьих штанах, похожая на маленького пажа. А потом аббатиса увидела странную комнату с белыми стенами, посреди которой она лежала на столе и почему-то совсем не чувствовала свою нижнюю часть тела, а вокруг находилось несколько людей, мужчин и женщин, все в зеленых одеяниях. Они переговаривались между собой: «Операция прошла успешно, зашиваем». Потом в комнату вошла женщина с голеньким младенцем на руках и сказала: «Поздравляю, мамочка. У вас большая, здоровая девочка», завернула младенца в белый кусок ткани и снова унесла куда-то. Слезы счастья потекли из ее глаз, и она прочла благодарственную молитву Богоматери: «Ave Maria, gratia plena, Dominus tecum. Benedicta tu in mulieribus... Радуйся, Мария, благодати полная! Господь с Тобою. Благословенна Ты между женами..» Прочтя молитву, аббатиса улыбнулась...
Когда наутро монахини вошли в келью аббатисы, тело ее еще не успело остыть, но она уже не дышала. Наволочка была влажной, а на мертвом лице застыла счастливая улыбка. Улыбку на лице своей суровой настоятельницы монахини видели впервые.