*…единственным источником власти в РФ
является ее многонациональный народ.
*Никто не может присваивать власть в РФ.
Статья 3. Конституция РФ.
Снег тихонько поскрипывал под ногами, как будто предвещал хороший зимний день. Как там у меня? Мороз и солнце – день чудесный… Даже немного грустно погибать в такой чудесный день!
- Что-то вы, уважаемый Александр Сергеевич, приуныли? Али передумали? Так мы это мигом исправим-с!
- Не кривляйтесь, Жорж! Вам это не к лицу! Друзья! – Пушкин привычным движением вскинул руки к секундантам, - остановимся тут-с!
Пока Данзас и д’Аршиак готовили пистолеты, Пушкин задумчиво бродил среди заснеженных елей. Казалось, что его мысли были где-то далеко-далеко, где не было жандармов и заряженных пистолетов, утреннего мороза и промокших сапог.
- Что он делает? – не унимался Дантес.
- Сочиняет, - привычно отозвался Данзас.
- И что, он смерти не боится?
- Отчего ж-с! Боится. Но более он боится соврать себе… Сашенька, друг мой, оружие готово!
- Ну-с! Приступим-с! Негоже заставлять ждать даму с косой! – Пушкин энергично зашагал к секундантам.
***
- Месье! Я умоляю вас! - д’Аршиак старательно выговаривал каждое слово. – У меня промокли туфли! Прошу вас, стреляйтесь!
Дуэлянты вот уже две минуты стояли неподвижно, направив друг на друга пистолеты.
- Пушкин! Чего же вы ждете?
- Стреляйте, Дантес!
- Только после вас!
- Какое благородство, Жорж!
Пушкин медленно опустил пистолет и выстрелил себе под ноги.
Дантес побледнел.
- Пу… Пушкин! Что же вы наделали? Я ж убью вас!
- Я знаю, Жорж…
- Черт! – и Дантес, опустив пистолет, выстрелил себе под ноги, - Перезаряжайте!
- Жорж, ты не жалеешь мои ноги! – взвыл д’Аршиак.
***
- Пушкин! Достаточно ломать комедию! Стреляйте! Вы раните меня! Я вас убью! Все законно!
- Вы самоуверенны, дорогой Жорж!
- Я любим богом…
- … голландским?
- Пушкин! Не оскорбляйте меня!
- Я не буду стрелять…
- Отчего-с?
- Я очень люблю Наталью Николаевну и хочу, чтобы она была счастлива!
- Какое ж счастье в смерти мужа?
- Жорж, вы слишком узко видите! Я убью вас, и общество сочтет меня, помимо ловеласа и гуляки, еще и убивцем. Вас похоронят с помпой, как героя, павшего от руки разгульного и сумасбродного поэта. А для меня… найдут еще сотню способов очернить и меня, и мою бедную Наташеньку, и моих потомков! Лучше если я умру тут, героем, защищая честь свою и своей семьи.
- И это все причины для скорейшей кончины? Не густо-с!
- Не смейтесь, Жорж! Причин у меня предостаточно! Но вам их не понять!
- Потрудитесь разъяснить!
- Жорж, вы думаете, мне любы все эти балы и приемы? Да меня такая тоска обуревает! Я уже не могу видеть этих развратных папенек и маменек, Тимофеев Иванычей и Афанасиев Палычев!
- Ну-ну! Чем же вам наши губернаторы да дворяне не угодили?
- Ну, что же вы, Жорж! Право! Едва ль вы не замечаете этих пространных бесед о нравственности и чистоте души человеческой! А эти гостиные с их рассуждениями о судьбе несчастной Руси! Вы думаете, они обеспокоены судьбой русского народа? Да они, акромя своих кошельков да постелей, ни о чем не беспокоятся! И уж поверьте мне, за честь свою они умирать не будут… И это элита, цвет нации российской! Горько, Жорж, ой как горько… Ведут себя хуже продажной девки, которая хоть выжить пытается!
- Бросьте, дорогой Александр Сергеевич! Отчего ж вы тогда постоянно эти ненавистные вам приемы и гостиные посещаете?
- Мой бедный Жорж! Все мы марионетки. Вы нужны, чтобы убрать неугодного и непокорного поэта. Я нужен народу, чтобы о нем услышала власть. Вы ж ради красивой и безбедной жизни живете со своим приемным отцом. А я жертвую своими удовольствиями, хожу на приемы, читаю свои стихи. А там кто-нибудь обязательно нашепнет государю, что мол, так и так, поэт наш опять про что-то странное поет.
- Довольно-с! О чем вы говорите-с! Какой народ? Их кормят, поют, зрелищ дают! Что еще надобно им?
- Жорж, позвольте-с! Это вы ли кормите и поите народ? А не они ль вас? Не они ль шьют вам панталоны, пекут ароматные французские булки, чистят до блеска сапоги? Не они ль дали власть царю-батюшке в надежде на справедливость и законность? Не они ль поступились своей свободой во имя общего блага государства? А вы просто взяли и присвоили эту власть себе! Вы набиваете свои кошельки и животы, позабыв о том, для чего эта власть дана была и кому служить она призвана! Вы просто все воры, лгуны и марионетки!
- Хватит! Достаточно! Замолчите! – Дантес яростно взмахнул руками, пытаясь закрыть свои уши. Прозвучал выстрел. – Я вам не верю!
Дантес упал на колени и зарыдал.
- Господи… - падая на по-утреннему жесткий снег, Пушкин неловко одернул руку. Прозвучал второй выстрел.
- Сашенька! – Данзас подскочил к раненому поэту.
- Ну что же ты, дружок мой, - тихо прошептал Пушкин, - не послушал меня! Я ж просил не заряжать мне? Видишь, рука дрогнула…
Тем временем д’Аршиак медленно пробирался к раненому Дантесу.
- Жорж, Жорж…
- Пушкин! Вы живы? – закричал Дантес, поднимаясь с колен.
- Да, Жорж! Я надеюсь, я вас не задел?
- Слегка! В руку…
- Данзас, собери пистолеты.
Дантес медленно подошел к Пушкину. Еще секунду назад он желала смерти этому человеку. Но сейчас ему было нестерпимо стыдно перед поэтом и его народом за свой обман и свою наивность. Он был готов отдать все, чтобы рана на животе поэта затянулась. Дантес опустился на колени рядом с Пушкиным.
- Я вас обманул…
- Полноте, Жорж! Все мы кого-то обманываем!
- Нет! Я вас обманул! На мне кольчуга… Вы не могли меня убить!
- Прошу вас, Жорж, заклинаю! Никому! Слышите! Никому больше не смейте говорить об этом!
- Все, Сашенька, - Данзас, внезапно появившийся за спиной Дантеса, легко подхватил поэта на руки, - домой, милый друг! Там врач! Там Наташенька!
Дантес не мог поверить во все произошедшее. Он смотрел вслед удаляющегося Данзаса, несшего на рука умирающего поэта… Что он мог теперь сделать для этого честного и благородного человека.
- Пушкин! Слышите! Наталья Николаевна! Она верна вам! Пушкин! – громко закричал Дантес.
- Я знаю… - тихо прошептал Пушкин.