Это четвёртая глава автобиографической повести «Дао отморозка до айсберга».
Кому интересны первые три – кликните на моё курсивное имя вверху, и увидите там, на странице, в соответствующей папке.
Иначе – вот краткое содержание:
«Герой припёрся поступать в Москву на филфак МГУ и совершенно обнищал, даже не успев заделаться студентом».
Я брёл по улице, раздираемый двумя противоречивыми чувствами. Первым было - никотиновый голод, вторым – сыновний долг.
«Достаточно ли я сволочь, - думалось мне, - чтоб употребить последнюю мелочь на приобретение пачки сигарет, а не на звонок в Питер?»
Решив, что я по-любому сверхдостаточная сволочь, – зарулил в отделение связи. Напомню, шёл 93-й год, мобильники в ту пору имели габариты и вес силикатного кирпича, в карманы обнищалых недостудентов – не помещались категорически.
Подумав, позвонил бывшей однокласснице.
«Здравствуйте. Лена дома?»
«Да… Артём? А вы где сейчас? Почему по межгороду?»
Прикусив губу – отвечаю:
«Потому что я в другом городе. Так вы не могли бы Лену позвать?»
Пауза.
Пауза.
Блин! Разъединят же…
Пауза.
Наконец –
«Тём, а ты где? Тут твои звонили, и…»
Перебиваю, не вполне учтиво:
«Передай им, что у меня всё в порядке, вписка есть, жрачка есть, документы сдал, скоро поступаю. А откуда звонил – не говори».
«Да я…» - бип-бип-бип.
Ну вот и пообщались…
Что ж, Ленка – барышня ответственная. Прифигеть-то прифигеет с этой моей конспирации – но весточку передаст.
К чему такая конспирация? К тому, что этот мир слишком тесен, и того теснее – небосвод, где сияют светила отечественного «словолюбства». Они ж все того – лучиками-то переплетаются. И кто даст гарантию, что мой Oldman не протрёт свой дальнозоркий шар-палантир да не законнектится с местной Галадриэлью Глаголов? «Дорогая М. Л., тут мой – не знаю, каким словом он обозначит мою блудную персону – в ваши края, кажется, намылился, так вы уж…» Это ж реально мафия! И пусть я параноик – но пока лучше бате не знать, что я в Москве.
***
«Хочется курить, но не осталось папирос», - пел Майк Науменко в моём мысленном плеере.
Что очень дурно с его стороны – он повторял раз за разом эту свою горькую жалобу. Заклинило. «Дорогой друг! Хочешь, я расскажу тебе сказку… грустную…»
Цигарку можно было б, конечно, и стрельнуть у прохожих. Благо, не один я в Москве, а ещё восемь миллионов рядом отираются, и не меньше половины – курящие. И ничего, право, нет зазорного в том, чтобы стрельнуть одну маленькую сигаретку. Все так делают. Сколько раз у меня у самого стреляли. Совершенно незнакомые люди. И если вежливо обращались – я никогда не отказывал. Почему бы одному благородному дону не выручить другого благородного дона? В такой-то малости.
Правда, если обращались нахраписто – я демонстративно затягивался и отвечал «не курю»… Но это если нахраписто, по-хамски. Однако ж, сам-то я – парень культурный и дипломатичный? Так что мне стоит улыбнуться, обратиться? «Простите великодушно…» Или «великодушно» - перебор со старосветской учтивостью? Слишком заискивающе? Чёрт, как же они сигареты-то у меня просили, чтоб я давал? «Братиш, сигареткой не угостишь?» Чего-то вроде. Стихи, блин.
Кому-то, наверное, покажется, что я кокетничаю со своими «дворянскими» заскоками. Но я правда вот, дожив до семнадцати лет, ни разу не стрелял сигареты у незнакомых людей. Курить начал в пятнадцать – и тогда уже, в общем-то, водились у меня деньги на оплату своих пороков. И пачка в кармане всегда топырилась. Если ж кончалась – то в более или менее знакомой компании, где церемонии не в ходу. Но вот на улице?
Это было неутешительное сознание, поскольку я привык считать себя парнем довольно-таки решительным и коммуникабельным, когда надо, но – следует признать очевидное: я позорно колебался в таком пустяшном деле, как папиросная стрельба у прохожих. То есть, может, в родном Питере и не колебался бы, но эти жлобские москвичи… А ну как пошлёт, будто собачонку-побирушку? Скажет чего обидное? И что тогда? В рыло ему сунуть и с тушки сигареты снять, в порядке моральной компенсации?
«Гхм! – думал я. – Вот что удивительно, если не сказать – «феноменально». Сколько себя помню, я, будучи личностью интеллигентной, высокодуховной и даже рафинированной, неизменно питал глубокую, истинную и даже истовую антипатию к модус вивенди и… эээ…. «модус мыслинди» тех кругов молодёжи, что именуются, dans les milieux populaires, «гопниками». Промысел их представлялся мне столь же неблагородным, вульгарным, сколь низки и манеры, присущие им. И в той моей экзистенциальной нелюбви к означенным уличным racaille-et-chacals нет ничего странного, и тем загадочней возникший ныне вопрос… КОЙ ЖЕ БОЛТ МЕНЯ ТАК И ТЯНЕТ КОГО-НИБУДЬ ОБУТЬ?!»
Да, не стану кривляться: это был актуальный вопрос. Ибо, хотя сигарету можно было стрельнуть, преодолев дурацкие комплексы, но это не решало всех моих проблем. Говоря без вычурности, я не жрал со вчерашнего вечера, а было уж два часа пополудни, и под ложечкой – сосало пылесосом «Самсунг»…
«Надо срочно намыть где-нибудь денег! – думал я. – И какие варианты? Что я умею? Могу копать, могу не копать… могу электрическими пёсиками торговать… могу книжки переводить… могу морду набить… Или – попробовать альфонсизм? Склеить какую-нибудь мажорку? А что: душ я принял, носки-трусы свежие… Много ль ещё надо для любви большой, чистой и взаимовыгодной?»
Я огляделся. К своему немалому удивлению – обнаружил прямо перед собой рослого каменного мужчину в свободном, как мятущийся дух, костюме. Он стоял на постаменте горделиво, чуть откинувшись назад, и явно собирался достать нечто важное из широких штанин.
«Здрасьте, Владимир Владимирович…» - пробормотал я и остановился в озадаченности.
Гхм! Это что же получается? Я – на Маяковке? Вот так, за своими раздумьями, не приходя, можно сказать, в сознание, я сел на метро, проехал пол-Москвы, перешёл на Театральной с красной на зелёную ветку, и вот – я на Маяковке? Чего только не бывает с послетравья, голодухи да «бескурья»! Чисто – Иванушка Бездомный в погоне за «консультантом». Вот только я-то за кем гонюсь? И куда, спрашивается, меня ноги несут?
Постояв чуток в нерешительности, пялясь на свои кроссовки, я разгадал их намерение: определённо, они несли меня на «БисА». То бишь – к Булкаговскому дому, некогда 302-бис, к той самой «нехорошей» квартирке. Да, тут и случайная аллюзия – в тему. Ибо в этом мире ничего не бывает случайно…
«На Бисах, - думалось мне, когда я шагал мимо сада Аквариум, - всегда кто-нибудь тусуется. В основном – публика прихипованная, «системная», но на сей раз там обязательно будет один из вариантов моего босяцкого счастья. Либо мажорка на предмет «соблазнить», либо гопники на предмет «обуть». Второе – даже предпочтительней. Да, я никогда не опущусь до БАНАЛЬНОГО гоп-стопа… в ближайшие пару часов – точно нет… но развести и «загопстопить» гопников – это совсем другое. Это будет честная экспроприация. Конечно, всё, что ни есть у гопников – суть плоды грабежа. Но я-то буду добросовестным приобретателем. И, кстати, мне пофиг, какую музыку они слушают, и какие маечки носят. Да, я – не гопник. Определённо…»
Ноги донесли меня до заветной узенькой арки и завернули туда. Вот и дворик, милый дворик. Да, после питерских «колодцев» любой московский дворик покажется милым и приветливым. Ржавые тарантайки без колёс? Почёт заслуженным ветеранам автопрома! Переполненный мусорный короб? Как похвально, что местные жители выбрасывают мусор не абы куда, а в короб! Культура, блин!
Ну и довольно лирики: я ведь по делу пришёл. Итак, собственно булгаковский подъезд – в глубине. А тут у нас… Я скосил взгляд налево… О! «Счастье есть, его не может не быть…» Нет, тогда ещё было далеко до времени, когда диджей Грув бросил в массы этот свой супер-оптимистический слоган, но я предвосхитил его и подумал именно так.
Оно, счастье, стояло в просторной и глубокой нише сразу за аркой, и было его, счастья, человек двенадцать. И очень такой характерной наружности: с кришнаитами и по обкурке не перепутаешь. «Как же мило с вашей стороны, ребятишки, что не заставили меня искать вас где-нибудь в Подольске, Одинцово, Желдоре, а взяли – и сами приехали в Москву, на Садовое…»
Да, их было с дюжину, такого порядка. Впрочем, не уверен: я ж обувать их пришёл, а не считать? И, по правде, тогда, по «бескурью», мне было решительно пофиг, сколько их. «Вырубить альфа-бабуина – вот этого, остальные – моментом нишкнут, плесень!»
Они смотрели на меня с интересом, в котором, впрочем, не было ничего хищного. «Чуют, что ли, что я пустой, совсем пустой?»
Подступив к ним, я осклабился и галантно попросил:
- Пацаны! Закурить е?
Вот тут – никаких проблем со стрелянием «чипиросин». Тут я был в своей тарелке. Подумал: «Очень хотелось бы услышать возражение: «Это кто тебе тут пацаны?» Отзыв: «Ну дык звиняйте, девчонки!» И понеслась…»
Но нет – мне протянули раскрытую пачку «Космоса».
«Вот ещё новости! Что это с гопниками сталось? Куда мир катится?»
И я скривился, с невыносимой надменностью:
- «Совок» не курю!
«Ну теперь-то? Ну?...»
Облом: персонаж, идентифицированный мною как «альфа-бабуин», извлёк из кармана треников пачку «Мальборо».
Я принял сигарету и поинтересовался с уже почти затухшей надеждой:
- А пачкой угостишь?
Он с улыбкой раскинул руки:
- Да какой базар между ворами?
«Нет, можно, конечно, было пристебаться с понтом «Кто тебе тут вор?» - уныло думал я, направляясь от их компании к булкаговскому подъезду, с презентованным «Мальборо» в джинсовке. – Но вообще как-то западло докапываться до таких миролюбивых и сознательных гопников. Да, это полное фиаско. Следует смотреть правде в глаза, Тёма: уличный грабитель из тебя никакой…»
Честно сказать, я до сих пор не вполне понимаю, с чего вдруг те ребята были столь любезны и терпеливы. Я был в джинсовке, а потому было бы излишним тщеславием объяснять их миролюбие видом моей мускулатуры. Да и ничего эпического в ней, по хорошему счёту: сорок четыре где-то бицепсы тогда были, не больше.
Что ж, возможно, мне впрямь довелось наткнуться на компанию кришнаитов. Только очень латентных. Но что вернее – то были «депешисты» с Маяковки, которых я ошибочно принял за гопников. Они, поклонники Depeche Mode, тоже обычно бывали коротко стриженными, и одевались «цивильно-функционально», во всякое спортивное и вроде того, но публика – в целом приличная. Тогда я просто не очень силён был в московских реалиях.
«Ладно! – думал я, по мере того, как лёгкие мои наполнялись дымом, а натура – привычным благодушием. – Как бы то ни было, курить уже есть. Жизнь налаживается…»
Я сам не знаю, зачем зашёл в подъезд. Большинство моих действий в тот день отличались… дабы не употреблять слово «безмозглость» - скажем так: они отличались «спонтанностью». И вот я не знал, зачем зашёл в подъезд. Не знал – покуда не бросил взгляд на ступеньки, ведущие в подвал. «Ой, какие интересные бумажки!»
«Так вот зачем зашёл я в этот подъезд!» – подумал я, пряча в карман две подобранные пятикатки. Что ж, это фатум. Друзья к тому времени уж давно привыкли к моей манере обнаруживать деньги в самых необычных местах, но в самый подходящий момент. И когда, бывало, в разгар школьной попойки у нас кончались финансы, они на полном серьёзе предлагали: «Так! Железнова на поводок – и шукать!» И я неизменно оправдывал доверие. Они же, «догоняясь», рассуждали не без зависти, чтОя больше: глазастый - или везучий?
Но в действительности – я просто такой, какой есть…
***
Я возвратился к Маяковке, свернул на Тверскую и дошёл до Пушкинской. Поклонился бронзовому Александру Сергеичу, передал привет от Владимира Владимировича – и забурился в Макдональдс.
Как я отношусь к Макдональдсу? Признаюсь честно, где-то в конце восьмидесятых я его почти что ненавидел. Слушал излияния манерных мокрощёлок-одноклассниц, с предыханиями почти что оргастическими, – и ненавидел. «Ездили в Ма-аскву и были в Ма-акдональдсе… Два часа в очереди – но это ба-ажественно!»
Зло думал: «Хер там божественного? Булочки с котлетами. Стоять за ними в очереди два часа? Я тоже бывал в Ма-аскве, но что меня в последнюю очередь там интересовало – так это банальная американская забегаловка, где подают булочки с котлетами. Тем более – если за ними нужно стоять два часа на улице. Да пошли они!»
А в середине девяностых те же барышни с теми же предыханиями вещали: «Вот мы тут отвисали в Тита-анике – было реально круто. А вот у Светки бойфренд – так он её как-то в этот самый… в Макдональдс затащил. Не, ну ты прикинь? Вот в эту лоховскую жральню…»
Я улыбался, а про себя думал: «Милая моя овечка! Вот соорудить бы сугубо такую совковую рыгаловку, где подают позавчерашние разогретые пельмени да чебуреки с начинкой из ужасов ветеринарной энциклопедии. И втереть тебе – что это усраться как круто. Так ведь побежишь туда, копытцами искры высекая. И потом будешь блеять на всех углах, как это реально нипадецки круто…»
Впрочем, та же идея, кажется, мелькнула у Минаева, в «Духless».
Ну и что сказать? Сам я – чертовски неприхотлив в еде. Нет, у меня всё в порядке со вкусовыми рецепторами. И я могу отличить свежего запечённого лосося от разогретого в микроволновке (не буду называть тот пафосный московский кабак, где попытались усомниться в этой моей способности… с не очень хорошими для них последствиями). И по уверению всех моих жён (двух; поочерёдно замужних за мной) – сам я неплохо готовлю. Но при этом – действительно неприхотлив. К еде отношусь как к биотопливу. Только б в рот лезло и только б мне гарантировали, что жрачка – не отрава.
И вот Макдональдс – он предлагает, кроме шуток, приличную и надёжную жрачку. А к тому времени, к девяносто третьему – он превратился в то, чем и полагался изначально. В приемлемую, достойную и доступную закусочную, не претендующую на пиетет и не создающую полукилометровых змеевитых очередей у своих врат. Соответственно, я часто пользовался Макдональдсом в девяностые – и сейчас порой не брезгую, особенно на трассе. Хотя понимаю, что у Бокюза хавка вкусней и изысканней. Но – Бокюз далеко, и если летать во Францию всякий раз, когда хочется жрать, – когда-нибудь сдохнешь в самолёте от старости… И в некрологе напишут: «Всю свою жизнь он посвятил стремлению к гастрономически прекрасному». И это очень здорово, но самое здоровое – что это будет написано не про меня…
***
Исполнившись сытой неги, я решил вернуться на «Спортивную». И прошвырнуться по Лужниковскому вещевому рынку. Что я хотел там купить? Ничего, разумеется. Тысяча рублей, да за вычетом пары бигмаков и колы – не та сумма, на которую можно купить что-либо вещественное. И вот это угнетало. Да, жизнь налаживается, я поднял на ровном месте пачку сигарет и немножко денюжек – но на сколько этого хватит?
И тут я вспомнил, что помимо «копать-не копать, переводить книжки и бить морду» - ещё умею разгружать фуры. А потому, значит, дорога на вещевой рынок, самый крупный в Москве. Ну и там – поспрошать, поискать…
Я праздно шатался по рядам, думая: «На самом деле, я просто вышел на разведку. Нет, сегодня я ничего разгружать не буду. Чего-то нега такая… аж истома… Просто – поглядеть, чо-как…»
- Э, парень! – меня ухватили за плечо. Смугловатая, волосистая лапа. Принадлежащая смугловатому, волосистому айзеру. Да, я уже тогда различал кавказские племена. И этот – был айзер. Да их там большинство было, строго говоря. Этот – торговал кожаными куртками.
- Э, парень! – повторил он. – Вот как раз твой размер есть! Кожа – реальный, как… шкура! Так на тебе сидеть будет – все ахнут реально!
«В Питере, кстати, у меня классная кожанка осталась…» - мимоходом подумал я. И, сам не зная, зачем, остановился. И даже попросил:
- Покажи!
Он показал, растопырил куртку, раскинув руки, весь сияющий и знойный, как пожар на Бакинских нефтепромыслах.
- Ты хочешь сказать, что это натуральная кожа? – уточнил я.
«Господи, зачем мне это надо? Я ж по-любому ничего покупать не собираюсь…»
- Натуральная? Не веришь? – он возмутился. – Ты не веришь?
«Верю… всякому зверю…»
- Сколько? – спросил я, думая отмазаться непомерной ценой и уйти.
- Десять тысяч! – гордо выпалил кавказский негоциант.
Тут уж я скривился:
- Сикоку-сикоку?
Он тотчас обнаружил склонность к разумному конформизму:
- Нет, ну брать будешь – восемь отдам!
Я протянул руку, пощупал изделие. Нет, матерчатого шуршания, как у изнанки кожзама, не наблюдалось, но и кожаного скрипа – тоже.
- Ты точно уверен, что это натуральная кожа? – снова спросил я.
- Слушай, зачем обижаешь, а?
- Я проверю?
- Да конечно…
Видимо, он не совсем понял, что я собирался сделать. Ну да – не мои проблемы. У меня ж – как раз была запалённая сигарета меж пальцев…
«Пшшш!» - и на чёрном борту изделия тотчас вспупырилась язвочка от никотинового ожога.
Я усмехнулся, устало и укоризненно:
- Ты кого наебать хотел?
И, повернувшись, побрёл прочь, думая про себя: «Вот будь я большой и сильный – предъявил бы ему сейчас, за такую беззастенчивую дезинформацию, и отобрал бы его чмошный бизнес. Но я – маленький и слабый… Значит, разойдёмся мирно…»
Продавец, однако ж, держался иного мнения. И всё кричал:
- Э! Куда пошёл? Ты вещь испортил! А ну стой сюда!
Он распалился до того, что аж вкогтился в моё плечо, намертво. Столь энергично, что поскользнулся и упал, хлюпая расквашенным носом. Я глянул на свой локоть – крови не было – и пошёл дальше.
«Ну вот, сейчас меня в лоскуты и порежут…» - думал я, философично. Я был сыт, исполнен курева, благодушен – самое то, чтобы сдохнуть.
Однако ж – я благополучно дошёл до конца ряда, и лишь тогда мне преградили дорогу двое ребят. Один был коренастый лысоватый блондин, другой – долговязый сухопарый брюнет, но явно не кавказец.
- Братан! Разговор есть! – объявил высокий сухопарый.
Я смерил его взглядом: чёрт его знает, что за боец. Весьма вероятно – при волыне, но едва ли станет шмалять на рынке, средь народа. Лучше, впрочем, линии огня вообще не давать ему, сблизиться сразу же, по возможности….
Посмотрел на второго: вот это явно борец. В случае чего – будет пытаться пройти в ноги. Значит – рубить сверху, строго в стык шеи и ключицы. Ну и – таблом на колено принять, когда поведёт его…
- Обо что разговор? – я улыбнулся.
Долговязый неопределённо повёл головой:
- Да вот хотят с тобой тут потереть.
Борец дополнил:
-Да ты не ссы!
Что ж, мне не десять лет, чтобы с негодованием опровергать кощунственное предположение, будто я могу «зассать» в подобных обстоятельствах. Тем более – чего там опровергать очевидное? Нет, конечно, я слегка нервничал, шествуя с этим почётным эскортом меж рядов. Но при этом думал: «Да ладно! Распихать этих двух и дать дёру – это всегда успеется!»
На самом деле, сколь ни суицидально-благодушна была моя сытость – я не собирался вот совсем уж за здорово живёшь - дать порезать себя в лоскуты…
Мы прошли к вагончику, вроде строительной бытовки, вознесённому на стальных опорах на метр от земли, с железной лесенкой у двери. Я поднялся и вошёл.
Внутри был шум. Источником шума – был рослый мужчина в армейской камуфляжной куртке над гражданскими серыми брюками, выглаженными в стрелочку, и он вещал в рацию: «Нет, вот так! … Да, вот так!... Нет, и никаких «или»!... Конец, бля, связи!»
Потом он отложил рацию и поворотил ко мне своё бывалое, мужественное лицо, украшенное типично боксёрским, неоднократно ломаным носом.
- Так! – сказал он веско и сурово. – Давай сразу проясним. Я – Коля Салехард. Меня так все здесь знают. А ты?
Замечу, он говорил с тем самым пресловутым, тогда лишь входившим в моду «отмороженным» акцентом, который впоследствии дал столько изюмистого хлеба пародистам и зрелищ – их публике. Вот те самые «увесисто-арктические» интонации, то самое «северяцкое» отвердение согласных, то самое «жлобское» проглатывание окончаний, и фонетика – чуть гундосая (в данном случае, возможно, сказывались и травмы носа).
Мне это показалось забавно, и дабы усугубить эту забавность, я представился своим полудетским погоняловом, в той же манере:
- Я – реально Тёма Крейсер!
Он нахмурился, «размышляя бровями». И уточнил:
- А ты вообще – с кем? Или как?
«С кем я? Вот же вопрос…»
И я ответил, за весомостью интонаций пряча легковесность своей фигуры:
- По рынку – я один гулял. Как, чисто, покупатель. И вот я немножко не понимаю, когда какой-то хач мне впаривает дермантин как кожу. И я спросил: «Я проверю?»
Мужик прервал меня, замахал рукой. Помотал головой. И молвил уже вполне по-человечески:
- Слушай, парень, ты ни с кем – и это понятно. Поэтому – не напрягайся! А что до зверька этого… гхм! – он хмыкнул. – Да это видели, как ты его отрубил!
Он помолчал, и вдруг, невесть откуда, извлёк ту самую псевдо-кожанку, запечатлевшую покус моей сигареты.
- Ну и как бы то ни было, - продолжал он, - вещь-то попорчена… Сколько бишь, зверёк этот, Ариф, с тебя слупил?
Обдумывая каждое слово, я ответил:
- Он сказал: «Куртка стоит десять штук».
Коля Салехард присвистнул. И уточнил:
- СКОЛЬКО? Нет, он реально это дерьмо за столько ставит? Ну… это мы разберёмся… Но! – он поднял палец. – Факта не отменяет. Ты попортил эту вещь – и должен её взять!
Я хотел было возразить – но очень скоро порадовался тому, что не стал торопиться с возражениями. Ибо Коля продолжил:
- Значит, лепень этот – ты возьмёшь. Раз уж попортил. Ну а что Ариф с тебя десять косых слупил – так это беспредел, без базара. Реально – оно три штуки стоит. Поэтому…
Тут он достал из кармана пачку денег и принялся отслюнявливать, приговаривая: «Значит, семь косых тебе сдачи…»
Я смотрел на это – и не верил своим глазам, сколь бы ни были они глазастыми и везучими. Нет, он вот так серьёзно собирается подарить мне куртку, пусть и не натуральной кожи, а вдовесок – семь тысяч рублей «сдачи» от денег, которые я не платил? Открыть ему, что ли, глаза на это недоразумение?
Ой, я порою бываю такой застенчивый, по части открытия глаз…
- Значит, вот! – сказал этот благодетельный кривоносый бандит, вручив мне деньги и куртку. – Пожелать «носи на здоровье» - такого не пожелаю. Ты ведь такую херню один хер носить не будешь. Я ведь людей, блин, - вижу!
Я скромно промолчал. Коля продолжал:
- Ну и ты, кстати, подумай! Один, сам себе крутой – это здорово. Сам таким был когда-то. Но реально – в этом мире надо с кем-то… кооперироваться. И вот что ты себе думаешь, в этом плане?
Вздохнув, я открылся:
- Да я вот думаю в вуз сейчас поступить. Студентом заделаться, с ****орией институтской кооперироваться.
Коля, казалось, необычайно воодушевился:
- Студентом? Да это реально! Это почётно! Слушай, я тоже был когда-то студентом. И – знание сила, ****ь-копать. Но и на «поебать», и на «покопать» - тоже маза. Тогда, вот, стройотряды студенческие были. А что? Бабла реально намывали! А сейчас? Думаешь, сгинули они, стройотряды? Да нихера. Но просто – строят нынче не «ЧТО», а – «КОГО». Усекаешь?
Он подмигнул. Я усмехнулся в ответ, давая понять, что – усекаю.
Мы распрощались в высшей мере дружески. Но на самом деле – немножко не входило в мои тогдашние планы заделаться «быком» в рыночной «бригаде». Да, те ребята имели «место под Солнцевом», и возможен был какой-то рост в рамках той мега-мафии – но меня это мало прельщало. Не потому, что я такой уж был законопослушный – ещё чего! А потому что…
«А, лень анализировать, - подумал я, вернувшись на свою, то бишь Родионову, квартиру. – Сейчас вся озабочка – поступить! Это – дело понта. Который, как известно, дороже денег…»
Поджаренную фальшивую кожанку – я подарил Родиону. Она была безбожно велика ему, он тонул в ней, как кузнечик в нефтяной луже, но – за домашний халат в зимнюю пору могла сканать.
Сам же, часа два поимев подушку головой, вечером вышел на улицу с одной лишь суеверной мыслью: «Слишком всё как-то фартит мне! Может, я попал в счастливую волну – но кто знает, когда низвергнут буду с гребня её? Нет, ради равновесия – нужно сейчас разбавить свой фарт непрухой!»
И я обратился к первой подвернувшейся барышне. Она была в очках, вида строгого, неприступного.
И я спросил её:
«Барышня? А вот если б прямо на улице какой-то хам вздумал бы свесть с Вами знакомство? Куда б вы его послали?»
Она остановилась, поправила свои тонированные очки, оглядела меня пристально и ответила:
- Нууу… смотря какой хам…
- Вот и правильно! – категорически мотнул я головой. – Вот именно нахуй – мне сейчас и ступать!
И я прошвырнулся по Москве, думая: «Не, Тём! Вот в эти дни перед поступлением – никаких романов с девицами, никаких романов на перевод! Денег на ближайшую жизнь – тебе уже хватит…»