© Serhiy Mykhalchuk (photo)
© Dmitry Karateev & Constantin Mohilnik (text)
Видавничий Гурт КЛЮЧ:
Дмитрий Каратеев & Константин Могильник
Фрагмент романа "Весна египетская"
Почитать: http://klyuch.com/
http://www.proza.ru/2008/01/12/46
Скачать: http://www.scribd.com/doc/15097197/-
Песнь о полёте в Малайзию и домой
- Не заметил взлёта. Покосился в круглое окошко - а уже глубоко внизу сосна, дорога, седого облака вихор. Картинка из учебника «Родная речь» сорокалетней давности залистывается, захлёстывается распластанной топографией Украины, России. И вот уже Москва каменными, бетонными кольцами громоздится под брюхом машины - не разбиться бы. Кругом-бегом по соседской столице - и снова в небе(желтеет, смеркается небо). Воздушная яма и сонный провал сознания. Проснулся - серооблачное утро, «пристегнитесь», прорывается пелена. Паутина каналов и дорог гуще, чем в Голландии, - или то сетчатка глаза увидела себя самоё? Да нет - синие крыши, рыжие пальмы, теннисные корты по бокам посадочной полосы. Она раздвигает их, точно ручей чащу. Какая, должно быть, парилка снаружи. В дебрях бокового зрения уже выросли пагоды. Между двумя кондиционерными прохладами (самолёта и аэропорта) - две минуты ходу, две минуты жёлтого пёкла. Точно из бани в сугроб - и снова в баню. Только наоборот. Это Таиланд. В аэропорту Бангкока - товары duty free, а сам он – SARS free zone. Эта модная зараза хуже контрабанды. Правда, на контрабанду наркотиков закон, воплощённый в маленьких коричневых таможенниках, смотрит строже - за десять граммов марихуаны смертная казнь. А за «атипичную пневмонию», если тайно провозишь её, - два года: смертник смерти не боится, а вот тюрьмы, может быть, остережётся. Непривычная за пределами Отечества очередь-сорокакровка протянута сквозь П-образную арку, где - щёлк! - луч шаркнул по зрачку, измерил температуру. Затем твои 36 и сколько-то десятых вносят в декларацию, уже скреплённую твоей честной подписью: с SARSом не знаюсь, об ответственности предупреждён, свободен принять сеанс тайского массажа. А проводят сеанс сиамские девчата-оленята, маленькие и крепкие. Кланяются, сложив лодочкой ладони, и с каким-то необъяснимым восхищением - в глаза, не отрываясь. Ну что же, всё правильно, здесь я ещё не примелькался, не то наши: избаловались за последние 39 лет. Обойдусь без контакта - довольно и массажа взглядами. И в парилку - теперь надолго. Влажность 90%, воздух +36°С - норма. А вот полукилометровые здания Petronas Twin Buildings - выше всех норм. Хоть коснись асфальта затылком - 88-го этажа не увидишь, разве с окраины новоиспечённого мегаполиса. Незаметная в быту национальная спесь малайцев заставила архитектора-американца «дотачать» лишние 70 метров, дабы пресловутые XXL-небососы Манхеттена и Токио не могли потягаться с куала-лумпурскими близнецами. Куа-ла-Лум-пур (повторю по слогам) столетье с небольшим назад был действительно «Илистым Устьем», где нищие китайские поселенцы хакка попытались с горя добывать олово, да так на нём разжились, что теперь, как зажигалку, в кармане держат всю промышленность страны. И торговля, и финансы - всё китайское. Не всё: правительство - малайское, флаг - американско-мусульманский (вроде антиутопии о близком историческом будущем), деловой язык - английский (он потеснил местный, малайский, как оттесняет все другие языки). Вавилон как Вавилон. Бетон-стекло-металл. Нынче город, завтра свалка. В лес! Погружается в джунгли окраина, дальше - пестродеревянные деревни на сваях. И снова зелёный жар необузданных зарослей в кипучем золоте экваториального дня. Но близко море. Океан в Малайзии, как хозяин в доме, присутствует всюду, даже если сейчас его не видно. Теперь в Океан! В Индийский? - В Тихий. Нет тише океана, чем у берегов Борнео; нет смиреннее островитян, чем здешние; нет застенчивее красавиц, чем мечтательные малайки с глазами газелей на нежнооливковых лицах. Нет ласковее бриза, чем над островом Мабул, где колышутся джонки с желтолицыми рыбаками в треугольных колпаках, пропахших супом из красных черепах, что опоздали уползти с отливом и были пойманы в крепкие объятья мангровых корней, неустанно ласкающих упругую, словно приподнятая в волнении девичья грудь, дюну мельчайшего белого песка, в котором по щиколотку утопают ноги заворожённого шёпотом звёзд смуглого, крепкого, одинокого, как когда-то, и юного, как никогда, человека, глядящего в даль океанских волн и вдруг захлебнувшегося волною русых волос… почему русых? - так хочу… катящейся ему на щёки; грудь вздрагивает от прикосновения чутких пальцев. Они, как розовые рыбки, голубят плечи пловца. Искры звёзд сквозь пелену волны щекочут, как удивлённый девичий взгляд за русой пеленой. Не захлебнуться бы! За тридевять морей писать про океан. А перед рассветом подружиться с большим коричневым скатом. Он живёт на песчаном дне и смотрит вверх, вращая шарами в углублениях на плоской голове-спине в один мой обхват. Скат чуть колышет костистым хвостом. Над ним проплывает осторожная беременная черепаха и весёлая молодая акула. Вокруг них хороводятся огоньки, разлетаются кто куда и гаснут в ночи океанской. Светает - и блёкнет планктон светляковый. Уже голубеет вода - и стаи оранжевых рыб летят под свинцово-серым куполом - так смотрится изнутри натянутый пузырь морской поверхности. Не черепаха - пловец повис в бездне над скатом-рыбой. Промчалась серебристая акула - и врассыпную наутёк барракуды в кусты кораллов - алых, розовых, синих, золотых - в полдень разгляжу. А теперь на остров Сипадан! Он торчит со дна моря, словно хвост дракона. Что он ещё напоминает? Потом припомню. Сейчас главное - успевать увёртываться от громадных морских черепах. Погружаюсь - пещера, в ней черепашье кладбище. Наверх! И снова Сипадан-Драконий-Хвост. Да, а дракон, говорю, лёг на дно до начала времён, и все острова в Океании - Индо-, Поли-, Микро-, Макро-, Меланезия - суть изгибы драконьего позвоночника, а Сипадан, как сказано, - кончик хвоста. Придёт время, и я проплыву вдоль всего многократно вывернутого хребта дракона, прощупаю позвонки один за другим. На сушу! Там пряная испаринная взвесь каплями садится на стены отельного холла. По лужам капельного бульона, по стенке, по потолку шлёпают хвостами ящерицы. Вопли вроде кошачьих: стая серых макак проносится в ветвях над домом. В канале живёт питон (я сперва принял его за крокодила). По перилам мостков пробежал бурундук, обычный, только зелёный… Зелёные с розовым отливом плоды дурьяна - клянусь, он так и называется. В двух метрах от лотков с шипастым дурьяном смрад, как от падали. Кто перешагнёт этот барьер природной гадливости, будет вознаграждён сладостным вкусом сочной розовой мякоти дивного фрукта. Не всё то дерьмо, что смердит. Всё - на аэродром! Вечер. Чёрные острова дыбят узкую полоску океана между кромкой взлётной полосы и многоэтажным небом - стежки облаков словно их отражение. Жёлтые лучи из-за холмистого океанского горизонта пронзают поперёк рыжую пашню облаков и рассеиваются в высокой тьме. Жёлтый луч размётки, рассекая серый бетон, рвётся из-под ног к морю. Небо. С утра снова Бангкок. Снова самолёт. Не улыбаются в этом самолёте сахарно-джемово опрятные малаечки, а прохаживаются промежду кресел не вовсе отвыкшие от строевого шага суровые аэрофлотовские дяди с фирменным московским аканьем. И растёт в иллюминаторе большая даль. Наползает и заполоняет поле зрения синее брюхо Индийского океана. Рассыпаются по нему Андаманские острова-крошки, где чёрные люди-крошки плюются из трубочек отравленными шипами, как мы в школе пластилиновыми шариками. Прилетит однажды птица (не скажу, как звать) и склюёт все крохи. Полетели дальше. Остров Цейлон - круглая капля из сосца Индостана. Там тигры, крокодилы и неизменные слоны с пачек цейлонского чая и неизменная война каких-то «тамилов» - с кем? Пока вспоминал (не вспомнил) - пришла Индия с бомбистским Бомбеем и упитанно-страстным Болливудом. В священную реку Ганг швыряют трупы людей и животных, затем другие люди и животные пьют из неё на здоровье воду - и никто не хворает, не умирает. А уж кто умрёт - поплывёт и он по течению Ганга в Бенгальский залив. Не доплывёт: пожрут его жадные крокодилы и хищные рыбы во имя Шивы. Белая кровля Гималаев. Джомолунгма, Шамбала, заоблачное королевство Мустанг. Мало кто его знает, потому что, одичав, оторвался Мустанг от буйного табуна человечества, вечно скачущего на поле Армагеддона, а Мустанг ускакал в глубину времён и носится по тому нагорью, где ещё не рождались ни Кришна, ни Будда. Бурые горы Афганистана - единственной страны, которую узнал Аллах, взор обратив на Землю, ибо не изменилась та страна со дня творенья. Памирский Пик Коммунизма и память крепких дешёвых сигарет «Памир» при коммунистах. Искандер-Куль - Александрово озеро. Шёл Александр Македонский - Искандер Макдуни - всё далее на восток, окружил войском селение в горной долине, да не сумел его взять - а отступать не умел - и приказал запрудить поток и затопить непокорное селенье - вот и возникло озеро, вровень Александровой славе. Пенджикент - город серых ломаных скал, где и ныне кружатся до одури вшивые дервиши и пестреют в чайханах персидские келимы. Поплыла верблюжья пустыня Каракум. Ак-Кала - Белый Город в Чёрных Песках, былой город с оплывшими под солнцем и временем стенами. Призраки былых озёр - их называют миражами. Живое и растущее озеро Сарыкамыш, гигантские сомы в его горько-солёной воде. Неучёные и неучтённые переписью населения каракалпаки - власть не добралась до этого края. Могила мусульманского святого на Чинк-Бутен-Тау, а дальше казахская, половецкая, кочковатая, полынная степь, а потом облака, а под ними - Восточно-Европейская равнина. (Закрыл глаза, увидел остроконечный Сипадан и вспомнил, на что он похож: на сопку «Чёртов Хрен», куда рассерженный сержант Сердюк в 1987 году заставлял взбегать всю роту за одного провинившегося воина). С полчаса облетаем необъятный блин Москвы многокаменной. Наконец садимся, хвост машины в облачных клочьях. До Киева, до дому часа полтора лёту.