© Serhiy Mykhalchuk (photo)
© Dmitry Karateev & Constantin Mohilnik (text)
Видавничий Гурт КЛЮЧ:
Дмитрий Каратеев & Константин Могильник
Фрагмент романа "Весна египетская"
Почитать: http://klyuch.com/
http://www.proza.ru/2008/01/12/46
Скачать: http://www.scribd.com/doc/15097197/-
МУДРЫЕ СТАРЦЫ
Фи гадими з'замани, в старину то есть, жил-был сто и десять лет на берегу многоилистого Нила мудрый и почтенный шейх Абдалла Саид ас-Сайед аль-Кебаби. Почитали шейха младшие, уважали и немногочисленные уже ровесники. За глубокомысленные советы уважали, за проникновеное слово почитали, но не в том была слава ветхого деньми Абдаллы. Мало ли в стране Миср мудрых стариков и проникновенных словесников. Нет, славился шейх Абдалла среди всех беспримерной любовью своей к животным, о какой не слыхано ни у мусульман, ни у коптов, ни у неверных северных франков. Всякую бессловесную скотину привечал седо- и длиннобородый, а более всего заботился о любимом осле, которого звал он ласковым именем Хар.
Никогда не оставлял длинно- и седобородый висло- и сероухого без травки свежей, без водицы прохладной, без наставления мудрого. Это с ним, Абдаллой, а не с кем иным, случилось некогда то, о чём поёт детвора от эль-Курны до Чимкента:
- Снова кричит из окошек народ: старый осёл молодого везёт. Где это видано, где это слыхано - старый осёл молодого везёт.
Нет, это не выдумка. Прокатил Абдалла однажды ослика на согбенной долголетием спине.
А дело было так. Шёл дедушка Абдалла многолюдной торговой улицей, вёл осла в поводу, а на осле-то сидел внучек, баловник Раджабчик, смышлёное дитя. Милое было зрелище, хоть на папирусе рисуй. Но злоречивы люди и осудительны. Все, кто сидел вдоль улицы на коврике, а кто без коврика, все зубоскалили, восклицая: надо же такое, где это видано, стыд и срам - малый едет, старый идёт, вай! Обернулся шейх Абдалла на вопли толпы, задумался и со вздохом глубоким сбросил пинком любимца-внучка с хребта ослиного, через который хребет перекинул свою седую ногу, да и двинули дальше - старый верхом, малый пешком. Плакал Раджабчик, ругался на деда, ногами топал, пожалели его добрые горожане. Все, кто у лотка торговал, кто в зернь играл, а кто кальян курил, головами качали, так замечали: надо же этакое, где это слыхано - старый сам на осла взгромоздился, а маленького ноги трудить заставляет, о Аллах! А дед хоть стар, да неглух был. Обернулся, задумался, хотел с осла слезть, но сообразил, недаром он мудрецом слыл. Приподнял Раджабчика за локотки, посадил впереди себя ослу на затылок, пришпорил любимца мозолистыми пятками и сказал проникновенно:
- Aтё, Хар!
Тяжеленько стало ослу, да разве ослушаешься такого доброго хозяина? Вздохнул только лопоухий, да и побрёл медленно-медленно вдоль по торговой улице с двойною ношей. Смотрели на это те, кто тростник жевал, кто бакшиш вымoгал, а кто гашиш потреблял. Жалели Хара, сердились яро, ничего не сказали, руками разводили. Странно сделалось дедушке: тишина по улице, только хмуро глядят дорогие сограждане. Пригорюнился Абдалла. Люди, люди, ничем на вас не угодишь. Спешился, внучка горестно от ослиной холки отодрал. Сам стал впереди осла, взвалил серого на сутулую крепкую спину. Подумал проникновенно:
- Атё, Абдалла!
И потёпал. Раньше тихо было на торговой улице. Громко стало. Загалдели сограждане, зароптали по-басурмански:
- Атё, старый осёл, вези молодого, где это видано, где это слыхано, старый осёл молодого везёт, ннараббак!
В тот день и сложилась известная всякому от Астрахани до Дар эс-Салама песня - не о ком ином, как о мудром и почтенном нашем шейхе Абдалле Саиде ас-Сайеде аль-Кебаби.
Но это так, к слову. А рассказ вот о чём. Брёл однажды мудрый и почтенный по длинной и торговой, вёл в поводу лопоухого любимца, думал. О чём думал - то другая сказка. В другой раз.
А впрочем, слушай. О воспитании думал шейх. О молодёжи. О внучке своём. Подрос мальчик смышлёный, пошустрел, шутить начал, естество испытывать. Два у Раджаба дедушки - первый, по папе покойнику. Это Абдалла наш мудрый и скотолюбивый, ты уже его знаешь. А второй, который по маме, мир её праху, - дедушка Бадр ибн Саддам аль-Ашраф. Так он ещё мудрее, он уже сто и двенадцать лет живёт. Но животных не любит. Заметит собаку - плюнет, осла своего встретит - поленом огреет, а верблюда и видеть не хочет, ннараббак! Стал он однажды осла своего по привычке отделывать. Мудрый, конечно, но гневливый. Увлёкся и до того расходился… Убил, словом. Улёгся осёл, тележкой придавлен, и помер.
Понадобилось Бадру поехать в Хургаду, понырять, кораллы потрогать. Годы уже не молодые, и путь, сам знаешь, неблизкий. Верблюда видеть не может. А осла теперь нет. Решился мудрый шейх одолжить у свата Абдаллы его ослика Хара, ты уже его знаешь. Но разве отдаст Хара мудрый и скотолюбивый Абдалла под жёсткое полено и железные пятки ещё более мудрого, но, увы, скотонелюбивого, да к тому же гневливого Бадра? Зуб ему, не осла, прости на слове! Запер Абдалла ослика в хлеву покрепче, положил перед ним охапку травки. Наслаждайся, говорит, травкой, а потом спи, друг, и спокоен будь - я тебя не выдам. А Бадр уже по булыжникам невдалеке костылём колотит.
- Эй, сват, - кричит, - одолжи-ка мне на недельку дурня твоего лопоухого.
- Рад бы одолжить, сват дорогой, хабиби, - Абдалла ответствует, - да нет его дома, ушёл, мне не сказался. То есть, что я говорю, в Каир подался, к родственикам в гости. Не скоро вернётся.
И тут из хлева «Ар-ар!» раздалось. Хар пять раз в день ревел, как от Рабата до Аллахабада в благочестивых домах ослам полагается.
Мудр был Бадр, всё сразу понял. Ткнул клюку в ослиную кучу, pыкнул другу:
- Ты что же, араб, свата обманывать - молод ещё, шармута!
А сват, Абдалла-скотолюбец, только развёл руками:
- Кому же ты верить будешь, Бадр дорогой, свату и другу старинному или животине бессловесной?
Ответил бы достойно Бадр почтенный, да тут снова заревел - да не осёл на сей раз - муэдзин с минарета:
- Аллах-акбар-ля-илляхи-иль-Алла-ва-Мухаммед-расул-Алла…
И заспешили оба честных шейха сама понимаешь куда.
Так о чём бишь я? Размышлял, значит шейх Абдалла о том, как внука дальше воспитывать. Ведь что на днях было: разжился Раджаб гашиша мешочком. Хорош гашиш, не похвалишь - согрешишь; покуришь - как тебя звать позабудешь. Подсыпал молодой и любознательный обоим старым и почтенным весёлой нубийской травки в кальяны. Покурили дедушки, о земном потолковали, о небесном помудрствовали. Домой собрались, на топчаны к старухам. А пока собирались, имена позабыли, у внучка спросили. И поменял им внучек имена неприметно - озорлив был по младости.
Пришёл Абдалла в дом Бадра, кланяется Бадрова старуха Зайнаб:
- Присаживайся, гость дорогой, хозяина дожидайся.
Каркаде рубинового налила и ушла на женскую половину.
Пришёл Бадр в дом Абдаллы, встретила его ветхая Айша, на топчан усадила, чаю предложила мятного и ушла на женскую половину. Пьёт Бадр чай час, другой час пьёт чай, хочет спать, к Айше на лежанку суётся. А та - визжать:
- Очумел что ли, почтенный? Это тебе не над скотиной издеваться. Убирайся домой подобру-поздорову, пока Абдалла не вернулся. Он у меня мягкий-то мягкий, да только с животными.
Изумился Бадр:
- Абдалла вернётся? А я разве не Абдалла?
- Совсем сдурел, мудрейший, - говорит Айша, - весь век Бадром был, и халат на тебе Бадров, и жена у тебя Зайнаб. К ней и ступай.
Посмотрел на халат - и точно, Бадров.
- Я извиняюсь, - говорит, - и пошёл домой задумчивый.
А навстречу Абдалла, тоже задумчивый:
- Ас-Салaм-алейкум!
- Ва-алейкум-ас-Салaм!
Да и халас, то есть замнём для ясности. Раджабчик три дня смеялся.
О воспитании, стало быть, размышлял Абдалла-шейх, осла в поводу вёл. Глядит - ягнёночек беленький в куче мусора лежит, уже коричневый стал.
- Голуба ты моя сизая, агнец неповинный, на Раджабчика в детстве похожий!
Всех зверей жалел старец, а барашков-овечек особенно. И живыми любил их, и вкусными, в виде кебаба, за что и назывался в народе аль-Кебаби. Приласкал, по привычке, ягнёночка. Глядь - у того ножка перебита правая задняя. Взял старец агнца, через Харов хребет перекинул, не оставлять же тварь без помощи, а там видно будет, иншалла. Сам на крестце ослином примостился:
- Атё, Хар!
Осёл копытцами цок-цок по улице. А старик по сторонам осторожно осматривается - не осудят ли. Да времена другие - все при деле: кто гашиш потребляет, кто бакшиш из бледных иноземцев извлекает, кто их же, кормильцев, в лавки зазывает. На деда и не смотрят. Только смотрит на деда фотограф заморский через объектив. Попридержал Абдалла осла за узду, сам приосанился, мусташ пригладил. Мудр был, знал: щёлкнуть себя дашь - бакшиш получишь. Прицеливается фотограф, а тем временем, откуда ни возьмись, ещё более мудрый и почтенный Бадр клюкой стучит, в кадр пристраивается. Поморщился фотограф, а Бадр в кадре уж овечку гладит, вот-вот на осла третьим сядет. Что делать, щёлк - и готов кадр. Хорош вышел, молодые стоят шейхи, весёлые, улыбаются. И бакшиш у Абдаллы в кулаке - бакшиш рваный и грязный но наш фунт, не европейский. А Бадр годами стар, да здоровьем бодр. Вскипело сердце у старика. Вцепился он тупо - не долго думая то есть - в седую длинную Абдаллиную бороду, и ну рвать. И Абдалла бороду друга Бадра дёргает, орут оба:
- Ннараббак!
Но тут юноша плечистый пришёл, Раджаб то есть, разобрался. Надавал дедам по шеям не сильно, но больно. Стукнул их лбами, бакшиш отобрал. А как же: папа умер, мама умер, а за скорый и правый суд всегда бакшиш полагается.
Печальный отошёл фотограф, в кофейне за столик присел, думу думает, аппарат ладит. Малец к нему в свитерке зелёном подбегает, бакшиш не просит, поёт, словно щебечет весело:
- Я Мустафа, я Мустафа, - засмеялся, поцеловал иноземца в висок, дальше побежал.
Понимай как знаешь: тут мудрость.
А Раджабчик, юноша способный, заматерел потом, дальше состарился, задумчивый стал. И как Абдалла покойный, зверей любит. Сидит под стенкой, прохожих не замечает, котика гладит. Вот и хамдулилла - слава Богу.