Глава 3
Зубодробильный квартирник имени Ореста
Гектор нарезал уже третий круг вокруг «Лимбера». Но его не отпускало.
Выползти из-под стола оказалось непростым делом: мозговые извилины запутались в крепкий узел. Только минут через десять я нашёл лазейку и выбрался навстречу жизни, солнцу и хароновской тошниловке. Шклярский свернулся в калачик и дремал в обнимку с бутылью портвейна, Вергилий лечил печень и лакал кефир. Харон выпал из моего поля зрения. Меня это удивило: ведь Харон всегда ошивался где-нибудь на видном месте: у стойки бара, рядом с бильярдным столом или на КПП, где восседал секьюрити Цербер Падшеангелович. Тремя головами Цербер не обладал, и взамен им приходились три подбородка, пивной пузень и короткие ноги. Так что охранник, если бы ему суждено было родиться собакой, возлежал бы мопсом на каком-нибудь диванчике гламурной хозяйки и кушал бы вкусные мозговые косточки.
От скуки распихал Эдмонда. Он сначала в полусонном бреду втирал, что ему сегодня ко второй паре и что он не будет есть блинчики с мёдом. Потом Эд окончательно проснулся и начал вскарабкиваться на мозговую извилину, которая в его состоянии была сравнима с Эверестом. Я же без особых усилий уселся на лавочку подсознания и разлил по маленькой. Шклярский, узрев наполненную стопку, снова стал стекать под стол, но, схватив мой тумак, более-менее вошёл в адекватность и, не чокаясь, выпил. Я угрюмо посмотрел на такое нарушение алкогольных традиций. В одно рыло и без тоста священный напиток имени Менделеева потреблять было, мягко говоря, неэтично.
- Ну, раз не чокаясь, давай за Харона, - Я ещё не полностью отошёл от эгоизма Эдмонда.
- Не чокаясь? Он что, помер?
- Нет, это ты слишком рано вылакал свой стопарь, алкоголик-самоучка!
- Кто бы говорил, - Буркнул Шклярский, вытаскивая из цилиндра апельсин и томатный соус.
- Даже тут майонеза нет, - подавленно произнёс Эд и стал сдирать зубами цедру апельсинки.
За свисавшим углом скатерти раздалось некоторое шуршание. Видимо, кто-то крупных размеров пытался влезть к нам, не опрокинув при этом стол. Я приподнял полы скатерти и узрел чьи-то шлёпанцы, одетые на босу ногу, и сверкающие стальные наколенники. Вслед за наколенниками явились тучные обнажённые бедра, стыдливая тога с накинутой поверх косухой. Напоследок появилась голова без единого намёка на шею, а именно крутой мордоворот лица, вытекавший в пятигалонный бюст. Сиреневый отклик неона красил лицо спившимся фиолетовым цветом. Хотя кто его знает, может, неон тут был ни при чём. Венчал картину исконно русский чепец, напяленный на золотистые волосы визитёрши.
- Срач тут устроили, поэты хреновы! – бульдожьи челюсти новоявленной гостьи затряслись от неподдельного возмущения. Мне стало стыдно, и я убрал стакан в рукав балахона Эдмонда, в наглую упертый мной из общих коммунальных шмоток. Шклярский замкнулся на томатной пасте и моего эгоистического хамства не заметил.
- Ой, да не ругайтесь вы так, мы сейчас всё приберём, - неуверенно произнёс я, зажевывая слова апельсиновой цедрой, щедро рассыпанной Шклярским.
- А ну, ша, молодёжь, сейчас коменданта позову! – светловолосая сущность яростно направила на меня неизвестно откуда материализовавшимся портативным пылесосом.
- Да Вы не серчайте так, - я проявил максимальный дипломатизм и щедро протянул гостье чайник, в котором ещё оставалась пара-тройка глотков Хароновских водочных припасов. Светловолосая сначала испуганно отшатнулась от чайника, после чего вырвала его у меня из рук и жадными глотками выхлебала водку. Нос визитёрши зарделся алым цветом, и правая крепкая правая клешня девушки протянулась мне навстречу.
- Электра, - прохрипел её обожженный водкой язык.
- Электра? Кармен? – удивлённо спросил я.
- Нет, блин, просто Электра. Не искушай меня гнилыми расспросами, - пылесос снова уперся мне в сопатку. Из недр пылесоса послышалось недовольное чихающее ворчание.
Когда объявился из задумчивости Эд, мы с Электрой заседали на правой мозговой извилине. Найденная заначка Харона в виде бутылки дешёвого портвешка только способствовала разговорам о жизни, постепенно скатывавшимся к единой теме.
- Ты здесь, значится, работаешь?
- Ну да, - легкое смущение скользнуло по щекам златовласой девушки.
- А чем именно на хлеб с майонезом зарабатываешь? Электриком, что ль?
- Уборщицей по ваши души. Орест тут электриком был, да и то окочурился.
- А кто в пылесосе? – похмельный перегар Шклярского нахально влез в диалог и брызнул в лицо работнице Лимбера.
- Орест.
- А, ясно…, - кивнул Эд и снова срубился. Ему было явно не до философии.
- Орест?! – я недоуменно хлебнул портвейн.
- Ну да, - Электра вздохнула, - починял примусы да лампочки вкручивал, а однажды розетку высоковольтную недооценил. Сам себя, так сказать, кремировал. Надеюсь, в ином мире ему сейчас хорошо…
- Да не Орест я! – сонно послышалось из пылесоса, и я слегка окосел.
- Там Орест! – Электра тряхнула пылесос, и оттуда послышалось туберкулёзное покашливание.
- Да сколько ж можно тебе объяснять! Меня перемкнуло, а не его. А братец твой сейчас по пляжам спинного мозга отрывается. Такую вот он конспирацию замутил. Сантехник я, Херсон Фемидович. Полез починять трансформатор, током меня шибануло. Да так, что рассыпался я весь, перегорел на работе. А вот Вы, Электра Батьковна, меня по крупицам пылесосом да и собрали. Так что пока вы тут полы шваброй шлямкаете, Орест по нудистским пляжам на голых баб пялится да в покер на нектарин играет.
- ТАМ ОРЕСТ!!! – Электра яростно тряхнула руками, вынырнула из-под стола и куда-то помчалась, потрясая воздух вздохами, ругательствами и пылесосом.
- Что это было? – Эдмонд потихоньку возвращался в человеческий мир.
- Не знаю, - истина иссякла вслед за последним глотком портвейна.
В итоге наши посиделки были прерваны Цербером, который вытряхнул нас из-под стола и за чрезмерное пьянство и неадекватное обращение с предметами быта, выставил нас за дверь Лимбера. Однозначно щёлкнул засов, и прожжённое заведение Харона закрылось на ежедневный капитальный ремонт.
В коридоре коммуналки, куда мы без энтузиазма вернулись, нас ожидали уныние, пиво и Харон, неизвестным образом авторизовавшийся. Харон был несколько нетрезв. Две бутылки «Столичной» грустно матерились из коридора на залившего за воротник трактирщика. Мне даже стало жалко несчастного старика, который мечется в поисках разума в этом е..нутом мире. Я просто горел желанием подхватить Харона за рассохшиеся ключицы и поднять над народом, словно красное знамя над Рейхстагом, явить людям идеал трезвости и…
Харон заблевал мои полуберцы. Просто и с кондачка. А затем уполз на улицу.
А вот на кухне нас ожидал сюрприз: худенький мужичок в позе использованного презерватива нависал на столом и пил горькую. Увидев нас, он слегка всполошился и навернулся со стула. Эдмонд услужливо и очень резко состыковал с челюстью мужичка свой ботфорт сорок пятого размера. Челюсть лязгнула фиксами и прочими атрибутами ротовой полости. Мне показалось, что стул, сбросивший свою худосочную ношу, подмигнул Шклярскому.
Эдмонд приподнял незваного гостя и выдохнул на него калейдоскоп из сигаретного дыма, чеснока и спиртяги.
- Ты чьих будешь, холоп? – Эд частенько начинал диалог разнообразными замусоленными до зубной боли литературными штампами. Гость лишь шамкал крупицей зубной каши, приготовленной ботфортом Эдмонда, и трясся мелкой дрожью, испуганно поглядывая на своего безжалостного дантиста.
Шклярский уже приподнимал сапожище для следующего удара, но я его остановил. Поймав Эда за худощавую голень, я крутанул сокомнатника, заставив упасть на лысый паркет. Упавший обозвал меня врединой, поднялся и удалился в коридор. Я уселся на свободный матрац и закурил. Худосочный мужичок ерзал и трясся так, словно к его стулу провели электрический провод.
- Ты хоть кто такой сам из себя будешь? – речь путалась по причине ещё не выветривавшегося спиртного.
- Орест.
Глубина лаконичности пропавшего без вести раздолбая, по чьей вине страдал в пылесосе Электры несчастный Фемидыч, меня довела до крайней степени ярости. Я схватил щипчики для ногтей, коими пользовался мой опрятный соквартирник, и было ринулся на Ореста, однако Шклярский опередил меня, поправ ботфортом уже отнюдь не целостные зубы брата Электры. Я пнул Ореста по почкам и предал себя раздумьям, посвященных нашей последней бутылки пива, которую Эд разнёс в клочья о лысину Ореста. Незваный гость стал похож на пугливого воробья, попавшего в джакузи, и Эдмонда это удовлетворило. Изо рта побитого посыпалась зубная крошка, словно первый снег на заиндевевшую плоскость асфальта. Крови почему-то мы не дождались, и Шклярского это порядком взбесило.
- Думаешь, почему крови нет? – Орест считал мысли Эда.
- Ну да, - скуксился Эдмонд.
- А знаешь, почему не было?
- Нет…
- Да потому что Её мысли – идеал садистской чистоты и благополучия, - и Орест направился ко входной двери.
- Орестушка, подожди! Без обид, готов свои слова обратно взять! Ну дай мне в бубен сам, если тебя это успокоит! Пошли, водки выпьем на брудершафт! Хочешь, я убью соседей, что мешают спать?
- Эй, ты там поаккуратней, - от осознания того, что единственными соседями Эдмонда были только я и Вергилий, повергала меня в тихий ужас. Эд всегда так любил животных…
- А что не так? – обиженной откликнулся Шклярский
- Плагиатец-с, сударь. Хотя дело твоё. Если хочешь нахаляву в местную Гаагу, что на левом полушарии мозга, слетать – милости просим.
Эд не стал утруждать себя размышлениями по поводу незнакомого ему понятия «Гаага», и продолжил возносить свои мольбы к Оресту. Однако тот лишь резко крутанулся и щёлкнул каблуками так громко, что даже на невосприимчивой к звукам кухне была практически идеально слышна отточенность сего жеста. Я тут же поспешил в коридор
- Неплохой ты парень. Как тебя там… Эд, что ли? Так вот, Эд, двинь мне напоследок вот сюда, - и Орест подставил небритую правую щёку.
- Зачем? – Шклярский впервые задумался о теории уличного этикета.
- Просто двинь, один разок. Мне очень надо…
- Я тебя не понимаю
- Да что ж это такое-то, мать твою за ногу, чтоб те…- Орест не успел договорить по нелепой случайности приезда дюжего кулака Эдмонда. От такого тоталитарного хамства братец Электры вылетел за порог, оставив после себя золотой зуб на жёлто-грязном паркете.
Это вам подарочек, напоследок, - Орест приподнялся на локте и окинул взглядом сначала оплеванного собственной желчью Шклярского, затем Вергилия, который в этот раз неэстетично лакал Хенесси, причем без особого энтузиазма. Дальше взор беглеца пробежался по обоям, ободранным временем и скучной кошачьей жизнью; затем он плавно переместился на растрескавшееся от психоделичности зеркало. В итоге скромный коридорный интерьер иссяк, и Орест выпучил на меня свои маслянистые глазёнки. Повисло зубодробящее безмолвие.
- Дальняя дорога по извилистым тропам жизни ожидает тебя. Множество горечи и потерь ожидает тебя впереди, но…, - огонь в глазах Ореста потух, - короче, жри маслята, и всё у тебя будет путём.
И он исчез в полумгле коммунального рая, оставив лишь немного зубной крошки на кухне, золотой зуб в коридоре и расстроено всхлипывающего Шклярского, через боль и слёзы которого было слышно удовлетворенное чавканье апельсинов.
За окнами шёл дождь, тяжёлый, как утро понедельника. Заоконный мир запевал серенады мартовских котов. Котам подвывал чей-то скрежещущий голос, попадавший мимо нот с интервалом в несколько секунд. Механический голос неизвестного приближался к окнам Лимбера, а затем вдруг неожиданно прервался, и в дверь трактира послышался настоятельный удар непромокаемого бессмертного русского валенка. Я чуть-чуть приоткрыл дверь, и внутрь ввалился в хламидомонаду пьяный Харон.
- Дядько, куда ж ты так нализался? – Шклярский уже отошёл от рыданий и привычно с «провансалем» харчил цитрусовые. Харон, стоя на карачках, принял горделивую позу и запел «из-за острова на стрежень».
- Всё, конченный пассажир, - я нагнулся над стариком, и вдруг увидел в мерцавших зрачках абсолютную трезвость. Ряха Харона ухмыльнулась, и, едва я успел открыть от удивления врата к пищеводу, трактирщик уже успел загнать мне в горло порядка десяти грибочков кислотного цвета.
Сквозь поплывшую реальность я смутно услышал шматки диалога.
- А передоза не будет?
- Да нет, он же поет у нас.
- Ну да, переживет. Зато хоть чему-то новому обучится.
- Осталось только надеяться и ждать, пока курьер сам себя не выселит из его башки.
Жульё злостное! Я до Армагеддона буду носить свою неблагодарную должность. И пусть весь мир, мать его, подождёт, как модель из рекламы, жрущая сахарные творожки.