Александр Стрельников
«ДИТЯ»
ЧАСТЬ 1
"ОСОЗНАНИЕ"
ГЛАВА 1
"ЖЕНЩИНА С КНУТОМ И КРЫСОЙ"
"Найденное во тьме, почти всегда принадлежит тьме..."
Мне и моим товарищам дворовых тусовок, в то время было не более десяти, одиннадцати лет, когда мы открыли особый мир подвалов пятиэтажных "хрущоб". Сегодня я не смогу припомнить не лиц, не имён этих детей.
Нужно отметить, что и в то время я тяготился их обществом, принимая участие в общих играх, как некое обязательное действо позволяющее не "светиться", и как следствие, избегать занудных, настороженных вопросов о странности моего поведения.
Играм в "войнушку" и "прятки", я предпочитал одиночные путешествия по сумрачным, подземным коридорам.
Была даже некоторая сакральность в этих походах. Вооружившись фонарём и трясясь от страха и возбуждения, я исследовал самые тёмные закоулки подземного мира
Особое удовольствие предоставляла возможность порыться в чужих кладовых.
Многие двери были без замков, и прикрывались за счёт вбитого в косяк и загнутого гвоздя.
Я никогда не брал чужого. Кайф был в другом. Перебирая старые книги, разбитую посуду и Бог его знает что ещё, я удовлетворял свою потребность во "вмешательстве".
«Вмешательство», или лучше сказать «определение» заключалось в сравнении найденных старых вещей и их хозяев. Каждая кладовка была пронумерована а, номер кладовки, естественно соответствовал номерам квартир моих соседей по подъезду, так что определить, кому принадлежит найденное мною, барахло, не составляло труда.
Что представляла собой эта потребность? Что она давала мне? Удовлетворяла ли детскую тягу к приключениям, или же служила упражнением (конечно же, неосознанным) на развитие аналитического ума? Кто знает…
Длинное подвальное помещение представлялось мне неким живым существом с электропроводкой вместо нервной системы и артериями водопроводных труб.
Входная, уличная дверь с черным провалом ступенек уходящих вниз, была пастью чудовища готового в любой момент поглотить отважного исследователя, которым, конечно же, был никто иной, как я сам.
Примерно через месяц, я изучил практически все, что было доступно, кроме одной кладовой. Я давно уже приметил ее, но оставлял на “сладкое”, ибо имела она свою особенность. Особенность, была в том, что на ее двери не было номера. Было непонятно, кому она могла бы принадлежать, а значит, скрывалось в ней нечто по настоящему таинственное и интересное,
Как показал дальнейший опыт, мои детские предчувствия не обманули меня. И спустя годы, я с содроганием вспоминаю то, что обнаружил за дверью без номера. Но моему открытию, предшествовало еще одно событие, так же оказавшее на меня достаточно сильное воздействие.
Это было знакомство со смертью.
Пусть это была чужая смерть, и я не видел, как умирал этот человек. Но сам факт того, что знакомая мне женщина полная жизненной энергии вдруг обратилась восковой фигурой, застывшей в красном пространстве гроба поразил, меня своей необратимостью.
Ее звали Полина и жила она на пятом этаже в моем подъезде. Когда мы сталкивались на лестнице, она непременно дарила мне конфеты и отпускала в мой адрес какую-нибудь невинную шуточку. Никогда не видел я ее грустной или рассерженной.
Проживала она одна, если не считать малорослой дворняжки по имени Тобик, в которой она души не чаяла.
Тобика нашли мертвым в палисаднике через три дня после похорон хозяйки.
- От тоски издох! – Заметил сосед с третьего этажа, и, обернув руку целлофановым пакетом, взял трупик собаки за хвост и отнес на большую мусорную кучу в середине двора.
Помню, как мучился я мыслью о том, что собачка достойна лучшей участи.
Было бы неплохо,- думалось мне,- поместить Тобика в большую коробку из-под обуви, отвезти на кладбище и похоронить рядом с хозяйкой. Сам я не решался на подобные действия, а рассказать кому-то из взрослых о своей идее я постеснялся. Просто я понимал, что никто не позаботится о мертвой собаке.
Полину хоронили рано утром в воскресенье. Я проснулся от звуков похоронного марша. Трубач этого мрачного оркестра жутко фальшивил, и звук напоминал вой зверья загнанного лесным пожаром. Эта мистическая какофония царапала слух и нечто большее. Что-то, что жило внутри меня, в самой глубине моих чувств и эмоций. Несмотря на свою отталкивающую сторону, было в этой “музыке” и что-то мрачно-привлекательное, зовущее. Так что, в конце-концов, я не выдержал и, стряхнув остатки сна, подошел к окну. Похоронная процессия тянулась вдоль дома и по странному стечению обстоятельств, гроб находился прямо перед моим окном, так, что я смог разглядеть каждую морщинку на застывшем лице усопшей. Конечно же, это была Полина, но в тоже время, я понимал и чувствовал, что ЭТО – лишь пустая оболочка.
Полины здесь не было. Я точно это знал.
Этот “кокон”, эта “пустая шелуха”, которую от чего-то оплакивали, как настоящую женщину, вызывали во мне приступ тошноты, и я с отвращением отступил от окна, тяжело дыша и борясь с приступами рвоты.
Уже повзрослев, я всегда, если это только было возможно, избегал присутствовать на похоронах,
Я знал, да и сейчас знаю, что, ТО, что хоронят, это совсем не те люди, что ходили по земле и общались со мною. Я чувствую, что они, где-то продолжают жить и по сию пору.
В то же день, после обеда, я решил отправиться в подвал, чтобы раскрыть тайну кладовой без номера. Я ожидал, что это отвлечет меня от мыслей о похоронах, но случилось так, что оба события переплелись, выстроившись в одну цепочку. Спустившись в подземелье, я отогнул ржавые гвозди, удерживающие дверь, и осветил кладовую фонарем. Помещение было пустым, если не считать листа фанеры прислоненного к левой стене.
Но прямо напротив меня, на центральной стенке, было изображение обнаженной женщины. Возможно, ее нарисовали углем. В то время я не разбирался в изобразительном искусстве. Изображение колыхалось в свете фонаря и казалось, что женщина движется.
Ростом она была чуть выше меня. В правой руке держала кнут, а в левой сжатой кисти была крыса. Где-то внутри меня родилось знание, что это, не что иное, как изображение самой СМЕРТИ!
Общепринятый образ костлявой старухи с косой, был обманом. Представилось, как одним щелчком, она обвивает кнут вокруг тела и выдергивает очередную душу из жизненного строя. Затем выпускает из левой руки крысу, и зверь размером с хорошую кошку, устроившись на груди жертвы, начинает пожирать его плоть. Все это, меньше чем за минуту, в виде короткого видеоклипа прошло перед моими глазами, и в ужасе отбросив фонарь, я со всех ног побежал прочь.
Спустя годы я размышляю о том, было ли это, только плодом детской фантазии? Быть может, на какое-то мгновение мне действительно удалось прикоснуться к тайне самой смерти? Что это было? Бред, порожденный детскими страхами, или же видение ангела смерти? Как бы то не было, образ этот отпечатался во мне, и спустя долгие годы, я четко и ясно могу вспомнить каждую черточку нарисованной женщины с кнутом и крысой в руках.
Это было последнее посещение подвала. Через месяц мне исполнилось двенадцать и вместе с этим зародилось горячее желание стать художником
Не просто стремление рисовать (как у многих детей), а именно – стать художником. В начале учебного года, по окончании лета, я поступил на курсы изобразительного искусства. Жизнь открывалась, мне с новой стороны вращая меня, в прозрачности осени, отдающей запахом сжигаемых, палых листьев…
ГЛАВА 2
“ЭКСПЕРИМЕНТЫ С ГЛАЗАМИ И ЗЕРКАЛОМ.
ГОЛОС В НОЧИ”
“…Любое отражение, уже
не есть реальность… ”
Сидя на уроках, я иногда размышлял о способностях глаз, возможно ли заглянуть внутрь себя? Так я совершил потрясающие открытия.
Если, закрыв глаза надавить пальцами на прикрытые веки, то через какое-то время, внутри меня появляются цветовые пятна, меняющие свою форму, перетекающие одно в другое со сменой цветов на общем черном фоне. Я не стремился познать природу их происхождения.
У вечно нудных взрослых, наверняка нашлось бы очередное “научное объяснение”, что автоматически исключало тайну моего открытия. Я спешил зарисовать на бумаге, запечатлеть эти цветовые фантомы, пока их тайна еще не раскрыта.
Когда учитель обнаружил эти рисунки и спросил меня “Что за мазня?”, я отделался от его расспросов оправданием того, что я мол, изучаю сочетания и взаимопроникновением цветов. Удовлетворенный и удивленный словом “взаимопроникновение” слетевшим с детских уст он оставил меня в покое на какое-то время.
Мое желание проникнуть внутрь, за завесу плоти, уже не довольствовалось “танцем” цветных пятнышек, и я совершил очередное открытие.
Все попытки повторить его, приводили меня в панический ужас, ибо тайна, приоткрывшаяся при первой попытке способна напугать и взрослого мужчину, а не только двенадцатилетнего мальчишку.
Суть опыта была проста. Я хотел заглянуть в глаза собственного отражения в зеркало и попытаться увидеть там то, что обычно скрыто. И я увидел скрытое!
Примерно через десять минут пристального взгляда в отражение собственных глаз, на меня вдруг посмотрело абсолютно ЧУЖДОЕ мне существо с чертами моего лица.
Как будто отражение какое-то время лишь притворялось, передразнивая, копируя меня и, наконец, не выдержало и тот, кто был отражением, показал свой истинный образ.
После этого, я отбросил всякие попытки заглядывать с этой целью в зеркала. Попробуйте, хотя бы в течение пяти минут повторить мой опыт, наедине с зеркалом и вы поймете, что с такими вещами, лучше не играть!
Мои “зеркальные опыты” совпали с исключением из художественной школы. Бунт против традиционной живописи, вылился в открытый протест. Я, уже не скрывая своего видения, рисовал пейзажи с желтыми и красными деревьями и натюрморты с глазами. Учитель, отказался от дальнейшего обучения, и порекомендовал матери показать меня психиатру.
Я все еще был склонен прислушиваться к чужим установкам, и принимать их на веру, не особо разбираясь в их правдивости. Потому я не на шутку перепугался, услышав, что с моей психикой что-то не в порядке. Несколько лет я не прикасался к кистям и краскам, боясь собственного самовыражения.
Все рисунки того периода отправились на свалку мусора, последнее пристанище дворняги Тобика. Вспоминая об этой гигантской свалке в квадрате пятиэтажки, я до сих пор не могу понять, как допустили власти существование этой “вонючей аномалии”.
Свалку уничтожили лишь, когда мне стукнуло четырнадцать.
Все остальное время она продолжала пожирать многие из моих начинаний. В ней сгинули и мои первые стихи. Она была создана людьми, подобно Франкенштейну, и приучена, ежедневно питаться тем, что было неугодно нам. С приходом жизненного опыта, я отмечаю, что подобные, свалки свойственно создавать практически каждому.
Где отыщем человека, который не имел бы своей внутренней “свалки”? Только в отличие от помоек настоящих, в своих внутренних, мы иногда с удовольствием можем покопаться.
Я вступил во внутренний конфликт. С одной стороны я не хотел жить по общей схеме и отвергал все стандарты, а с другой, у меня не было даже и примерной модели той жизни, что устраивала бы меня.
Цепляясь за протест, я не имел альтернативы. Не было территории, куда я мог отступить. С такими позициями (не имея тыла) много не навоюешь. И я оставил всякое сопротивление миру, замкнувшись в себе.
Мной овладел сидром “непризнанного гения”. Я стал, мрачен, молчалив и дулся на весь мир. Обида расширялась до вселенских размеров, создавая вакуум внутри меня.
Со мной стали происходить странные вещи: когда я ложился спать, то начинал слышать множество спутанных голосов, как если бы в моей голове кто-то настраивал радиоприемник, скача с одной волны на другую. Один из этих голосов, постепенно становился все более отчетливым, все ярче оформлялся, так, что я уже мог различать отдельные слова.
Не прошло и недели как я, уже свободно общался со своим невидимым собеседником. Я задавал вопросы и получал ответы, иногда в виде видений, а иногда словесно-мысленные, прямые.
Возможно, это была игра воображения.
Возможно краткое сумасшествие.
Возможно, общение с миром невидимым.
Не могу сказать точно. Знаю одно, когда я осознал, что происходит, и испугался этого, а затем просто отказывался слушать этот голос, все пропало также быстро, как и началось.
ГЛАВА 3
“СОЗЕРЦАНИЕ”
“… В каждом звуке, есть образ,
в каждом образе звук…”
Когда играет опытный, одаренный гитарист, я чувствую, да и попросту вижу извлекаемый звук в виде цветовых волн. Барабаны, соединяясь с сердечным ритмом, включают меня в скоростное движение, протекающее в картине основной мелодии.
Я способен подняться в небо и опуститься в глубины морей, и даже к самому земному ядру прикоснуться.
Вот еще одно уникальное открытие совершенное мною на пороге тринадцатилетия: музыку, можно не просто слушать, ее можно смотреть, созерцать.
Некоторые произведения можно ощущать почти физически. Кто не заметил, что отдельные рок-проекты близки к “классике”, тот не знает классической музыки.
С одинаковым восторгом я закрутил “до дыр”, пластинки с органной музыкой Баха и “Пинк Флойд” “Ядерное сердце матери”. Шостакович и Джим Морисон, до сих пор равны в моем “рейтинге”. С ними я способен, не выходя из дома совершать полеты к самым отдаленным планетам вселенной. Минуя разум, музыка способна изливаться в самое сердце.
Это “лодка” шамана и священника, на которой он (исполнитель), предлагает отправиться нам в иные миры. Подозреваю, что не один наркоман сидящий на галлюциногенах, не видел таких ландшафтов и пейзажей, что способен был созерцать я, плывя по волнам музыки.
Со временем, я даже научился управлять этим процессом, вмешиваться в него, быть его активным участником.
Так, под мрачную готику, я мог создать светлый, визуальный образ героя, сражающегося с армией тьмы. Музыка больше не управляла моими настроениями, я был хозяином на этой территории, и остаюсь, им по сей день. Многие из моих картин, что создаю я сегодня, это изображение звука в пространстве души.
Мир наполнен музыкой. Я слышу ее в изгибах молний и полете птиц. Музыка в шуме дождя, в шуршании автомобильных шин по асфальту. Музыка в ритме и визгах промышленных станков, в накате прибоя, в полнолунии, в начале каждого дня есть музыка. В ней скрыта смертельная опасность. Если ты возведешь ее в ранг богини, она пленит тебя и сведет с ума.
Сделай ее послушной рабой. Владей ею по праву. Она принадлежит тебе. Трансформируй ее, если она не дает того, чего хочешь ты. Меняй, перестраивай под себя. Это под силу любому.
Я пью музыку, я дышу ею.
Я могу ее видеть и осязать.
Я люблю ее, но держу в подчинении.
Никогда не решился бы высказать это в детстве. Боюсь, что задвинь я такой монолог в то время, меня упекли бы в психушку. Это явилось бы еще одним подтверждением ненормальности.
В тринадцать лет я научился скрывать свое мироощущение. Остаюсь избирательным и ныне.
ГЛАВА 4
“СЛОВО”
“…Если бы кошки могли говорить,
то все равно молчали бы в нашем
присутствии”
-Ты совсем не умеешь врать! - Воскликнула моя мать
- Придется учиться… - Подумалось мне. И я учился благо примеров, было множество.
Когда я впервые произнес – “Люблю…” не знаю, любил ли я на самом деле. Общепринятым словом я отражал чувство, зарождающееся во мне. Почему я решил, что это действительно любовь?
Лишь оттого, что был так научен другими.
- Любовь это…- говорил некто и перечислял ее качества и состояния.
В последствии я обнаружил невероятное количество толкований и частных мнений, довольно противоречивых и мутных.
И не только на слово – Любовь. Чувства, ощущения, оттенки восприятия мы передаем общими для всех словами, одними и теми же звуками. А вместе с тем каждый переживает это личностно, индивидуально. Помню, какое восхищение вызвали тексты песен Бориса Гребенщикова.
- Вот! - подумалось мне - один из немногих создавший собственный язык для передачи того, что творится у него внутри!
С одной стороны его песни кажутся непонятными, абстрактными. С другой, по мере погружения в его творчество, все больше ощущаем родство и сопричастность к его выражению сердца. Он не объясняет, он заставляет соперничать. Даже не понимая до конца смысла можно улыбаться или грустить от его песен.
Петь сердцем, а не голосом и словом! Так я открыл, наконец, тайну буквенных сочетаний! Слово не должно быть “пустым”! Ибо человек почти всегда чувствует лживость пустого звука. Внутренняя искренность, вложенная в слово – вот что делает его живым. Не от того ли одни и те же слова, произнесенные разными людьми, и воспринимаются нами по-разному? Дело даже не в интонациях, а в чувстве стоящем за словом.
Тоже самое с книгами! И написанное слово несет внутренний отпечаток автора. Есть сказанное под влиянием ситуации и это отличается оттого, что мы переживаем в целом.
Я знаю пятерых человек, способных пошатнуть веру в нашу человечность в целом. Речь идет не об известных маньяках, это мужья и отцы, говорящие женам и детям о своей любви. Они учат своих детей честности и справедливости. Они ходят на работу, едят и спокойно спят. “Черные ящики” их сознания, быть может, окончательно стерли некие события прошлого, о которых не то что говорить, а даже подумать отвратительно.
Я был лишь сторонним наблюдателем, но так и не смог забыть увиденного.
Мне было около десяти лет, когда мне предложили принять участие в “увлекательном” развлечении. Пятеро старшеклассников поймали кота и завернув его в куртку, чтобы животное не царапалось, направились в лес пригласив нас с собой. “Нас” - это меня и моего одноклассника. Пока еще смутное чувство тревоги останавливало меня, но я подавил его, опасаясь обвинений в трусости.
Мы вышли на поляну в глубине леса. В центре свободного пространства деревьев была “пыточная”. Боюсь, что никакие слова не способны передать то, что происходило далее. Один из демонической пятерки достал нож и нарезал длинных тонких ивовых прутьев. Затем они привязали животное к обгоревшему обломанному стволу дерева росшего некогда в самой середине полянки. Этот ствол и был “пыточной”.
К дереву были приколочены гвоздями трупики кошек. Каждое животное свидетельствовало своим видом о бурной фантазии их истязателей. Обрезанные уши, выколотые глаза, содранные шкуры, следы ожогов.
Кошачий ад, посреди тихого июльского леса. Чистое безоблачное небо и шелковистая трава, яркий контраст с “черным пятном” изуверского столба.
Встав по бокам страшного древа, палачи образовали круг. Кот беспомощно метался из стороны в сторону, ища, где укрыться, но со всех сторон настигали его обжигающие удары прутьев. Глаза истязателей горели возбуждением, рты перекосила злобная усмешка, в которой проглядывалось наслаждение. Крик рождался внутри всего моего существа, но ледяным комом застывал в горле. Уши горели от визга несчастной жертвы. Я был словно парализован этими звуками. Не мог и тронуться с места, хотя хотел оказаться как можно дальше от этой поляны.
Слезы застилали мне глаза и всем своим сердцем, еще не имея понятия о Боге или молитве, я молился неведомой силе, об освобождении, об избавлении животного от пыток. То ли молитвы мои были услышаны, то ли веревка ослабла от постоянных рывков кота, но ему удалось освободиться, и большими скачками он устремился прочь, от места своей казни. Изрыгая матерные проклятия, пятерка старшеклассников в бессильной злобе ломала вои прутья.
Что двигало ими? Все они были из так называемых благополучных семей, не плохо учились и вообще были на “хорошем счету”.
Я замер от ужаса. Казалось, что злоба, кипевшая в них, вот-вот прорвется наружу и обернется против меня. Ища поддержки я обернулся к своему одногодке, но того и след простыл. Я не заметил когда, он ретировался.
Наконец устав от своих проклятий и неудовлетворенной жажды насилия, они облили бензином, что принесли с собой в литровой банке, уже мертвых кошек и подожгли их.
Запах паленой шерсти вывел меня из оцепенения, и я бросился наутек. Я остановился лишь на опушке леса за гаражами, так как уже не в силах был бороться с приступом подкатывающей рвоты.
Дома я долго мылся, и остервенело, тер себя мочалкой, словно пытался отскоблить тело от въедливых нечистот. В ту ночь мне впервые жизни снились кошмары.
На следующий день, когда я был на прогулке ко мне подошел один из “пятерки” и предупредил, о том чтобы я молчал о увиденном.
- Иначе, - прошипел он,- мы сделаем с тобой тоже, что с этими кошками!
Он ушел, а я еще долго стоял, силясь понять, для чего этим извращенцам понадобились зрители. Неужели, они испытывали особый кайф, оттого, что кто-то станет свидетелем их преступлений?
Звучит смешно, но можно сказать, что этот эпизод моей жизни, заставил меня быть обязанным пред всеми кошачьими. Словно оплачивая долги рода человеческого, я стал относиться к кошкам бережно, ласково и с уважением.
Мог ли я, также относиться к людям? Конечно, должен был, понимая, что не все люди подонки. Должен, но долгое время, был не в состоянии.
ГЛАВА 5
«ОСОЗНАНИЕ»
«В Советском Союзе,
существовал особый вид казни,
Он применялся преимущественно к
детям страны. Это – КАЗНЬ через
ПРОСВЕЩЕНИЕ»
Помимо основных знаний, нас учили отношению к ним, т.е. как относиться к определенным фигурам в истории или поворотным событиям. Мерилом служила линия коммунистической партии. То, что сегодня вызывает смех у поколения нынешних школьников, было нашей жизнью. Страх пред ядерной войной, надежный рычаг управления массами. Ибо мы не самураи и пред страхом смерти предпочитаем подчиняться и уклоняться.
Я уклонялся, как мог.
Мы жили с стране, где официально не было, ни Бога ни черта (хотя, каждый чувствовал, как Первого, так и второго). Была вера в человека. Причем не в человека как в такового, а в общество, Государство, не знаю специально или нет, трудолюбиво стирало грани индивидуума, прославляя единый механизм, где личность, жалкая шестеренка, всегда легко заменяемая.
Лидеры партии, назывались вождями. Вот уж действительно «вожди» папуасов склонившихся пред общественностью, а следственно пред пустотой.
Я был одним из этих «папуасов». И печать ТОГО времени, хоть и отчасти, все еще лежит на мне. Когда я пишу эти строки, во мне не произвольно поднимается глубинный, неосознанный страх. Эту «мину» заложили и запрограммировали в школьные времена. Не сомневаюсь в том, что вернись прежний режим к власти, большая часть «свободных» людей, безропотно преклонит колени пред карающим серпом на кровавом флаге.
Впрочем, какая разница?
Вчера, тебе диктовала линию поведения «ком. партия», а сегодня, деньги! Как не напрягайся, все равно в плену живем! «Ибо кто кем (чем) побежден, тот тому и раб…» - справедливое библейское слово.
Я это почувствовал довольно рано. Почувствовал сердцем, неосознанно, но верно, и потому, отошел от веры в человека, в силу правителей, в благодатность «строев» и «режимов». Не то чтобы я не желал блага своей стране, нет. Дай Бог, нам «оптимальный» режим. Я просто осознал, что совершенного нет, и быть не может. Еще, я согласен, с тем, что мы всегда заслуживали того правительства, что имеем. И если я этого заслуживаю, то понесу вместе со всеми. Единственное чего я прошу, это сохранение личности.
-«Единица вздор, единица – ноль!» - кажется так у Маяковского?
Вот этого только и боюсь по-настоящему!
Этого вздорного утверждения!
Ходасевич, вздор?
ВанГог, ноль?
Разве голос апостола Павла «тоньше писка»?
Чайковский, ноль?
Достоевский, вздор?
Список можно продолжать...
«Певец революции» - блуждал в кокаиновых джунглях, когда написал это. Да и само его творчество, разве не подчеркивает его ценность, именно как «единицы». И считал ли он, самого себя «нулем» и «вздором»?
Позволю себе усомниться в этом…
ГЛАВА 6
ЖЕЛАНИЕ
«-Либидо! Где твое жало!?!
- А там же, где росло! »
Сбивались в компании, По вечерам сидели на веранде детского сада. Пели под гитару. «Кино», «Крематорий», «Алису», а я орал, от души терзая струны «Калинов мост» и «Аквариум».
Пришло время всерьез интересоваться девочками. Нет, конечно же мы и до этого, не без удовольствия пялились на их начинающие наливаться окружности, что греха таить. Но это был интерес другого порядка. Теперь же, всех захлестнуло предчувствие большой и светлой любви. Весна катила колесо проснувшихся эмоций. Гормоны зашкаливали, прыгали, требовали.
Мы вступили в пору созревания. Мы начинали познавать территории влечения. Те, у кого были подруги, вызывали всеобщую зависть. А девчонки, вот они рядом. Сидели с нами на веранде, неотразимые только потому, что это ДЕВЧЕНКИ. И недоступные от собственного страха и неуверенности в себе. И в нас, было то же самое, страх и неуверенность, а сверху – ВЛЕЧЕНИЕ.
В школе гуляли записки с вожделенным вопросом: «- Ты, будешь со мной ходить?». У нас это называлось именно так – «ходить»! это слово включало в себя весь спектр отношений между юношами и девушками. В нем было все… и первое свидание, и запах первого поцелуя, и долгие совместные прогулки по вечерам, когда можно не разговаривать, а просто идти, рядом взявшись за руки и наслаждаться этим. В нем были первые ссоры и ревность, обжимания в подъезде, написание стихов и песен для своих возлюбленных.
Словом все, все, все…
У многих были анкеты-опросники, где было от 10-ти до 20-ти вопросов, но каждый знал главный вопрос: - «Кто тебе нравиться?». И хотя самым популярным ответом было: - «Не скажу!», это все равно давало право замирать в предчувствии, - «А не я ли?».
Под смазливые баллады «Скорпионс» я предавался мечтам от ощущения влюбленности. Новая игрушка созревающих чувств позволяла примерять себя на любой объект, от поп-дивы до одноклассницы. И я с увлечение включился в новую игру.
Подуло ветром свободы, а лучше будет сказать доступности. С запада хлынул музыкальный поток попсы и рок-н-ролла. С Питера привозили книги Булгакова и Платонова, блоки сигарет «Мальборо». Открыто заговорили о йоге и восточных единоборствах.
Общества «Сознания Кришны» и первые протестантские миссионеры предлагали свои брошюры. При ДК и домах творчества (бывших дворцов пионеров) возникали первые школьные и студенческие рок-группы с претенциозными, загадочными названиями.
Абстрактную живопись перестали считать основным признаком шизофрении и безвкусицы, и всерьез заинтересовались ей. Зародыш рэкета и бандитизма учился делать первые шаги. Фарцовщики переквалифицировались в кооператоров. Слово «перестройка» не сходило с уст. У меня даже был значок с М. С. Горбачевым и еще кое-какая атрибутика «нового порядка».
Голова шла кругом от перемен в стране и половой сфере. Ощущение чего-то большего и прекрасного не оставляло меня.
Время больших надежд и открывшихся дорог. Жадное желание впитать в себя весь мир.
Я интересовался политикой, музыкой, теоретической физикой, оккультизмом, живописью, литературой по востоку и всем, что попадалось под руку. Перечитал гору детективов Д. Чейза, попробовал вино, сигареты. Не понравилось ни первое, ни второе, ни третье. Кто-то заходил дальше и курил «травку», нюхал клей, бензин. Я сторонился подобных экспериментов. Искал «кайф» в других вещах, например в А.Т. (Аутогенной тренировке). Мог соседствовать с любой компанией от хулиганов до интеллектуалов, но не принадлежал до конца ни к одному течению. Внутренне держался особняком, хотя внешне мог показаться душой компашки.
Записался в секцию кара-тэ, где за год стал «сэмпаем» - старшим учеником. С помощью ударов кулаком и ногами подтверждал свое право на независимость. Не признавал авторитетов, не любил лидеров. Не мог находиться под чьим- то началом. Снова начал рисовать.
Образовались творческие «запои». Когда я работал над рисунком или стихотворением, не до чего остального, мне не было дела.
Мир отходил, засыхал, как лист дерева, случайно вставленный между страниц книги и оставленный, забытый там. Иногда, через месяцы, а то и годы находишь этот листок, хрупкий, ломкий, и не можешь вспомнить, когда же сунул его туда. Непроизвольный гербарий. Отрывочный фрагмент осени или лета. Хрупкий, ломкий...
Стол заляпан красками, тушью. Всюду ручки , карандаши, комки и обрезки бумаги, но всегда точно знаешь, где и что лежит.
Работа иногда прерывалась от вспышек сексуального возбуждения. Под сладкий голосок Томаса Андерса мастурбировал на фантазию об очередной красотке.
В июле с ди-джеем, которого прозвали Градус, сделали небольшой отпускной вояж. Киев, Одесса, Николаев, Евпатория. В Николаеве, пыльном и жарком, здорово «набрались» в ресторане «Белая Акация».
Градус отправился спать, а я закадрил какую-то в усмерть пьяную девчонку с длинными ногами и отправился ее провожать.
Мы по дороге умудрились распить еще одну бутылку вина, что прихватили из ресторана, и заплутали в каком-то частном секторе.
Девица, уткнувшись мне в плечо, безудержно рыдала и призывала к совместному акту самоубийства.
- Знаешь, - всхлипывала она, - так в Японии раньше делали. Красиво! Во имя любви! Придут сюда утром, и найдут нас обнаженными и бездыханными! Красиво!
И она принялась срывать с себя одежду. Я пытался остановить ее, но безуспешно. Она то и дело вырывалась, оставляя в моих руках то лифчик, то юбку. Насилу удалось ее утихомирить и уговорить одеться. Всю оставшуюся дорогу до ее дома, она была мрачна и молчалива.
Лишь у подъезда заходя в дом, прошептала грустно: - Нет, в тебе романтики.
- Тоже мне романтика! – вырвалось у меня, - валяться мертвым с голой жопой посреди дороги. Это, по-твоему, и есть красота?
- Дурак! – огрызнулась она и влетела по лестнице дома. Я слышал как громко она захлопнула дверь.
Спать мне не хотелось и купив бутылку коньяка в каком-то баре по дороге, я отправился на берег лимана и до утра орал песню Гребенщикова «Сидя на красивом холме». Уснул тут же на песке, в обнимку с полупустой бутылкой.
Градуса застал в похмельном недоумении разглядывающего свои очки.
- Леха, ты чего на очки пялишься?
- Да вот, - ухмыльнулся ди-джей,- никак понять не могу, как же я умудрился на них наблевать? Ладно бы на полу валялись, - рассуждал он, - тогда понятно. А то ведь я их вчера не снимал. Всю ночь на носу были.
- Тоже, мне проблема!- удивился я, - пошли лучше завтракать.
- Пошли, - согласился он.
Поев, отправились на пляж и Градус уснул разморенный завтраком, похмельем и хохлятским солнцем. Я накрыл его голову футболкой, чтоб солнечный удар не хватил, а сам взял лодку напрокат и отправился на середину реки где была песчаная отмель. Хотелось побыть одному, подумать…
-«Моя смерть разрубит цепи сна, когда мы будем вместе…» - мурлыкая под нос песню «Крематория» нежился на песке. Минут через пятнадцать мое одиночество прервали. На отмель вынырнула из воды «русалка».
Женщина лет тридцати с лицом цыганки и в ластах. Глаза плотно покрыты тушью.
- Интересно, - подумалось мне,- отчего тушь не течет? Она же под водой была…
- Дай погадаю, ладонь дай! - потребовала она без предисловий.
Я подобные фокусы терпеть не могу, но тут, отчего то согласился. Протянул ей ладонь.
- Гадай!
Она несколько секунд разглядывала линии на руке, а затем отпрянула, словно в испуге.
- Ой! Бляха – муха!
- Ты чего? – удивился я.
-Лучше тебе не знать!
- Да нет. Раз уж начала, то говори все.
- Два года тебе осталось!
- В смысле?
- В смысле, жить два года осталось! На день рождения погибнешь в автомобильной аварии!
- Полная хрень! – возмутился я.
- Дело твое… - пожала она плечами.
Через два года, мы справляли мой день рождения и уже здорово подвыпили, когда девочки вдруг захотели покататься по городу.
- Поехали! Поехали! – восклицали они. А мне, вдруг совершенно неожиданно вспомнилось предсказание «цыганской русалки» и я отговорил всех от этой поездки.
А если бы все-таки поехали? Была бы авария, или нет? И если да, то получается, что я изменил свою судьбу? Так что ли? Живу «взаймы», а на кладбище прогулы ставят. Кто знает…
Дни рождения, Новый год и просто сборища на квартирах, когда родители отсутствуют. Это был особый праздник либидо. На этих «праздниках» разворачивались войны полов, сексуальные интриги.
Зимой на севере темно. Особый интим с тихо падающим снегом, кружащимся в свете уличных фонарей. Желание любви и секса сближало нас и разбрасывало. Мирило и ссорило.
Все было второстепенно кроме самого процесса. Получали кайф от всей гаммы ощущений, будь то взлет взаимного согласия, или падения в неразделенную влюбленность. Неважно. Все новое. Все в кайф. Фонари, снег. Темнота и тесные объятия под музыку Криса Ри.
С Питера привезли видеомагнитофон.
Один из первых в городе! На квартире у друга крутили «порнуху». Собирали народ, по двадцать пять рублей с носа. Мне естественно бесплатно. Смотрел и думал: - Никогда бы не догадался, что «ЭТО» можно делать такими способами. Иногда дико, но глаз не оторвать.
Новое. Запретное. Манящее.
Чуть позже, словно грибы после дождя повылазили «видеосалоны».
«Салон» - название громкое, а на деле какой-нибудь арендованный полуподвал с кучкой стульев, парой телевизоров и видиком.
Тесно, душно, глупо…
«Звездные войны», «Кошмары на улице вязов», «Эммануэль» и фильмы с Брюсом Ли, вот, первое, что мы увидели.
Несколько раз пробовал писать прозу. Не пошло отчего-то… Наверное был еще не готов. Не созрел.
Все изорвал в мелкие клочья и повыкидывал. Наконец-то разгребли и вывезли мусорную кучу под окном. Тихая весна под дожем, тысячи будоражащих запахов. Непроходимое состояние влюбленности не пойми в кого…
Пробрел «варенки», безумно модная была штучка и красный «гробик» с наушниками. Один из первых отечественных плееров, пожирающий батарейки с жадностью оголтелого вампира.
В наушниках гремит «Крафтверк» запись с фирменного винила (не хрен собачий!)
Плыву по улице провожая взглядом ножки торчащие из-под «мини». Впереди вся жизнь. На что ее потратить? Желаний множество.
Желание – движущая сила молодых!
ГЛАВА 7
«ВЕРОЯТНОСТЬ»
«Иногда слепой случай
заставляет прозреть».
Я стоял на балконе и ел арбуз. Лето впереди, хорошо.
К соседке приехал племянник, даже сейчас имя помню, Толик. Он играл в мяч во дворе. Совсем еще пацан, лет десять.
Мяч закатился под бетонные плиты, то ли будущие стены, то ли фундамент, строящегося неподалеку нового дома. Толик нырнул под плиты, мячик доставать, а они стояли на подтаявшем снегу…
Крак… и его накрыло плитой, только ножки в шортиках задергались. Худые, тощие ноги в сандалиях, предсмертные судороги.
Недоеденный арбуз полетел вниз. Мне было примерно столько же сколько и ему, около десяти.
Почему его нашла смерть?
Почему он, а не я?
Хоронили его в закрытом гробу. От верхней половины тела почти ничего не осталось…
Пятнадцатый день рождения. Ощущаю себя безмерно повзрослевшим, познавшим почти до конца, все устройство мира. Смешно…
Наташка по кличке «Птица» испортила праздник. Устроила демонстрацию с выбрасыванием из окна.
Я втащил ее в комнату.
– Ты чего?
- Я не кому не нужна! – Слезы. Сопли. Долго утешал ее, уговаривал, просил успокоиться. Пальцами провел ей за ухом. Отпрянула.
- Ой, щекотно! – засмеялась – Саша, ты мне очень нравишься!
- Хорошо, Птичка! Только из окна больше не порхай, договорились?
- Договорились! – снова смех.
Ходили с другом в один из баров в международной гостинице. Понравилось. Стали завсегдатаями. Пили в основном кофе, иногда, редко с коньяком.
Без конца слушали «Бригаду С», один из первых альбомов.
Бармен, тоже Александр, долго жил в Индии, работал по контракту. Мне нравилось слушать забавные истории из жизни индусов, когда он трепался и неспешно варил кофе по-восточному в специальном мангале.
Турка плавно скользила по песку, слегка шуршала и шипела. Это очень умиротворяло. И конечно «Бригада С»:
- «Сидит сантехник на крыше,
Считает выручку дня…»
Пришло отрезвление взросления. Что делать дальше? Поступить в какой-нибудь институт, работать, жениться, нарожать себе подобных и сдохнуть?
Не хотелось вот так, по схеме.
- Все так делают! – утверждала мать.
- Не хочу как все! – отвечал я.
Новые джинсы замочил на сутки в ведре с хлоркой. Получился дикий сине-белый камуфляж. Тяжелые ботинки, драная черная футболка – моя форма протеста. Винилка «Телевизора», отвязная речь. Чем не панк?
Быстро надоело, не мое.
Пошло, грязно, глупо…
Правда «Телевизор» понравился, резкие тексты цепляли. Писал похожие стихи, подражал.
Все как мозаика…
Живу так, словно из цветных осколков стекла пытаюсь сложить НЕЧТО. Обрывки музыки, этюды неоконченные, стихи с неясной концовкой. Пишу так же, отрывочно. Но, тем не менее, чувствую общий ритм, на фоне которого и плету свои музыкально-визуальные, литературные узоры.
В нашей школе забеременела, а потом сделала аборт десятиклассница.
Случай этот получил широкую огласку. Это сейчас это едва ли не в порядке вещей. Никого этим не удивишь. А для того времени эпизод был единичный, можно сказать уникальный.
Учителя только об этом и говорили. Называли бедную Иру – «источник разврата», исключили из комсомола. А для нас она была почти «порно-звезда». Уникум.
И еще жалко ее было. Не знаю как другие, а я жалел, очень жалел.
Когда восьмиклассник заявляет, что разочаровался в жизни и не видит выхода, умудренные дяди и тети снисходительно улыбаются.
Я – нет!!!
Я это проходил и знаю, не до смеха.
Живешь, словно ртуть глотаешь или стекло жуешь. Тошно и опасно. Балансируешь на суицидном краю. И быть может, в петлю не полезешь, и в окно не шагнешь, но и того, что внутри переживаешь достаточно для устойчивой ноты отчаяния.
От маниакального самообожествления, не плавно переходишь к пониманию своего полного бессилия и ничтожества.
Игра крайностей, страшная игра. И дело вовсе не в том, что ты неправильно, искаженно воспринимаешь реальность. Это само собой. А дело в том, что, сколько бы тебя не убеждали в этом, все бесполезно. Не примешь, не согласишься.
Я это чувствую, и значит оно есть. Оно действительно есть. Живет внутри тебя, свило черное гнездо. Спасение одно – перейти на другие рельсы, и чем раньше, тем лучше.
Это если повезет. Потому как в этом состоянии не видишь перехода (и даже его возможности) в какую-то альтернативу.
От этого тяга к саморазрушению: пьянство, наркотики и иже с ними.
Печально, но факт…
Как я выбирался из подобного состояния? Вряд ли был какой-то рецепт…
И сейчас его нет.
Писать о юности можно, когда повзрослел. Писать о зрелости всегда лучше, когда ты юн.
С разных полюсов, целостность общей картинки почти всегда точна. Все зависит от таланта писателя.
Вероятность, поганая штука.
ГЛАВА 8
«МИРЫ БЕСПЛОТНЫЕ»
«Когда у Бога депрессия,
человек пьян и танцует…»
- Бля буду, вечности нет.
Пьяный Мишка, всегда именующий себя не иначе как Мишель, был не прочь поболтать о духовности, что бывало крайне редко.
- Будешь – отвечаю ему.
- Это еще, почему же?
- Потому, что она есть, вечность!
- Ну…, я не совсем точно выразился. Она, конечно, есть, но это не что иное, как мой собственный разум.
- Это как? – удивляюсь я.
- А вот так! На самом деле, все, что существует вокруг меня это фантазии, которые создал мой разум, оттого, что однажды решил поразвлечься.
- Послушай! Твой разум видать слегка приболел! Вот, к примеру, я, всегда знаю, что это я, а не твоя фантазия.
- Нет… - качает головой Мишка - это моя фантазия, которая и есть ты, специально моделирует подобные мысли.
- С какой же целью?
- А с той, что моему великому разуму скучно!
- Идиот и эгоист – подвожу я итог.
- Эгоист, да! - соглашается он – но далеко не идиот!
- Очень далеко идиот! – возражаю я.
- А кто нынче не идиот? – парирует он.
Я молчу. Задумался, а действительно, кто?
- Я не идиотка! - встряла в разговор Алена.
Мы оба промолчали. Налили по рюмке, выпили.
Алена в каком-то смысле, была нашей общей подружкой. Познакомились мы с ней одновременно. Влюбилась она в меня, а спала с Мишкой. Зашла к нему однажды, чтобы узнать мой телефон, да так и осталась у него. Девка была умная, образованная, начитанная и при этом красивая. Но после одной из вечеринок, я к ней совершенно охладел. Она нажралась шампанского, разделась догола, разрисовала себе груди помадой и в таком виде танцевала на столе, за которым мы сидели.
Зима под барабаны «Депеш Мод».
Я увлечен магией.
Не помню, где раздобыл пару книжек на эту тему. Завел определенные знакомства. Не различал в ту пору, ни темного, ни светлого. Не думал об этом. Влекло все, что запредельно, все, что таинственно, мистично. Хотелось не просто узнать об этом. Прикоснуться.
Хотелось стать частью этой движухи, как всегда…
Всегда и во всем, мне хотелось быть лучшим. Самым крутым, самым знающим.
Я экспериментировал.
Творил такое, что вспоминать стыдно. Но не бесплодно. Результаты были, и еще какие! О технологиях не стану упоминать, ни к чему это здесь. Дошел я до определенной, критической точки и остановился. Бог уберег.
Играть с дьяволом, что с анакондой целоваться. Засосет и переварит, вместе с костями и душой в придачу.
Мать Мишки–Мишеля постоянно была в разъездах и в нашем распоряжении имелась трехкомнатная квартира. И кто в ней только не побывал…
На автобусной остановке мы подцепили двух девчонок-хиппи.
Пробыли они с нами больше месяца. Все пропахло анашой и «Битлз». Травку я не курил, и терпеть не мог «Битлов», это были два минуса в Светлане и Эльвире, так их звали.
- Эля!
- Ну…?
- Баранку гну! Ты зачем эту дрянь куришь?
Она, затягиваясь и вдыхая дым.
- У-у-у…, сам Бог велел тащиться.
- Он тебе это лично сказал?
- Ну, почти…
- Как это, почти?
- У меня кассета была. Курехин. Я курну, музыку эту воткну и почти на небе…
- Эх, Эльвира… - вздыхаю – вся жизнь у тебя «почти».
- Не вся! – смеется Элька – вот ты Сашенька, ты не «почти»!
Она хватает меня за руку.
- Пошли спать!
Хиппи уехали в Тверь, оставив после себя горы грязной посуды, массу окурков и кассету «Битлов». Элька забыла свой «хайратник» и какое-то время он валялся у меня на рабочем столе, где я писал и рисовал.
Дети цветов, где вы?
Мертвенность гор, поглощающих свет
Выжгла мне знаки на правом плече…
Где мне искать вас?
В саду ли заброшенном?
В капле росы, или капле крови?
Прозрачное море стекла и пластика
Бетонные стены. Призраки свастики
Лезут мне в душу, глаза уши…
- Насильственно! ЗЛОБНО!
Прислушайся к пульсу дороги.
В нитях дождя, обозначь прозрение
Людское презрение – пепел! Не больше!
Фальшь городов и собраний общественных
Ложью течет к поглощению разума.
На досках Вудстока, медленно, жертвенно
Срывали одежды, скрывали беспомощность
В кислоте, в бессердечной накипи –
- Плакали! Улыбались! Трахались…
Отчаянно! Нежно! Бессильно!
Где вы, полоски «хайратников»?
Потертые грифы, струны неровные.
Первые, одинокие первые!
В сетке «фри-лова», в джунглях Индии
Звон тамбурина напевы флейты.
Возгласы: - Уколите! Налейте!
- Не смейте! Не смейтесь! Не бейте!
- Вращайтесь! Танцуйте! Падайте!
Дети цветов, где вы???
Очередная весна пришла как “контрольный выстрел” в голову юности. Школа заканчивается, пора призадуматься о дальнейшей, самостоятельной жизни, о выборе профессии.
Легко сказать – “призадуматься”!
А о чем собственно думать?
Построить стандартную схему скольжения на коньках обыденности?
Надо бы, но не хочется.… Как я себя чувствовал? Вот подходящее сравнение:
Помню, как почти ночью спустился в Питерское метро. Двери эл. поезда уже закрываются, а к ним, на всех парах несется армянин, путаясь в складках длинного, черного пальто. В руках сжимает два огромных чемодана. Он почти успел.… Но только почти! Башку уже в дверь сунул, а его по ушам дверями – ХРЯСЬ! Он так и грохнулся на задницу, только чемоданы в разные стороны полетели. Сидит бедолага на бетоне, смотрит вслед уходящему поезду и шепчет:
- Усё! ПЫЗДЭЦ…
Эх…, присесть бы с ним рядышком и сказать:
- Ты абсолютно прав!
Юность моя, вдруг предстала как этот уходящий поезд. Я сижу с грузом никчемных амбиций, с чемоданами неопределенности и смотрю ему вслед. Смотрю и шепчу: - Усё! Это полный…
Что это? Нежелание становиться самостоятельным? Инфантильность?
Мишель – Мишка, сказал бы по этому поводу: - “А кто нынче не таков?”. А Алена, обязательно заметила: “ Я, не такая!”.
Весна это всегда слякоть. Днем пробуждение, а по вечерам в свете фонарей по улице бродит призрак осени. Только желтых листьев не хватает. Слякоть под ногами, слякоть на душе.
Спасаюсь крепким чаем или кофе и конечно же музыкой. Кручу одну и ту же катушку с Джанет Джексон. Грустные, но светлые песни… читаю Шекспира и Шопенгауэра…
По вечерам, под окно приходит бродячая собака и подолгу воет. Почему воет? И почему именно здесь? Может жрать хочет? Пробовал выносить кости. Кости грызет, но выть не перестала. Какого же хрена ей надо?
Приходили в гости Мишка – Мишель и Алена, принесли бутылку вина. Алена, тихо – тихо чтобы только я слышал, прошептала в порыве каких-то чувств:
- “Лучше бы я, с тобой была!”- а у Мишки слух музыкальный, тонкий, услышал зараза!
Обвинил во всем меня. А при чем здесь я? Ему крайний был нужен, а Алену терять не хотелось. Итак, как бы то не было, пробежала между нами черная кошка по имени Алена. Дружили с детства, с младших классов, а тут – БАЦ! И на тебе… Словно обрыв пленки в кинотеатре.
А ведь это был единственный друг. Во все последующие годы, у меня так и не было больше друзей-мужчин, только женщины. С Мишкой-Мишелем, мы так и не помирились. Алена вышла за него замуж, но через год бросила и сбежала в Москву с каким-то бродячим художником-непоседой.
На душе грустно, но светло, как в балладах Джанет Джексон…
Мне хотелось улететь в бесплотные, фантастические миры. Не навсегда. Отдохнуть. Сбросить плоть, как царевна лягушка свою шкурку и нырнуть… Ну не знаю…, например в мир музыки. Кататься с горы от “до” к самой “си” и обратно.
Звучать, вибрировать, изгибаться, купаться в мелодии, грохотать громом барабанов, визжать первой струной “заводящейся” гитары.
Вот это была бы вечеринка!
ГЛАВА 9
“ЛОВЕЦ СНОВ”
“Ищущий находит всегда.
Вопрос в том, что именно ему
удалось отыскать…”
Никто не помнил когда и почему, его стали так называть. Он уже не помнил своего настоящего имени и удивлялся при одном его произношении:
- Какое это имеет отношение ко мне? – вопрошал он. – Сколько себя помню, меня всегда называли Бардаком!
Бардак был личностью без возраста и пола. Он настолько пропитался вытяжкой из маковой соломки, что и сам напоминал всем своим видом засохшую головку мака. Его левая бровь, всегда была аккуратно сбрита. Как-то я спросил его, для чего он удаляет ее.
- Все просто – усмехнулся Бардак, - это моя отличительная метка, в общем, строю.
- Ага! – кивнул я. – Понятно!
Хотя ничего мне было не понятно. Какой строй он имел ввиду? Социалистический? Бытовой? Или расширяющиеся легионы наркоманов, своих собратьев по игле?
Жил он в однокомнатной квартирке, на пятом этаже. Старый матрас, раздолбанный магнитофон и одноконфорочная плита, на которой он стряпал и варил ширево. Вот и вся обстановка. Из магнитофона торчала одна единственная кассета, закрученная до дыр, “сольник” Джима Моррисона.
- Послушай, Бардак!
- Ну…
- Давай я тебе что-нибудь еще запишу!
- Ни к чему! “Дорз” уже сделали в музыке все, что только можно было сделать!
- Бардачина! Ты не прав!
- Это для тебя я неправ, а для себя вполне соответствую!
- Может оно и так, - соглашаюсь с ним.
- Для меня, только так! – Бормочет он утвердительно, выделяя слово “только”.
Сидим, скрестив ноги на матрасе. Бардак недавно вкатил дозу, и блаженно улыбаясь, курит, смахивая пепел прямо на пол.
- Хочу научиться ловить сны! – Вдруг заявляет он.
- Это как?
- Да вот, в книге одной про шаманизм прочитал. Прежде чем стать шаманом, сын жреца, его преемник, должен был научиться просыпаться внутри своего сна и танцевать. Специальные такие движения, называется “танец Ульгеня”.
- Круто! А ты пробовал во сне проснуться?
- Пробовал!
- Ну и как?
- Да никак! Не прёт ни рожна!
Бардак рисовал углем на стене и “двигал” весьма пространный монолог.
- Я неуместен в этом мире, как святой в ночном клубе. Аллилуйя!!!
Осень плачет на моей груди, светофоры мои кресты.
Я даже не аутсайдер, я не принадлежащий, не познанный.
Словно девственница на тусовке геев не нахожу себе применения.
Я суицид обыденности.
Мокрый асфальт моя постель, любая дверь – не моя дверь.
Иглы струны скрипки, вены линейки нот моей музыки снов.
Смерть пьет из меня, словно бы я чаша.
Темное причастие задворков космоса.
Литургия забытых наук подземелья.
Я гонюсь за драконом, но пока он на шаг впереди.
Поиски тщетны, слова пусты, видения лживы.
Хаос мой мост в беспросветную землю.
Там я бесконечно рождаюсь, чтобы бесконечно умирать.
Я либидо цивилизации в чистом виде.
Любая плоть – не моя плоть.
Я животное по имени разум.
Лаборатория грез – вот моя реальность.
Любой сон – не мой сон.
Я маятник словесности, я книга без текста, камень без пейзажа.
Любой закон – не мой закон.
Пальцы – змеи кормящие сердце.
Сердце – резервуар бесплотности, “черный ящик” без информации.
Мой собеседник – Авадон, наша тема, отсутствие тем.
Ключи бездны – мои игрушки.
Я красная змея, мастурбатор психики!
Я – секс без члена!
- Бардак! – не выдержав, встрял я.
– Ты член без секса! Ты совсем одурел от опиатов. Тебе поспать нужно!
- Любой сон – не мой сон! – возразил Бардак.
- Тебе сейчас любой подойдет! Ложись спать!
Около минуты он поразмыслил, затем обреченно кивнув, рухнул на свой матрас в углу. Уже засыпая, прошептал:
- Там…, за плиткой, возьми…
- Что взять?
- Пузырек с жидкостью. Это “калипсол”. Разбавишь один к трем, с каким–нибудь соком.
- Зачем мне это?
Бардак приоткрыл глаза и глядя сквозь меня, понес скороговоркой какую-то ересь.
- Выпьешь! – Придут большой и маленький.
Черная птица найдет окно.
Луг с цветами, соляные шары, пауки на снегу, через двое суток рассвет.
Резко оборвав свои бредни, он вырубился. Я пошарил за плитой и обнаружил небольшой пузырек с жидкостью без цвета. Никаких этикеток. Сунув флакончик в карман, я отправился домой.
ГЛАВА 10
“КРАСНАЯ ЗМЕЯ”
“Иногда применение
прозрачности поднимает муть…”
Под музыку “Тэнджерайн Дрим” я разбодяжил содержимое флакона с березовым соком. Один к трем, по инструкции Бардака. Я не курил и не выносил иглы. Но эту “канитель” нужно было просто выпить.
Соблазн заглянуть за завесу реального, перевесил доводы разума.
Залпом я осушил стакан. Прилег на диван и стал ждать. Примерно полчаса, ничего не происходило. Я уж было, решил, что зелье не подействовало, как вдруг различил в воздухе, прямо перед глазами какое-то движение. То, что двигалось, напоминало красноватых, полупрозрачных змей.
Всплыли в памяти слова Бардака: “я, красная змея, мастурбатор психики!”
О дьявол! Словно ошпаренный я подорвался с дивана. Бардачина подсунул мне ГАЛЛЮЦИНОГЕН!
С остервенением я тер глаза, тряс головой. Не помогло!
Красный цвет все более и более приобретал насыщенность. Змеи обретали плотность, сливаясь в кроваво-красный клубок.
- “Я красная змея!” – эхом стучало в висках.
В дверь позвонили. Я бросился в прихожую и рывком открыл дверь. На лестничной площадке стояли двое мужчин.
Оба в черных широкополых шляпах, надвинутых на лоб, скрывающих лица и длинных коричневых пальто до пола. Один был неестественно высок, почти до потолка, а второй едва ли дотягивал мне до пояса.
- “Придут большой и маленький!” – пронеслось в голове.
Я захлопнул дверь. В горле пересохло, руки тряслись, и не только руки. Все тело била частая, нервная дрожь.
Черт! Если это “глюки”, то откуда Бардак мог знать заранее их содержание?
Не схожу ли я с ума? Может быть, это всего лишь сон, порожденный действием препарата?
Хватаясь за стены, я вернулся в комнату.
На диване сидел Бардак…
- Как ты здесь очутился? – изумился я.
- Любой закон - не мой закон, помнишь? – в свою очередь спросил он.
- Это бред!
- А кто из нас бред? Ты или я? – усмехнулся Бардак и извлек из кармана джинсовки потрепанную колоду карт. Бросил их на стол.
- Это тебе!
Клубок красных змей, висевший над его головой, пришел в движение, расплетаясь и опускаясь спиралями вниз, стал оплетать его тело. Нос Бардака стал вытягиваться вперед, все дальше и дальше, пока не обратился огромным клювом. Из под джинсовки лезли большие, черные перья. Жуткое зрелище.
- Ты не он! – заорал я. – Кто ты?
- Я красная змея! Я птица, что ищет свое окно! Все двери – не мои двери! Я ухожу в окно!
Гигантский ворон вспорхнув с дивана рванул к открытой форточке. Перед тем как вылететь, птица прокаркала голосом, похожим на голос Бардака
– “Через двое суток рассвет! Спеши узнать! Ищи двери! ”
Сверкнув желтыми глазами ворон, улетел прочь.
Какой рассвет? Какие к черту двери? Что я должен узнать? Ничего не понимаю!
Я взял со стола карты, что подбросил мне Бардак-ворон, или кто это был?
На картах были изображения дверей. Большие двери, маленькие двери, открытые двери, закрытые. Двери, двери, двери… красные двери, синие двери, черные двери, сплошные двери.
Листая колоду я обнаружил только одну карту на которой не было дверей. Под символом джокера была фотография Джима Моррисона, солиста “Дорз”. Итак “Дорз” – все равно двери!
Что-то случилось с моим зрением. Вдруг исчезли все краски, словно незримый оператор сидящий внутри меня, перешел в режим черно-белой съемки.
В голове крутилась навязчивая мысль о том, что я инопланетный разведчик. Совершенно идиотская, не моя мысль. Будто бы я, был заброшен на землю для сбора информации, и вот теперь, информация эта, хранилась в стеклянном контейнере в виде колбы.
Я еще раз взглянул на карты, но вместо них в моих руках, была та самая “колба”. Внутри нее находились шары, напоминающие плотно слипшиеся кристаллы соли. Эти шары, и были носителями информации, и еще…
Я каким-то образом, совершенно точно знал, что вскоре меня должны забрать. С моей планеты придет корабль.
В ушах нарастал шум. Посреди этого шума, я различал два голоса.
За дверью “Большой” и “Маленький” сговаривались о том, как будет лучше и эффективнее прикончить меня. Пришло понимание того, что слышу я их вовсе не ушами.
Я слышал их разумом – напрямую!
- О боже! – застонал я. – Этого нет! Все это, один большой глюк!
Но голоса в голове звучали все громче, все отчетливей. Злобные, чужие голоса. Они хотели убить меня!
Не в силах более выносить это, я выбрал на кухне самый большой нож и открыв двери шагнул в подъезд. Так просто, я им не дамся!
Вместо ожидаемой лестничной площадки, за дверью я обнаружил длинный, прямой коридор освещенный лампами дневного света. Я побежал вперед, не зная для чего, я это делаю, куда бегу?!? По правую сторону от меня, над моим плечом, летел ворон.
Коридор заканчивался большой железной дверью, покрытой ржавчиной. Голоса звали меня. Теперь они перешли на шепот.
- Входи! Входи! Иди к нам! – шипели они призывно.
- Не та дверь! – прокаркал ворон, кружа за моей спиной.
- Не та дверь! Уходи! Беги!
Я развернулся спиной к двери, чтобы бежать в обратную сторону. Передо мной, метрах в десяти от меня стояли Большой и Маленький.
- Входи! – приказал Большой.
- Выбора нет! – добавил Маленький.
- Кто вы? – выкрикнул я – Кто вы, черт подери???
- Служба внешней разведки, – ответил Большой.
- Войди в двери! – прошипел Маленький.
- Идите на хрен! – заорал я, выставив перед собой нож.
Большой приоткрыл рот и из его глотки полетели снежинки. Настоящий снежный вихрь! Изо рта Маленького выползало множество пауков.
По снежной дорожке образовавшейся на полу, пауки ползли ко мне.
Их становилось все больше и больше. И еще холод. Нестерпимый, обжигающий холод пронизывал все тело.
Ворон опустился на пол и стал пожирать пауков. Методично он уничтожал одного за другим. С каждым ударом клюва, заглатывая очередную тварь, он становился все больше. Увеличивался в размерах, пока не заполнил собой весь проем коридора. Повернувшись ко мне, он посмотрел на меня с состраданием, своими огромными желтыми глазами, а затем покрыл меня крыльями.
Голова закружилась. Тысячи красных змеек опутали меня вертясь в диком, хаотическом танце. Я чувствовал, что вот-вот потеряю сознание...
Я открыл глаза. Мы стоим на поляне сплошь заросшей цветами. Даже не поляна, а целый цветочный луг!
Мы, это я и Бардак.
Я тяжело дышу.
- Успокойся! – Бардак улыбается, - все позади! Уже скоро рассвет!
- Что позади?
- Испытание!
- И кто кого испытывал?
- Ты сам испытал свое сердце! Ты принял решение!
- Какое, на хрен решение? – возмутился.
Бардак смеется.
- Ты решил не входить в дверь!
- А если бы вошел?
- Ты стал бы тогда, ребенком Хаоса.
- Это плохо?
- Ты даже не представляешь себе, НАСКОЛЬКО это плохо.
Лицо Бардака помрачнело.
Несколько минут мы молчали, просто разглядывали цветы.
- Тебе пора идти! – сказал, наконец, Бардак. – Скоро рассвет...
- Ну..., до свиданья, что ли? – промямлил я в ответ.
- Прощай Саня! – сказал он, и резко коснулся указательным пальцем моего межбровья.
В глазах потемнело. Я вновь погружался в беспамятство. Словно бы опускаясь на дно глубокого водоема, все ниже и ниже. Утихли звуки, улетучились запахи.
Погружение...
Все глубже и глубже.
ГЛАВА 11
«РАССВЕТ»
“Действие порождает изменение.
Изменение, призывает к новым
действиям…”
Очнулся я оттого, что в глаза бил нестерпимо яркий свет. Даже сквозь закрытые веки резало глаза.
Поднимать веки не хотелось.
Навалившаяся слабость отбивала всякое желание двигаться.
Даже если это простое размыкание век. И еще страх. Страх, вновь оказаться невесть где.
Все смешалось. Где реальность? Где сон? Где я? Последнее “где?” было особенно мучительным.
Некоторое время я просто боролся со своим страхами, и наконец, просто заставил себя разлепить затекшие веки.
Яркая лампа без абажура над головой. Стены выкрашены белой краской, местами здорово пооблупившейся. Я на железной койке, накрыт, синим одеялом.
Попытался приподняться. Не получилось.
Руки и ноги, очевидно, чем-то привязаны к койке. С трудом я повернул голову. Слева от меня, на табуретке, сидел мужик в полосатой больничной пижаме и читал газету.
- Эй! Где я?
Мужик сложил газету пополам и повернувшись ко мне, молча пялился на меня. Так ребенок разглядывает экзотического зверька в зоопарке.
- Ты, что мужик, оглох?
- А вот хамить, молодой человек, вовсе не к чему! – Обиделся мужик.
- Да ладно тебе, дядька! Скажи лучше, где я нахожусь!
- Вы что, совсем ничего не помните? – удивился мужик, выделяя свое обращение на “вы”, словно подчеркивая свою супервежливость.
- Совсем. - Ответил я. Ну в самом деле, не рассказывать же первому встречному о своих глюках! К тому е не факт, что этот мужик всего лишь не очередной “глюк”.
- Вы в психиатрической лечебнице. – Изрек он менторским тоном.
- О, Боже! – Застонал я. – Это же надо! Загреметь в психушку!
- В лечебницу! – Уточнил мужик.
- А ты кто? – Поинтересовался я. – Псих, что ли?
- Сам ты псих! – не выдержал дядька, не плавно переходя на “ты”. Он немного помолчал, вероятно, пытаясь успокоиться и вновь, уже спокойным тоном продолжил:
- Я с «белочкой» сюда поступил. С белой горячкой. Алкогольный психоз.
- Понятно! А почему я привязан?
- Дык, - усмехнулся он, - буянил, поди, сильно!
- Буянил?
- Ну да, а иначе чего вязать, то?
- Действительно! – согласился я.
Разговор этот утомил меня. Потянуло в сон. Извинившись за то, что обозвал его психом, я сказал дядьке, что посплю еще немного, и через пару минут погрузился в глубокий сон.
Мне снился огромный ворон с окровавленным клювом. Он медленно и величаво летел над горным массивом, а в его когтях извивался больших размеров змей с ярко-красной чешуей. Эдакий дракон, без лап и крыльев.
Кошмар, да и только…
Печаль моя, откуда ты?
Не оттого ли, что, однажды соприкоснувшись с невидимым, я уже не могу более жить дальше так, как жил до встречи с ним.
Что-то изменилось, перевернулось во мне.
Словно бы познав хрупкость и эфемерность реальности, я нынче живу с опаской за само ее существование. Опасаюсь, боюсь ее разрушения, и при этом, кажется, ничего не могу изменить. Или все-таки могу?
А если могу, то каким образом?
Обычные ценности этого мира, вдруг потускнели, отошли, потеряли свою значимость. Старое отошло, а новое еще не сформировано. И я живу на грани. Живу в пограничной полосе между двух миров. Живу, и уже не знаю, какой из этих двух миров более устойчив, стабилен.
А если бы и знал? Какой в этом прок? Что должен я делать со своим новым знанием?
Расскажи я об этом людям, и меня навсегда оставят в психушке. Да и что им рассказать? Разве открыл я подлинный смысл пережитого мной? Разве в состоянии я объяснить, где я находился и что делал? И самое главное – для чего все это?
Бардак сказал что, я принял решение. Испытал свое сердце. Означает ли это, что я совершил нечто стоящее, хорошее? Если и так, то было это неосознанно. Отчасти от страха, отчасти от непонимания. Плюс ко всему прочему, я находился под действием наркотика, что само по себе исключает серьезность моих видений.
Нет ответов, при множестве вопросов. Есть лишь одно устойчивое чувство, говорящее во мне о моем изменении. И уж не могу сказать в какую сторону, хорошую или плохую…
И некого обвинить, дескать, меня вовлекли в это против воли. Все свершалось по моему согласию.
Теперь я подобен человеку, пережившему встречу с инопланетными существами.
Для меня это данность, а для остальных бред…
(продолжение следует…2часть «Дневник Сумашедшего» )
+ + + + + + + + + + + +