В этом мире особенно теплые ночи. На мягких лапах кошка крадется по жестяной крыше, лето, Неаполь, бриз слегка шевелит узорчатый флюгер в виде попугая. Воздух пахнет жареными каштанами и морем, горит одинокий фонарь в Квартале Свиданий. Мы тихо крадемся по кривым улочкам, словно дети, затеявшие странную игру. Городок заканчивается внезапно, море в конце переулка, словно грудь в широком вырезе блузки. Мы переглядываемся, как заговорщики, и со смехом срываемся с места – твоя теплая ладошка в моей руке. Скидываем сандалии, на ходу – плевать, потом найдем! Теплый, теплый песок под чуткими ногами! Ты прекрасна, моя молодая куртизанка, Камила Брум, безумная, как этот ветер! Курчавые густые волосы, словно ворох сумасшедших пружин, падают на округлые плечи – к черту эти глупые тряпки, Камила, все к черту! Мы смеемся, мы спешим снять с себя все ненужное. Лукаво блеснув глазами, ты подхватываешь полы платья и стягиваешь его через голову, размахнувшись, со смехом выбрасываешь. А я распускаю волосы, они спадают волной до середины спины. Мы бежим по песчаной косе, два силуэта – твой крутобедрый и мой, стремящийся вытянутся в нить. Море щекочет нам пятки, мелкие камушки и ракушки впечатываются в ступню. Я останавливаюсь и задираю голову, ты машинально останавливаешься тоже, обхватываешь меня за тонкую талию, следуешь за моим взглядом. Небо страшной огромной пропастью распускает бутон, и тысяча тысяч пылинок горят шляпками вбитых гвоздей. Твои полные, горячие губы прильнули к моей ключице. Как хороша ты, моя Камила! Спелые, круглые груди, точно созревшие яблоки, и острые темно-коричневые соски. Ты ниже меня, ты едва достаешь мне до плеча, но Пресвятые Дьяволы, как же мне это нравится! Крутые бедра, а если закрыть глаза и коснутся губами ягодиц, то можно подумать, что прикасаешься к очищенной миройе, теплой, словно согретой солнцем. Носик сапожком, вьющиеся волосы, лобок, и сумасшедшие, сумасшедшие пухлые губы. Внезапно ты опускаешься, целуешь мою грудь, живот, проникаешь языком в пупок – что ты, смешно! Щекотно! Становишься на колени, обхватываешь маленькой, теплой, детской ручкой член, обнажая возбужденную плоть. Заглядываешь мне в глаза – снизу вверх, как будто спрашивая разрешения! А потом обхватываешь пухлыми губами головку, осторожно, осторожно гладишь ее языком. Отстраняешься, улыбаешься, как дьявол – и целуешь ее, едва касаясь влажными губами. Снова и снова. Так смешно, я только сейчас замечаю – глаза у тебя закрыты, и ты улыбаешься. Что я чувствую? Десятки легких поцелуев, дрожь по всему телу и приятное томление в солнечном сплетении. Что чувствуешь ты? Приятный солоноватый вкус на губах, прикосновения к нежной-нежной коже, под которой пульсирует жилка,… Я поднимаю тебя с колен, и твои соленые губы, жадно – к моим, задыхаясь от поцелуев, от невозможности всего этого, я задыхаюсь от твоих слов: «что ты делаешь, глупый?». Я целую твои горячие, соленые губы.
Сплетаю свой язык с твоим, так жадно, что ты прокусила мне губу – кровь тонкой струйкой по подбородку. Ты совсем сходишь с ума, ты стонешь, ты раздираешь ногтями мне спину, ты стонешь: «Грим, Грим, Грим, я хочу тебя…» Ты прижимаешься ко мне, и дрожишь вся, но не оттого, что тебе холодно. Я тоже трясусь, как в лихорадке, в томительной и сладкой пляске шумит море. Тонкими ладонями я обхватываю твои бедра, и разворачиваю к себе спиной. Мои длинные пальцы скользят вниз, вдоль позвоночника. О, Камила, моя безумная Камила, она наклоняется сама, вручив свои запястья моим ладоням, она наклоняется и прижимается напряженной попкой к моему члену: «Грим, не мучь меня… Грим…» Я едва вхожу, касаясь ее вагины головкой.
О, черт возьми, насколько же там жарко и влажно! Словно леса Амазонии.… Смеюсь своим нелепым мыслям, и вонзаюсь, резко, в податливую плоть.
Она похожа на виолончель. Я вижу перед собой ее смуглую спину, и блестящие полукружья попки.… Эта музыка в нас, эта музыка вокруг – в накатывающих на берег ритмично волнах. Это всего лишь танец, что в нем грех? Она трепещет, как бабочка, нанизанная на иглу. Я чувствую, как она обнимает мой член, как стягивает мышцы, как с каждым толчком все жарче, по ее ногам течет сок.…
В бешенстве взорвано время, небо раскроило нам головы, лица перекошены счастьем, до боли сжал ее запястья, она орет, уже даже не кричит. Ее крик рвется, распадается на добрую сотню осколков, в нем плачь, мольба, радость, еще черт разберет, что… Она кричит то ли от нестерпимой боли, то ли от радости. Она кричит.
Мой крик похож скорее на утробный рык, низкий и злой, я никогда бы не подумал, что моя гортань способна извлекать подобные звуки. Все быстрее, дыхание рвется составами, машинист – давить на тормоза бесполезно, приятель! Их нет в этом сумасшедшем поезде! Кажется, скоро мы будем на финальной станции,… Волосы падают на лицо, лоб вспотел, глаза закрыты, бешеная скачка, сердце берет барьеры, кажется, сейчас мы упадем замертво,… Она не выдерживает и становится на четвереньки… Я становлюсь на колени. Мы продолжаем…
Больно, я чувствую, как внутри меня уже что-то сорвалось… она вскрикнула и как-то обмякла. Я выдергиваю из нее член, как раз вовремя – струя горячей спермы, вспотевшее тело, мы падаем на песок, лишенные всяких сил. Мы смеемся, беспомощные и счастливые, не способны даже пошевелится, хватаем ртом воздух – как рыбы, выброшенные на берег. Небо кружится…
Море катит волны, продолжая от века свое движение. Ночь несет облака с моря, вращает узорчатый флюгер в виде попугая. Ночь танцует на теплом песке, гладит наши разгоряченные тела бризом. Это всего лишь танец, что в нем грех?