Баба Аня

 
...в палате лежат две старухи, у одной глаза вполне осмыслены, а другая, помоложе, совсем плоха, рвет одеяло на сторону и все спрашивает хрипло одно и то же: швестер, швестер, (сестра, сестра), где я? Где я?

-Вы в доме престарелых, это город Дюссельдорф, успокойтесь, я сейчас позову сестру,- объясняю без особой надежды на успех, жму на красную кнопочку над кроватью.
Приходит сестра, Вера, бывшая учительница биологии из Алматы:
-Вовка, ну и че ты меня позвал? Эта дура орет тут целыми днями! Где я да где я. Ладно бы только орала, а то ведь серится постоянно, замучилась ее отмывать. Другие же еще есть, кроме.
-Блин, Вер, с кем то из этих двух мне надо будет лечебной физкультурой заниматься? Надеюсь, это не она фрау Мюллер?
-Да нет, Мюллер это соседка, нормальная, вон, смотрит на тебя, любопытная, перелом шейки бедра. Знаешь, сколько ей лет? Девяносто девять!! Но еще вполне ничего, даже поговорить можно.

-Здравствуйте, Фрау Мюллер, -обращаюсь уже по-немецки к осмысленным глазам, стараясь, чтобы было громко и поменьше акцента, -меня зовут Владимир, мы с вами будем заниматься лечебной гимнастикой, вы меня хорошо слышите?
-Не надо так кричать, молодой человек, у меня свежая батарейка, если вы будете кричать, то эти штучки в ушах начнут пищать на всю комнату. Вы говорили по-русски с сестрой? Или по-польски? Как вы сказали вас зовут? Вла..Вла...?
-По-русски, фрау Мюллер. Мое имя Вла-ди-мир, ну, как у Путина, или у Кличко, слышали? Как у Ленина!
-Влами...? Вари...? Ах, я не могу это произнести, мои новые зубы вывалятся.

Смеюсь. Бабуля изволит шутить.

-Ну, "Иван" вы можете сказать? - нахожу я выход. Говорите просто Иван. Иван Реброфф.
-Иван дер Шреклихер (Грозный по-немецки),- повторяет старушка, -вы в самом деле такой жестокий? Все русские такие жестокие. Я помню, вы расстреляли царя. Зачем? Я так плакала.
-Извините, но я не стрелял, я родился через шестьдесят лет после этого. Неужели вы до сих пор не забыли?
-Конечно нет! Вы что думаете, я совсем дура, да? Выжила из ума? Все газеты об этом печатали, мы обсуждали в гимназии, девочки плакали.
-Фрау Мюллер, а вы знаете, который сейчас год? (в доме престарелых это часто вопрос на засыпку, они помнят давние события, а кратковременная память отсутствует).
-2003, не держите меня за идиотку.
-Ну хорошо, давайте с вами попробуем сегодня начать двигаться. Нельзя так долго лежать, может воспаление легких начаться, от застоя. Вот сейчас мы сядем на край кровати и обопремся ногами об пол, только не очень сильно, пожалуйста, у вас такие хрупкие кости...

Старуха четко выполняет все команды, сокрушается, что еще нельзя ходить, а в конце требует, чтобы я называл ее просто Анна.
Анна. Баба Аня. Ауф видерзеен, Анна, я послезавтра снова вас обязательно навещу. 

При этой богадельне был у меня массажный кабинет, куда я водил заниматься физкультурой тех бабуль, с которыми это еще имело смысл. Приходили также пациенты с улицы. Вот и Роземари тут как тут, опять добыла у знакомого доктора направление на лечебную физкультуру, хотя ничего у нее не болело. С Роземари надо было делать любовь.
Была она цветущей немецкой женщиной несколько за сорок, с весьма состоятельным мужем, с силами, не истраченными тяжкой работой, с детьми, почти уже взрослыми, не требующими особых хлопот. Единственной её обязанностью было содержание дома, где чистоту она принципиально наводила сама, не доверяя это святое дело уборщице. Дело было даже не столько в недоверии, а в том, что тогда самой Роземари было бы уже действительно совершенно нечем заняться.

В первые сеансы мы исправно делали с Роземари упражнения и разучивали, как правильно тянуть мышцы.
Соблазнила она меня довольно быстро, на четвертый или пятый визит, пожаловалась на боли в спине и попросила сделать ей массаж. Долго снимала лифчик, размахивая передо мной своими шикарными грудями, наконец улеглась на кушетку, удержалась на ней минут десять, а потом неожиданно поднялась и заявила, что желает сама меня немного помассировать. Я был несколько ошарашен, но подумал - а почему бы и нет. Массаж она делать не умела, а вот минет у неё получился отменный, потом она уверяла, что "пока сосала два разика кончила сама". В следующие несколько недель я почти ежедневно "получал удовольствие" да еще и оплату за него в счет роземарииной медицинской страховки.

Она влюбилась как кошка, потеряв всякую осторожность. Едва начав сосать, кричала - "е...и меня скорее, больше не могу!" и шлепалась своей гладкой ухоженной задницей на пыльный гимнастический мат, не убедившись даже, что дверь кабинета заперта.
Роземари знала, что я не испытываю к ней ничего, кроме этнографического интереса к местному населению, но ей, видимо, было главное хотеть самой. То, что мне надо было еще дома жену удовлетворять и я иногда был просто усталым - её совершенно не волновало, при всей бескорыстной любви.

Как-то неудобно было сказать ей "нет". И чем дольше я тянул, тем неудобнее.
Надо отдать Роземари должное, ей нравилось мне помогать: всем своим многочисленным знакомым из близживущего населения она настойчиво пропагандировала "одного русского массажиста при доме престарелых на Блюменштрассе, который ну просто волшебный остеопат, снимает любые боли за три сеанса". Это не было правдой, но народ шел. Шли её родственники, дяди, тёти, родители, сына она тоже привела. Муж, слава богу, отказался от моих услуг, думаю, смутно заподозрив что-то. Сына Роземари звали Альоша. Меня умиляла эта тамошняя идиотская мода называть детей именами, которые немцам почти невозможно правильно произнести. На каждом отделении нашей богадельни имелась среди персонала хотя бы одна Танья, Катья, или один Колья. Мои попытки научить немецких медсестёр и братьев слитно произносить "тя" и "ня" вызвали только раздражение. Они как будто не слышали разницы между Таня и Тань-я. Я смирился, в конце концов, немцы тоже смеются, когда мы называем Хамбург Гамбургом и Штайн Штейном. 

Через неделю баба Аня осталась в комнате одна, соседка её, наконец, отмучилась, а новую пока не вселили.
Мы с ней уже осторожно ходили на маленьких костылях по комнате и даже вылезали в коридор, на удивление сестрам.
-Быстро она у тебя реабилитируется!

Костыли были маленькие, да и баба Аня была крошечная и сухая, как мотылек.
- ...в конце войны пришли ваши, мы жили тогда в Силезии, там сейчас Польша, ваши были, как дикие звери, все их боялись. Женщинам нельзя было выйти на улицу, мы обмазывали себе лица сажей и одевались специально в грязные тряпки, моих дочек я прятала в подвале. Их не тронули.
-А вас?
-Называйте меня на ты, я не чувствую себя старухой.
-На ты? Вы знаете, какая у нас разница в возрасте? Лет семьдесят.
-Какое это имеет значение. А вы на самом деле из России? ...так вот, ваши меня все-таки поймали тогда... я красивая была, не то, что сейчас, меня привязали к дереву... сколько их там было, я не помню... было больно.
- Мда... но ваши у нас тоже вели себя не лучше. Вас вот хоть не убили... тебя. Хорошо, будем на ты. Ты потом не забеременела?
- У меня был выкидыш. И слава богу, что был. Вслед за русскими пришли поляки и выгнали всех тех, кто не хотел брать польское гражданство, в Германию, пешком. Вещи несли на себе, телег не хватало, какие уж тут грудные дети. Мы бежали долго, в русской зоне (оккупации) никто оставаться не хотел, шли дальше, дальше... потом нас распределяли в какие-то промежуточные лагеря, это мучение тянулось несколько лет. Но постепенно все образовалось, я нашла работу в Дюссельдорфе да так тут и осталась.
- А муж?
- Он вернулся из плена, из Сибири, году в 53-м, весь больной, и умер через два года. Больше у меня никого не было. Вот так. Я уже почти пятьдесят лет не делала сескс. Или секс? Это так называется?
- Так, так...
Я не знал, как реагировать. Какие-то библейские сроки, летят века.

К бабе Ане часто забегали в гости дочки, "девочки", как она их называла. Обе на восьмом десятке. Девочки приносили маме конфеты и маленькие бутылки шампанского, на подарки медсестрам. Шампанское мы с бабой Аней делили на двоих, а конфеты я съедал сам. Я забегал к ней и без гимнастики, просто так, полакомиться.
Вообще-то, если бы не шампанское с конфетами, особой дружбы у нас не получилось бы, Аня была скучноватым собеседником, воспоминания ее скоро истощились, вся её последующая жизнь после войны протекала без особых встрясок: работа, дети, кофе и булочки с подружками раз в неделю, потихоньку дочки завели семьи, брали маму с собой в отпуска. В прошлом году, в девяносто восемь лет, она еще летала с ними на Канары. Подумать только. Я обязан был громко удивляться бабеаниной силе духа и тела.
Мной она особо не интересовалась, её волновало только то, как я к ней отношусь.

Незаметно баба Аня привязалась ко мне. Видно было, как она радуется, когда я стучался к ней в комнатку, протягивала мне конфеты, внимательно наблюдала за тем, как я их поглощаю. Казалось, она хочет меня поцеловать, но стесняется.
Удивляться тут было нечему. Многим нашим одиноким старушкам нравилось прикасаться к чему-нибудь молодому и свежему. Часто использовался нехитрый и жалкий приём: бабулька делает вид, что падает и тихо ловит кайф, когда её подхватывают сильные медбратовские руки. А если молоденький практикант ещё и в щечку поцелует, сбрасывается добрый десяток лет.
Старики ведут себя гораздо менее скромно: суют сестрам деньги, чтобы они потрогали их "там" и сделали "немножко туда-сюда", некоторые из них специально писают как раз в то время, когда сестра меняет им штаны, чтобы хоть как-то показать свою мужественность. Сестры трогают и делают, из сострадания, да и зарплаты у них не особые.

А бабу Аню я научил забираться на шведскую стенку, наше домпрестареловское начальство специально посетило как-то гимнастический зал, чтобы посмотреть на это чудо - почти столетняя старуха лезет наверх, словно макака-ветеран. Баба Аня падала и оттуда, полностью уверовав в силу моих молодых мужских рук. Начальство понимающе улыбалось, баба Аня тащилась от произведенного эффекта и внимания публики.
-Ты трахни её, трахни,- грязно шутил медбрат Серега из Джамбула, - она тебе, глядишь, и наследство отпишет.   

У сына Роземари, Альоши, был легкий сколиоз, исправлять который было уже поздно и не обязательно, так что мы больше болтали с ним, чем занимались лечебной физкультурой. Альоша был продвинутым мальчиком, он ходил в 13 класс гимназии и с интересом отнесся к моим опытам преподавания русской фонетики. Через пару сеансов он уже научился довольно чисто произносить Алёшка, потом Лёха, где он очень старательно выводил тяжёлое русское "х." Получалось что-то вроде Лёкха. Он долго не верил, что все эти имена плюс Алексей суть одно и тоже.
- Зачем ты спишь с моей мамой? - спросил он как-то.
- Видишь ли... но... откуда ты знаешь? Это неправда!
- Что неправда? Очень даже правда. С мамой у нас секретов нет.
Ох, какие продвинутые эти немецкие дети. Да и родители не отстают.
- ...нууу, ты уже большой парень, Алёшка. Видишь ли, твоя мама, вроде бы, любит меня. Она у тебя, в общем, классная тётка.
Алёша посмотрел на меня с жалостью.
-Но зачем? Зачем ты делаешь это? Из сочувствия? Тебе что-то нужно от неё? Она же старая для тебя.
-Я не знаю, зачем. Мне нет от этого никакой выгоды, просто, ну я не знаю, как-то неудобно отказывать женщине. Она же будет плакать и всё такое, у мамы чувство, Алёша, это всё не просто так.
-Вы странные какие-то, русские. К чему делать то, что не хочется? Не могу этого понять.
-Станешь постарше, Лёха, может быть, поймешь.
В коридоре ждали следующие пациенты.

А действительно, зачем?

- Вламди, ты пришел? Как хорошо. Вот конфеты.
Баба Аня улыбнулась мне самой широкой из своих улыбок, придерживая рукой зубы.
-Садись вот тут, Вламди, да. Возьми в холодильнике бутылочку. Там есть еще, половина почти, я её сегодня утром начала.
- Анна, ты в последнее время что-то слишком много шампусика употребляешь. Тебе ж 100 лет через неделю, береги печень.
- Я сама знаю, сколько мне пить! Я в своем уме. Да? Скажи, я в своём уме? Ну скажи правду!
- В своём, в своём, не бойся. Посмотри, я не очень много съел конфет из этой коробки? Твои дети могут заметить.
- Да пошли они в задницу, мои дети, - перебила меня баба Аня, - запрятали меня сюда. Их всех надо отравить за это!! Я нормальная, я могла бы жить в своей квартире, ты бы навещал меня там? Скажи правду, ты бы навещал меня там?
-Да что с тобой сегодня, Анна, успокойся. Так ты до собственного столетия не дотянешь.
Я налил себе и ей шампанского. Мысли были далеко, я думал о жене, о Роземари, о том, что сказал Алёшка.
- Ладно, Анна, пошли, хоть прогуляемся вокруг здания. Тебя ж доктор спрашивает иногда для контроля, что я с тобой за гимнастику делаю второй месяц? Что ты ему рассказываешь? Конфеты едим?
- Не бойся, Вламди, я тебя не выдам. Доктор ничего не узнает. Всё шито-крыто. Гимнастика и лечебная физкультура. Послушай, а ты делаешь этот самый, ну как его? Сескс! С твоей женой?
- ?? Я так и знал. У тебя все-таки поехала крыша. Естественно, делаю. С кем же мне ещё этим заниматься? Для этого и жена.
- Когда был жив мой муж, я очень любила это делать. Да, я помню, мы делали это часто. Везде. Но только в рот я не могла у него брать, мне было противно. А у тебя жена берёт?
- Какая тебе разница? Старая женщина, что с тобой сегодня? Температура, что ли?
- Мы всё делали с ним, но я не любила его. Я мало его любила. У меня до него был парень, вот того я любила, а мужа - нет. А больше всех я люблю тебя.
- Девочка моя, опомнись, тебе через семь дней сто лет!! Какая любовь, у тебя ж гормоны больше не выделяются!
- Ты дурак. Ты молодой русский дурак. Ещё как выделяются. У меня пятьдесят лет не было этого, как его опять? Сескса? Ты знаешь, я хочу посмотреть на твой, ну, покажи, он наверное у тебя такой большой?

Старуха с неожиданной прытью вцепилась в мою футболку, стала пытаться своими сухими, скрюченными пальчиками расстегнуть мне ремень на брюках.
Меня лихорадило. Старая развалина, что мне с ней теперь делать? Попал ты, Вламди.
Надо хоть дверь запереть, а то вдруг сестра с таблетками войдет, скандал выйдет, право.
А, может, не выйдет скандала? Может, я бабуле жизнь продлеваю? И таблетки тогда не нужны будут. Государству экономия.

Я запер дверь на ключ. Помог ей снять с меня штаны. Она судорожно и неумело гладила меня сухими ладошками по животу, это было даже немного приятно. Наконец, помедлив, бабка нашла то, что так хотела увидеть. Застыла на несколько секунд, видимо, вспоминая, что с этим надо делать, подняла глаза, вопрошая.
- А почему он у тебя не встаёт? Ты что, импотент?
- Ну ты даёшь, бабуля. У тебя действительно пол-ста лет ничего не было? Видишь ли, у мужчины не обязательно должен стоять на женщину на шестьдесят девять лет старше.
- А меня вот нисколько не смущает разница в возрасте!
Типично немецкий подход к вопросу, подумал я. Её вообще ничего не смущает.
- Ладно, Анна, ты действительно хочешь, чтобы он стал побольше? Ну смотри, надо делать руками вот так...
- Да, да! Я вспомнила!

Старуха, счастливая, принялась изо всех силёнок делать вот так. Она стояла, вцепившись в скипетр моей страсти, держась за него, чтобы не упасть и покачивалась всем своим тщедушным тельцем из стороны в сторону. Я подумал, что она - эдакая перезрелая Гумберта Гумберт, а я, стало быть - маленький, только что сформировавшийся Лолит. Смешно не было. Я боялся, как бы она не развалилась на части. Мой, вполне средних размеров скипетр, казался таким громадным на фоне её тощих пальчиков. Старуха раскраснелась, видно было, что какие-то гормоны у неё в самом деле ещё выделялись.

Мда. И почему меня не научили говорить "нет"? В Германии этому учат детей в детском саду, а нас учили только "всегда готов". Мы не рабы. Совки мы. Ну, ладно, бабке я нужен, как лекарство. Побуду таблеткой, жалко мне что ли.

Я служил таблеткой два раза в неделю. Где-то кто-то нас видел, но начальству не донес, а, может быть, и донес, но последствий не последовало, потому что у начальства интерес был только один - чтобы старички в богадельне жили как можно дольше. Некоторое время я чувствовал себя передовиком производства.
Надоело мне все это, однако, довольно быстро.

- Роземари, сядь пожалуйста, нам нужно поговорить.
- Что-то случилось, любовь моя?
- Да. Я тут подумал, что это неправильно, заниматься сексом без чувства. Давай, мы будем просто хорошими друзьями.
- Но ведь я - люблю тебя. Впрочем, я, конечно, не буду тебя насиловать. Я всё понимаю. Хорошо, Влади, давай тогда сегодня в последний разик, а потом будем просто друзьями, а то я уже настроилась.

Через месяц врач перестал прописывать бабе Ане лечебную физкультуру и у меня появился повод избавиться от утомительной старухи.
Я захаживал к ней реже и реже, а вскоре и вовсе перестал появляться.
Без меня (а, может, просто совпадение) она быстро начала чахнуть и угасла за неделю.
Никакого определённого диагноза ей поставлено не было.