Жизнь в коммуналке пестрила событиями. И лицами. Лица мелькали самые невероятные: интеллигентные, пропитые, подозрительные… Отец категорически не мог пить один. Хорошо ли ему было или плохо, он все время кого-нибудь тащил в дом. Контингент был разношерстный. Это мог быть и повар из воинской части, который не понимал, почему отец называет меня «масёл». (На самом деле, он называл меня масёк). Мог быть электрик из музея или журналист пишущий не известно о чем. Могла быть и балерина. Кстати, у этой балерины в комнате стоял рояль. Около него и базировали пустые бутылки из-под портвейна. Примечательно, что жила она с товарищем, обладающим символичной фамилией – Чикушкин. Вот хлопнут папенька с балериной по стакану, и давай меня в первую позицию ставить…
Этот калейдоскоп лиц и событий был продиктован временем. Весь Союз ехал в Москву за колбасой и кофточками. Не потому, что в Москве колбаса вкусней, а потому, что она здесь все-таки была… В Новоарбатком гастрономе можно было пронаблюдать, как опрятная старушка из плеяды старой московской интеллигенции, обращается к деду в треухе:
-Голубчик, по чем же нынче такая колбаска?
И дед, несущий на плече, как поленницу батоны сервелата отвечает:
-ТАбе не по зубам!
Как часто слышны вздохи по Старому Арбату «Ах, какое, это было время – середина восьмидесятых! Старый Арбат! Мы читали стихи, пили вино, слушали уличных музыкантов…» Ну да, ну да… слушали музыкантов… и стихи читали… Только ссать ходили в наши дворы и подъезды.
Во всей этой круговерти мы продолжали ждать и ждать СВОЕ жилье. Отец понимал, что рано или поздно нам дадут квартиры, и мы разъедемся. Навсегда. Понимал, но верить не хотел. Когда закончилась смена в пионерском лагере и мама везла меня домой, я узнала, что нам наконец-то дали ордер. Квартира хорошая. Большая. Но отцу говорить нельзя. Это и понятно, что нельзя… Убьет мать, если узнает. Но меня в первую очередь волновало даже не это.
-Мам, а как же мы без соседей жить будем?
-Хорошо мы будем жить… хорошо…
Паковать вещи было тоже н е л ь з я – отец бы сразу догадался. Дождались, когда он уедет на дачу, заказали машину, и за ночь мама все собрала. О том, что мы переезжаем, знали все, но отцу, разумеется, никто не сказал.
Отец рассвирепел, когда вернулся. Но потом смирился и продолжал ждать свою квартиру. На Арбате за ним хоть как-то приглядывали старушки соседки. По необходимости вызывали милицию, когда его гости начинали дебоширить. Смотрели, что бы с сигаретой не уснул.
В собственной квартире, отец прожил меньше года. Что там произошло трудно сказать. На столе початая бутылка водки, две рюмки, соленые огурцы. На полу горелые тряпки – остатки рубашки, в которой он сгорел. Хоронили на девятый день. Когда прощались, вышел сотрудник морга в фартуке испачканным кровью и сказал – руками не трогать - расползется! Никто не трогал.