В детстве я жила в своей собственной сказке, придуманной мной, и мною же осуществленной. Меня не устраивало устройство мира вокруг, то место, которое мне в нем отводили. Я мало общалась с ровесниками, компания взрослых была мне намного интереснее. Детские игры в дочки-матери претили мне. Максимум, во что я играла – в индейцев. Мне нравилось лазать по деревьям, строить хижины и бегать с мальчишками. Предпочитала я уединенные занятия: сбор конструктора, чтение книг. Я запиралась в комнате и уходила в свой мир. Одна. Я забиралась на антресоль и жила там. Одна. Я ходила гулять и брала с собой книгу. Одна. Я сама придумывала игры, и сама играла в них. Одна. Никто не смог бы понять моих игр.
Я выросла, мало понимая детский социум, зато неплохо ориентируясь в мире взрослых. Я не завязывала дружбы, я обходилась общением с разными людьми, ни к кому не привязываясь, и ни в ком не нуждаясь. Исключение, конечно, составляли мои родители и другие взрослые – они были мне нужны, их разговоры и жизнь казалась мне более интересной, чем моя детская жизнь. Я легко общалась со сверстниками, однако, не понимала их мировосприятия. Еще проще было мне с людьми значительно старше, с ними у меня находилось немало общих интересов. Жизнь – вот каков был мой интерес. Многогранная, во всех своих проявлениях, она притягивала меня. Но не та жизнь, которую видят дети, не та жизнь, которую видят люди в социуме. Нет, меня интересовала жизнь по своей сути, в отрешенности от социума, первозданная жизнь. А взрослые знали о ней много больше, чем мои сверстники. Оттого и тянулась я к ним. И еще всегда была одна, потому как именно в одиночестве тоньше чувствуется окружающий мир. Каждая травинка, капля дождя, лучик солнца вызывали мое восхищение. Но никто не видел того, что вижу я, никто не понимал. Поэтому я была одна.
В старших классах я услышала от подруги (условной подруги, поскольку это было просто общение, схожесть интересов, удобство, может быть, но не дружба в том смысле, в каком ее понимаю я) вот такую характеристику себя: «Ты самодостаточна, тебе никто не нужен». Странно, что люди пытаются всему дать название. А ведь за названием теряется суть…
Наверное, уже тогда, в детстве, я обрекла себя на одиночество и непонимание. Потому что мой мир не меняется. Он все еще состоит из журчания ручья, легкого дуновения ветерка и яркого, пронзительного солнца…
Единственным моим другом, настоящим другом, который всегда был и будет со мной, в котором я абсолютно уверена, которому я могу поведать все тайны моей души, который меня поймет или постарается понять, который всегда поддержит и поможет, и будет рядом в самый трудный час, и ради которого я готова пожертвовать многим, стал человек, опять-таки из мира «взрослых». Моя мама.
Мама помогала и продолжает помогать мне разобраться в этом мире, вписаться в социум, потому что я не знаю, как это сделать и зачем. Скованные рамками предрассудков, штампов и общественного мнения, не имея своего, не желая отвечать за свои поступки и решения, и даже не рискуя принимать этих самых решений, большинство людей бегут куда-то, точно по расписанию, установленному социумом, и не могут замереть на секунду, чтобы подумать, зачем они это делают. Они не видят этого мира таким, каким его вижу я. И оттого не понимают меня, называют «белой вороной» и вычеркивают из своей жизни. Я неудобна. Я не вписываюсь в социум. И оттого кажусь людям иной. Сначала люди находят меня интересной, неординарной, а потом – странной, отрешенной, нежелающей тонуть в бездне сплетен и интриг, нежелающей играть в людские игры. Мои пророчества становятся реальностью, и это пугает людей.
Я обречена быть всю жизнь одна, я это знаю. Таких, как я, в средневековье сжигали на костре. Мир не меняется. Теперь костры другие, но суть у них та же.