Я – commuter- таких, как я , в любом городе как маковых зерен. В сумме треть жизни проходит в долгой дороге домой и обратно.
А мне еще и на тот берег рассеченного морем города. Катеров всегда боялась панически, особенно зная, что все они старше меня лет на – цать , а ремонтировались последний раз, когда счастливые родители принесли меня в новом конверте домой из роддома.
Сегодня, как назло, книжку забыла, а блокнот и ручку на работе еще вчера оставила, ничего не остается другого, как пялиться в грязное окно или на пьяненького дедушку, сидящего рядом – я уже даже начала придумывать историю про картины, бережно укутанные в газеты, которые он поставил между ног, как вдруг меня что-то тыркнуло под ребро и я посмотрела прямо перед собой.
Что-то взорвалось, кажется, это было мое сердце, зазвучали трубы, в ушах стало так невыносимо горячо и, в общем, всячески в зобу дыхание сперло.
Это преступление иметь такие невероятные огромные бархатно-карие (блин, надо было в детстве дамские романы читать - нашла б сравнение!) глаза в нереально пушистых ресницах! Ну зачем мужику такие? А тем временем меня уже затягивало в водоворот собственного воображения…
…Одноклассники его не любят: с одной стороны, он слишком сильный и слишком спортивный, а каким еще быть сыну мастера спорта по художественной гимнастике и тренера футбольной команды, с другой – он слишком хорошо воспитан, чтобы прибегать к этой силе – так его всегда учили дедушка-авиаконструктор и бабушка-учительница…
…Он постоянно что-то рисует – это отвлекает от неизбежной рутины в работе корректора. Странная профессия для странного художника, но кто знает, что есть норма?..
…после секса он любит наблюдать и говорить. Он придумывает какие-то нездешние истории про родинку на животе или волоски вокруг нежно-розового ореала ее соска…
…а еще он…
Что это было? Ну да, твердая земля: катер потерся жестким боком о причал, как голодный кот о ноги хозяина.
Я моргнула и оторвалась от его глаз и – черт! черт! черт! – не удержалась и вздрогнула. Эти огромные, магнетические глаза благородного коня из лучших княжих конюшен заслоняли собой изуродованные шрамами от старых ожогов лицо и руки, опирающиеся на палку с затейливым набалдашником.
Он привычным жестом убрал за ухо тугую медную прядь и улыбнулся. Улыбка у него, как у Гагарина – открытая, немного грустная улыбка человека не на своем месте. Я выдавила в ответ некое подобие извиняющегося оскала.
Тяжело поднявшись, он пошел к выходу и его палка постукивала по железному животу катера.
Я смотрела в его удаляющуюся кожаную спину и мне так жарко, так остро, так нестерпимо хотелось, чтобы он рассказал какую-нибудь историю о моем неудачном рваном шраме от аппендицита…