НОВАЯ ЖИЗНЬ. СМОЛЕНСК.
В двенадцатиметровой комнате поставили две кровати, а Сергею достали раскладушку, которую убирали на день. В коммунальной квартире четыре комнаты и общая кухня, куда по согласованию с соседями поставили кухонный столик с примусом. Иван Васильевич боялся, что после просторной трёхкомнатной квартиры в Новосибирске Полина будет проявлять недовольство. Но Полина обустроившись заявила, что все отлично, жить можно - с милым рай и в шалаше - а здесь даже крыша над головой имеется.
Вскоре Полина сдружилась с соседкой-старушкой, у которой никого не было, сын погиб на фронте, а невестка вышла замуж, иногда приходила навестить и приносила кое-что из продуктов. Старушка была истинно верующая, каждое воскресенье ходила в церковь. Полина ей помогала, выполняла кое-какие её просьбы.
- Хорошая ты баба, Полина,– однажды сказала старушка, - Бог любит таких людей и пошлёт тебе благословение.
У старушки была большая двадцатиметровая комната, она видела, что семья Полины живёт в стеснённых условиях, предложила кровать Сергея поставить у неё в комнате. Полина приняла на себя часть забот о старушке, так сказать, услуга за услугу, часто заходила к ней, вела с ней задушевные беседы. Однажды старушка спросила:
- Поля, ты православная, а церкви чураешься. Давай в воскресенье сходим на службу, окажи мне услугу.
- Не знаю, как на это посмотрит мой муж - он же еврей и может неправильно меня понять, – ответила Полина.
Из уважения к старушке в воскресенье они отправились в церковь. После войны Смоленск был весь в развалинах, только монастырь с его позолоченными куполами стоял над Днепром нетронутым. Оказавшись в церкви, где сохранился богатый иконостас и росписи спасителя и святых на стенах храма, Полина окунулась в дорогие воспоминания детства. Она отбыла всю службу, купила и поставила свечи, от души помолилась и, удовлетворённая посещением, вернулась с со старушкой домой. Она ходила ещё несколько раз в церковь, пока жива была старушка.
Заботы с похоронами старушки взяли на себя соседи. Больше всех инициативу проявляла Полина, считая старушку своей верной подругой. Иван Васильевич подключил свои связи, и райисполком расширил ему площадь, выдав ему ордер на комнату старушки. Сделав косметический ремонт, семья Ивана Васильевича, теперь занимала две комнаты.
Полина устроилась на работу, чтобы пополнить домашний бюджет. Женя 1948 году окончила десять классов, поступила в медицинский институт.
РЕАБИЛИТАЦИЯ.
В 1954 году, когда началась массовая реабилитация пострадавших от репрессий сталинского режима, Иван Васильевич написал письмо в генеральную прокуратуру, где подробно описал весь период ареста, просил пересмотреть его дело и реабилитировать. Письмо из Москвы пришло приблизительно через год, его приглашали в прокуратуру в Москву на улицу Кировская, 41.
В доме поднялся переполох, Полина ругала, зачем ему нужно было писать письмо, явно, снова арестуют. Даже если реабилитируют за арест за неимением преступления, то за побег обязательно снова посадят. Она требовала никуда не ехать, снова исчезнуть из Смоленска. Иван Васильевич как юрист и сам сомневался, ведь по советским законам или, вернее, по беззаконию, могут арестовать и посадить за проживание под чужим именем, что является нарушением государственного закона.
- Зачем писал письмо, никто меня не трогает, с жильём устроен, Полина работает, Женя заканчивает медицинский, Сергей поступает в институт. Зачем нужно было искать приключения на свою задницу? – рассуждал Иван Васильевич.
Однако проходили дни, и он стал понимать, что ситуация в стране изменилась, что он засветился не только как Винников, но и как Петров, и хоть он указал все координаты, его не арестовывают. Может быть, в стране стали действовать международные законы и судебная система? А если это так, то он фактически не совершал никакого преступления. По международному праву, если человеку угрожает смертельная опасность, он имеет право спасать свою жизнь любыми методами и даже применять самооборону. И наша религия, и мудрецы утверждали, что когда начинались гонения на мой народ, нужно бежать и любыми способами спасать свою жизнь.
В один прекрасный день Иван решил, что нужно ехать в Москву, и убедил в этом Полину. В прокуратуре на улица Кировская 41 было много народа. Очередь образовывалась с ночи. Здесь были бывшие зеки, в основном политические, из Колымы, Воркуты и прочих лагерей. Многомиллионная армия бывших заключённых, хлынула в Москву за реабилитацией. Худые, изможденные, больные, в основном, поседевшие, потерявшие зубы, но дожившие до дня своего освобождения. Многие сомневались, боялись сказать лишнее слово, чтобы снова не упекли в лагеря, другие открыто ругали Сталина и всё правительство, и проходившие мимо офицеры НКВД, всё слышавшие, только отворачивали головы.
Наконец зеки дожили, что офицеры НКВД, с папками бумаг снуют между бывшими заключёнными и вежливо им говорят:
- Разрешите, пожалуйста.
- Дожили, «пожалуйста - менты легавые», от которых только слышны были; крики, оскорбления и отборный мат, - громко выступал какой-то худющий весь жёлтый бывший зек.
Рядом с Иваном Васильевичем стояло двое мужчин, по-видимому, бывших политических заключенных, прилично одетых. Один из них тихим голосом говорил, что Хрущёв в своем выступлении на пленуме указал, что только в лагерях находилось более 20-и миллионов человек, общие масштабы сталинских репрессий, составляют более 22% всего населения страны.
В первый день Иван Васильевич так и не добрался до окошка. Некоторым быстро находили в картотеке фамилии и выдавали документ, что приговор опротестован прокурором и направляли в Верховный суд на улицу Воровского для окончательного решения дела. Некоторых держали долго и предлагали зайти через несколько дней.
На следующий день Иван Васильевич направился на Кировскую 41 с первыми электричками метро, там уже стояла очередь. Когда подошла очередь к окошку, он передал полученное письмо. Старший лейтенант долго искал его дело, и когда нашёл и ознакомился, сказал, что ему нужно идти на собеседование с прокурором, прийти завтра к восьми в приёмную. Иван Васильевич, задумался и расстроился, Он не слышал, чтобы кого-то посылали к прокурору.
- Доигрался, могут снова посадить? Права была Полина - зачем писал? Что мне может дать эта реабилитация? – волновался Иван.
Ждать пришлось недолго - через полчаса пригласили Ивана Васильевича пройти в кабинет. Прокурор в чине полковника - крупный представительный мужчина - сидел в кожаном кресле за большим письменным столом, покрытым зелёным сукном. В стороне за маленьким столиком сидел офицер-стенографист.
- Ваш побег из лагерного госпиталя действительно подтвердился. Это фантастично. После получения вашего письма, проверили факты. Разыскали врача, который помог осуществить этот уникальный побег, он реабилитирован и подтвердил этот факт. В настоящее время он проживает в Москве. Если желаете, то получите его адрес. Ваше дело закрыто за отсутствием состава преступления и будет передано в Верховный суд для реабилитации. Также подтвердилось, что Вы добровольцем ушли на фронт, попали в плен и защищали Родину в партизанском отряде, имеете соответствующие награды. Я вызвал вас сюда специально, чтобы познакомиться. Вы знаете, что это единственный случай побега из лагерей Колымы. Были бы у меня полномочия, я предоставил вас к награде.
Соответствующие документы получите на первом этаже в окошке, – закончил полковник.
Иван Васильевич поблагодарил полковника и с легким сердцем отправился за документами. Старший лейтенант, по-видимому, был уже предупреждён, он велел Ивану Васильевичу погулять часок, пока оформят документы. Переход с улицы Кирова на улицу Воровского, где находилось здание Верховного суда, из разговоров посетителей, в основном, бывших зеков, означало, что дело идёт к реабилитации, а, значит, и конец всем мытарством и страхам.
Зная бюрократизм этих учреждений, Иван Васильевич погулял больше трёх часов и пришел после обеда. Добравшись до окошечка, у старшего лейтенанта получил документы и адрес Ефима на квадратном клочке желтой бумажки, узнав, что его дело теперь за Верховным судом. Протолкавшись дней, пять в Верховном суде, Иван получил ответ, что в связи с большой нагрузкой при рассмотрении дел, его дело будет в суде рассматриваться в порядке очерёдности не раньше, чем через месяц. И при рассмотрении его дела он может понадобиться.
Это заявление снова озадачило Ивана Васильевича. Выходившие из комнаты бывшие политзаключённые, где выдавались справки о реабилитации, не присутствовали на заседаниях. Выдавали справку, где было написано «за отсутствием преступления» или «за недоказанностью преступления», а в его деле он почему-то понадобится? Он решил найти Ефима, спасшего ему жизнь.
Ефим занимал комнату в коммунальной квартире на окраине юго-запада Москвы. За время нахождения на Колыме более двадцати лет его жена и дочь отреклись от него, чтобы не подвергаться преследованиям, и жена вторично вышла замуж. Эта комната принадлежала его дочери. Когда она вышла замуж, то ушла жить к мужу, а сюда приписала отца после его возвращения из Магадана.
Иван Васильевич на косяке квартиры увидел четыре звонка и нажал верхний. Дверь отворила пожилая женщина и спросила:
- Вам кого?
- Фима Филькинштейн здесь живёт?
- Третий звонок, – со злобой ответила женщина и захлопнула дверь. На следующий звонок дверь открыл Ефим. За эти годы он постарел, морщинистое желтое лицо указывало, что двадцать лет Колымы не прошли даром. Он надел очки и стал всматриваться в гостя - высокого мужчину с рыжей окладистой бородой, и спросил:
- Вы ко мне?
- Ты что - не узнаёшь меня?
Ефим стоял в недоумении, продолжая всматриваться, покачивая головой, что не узнаёт.
- Как не узнаёшь? А кто меня спас от неминуемой смерти? Кто меня перекрестил и сделал Иваном, что пришлось отрастить бороду и ходить заросшим, чтобы трудно было меня узнать?
Иван Васильевич схватил Ефима в объятья и никак не хотел его отпускать. Слёзы самопроизвольно катились из глаз. Иван Васильевич много раз мысленно представлял, как произойдет встреча, если придется встретиться, Бог даст. И вот наступил этот момент:
- Как дорог мне этот человек, как мне его отблагодарить за то, что спас мне жизнь?
- Я знал, что ты остался жив, меня вызывали в Генеральную Прокуратуру, по твоему письму, - сказал Ефим.
Они проговорили до полуночи. Выпили всё, что принёс Иван Васильевич, и все запасы Ефима. На следующий день Иван Васильевич сказал, что его встревожило, когда ему сказали в Верховном суде, что его присутствие необходимо при разбирательстве дела. Ефим сказал:
- Сейчас уже не те времена. Если бы они хотели тебя снова забрать, ты давно бы уже сидел. Они и так натворили - надо было давно подохнуть нашему генералиссимусу.
Ефим продолжал:
- Дело врачей-евреев было началом грандиозного плана расправы над евреями всей страны. Мой пациент, капитан МГБ Рабинович прибыл из района Биробиджана и рассказывал, что он был направлен туда, и они строили в тайге бараки, куда должны были насильно переселять евреев всей страны. Мало того, что наш народ пострадал от Гитлера, так этот тиран собирался продолжить его дело по еврейскому вопросу. Процесс по делу писателей, деятелей культуры, убийство Мейерхольда- это всё его рук дело. Не бойся, что они сейчас смогут сделать, даже если и признают виновным? В любом случае, тебя амнистируют - ты воевал, защищал страну, а что делали они?
- Да что угодно могут сделать, что НКВД, что КГБ - одна контора, и руководство осталось прежнее. Боюсь, что поспешил открыться. Полина же предупреждала. Надоело прятаться и жить под чужим именем, но теперь никуда не денешься, что сделано, то сделано. Ты тоже надумался обрезанного еврея назвать Иваном! Как я боялся, проходя комиссию.
Эти последние слова вызвали взрыв смеха.
- Зато, остался жив.
Они договорились, Ефим будет наводить справки в Верховном суде, когда будет слушаться его дело.
Через месяц пришла телеграмма от Ефима, чтобы срочно выезжал, на днях будет слушаться дело. Дело слушалось при закрытом заседании. Присутствовали судья, два заседателя, представитель прокуратуры, стенографист. Заслушав дело, в связи с побегом из заключения и проживания под чужим именем более пятнадцати лет, прокуратура просила Михаила Сергеевича Винникова признать виновным, и в виде наказания назначить запрет на проживание в Москве, Ленинграде и в столицах союзных республик, не менее, чем сто первый километр от этих городов.
Защиту осуществлял подсудимый сам себя Винников. Он блестяще выступил в свою защиту:
- Генеральная прокуратура закрыла моё дело из-за отсутствия состава преступления, значит, я был осуждён к двадцати пяти годам каторги невиновным. Я совершил побег и добровольцем пошел на фронт. Как кадровый военный, понимал, что я там нужнее. Не прятался, а выполнял свой долг, как гражданин Советского Союза. Вместо того, чтобы извиниться передо мной за нанесенные мне страдания, за необходимость скрываться шестнадцать лет, прокуратура меня ещё и обвиняют в нарушении законодательства. Верховный суд должен разобраться, виновен я или не виновен. Любой здравомыслящий человек признает меня невиновным. В чём оказывается моя вина, что я не нанёс никому никакого ущерба, и сохранил свою жизнь. Я как законопослушный человек, при сложившейся ситуации не признаю себя виновным, и надеюсь на разумное решение суда.
Решением суда было признание полной реабилитации. В тот же день Винникову Михаилу Сергеевичу на первом этажа была выдана справка о реабилитации. Полковник-юрист, выдавший документ, сказал:
- Вот, – прочтите внимательно, и обратите внимание - при утере не возобновляется.
Кроме справки он дал листок с номерами телефонов.
- А что это такое?
- Телефон комиссии парт. контроля - по этому телефону будете звонить по вопросу восстановления в партии.
- Так мне еще можно реабилитироваться в партии?
- Не можно, а нужно. А как Вы будете заполнять анкету на работу, исключён из партии за контрреволюционную деятельность? Вы до ареста были членом партии?
- Надо подумать теперь, после всего виденного, что натворили при сталинском режиме?
- Подумайте, подумайте, хорошо подумайте, - сказал полковник.
- Придётся, по-видимому, реабилитироваться и в партию, – подумал, теперь уже снова став Михаилом Сергеевичем, выходя из здания Верховного суда, - руководство в стране осталось прежнее.
Не верилось, что всё, наконец, закончилось. Не нужно бояться и прятаться. Он теперь такой же свободный человек, как встречные и идущие рядом люди, свободные, откровенные, радостные и улыбающиеся. Первым делом он пошёл в парикмахерскую, сбрил всю щетину, потом в гастроном, закупил необходимое по такому случаю отправился к Ефиму. Открыв дверь, Ефим его сразу не узнал, весёлого радостного, побритого, пришлось одеть очки.
Оформив новые документы и разъясняя добродушно своему начальству и подчиненным историю ареста, побега и участия в войне, вначале от всех получал поздравления и проявление сочувствия. Все с радостью участвовали в банкетах, устраиваемых им по данному поводу. Но потом Михаил Сергеевич стал ощущать некий холодок во взаимоотношениях и среди подчинённых, и с вышестоящим начальством.
Его заместитель и секретарь партийной организации учреждения Неля Ивановна, которая раньше была предана и льстила ему на каждом шагу, теперь стала проявлять недовольство. Она возмущалась и говорила среди сотрудников, что просто так людей не арестовывали, и Сталин правильно делал, что всю контору уничтожил или загнал на Соловки, иначе не было Советской власти.
У неё были связи в обкоме, где она выказала своё недовольство, и её там поддержали. Второй секретарь обкома по идеологии, навел Нелю Ивановну на мысль написать коллективное письмо, что коллектив работников организации, после того как стало известно, что руководитель имеет сомнительное прошлое, не может оказывать ему доверие. Кроме того, Неля Ивановна сообразила, если этого еврея спихнуть, то руководителем будет она, а кто же ещё? Она первый заместитель и секретарь парторганизации.
НОВАЯ ЖИЗНЬ ПОД СОБСТВЕНЫМ ИМЕНЕМ.
Михаила Сергеевича вызвали в обком партии, где второй секретарь, показал ему коллективное письмо и сказал:
- Мы отлично понимаем, что Верховный суд снял с вас все обвинения, и у нас нет к вам никаких претензий. Но мы не можем не отреагировать на коллективное письмо. Вы отказались восстановиться в партии, и коммунисты, работающие вместе с вами, считают, что вы затаились против Советской власти. Мы здесь обсудили этот вопрос, хотим предложить, чтобы вы написали заявление, и вас освободили от данной работы. Сами понимаете, работать в просвещении с сомнительным прошлым среди нашего подрастающего поколения невозможно.
Михаил Сергеевич не стал оправдываться. Он знал, что после смерти Сталина произошло много изменений, но партийное руководство осталось прежним, и прежние взгляды ещё долго будут оставаться. Доказывать что-то бесполезно, и он отправился в ОБЛОНО (областной - отдел народного образования). Заведующий ОБЛОНО был в курсе дела, так как Неля Ивановна, проявляя высокую активность, уже побывала здесь, сообщив, что имеется мнение обкома партии об увольнении Винникова. Заведующий подписал заявление, сказав, что он правильно делает, что осознал ситуацию и увольняется, так как не имеет педагогического образования, а в настоящее время на этой работе нужен профессионализм, связанный со школьным образованием.
К этому времени Михаил Сергеевич получил дубликат документов из академии о своём юридическом образовании. Он отправился в адвокатскую контору, где ему обещали место. Его приняли рядовым адвока- том с окладом 700 рублей. Для начала это было неплохо, он знал, что здесь имеются подработки, и многое будет зависеть от него самого. Его радовало, что теперь он живет под своим именем, не нужно бояться, что его могут опознать, и теперь он может заняться своей духовной жизнью. Он уже выведал, где находится миньян (79), и в ближайшую субботу собирался туда сходить.
Когда Михаил Сергеевич рассказал Полине о всех приключениях на работе, она согласилась со всеми его доводами, что зарплата теперь будет намного меньше, но зато будет спокойнее, и работать он будет по своей специальности. Она даже изъявила желание сама идти работать, хотя у неё уже был пенсионный возраст. Женя работает терапевтом в поликлинике, как-нибудь проживём.
Михаил стал говорить, что теперь можно, никого не боясь, заняться своей духовной жизнью, о чём он раньше мог только мечтать, и в его возрасте пора уже думать о Боге, выполнять заповеди и законы, предначертанные Всевышним, о чем его учили с раннего детства и что всегда строго выполняли его родители. Полина насупилась и сказала:
- Старый, до чего ты додумался - позорить своих детей. Сколько лет с тобой живём, никогда об этом не говорил - не валяй дурака.
В молодости, когда Полина страстно любила Моисея, особенно после неудачной женитьбы с Петром, она не задумывалась, ради любимого человека готова ли была пройти гиюр (86), и стать еврейкой. Теперь, после войны, когда столько было пережито, и стала известна европейская трагедия, а в освобождённых районах да и по всей стране возрос государственный и бытовой антисемитизм, когда возраст стал подбираться к шестидесяти годам, она начала ходить в церковь то со старушкой, затем по большим православным праздникам стала ходить одна, а затем по воскресеньям в тайне от Михаила, помолиться за детей поставить свечку. Заявление Михаила, что хочет вернуться к своей вере, возмутило Полину. Больше того Полина даже испугалась, что Михаил собирается посещать синагогу. Её страх заключался в том, что это всё плохо может, кончится. Что это, прежде всего, отразится на детях, не будет им в работе карьерного роста. Ну что еврей - ещё полбеды, но зачем ещё показывать свою религиозность и ходить в синагогу? Она решила приложить все силы, отговорить и не допустить, чтобы из-за мужа были у детей неприятности. Михаил Сергеевич, чем становился старше, тем больше и больше становился похожим на старого еврея.
Уже были инциденты в школе у Сергея, когда он учился в шестом классе. Один мальчик из его класса назвал его «пархатым». Полине пришлось ходить в школу, разбираться с классным руководителем.
Но когда отца этого мальчика учительница вызвала в школу, то отец сказал:
- Я не вижу здесь ничего особенного. Дети есть дети, я тоже, когда учился, был хулиганистым.
Когда классный руководитель стала стыдить отца, что это не хулиганство, а расовая дискриминация, отец сказал:
- Хорошо, я поговорю с сыном, но я не вижу ничего трагического.
Полина никак не могла понять, откуда узнали, что отец Сергея еврей. Как потом выяснилось, отец парнишки был работником райкома.
Полина уже несколько раз возвращалась к разговору, чтобы Михаил ради детей выбросил из головы посещение синагоги. Ещё она боялась, что будут говорить соседи, когда узнают, что Михаил ходит в синагогу. Михаил Сергеевич не ожидал от Полины такой настойчивости - всегда покладистая и уступчивая, она вдруг стала такой несговорчивой. Ему не хотелось портить отношения с Полиной, да ещё подумал - такое антисемитское положение в стране, и его положение не устойчивое - как ещё сложатся отношения на работе, и решил повременить с дорогими сердцу чувствами.
№---№ сноски
86--53 Гиюр По Галахе – родители евреи, или мать еврейка. Чтобы стать евреем, нужно перейти на еврейский уклад жизни, изучить необходимый свод религиозных законов и запретов, пройти Гиюр, тогда может называется еврей по Галахе. Переход в иудаизм на основании внутреннего убеждения, и собственного умозаключения. Претендентов обучают теории и практике еврейской жизни.
22 Продолжение http://www.proza.ru/2008/01/31/129