ПОБЕГ.
Ведущим врачом в госпитале был Филькинштейн Ефим. Он был членом коммунистической партии с 1917 года, воевал в гражданскую. Блестяще окончил медицинский институт в 1929 году, вначале был полковым врачом. Видя, что врач в армии может только дисквалифицироваться, ушёл из армии и стал работать в одном из госпиталей в Москве. В течении трех лет Фима стал одним из ведущих хирургов. В период троцкистских компаний он со своей откровенностью и прямотой выступил на партийном собрании. И когда все клеймили врагов народа, он выступил с возмущением, как это может быть, чтобы люди, которые воевали и строили Советскую Власть, оказались вдруг врагами народа?
Это выступление ему даром не прошло. В 1933 году Ефим был аресто ван по 58-й статье кодекса РСФСР как троцкист и получил пять лет. Два года просидел в Бутырке и был отправлен на Колыму. В это время в лагерных госпиталях была острая нехватка врачей, и с первого дня, как прибыл, он стал работать в лагерном госпитале. Вскоре он приобрел популярность, лечил все начальство, их жен и детей и нелегально мог свободно выходить из зоны.
У Ефима была женщина, которая, отбыв свой срок по статье контрреволюция, жила на поселении и каждую неделю ходила отмечаться. Иногда, с разрешения начальника лагеря, он оставался у неё ночевать, что категорически запрещалось. В 1938 году у него заканчивался срок, и в откровенной беседе начальник лагерного режима посоветовал ему не возвращаться в Москву:
- Не рвись домой - больше недели там не проживёшь, заберут и ещё неизвестно, куда попадешь. Да и с твоей статьёй, НКВД тебя не выпустит отсюда, нарвёшься только на большие неприятности. Советую остаться на поселении, работа найдётся.
Фима возмущался несправедливостью, отбыв срок от звонка до звонка, он все равно не может быть свободным! Оставалось три месяца до окончания срока. Днём в любое время он мог выходить из зоны, его знала вся охрана и никогда не проверяли. Он уже потерял всякую осторожность и бдительность.
На смену старшим первый раз на проходную вступил молодой охранник, проинструктированный по всем правилам. Он не стал выдёргивать засов, стал разбираться, что да как. Напарник стал говорить, что это, мол, доктор, и он постоянно выходит и заходит. Охранник потребовал документ, и, видя, что документа нет, попросил зайти в комнату охраны, и стал звонить начальству. Начальника на месте не оказалось, велели позвонить позже. Охранник решил обыскать Ефима.
Ефим в этот раз выносил два письма, чтобы опустить в почтовый ящик на почте, их попросила отправить медсестра госпиталя, и был еще флакон со спиртом для Софьи Матвеевны. Софья отдавала спирт соседу - поселенцу, который за спирт, частично обеспечивал её дровами.
Дело получило широкую огласку, Ефиму за нарушение лагерного режима с его 58 статьёй, теперь уже в новом времени и учитывая ходатайство начальства добавили десять лет. Начальник лагеря ничего не мог сделать, кроме как договориться, чтобы он остался врачом в данном лагерном госпитале. Дополнительным наказанием была отправка его на полгода на лесоповал, чтобы лагерная жизнь не казалась курортом.
Дополнительные десять лет морально убили Ефима. Первое, что пришло ему в голову, устроить побег. И он стал серьёзнейшим образом готовиться к побегу. Прежде всего, через свои связи достал стратегически важный и секретный документ - карту Магаданской области. Продумывал все возможные варианты побега.
Побегов на Колыме всегда было много и всегда неудачных. Причина этому - особенности сурового полярного края, где никогда царское правительство не решалось поселить заключенных (кроме как на Сахалине) - для того, чтобы этот край обжить, колонизовать. Расстояние до материка исчислялось тысячами верст. Самое узкое место, это расстояние от жилых мест приисков Дальстроя до Алдана около тысяч километров, глухой тайги. Расстояние в сторону Америки значительно короче. Берингов пролив в самом узком месте всего сто с небольшим километров. Но в эту сторону и охрана, наполненная частями пограничников, абсолютно непробиваема.
Первый путь доводил до Якутска, а оттуда - либо конным, либо водным путем. Самолетных линий тогда не было, закрыть-то самолеты на глухой замок проще простого. Зимой никаких побегов не бывает – пережить зиму где-нибудь под крышей, где есть железная печка,- страстная мечта каждого арестанта, да и не только арестанта.
Неволя становится невыносимой весной – так бывает везде и всегда. Здесь к этому естественному метеорологическому фактору, действующему крайне повелительно на чувства человека, добавлялось желание любым путём вырваться на свободу. Путешествие по тайге возможно только летом. Когда можно, если продукты кончатся, есть траву, грибы, ягоды, корни растений. Печь лепешки из растертого в муку ягеля – оленьего мха, ловить мышей полевок, бурундуков, белок, кедровок, зайцев.
Как ни холодны летние ночи на Севере, в стране вечной мерзлоты опытный человек не простудится, если будет ночевать на каком-нибудь камне и будет вовремя переворачиваться с боку на бок, не станет спать на спине на земле, а подложит траву или ветки под бок. Бежать с Колымы нельзя. Место для лагерей было выбрано гениально. И все же власть иллюзии, за которую расплачиваются тяжкими днями карцера, дополнительным сроком, побоями, голодом, а зачастую и смертью, власть иллюзии сильнее и здесь, как везде и всегда.
Побегов бывает много. Почти всегда это – новички-первогодки, в чьем сердце еще не убита воля, самолюбие и чей рассудок еще не разобрался в условиях Крайнего Севера. Здесь все не похоже на знакомый до сих пор мир на материке. Новички оскорблены виденным до глубины души; побоями, истязаниями, издевательством, растлением человека…. Новички бегут – одни лучше, другие хуже, но у всех одинаковый конец. Одних ловят через два дня, других – через неделю, третьих – через две недели... Больших сроков для странствия беглецов не бывает.
Огромный штат лагерного конвоя и оперативники с тысячью немецких овчарок, пограничными отрядами и той армией, которая размещена на Колыме, скрываясь под названием «Колымполк», достаточно для того, чтобы переловить сто из ста возможных беглецов.
Чтобы остановить побег, не проще ли силы оперативки направить на непосредственную охрану - охрану, а не ловлю людей? Экономические соображения доказывают, что содержание штата «охотников за черепами» обходится стране дешевле, чем глухая охрана тюремного типа.
Предотвратить побег не трудно. Тут помогает гигантская сеть осве-домителей из самих заключенных, с которыми начальство расплачивается папиросками, махоркой, супчиком. Тут дело всё в человеческой психологии, в ее извивах и закоулках, ничего предугадать нельзя, кто, когда и почему решится на побег. То, что случается, вовсе не похоже на все предыдущее, и фантазию зека, намеренного бежать, прогнозировать невозможно. Но все эти фантазии не выполнимы обстановкой.
Конечно, на сей счет существуют «профилактические» меры; аресты, заключение в штрафные зоны – в тюрьмах, переводы подозрительных с места на место. Много разработано «мероприятий», которые оказывают, вероятно, свое влияние на сокращение побегов. Возможно, что побегов было бы еще больше, не будь штрафных зон с надежной и многочисленной охраной, которые расположенных далеко в глуши.
Рельеф местности мучителен для пешехода, перевалы следуют за перевалами, ущелья за ущельями. Звериные тропы едва заметны, на почве в редком уродливом таежном лесу, зыбкий сырой мох. Спать без костра рискованно, подземный холод вечной мерзлоты не дает камням нагреться за день. Пищи в пути нет никакой, кроме сухого ягеля,- оленьего мха. Подбить палкой куропатку, кедровку – трудная задача. Грибы и ягоды - плохая пища в дороге, да и бывают они в конце кратковременного летнего сезона. Стало быть, весь запас пищи должен быть взят с собой из лагеря. Трудны таежные пути побега, но еще труднее подготовка к нему. Ведь всякий день, всякий час будущие беглецы могут быть разоблачены, выданы начальству своими товарищами. Главная опасность, не в конвое и не в надзирателях, в своих товарищах-арестантах, тех, которые живут одной жизнью с беглецом и находятся рядом с ним двадцать четыре часа в сутки. Каждый беглец знает, что они не только не помогут ему, если заметят что-либо подозрительное, но и не пройдут равнодушно, мимо увиденного. Из последних сил голодный, измученный арестант доползет, дошагает до «вахты», чтобы донести и разоблачить товарища.
Это делается недаром – начальник может угостить махоркой, похвалить, сказать спасибо. Собственную трусость и подлость доносчик выдает за что-то вроде долга, из честных и благородных побуждений. Он не доносит только на блатных, потому что братва, может выявить доносчика, и он боится удара ножом или веревочной удавки.
Групповой побег с количеством участников более двух-трех, если он не стихиен, внезапен, как бунт, почти немыслим. Такой побег нельзя подготовить из-за растленных и продажных, голодных, ненавидящих друг друга людей, наполняющих лагеря.
(Варлам Шаламов. "Зелёный прокурор".)
Изучив все эти типовые побеги, Ефим пришёл к выводу, что таким методом побег совершить невозможно. Но он знал историю Кривошея, который добрался до Якутска, представившись учёным, и вылетел на материк, но все равно попался через два года из-за своей беспечности.
Нужно было искать иной метод, дававший большой процент надёжности и минимум риска. Он являлся лечащим врачом, хирургом и патологоанатомом, производившим вскрытие и выдававшим врачебное заключение. Через его руки проходило большое количество трупов, документов бытовиков, уголовников, но больше всего «контрреволюции».
Идея была простая; подменить свои документы на документы «бытовика», отбывшего свой срок, и исчезнуть. Самое сложное было то, что Ефим был заметной фигурой, и его исчезновение моментально было бы замечено. Ефим знал, что нельзя опускать руки, и пока не было других вариантов, уже подобрал себе документы и одежду, надёжно запрятав их в складском помещении.
Теперь только нужно было ждать подходящей ситуации, А времени ещё в течении восьми лет было предостаточно. После того, как побыл полгода на лесоповале, Ефим стал вести себя предельно осторожно. Он понял, что его место в госпитале равносильно пребыванию на курорте, и его могут каждую минуту отправить и на прииск, и куда угодно, откуда редко кто возвращается.
В начале работы лагерным врачом Ефим прилагал максимум усилий, чтобы спасать людей, основным диагнозом которых была острая дистрофия. Он знал, что если этих людей подкормить, когда не начался необратимый процесс, то их можно спасти. Но оказалось, что спасать людей в этих условиях, только продлить их дни мучения. Их, поправившихся в госпитале, снова отправляли на прииски, откуда они уже больше не возвращались или возвращались, чтобы умереть.
Утром, осматривая истощенное тело Михаила, который находился в коме, Ефим определил его в кандидаты в морг, решив, что тот прожить сможет несколько дней. Он уже хотел перейти осмотреть следующего больного, как услышал шепот:
- Фима.
Ефим посмотрел на больного и увидел, что он вышел из комы и лежит с открытыми глазами. Он стал вглядываться - знакомые черты лица.
- Где же я видел этого человека? – стал вспоминать Ефим.
- Да это же Михаил, - вместе служили в Туркестане сразу после окончания медицинского института! До чего же тесен мир, если через столько лет, встретил на Колыме.
У Ефима сразу возникла мысль, что этому человеку он может довериться и попробовать провести эксперимент с побегом. Любыми путями его нужно поставить на ноги. Первым делом его нужно определить в надёжное место. Если человеку пришла в голову оригинальная идея, то он только и живёт ею. Метрах в ста двадцати от основного корпуса госпиталя находился небольшой тифозный барак на четыре койки, куда прибывавшие проверяющие при слове «тифозный» не особо желали заглядывать - верили на слово.
В тифозном бараке лежало два человека, две кровати были свободны, и Ефим распорядился положить Михаила туда. Ефим знал, если сам выкарабкается, то будет жить. Здесь, в лагерном госпитале, где практически нет никаких лекарств, можно вылечиться, за счёт хорошего питания. Голодные, истощенные люди болеют гораздо меньше всевозможными простудными и прочими распространёнными болезнями, быстро поправляются, как только начинают нормально питаться. Врач попросил сестру отдавать Михаилу полную пайку, а по возможность давать добавку.
Больничная пайка была в полтора раза больше, чем лагерная. Через неделю Михаил стал вставать с постели и хотел поговорить с Ефимом, но тот подсунул ему записку с просьбой, чтобы окружающие не знали, что они знакомы, и у него есть много что ему сказать. Ефим понимал, что чем быстрее он осуществит свой план, тем больше шансов наудачу. Чем дольше Михаил будет в госпитале, тем больше он будет светиться, и идея может не осуществиться.
В субботу, делая обход, Ефим сказал Михаилу, что рекомендует чаще гулять на свежем воздухе днём, когда тепло. Затем шепнул, что в воскресенье часов в двенадцать выходной день, когда начинался обед и во дворе госпиталя, никого нет, все уходят на обед, встретиться. Значительная часть двора занимала тайга, обнесённая колючей проволокой, и в лесной глуши никого не было. Встретившись наедине, они теперь могли от души поговорить. Ефим изложил свою идею, и, видя, что Михаил колеблется, не осознав и не осмыслив предложенную идею, сказал:
- Смотри, тебе особенно бояться нечего - подлечишься, снова пойдёшь на прииск. Думаю, что от туда, ты уже больше не вернёшься. За один год ты уже претендент на кладбище. Двадцать пять лет не выдержать. Поймают тебя, добавят ещё к двадцати пяти, десять – пятнадцать лет, какая тебе разница. Под удар ставлю себя, если меня поймают, или настучишь на меня, надеюсь, что ты этого не сделаешь, свои люди – мне вышка. Сейчас притворись немым, мол, от удара трудно говорить, никто не должен подозревать, что мы знакомы.
Стояло отличное колымское лето, если бы только не комары и гнус. Они одни сидели на скамейке в глубине деревьев, вспоминая, и рассказывали каждый о себе. Михаил сокрушался, что вот уже год, а о Полине и детях ничего не было известно.
- Кстати, сейчас складывается благоприятная обстановка. В морге лежит бытовик, осужденный за какие-то финансовые дела, у него отказали почки. Только на днях лежал, рассуждал о воле, отмотал от звонка до звонка, бедняга. Думал подлечиться, мечтал, что дома жена болеть не даст, будет следить за его здоровьем, лучших врачей найдёт. В начале сентября кончается у него срок.
Попробую поменять ваши документы, когда придёт старшина и «поиграть с мертвецом на пианино» - снять отпечатки пальцев. Найти надёжного человека на Колыме не так просто. Я сам не знаю, выдержу ещё восемь лет. Подумай над тем, что я тебе сказал.
В лагерях и госпиталях существовал строгий порядок. У каждого умершего снимались отпечатки пальцев, удостоверяющие личность. После вскрытия в личном деле указывался диагноз болезни, и труп списывался по акту, как ценное государственное имущество.
В проблеме с идеей переброски документов было много рискованных моментов. Личные дела больных заключённых находились у главврача под замком. Правда, главврач часто отсутствовал, и ключ доверял Ефиму. Старшина, снимавший отпечатки, не брезговал в морге хлебнуть спирта и тогда просил Ефима выполнять его работу. Стоял вопрос, как Михаила затащить в морг?
В это время в управлении ГУЛАГа в Магадане искали переводчика с английского и немецкого. Среди политических заключённых переводчиков было больше чем предостаточно, но врагов народа в такое солидное заведение принять было не допустимо. За такое самовольство можно было самим пойти по этапам.
Согласно штатному расписанию в управлении переводчик являлся офицерской должностью. Можно было взять на работу вольнонаёмного, но среди магаданской публики лица, которые жили на поселении, бывшие бытовики, уголовники, переводчиков не было. Были немцы, но кто решится немца во время войны взять в управление?
Как-то Ефима привели на квартиру начальника лагеря. Нездоровилось жене начальника. Теперь, после суда, он был лишён свободного выхода из зоны. Уже когда он уходил, то его поджидал конвоир, Начальник спросил, нет ли у него на примете бытовика, владеющего немецким и английским языком, мол, в управление срочно нужен переводчик.
Тогда Ефим особого значения не придал этому разговору, предложил свою кандидатуру. Начальник улыбнулся и сказал:
- Контрреволюционеры не подходят.
С появлением Михаила он уцепился за это сообщение и понял, что если всё хорошо продумать, то возможно, этот вариант может сработать. Вот куда Михаила нужно было бы отправить! Как известно, если человек чего-то очень захочет, даже если на первый взгляд это выглядит бредовой и абсурдной идеей, но своими разумными действиями и степенью риска, можно добиться желаемого результата.
После разговора Михаила с Ефимом события начали развиваться исключительно удачном направлении. Не иначе, как с помощью Всевышнего. Главврач из бытовиков, отбывший свой срок и оставшийся на Колыме, желая подзаработать, на Севере. Он вёл разгульную жизнь, так ничего не накопив, рвался на материк. Теперь, в связи с войной, имелась возможность расторгнуть договор и смотаться. Он пошёл в военкомат и заявил, что желает идти добровольцем на фронт, объясняя порыв патриотическими чувствами, ведь фронт нуждается во врачах, в этом ему руководство не могло отказать.
Ефима временно до прихода нового главврача назначили главным. Старшина с похмелья пришёл просить у Ефима спирт. Ефим налил ему мензурку гром 150-т 98%-го. Этого ему было достаточно, чтобы снять у Михаила отпечатки пальцев. Вместе с его личным делом и с актом вскрытия со всеми соответствующими подписями Ефим положил документы в папку умерших и списанных заключенных, а труп подлинного Петрова Ивана Васильевича передал похоронной команде.
Михаил быстро поправлялся, он стал замечать, что набирает вес, желтизна кожи начала исчезать и розоветь. В тифозный барак редко кто заглядывал. На задаваемые ему вопросы, он тужился, мычал, хрипел отдельные слова, показывая рукой на голову, что не может говорить после травмы. Нужно было ждать подходящего момента, чтобы переправить Михаила в надёжное место. В лагерь, откуда прибыл подлинный Иван Васильевич, возвращаться нельзя было ни в коем случае. В это время у начальника лагеря заболела семилетняя дочь, С вечера поднялась температура. Спал Ефим в госпитале, у него был закуток, где стояла кровать и тумбочка. Около десяти вечера прибыл конвоир, чтобы сопровождать Ефима на квартиру к начальнику лагеря.
Осмотрев девочку, у которой была обыкновенная ангина, и дав соответствующие указания, Ефим как бы мельком сказал, что поступил «бытовик» с травмой головы, сейчас идёт на поправку. В результате чего он потерял речь, но она постепенно восстанавливается. Он показался образованным, и на заданный ему вопрос, знает ли он английский, и немецкий «бытовик» кивнул. И что, когда Ефим задал вопрос на немецком и английском «бытовик» всё понял, что он у него спрашивал.
На следующий день после полудня в лагерь к госпиталю подъехала легковая машина с начальством. Начальник лагеря и офицер из управления направились к Ефиму, и потом все вместе, в тифозный барак.
- Почему в тифозном?– строго спросил начальник лагеря, косо поглядывая на невзрачное помещение, боясь заразиться.
Ефим объяснил, что когда больной прибыл, не было мест, а в настоящее время инфекционных больных там нет.
Михаил лежал в своей кровати, когда прибыли к нему посетители. На задаваемые ему вопросы он отвечал кивком головы, мычал невнятными словами. На вопросы, касавшиеся его биографии, он только мычал и тыкал пальцем в то место, куда пришёлся удар в голову. Кивком, головы Михаил подтверждал, что хорошо всё слышит, знает английский и немецкий, занимался переводами, даже постарался выдавить из себя пару английских слов. Ефим заметил, представителям, что у него хорошо идёт лечение, что уже с трудом выговаривает некоторые слова, а раньше больной не мог даже мычать.
Утром следующего дня Михаила отвели в лагерную баню, где он помылся, переодели в новую лагерную одежду, выдали новые солдатские ботинки. На той же легковушке забрали в управление в Магадан.
В связи с тем, что вопрос был исключительно сложный, на должность офицера переводчика нужно было взять зэка, то собеседование с предлагаемым претендентом взял на себя сам генерал, начальник управления. Около двух часов Михаил томился в приёмной, пока его вызвали. В роскошном кабинете за огромным письменным столом сидел генерал, полненький, невысокого роста, перед ним лежало личное дело на Петрова Ивана Васильевича. Жестом руки он предложил Петрову сесть.
Генерал стал задавать вопросы: знает ли он английский, немецкий, занимался ли переводами? Михаил отвечал кивком головы, мычал, показывая рукой место на голове, куда пришёлся удар. Генерал доброжелательно кивал, понимая, что Петрову трудно говорить. Спросил, знает ли он, что 25 августа кончается срок, хочет ли вернуться домой в свой родной город Челябинск? Петров мычал ещё громче и мотал головой, показывая, что очень хочет.
Затем генерал разоткровенничался, сказал, что сначала войны стало поступать много документов, нуждающихся в переводах, что вот уже два месяца он делает запросы, чтобы прислали переводчиков, но, по-видимому, переводчики нужны на фронте. Петров понимающе качал головой, и всем своим видом показывал, что готов немедленно приступить к работе. Затем генерал вызвал секретаря капитана и дал указание подыскать квартиру Петрову, оформить пропуск, и прилично одеть, так как теперь Петров будет работать не в зоне, а в приличном учреждении. Обращаясь к Петрову, сказал:
- Три дня на обустройство, и на работу.
Вначале Петрову определили место работы в библиотеке, где поставили ему стол. Он дал подписку о секретности своей работы. Затем выделили отдельную комнату, с дверями оббитыми железом, ввиду особой секретности. И хотя теперешнее его положение было стабильным, Петров чувствовал себя не пойманным вором, старался ни с кем не разговаривать, ссылаясь на последствия удара по голове, ему дали кличку в управлении «стукнутый», меньше старался находиться на людях. Пройдя все круги ада, где одна надежда была только на Господа Бога, Моисей – а теперь Иван Васильевич, ежедневно утром и вечером читал молитвы.
25 августа Михаил, теперь Иван Васильевич, прибыл к уполномоченному НКВД под постоянным страхом разоблачения, что от страха по-настоящему мычал и не мог выговорить ни слова. Уполномоченный, по-видимому, был предупреждён, он вышел в коридор, где была огромная очередь поселенцев и зеков, отыскал глазами Петрова, который выделялся приличной одеждой, и повёл его без очереди.
Уполномоченный капитан НКВД представил бригаде врачей и экспертов Петрова, сказав:
- Посмотрите, пожалуйста - гражданин Петров работник управления, и вышел. НКВДешники не дураки, поняли, что с этим зеком нужно обращаться деликатно, не шмонать, как всех остальных. Приказали раздеть- ся. Хорошо, что у подлинного Ивана Васильевича не было никаких татуировок, сняли отпечатки пальцев и, не сопоставляя отпечатки, не вдаваясь в детали, мельком глянув на предыдущие, не желая заниматься рутинным делом, приказали одеваться.
В конечном итоге выдали Петрову удостоверение личности. Где на обратной стороне удостоверения имелся штамп с надписью, что Петров имеет право жить в Магадане.
Выйдя на улицу, и, хотя с моря дул холодный пронизывающий ветер, Иван Васильевич ощутил, что он был мокрый от пота, как будто облили его водой. Он в уме стал читать знаменитую ежедневную молитву: «Шехехиану»:
- Благословлен Ты, Господь Бог наш, Царь вселенной, сохранивший нас в живых и давший нам всё претерпеть и дожить до этого дня. Аминь!
В начале сентября прибыла переводчица в военной форме с одним ромбом в петлице. Начальник отдела информации сообщил Ивану Васильевичу, что его уволят, и он сам найдёт работу. Хотя всё складывалось благополучно, Михаил постоянно находился под угрозой разоблачения и думал, как быстрее уехать с этих краёв. Навигация могла закончиться, и тогда нужно было бы ждать весны.
Он написал прошение генералу, чтобы он ему составил протекцию, и отправили его на фронт, что чувствует себя здоровым. Просил, чтобы зачислили в добровольческий полк, который организовался в Магадане, что в это трудное время, он там, на фронте, будет нужнее и полезнее.
Ефим так и не осуществил свою мечту побега. В 1948 году вышел, отбыв от звонка до звонка пятнадцать лет, поселился в Магадане, каждых две недели ходил отмечаться к коменданту, до1953 года. В 1954 году вернулся в Москву, был реабилитирован. Он продумал и осуществил единственный блестящий побег, который мог стоить ему жизни и который спас Моисею жизнь. Кто знает и поди разберись, какие силы способствовали осуществлению этого необыкновенного чуда, времён Сталина.
Часть 2 ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ.
14 Продолжение
http://www.proza.ru/2008/01/30/225