ЛАГЕРЬ СТРОГОГО РЕЖИМА.
В начале сентября ночью эшелон прибыл на какой-то одинокий разъезд. Вагоны с заключёнными отцепили конвоиры с немецкими овчарками, которые лаяли и рвались с поводков. Приказ был выходить из вагонов, строиться в колонну по пять человек. В лицо пахнул свежий морской воздух. Огромная колонна, окруженная конвоирами, с рассветом тронулась в сторону транзитного лагеря.
Три недели вагоны с надписью «спецоборудование» с решетчатыми окнами, замазанными белой краской, двигались из Москвы. По обрывкам разговоров охраны арестанты догадывались, что поезд движется на Дальний Восток. Иногда сутками прицепные вагоны простаивали на пустых разъездах. Вагоны были забиты до отказа заключенными. Спёртый воздух, и постоянные команды:
- Днём не лежать!
А ночью все спали вповалку на полу, так что невозможно было пробраться в туалет. Михаилу повезло - он успел захватить верхнюю полку. От пайки хлеба и вонючей баланды из рыбьих хвостов и голов один раз в день у многих были поносы. До невыносимости хотелось хоть в камеру, хоть куда ни – будь, лишь бы закончилось это путешествие.
Колонну гнали, окружённую охранниками с собаками, по пустынной дороге. Часа через два подошли к транзитному лагерю, обнесённому ко- лючей проволокой в несколько рядов, и широким воротам. За колючей проволокой колонну встречали изможденные, толпы заключённых. Хотя вид подошедшей колоны был не лучше. Колонну распределили по баракам, с нарами в три яруса из необструганных досок, которые были забиты заключенными.
Старосты и всевозможные хмыри были из уголовников, и они сразу начали шмонать прибывших политических, отбирая у них приличные вещи. Среди вновь прибывших зеков выделялся мужчина; высокий, коренастый, в потёртой, лётной, кожаной куртке. К нему подошёл урка и потребовал отдать куртку. Летчик послал его подальше. Урка выхватил нож и бросился на него. Летчик ударом в голову сбил с ног, да так, что урка уронил нож. С разных концов барака, с криком «контра» выхватив ножи, в сторону лётчика бросились уголовники. Лётчик поднял нож и пошёл в атаку на уголовников. Уголовники, видя нож у лётчика, бросились бежать к дверям барака. Лётчик, поймал одного из уголовников, держа над ним нож, приказал, чтобы вернули все вещи, иначе он всех перережет. Уголовники стали покладисто улыбаться лётчику и стали возвращать вещи вновь прибывшим заключённым.
Михаил, наблюдая за этой сценой, вспомнил поговорку: «Пакостливый как кот, а трусливый как заяц». Летчик, как потом выяснилось, оказался совсем и не лётчик. Это был майор Красной армии по статье «троцкистская контрреволюция», прошедший гражданскую войну, и участвовавший в боях у озера Хасан.
На следующий день пахан староста барака – главарь всех уголовников, позвал майора, и сказал ему:
- Ты вчера поднял руку на моих братков и опозорил их. Я уважаю смелых людей, но не допущу произвола. Снимай кожан, взамен дам приличную одёжку. Всё равно с Колымы не вернёшься, там у тебя её отберут. Еще за шесть лет, что я знаю, ни один политический не вернулся, а гонят туда вас тысячами, - затем пропел, - Колыма, ты Колыма – дальняя планета, двенадцать месяцев зима, остальное - лето. По-хорошему не отдашь, ночью перо в спине будет.
Майор появился в бараке в почти новом арестантском бушлате из чёртовой кожи.
Впервые Михаил услышал здесь слова лагерной иерархии: «Бытовики» - Это лагерная аристократия -лица, совершившие не политические, а служебные преступления. Не враги народа, а просто благородные казнокрады, взяточники, растратчики. Бытовики были очень горды тем, что они, не враги народа. Они люди, искупающие свою ошибку преданным трудом. В их руках все командные должности, на которые допущены заключенные; нарядчики, старосты, бригадиры, десятники, дневальные - все это в подавляющем большинстве «бытовики».
«Анекдотисты», «болтуны» - Самая лёгкая статья «пятьдесят восьмой»,
Восемь - десять лет. Или официально они назывались «антисоветские агитаторы». Теми же льготами обладали заключённые по статье «КРД» «КРД» -Контрреволюционная деятельность, статья «пятьдесят восьмая» . восем – десять лет. В большинстве случаев это были беспартийные. По лагерным законам этой категории можно было рассчитывать на более легкий труд, даже иногда на участие в администрации из заключенных.
«ПЕША» - подозрение в шпионаже, та же «пятьдесят восьмая» статья срок более десяти лет, но иногда имели ограниченными льготы. «КРТД» - Контрреволюционная троцкистская деятельность та же «пятьдесят восьмая» статья, срок 20 – 25 лет. По эта статья были так называемые заключённые «страшными». Их держали на самых трудных наружных работах, не допускали на «должности», иногда в праздники их изолировали в карцеры. Они были подвержены особому презрению.
Вновь прибывшее пополнение «КРТД» ешников, вселило бодрость в «КРТД» ешников, прибывших ранее, осужденных по террористическим статьям. Так как прибыла мощная смена, для работы на лесоповале, на мелиорации на колымских приисках и забоях. По существу, различие между зеками «КРТД» ешниками ранних и новых, состояло в сроках их ареста. Они, как и прибывшие с Михаилом, в основном, коммунисты, были арестованы раньше, когда давали еще не столь большие сроки.
Получался своеобразный парадокс, раньше брали тех, кто хоть как-то был связан с оппозицией. В составе «КРТД» ешников прибывших ранее были люди, голосовавшие против или воздержавшиеся при голосованиях. А среди теперешних, «КРТД» ешников благодаря большим срокам сложившийся благодаря особенностям времени ареста, преобладали преданные коммунисты, работники партийных аппаратов и партийная интеллигенция, не состоявшая в оппозициях. Но никто не обращал здесь внимание на это несоответствие. Все, начиная от начальства и кончая отпетыми уголовниками, которые считали всех «КРТД» шников закля- тыми контрреволюционерами и террористами, врагами народа.
В бараке существовало особое племя клопов, населявших сквозной деревянный барак с тремя ярусами нар. Впервые в жизни Михаил видел, как эти насекомые, подобно муравьям, действовали коллективно и соз- нательно. Вопреки своей обычной медлительности, они бойко передвигались мощными отрядами, отъевшиеся на крови предыдущих этапов, наглые и деловитые.
На нарах невозможно было не только спать, но и сидеть. И вот уже с первой ночи началось переселение под открытое небо. Счастливчикам удавалось где-то раздобыть доски, куски сломанных клеток, какие-то рогожи. Те, кто не сумел так быстро сориентироваться в обстановке, стелили на дальневосточную землю свою фуфайку или бушлат, и всю ночь дрожали от холода.
Сроки пребывания на транзитке были очень различны и для отдельных заключенных, и для целых этапов. Для некоторых это был только перевалочный пункт, с которым расставались через несколько дней. Другие находились здесь целыми месяцами. А отдельные «придурки», особенно из уголовников сумевшие приспособиться к требованиям здешнего начальства, и отличавшиеся особой жестокостью к заключенным, жили здесь годами.
Пути из транзитки шли в разные стороны. «УСВИТЛ» - Управление северо-восточных исправительно-трудовых лагерей было богатой организацией. Её территория расстилались на огромных просторах дальневосточного края. Но у политических, путь лежал только на Колыму. Это слово, пугавшее всех на воле, здесь наводило тревогу и страх.
Вновь прибывших «КРТД»ешников ежедневно гоняли на работы в каменный карьер и после двенадцатичасового дня их, еле стоявших на ногах, возвращали в лагерь. Бывалые бригадиры и десятники говорили, что здесь, в транзитке, курорт, дают полную пайку и не требуют норму, вот на Колыме пайка зависит от выработанной нормы. Хотя и здесь от голода люди ели волочили ноги.
Поговаривали, что до конца навигации должны отправить в Магадан, как только прибудет пароход «Джурма». Это был старый, видавший виды пароход. Его никогда не драили, медные части. поручни, каемки трапов, капитанский рупор - все было тусклое, с прозеленью. В трюмах была сплошная грязь. Его специальностью была перевозка заключенных, и вокруг него ходили зловещие слухи о том, что на этапе умерших зэков бросают за борт в океан акулам без мешков.
Михаил, после того как ему отменили расстрел, твёрдо был уверен, что он услышан был Всевышним, и знал, что какие трудности ему ни придётся пережить, он останется жив; нужна только сила духа, и непоколебимая вера в будущее. Утром и вечером про себя обращался он с молитвой к Всевышнему, и это помогало ему переносить трудности.
День отплытия был пасмурный, холодный, с низкими неподвижными тучами над головой. Только временами в тучах возникали просветы и сквозь них просачивались столбы солнечного света. Куски грязновато-серой пены бились об иллюминаторы. Казалось, даже воздух насыщен тревогой и ожиданием беды. И все-таки ко всему примешивалось еще и любопытство. Ведь как бы то ни было, а Михаилу предстоял первый в жизни морской переход.
Посадка. Какие-то подъемы, спуски, карабканье по утлым лесенкам. Кажется, держишься на ногах только потому, что упасть некуда. Группа движется плотной массой, если даже не можешь идти, тебя занесёт волна арестантов. Наконец-то в трюме. Арестантов много, очень много, духота. Стиснуты так, что не продохнуть. Сидеть и лежать приходится прямо на грязном полу, а то и друг на друге. Сидеть надо, раздвинув ноги, чтобы между ними мог поместиться еще кто-нибудь.
Скорее отплыть. Кажется, что пароход сейчас отвалит. Слышится, как трется, поскрипывает его корпус. Вроде весь этап уже погружен. Провели женщин в соседнюю часть трюма. На протяжении всего морского этапа в трюме не видели ни одного представителя власти, кроме матроса, подвозившего к люку тележку с хлебом и бросавшего вниз «пайки» как бросают пищу в клетку диким зверям.
Плывем. Кажется, уже третьи сутки. Дни и ночи слились. Спать приходится сидя. Открыв глаза, Михаил видит человеческие лица, воспаленные глаза, бледные грязные щеки. Терпкая вонь. Особенной качки нет, но тех, кто сильно ослабел, все же рвет. Прямо на соседей, на кучи грязных узлов. Появились вши. Их принесли блатные, которых подсели ли во время рейса. Жирные белые вши ползают прямо поверху, не давая себе труда прятаться в швах одежды..
Когда «Джурма» завопила радостным пароходным голосом, видя из-за гряды сопок очертания уже близкой бухты Нагаево, бывалые моряки сообщили, что морской рейс скоро кончится. На берегу пароход ожидал конвой, но не столь многочисленный как на транзитке. Как потом объяснили, что отсюда на Большую землю не убежишь.
Колонну арестантов под конвоем погнали в баню, где был санпропускник. В Магадане уже холодно, а приказывают сесть на землю и дожидаться очереди. Ноги затекают, конвой запрещает подниматься. Наконец подходит очерёдность, сдаёшь нижнее и верхнее бельё, на прожарку. Какая благодать помыться с мылом и горячей водой, можно лить воду, сколько хочешь. Как мало нужно человеку, чтобы быть счастливым!
На следующий день после бани, погрузив на машины, повезли политических в тайгу на дальние объекты. Михаил с партией вновь прибывших заключённых попал в лагерь на мелиорацию. Лагерь в тайге, тот же барак с нарами в два этажа из тонкомера и не струганных досок. Лагерь обслуживал поселение, находившееся, километров в двух от лагеря.
На внутренних работах на ферме и пилораме работали уголовники, политические - только на наружных работах. Пока еще не было большого снега и колымских морозов, была мелиорация. Каждое утро, когда ещё совсем темно, проведя утреннюю проверку, строем, пять человек в шеренгу, с кайлом и лопатами на плече политические отправлялись в тайгу. Десятники и нарядчики устанавливали норму, и зеки начинали кайлом долбить вечную мерзлоту.
С первых дней от кайла и лопаты на руках появились кровавые мозоли. Михаил заметил, что многие работают в самодельных рукавицах. В воскресенье был выходной, нужно было постираться. Дневальный следил за бараком и топил печку. Печка стояла посреди барака, сделанная из железной бочки, которая разогревалась докрасна и около которой все грелись и сушились. Увидев кровавые мозоли у Михаила, дневальный дал ему кусок парусины, ножницы, иголку и нитки. Он предупредил, что иголка и нитки должно быть обязательно у каждого.
Десятники, нарядчики и охрана разжигали костёр, грелись, что-то варили и пекли себе, в это время можно было отдохнуть. Как потом выяснилось, работа оценивалась видимостью, с появлением надсмотрщиков, как зэки махают кайлом и лопатой, иначе норму выработки проверить было невозможно. В зону возвращались, когда было совсем темно.
От постоянного недоедания и тяжёлой работы в лагере была высокая смертность. Баланду варили из продуктов, которые были негодны к употреблению, но жалко было выбросить. Норма продуктов, которая должна была идти в котёл, разворовывалась и перепадала блатным.
Председатель совхоза, прибывший на Колыму за большим рублём, не был заинтересован хорошо кормить и заботиться о тех, кто у него работал. Наоборот, он старался сокращать расходы на содержание. Высокая смертность его не волновала, он говорил:
- Если эти дистрофики уйдут в лучший мир, пришлют других, здоровых.
С каждым годом поток заключённых увеличивался. Начиная с1937 года, стали поступать партийные работники и руководители всевозможных структур по 58 статье - контрреволюция, они здесь считались врагами народа, и к ним был применен особо жёсткий режим.
Деятельность председателя была направлена на развитие хозяйства, у него была продуктивная молочная ферма, парники, жил о н мирно с начальством, подбрасывая им продуктовые подарки. Главное управление лагерей посылало в зону людей, больше чем требовалось.
Заключенные, попав из роскошных кабинетов в эти условия, морально сникли, рассказывая о своей невиновности. Многие считали, что Сталин ничего не знает, что творят подлинные враги народа. Михаил интуитивно знал, что великий вождь всех народов не допустит в своей стране политических брожений, и революций, сам когда-то был политический. Кто получил клеймо «террористы» и «контрреволюция», отсюда живыми не выйдут.
Михаил старался ни с кем не общаться, зная, что помочь ему никто не сможет, только может навредить. Он постепенно стружился с мужичком деревенского происхождения Егором, коренастым, приспособленным к тяжёлому сельскому труду. Он ничего о себе не рассказывал, кличка в лагере у него была «Милиционер». Они работали в паре, Егор помогал Михаилу советами, как удобней работать кайлом и лопатой, а при морозах сорок пятьдесят градусов не обморозиться. Егор оказался любознательным, обладавшим народной мудростью. Он тянулся к Михаилу, видя в нём грамотного и толкового человека.
Когда их перебросили на лесоповал, инструментальщик – кладовщик дал им тупую пилу и топор с разболтанной ручкой, и первые три дня они мучились и не выполняли норму, Егор спросил:
- Ты можешь наточить пилу и сделать развод?
Михаил ответил, что нет.
- Что ж вы за люди с высшим образованием - простую пилу наточить не можете?– возмущался Егор.
Он достал трехгранный напильник, наточил пилу, сделал топором развод, затем выстругал удобное топорище, наточил топор, и работа пошла совсем по-другому. Через неделю стали выполнять норму.
Егор доверился Михаилу и рассказал, что работал в НКВД и попал сюда из-за своей доброты:
- Однажды был дежурным по управлению, приехало с проверкой высокое начальство. Дверь в кабинет начальника была плохо прикрыто. Проверяющий кричал на нашего начальника, что он бездействует, что вокруг ходят контрреволюционеры, троцкисты, бухаринцы, и прочая сволочь, а его служба не видит этих врагов народа. Есть установка арестовывать всех, имеющих малейшее подозрение. Половину пустить в рас- ход, другую половину, в лагеря до конца жизни.
И начались массовые аресты, всем шили контрреволюцию. В конце 1938 года арестовали пятерых деревенских мужиков, двоих из моей деревни. Прибежали ко мне их бабы, бросились в ноги, спаси ради Христа. Пошёл к начальнику просить. Говорю, что это за контрреволюционеры? Деревенские мужики, мы с одной деревни, я их с детства знаю. Как вскипел начальник:
- Ты, что? В своем уме? За кого пришёл просить? За контру? За врагов народа? Сейчас нет безгрешных людей, если нужно будет, завтра тебе статью пришьём! Иди и рот не открывай!
Когда Ежова кокнули, началась чистка в управлении, многие резвые головы полетели. Меня послали с секретным письмом с сургучной печатью в Москву. Письмо передал, на следующий день меня взяли, предал меня мой начальник для отчётности. В Бутырке мне пришили связь с контрреволюцией. Знал, мол, и замалчивания её деятельность и влепили мне двадцатку.
Михаил рассказал, что ему «вышку» заменили двадцатью пятью годами, что он теперь верит в чудеса Всевышнего и уверен, что доживёт, когда времена изменятся, и разберутся в его невиновности, и он ещё вернётся на большую землю. И добавил:
- Не может такого быть, что здесь я погибну, если Всевышний сохранил мне жизнь, то теперь Он мне не даст здесь погибнуть. Все мы ходим под Богом. Он справедлив и милосерден.
Егор был менее уверен, что он когда-либо выйдет отсюда, и сказал:
- Развалить эту власть вряд ли кому удастся, это не царское время с забастовками и революционерами. Сейчас только скажи, плохое слово о грузине сразу поставят к стенке. А тебе просто повезло, по-видимому, в расход выполнили норму. К весне нас, видать, разведут по приискам, здесь отсиживаться не дадут.
Благодаря Егору, его деревенской хватке, работать пилой и топором было быстрее, их звено признали Стахановским и выдали премию, по новому лагерному бушлату. В апреле ещё стояли морозы, когда приехал покупатель с прииска. Отобрали десять заключённых, которые были покрепче, в списки которых попал Егор, и ночью под конвоем их увезли.
Напарником Михаилу дали ленинградского инженера со статьёй «шпионаж и вредительство в пользу Франции», так как он получал письма от двоюродного брата, проживавшего в Париже. Вадим был среднего роста, выглядел доходягой. Норма выработки упала. Если с Егором они за двенадцать часов разделывали, трелевали и складывали в штабеля до шести стволов, с Вадимом еле-еле - четыре. Десятник и нарядчик грозилось урезанием пайки и карцером за невыполнение нормы.
Как ни старались Михаил с Вадимом шесть стволов завалить и разделать, никак не могли. И так ходили голодные - им урезали пайку.
- Не будете давать норму, контры, – кричал десятник из блатных, - пойдете в карцер, будете через день получать пайку! Я вас научу устраивать провокации! А будете продолжать дебоширить, скоро курорт здесь вам закончится, пойдёте на прииск.
Михаил по сравнению с Вадимом намного крупнее, а пайку они получали одинаковую. Заключённые крупного размера ослабевали и умирали быстрее. От постоянных недоеданий его начинало шатать под тяжестью бревен, которые приходилось перетаскивать. Десятник, невзлюбивший этого ленивого лба («лоб» - это и значит «рослый» на местном языке), всякий раз ставил Михаила «под комелек», заставляя тащить комель - толстый конец бревна. Однажды Михаил под тяжестью бревна упал, и не мог сразу встать со снега.
Было уже поздно, темно, конвоиры торопились на политзанятия, рабочие хотели скорее добраться до барака, до еды, десятник в этот вечер опаздывал к карточному сражению, - во всей задержке был виноват Михаил. Он был избит; сначала десятником, потом конвоирами. Бревно осталось лежать в снегу, вместо бревна в лагерь принесли Михаила. Он был освобожден от работы и лежал на нарах. Поясница болела. Фельдшер мазал спину Михаила солидолом, никаких других средств, для растирания в медпункте давно не было.
Когда Михаил немного поправился, сделал очередную глупость, Он пригрозил десятнику, что напишет на него жалобу. Десятник из блатных, считавший себя верным сыном страны, стал орать на Михаила:
- Ах ты, недобитая контра, ты мне будешь угрожать? Завтра пойдёшь у меня на самый трудный участок, и будешь давать норму, а ночевать будешь в карцере!
Но на следующий день Михаила и ещё четырёх зэков с вещами вызвали в контору и под конвоем отправили на прииск. Прибыли на прииск «Экспедиционный», там к их прибытию были поставлены брезентовые палатки, железные печи из бочек, а из кругляка – двухъярусные нары. В это же время прибыли из других мест ещё заключённые.
Лагерь был не обжит. Из-за нехватки поблизости дров сушняка, отходить сторону за дровами охрана не разрешала, в палатках было холодно. У времянки, имевшейся на прииске, хозяйничали более сильные и благонадёжные рецидивисты, бытовики. Лагерная столовая и пекарня работали плохо, с перебоями, и это всё отрицательно сказывалось на положении и здоровье заключённых. Появлялись первые доходяги, кандидаты на кладбище под сопки. Нормы выработки не выполнялись. На работе задерживали больше положенных 10-ти часов. Начала вступать в свои права цинга. У людей; апатия, тяжесть в организме, вялость, сонливость, безразличие. У некоторых, которые на Колыме пробыли более двух лет, зубы шатаются, хоть вынимай по очереди и по одному.
Прииск «Экспедиционный» оказался неперспективным. Михаила в составе с другими отправили на прииск «Журба». Прииск «Журба» был обжитый, работа лагерников налажена. Михаила поставили работать на участок «Солнечный». Участок находился от прииска на расстоянии 6-7 км. Людей на участке было человек 15-20. Охраны не было. Из производственного начальства был только вольнонаемный инженер.
Работали в неглубокой шахте - Наклонке, на глубине до 10 м. Ходили по штольне, бурили шпуры до одного метра глубины. Взрывники подрывали, а золотоносные пески в коробах вывозили за лямки два человека на поверхность в отвал для складирования. Впоследствии, эти отвалы промывались вручную.
С участка «Солнечный» Михаила перевели во вновь открывшийся участок прииска «Журба». На этом участке ему пришлось работать до июня 1941 года. Работал в разных бригадах, отвозил «торфа» (верхний слой породы) в отвал на лямках по два человека, а также из забоев по трапам добывал золотоносные пески и отвозил на машинах-тачках, которые назвали «марки ОСО - две ручка и колесо». Обыкновенную тачку нагружали по двести и более килограмм.
Михаил физически слабел, но бывало, очень производительно работал. Было так, что на тачках с напарником, работавшим до ареста на заводе главным инженером, вывозили по наклонной торфов с насыпкой и опрокидыванием в отвал по пятьдесят тонн за смену. Перевыполнив план на 150%, получали дополнительно к пайку килограмм хлеба. Но это было редко. Работать на пустой желудок было тяжело
Читать газеты в лагере не представлялось возможности - их просто не было. Радио также не было. Наступило 23 июня 1941 года. Всех кого называли, контрреволюционерами по статьям 58 указа РСФСР, экстренно собрали, держали в строю, пока не прибыла охрана, и ничего не объясняя, пешим этапом погнали в Омсукчан в сопровождении военизированной охраны километров двадцать.
В Омсукчане всех разместили в лагере «Индустриальный», продержали три дня, вернули на прежнее место работы - снова пешком с военизированной охраной. Только 28 июля стало известно, что началась война с немцами. Для политзаключённых условия ужесточились. На работы и с работы их отправлять стали под конвоем, ухудшилось питание.
Начальство и конвоиры при каждом удобном случае срывали свою злость на контриках. Михаил никак не мог понять, какую угрозу стали представляли стране политзаключённые. Наоборот, настоящие коммунисты, оказавшиеся на Колыме и в других лагерях, могли быть истинными патриотами, и пошли бы защищать страну. Много лет спустя, Михаил понял, что высшее командование управления лагерей не очень-то рвалось на фронт, им здесь было сытно и вольготно, и создавали видимость важности и ответственности вверенного им поста.
Михаил отбыл только один год из двадцати пяти. Он видел вокруг себя измученных голодных людей, оборванных, обруганных, избиваемых, с отмороженными ногами, руками, носами. Они гнили живьём, жили одним днём, убитые морально. Огромная смертность, весной, когда сошел снег, захороненные поверхностно в вечной мерзлоте, трупы стали высовываться из земли. За этот год Михаил сам стал дистрофиком, кости, обтянутые кожей. Утром и вечером он читал про себя молитву, был уверен, что Всевышний не даст ему погибнуть, только этим и жил, вера в Господа сможет ему помочь мужественно перенести все испытания за совершённые им грехи.
Михаил, будучи на сопке, закопавшись на глубину до одного метра в своей канаве, не слышал предупреждающего свистка о взрыве. Когда услышал взрыв, посмотрев вверх, увидел, как сверху направился кусок породы. Подавшись вперёд, он решил, что глыба минует его. Расчёт оказался неверным. Порода зацепила сзади по голове, Михаил свалился в канаву и потерял сознание, глыба прокатилась рядом с канавой.
Михаила принесли в барак, положили на нижний ярус нар, где он сутки пролежал без сознания. На следующий день открыл глаза, голова болела, хотел встать на ноги, земля уходила из под ног. Хорошо, что рядом стоял истопник, который подхватил его. Два дня Михаил провалялся на нарах, то теряя сознание, то приходя в себя. На нарах валялось ещё четверо доходяг, претендентов под сопку в вечную мерзлоту.
Фельдшер, которого звали «коновал», на воле он был ветеринаром, из медицинских инструментов имел только градусник, из лекарств – рыбий жир, освобождение от работы выдавал при температуре тела выше 38 градусов. Доходягам, претендентам на тот свет, три раза в день он вливал в рот ложку рыбьего жира. Он так же, как и начальник по режиму, считал заболевших зеков симулянтами, блатным давал освобождение в первую очередь за спирт и продукты.
На прииск прибыла машина с продуктами, и водитель – вольнонаёмный, который рассказал, что по лагерям разъезжает комиссия и интересуется, почему очень высокая смертность. В связи с войной сократился поток заключённых, а планы по добыче золота нужно увеличивать.
Начальники на прииске всполошились, пришли в барак и увидели пятерых доходяг, которые не могут уже работать. Сразу же распорядились немедленно отправить их в госпиталь, и пускай она там, в госпитале отдуваются за смертность. Всех пятерых перетащили, закинули в кузов машины. Охранник с документами забрался кабину, и машину срочно отправили, чтобы в лагере не было кандидатов на тот свет.
Михаил без сознания в кузове грузовика в коме перекатывался, как бревно. Доходяги подсунули под голову Михаила бушлат, чтобы тот не бился головой об пол. По пути заезжали в два лагерных госпиталя, но сразу пять человек там принять отказывались, ссылаясь на отсутствие мест. Госпиталя забиты дистрофиками. Удалось определить уже поздно вечером в лагерный госпиталь, километров в пяти от Магадана. Госпиталь так же был переполнен дистрофиками, у многих от голода уже начался необратимый процесс - распад клеток. Михаила положили в коридоре на полу на грязный тюфяк.
13 Продолжение
http://www.proza.ru/2008/01/30/219