Бабушкино варенье.
Меня воспитывала бабушка-блокадница. В её деревянном домике близ Питера всегда была натоплена печка, на ней стоял чайник с кипятком, а в серванте лежали припасёными два пакетика: с чёрными сухариками и с конфетами-подушечками. А ещё бабушка всегда говорила: «ешь с хлебом!» И я ел. И теперь не могу есть без хлеба. Правда, хлеб не ТОТ. И подушечки – тоже не ТЕ. Как и многое другое…
…Сваренная картошка, кусок мяса, солёный огурчик, можно селёдочки несколько кусочков, и обязательно кусок чёрного хлеба, можно с маслом, можно без – но главное, чтобы хлеб был.
В ресторане было загадочно. Ожидалось нечто, напоминающее по ощущениям праздник. Ресторан модный, японский, потому праздник в моём представлении имел экзотический оттенок.
Но самыми экзотичными в реальности были казах за стойкой бара, и официантки, девушки-калмычки, и все они косили под японцев, в прямом и переносном смыслах слова косили, – по статусу заведения.
Сначала якутка-официантка выдала палочки. Потом, спустя минут сорок, когда уже почти не оставалось сил терпеть голод, узбечка в кимоно принесла каждому по тарелке с чем-то белым. «А как есть это?» - тихонько спросил я у старшего бывалого товарища.
«Дурак, это - полотенце!» - ответил старший бывалый товарищ, и я и мои малобывалые спутники устыдились.
Мы подождали ещё чуток, и девушка-бурятка принесла небольшую деревянную ладью, одну на семерых, украшенную зеленью. На ладье, кроме петрушки и всякой другой травы, лежали четыре маленьких красных валенка, аккурат на куклу Барби - это оказались ноги какого-то морского гада, и красная икра на чём-то зелёном, примерно с горсть младенца этой икры на нас, семерых, было.
Я спросил старшего бывалого товарища насчёт хлеба, но он ответил лишь взглядом – лучше не говорить, ЧТО ответил взгляд.
Я взял немного икры на палочку, проявив недюжинный талант эквилибриста чтобы ничего не уронить, при этом зацепив немного того зелёного, на чём она лежала, и поднёс ко рту. «Фу, кто испортил воздух?» - подумал я, но тут же сообразил, что так пахнет от этого зелёного, и быстренько всё, висящее на палочке, проглотил. Жаль, что без хлеба: ни вкуса, ни сытости. Заел половинкой красного валенка – вкуса не почувствовал, но аппетит раззадорил. И почему-то вспомнилось, и потом долго вертелось в голове: «на палочке, в стеклянной баночке». Стеклянная баночка ощущалась где-то в животе – так его сводило и холодило внутри от голода.
Ещё через полчаса девушка-кореянка принесла какие-то роллы с пластмассовым вкусом и чёрный соевый соус, вкусный, но без хлеба через чур солёный, и потому невозможный. Я зажмурил глаза, и обваляв роллы в соусе, заставил себя эту пластмассу съесть.
Ещё через какое-то время тёмненькая девушка с сильным прищуром, одетая также под японку, принесла каждому по кусочку запеченной красной рыбы – сногсшибательное, вкуснейшее блюдо! Жаль, что порция была по объёму меньше ясельной нормы для детей, больных несварением, - есть после рыбы захотелось уже совсем сильно.
Мой старший бывалый товарищ попросил счёт. И тут я понял, что надо бежать, что ещё чуть-чуть – и я умру, ибо такой рези в желудке не испытывал давно.
Сославшись на неотложное дело, я встал, и тут краем глаза заметил цифру в счёте – мой двухнедельный бюджет на продукты, и всё это – за скромный ужин на семерых в японском ресторане, где Японией как-то и не очень пахло.
…Домой я приехал быстро, летел под сто через трамвайные рельсы, въезжал под жёлтый на перекрёстки, подрезал всё, что движется, потому что ОЧЕНЬ ХОТЕЛ ЕСТЬ.
…А дома я обжарил сваренную загодя картошку, отрезал от шмота несколько кусочков корейки (не косящую под японку, а просто корейку), достал солёный огурчик, и конечно – вкусный кусок чёрного хлеба.
А ещё бывает: придёшь в гости, а там тебя потчуют неким изысканным блюдом. Либо то же а ля Япония, либо нечто иное чьё-то национальное, и часто без хлеба, и всегда не просто невкусно, а даже неудобоприемлемо.
И ещё модно стало недоедать – то есть в тарелке оставлять еду. Да как можно! Это же ЕДА! Но нет – сейчас мода на иную жизнь, и всё родное становится немодным.
Стандартные упаковки продуктов в гипермаркетах, забегаловки фаст-фуд, пироги из инкубатора в немногочисленных, но дорогих пирожковых, а дома – да, вкуснее, чем где-либо, но не так, как готовила бабушка.
А ещё дома живёшь прошлым, памятью: бабушки умерли в конце прошлого века, и остались только книги, письма, фотографии и воспоминания. Но если осталось – значит что-то ещё живёт?
…В доме, в городской квартире, всегда была кастрюля с супом: борщ, или щи, или рассольник, или – самый любимый! – грибной. Всегда – сметана. Даже когда бабушки не стало, то дед вставал в семь утра, и занимал очередь в молочный. Тогда магазины были – молочный, булочная, мясной, продовольственный с отделами бакалейным, молочным, рыбным, мясным, хлебным, кондитерским; продуктов почти не было, их нужно было доставать, а вот магазины были, и поход в каждый из них был чуть ли не ритуалом.
Ещё бабушка к праздникам пекла пироги. А праздниками бывали и просто выходные – когда я приезжал в гости к бабушке, и пока мы с дедушкой ходили «в поход» куда-нибудь пешком, интересная прогулка часа на два-три, бабушка готовила обед. Если на обед был приготовлен студень (не нечто резиновое застывшее на желатине из маркета в доме напротив, а НАСТОЯЩИЙ студень), то бабушка накануне всю ночь пила валерианку – боялась, что не «застынет»; но студень застывал всегда, и находилась баночка с хреном в холодильнике, ЗИЛ 1957 года выпуска, урчащий у меня в прихожей до сих пор, и всегда огурчики – или свои, или покупные корнишоны. Ну, и хлеб – это же ясно!
Но самое незабываемое – это чай. Хорошего чая почти не достать было, но почему-то он всегда был – сейчас много разных чаёв, но…
Ароматно пахнущий чай - и на большом блюде оладышки! Блины у бабушки почему-то плохо получались, а вот по оладышкам она была знатная мастерица! Но уж без варенья ни обходились никогда! Малиновое, крыжовенное, смородиновое, черничное, протёртая чёрная смородина, облепиха (с Алтая кустики прислали, и мужской кустик и женский; а крыжовник из Парголова завезён был, а в Парголово впервые крыжовник развели в немецкой колонии, до этого не было в Питерской губернии крыжовника). Но самое вкусное, самое ароматное, самое любимое – это клубничное варенье, сваренное бабушкой! В ягодах будто засахарился солнечный кусочек прошедшего лета, и в серой питерской кажущейся беспробудной зиме словно звал к лету грядущему запах клубничного варенья, как мечта, как надежда.
А ещё в той квартире, где жили бабушка и дедушка и где сейчас живу я, стояли книжные полки и пианино. До этой квартиры, в коммуналке, полкомнаты занимал беккеровский рояль, но я коммуналку не помню, помнит отец; этот рояль привезли поначалу и сюда, в хрущёвку, затаскивали через окно, но тут он занимал уже всю комнату, дед хранил под ним мешки с картошкой, но бабушка часто на рояле играла. А потом… потом рояль продали, и купили пианино. Оно до сих пор стоит в комнате, на нём лежат книги, всякая мелочь, но уже никто не играет - дети, когда были маленькие, били своими ручонками по клавишам, но сейчас тишину нарушают лишь изредка радио или телевизор.
А варенья больше нет. Оно, конечно, есть, но это не ТО варенье.
Я сижу за компьютером в бывшей бабушкиной квартире, за стеной посапывают дочки, торопятся вырасти в своих снах, я пытаюсь собрать осколки прошлого в своей памяти, перенести их на жёсткий диск, безнадёжно торможу неумолимо летящее время, а по правую от меня руку осколки прошлого собраны в бумажные книжные переплёты, и кто знает – что будет вспоминать мой внук, сидя на этом месте, когда не будет меня? И будет ли что-либо вообще?