Она поселилась у нас недавно: переехала вместе с хозяйкой из села Холопково Глуховского района Сумской области. Прялка перешла к моей бабушке Катерине Афанасьевне Ляшенко от матери, а к той – от ее матери, моей пра-прабабки Серафимы. Многое повидала она на своем веку, оттого, может быть, и пряхе моей тоже есть о чем порассказать. Каждый вечер шумит у нас прялка и льется неторопливый рассказ.
- Коли мені виповнилось сім років, усі мої дівчата до школи пішли, а мені ні в чому піти, а хочеться. Прибігла за ними та й стою під стіною, плачу, не знаю, куди мені йти. А вийшов завуч та й питає: чого ти, дєвочка, плачеш? – У школу хочу. – То біжи в сільсовєт, хай дадуть тобі справочку, скільки тобі лєт, та й приходь. Дали мені в сільсовєті справку, я принесла, взяли мене в школу. А я боса і гола, ні зошита нема, ні олівця, нічого. Та спасибі добрій людині, першій вчительці, все дала мені, і я чотири роки навчалася.
Катерина росла сиротой при живом отце, который бросил жену и детей на произвол судьбы в голодные тридцатые годы. Мать была очень больна, и семье приходилось жестоко голодать.
Нищими виростали
В людей на порозі.
Голі, босі ми ходили
По мерзлій дорозі (из ее стихов).
В девять лет она уже пошла в наймы, а младший брат пас чужих коров. А еще через два года закончилась Катина школьная наука – началась война. После войны – работала в колхозе, выполняла норму, как взрослая. За работу платили зерном, которого до конца зимы не хватало. К тому же с каждого двора брали продналог – сорок килограммов мяса и девяносто яиц в месяц. А где их взять в голодные послевоенные годы?
- А хлопці сусідні їхали у ліс по дрова і сказали: їдь, Катько, з нами! - У мене санчат нема. – Ми тобі зробим із дерева свинку.
«Свинка» – тяжелые дубовые санки, которые ежеминутно зарываются носом в снег. Иди, Катька, сама дров притащи, сама наруби, в хату снеси, затопи печку. Больная мама слезет с печи, сварит тебе постный суп…
Обуться не во что – соседка научила из лыка лапти плести. А плетут так: зимой дерут липовую кору, в печи разгребают жар, «парят липу». Когда лыко становится мягким, его трепают, потом плетут лапти и носят, летом – на босу ногу, зимой – поверх портянок.
После войны послали Катерину заготавливать топливо для сахарного завода. Женщины резали сухой торф на болоте и грузили его в вагоны. Непосильным был этот труд для взрослых, не только для пятнадцатилетней девчонки. Однако за него платили деньгами, а не палочками в ведомости, как в колхозе. Тогда и купила себе Катя первые «чеботы». Это было самое настоящее счастье.
- То сейчас люди кудись пнуться, а попитать - і самі не знають куда. Все їм грошей мало. А мені більше радость комусь шось подарить, чим мені. Я стараюсь буть послідньою за куском. І як подумать, то я багатша од усіх. Іще, слава Богу, в такі годи пам;ять маю, розум, ноги тупають, руки працюють. Я і на городі ще працюю, хоть там уже такий работнік з мене, як із г… пуля. Здоров;я ж нема. Поки сили Бог дає, треба робить шось, а як ляжеш – все, вмер.
…Шумит прялка, вьется ниточка, мотается пряжа на катушку. Смотрит пряха на работу – а перед глазами совсем, совсем другое…
Как, работая на молотилке, бегала на рассвете вычищать зерно из машины и несла его в мешке домой, наполовину с землей.
Как ходила по ночам воровать солому из колхозной скирды: заработать некому, а печь надо каждый день протопить. Как в тертую картофельную шелуху бросала горсть муки и пекла хлеб. Как беременная на восьмом месяце носила мужу в тюрьму передачи…
Как Митя, первенец, в два года не ходил почти, потому что мать голодала, его вынашивая, и удивлялись люди, как это он не умер.
Всего она родила шестерых детей: старшего Митю, Валентину, Сашу, Алешку, Сергея, Петра. Поговаривали люди на селе – дура несусветная Катька Чайкина, мужик пьет беспробудно, а она детей водит и водит. А ей все казалось, сделать аборт – все равно, что «дытя зйисты». Не могла… Григорий имел золотые руки, половину хат на селе он построил. А расплачивались за работу известно чем. Да и пил больше с горя – молодым парнем вернулся из Австрии, где был остарбайтером, а на родине - нужда, голод, разруха. У Гриши на руках - мать, две сестры, невестку в дом привел, потом дети пошли. Сразу после возвращения пошел в лесничество мастером, а когда заработал леса, стал проситься в колхоз. Сруб для избы уже был готов, а поставить его некуда – усадьбу тогда только колхозникам давали. Из лесничества хорошего мастера не отпустили - пришлось ему уйти самовольно, и отсидел он за это четыре месяца в тюрьме, а беременная жена передачи носила. Хлебнули горюшка…
…Шумит бабушкина прялка, крутится колесо, вьется ниточка - это тебе, внученька, а это мамке твоей на жилетку, а это отцу на теплые носки. Мне? Мне не надо, куда уж мне…
…Когда начали складываться у нее первые рифмы – Катерина не помнит. Объясняет так: «Я плачу віршами». Много горя свалилось на плечи, а пожаловаться некому, вот и выливала его в стихах. И горе, и радость, и любовь, которой так много было в ее сердце.
В дружбі і злагоді
Давайте ми жити,
Господа Бога
У серці носити (из ее стихов).
В восемьдесят третьем догнала старая болезнь, которую некогда было лечить, - скрутило позвоночник и начались мучительные боли, которые с каждым годом мучают ее все больше и больше. Похоронила мужа и двух сыновей. Однако не дает унывать жизнестойкий крестьянский характер.
- А я от, бач, все живу. Да хіба ж я здумала колись, шо стільки мене Бог продерже в світі, восемдесят год уже, а все дихаю. Батько кинув, мати больна, чоловік п;яниця, дітей шестеро, весь вік в роботі, так я вдивляюся, як то можна було стільки год прокандіть. Іще, значить, баба на шось у житті треба.
Такие, как она, на своих плечах выносили страну из разрухи. Это они пахали на себе, когда не было тракторов и лошадей, кровью и потом поливали чернозем, чтобы он смилостивился и отблагодарил их хлебушком. Это у них, у наших с вами молодых бабушек, руки от работы жесткие, как подошвы. Это у них – самые ласковые в мире руки… И сколько же раз должны, обязаны мы поцеловать эти почерневшие от работы ладони, чтобы оттаяло и позабыло горечь обид большое бабушкино сердце?!