©
(Зейский вариант)
Сопки, осень, переправа и реки таежной нравы…
Дорога уныло брела сквозь тайгу, заваленная сухостоем, перегороженная упавшими стволами. Это была даже не дорога, а старая разъезженная тропа, набитая орочонами*, перегонявшими по ней своих оленей. Казалось, что даже время движется по ней со скоростью улитки…
Тропа то проваливалась в сырые распадки, то с трудом взбиралась на пригорки, открывая обугленные следы пожаров. Только переваливая через таежные, звенящие, как серебро ручьи с ключевою хрустальной чистоты водою, тропа словно оживала, и, продираясь сквозь непроходимые дебри, выводила к крохотным озерцам, полным неразлучных (этим друг без друга никак) карасей и щук...
…Щука, карась, сом и чебак, а по северу Зейского района встречаются и пелядь с омулем! Во многих крупных притоках Зеи водятся ленки и таймени.
Рыбалка... Горький дым небольшого таежного костра перемешан с пьянящим ароматом ухи, чай с дымком... Неуемная дрожь в коленях, когда где-то там, на другом конце звенящей тетивы бьется поймавшийся таймень - чудо-рыба. И неописуемый восторг от упруго-скользкого ленка.
Воистину райский уголок, где особенности национальной рыбалки автор наблюдал воочию и принимал самое горячее участие в оном мероприятии, получая при этом истинное наслаждение.
Нет ничего прекраснее летней тайги: прелесть сопок, горных ельников, вкус зерен кедрового стланика. Ночью, наблюдая со склона сопки серебристые облака, порой и не знаешь, куда смотреть на небо или на тайгу. С ближайших склонов куда-то на юг начинают стекать туманы. Вначале малыми ручейками, а затем полными цветными реками они наполняют пространство, принося прохладу и сырость…
Скатившееся в южное полушарие лето было столь жарким, что даже местные Му-Му (эвенкийские лайки весьма ленивые в летнее время) по несколько раз на день чередовали воздушные и водные процедуры. Если же начался «сезон дождей», то добра не жди, льет, словно прорвало небо; все летнее благолепие исчезает, будто его и не было: становится холодно (именно холодно, а не прохладно) и сыро (мягко сказано). Водные лавины с небес попросту выводят из берегов природные водоемы, а рукотворные становятся бесконтрольными.
Но вся эта летняя сказка промелькнула незаметно, а пока…
Двое суток над лесом бушевала непогода: ветер глухо шумел в кронах деревьев, а последующие три дня из низких серых туч сыпал холодный колючий дождь.
Осень и ночные холода сделали свое дело: раскрасили тайгу и мари* в огненно-бурые тона.
Ехали втроем: тракторист Алексей из местных (его дизель встал, а непогода не давала забросить на площадку запчасти), Николай Ковш - комиссар студенческого стройотряда (была и такая должность) и я - молодой инженер Евгений Михайлов (сдавал выполненные работы),
Алексей был человечком небольшого роста, но плечист и крепок; чисто русское добродушное лицо окаймлялось небольшой окладистой с проседью бородой, а под широким лбом и маленькой лысиной светились бойкие, умные, темно-карие глаза. Для этого человека, влюбленного в тайгу, она - дом родной. Манит его только ей присущей красотой, таинственной тишиной, ароматом воздуха, настоянного на хвое.
Ковш был среднего роста. На БАМ его «занесло» из Беловежской Пущи с ее реликтовыми хвойными, дубовыми, грабовыми, порой перемежающимися среднерусскими пейзажами, массивами.
Вьющиеся волосы космами падали на откинутый назад капюшон штормовки. Курчавая бородка ля-ришелье и усы не старили продолговатого с правильными чертами лица; на вид ему лет двадцать пять, самое большое двадцать семь. Для него встреча с заворожившей на всю жизнь природой также была делом святым.
Строительный отряд студентов из Белоруссии, под «чутким» руководством молодого специалиста со товарищи, в этот сезон готовил дно Зейского водохранилища. Судовые хода и портовые убежища рубили под «ноль», остальные площади готовили согласно техническим условиям. Летняя кампания заканчивалась, студенты уже выехали из тайги и готовились к отлету на малую родину.
Главный инженер ЛПХ Косарев с комиссией (проверяли соблюдение технических условий и выполнение этих самых работ) укатил на вездеходе. Надо отметить, что этот довольно простой в управлении тягач за сезон научились водить практически все, как велосипед.
В составе комиссии был опытный инженер Пальшин. Ефим Иванович Пальшин – это единственный член укатившей комиссии, которого можно было приветствовать стоя, остальных – можно не вставая, а некоторых – даже лежа…(Об этом как нибудь в другой раз: этот человек заслуживает отдельного повествования)
Итак, мы были предоставлены самим себе. Вольны не только в выборе маршрута, но и во времени возвращения.
Ехали верхами, ведя в поводу двух навьюченных нехитрым дорожным скарбом таежных бродяг якутских лошадок. Неказистая с виду, некрупна, но в трудных условиях вечной мерзлоты она просто незаменима, поскольку необыкновенно вынослива и неприхотлива.
Впрочем, этот осенний таежный переход был не совсем удачен. Погода стояла сырая, то дождь, а то и снег смачивали тайгу почти каждый день, отчего даже несерьезные речушки пучились, вздувались, пенились и гремели. Северные склоны сопок местами уже побелели от первого раннего снега, кажущегося сиреневатым при закатном солнце, дорога совсем раскисла. Нужно было торопиться, чтобы успеть до снега выбраться из тайги. День клонился к вечеру, и в сгущающихся сумерках мы вышли на берег Брянты*. С переправой в этой плотной вечерней тьме, бережно выложенной по берегу таежной говоруньи, решили не рисковать.
Чтобы к утру оценить скорость подъёма реки, в илистый берег у уреза воды воткнули веточку. Опять заморосило, и мы спрятались в палатку. Среди ночи толпа туч, отдыхавшая на склоне хребта, тяжело толкаясь во тьме, сползла в пойму, и посыпал некрупный, но частый дождь, который разошелся не на шутку: барабанил по крыше палатки почти без перерыва.
-Восток – дело хлюпкое, - уронил Алексей.
Теперь от нас уже ничего не зависело, мы лежали в палатке в своих марлевых пологах, лениво переговаривались и слушали, как дождь мелко шелестит по крыше, и этот уютный в другой обстановке шелест растравлял душу.
.
…Шел второй год моей восточной одиссеи. Прошлым летом до поселка с искристым названием Снежногорский по направлению из альма-матер* я добирался трое суток на поезде, затем автобусом и далее самолетиком….
Биографию составляют впечатления. Впечатления нам готовит судьба. Как она это делает - неизвестно; никогда не знаешь, что она выкинет.
Вот если б мне кто-нибудь в отрочестве сказал, что я окажусь в здешних дебрях, я бы расхохотался, но так захотелось судьбе, и судьба взяла меня за шкирку и потащила сюда путем крутым и извилистым. Чтоб впечатления от дороги оказались наиболее полными, судьба привела меня сначала в Сибирский Технологический, где оставила на пять лет набираться впечатлений на факультете, а после зашвырнула в здешние мари
…По всей стране гремело раскатисто и гулко, как набат: БАМ!, БАМ!. Это были годы, когда слово «невозможно» считалось не только неприличным, но даже крамольным. Для страны не было ничего невозможного. Целина, Космос, БАМ! Главное - обозначить проблему. Когда магические цифры*: 2-87, чуть позже 3-62, действовали безотказно.
Если нынешнему поколению слово БАМ ничего не говорит, то просто напомню, что когда-то эту железнодорожную магистраль называли «стройкой века». Потом «вторым Транссибом». Позднее нарекли «дорогой в никуда». У каждого поколения свое название. И все-таки для чего-то сотни тысяч людей, можно сказать, буквально падая от напряжения, преодолевая немыслимые трудности, прокладывали трассу? На кой ляд нужно было вколачивать в вечную мерзлоту людские судьбы и топить в болотах гигантские средства? Оправдано ли это? Но задайте этот же вопрос строителю магистрали. И услышите в ответ: "Дорога - это сама жизнь". А жизнь в оправдании вряд ли нуждается.
Иные нынче настали времена: наступил период погрома всего, что с таким трудом создавалось годами. Одновременно проявились худшие черты национального характера: брать все, что плохо лежит, бить то, что унести нельзя. Но все меняется. Возможно, со временем что-то изменится, и про БАМ опять напишут и скажут хорошие слова….
…Самолет был старый, привычный бессмертный АН-2, целая эпоха в гражданской авиации. Сейчас они уходят в прошлое и уносят с собой биографии или части биографий людей, жизнь которых была связана с этими самолетами. Гудел этот «исполин» отечественной авиации на север минут сорок.… Остались позади студенческие пирушки в кафе «Мана», «Весна», беззаботная пятилетка студенческого братства канула в лету. Все это осталось далеко за тысячи км на западе и казалось таким далеким во времени и пространстве.
…А самолет между тем снижался. Прошли район черных, таких безжизненных, если смотреть сверху, хребтов и вошли в долину реки Зея, каким-то чудом сумевшей не вылиться из берегов, когда на вираже земля встала дыбом. Река ослепительно вспыхнула, потом отодвинулась за пределы круглого иллюминатора, в который был виден потемневший от масла и выхлопных газов край плоскости АН-2, а под ними пятнышки озер, стариц, тайга. Самолет мягко коснулся и побежал по полосе. Все! Прибыл! Отсюда начинался мой Дальний Восток, сиречь БАМ…
…-Однако на хребте снег ляпнул, видишь, какой холод потянул, - вернул меня в осеннюю тайгу хрипловатый голос Николая, раздавшийся поутру у входа в палатку.
- Стужа - это конечно не сахар, не есть хорошо, зато сухо, а вот как Брянту проскочим? - заметил Алексей.
Услышав это, я вывалился наружу:
- А что Брянта?
- Да чего, чего посмотри-ка, что она делает! В одну ночь вода прибыла почти на метр, - в голос пояснили оба мои спутника.
Действительно, всю ночь напролёт мелко шуршавший по крыше палатки дождь, сделал свое дело, и результаты не замедлили сказаться.
Тотчас отправившись к берегу, чтобы заодно умыться, я просто не поверил своим глазам, потому что не узнал реки. Вся картина производила грандиозное и вместе с тем жуткое впечатление.
Наш «водомерный знак», установленный накануне, исчез без следа.
Вообще дальневосточные реки загадочны. То несущийся бешено вдоль скалистых берегов, то нежно ласкающий редкие в нижнем течении песчаные косы поток. То ощетинившаяся острыми "клыками" и покатыми валунами перекатов, то степенно несущая свои воды к устью стремнина.
Своенравная Брянта, скатившись с отрогов Станового хребта и напитавшись почти недельным ливнем, разбушевалась, разлилась во всю ширь своих берегов и не верится, что ещё недавно почти на всех перекатах её можно было перейти в сапогах. Мари разбухли, словно перины и, не в силах удержать в себе лишнюю влагу, по многочисленным ручейкам непрерывно отдавали её в реку. Просочившись сквозь торф, вода окрасилась в бурый цвет.
Вольный перевод с эвенкийского «Брянта» - «Река - истокам несть числа», но это даже не река, а истоков прорва, потому что без переводчика понятно: истоков этих, более чем достаточно.
Приняв в себя ещё один бурный ручей, метрах в ста ниже нашей стоянки, ревущий поток бьёт в отвесные гранитные скалы. Отскочив от них, река круто поворачивает влево, образуя подковообразную излучину.
Место оказалось весьма живописным, хотя выбрали мы его спонтанно для своего временного, на одну ночь, лагеря.
Небольшая речушка превратилась в большой полноводный поток. Скорость течения была жуткая, отчего по поверхности воды стремительно неслись клубы серовато-белой пены, которые вертелись, нагоняли и перегоняли друг друга, соединялись, разбивались и, кружась, цеплялись за береговую затопленную поросль. Вода по всей поверхности помутнела, крутилась то образующимися, то исчезающими воронками и, шумя каким-то особым характерным шумом, неслась посредине, забегала в береговые плесы, замоины и подмывала берега, которые обваливались и тоже с особым характерным шумом плюхались в воду. От этого образовывались густая муть и новые клубы пены, которые тотчас же уносило вниз по рассвирепевшей реке. Целые и изувеченные лиственницы, подмытые выше, с шумом неслись по Брянте, направляясь вниз своей вершиной, а огромные их корни с землей, дерном и державшейся на них галькой служили им рулем и направляли путь. В кривунах громадные несущиеся лесины вершиной упирались в берег, отчего их тяжелый комель с корнями изменял направление движения, приостанавливаясь, вся лесина становилась поперек течения; вода с клубящейся пеной поднималась выше и массой напирала на встретившуюся преграду. Под этим ужасным напором лесина не выдерживала. Вершина и сучья ломались, трещали и, отрываясь, уносились водою; а сам ствол дерева в теснине выгибался дугой и с ужасным треском ломался пополам.
В широких же плесах комель делал полукруг и спускался по течению вниз; от этого упертая в берег вершина освобождалась, но ее тотчас заворачивало течением, отчего вся лесина вновь разворачивалась и по-прежнему вниз вершиною неслась по течению...
Долго стоял я на берегу, «любуясь» этой дикой картиной. На сердце было неспокойно, потому что предстояла переправа через эту осатаневшую, вызывавшую невольное восхищение, стихию. Голос Алексея вывел меня из созерцания и тяжелого раздумья.
- Мастер! Эвон орочоны приехали. Давай спросим их, где лучше переехать, они все броды знают.
Я оглянулся. У палатки действительно стояли орочонские олени, а их хозяева своей звериной неслышной походкой словно крались ко мне.
Поздоровавшись, я стал расспрашивать их о том, где и как перебраться через Брянту. Они твердо заявили, что сейчас об этом нечего и думать, и что вода скоро должна пойти на убыль, и тогда можно будет переправиться на ту сторону по ближайшему перекату. Сохатиная падь, где, по словам аборигенов можно будет переправиться, находилась ниже палатки километрах в восьми. Делать было нечего, приходилось мириться с обстоятельствами и слушаться опытных жителей тайги. Волей-неволей мы остались дневать. Было решено готовить завтрак.
Ближе к полудню Алексей предложил пройтись с ружьем по окрестностям, благо один из орочонов собирался на охоту в ближайший распадок.
Погода разъяснилась, и день обещал быть погожим. Безмятежно вышагивая вдоль солнцепеков, я ничего не замечал, но орочон с Алексеем заметили косулю, «туземец» долго ее скрадывал, а затем ловко подстрелил из своей видавшей виды винтовки. На звук выстрела я, было, метнулся к нему, но орочон, завидев мое приближение, пригрозил мне пальцем. Я остановился. Оказалось, что от его выстрела шарахнулась из кустов еще одна косуля но, пробежав несколько метров, она остановилась, а затем большими скачками метнулась наутек и скрылась в чаще. Орочон весьма сожалел, что не заметил ее раньше, а когда уже увидал, то не успел перезарядить винтовку. Но может оно и к лучшему.
Подойдя к орочону, когда надобность сторожиться отпала, мы увидели, как наш закопченный таежник свежевал добычу. Он проворно облупил козьи ножки, подрезал их суставы, оставив сухожилья, и вынул из брюха все внутренности. Сырые и еще теплые почки он тут же артистично съел, мы от его «угощения» скромно отказались. Затем он вырезал сухой обгорелый прутик, заострил его как иголку, стянул распоротое брюхо косули, прошил им по краям и зашил тонким сырым прутком разрезанную на брюхе шкурку, подобрал снятую с ног косули кожу, связал эти ремни наперекрест, просунул в них руки и надел на спину свою добычу, как ранец. Мы молча наблюдали за опытным аборигеном. Мастер-класс, да и только!
- Учись, - кивнул мне Алексей и закурил папироску, дал другую таежному виртуозу, и мы вместе потянулись к палатке, где оставшиеся «робинзоны» уже пообедали и поджидали нас.
Вызвавший мое восхищение способ свежевания убитого животного и переноски его на себе, как оказалось позднее, применяется в этих краях повсеместно. Зашитое брюхо косули, приходившееся на поясницу охотника, нисколько не пачкало его одежды, а вся ноша, ловко вскинутая на плечи, не обременяла его на ходу.
Поздним вечером орочон разнял на части косулю и накормил нас прожаренной на вертеле свежиной.
На следующий день, рано утром, орочонов уже не было, а вода в реке действительно заметно спала. Мы седлались и поехали на Сохатиную падь. Погода нас радовала, хотя дул изрядный северный ветер, но было сухо и светло. Небо выяснило, и только белые клочковатые облака быстро неслись куда-то к югу. Дорога подсохла, и грязь схватило крепким утренником. По Брянте образовались тонкие ледяные забереги. Вообще, ехалось легко, так что до Сохатиного брода мы добрались скоро и благополучно. Но вот и брод. Вода широко разлилась на речной шивере* и затопила речную гальку, между которой стояли небольшие лужицы, подернутые первым осенним ледком. Ширина брода простиралась вместо привычных 10-20 метров на 50-60. Противоположный берег был довольно крут и густо порос лесом. По броду вода быстро катилась серебристой рябью и шумела по выдающейся гальке, в его нижней части на самой середине реки торчали два огромных увесистых камня, наискось один повыше другого. Передний камень - «зуб» вылез из воды выше другого, и две мощные струи хлестали его наискось с двух сторон.
Поток между этими камнями был ужасен. Он с силой напирал на это вековое препятствие, пользуясь случаем, рассчитывал спихнуть гранитную преграду. Но, увы и ах! Кружащиеся и кипящие воды, тесно зажатые между двумя камнями, с такой бешеной силой сталкивались между собой, что от их удара высоко в воздух вздымалась густая пышная пена. Пенистые космы неизменно днем и ночью, клубились, пенились и, разбиваясь вдребезги, обдавали верхушки камней холодной, серебристой водяной пылью и еще с большей яростью неслись в образующиеся ворота между этими камнями. Здесь дикий поток разбивался об уступы, и витые струи, словно пружины, сверлили зеркало находившегося сразу за порогом тихого и глубокого плеса. Вода здесь точно отдыхала от неудачной попытки спихнуть преграду и по ее поверхности разбитая пена кружилась повсюду мелкими клубочками и колечками, похожая на стружки неведомого прозрачного металла. Тут сквозь шум почти угомонившегося потока можно было слышать тихий булькающий шум от прорвавшейся сквозь ворота струи и лопающихся пузырьков вертящейся пены. Вода мурила воронками, чувствовалось, что под ее поверхностью скрывается большая и темная глубина. Все это удручающе и таинственно действовало на нервы. Лиственницы же кокетливо смотрелись в воды плеса, подернутые кружевной рябью
Долго мы ездили по отлогому берегу и выбирали место переправы. Алексей и Николай держали поводья вьючных лошадей, которые стесняли их движения. Я сказал им, чтобы они подождали, и с этим словами въехал в воду, избрав место метров на 150 выше порога. На мне висела винтовка, поперек коня лежала привязанная плащ-палатка, а подо мной на седле были перекинуты таежные сумы, плотно набитые всякой всячиной и крепко зашнурованные ремнями. Оба спутника уговаривали меня не спешить. Алексей пробурчал, что поедет пробовать брод сам. Но я уже почти не слыхал его последних слов: не выдергивать из стремян ноги и смело двинул наискось по течению вперед. Подбираясь к середине брода, мой конь смело и решительно шагал по гальке, хотя вода уже била его в корпус и захлестывала мои колени. Видя это, я уже хотел заворотить его назад, как вдруг конь всплыл и, вытянув по воде шею, поплыл. От неожиданности я выпустил на всю длину поводья и выдернул, было из стремян ноги, но вовремя вспомнил советы Алексея. Умный и легкий конь плыл наискось реки. Вдруг его стало покачивать и стремительно понесло к ужасному порогу, находящемуся всего в нескольких десятках метров! В голове промелькнуло: скорее сбросить с себя винтовку, но было уже поздно, и я все равно не успел бы этого сделать. Чувствуя, что меня с конем вот-вот бросит на камень, я машинально потянул коня за повод, направляя его вдоль реки, сам при этом заорал как необразованный, как будто нигде до этого не учился, - а мужики поняли, как орали варвары, когда их поливали кипящей смолой….
Быстрое течение и инстинкт разумного животного помогли мне: меня стремительно продернуло между камнями и выбросило на широкий и глубокий плес. Вытянувшись щукой, мой «Боливар» плыл вдоль по речке и только изредка пофыркивал. Ниже струя била к противоположному берегу. Я стал потихоньку воротить к берегу. Вот уже у берега бойко мелькает береговая поросль. Наконец я почувствовал, что мой утомленный конь коснулся ногами дна. Еще мгновение и он, повесив голову, зашагал по твердому речному грунту. Нас прибило струей к самому берегу, на котором большой массой лежал набитый водою валежник. Громадные карчи торчали тут целой сетью перемешавшихся корней и своими зависшими остовами говорили о том, что они погребены здесь давно.
Добравшись до первой береговой карчи, я тотчас соскочил на нее, привязал за выдавшийся сук стоящего в воде коня и все-таки отвел душу, обложив окрестности красавицы Брянты «большими и малыми морскими узлами», «вязать» которые меня выучил Константиныч - ветеран речного флота на Ангаре (там я в свое время проходил производственную практику). Опомнившись, оглянулся вверх по реке. Мои товарищи по несчастью были очень далеко. Два истукана стояли камнем на противоположном берегу, видимо размышляли, как жить дальше. Я что есть силы закричал: «Переправляйтесь выше!» Они, конечно же, не расслышали, потому что это был не тот вопль, что во время переправы.
Их переправы я уже не видел, потому что меня изрядно трясло от холода или пережитого. К тому же я боялся слететь с карчи, и удерживал коня, то и дело желавшего выпрыгнуть на ту же карчу. На мне не было сухой нитки. Товарищей тоже промокших до нитки пришлось ждать минут двадцать.
Когда они добрались по валежнику до меня, мы немедленно принялись за работу. В два топора попеременно рубили мы более тонкие карчи, спускали их на воду, расчищая дорогу, и только через полчаса смогли вытащить моего коня на расчищенное место. Несчастное животное до того ослабело и промерзло в холодной воде, что не могло двигаться и только дрожало, не имея сил, чтобы встряхнуться от стекающей с него воды.
Разувшись, мы тотчас надели на руки свои мокрые шерстяные носки и принялись оттирать моего якутского «иноходца».
Только после этой операции животное пришло в себя, несколько раз фыркнуло ноздрями, зевнуло и встряхнулось. «Ну, слава Богу», - сказали мы все трое разом и с большим трудом вывели уже повеселевшего коня.
Разложив огонь, выжали всю одежду, немного погрелись, осушили одну фляжку, и было плавно перешли ко второй. Но вовремя остановились, решив, что будет больше пользы, если двинемся далее пешком, чтобы окончательно согреться.
Только пройдя бодрым шагом километров 5-6, мы разогрелись, одежда наша подсохла прямо на нас, сели на коней, которые тоже отдохнули и зашагали бодро.
Впоследствии мы не раз рассуждали о том, каким образом мой конь, хотя и легкий на воде, не затонул под такой тяжестью. Возможно, быстрое течение помогло лошади выплыть, но оно же и захлестывало животное. А может, помогли находившиеся подо мной плотные и крепкие таежные сумы: все время, как пузыри, всплывали кверху.
Николай и Алексей не раз рассказывали мне про тот момент, когда меня развернуло вдоль реки и стремительно потащило в ворота между «зубьями». В это время им видны были только мои шапка, плечи и приклад винтовки, моего коня им не было видно совсем, а когда меня обдало массой водяной пыли, то совсем потеряли из глаз.
Когда же я вновь появился, как черный поплавок, они не могли понять, что они видят: голову лошади, выброшенную одежду или меня самого? Только когда я уже выбрался на карчу, и у берега показалась спина моей лошади, они пришли в себя, сообразив, что им тоже нужно перебираться на другой берег. Переправлялись они несколько выше того места, откуда отправился я. Все обошлось благополучно: лошади их ни разу не всплыли.
Вечером, располагаясь на ночлег, я вспомнил про 700 рублей подотчетных денег, которые и хранились у меня в полевой сумке. Я ужаснулся, когда увидал, в каком состоянии были купюры... Пришлось сушить подотчетную казну. Алексей изготовил и вбил в землю сошки, положил на них палку, на нее растянули плащ-палатку, к которой и пришпилил все пострадавшие кредитки. Перед разложенным костром они вскоре просохли, я успокоился и улегся спать. Несмотря на ужасную усталость, долго вертелся без сна: полученный во время переправы адреналин отогнал сон, я завидовал богатырскому храпу Алексея и безмятежному насвистыванию Николая….
*Орочены - оленные эвенки, проживающие в горах северного Байкала и Забайкалья. Испокон веков разводили северных оленей и охотились, кочуя по своим родовым землям.
*Марь - заболоченное редколесье из угнетенной лиственницы с расположенными в нем участками болот.
*Брянта - река в Амурской области РСФСР, правый приток укрощаемой в 70-е годы реки
Зея.
*Альма-матер - Сибирский Технологический Институт, город Красноярск
*Магические цифры: 2-87, чуть позже 3-62 - денежный эквивалент в рублях пол-литра (чего именно в России не спрашивают сейчас, не спрашивали и в то героическое время).
*Шивера - мелкое каменистое дно речного русла, перекат воды по камням, пологий порог на реке.