Лариса
- Птица Говорун НЕ отличается умом и сообразительностью!.. – доносилось визгливо из окон третьего этажа: мальчишка в очередной раз нещадно дразнил свою сестру. Его вопли перемежались гулким топотом, грохотом падающей мебели, звонкими шлепками, ойканием, смехом и грозным шипением этой самой сестры. Лёнька носился по квартире, периодически высовываясь в окно и вопя на всю улицу: «Лариска – дура – крыска!»
Август… Вечерний зной с распахнутыми окнами делает соседскую жизнь почти прозрачной, безо всякого намека на какую-либо интимность. Дворовая душная тишина растворяется в многочисленных звуках и запахах, рассыпается звонким смехом, журчит тихим многоголосием из всех окон. Вечер необычайно тих и ленив. Не слышно ругани, пьяных песен, не плачут дети и не орет музыка. Да и пустовато как-то вокруг. Доняла таки жара.
Лариска пришла последней. Злая, с исцарапанными руками и щекой.
- Лар, забей ты на него, сопляк ведь. – Женя участливо погладила Лариску по руке, заглянула в глаза. – Я своего урода тоже на днях повоспитывала, - она закатала штанину: чуть выше голеностопа цвел огромный синяк. – Видишь? Засранец… Ну, ему тоже досталось. Ничего, вырастим из них человеков.
Борьба с младшими братьями велась масштабно. Планировались бои, щадящие воспитательные операции, делились опытом, как залечивать раны или лупить без синяков. Воспитывали сестры. О родителях в этом плане даже не вспоминали. Женька своему оболтусу так и говорила:
- У меня есть родители, а у тебя есть я!
Но в то же время такие зверские методы воспитания не мешали дружбе. Крепкой, надежной. Тайны, секреты – могила! А как заступиться за младшего брата – не дай бог попасть обидчику под горячую руку разъяренной сестрицы.
И все-таки мирно не жили. Вот и сейчас сидели, рассуждали о подрастающей смене.
Обстановку разрядил Толик. Точнее даже не он сам, а то, что он делал, сидя через дорогу, напротив, на краю песочницы. Долговязый, угловатый, он еле втиснулся под низкий грибок. Прямо перед ним, в ногах, стояло большое железное ведро с луком – репкой. Толик сосредоточенно запускал длиннопалую руку в ведро, выуживал луковицу, и с хрустом, аппетитно съедал её. Потом ещё и ещё. Некоторое время мы молча наблюдали за ним, каждый про себя поражаясь тому, что (и главное зачем) он делал. Лариска высказалась первой:
- Толян, ты что, обалдел? Нафига ты лук жрешь?
Толик сложился кузнечиком, вылез из-под грибка, расправляя бесконечные руки-ноги, отряхнулся, и, прихватив ведро, нехотя поплелся к нам. По пути он схрустел ещё одну луковицу. Мы демонстративно воротили носы, пока он дожевывал. Толик улыбнулся и протянул нам ведро.
- Угощаю! Я сегодня до-обрый.
Мы смотрели на Толика как на полного идиота. Толик заржал.
- Да вы чё! - Он опустил руку в ведро с луком и вытащил небольшое яблоко, сунул Лильке. Потом подал Жене и Ларисе.
- Я ж яблоки ел! А вы! Попались! Я знал! Думал, надолго вас хватит?
Ведро стояло посреди площадки, мы, все вместе, хрустели яблочками, незаметно добываемыми из лукового ведра, и с нескрываемым удовольствием наблюдали за растерянными, шарахающимися от предложения отведать луковку прохожими.
Сумасшедшая жара сменилась нудными дождями. Но дожди общению не мешали. Жили мы в одном дворе и мотались друг к другу бесконечно. В половине первого ночи раздался звонок в дверь. Я понимаю, друзья – но не в такое же время!.. На пороге стояла белая, как простыня, Лариска. Правой рукой она придерживала перемотанную окровавленным полотенцем левую. Я не на шутку испугалась Ларискиного вида и осторожно спросила:
- Ларис, а мать дома? Вы опять подрались с Лёнькой?
- Я… Тарелка разбилась…
Про отца я не спросила, он почти всегда был в командировках. Лариска медленно сползала по стенке на пол. Одной рукой подхватывая Лариску, другой я пыталась набрать номер на телефоне на стене. И кто придумал вешать телефон на стенку, да ещё так высоко!?
- Скорая слушает!
Я объясняла долго и сбивчиво. Лариска все-таки выскользнула и упала, стукнувшись головой об пол. Обещали скоро быть. Скоро…. Скорая помощь…
До её приезда нужно было что-то делать. В шкафчике, в ванной, я нашла нашатырь, сунула открытый пузырек под нос Лариске. Та вроде бы очнулась. Потом развернула Ларискину руку и чуть сама в обморок не грохнулась: ладонь была разрезана поперек, прямо по середине, глубоко, края раны вывернулись, кровоточащие мышцы вспухли. От страха у меня потемнело в глазах, похолодел затылок, к горлу подступил комок и я еле добежала до ванной. Меня вырвало. Когда я вернулась, Лариска лежала на полу с открытыми глазами и, запрокинув голову, смотрела на меня.
- Ну у тебя и видок, старуха…
Аптечка жила у нас в одном из ящиков стола. Я неловко выдернула первый попавшийся - содержимое посыпалось на пол. Разыскав бинт, я завернула кожу обратно и туго перевязала. Скорая приехала быстро. Лариску забрали.
Почти полгода Лариска проходила в лангете. С рукой постоянно было неладно: то швы разошлись, то не заживали, то рубцы появились. Рука невзначай мерзла, нагревалась, немела, осыпалась мурашками. Слава богу, обошлось. Лариска выздоровела.
Осенью внезапно пропала Ларисина мать. Лариске было 14. Не смотря на все слезы и просьбы дочери, отец в розыск подавать не стал. Он вообще сильно изменился. Замкнулся, закрылся, закупорился. Один Ленька не переживал. Отъезд матери для него оказался весьма кстати. Он давно хотел завести собаку, но мать заявила: «Только через мой труп!» А посему буквально на второй день отсутствия матери в доме появился белый попискивающий комочек. Через год этот комочек вымахал в огромную псину, и ему уже не были так рады. Он мешал. Мешал сильно. Отдавать было жалко, выгонять – бесчеловечно. Проблема разрешилась сама собой. Пес заболел и умер.
Мать появилась так же, как и пропала. Внезапно. А потом снова исчезла. Она пропадала неизвестно куда, возвращалась, жизнь выравнивалась и поведение матери уже воспринималось как должное. Её скорее нет, чем есть. Так лучше, так легче. Но она была страшно нужна, необходима Лариске. Хоть какая. Мама. Мамочка…
Летом мать иногда забирала Лариску с собой, на юга. На что жили - до сих пор не понятно. Люди, люди, люди, незнакомые мужчины, чужие дома, выпивка – рекой. Мать - веселая, бесшабашная - дочку в обиду не давала. Все попытки материных ухажеров познакомиться с Лариской пресекались на корню. Мала ещё. Да и дочь все-таки. И Лариске предстояла очередная ночь в чужом доме, на чужой кровати, раскладушке, под доносящиеся с веранды хмельные стоны терзаемой матери и скрип раздолбанного дивана.
Редко, но Ларисе удавалось выхватить мать из этого мутного водоворота. Она расталкивала её ранним утром, тяжелую, больную, и они шли бродить по пустому галечному берегу, или заплывали в море, забирались на огромные валуны, только вдвоем, и говорили, говорили…
…Был самый обычный сентябрьский вечер. Дворовая компания в полном сборе толкалась на площадке у подъезда. Ларискину мать привезли на красивой машине, выгрузили на крыльцо в полубессознательном состоянии, как куклу, вместе с чемоданом, и машина уехала.
Повисло тяжелое молчание. Что делать - никто не знал. Саня дернулся было помочь, но Лариска грубо одернула его за куртку. Она стояла, сжав кулаки и зубы. Слез не было. Была неимоверная злость. Вот так, стояла бы до тех пор, пока мать не окочурится. Раз и навсегда. Одним махом, разрубился бы чертов узел.
Мы потихоньку расходились, унося с собой скребущее чувство вины. Невольные свидетели Ларискиной жизни, о которой она никогда никому не говорила.
«Дрянь! Дрянь! Сволочь!..»
Лариса села на скамью. Внутри все кипело, рвалось наружу, руки дрожали, и саму её лихорадило.
Неизвестно, сколько бы она просидела здесь, под моросящим дождем, если бы не приехал отец. Поздно вечером его привезла служебная машина. По нелепому стечению обстоятельств он оказался в городе. Не говоря друг другу не слова, отец с дочерью подняли мать, чемодан и пошли домой.
После очередного загула Ларискиной матери, отец заявил, что подает на развод.
Мать заметно присмирела, но жить под одной крышей с мужем и детьми не стала. Сначала жила в гостинице. Удовольствие дорогое, да и соблазнов много. А когда деньги кончились - сняла квартиру в том же районе. Вроде и не вместе, но все равно рядом с детьми. Мы, украдкой наблюдавшие за этой странной семьей, подумали, было, что женщина одумалась, тихо радовались за Лариску. И вдруг на фоне пусть зыбкого, но все же благополучия, громом среди ясного неба ухнуло известие о болезни Лёни.
Два последних года Ленька рос как сорная трава, сам по себе, буйный, неухоженный, свободный. Родственникам было как-то всё не до него. Отец работал, как проклятый, мать гуляла, Лариска училась, тащила на себе хозяйство. Мальчишка оказался не у дел. Что вырастет, то вырастет. Бог даст, не хуже других будет. Только вот соседи начали шептать, что связался Лёнька с наркоманами. Отец отмахивался от сердобольных соседок, но периодически проводил с сыном воспитательные пятиминутки, давя на сознательность и совесть. Ленька, в полудреме, выслушивал, кивал и шел спать.
Весной Ленька стал пропадать из дома. Его могло не быть дома сутки, двое. Он отзванивался, говорил, что у друзей, что сам – в порядке, чтоб Ларка не волновалась, отцу – пламенный. Спасибо хоть на этом… Иногда он приходил сам, иногда его приводили или приносили незнакомые люди.
Отец все чаще уезжал в командировки, мать все реже заглядывала к детям. Лариска панически боялась рассказывать отцу про Лёньку. Как угорелая, носилась по притонам, выспрашивала, вытаскивала его, отпаивала, плакала и уговаривала одуматься. Ленька тупо шарил глазами по полу, молча, сам себе улыбался.
…Лёню принес сосед сверху. Щуплый, длинный и нескладный, Ленька безжизненно висел на руках соседа, белый, как мел, с черными кругами вокруг глаз и синими потрескавшимися губами.
- Он шел метров десять впереди меня. Потом просто взял и рухнул на землю, как подстреленный. Я перепугался, подбежал, ощупал, крови, вроде, нет, а он не дышит. Там какой-то парень скорую вызвал, я адрес ваш назвал, и вот, принес.
Скорая увезла Лёню в больницу. Ларису не взяли. Хотелось открыть окно. Не хватало воздуха. Дрожащими руками, она долго мучила засохшие шпингалеты, пока те не поддались и створки с треском распахнулись. Случилось. То, чего так боялась, но всегда ожидала. Чего уж… Лариса закурила, позвонила отцу и сказала, что Леня в больнице.
Отец приехал утром. Он был ещё мрачнее, чем в тот злополучный вечер, когда впервые пропала мать. Он достал из буфета графинчик с водкой, стакан. Плеснул на дно. Залпом выпил. Сел.
- У Лёни лейкемия… Нужна операция по пересадке костного мозга. Нужен донор. Нужны деньги. Времени мало….
Он сидел на краю дивана, облокотившись на колени и обхватив седую голову руками. Ещё несколько лет назад - большой, сильный, мудрый, добрый и справедливый. Сейчас - похудевший, потерянный, опустошенный. Как так получилось? Как потерял сына? А Лариса? Как она живет? Дурак… Работал, как сумасшедший, копил, вечно куда-то мчался. А зачем? Для чего? Обида на себя, обида на непутевую жену. Обида на жизнь и весь мир.
Болезнь Лени оказалась сильно запущена, давила сопутствующая патология, последствия наркомании. Он почти все время проводил в больнице. Друзей у него не было, из родственников навещали только сестра и отец. Отец еще больше работал, возил сына на лечение в Москву, искал специалистов, собирал информацию по России и за границей. Нашлись друзья в Чикагском медицинском центре. Но зарубежная клиника оказалась не по карману.
Отцом все чаще овладевало чувство тупого бессилия, беспомощности. Он начал пить.
Мать гуляла и просила денег.
Лариса, закончив школу с золотой медалью, не поехала учиться в Москву, как мечтала с детства, а поступила в местный техникум и выучилась на парикмахера. Семье нужны были деньги, и она много работала. А потом встретила Андрея.
Андрей был старше её на 10 лет, дерзкий, умный, уверенный в себе. У него был свой бизнес, приносивший приличный доход, машина, дом. И ещё у него за плечами был долгий и нудный развод, разлучивший его с пятилетней дочкой.
Роман Андрея с Ларисой был ярким, сумасшедшим. Через пару месяцев после знакомства он сделал Ларисе предложение. Началась подготовка к свадьбе. Регистрация была назначена на четыре часа дня. Но ни в пять, ни в шесть, ни вообще в тот знаменательно-злополучный день Андрей не появился. Лариса так и уснула на полу, у открытого окна, в свадебном платье, с зажатым в кулаке его обручальным кольцом.
Утром её разбудил звонок Жени.
- Ларис, выйди на балкон.
Лариса вышла. В припаркованной прямо на газоне, под балконом, грязной машине спал Андрей. Он был пьян. Лариса не стала ничего выяснять. Она собрала в пакет немногие вещи Андрея, метко швырнула их на крышу машины, переоделась и уехала к брату в больницу.
Андрей дневал и ночевал у подъезда Ларисы, извинялся, плакал, дарил дорогие подарки и Лариса простила. Ещё через пару месяцев история повторилась. Точь-в-точь. Андрей сделал ей предложение, обручились, обменялись кольцами, а в день бракосочетания он не появился. Вечером того же дня мы устроили похороны очередному свадебному платью. Шикарный подарок польской тетки Андрея был изрезан ножницами, растерзан, залит коньяком и сожжен на берегу реки. Остатки закопали неподалеку, на дачной свалке, обозначив место собачьей какашкой, увенчав её при этом переливающейся «сваровскими» каменьями диадемой.
Андрей уехал. Лариска пыталась начать новую жизнь, но почему-то не складывалось. Друзья разъезжались, подруги выходили замуж. Новые знакомства не завязывались. Иногда появлялось ощущение, что мужчины её просто боятся. Надо ж было так торкнуть жизни… Горести растворялись в работе, заботах. Все, что происходило с матерью и отцом воспринималось как данность. Это моя жизнь. Мой крест. Избавиться от него не удалось, стало быть, понесу дальше. Личная жизнь? А что личная жизнь… Живу вот…
Через полгода, вдруг, вернулся Андрей. Ему было достаточно появиться на пороге Ларискиного дома, чтобы у бедной Лариски снова снесло крышу. Он посвежел, похорошел, выглядел отдохнувшим, благополучным, холеным. Он оказался для неё тем самым живительным источником, живой водой, буквально вернувшей Лариске жизнь. В глазах появился давно забытый огонек, с лица не сходила очаровательная улыбка. Лариска засияла. Гусеница превратилась в бабочку.
Через месяц Андрей снова исчез. А ещё через семь месяцев у Лариски родилась дочь. Вот, собственно, все, что осталось от их романа: рыжеволосое чудо с редким именем Варвара.
Дочка Ларисина росла жутко беспокойной. Ларисе с лихвой бы хватило её одной. Но на руках был больной брат, дом, отец, мать. Была работа, которая кормила, а потому быть брошенной не могла. Во дворе каждый день можно было видеть одну и ту же картину: на лавочке у подъезда сидит Лариса, она спит, уронив голову на руки, на ручку стоящей рядом коляски с Варей. Утро она посвящала дочери, днем носилась по больницам, к брату, и к отцу, свалившемуся с инфарктом. Вечерами она стригла, ночью шила. Круг клиенток был постоянным, регулярным, они охотно приходили к Лариске, изрядно балуя при этом всякими вкусностями, игрушками Варвару.
Тяжело, долго, жизнь входила в колею. Варя с раннего детства была очень самостоятельным ребенком, и едва стала на ноги - хлопот матери не добавила. С ней было спокойно, весело, надежно. У них появился свой собственный мирок, уютный, обособленный, принадлежащий только им двоим: Ларисе и Варе…
…После очередного инфаркта выписали отца. А на следующий день умер Лёня. Матери сообщили последней. Проститься с сыном она так и не пришла. Ларискино недоумение сменилось бешеной яростью и злостью на мать. Вернувшись с похорон, махом взлетев на шестой этаж и без труда определив квартиру матери, она начала отчаянно колотить в обшарпанную дверь, но в ответ слышала лишь мычание и матерную ругань.
Развод отец с матерью оформили быстро. Квартиру разменяли в пользу отца, Ларисы и Варвары, и разъехались в разные концы города.
Мать Лариса больше не видела. Та жила в пригороде, и, говорили, совсем спилась. Лариса с отцом и дочкой до сих пор живут в одной квартире. Странной поначалу семье быстро перестали удивляться. Ларису дочь зовет мамой, а деда просто по имени. Они всегда и везде вместе. И только когда наступает вечер и неугомонная Варвара, наконец, засыпает, Лариса с отцом долго сидят в темной, тихой комнате, молча, отчужденно, думая каждый о своем.